Назови меня по имени

Визгливый смех Муры, её громкие издёвки всё ещё звучали в ушах Дхана Нанда. Он невольно вспоминал, как злорадно ухмылялся Раштрапала и воровато прятал глаза испуганный Кайварта. Проклятый Пандугати зажимал рот уттарьей, чтобы не заржать, как жеребец. Перешёптывались с очень весёлым видом Дашасиддхика и Говишанака, подмигивая друг другу. Панду стоял рядом с младшим братом, выпрямившись, будто проглотил шест, и никак не реагировал на происходящее, но Дхана Нанд готов был поклясться: Панду с удовольствием хохотал бы в голос, если бы не опасался сегодня же оказаться в темнице. Прибывший на празднование дня рождения Селевк Никатор с каменным лицом взирал на высоченную статую из золота, установленную перед дворцом. Железная ослиная голова на царской скульптуре смотрелась крайне неуместно. Увы, это было намного унизительнее, чем если бы Селевк взирал на идола, начисто лишённого головы, в то время как Дхана Нанд наигранно гневался бы на «наглых воров» и требовал «найти преступников, представив их пред царские очи немедля». Скучая, Дхана Нанд придумал для себя и Чандры забавную игру, но кто-то вмешался в продуманную последовательность событий и всё испортил. — Вот она — истинная форма правителя Магадхи! — глумилась Мура. Правда, никто из присутствующих не решался поддержать её. — Как тот осёл из притчи, он думает, будто съел всю траву на лугу, а на самом деле просто пришла осень, и трава завяла. Как много величия! Как много гордости у осла! Дхана Нанд мысленно сосчитал до двадцати и обратно, напоминая себе, что любая женщина, даже если она начисто лишилась разума, стыда и совести, неприкосновенна. — Нет, ну в целом на Анубиса похож. Хотя сработано грубовато, — неожиданно изрёк Селевк, трогая пальцами свой подбородок и наклоняя голову то вправо, то влево. — Уши следовало тщательнее доработать, а так ничего… Хорошая скульптура. Вроде бы Селевк не думал глумиться, наоборот, помогал вывернуться из неловкой ситуации, но даже это сравнительно невинное замечание резануло Дхана Нанда. Чего он не мог терпеть с детства — так это публичного позора. Наелся в своё время досыта, когда «любимые братцы» были хуже врагов, полагая, что престол достанется одному из них, и за детские грешки перед «младшим сопляком» отвечать не придётся. Потом, конечно, ответили. Взойдя на престол, Дхана Нанд не удержался. Отвёл душу. Братья мигом стали тише воды, ниже травы, быстро поняв, что «младшенький» вовсе не «сопляк», спускать им всё подряд не собирается, да и крутить его шеей в нужную сторону не выйдет. Но как ни странно, шрамы в душе та месть не исцелила. Все старые раны остались свежими, как много лет назад. И вот кто-то опять будто расковырял пальцем с трудом зажившие рубцы. Всё, на что его хватило сейчас — сделать вид, будто статуя с нелепой головой его позабавила, но нисколько не расстроила, после чего приказал слугам увести хохочущую до икоты Муру, запереть её в комнате и угостить успокоительным отваром. Селевка он лично проводил в специально подготовленные гостевые покои, заставив всех царевичей, присутствовавших на церемонии, следовать за ними. На обратном пути до собственной опочивальни, отпустив всех братьев, кроме старшего, Дхана Нанд уцепил за пагри царевича Панду и прошипел ему в лицо: — Ты что это придумал сегодня? Подшутить надо мной решил?! Возжаждал волос лишиться? А то я ведь могу подровнять твои локоны прямо здесь! Бритва у меня всегда с собой. Панду рухнул ему в ноги и, сложив трясущиеся ладони одну к другой, затараторил, что ни сном ни духом не ведает о случившемся: — Не я эту гадость подложил, брат! Не думай так плохо! — умолял он. — Это всё они, воры проклятые, которых ты неизвестно зачем сам и нанял! Они посмели унизить тебя. Я виновен только в одном: не следил за сборкой статуи. А слуги тупы, что с них взять? Они бы и бревно положили сверху, и камень придорожный, и пальмовый лист — да что угодно! Им ведь объяснили, что в одном ящике лежат руки, в другом — ноги, в третьем — голова. Они и собрали всё в той последовательности, как им приказали, невзирая на внешний вид статуи. С другой стороны, даже если бы я увидел эту подложную голову, то как, по-твоему, я должен был реагировать? Я не знал, какую шутку ты затеял! Если бы ты поделился со мной заранее, зачем устраиваешь эту возню с кражей и что хочешь получить в итоге, я был бы внимательнее. А так я посчитал, что брошенная в лесу колесница и любое её содержимое — часть вашего общего плана, раз уж ты в сговоре с теми негодными ворами… через моё посредство. — Заткнись и поди прочь. Хочу отдохнуть, — устало обронил Дхана Нанд, разжимая пальцы и отпуская тюрбан брата. Откланявшись, Панду вышел. И только за пределами покоев старший царевич, уже ничего не боясь, позволил себе широкую, злорадную ухмылку. *** Оставшись наедине с собой, Дхана Нанд не знал, что и думать: «Неужели мой Чандра, мой прие, мог так сильно возненавидеть меня, чтобы подсунуть в ящик железную голову осла? Неужели хотел так страшно уязвить меня перед всеми?» Разум подсказывал, что да, мог, ведь парень сам говорил, что ненавидит царя Магадхи. То, чего он никогда бы не сделал Радже, он без зазрения совести мог устроить «жестокому тирану». С другой стороны, если голова статуи была украдена и наверняка внимательно рассмотрена со всех сторон, то Чандра не мог не заметить очевидного сходства царя Магадхи с вайшьей Раджой… И, возможно, прекрасно понимал, кого оскорбляет! Подумав об этом, Дхана Нанд впервые испытал страшную обиду. Он еле удержался от желания потребовать колесницу, отправиться в дом Лубдхака прямо в царских одеждах и швырнуть в лицо утратившему стыд пацану его «подарочек». Пережитое унижение невыносимо давило на сердце, заставляя его биться часто и тяжело. Аматья Ракшас, войдя в покои и остановившись поблизости от Дхана Нанда, молчаливо и хмуро наблюдал за тем, как царский кинжал снова и снова падал лезвием вниз, разрубая на мелкие части рассыпанные по огромному золотому блюду нежные плоды гуавы. Куски зелёной кожицы и розоватой мякоти разлетались по столешнице, забрызгивая обильным кисло-сладким соком всё вокруг. — Величайший, — Ракшас, наконец, решился обратиться к расстроенному Дхана Нанду, — может, прикажете что-нибудь принести? Например, освежающий напиток? — Не хочу. Лучше скажи: откуда в доме вайшьи могла взяться железная голова осла? — спросил Дхана Нанд, снова вонзая кинжал в гуаву и не глядя на Ракшаса. — Да откуда угодно, самрадж! — всплеснул руками аматья. — Может, у этого Лубдхака имелась статуя животного на продажу, а потом он её на части распилил? Вот вам и голова. — И Чандра решил подложить эту голову в деревянный короб вместо настоящей скульптуры? — А почему нет? Золото украл, захотел поиздеваться. Показать, что он умнее вас. Некоторое время первый министр и император молча смотрели один на другого. Дхана Нанд хотел было заявить вслух, что предполагаемый поступок Чандры глуп и нелогичен, но придержал язык. Ведь точно так же никому не показалось бы разумным поведение правителя огромной страны, который нанимал грабителей для кражи главной части собственной статуи. Дхана Нанд тяжело вздохнул: — Так я его никогда к себе во дворец не заманю. Не вытяну из дома того скаредного, противного, лживого торговца, чтобы дать ему здесь свободу и почести! — Да какая свобода?! Какие почести, Величайший?! — не выдержал аматья. — Вон он что