Мой Джон Сноу

Джон проснулся от сильного дискомфорта. Одеяло напоминало палатку. Он тихо застонал. Джейн спала, лежа на животе, ее темные блестящие волосы струились по спине и подушке. Джон скрипнул зубами. Его тело в последние дни как будто жило собственной отдельной жизнью. Оно хотело получить все, чего ему недоставало долгие годы, причем сразу. И напоминало об этом иногда в очень не подходящие моменты, стоило ему лишь подумать о Джейн. А сейчас она была совсем рядом, только руку протяни. Но Джон хотел дать ей еще поспать. Он поднялся и сходил за ширму, посмотрел в окно, выпил воды. Это не помогло. Посмотрел ее схемы и записи, разложенные на столе. Это тоже не помогло. Применять самый действенный метод — думать об армии мертвецов — Джону совсем не хотелось. И тогда он, вздохнув, вернулся на ложе, просунул руку под одеяло и нежно погладил ее по бедру. Ему стало совсем невыносимо. Он сел, подвернув пятки, взял в руки ее ножку и стал массировать и растирать ступню, медленно, один за другим целовать пальцы. Музыка: "Кицунэ" -- мельница (Можно читать прямо под музыку) — М-м-м… — она улыбнулась, не открывая глаз. — Как приятно… — Да! — сказал Джон так хрипло, что не узнал собственный голос. — А ты мне только что снился… — Да? — Угу. И мы... — Да… — Иди ко мне. — Тебе… не надо… встать? — Нет, я недавно вставала, потом снова уснула. Иди же сюда. Я слышу, что ты тоже… абсолютно готов… — О, я… Но… это же… унизительно... так! — Сзади? — М… — Джо-он, унизительно, когда женщину берут против ее воли, когда причинят боль, и не важно, в какой позе. А когда женщина хочет своего мужчину больше, чем дышать… —Мх-х... — Иди же и возьми меня. И тут она медленно поднялась и встала на четвереньки, махнув копной волос и рассыпав их по спине... Джону, конечно, приходили мысли о трактирных позах, о которых, надо признаться, он знал весьма подробно, но по рассказам. Но их он отгонял, как недостойные его прекрасной и благородной возлюбленной. А теперь он смотрел на на нее, и в голове у него происходил настоящий шторм, рушились все запреты и стирались грани приличного. А потом его тело потребовало своего, и телу было совершенно плевать, что происходило в его голове. Джон поднялся на колени, наклонился к ней, обняв, и прошептал на ухо: — Я обожаю тебя! Это все, что он смог сказать на ближайшие полчаса. — О, боги! Разве так бывает?... — прошептал Джон, обнимая меня одной рукой и сплетая пальцы с моими, а другой убирая мокрые пряди волос назад, как расческой. — Это я хочу спросить у тебя, — повернулась я к нему, смеясь, — когда и где ты так научился? — То есть? — Джон, не прикидывайся! Ты терпелив, нежен, очень внимателен, ты ставишь мое удовольствие выше своего и никогда не торопишь меня, ты знаешь где поцеловать, где погладить и когда… — А, ты про это. — Про это самое! А когда ты ласкаешь меня, я не помню себя от наслаждения… — Это называется “Поцелуй лорда”, — произнес он, смущенно улыбаясь. — Как? “Поцелуй лорда”?! Ты же понимаешь, что я теперь от тебя не отстану? Колись! — Ну-у… В Винтерфелле хорошая библиотека… — Библиотека?! Ты научился делать это ТАК в библиотеке?! — Я любил читать и часто находил там уединение и утешение. И однажды нашел в одной книге по тактике обороны несколько вырванных из другой книги страниц. Я не знал, кто и когда их туда спрятал, но они были довольно сильно потрепаны. Я не знаю названия, но что-то про семь вздохов, оно упоминалось в тексте… — Ты что, покраснел, Джон?! — Там было написано такое… и были такие подробные картинки… Мне было тринадцать… — О-о! — Да. Когда я выучил их наизусть, решился показать Роббу, а тот сразу потащил их Теону, хоть я и возражал. Теон взглянул и выбросил, смеясь и утверждая… ну-у… что ему достаточно, чтобы женщина раздвинула ноги, да и то не обязательно. А дальше железнорожденному не нужны инструкции. А Робб, напротив, очень