Назови меня по имени

Дхана Нанд перешагнул порог комнаты для допросов и замер в недоумении. Проржавелые цепи, предназначенные для удержания преступника, безжизненно висели вдоль каменной стены. На соломенной подстилке не наблюдалось ни единого пятна крови, а первый министр Ракшас сидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к другой стене, подобрав под себя ноги, и по его щекам медленно катились слёзы. Императору ни разу не доводилось видеть главного советника плачущим. Он видел его яростным, взвинченным, испуганным — в тех случаях, когда тот беспокоился за жизнь и здоровье царя. Но слёзы? Нет, никогда. Тот, кого в народе прозвали Ракшасом, тот, кто и сам никогда не отказывался носить такое прозвище, плакать был не способен. — Аматья… — только и сумел выдохнуть Дхана Нанд, приближаясь к Ракшасу и присаживаясь перед ним на корточки. — Что с тобой произошло? Советник вздрогнул, открыл глаза и вскочил на ноги, торопливо отирая влажное лицо рукой. Когда он отнял ладонь, следа слёз на его щеках уже не осталось. — Величайший! — Ракшас сложил руки возле сердца и поклонился. — Зачем вы так утруждали себя? Я сам готов был прийти и доложить обо всём. Вам не стоило спускаться в это мрачное место. — Где преступник? — Дхана Нанд обежал глазами темницу ещё раз, надеясь увидеть Лубдхака лежащим без сознания где-то в углу, но никого и там не обнаружил. — Я отпустил его, — признался Ракшас. — Прошу прощения, если совершил неверный поступок! Дхана Нанд с интересом поглядел на советника. — Что ж… Я разрешил тебе смягчить наказание. Правда, не думал, что ты зайдёшь настолько далеко, чтобы простить вора, — сказал и прикусил язык, тут же вспомнив про кражу головы статуи и про Чандрагупту, оставленного в царской опочивальне абсолютно безнаказанным. Более того — щедро вознаграждённым. «Я выведаю у Лубдхака всё о местонахождении твоих родственников, Чандра, если хоть кто-то из них жив. А ты пока отдохни», — произнёс Дхана Нанд перед тем, как ненадолго покинуть своего возлюбленного. «Могу ли я пойти домой, чтобы сообщить друзьям, что со мной всё в порядке? Или мне запрещено покидать дворец?» — взволнованно уточнил Чандрагупта. «Нет, не запрещено. Ты можешь свободно входить и выходить. Я дам тебе знак — украшение, которое будет служить пропуском ко мне в любое время суток. И да, пожалуй, ты станешь считаться моим личным осведомителем. Следовательно, ни у кого не возникнет вопросов, куда и зачем ты отлучаешься». «А потом мы выкупим Индру, Дхума и Стхула?» — Чандра с такой надеждой смотрел на Дхана Нанда. «Выкупим, — пообещал тот. — Непременно». Столько дано обещаний! И вот самое первое уже не сдержал, ибо Ракшас вздумал отпустить Лубдхака. — Скажи, аматья, — Дхана Нанд приблизился к своему первому министру, заглядывая тому в лицо, — что между тобой и Лубдхаком произошло двадцать лет назад? Это не приказ, а просьба. Ты, бесспорно, можешь молчать, но я бы предпочёл понять тебя, а ты облегчил бы душу… Ракшас некоторое время раздумывал, стоит ли продолжать, но потом заговорил с волнением, сбивчиво, часто прерываясь: — Лубдхака когда-то звали Субхашем. Ему было всего девятнадцать, и его предал Абхей — мужчина, в которого Субхаш влюбился. Абхей продал своего любовника дасью, устав от него. Увы, Величайший, разбойники бывают разными. У иных есть некоторое понятие о чести, другие воистину отвратительны. Души тех, кому продали Субхаша, прогнили до основания. Тех непотребств, которые они сотворили с ним, я даже перечислять не стану. Субхаш всё рассказал мне, когда его язык зажил, и он смог говорить… Долгими ночами, лёжа без сна на траве рядом со мной, пока я давал ему пить, менял повязки, смазывал соком целебных трав его раны, он всё говорил, говорил… Я узнал его историю, начиная с раннего детства, а он узнал мою. Я честно рассказал ему о том, как меня унижали другие, смеясь над моей внешностью, как дразнили с юных лет, обзывая «демоном». Наверное, поэтому назло недоброжелателям я добровольно принял прозвище «Ракшас», став советником в Магадхе. Мы оба были одиноки. Возможно, и это сыграло роль. Я дал Субхашу слово, что ради него оставлю касту. Он не мог стать брамином, но я ради него готов был притвориться вайшьей, сбежать из Таксилы, пренебречь обучением, жить в деревне… — Но ты всё-таки не уехал, — констатировал очевидное Дхана Нанд. — Потому что он ограбил тебя? — Да. Я подумал тогда, что он просто неблагодарный вор, — Ракшас сглотнул комок в горле, продолжая с болью: — Внушил мне, будто я ему нравлюсь, а потом украл наше с Чанакьей имущество и сбежал. Я не знал, что он всего лишь спасался от насилия. Не хочу сказать, что я не желал его. Грешен, желал и ещё как! Но все свои нечистые порывы я останавливал на полпути. Я приказал себе не трогать его, понимая, через какие ужасные испытания он прошёл. Я не хотел напоминать ему обо всей этой грязи и делать ещё больнее. Но проклятый Чанакья без зазрения совести, втайне от меня, сотворил с ним то, от чего удержался я, — аматья закрыл лицо руками. — Хуже того, Чанакья оговорил меня! Он солгал Субхашу, будто и я собираюсь сделать с ним то же самое, будто я проиграл его Чанакье в чаусар, — и Ракшас поведал все подробности того, что недавно узнал от Лубдхака. — Вот мерзавец! — возмущённо воскликнул Дхана Нанд, дослушав до конца. — Этого ачарью и правда казнить следует. Какой, однако, гнусный брамин… — Мы могли бы прожить жизнь вместе, но Вишнугупта испортил всё, — губы Ракшаса задрожали. — Теперь ничего не исправить. Я отпустил Лубдхака, ибо не могу наказывать его после всего, что он перенёс. Две тысячи пан и конь — ничтожная плата за надругательство со стороны тех, кому он доверял. И я виновен, Величайший! Моя вина заключается в том, что я не заметил признаков опасности и не уберёг его. