Мой Джон Сноу

А что это никто не скребся утром с умыванием и завтраком? Что-то здесь не так. Когда Люси, наконец, принесла желанные тазик и кувшин, я спросила, почему так поздно. Она отвела глаза: — Миледи, король Джон вчера нашел меня и не велел… беспокоить вас с утра. Я не смогла сдержать улыбку. Ах, Джон, какой продуманный… — Вы счастливы, миледи, — Люси смотрела хитро и все же немного испуганно. — А ты, я смотрю, видишь больше, чем следует, да? Она присела. — Простите, миледи. Больше не осмелюсь... — Успокойся, Люси. Я тебе доверяю. И да, я, кажется, счастлива! — Ой, миледи! Я так рада за вас! Наш король такой добрый и красивый! Вы так друг другу подходите! — Люси! О том ли ты рассуждаешь? — Ну простите меня, я не могу удержаться! Я же ни словечка никому, даже Кэти, а она-то, дурочка, ничего и не видит, а я-то давно вижу… — И что же ты видишь? — я удивленно подняла лицо от умывания. — Что вы любите короля, а он любит вас! Да так, что и не описать! Ой… Он же приходил тогда к вам, когда у вас мигрень была, я видела… Потом, не когда травница вас лечила, и сказала, что вы рожаете как будто… — Люси, а ты болтушка, оказывается! — Простите, миледи, я не болтливая, я никому, я просто удержаться не могу, как рада за вас! Да и вам поговорить, ведь, и не с кем тут по-женски-то, ни одной благородной леди, кроме драконьей королевы, а она такая грозная, что поди, и не подойдешь! И на короля нашего свои виды имела, да только не могло у нее ничего выйти, вот… — Люси! Что за тайны мадридского двора? Откуда ты все это знаешь?! — И не магритского, миледи, а что ни на есть нашего. Где король — там и двор! Так что… Я просто умею смотреть и слушать, а кто умеет — тот все видит, как есть. Ой, а король-то как вас люби-и-ит! Ой… Он когда пришел тогда и вас обнимал, я тогда пришла вам помочь, а он лежит на шкурах и вас обнимает, да так нежно, что сердце аж зашлось! Я испугалась сначала — ну осерчает и накажет, или чего еще хуже! А он вышел так тихонечко, чтобы вас, значит, не разбудить, и меня спрашивает, большая ли семья у меня. Я ему все как на духу сказала, миледи, я уж поняла, что он меня напугать хочет, чтобы я не говорила никому... Да только я и так не собиралась! И знала, что король наш — добрый и не будет моих братиков и отца трогать. А он мне так все объяснил, что он, мол, одетый весь и поверх шкур лежал, и что вы ему друг и все такое, а я слушаю и думаю, ну как же он о вас беспокоится! Чтобы кто не сказал чего плохого про вас-то… А он мне золотого дракона дал, представляете! Семье, говорит, своей отправь. А я обрадовалась! Это же можно зерна купить бушелей с тридцать и мяса на зиму и книгу, может, новую получится для Рови… — Подожди, Люси. Ты что читать умеешь и считать? — Умею немного, миледи. Отец нас всех научил, он раньше в замке служил у лорда Борелла на Сестрах, а потом как заболел, в город перебрался жить, старый лорд его отпустил… Только книг мало у нас, миледи, а они интересные такие! Я все четыре, что у нас есть много раз перечитала! И пока отец в замке служил, я что могла... — А почему раньше не говорила, что умеешь? — Так не спрашивали вы, миледи. А лорд Виман, когда слуг набирал, как узнал, что я грамотная и шить умею, сразу меня взял… А вы, миледи, можете меня с собой ко двору взять? Хоть кем-нибудь, а? Там, поди, интересно-о-о! Я ни разу в Винтерфелле не была… Вдруг мне и почитать там что разрешат… Я уж попрошу… Я рассмеялась и пообещала оставить ее при себе. Свои люди мне очень нужны. Так у меня неожиданно появилась наперсница. Люси была смышленой, живой и с особым народным, жизненным таким чувством юмора. Я уже придумывала, чем смогу занять ее в Винтерфелле — в служанках она у меня ходить не будет, точно. Умывшись, наконец, слегка перекусив и надев любимое льняное платье глубокого серо-голубого цвета с запАхом, которое сшила себе самым первым, и кожаные штаны, доверила Люси заплести косую косу и направилась в каюту, служившую