заинтересовался и забрал эти выписки себе. Они еще долго потом стебались… мол, зачем мне, если я никогда не… И отказываюсь ходить с ними в бордель… — он явно смущался рассказывать такое, но потом улыбнулся: — Но, видишь, пригодилось. — Еще как пригодилось! Ты просто великолепен, Джон, даже не представляешь, насколько! "Поцелуй лорда"... Надо же... В дверь кто-то тихонько постучал. — Наверное, это Люси принесла умываться. Я встану. — Лежи, я сам. Джон натянул штаны и прошел к двери, но там никого не оказалось. Он открыл ее пошире и втащил столик, на котором были два кувшина, тазик для умывания, свежие полотенца, поднос с подогретым хлебом (который пах просто одуряюще), сыром, медом, легким вином, кувшином воды и... апельсинами. — Вижу тут руку своего десницы… Прямо каламбур... А это что? — Джон взял записку, написанную на обороте какого-то перечня товаров и прочел вслух: "Миледи, милорд Десница велел сегодня вас совсем не беспокоить и даже запереть в каюте с королем. Запирать я не стала, но вы уж не выходите. Обед принесу к полудню." Его брови поползли вверх. — У тебя что, грамотная служанка? — Уже горничная. Я сама недавно узнала. Я хочу взять ее с собой в Винтерфелл, если ты не против. — Джейн! Ты думаешь, я стану возражать тебе насчет назначения слуг? Да я вообще пока не могу, да и не хочу тебе возражать!... Что ты так смотришь? — Любуюсь. Мне нравится смотреть на тебя, ты очень красив. — Ну хватит… Мы умылись, поливая друг другу из кувшина, а затем я хотела накинуть халат, но Джон запротестовал. — Нет-нет! Не смей… Я глянула на него вопросительно и чуть сердито. — Я тоже хочу смотреть на тебя. Не одевайся, ходи так, пожалуйста! — Я замерзну, тут нет камина. — Я не дам тебе замерзнуть! — он подошел и обнял меня. — Я не сомневаюсь, но мне все же придется одеться: ты же не сможешь обнимать меня, сидя за столом. — Почему это? Джон сел в кресло и приглашающе раскрыл руки. Я рассмеялась и опустилась ему на колени. — Ну вот, давай завтракать! Только тебе придется меня кормить, потому что мои руки заняты тем, что согревают тебя! — Ах ты, хитрец! — Не без этого... Только... очень-очень голодный хитрец! — Но сам-то ты в штанах. — Придется оставить. Если я их сниму, наш завтрак остынет… Так мы и завтракали, смеясь и обнимаясь. — Значит, нас решили запереть! Я в общем-то не против… — сказал он, целуя меня в плечо, — только… ты так стонала, тебе не было больно? — Я стонала исключительно от наслаждения, Джон. Можешь гордиться! — Гхм, — расплылся мой Джон в довольной улыбке. — Мне так повезло, что у меня такой впечатляющий мужчина! — Ну хватит. А то перехвалишь. — Тебя? Не-е-ет, Джон, я буду хвалить тебя всегда, это мое право! Разумеется, пока ты этого заслуживаешь! — рассмеялась я, убирая на столик остатки завтрака. — Как же мне еще послужить моей королеве? — спросил он жарко, обняв меня со спины. Я помолчала, а потом прошептала ему, обернувшись: — Просто положи мне руку на спину и чуть надави… а потом... делай то, что подскажет тебе увиденное. Горячая сильная ладонь меж лопаток мягко наклонила меня вниз. Я положила локти на стол и легла щекой на руки, чувствуя собственное горячее дыхание. Джон тоже задышал по-другому, гладя мою поясницу, скинул штаны, а потом притянул меня властно к себе и провел рукой по волосам, отводя их и открывая спину. От прикосновения к ним меня будто пронзило током, а Джон глухо рычал, сжимая руками мои бедра, наверное, до синяков, но мне было все равно... Мы все еще стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели в окно каюты, солнце было уже высоко. — Джон… — М? — Мне приятно, когда ты зовешь меня королевой, но не надо больше, пожалуйста. Это мой... личный страх. Это не связано с тобой, я верю тебе абсолютно! Но часть меня не может забыть… В общем, я тогда чуть не вышла замуж, но… в нужный день он просто не