творит, поганец! Без зазрения совести ворует царское имущество, да ещё и оскорбляет вас! Простите, но сегодняшним унижением перед Селевком вы обязаны как раз тому, кого мечтаете привести во дворец, осыпав благами. Вор не заслуживает этого! — По моей задумке он должен был попытаться украсть колесницу ночью. Из подвала дворца, где я его встретил бы и не дал вообще состояться краже. Вот чего я хотел, — сокрушался Дхана Нанд, — поговорить, признаться ему во всём, оставить у себя, минуя разговор с Лубдхаком. Да, потом Лубдхак бы узнал правду. Ему бы донесли, конечно, куда делся его пропавший раб. Но, сдаётся мне, узнав, кто новый владелец раба, он бы уже и не помышлял вернуть Чандру. А я бы ему в качестве компенсации мешок золота отослал бы. Он бы успокоился. Всё, счастливый финал! Но теперь события пошли вкривь и вкось. И как мне быть? Где искать его теперь? В дом к Лубдхаку я не поеду, моё лицо там все отныне знают, благодаря голове идола. Сравнить одно с другим не будет представлять особой сложности. В окно два дня тому назад я лазал, его не нашёл. Та комната теперь стоит пустая. А в лес он приходить перестал. — Не переживайте, Величайший. Наверняка есть выход. Вы ещё сможете заполучить себе этого юношу, если он вам так нужен, — подбодрил царя Ракшас и тут же мысленно дал себе пинка за то, что, будучи брамином, сам и поощряет царские непотребства вместо того, чтобы наставлять заблудшего повелителя на путь истинный. — Да! И я уже придумал, как это сделать! — неожиданно взбодрился Дхана Нанд, хлопнув в ладоши. — Планы меняются. Сделаем вот что: собери своих воинов и отправь их в город. Пусть приведут ко мне во дворец всех юношей в возрасте семнадцати-восемнадцати лет. — Это ещё зачем? — насторожился Ракшас. — А ты скажешь, что завтра на закате дня я всех казню, если за целый день никто из жителей Магадхи не признается в краже головы статуи. — Нет!!! — не на шутку перепугался первый министр. — Неужели вы действительно всех невинных убьёте, Величайший? Да, знаю, вы подчас вспыльчивы, и сейчас вы в ярости из-за этой подложной головы, но вы ведь не можете своими руками уничтожить молодых людей своего царства?! Юношей в расцвете лет, которые будут служить вам верой и правдой ещё долгие годы! — Разумеется, я никого не убью, — успокоил министра Дхана Нанд. — Только напугаю. Это будет всего лишь испытание для Чандры. Когда я лазал в его окно и давал ему монеты, он отказывался их тратить. Сказал, что хочет накопить побольше, а потом поехать по деревням и раздать накопленное бедным. Тем, кто больше нуждается в этом золоте. Может, он вор, но с добрым сердцем. По крайней мере, мне так показалось. И сейчас мы посмотрим, аматья, откликнется ли его сердце на призыв о помощи со стороны невинных? — царь невольно вздохнул. — Если да — оставлю его во дворце, несмотря на то, что он меня унизил, подкинув ослиную голову. Если же страдания других его не тронут, и он не появится, тогда истории моей любви пришёл конец, — Дхана Нанд поджал губы. — Коли не придёт сам, пусть забирает украденное. Панду отольёт новую голову для статуи, но вайшью Раджу Чандра больше не увидит, слово императора! Назло ему Тару отыщу и возьму в жёны, даже если она на протяжении всех этих лет с момента нашего расставания отдавалась по очереди каждому пиппаливанскому дасью! Да-да, за кшатриев я их и не считаю! — уже договаривая последнюю реплику, Дхана Нанд вдруг осознал, что не уверен, хватит ли ему силы духа отказаться от объятий смуглокожего наглеца и жениться на той самой Таре… Но страшная клятва уже сорвалась с губ. Свидетелем царского обещания стал не кто-нибудь, а первый министр, значит, путь назад отрезан. Придётся исполнять. Ракшас шумно