штабом. Нас ждал военный совет, где не надо блистать нарядами и держать марку. Это наш корабль, мы не пытаемся произвести впечатление, рабочие будни, а не прием и не пир. Собираясь, я внутренне содрогалась, думая, как теперь вести себя с драконьей королевой после всего, что произошло за эти два долгих дня. Но Дейенерис передала, что ей не здоровилось, и прислала только Тириона. И никто из присутствующих не мог бы слукавить, что не рад этому обстоятельству — в последнее время она была импульсивна и особенно непредсказуема. Нам предстояло обсудить тактику, передвижение и расположение войск, расчеты по снабжению и план их реализации. Нависая над картой, передавая пергаменты с цифрами или перо для пометок, Джон всякий раз старался ненароком прикоснуться ко мне плечом, задеть ладонью запястье, задержать свои пальцы на моих хотя бы на секунду дольше, чем требовалось. А один раз он даже украдкой поймал мою руку под столом и стал поглаживать так нежно, что у меня начали слабеть ноги. Пришлось перейти на другой край расстеленной карты, чтобы мое рваное дыхание не выдало нас обоих, а Джон довольно улыбнулся, опустив глаза, и внес очередное предложение. Мы сидели уже пятый час к ряду, Все устали порядком, а вопросов была еще туева хуча. Джон объявил перерыв и распорядился принести горячей еды и вина. Пока мы ждали, Тирион серьёзно посмотрел на меня и проговорил: — Я все же считаю, что требовать людей от каждого замка и даже деревни излишне. Можно ограничиться отрядами от крупных гарнизонов или вообще, как было всегда, каждый дом выставит войско согласно присяге. Иначе больше будет хлопот с учетом, командованием и размещением, разве я не прав? — Милорд, вы, несомненно, знаете больше о том, как принято формировать армию. Я не буду кокетничать, что я всего лишь юная, наивная девушка. Но вспомните, когда вы вернулись от Стены в Королевскую Гавань, хоть кто-нибудь воспринял серьезно ваши слова об опасности, подступающей к ней? Или вас подразнили верой с грамкинов и снарков? — Хм... — Мы выстоим в этой войне лишь с чудовищными потерями... Там нас ждет само Зло и сама Смерть. И многие, очень многие не вернуться и не расскажут, что видели и пережили! — я начала распаляться, — А тех, кто вернется и все же решится открыть рот — а это будет далеко не каждый — засмеют и сделают изгоями! И это будет награда героям, потому что на другую награду не хватит штанов ни у Севера, ни у Юга после всех войн, резни, грабежей и зимы... Все посмотрели на меня очень серьезно. Джон нахмурился. — А еще будет очень много недовольных тем, что ждет после войны: голодом, лишениями, разрухой... если мы справимся. Если нет — некому будет быть недовольными. И винить будут не короля Роберта, не Серсею, и не вашего отца! А вас. Королеву Дейенерис. Короля Джона. И нас с сиром Давосом. Лично! И будет много желающих этим воспользоваться, — я сделала глубокий вздох. — А если каждый замок, деревня, город или... хутор из трех домов пошлют половину мужчин, то нигде не останется места, где кто-нибудь не рассказал бы об ужасе и смерти. Той, от которой они спасли Вестерос, сражаясь на этой нелепой для других северной войне. Спасли своих жен, детей, односельчан, соседей... И их уже не смогут высмеивать! Вам ли не знать, каким стадом бывают люди?... И тогда вернувшиеся станут героями. Примером. О них будут петь и слагать легенды! И каждый будет считать честью и долгом принять ветерана, накормить или как-то иначе отблагодарить... Мы, кстати, можем подумать о пожизненной пенсии для выживших. Скромной, но пожизненной, если сможем найти на это средства, конечно. Тогда у нас будут еще и добровольцы... Сир Давос довольно хмыкнул, а я продолжала: — И знаете, кто будет главными героями? Спасителями?... Правильно — те же, кто раньше был бы виноват во всем. Нам нужно, чтобы о войне с Ходоками говорили и пели у каждого очага! И нам нужно, чтобы дети, которые будут расти после, боготворили этих героев