пришел. Хорошо, что мы никого не приглашали, а собирались быть только вдвоем. Потом он объяснил, что все обдумал, и так будет лучше. Его родители настаивали на другой, богатой и более… знатной невесте. Все взвесив, он решил не идти против них и не отказываться от обеспеченной жизни в семье. И что я ни при чем и еще буду счастлива, и все такое…— у меня задрожали руки, — поэтому, прошу, пока мы не поженимся, не называй меня так: ты невольно воскрешаешь ту боль. Он развернул меня к себе, нежно приподнял трясущийся подбородок и заглянул в глаза. В его собственных будто что-то оборвалось, так он хотел разделить и уменьшить мою боль. — Джейн, посмотри на меня! Мы повторим церемонию в Винтерфелле. А еще в каждой Богороще и в каждой септе по дороге, если ты захочешь. Но прямо сейчас перед всеми богами и всеми людьми, какие только есть, были и будут на свете, я клянусь, что беру тебя, Джейн из дома Клиншит, или как бы он ни назывался, в жены — отныне и до конца моих дней и даже после, если там что-то есть после! Дай руку! Он схватил со стола кожаный шнурок, которым стягивал волосы, сам обернул вокруг наших рук и даже завязал на узел, помогая себе зубами. Я смотрела на него, не в силах даже дышать. — Вот. Ты — моя. А я — весь и навеки твой! — глаза его сверкали, голос был чист и звонок. — Берешь ли ты меня в мужья? Я заговорила сначала сдавленно, а потом все более уверенно. Мой голос тоже обретал силу от ощущения священной правды происходящего в эту минуту: — Я беру тебя в мужья, Джон из домов Старк и Таргариен, клянусь в этом перед всеми богами и людьми. Ты — мой, а я — твоя отныне и навсегда, сколько бы ни продолжался этот мир и все возможные миры! Мы смотрели в глаза друг другу, а все мироздание будто бы затаило дыхание, и что-то космическое творилось вокруг. — Идем же, осуществим наш брак, жена моя! — сказал сияющий Джон, по-прежнему крепко сжимая мою руку. — А мы еще не? — Брак — нет. — Тогда идем, муж мой! Улыбки могли разорвать наши лица пополам. — А руки? — посмотрела я на крепко завязанный шнурок. — Давай пока оставим, мне почему-то хочется. Мы, смеясь и спотыкаясь, прошли к ложу все еще со связанными руками, не сразу догадавшись, идти в ногу друг за другом. У края ложа он развернул меня лицом к себе. — Я хочу смотреть тебе в глаза. — Я постараюсь их не закрывать... — Постарайся… Он помог мне улечься, оперся на левый локоть, и провел большим пальцем по моим губам. Наши правые руки лежали у меня на груди, как раз в районе сердца. — Я не подумал, что мне не хватит рук и будут сложности, — смущенно улыбнулся он, — придется тебе самой… помочь мне. Я сделала, что он просил, нежно его погладив. Любовь, переполнявшая его глаза, разлилась по нашему ложу, окутала, унося нас на своих волнах. Мы так и не закрывали их до самого конца, и это было незабываемо. Казалось, что все вокруг принимало участие: чрево корабля двигалось в такт морской качке, наше ложе плыло под нами в нашем ритме, и все это вместе составляло будто бы новую все набирающую силу мелодию. Потом он поцеловал меня с какой-то особенно щемящей нежностью и прошептал: — Ну вот. Теперь ты — моя жена, а я — твой муж, могу я звать тебя своей королевой? — Да, мой король. Он улыбнулся, совершенно счастливый. — Как бы теперь развязать? Мне кажется, узел затянулся… — Давай попробуем… Мы сели на кровати, я поднесла наши связанные руки поближе, чтобы разглядеть. Да, узел сильно затянулся, пока мы были заняты друг другом. — Держи крепко, а я попытаюсь развязать. Поддела ногтями узелок и начала расшатывать его, потягивая стянувшиеся петли шнурка. Они не поддавались. — Попробуй вот тут взяться и петельку потянуть, я ее уже расшатала. — У меня нет таких ногтей, но я попробую… Он тянул свою петельку, а я расшатывала и тянула свою. В конце концов, насмеявшись, совместными усилиями мы развязали шнурок. — А мне понравилось, как