сглотнул. То, что служанка Мура, прислуживавшая Дхана Нанду, давно обезумела, советник знал. Но, кажется, её сумасшествие оказалось заразным. Теперь с ума начал сходить и царь, а вот это печальное обстоятельство заставляло сердце аматьи рыдать кровавыми слезами. *** «Он приказал отправить одного слугу с письмом в дом Лубдхака, второго с таким же посланием в ближайшую плавильню, где изготавливают золотые слитки и украшения, а третьего — в сторону рудников, где ведётся добыча золота, потому что туда этот мелкий наглец тоже может поехать, чтобы переплавить голову, — остановившись в боковом коридоре дворца, где никто не мог его видеть, Ракшас прижался спиной к стене и закрыл лицо руками. — Почему я не молод, не красив? Почему стар, толст, уродлив? Конечно, при всей моей мудрости и любви к нему, он не может даже подумать о том, чтобы ответить тем же! Ему тридцать. Он похож на сияющего дэва. А мне дали прозвище, которое я вполне заслуживаю… Уродливый демон! Меня терпят на посту министра только за мой острый ум. А ведь в молодости я был намного привлекательнее… Хотя нет, кого я обманываю? Не был. Ведь он бросил меня вопреки всему. Ещё и обокрал перед тем, как смыться!» Неожиданно воспоминание, так долго изгоняемое из памяти, снова выросло из глубин сердца и погрузило Ракшаса в бездонное отчаяние. *** Высокий, исхудавший юноша с расцарапанным лицом, в разодранных одеяниях мчался сквозь чащу, не разбирая дороги. Его догоняли трое дасью верхом на лошадях. — Стой, паршивец! Не уйдёшь!!! — Сдохнешь всё равно! — Лучше сразу сдайся! Тогда умрёшь быстро! Разбойники свистели и улюлюкали ему вслед. Парень выбился из сил. Его ноги запинались о корни деревьев, о большие камни, он вяз во влажной, размокшей глине, похоже, даже не замечая ям и рытвин, заполненных водой после недавнего дождя. Некоторое время он пытался ползти на четвереньках, но потом упал ничком, не добежав всего нескольких шагов до выхода к берегу Сараю. — Ага! Тебе конец! — его преследователи остановили коней, спешились и обнажили мечи, приближаясь к лежащему юноше. Неожиданно на их пути встал непроходимой глыбой другой парень, чуть постарше обессилевшей жертвы, широкоплечий и коренастый. Он появился бесшумно откуда-то из-за деревьев, отделявших берег реки от лесной чащи. Смельчак тоже вынул меч и смотрел на выстроившихся перед ним дасью непреклонно и мрачно из-под широких бровей, не позволяя приблизиться к загнанной жертве, которая, казалось, почти уже и не дышала. Разбойники пригляделись внимательнее. Возникший на их пути парень был круглолиц, толстогуб, не слишком привлекателен, несмотря на молодой возраст. Но от пронзающей до самого сердца ледяной суровости в его взгляде даже дасью стало не по себе. Он излучал необыкновенную силу, которая ощущалась в каждой части его тела. — Ты ещё кто? — самый старший из разбойников, обладатель густой чёрной бороды, заплетённой в многочисленные косички, подавив шевельнувшийся внутри страх, встал перед смельчаком, широко расставив ноги и брезгливо сплюнув в сторону. — Разбойникам своего имени не назову. И не надейтесь, — благородный защитник слабых покрепче обхватил рукоять меча. — Я жду. Давайте, атакуйте! Или струсили? — Да он не воин. Он брамин, — вдруг расхохотался второй дасью. — Его косу и браминские одеяния за йоджану видно! — Браминов убивать грех, — осторожно заметил третий разбойник, который выглядел таким же молодым, как и преследуемая жертва. — После смерти мы все попадём в… — Да какая, к пишачам, разница, куда мы попадём после смерти?! — оборвал своего подельника бородач. — Важно то, что происходит здесь и сейчас. Нараки не существует, как и Дэвалоки. Великий учитель Падмасамбхава говорил, что