и тех, кто вел их! Я встала и стала расхаживать по комнате. А три пары мужских глаз не отрывались от меня, и каждый при этом думал о своем. — Именно с ними нам с вами строить новый мир после войны. Сейчас, этим указом королева Дейенерис и наш король могут распорядиться, кого будут любить и желать все женщины, с кем будут дружить и иметь дело мужчины и кем будет восхищаться каждый мальчишка в Вестеросе и за его пределами! Тирион ошарашенно молчал. Давос и Джон смотрели на меня с уважением и переглядывались. — Ваша милость, милорды, позвольте мне немного разрядить обстановку и спеть для вас. Иногда песня может объяснить лучше... Джон позвонил в колокольчик, и слугу послали в мою каюту за гитарой А пока все задумчиво пили вино, сдвинув брови и обдумывая мои слова. Я уже знала, что спою им. Я заменила только одно слово у Высоцкого: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв, Средь военных трофеев и мирных костров Жили летние дети, не знавшие битв, Изнывая от мелких своих катастроф. Детям вечно досаден Их возраст и быт — И дрались мы до ссадин, До смертных обид, Но одежды латали Нам матери в срок, Мы же книги глотали, Пьянея от строк...» Лучше Высоцкого об этом не спел никто, но исполнение мне больше нравилось у Хелависы. Трое серьезных мужчин слушали очень внимательно, не отрывая глаз. «...Попытайся ладони у мёртвых разжать И оружье принять из натруженных рук. Испытай, завладев Ещё тёплым мечом И доспехи надев, — Что почём, что почём!» Я смотрела на карлика, со шрамом через все лицо, ставшего мне почти другом, мол, вы знаете, о чем я. «...Если ж путь прорубая отцовским мечом, Ты соленые слезы на ус намотал...» Разумеется, в это мгновение я смотрела на Джона. Как мне хотелось сейчас его обнять! А он смотрел перед собой не видя ничего, погрузившись в чудовищные воспоминания, забыв про кубок в руке и всех нас в каюте. Давос опустил голову и, кажется, плакал. Наверное, он не раз вопрошал богов, почему погибли его сыновья, а он выжил... «... Значит нужные книги ты в детстве читал!» — последнее слово скорее не пропела, а сказал тихо-тихо. У меня самой в горле стоял комок, как всегда, когда я слушала или пела эту песню. Они молчали долго. Я тоже плакала, отвернувшись. Как всегда, нашелся Тирион, протягивая мне кубок из рога, обитого бронзой. Тут на северном корабле все было без изысков, хоть он и был королевским. — Миледи, вы совсем разволновались, вот, выпейте! — Благодарю, милорд, — я отпила вина и вздохнула. — И какие же войны гремели на вашей Родине, миледи, если там поют такие песни? — Эту песня любимого барда моего отца. Они оба родились во время чудовищной войны, в которой принимали участие более шестидесяти государств. Она унесла жизни... по разным подсчетам от пятидесяти до восьмидесяти миллионов человек. — Вы хотели сказать тысяч? Чудовищно... — Миллионов, милорд, — Тирион ахнул и раскрыл рот, — и половина из них выпала на мою страну... — И кто же победил в той столь ужасной войне? — Если бы мои деды не были в числе победителей, я бы тут не сидела, милорд. И скажу вам, что из той войны страна вышла с чудовищными ранами на земле и на душах людей. Но сильнее в разы, чем была до. И еще полвека после никто не мог даже косо посмотреть в ее сторону. Потому что те, кто пришел с той войны и их дети построили страну, которой еще не было. Каждый в той стране отдал часть души и часть жизни. Далеко не всегда добровольно, и я никому бы этого не пожелала повторить. Но в итоге там каждый был сыт и одет, каждого лечили, если он был болен, каждый ребенок учился писать и читать и мог получить судьбу по способностям и заслугам. А потом эти дети неграмотных крестьян строили огненные повозки, которые без лошадей могли бы дня за четыре доставить вас от Стены до Дорна, и даже летали по небу без драконов и магии, тоже на повозках!... Простите, я увлеклась... — А кто был ваш отец, миледи? — О, мой отец... Он был морским офицером, математиком, поэтом