мы совместно разрешили нашу первую сложную ситуацию! — лучился весельем Джон. — Ты руководила, используя мою силу, очень мягко и… уважительно. — Нет, Джон, я не… — Ну ладно тебе! Говорю же, мне понравилось! Продолжай и впредь, моя королева. Если что, я скажу, — он поцеловал меня в лоб и нежно улыбнулся. — Я люблю тебя... — прошептал он, закрыв глаза и уткнувшись в ее волосы, жадно вдыхая ее запах. А она тихо спросила: — Когда ты это понял? — Хм... Я осознал это во всей полноте, когда был в Королевской Гавани. Принял решение добиваться тебя во что бы то ни стало вечером перед прощальным пиром, когда впервые увидел тебя в таком твоем величии, и ничего не хотел так, как войти с тобой под руку в тот гребаный зал, чтобы все увидели, кто и что для меня важно, и придержали свои языки. Но понял... наверное, значительно раньше. Тогда, когда мы смеялись до слез в лесу. Когда я тебя подорвался провожать до кустов, помнишь? Тогда все узелки окончательно завязались и я стал до кончиков волос твоим. А полюбил и того раньше… А все, что было между — попытка моего сердца донести это до моего туговатого ума, — усмехнулся он. — Узелки? Ты что, шил? Никому не придет в голову такая ассоциация, если не завязывал нитки чертовы сотни раз... — Ну-у, я же был стюардом в Ночном Дозоре. И между возвращением из той злополучной разведки, битвой за Черный Замок и последующим избранием лордом-командующим я много чего позашивал. Торне издевался, как мог... — Вот оно что? Подворотнички, да? — Чего? — А-а, чер-рт... Это... У меня на Родине очень давно… регулярная армия. Это когда служба — не только дело чести или временного заработка, как у наемников. Но и не совсем орден, как Ночной Дозор. А как будто все вместе. Это работа. За нее платят. И в то же время, ты служишь стране и королю. И ты не можешь служить другой стране, тогда ты — предатель. И ты ничем другим не занимаешься, только служишь и воюешь, если нужно. И служить — это почетно и достойно для всех от солдата до генерала. И каждый солдат может дослужиться до генерала, если будет учиться и проявлять себя. Даже поговорка есть, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Куча песен... Она улыбнулась и вздохнула. — Всякое, конечно, бывает. И там не только честь, погоны и подвиги. Много грязи, подлости и человеческой гнили. Там на одну песню и подвиг — сто тысяч тонн… э-э-э… стоунов дерьма и крови. Война — это, вообще, в первую очередь дерьмо и кровь. Не мне тебе рассказывать... Джон слушал пораженно. Откуда? Боги… Нет, ОТКУДА она могла знать такое… — Но служить в солдатах обязаны все мужчины с восемнадцати лет, кроме больных. Если не служил свои два года — ты преступник. Потом — в запас. Все учтены, кто и куда. Есть постоянная кадровая армия, в ней служат всю жизнь или пока не уйдут в отставку, и больше ничем не занимаются, только служат и воюют, если нужно. Но при этом могут иметь семью, детей и все такое. У многих в семье мужчины — потомственные военные или моряки. Это уже элита, особое сословие. Но если война — быть солдатами и держать оружие могут все мужчины. Все. Ну, по задумке, конечно. А так, бывают экземпляры... Но некоторые из нормальных ребят за годы этой срочной обязательной службы становятся офицерами, если есть образование. Но большинство — рядовые. Говорят, чистые погоны — чистая совесть. Погоны это такие нашивки со знаками отличия: какие войска и какое звание. Ну и форма. Одинаковая у всех по родам войск на разную погоду и боевые задачи. Скажем, Ночной Дозор имел бы четыре формы: черную строевую, черную парадную, а также летний и зимний камуфляж, соответственно, зелено-бурый и белый. Это такая пестрая ткань, сливающаяся с ландшафтом. Солдата намного хуже видно на песках, в лесу, в поле или в снегах. Никто бы не ходил в черном за Стеной и не делал из себя идеальную мишень! Джон усмехнулся. Ему самому