всё происходит только в нашей голове. Не будете сами считать себя грешниками, так ни в какую Нараку и не попадёте. Вы — просто фигурка в руках Вишнудэва. Господь отвечает за ваши деяния, но не вы. Ясно? Не липнет грех к тому, кто считает себя всего лишь чужой игрушкой. Главное, постоянно это держать в уме и своё «Я» вперёд не выпячивать. Грехи вешают лишь на тех, кто себя считает деятелем, а соответственно и ответчиком за результаты деяний. Все цари этот секрет знают, поэтому без страха казнят неугодных им людей тысячами, посылают на смерть десятками тысяч во время войн, но никогда, в отличие от глупых шудр, настоящие махараджи не попадают в Нараку. Сто раз учил вас, ничего не запоминаете! Двое других дасью уважительно кивнули, выслушав мудрые изречения товарища. — И этот брамин знает то же самое, что и я, — бородач злобно прищурился, впиваясь взглядом в своего молодого противника. — Он хорошо осведомлён, как избежать своих грехов, ведь и его этому учили… Как и меня в своё время. А потому, раз мы все действуем по воле Вишну, то именно «здесь и сейчас» я этого ублюдка, посмевшего бросить мне вызов, прирежу и закопаю! И нашу беглую «вешью» прикопаю следом, — бородач недвусмысленно кивнул в сторону лежащего ничком парня, а затем без малейшего предупреждения со скоростью орла, пикирующего на спину оленя, набросился на смельчака-брамина. Неожиданно тот, кто не должен был уметь сражаться вовсе, ответил ему такой же молниеносной, умелой и сильной атакой. Меч клацнул о меч, и оружие вылетело из рук бородача. Одним прыжком юный брамин переместился к чужому оружию и наступил на него обеими ногами, зловеще скаля зубы в зверской ухмылке, одним своим видом дразня и распаляя разбойника. — Ах ты! — с налитыми кровью глазами дасью, зарычав, бросился на вооружённого юношу врукопашную, но слепая ярость оказалась плохим советчиком. Напоровшись на меч, он упал на спину, раскинув руки. Грудь его заливала кровь. — Ракшас проклятый… надеюсь, и тебя однажды… прирежут… как свинью, — было последнее, что сорвалось с губ умирающего, а потом он испустил дух. Брамин хладнокровно обтёр клинок кончиком уттарьи и бесстрастно воззрился на оставшихся двух разбойников. Те неожиданно подхватились с места, быстро вскочили на своих коней и вскоре скрылись за деревьями. Спаситель обернулся на лежащего лицом в грязи юношу, медленно приблизился к нему. Присел рядом на корточки и осторожно дотронулся пальцами до бьющейся жилки на шее. Пульс почти не прощупывался. Брамин окинул взглядом спину и ноги юноши. Всё тело парня покрывали синяки и ссадины. Кое-где раны успели покрыться коркой. Некоторые, наоборот, распухли, загноились и выглядели ужасающе. Запястья рук и щиколотки были содраны до мяса и страшно кровоточили. — Что же они такое с тобой сотворили? — сочувственно пробормотал брамин себе под нос. — Ладно, вставай. Надо идти, — он осторожно потрогал юношу за плечо. — Вставай. Не знаю, из какой ты касты, возможно, мне даже трогать тебя нельзя… Вдруг ты шудра? Но, знаешь, честно, пока этого никто не видит, мне плевать. Ответь хотя бы, ты кшатрий, вайшья или млеччха? Неожиданно голова избитого юноши очень медленно повернулась к нему. Язык у парня распух и почти не ворочался, однако он сумел выдавить что-то нечленораздельное вроде: — А… ш…йа… — Вайшья? — догадался его спаситель. Парень прикрыл и снова открыл свой единственный здоровый глаз, давая понять, что тот угадал. — Встать можешь? Очень медленно, после нескольких неудачных попыток избитый юноша, шатаясь, поднялся. На него было страшно смотреть. Второй его глаз заплыл почти полностью. Бровь над этим глазом была рассечена до кости. Верхнюю и нижнюю губы парня кто-то разбил