и художником, политиком и учителем детей. Тирион вздохнул глубоко и поставил свой кубок. — Что ж теперь я понимаю, — он помолчал. Давос стоял отвернувшись к стене. Джон снова обратил на меня все внимание, когда я заговорила об отце, но не проронил ни слова. М-да, нагнала треша, надо как-то выруливать... — Позвольте, я спою вам еще, а то мы что-то все слишком... погрустнели. Я запела: «На чужих берегах - переплетение стали и неба В чьих-то глазах - переплетение боли и гнева Эй-ох! - взрезаны вихри узорами крылий В вое ветров мы слышали песни последних валькирий Вспорото небо и врезаны волны драконьею пастью Светом и ветром ныне пронзает звенящие снасти...» — О, а эта песня похожа на гимн предстоящей войны... И конец оптимистичный, вполне подойдет! — Благодарю, лорд Тирион, я тоже так подумала. Жаль, песня не моя. Попробую теперь вспомнить что-нибудь из другой оперы... Вот: «Надоело говорить и спорить, И любить усталые глаза. В флибустьерском дальнем синем море Бригантина поднимает паруса...» Давос довольно что-то прокряхтел, уставившись в окно каюты, за которым сейчас были только сизые волны и темнеющее небо. Наш вечер неотвратимо превращался в вечер песни. Это было чуднО, как если бы увидеть в метро чувака в полном доспехе и при мече. Но душа пела, и я пела, а они слушали. Грустили и смеялись, даже подпевали иногда на повторах. Решено было отложить военные вопросы на завтра. Позы были расслабленными, улыбки и взгляды искренними. Мы все отдыхали душой, которой еще предстояло быть порванной в клочья, и все мы это знали. — А эта песни особенно нравится леди Сансе... — и я спела ее любимую «Королевну»: «Мне бы вспомнить, что случилось не с тобой и не со мною, Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя; Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой; В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны... Ты краше весны... ты краше весны... и пьянее лета...» Тирион задумчиво вертел кубок в коротких пальцах с богатыми перстнями. — Фух… — я отпила вина, чтобы промочить горло. Джон усмехнулся: — Да, очень на нее похоже... — Она просила ее петь каждый вечер, пока не выучила сама, — я не смогла сдержать улыбку, вспоминая как мы сидели по вечерам с сестрами Джона. — А эту песню любит леди Арья, — улыбнулась я. — Так-так, — оживился Джон, — очень интересно послушать! Я запела про бывшего лучшего, королевского стрелка, а точнее «Песню про дикого вепря»: «...A стрелок: "Да ето что ж за награда?! Мне бы выкатить портвейну бадью... А принцессы мне и даром не надо - Чуду-юду я и так победю... A король: "Возьмешь принцессу, и точка! A не то тебя раз-два - и в тюрьму, Ведь ето все же королевская дочка! A стрелок: "Ну хоть убей, не возьму..." Они смеялись, разливая вино. Джон смотрел на меня с обожанием, а Тирион ловил все взгляды в каюте и прятал хитрую улыбку в кубке. Вино и напряжение последних дней сделали свое дело — хотелось озоровать. Объявив, что все совпадения не имеют политического подтекста, исключительно случайны и что сама песня не моя, я начала «Песню про нечисть» того же Высоцкого: «...Из заморского из леса, где и вовсе сущий ад, Где такие злые бесы - чуть друг друга не едят, Чтоб творить им совместное зло потом, Поделиться приехали опытом. Страшно, аж жуть!..” Они уже повеселели и слушали, посмеиваясь. «...Соловей-Разбойник главный им устроил буйный пир, А от йих был Змей трехглавый и слуга его - Вампир. Пили зелье в черепах, ели бульники, Танцевали на гробах, богохульники! Страшно, аж жуть!..” Тут Тирион поперхнулся, а Давос заметно напрягся. Но я очень старалась играть лицом и голосом, показывая, что это все — шутка. “...