не раз приходила мысль о нелепости черной одежды за Стеной, где большую часть времени лежит снег. В замках и на дорогах Семи королевств это создавало свой определенный, не без горечи, но шарм. А там… Стрелы одичалых любили черные спины дозорных давней любовью... — Ну и встает вопрос чистоты, — увлеченно продолжала она, — Есть прачечные, белье и так далее, но у курток пачкается и истирается ворот. А нет более экономных и рачительных хозяев, чем военные снабженцы. Про них тоже много анекдотов. И на воротник пришиваются из белой ткани такие полоски — подворотнички. Регулярно. Свежие. И это умеет каждый солдат. Потом, конечно, он уже это делает не сам… Вообще служба начинается обычно не с оружия и тренировки, а с мытья отхожих мест, пришивания подворотничков, дежурств по кухне, отдраивания казарм до блеска и прочее... Это потом уже присяга, оружие, марш-броски... Но каждый мужчина в итоге умеет стирать, убирать постель так, что об уголок покрывала можно обрезаться, иначе он будет стелить свою и еще пять постелей, которые сержант одним движением скомкает в назидание, а еще чистить картошку… э-э… репу, белить стены, содержать сортир как зеркало, ну и зашивать одежду… Да-а, это Джон знал не понаслышке. До присяги они мно-о-го чего отдраили с Сэмом. Сэм за то, что был таким Сэмом, а Джон — за то что не давал его в обиду и сам лез на рожон, считая себя много лучше других. Только помощь Сэму и извиняла глупое и недостойное поведение Джона в его собственных глазах по прошествии времени. — Армии такого типа нет равных. Есть выдающиеся бойцы, о них ходят легенды и поют песни. Но важно, какой результат может выдать большинство. Даже на тренировках зачет идет по последнему пробежавшему маршрут. Хоть тащите на себе такого, как Сэм, например. Но его бы не бросили. Били бы, но не бросили. Я его очень люблю, если что, но в армии ему было бы также несладко, как в Ночном Дозоре. Тебе тоже, кстати. — Почему? — Вы*#ывался много сначала. — ??? — А что, нет? — Откуда ты знаешь?! — Ты же знаешь, что я знаю. Ну и типаж… Герои, вроде тебя, из таких как раз получаются. — ???! — Джон, я тебя обожаю и восхищаюсь тобой! Но я прочла о героях десятки книг. Нет, не о таких, как ты, ты такой один на свете... А о типаже героя, понимаешь? — Ну... так… "Герои вроде тебя" звучало все еще обидно. — А таких героев сначала нещадно бьют свои же ребята и гнобят командиры вроде Торне. А потом бывает по-разному, в зависимости от того, чего парень стоит. Так просто вы*#ывается — тогда быстро рога обламывают и объясняют популярно, кто он есть. Иногда даже хорошие мужики в итоге получаются, конкретные такие. А если правда герой — то получит уважение. Из таких потом выходят великие командиры. А иногда бывает всего понемножку. Тогда получается и герой, и командир хороший, о людях своих заботится, потому что зачатки м**ака из него выбили в юности. Джон вдруг понял, что обидевшись, словил то самое мерзенькое чувство, которое испытывал, дуясь на всех вокруг, когда он, такой исключительный и перспективный, оказался среди такого сброда. И поразился, как точно и тонко она его подловила. И полюбил ее еще сильнее за это. Что она смогла вытащить из его души не только самое светлое и чистое. Но и то, что давно пора бы вычистить, и при этом не унизила и не оскорбила, а напротив. Как ей это удается? — Вот так, — подытожила Джейн. — Да. Я понимаю, о чем ты. И еще понимаю, что я очень мало понимаю... — И это — твоя сила, любимый. — То есть? — Чем умнее человек, тем больше он понимает ограниченность своего ума, знаний и возможностей. Дурак в себе всегда уверен. Один самый великий мудрец вообще сказал: "Я знаю, что ничего не знаю". Джон рассмеялся и покачал головой: — Я и не знаю, что делать теперь: обижаться или гордиться... — Лучше поцелуй меня, потому что я люблю тебя всем сердцем, всем разумом и всей душой... Он