в кровавое месиво. Посмотреть, целы ли у несчастного зубы, брамин даже не рискнул, боясь причинить пострадавшему невыносимую боль. Но несмотря на весь ужас, представший его глазам, было заметно, что у юноши подтянутое мускулистое тело, стройные ноги, крепкие ягодицы и широкие ладони с длинными пальцами. И такого-то красавца воспитывали как торговца, а потом, судя по всему, продали дасью? Страшное преступление. Непростительное. — Тебе придётся сесть верхом и поехать дальше со мной, — брамин сочувственно улыбнулся, хотя до этого почти не проявлял никаких эмоций. — Знаешь, меня и моего друга учитель отправил в Каши совершать паломничество. А теперь мы назад возвращаемся через Маллу и Косалу в Гандхар. Могу взять тебя с нами, если тебе идти некуда. Парень неуверенно кивнул, дрожа всем телом. — Ты откуда родом-то? Рот открылся, но вместо слов оттуда раздался только невнятный всхлип. — Ясно. Пей, — брамин открепил от седла своей лошади, привязанной к стволу дерева, какой-то сосуд и протянул пострадавшему. — Станет легче. Юноша жадно приник к горлышку и выпил всё до дна. И вот тогда из-под густых чёрных ресниц молодого брамина одарили таким дерзким взглядом, что у него внутри всё огнём обожгло… *** Этот взгляд Ракшас отчётливо помнил по сей день. Не мог забыть, как ни старался. Даже чувства к императору не задевали его подчас так глубоко, как эти старые воспоминания. Новый тяжкий вздох вырвался у аматьи. Какая чушь! Зачем вспоминать о человеке, которого никогда больше не увидишь и которому, откровенно говоря, ты никогда и не был нужен? Отодвинувшись от своей точки опоры, Ракшас зашагал дальше по коридору. Он бы с удовольствием проигнорировал приказ Дхана Нанда и не отправлял слуг с посланиями никуда, потому что по собственному горькому опыту знал: с вайшьями связываться нельзя. Лучше бросать их сразу, пока не успел к ним сильно привязаться. Даже если они выглядят несчастными и замученными жизнью, не стоят они сострадания. Лучше сразу бросать! Очень жаль, что у него никогда не хватит духу отважиться и рассказать историю своей юности императору. Его история многому бы научила Дхана Нанда… Очень многому! Жаль, что царь её никогда не узнает. *** Лубдхак выпер их из дома раньше, чем небо на горизонте посветлело. — Подставлять зад взрослому мужику по ночам бегал, значит, тебе Предвечный Океан по колено, — грубо заявил Лубдхак, пихнув в бок Чандру, отсыпавшегося на куче соломы после событий вчерашнего дня. — Бери колесницу, дружков в помощь и вали в плавильню! Дружки твои пусть царских слуг отвлекают, а ты переплавишь всё в большие слитки, оставшись наедине с печью. Или возьми в помощь Индру. После нас с тобой он в этом доме самый смышлёный. Сообразит, небось, как всё быстро обтяпать! В прошлом году кузнецу местному помогал, я ж помню. А тупица Стхул и придурок Дхум пусть выманят работников из плавильни и уведут их подальше, чтобы вас всех на месте за царское золото не грохнули. Чандра ничего не стал отвечать. Даже спорить не стал. Встал и собрался. Разбудил Индру, Стхула и Дхума. Погрузил ящик с головой идола на телегу, хлестнул лошадь поводьями и выехал за ворота, ни разу не оглянувшись. Оставшись один, Лубдхак долго стоял, глядя вслед наглецу, ни во что не ставившему ни воспитательные методы своего хозяина, ни его жизненную мудрость. — Всё-таки надо поискать по окрестностям этого сомнительного Раджу, кем бы он ни был, — задумчиво пробормотал себе под нос Лубдхак, провожая телегу взглядом. — Поищу непременно, когда вся эта история с неудачной кражей закончится. И украшу морду развратника парой бланшей, чтобы больше не лез к моим ребятам! Никогда чтоб больше не лез! — и Лубдхак злобно скрипнул зубами.