Змей Горыныч взмыл на древо, ну раскачивать его: - Выводи, Разбойник, девок, пусть покажут кой-чего! Пусть нам лешие попляшут, попоют, А не то, я, матерь вашу, всех сгною!..» Они таки не выдержали. Тирион, плача от смеха, спросил, когда я допела: — А вам-пир... это я?... Ах-хах-ха!... или все же... Ва-варис?... А-а-а! Давос держался за живот: — О-о-х!... Змей трехглавый!... А-хах-ха!... Ой.... Джон хохотал, откинувшись в кресле, и хлопал себя по бедру: — Выводи девок! А-а-а!!! Я видела его таким всего второй раз, и это было удивительно. Первый был тогда, в лагере. — О-о-ох, миледи! Не знаю, что и сказать... — вытирая слезы, обратился Тирион. — Пожалуй, не стоит петь эту песню при королеве Дейенерис! — Определенно! О-ох... — поддержал сир Давос и хорошенько хлебнул из кубка, подняв брови. — Мои лорды, песня — чистая выдумка! И не имеет отношения к королеве Дейенерис! — они снова прыснули. Здесь, конечно резали языки за песни, но то был садист Джоффри. А тут было не придраться напрямую, да и мы все уже были порядком выпивши. Я решилась на кое-что личное: «А если там, под сердцем – лёд, То почему так больно жжёт? Не потому ли, что у льда Сестра – кипящая вода, Которой полон небосвод? Зима приходит за теплом, В горячих пальцах – снежный ком...» Джон перестал смеяться и поднял на меня свои бездонные глаза. Давос и Тирион продолжали хихикать и переговариваться. «... Пусть будет боль, и вечный бой, Ни атмосферный, ни земной, Но обязательно — с тобой...» Я решилась взглянуть на Джона — он ловил каждое слово. Тирион с Давосом тоже слушали. Спалилась я, чего уж… «...Ничего не останется от нас, Нам останемся, может быть, только мы, И крылатое бьется пламя Между нами, и любовь во время зимы.» Они захлопали в ладоши. Я шутливо поклонилась и отложила гитару, вставая. — Ваша милость, милорды, уже довольно поздно. Надеюсь, мне удалось вас немного развлечь и скрасить государственные раздумья толикой грусти или веселья! — Миледи, вы выше всяких похвал! Я в полном восхищении! — Тирион слез со стула. — Никогда еще военный совет не был для меня столь приятен, миледи! Думаю, мы все получили истинное удовольствие, — отозвался сир Давос. Джон сглотнул. — В таком случае, если его милость не против, я оставлю вас. Увидимся завтра! — Я провожу вас, миледи, — произнес Джон как-то глухо, быстро встал и открыл мне дверь каюты, пропуская вперед. Тирион и Давос переглянулись. — Ваша милость, если вы не против, мы с сиром Давосом еще пообщаемся! — Разумеется Тирион, до завтра! — рассеянно ответил ему молодой король. Дверь закрылась за ним и его... советницей? Тирион посмотрел на его десницу: — Если он на ней, наконец, не женится, я подумаю об этом сам, — проговорил он хмыкнув и глотнув вина. — Так спеть о войне и о любви! Удивительная девушка... — Думаю... женится и очень скоро, — улыбнулся в усы луковый рыцарь. — Но что значит ваше «наконец»? — он поднял брови. — Ну-у, я кое-что стал замечать с самого их прибытия на Драконий Камень... — В самом деле? Я тоже, честно говоря... Но я предпочитаю не лезть в сердечные дела. Разве только в крайних случаях, — Давос сделал совершенно невинное лицо и отхлебнул еще вина. Тирион спрятал ухмылку в своем кубке, смакуя изысканный рубиновый напиток. — Отличное вино! Все хотел спросить, откуда такое? — Я предпочитаю держать свои источники и поставщиков подальше от власть предержащих. — Но вы теперь и сами что ни на есть власть предержащий! — Ну, я — другое дело! — Ах-хах! Разумеется! М-да... А вы, сир Давос, о чем думали, когда она пела? — Я вспоминал свою юность контрабандиста, погибших сыновей... и жену, которая сейчас очень далеко... — пожилой рыцарь глубоко вздохнул. — Я рад за них! Я имею в виду короля Джона и... — Разумеется... Ему очень повезло! Но подождем развития событий, хотя какие уж тут сомнения, только что воздух не искрил... Сир Давос усмехнулся. А Тирион почему-то вспомнил другую девушку, с огненными волосами и голубыми испуганными глазами. Может быть он все же сглупил, и надо было сделать ее своей женой по-настоящему? Может быть она смогла бы его полюбить, вернее... он смог бы заслужить ее любовь? Он скоро увидит ее на Севере... Но все в прошлом! Тирион вздохнул и предложил Давосу еще выпить.