поднялся на локте, смотря в глаза... жене. Там была безбрежная любовь и такое же безбрежное уважение. Это было самым лучшим лекарством, пищей, уроком и самой жизнью для него. Он медленно приблизился и накрыл ее ждущие его губы своими. И мысли его о судьбах мира и о своей судьбе ушли далеко-далеко... Осталось только желание. Он нырнул в него с головой, медленно, наслаждаясь и благодаря всех богов за такой дар. Последней его связной мыслью было, что это невозможное чудо: сочетание в одном человеке, в одной женщине такой души, ума, преданного и доброго сердца, красоты и таких немыслимых губ... И эта женщина была его, полностью его и только его. Его женой. Джон окунулся в свое счастье без остатка… Утром Джейн принимала ванну, Джон тоже наведался в свою позабытую каюту, быстро вымылся, сменил белье и решил появиться-таки на палубе. Давос отдавал какие-то приказания, но, увидев Джона, всех отпустил, подошел и слегка поклонился. — Значит, заперли своего короля, да? — Доброе утро, ваша милость! — лукаво улыбнулся Давос, — Это было наше совместное с десницей королевы Дейенерис решение. Чтобы вы вы направили свою неуемную энергию в нужное русло. А то еще, чего доброго, полетите за Стену, покрошите самолично всех Ходоков и еще для леди Джейн льда в ведерке к вину привезете, а нам с Тирионом никаких подвигов и не оставите. — Ах-ха-хах! И какой переворот вы учинили, пока я бездействовал? — Я сомневаюсь, что вы, ваша милость, бездействовали, но ни одного переворота не случилось. Только бочка квашеной капусты перевернулась на камбузе, да и та — ненароком. А вам надо иногда и отдыхать. — А как же государственные дела? — Государственные дела бывают разные. Наследник, например. Тут кроме вас никто не справится. — Уж я полагаю! — А вы почти сразу уйдете воевать, мой король… Что будет, если… вы не оставите нам наследника, я даже не хочу думать, — похоже эта мысль волновала не только Джона. — Не могу ничего сказать про Белую Гавань и время в походе, хотя полагаю, вашему наследнику нужна безупречная репутация. Но ни одна живая душа с корабля не скажет лишнего, за это я лично ручаюсь. Так что, пока мы в пути, сделайте все, что можете. Хотя… Судя по вашему довольному лицу, вы и так не бездельничаете. — Ха-ха! Спасибо, Давос. Я до глупости счастлив… — Вот и делайте глупости, умности и далее по списку… Если что-то нужно… — Даже не знаю… Персики? И крабы! — Гхм.. Не в бровь, а в глаз… Не думал, что вам потребуются крабы в двадцать лет, но они будут, и свежайшие. — Джейн любит крабов. Помните, она говорила на пикнике. — Припоминаю. А я уж подумал… — Нет, с этим все в порядке, даже… слишком… Оба рассмеялись. И Джону вдруг пришла в голову одна мысль. Точнее, не пришла, –– она там и была со вчерашнего дня, он просто обратил внимание на что-то настолько уже для него очевидное, что он успел о нем как-то забыть: — Насчет Белой Гавани. Продолжая вашу мысль, я хочу, чтобы было объявлено, что мы поженились на корабле. Его десница вскинул брови. — Мы будем жить порознь пару дней в Винтерфелле и проведем торжественную церемонию в Богороще, но я хочу, чтобы у нас были одни покои и один шатер в пути. Я не намерен прятаться и бегать к собственной жене как мальчишка. — Жене? — Мы действительно вчера принесли друг другу клятвы, хоть и без свидетелей. Я прошу вас подтвердить, что мы поженились по обряду Семерых или еще как-нибудь… После свадьбы в Винтерфелле и накануне войны никто не будет придираться. Я действительно не хочу терять ни дня. — В таком случае, я искренне поздравляю вас и нашу молодую королеву, Джон, и от всего сердца желаю вам жить счастливо и править долго! Но я не думаю, что стоит приплетать Семерых, для вас это будет слишком странно. Скажем, что вы принесли обеты по традиции родины леди Джейн, а-а-а дальше уточнять не будем. — Спасибо, мой друг! Согласен! И прошу всех обращаться к ней со всеми подобающими почестями. — Разумеется, и с большой радостью! Давос сердечно обнял Джона и сказал, что пойдет исполнять поручение насчет крабов и персиков. А Джон стоял на палубе и улыбался как дурак. А потом, когда его лицо устало, и даже чайки стали поглядывать как-то косо на одиноко улыбающегося короля, подумал, что уже достаточно задержался, и даже если она не закончила с ванной, он ей сам поможет. — Ой, миледи, я вас так поздравляю! Ой, а можно я вас уже "Ваша милость" звать буду, а? Как же я рада-то! И Кэти рада, только сказать стесняется! Люси щебетала, моя мне голову, а я лежала в теплой ванне совершенно счастливая. — А Винтерфелл все уже съезжаются, наверное… Ой, ваша милость! А платье-то… вы же не успеете! Давайте я начну пока по той выкройке, по которой мы для приема шили, хотя бы вышивку, а? Хотите, изменим чего… я бы к нему сшила верхнее платье, подбитое мехом, холодно же! И рукава у него сделала длинные и широкие до пола с меховой оторочкой, и шлейф, и вырез глубокий, до талии, тоже с богатым мехом, а нижнее платье с воротничком под горло, как у того, и с жемчугом на запястьях и груди, а? Вы самая красивая королева будете! Вы и так самая красивая, а мы вам такое платье с Кэти сошьем, что вообще!... — Мне нравится, что ты предложила. Можете начинать, главное, чтобы ткани хватило. А вышивка — это долго, еще и жемчуг. На ткани красивый набивной рисунок –– может, вышивка будет лишней? — Герб все равно нужно, ваша милость. Я немного, слева, где сердце. А если тоже жемчугом вышить? И быстрее будет и богаче… — Где бы столько жемчуга взять… — Так в Белой Гавани, ваша милость! Там точно можно! И его милости-то наряд тоже нужно! Не гоже ему на свою свадьбу второй раз надевать… А те наряды Кэти от крови все отстирала, так что вы с королем с корабля можете сойти при всем параде! — Какая ты молодец, Люси, и Кэти тоже! Это и правда очень хорошая мысль, я и забыла. — А как же вам все упомнить-то, ваша милость! Это ж сколько всего! А теперь особенно… Вы позволите если, я могу ваши дела записывать и вам напоминать… — Люси, ты — мо-ло-дец! Как я сама не подумала... Будешь моим секретарем. — А это кто? — Это человек, который записывает и ведет дела, и напоминает, переносит, следит и так далее. Пишешь ты бодро, судя по записке. — Ваша милость! А я справлюсь? — Давай пробовать! Люси помогла мне вытереться, накинуть халат и укутать волосы, чтобы их высушить, за неимением тепла от очага потребовалась жаровня. Кэти принесла горячие угли и они вдвоем быстро высушили и расчесали мои волосы. Вот так один фен заменяют две пары рук... Эх... А потом мы с ними убрали все карты и схемы со стола, развернули ткань и только разложили выкройки, прикидывая, как лучше выкроить рукава, как вошел Джон. Мы разом развернулись и загородили спинами стол. Они спохватилась, низко присели перед Джоном, и стали быстро все собирать. Кэти вышла с выкройками, не поднимая глаз, а Люси тайком подмигнула мне, я коротко ей кивнула и отпустила с улыбкой — они знали, чем им заняться. — Я помешал? — лукаво поинтересовался Джон, когда за ними закрылась дверь. — Мы хотели начать кроить мне платье и кое-что придумали для тебя. — О! Это очень интересно! Но сейчас я совсем не настроен думать об одежде… Он обнял меня за талию, чуть спустил халат и стал медленно целовать шею и плечо. — Ты такая сейчас… — Какая? — М-м… Не знаю… вкусная… и пахнешь… чем-то… счастьем? Кстати, Давос нам обещал персики и крабов на ужин... — Звучит очень заманчиво! — Да-а… Я знаю еще кое-что очень заманчивое… Пойдем, покажу, — мурлыкал он, увлекая меня за собой. Сел на край ложа и развязал мой халат, глядя восхищенно снизу вверх и поглаживая мои бедра. — Я тебе еще не надоел? — Совсем наоборот! Но ты что, не собираешься сам раздеваться? — Забыл, — бесхитростно улыбнулся он, — я мигом… Продолжение следует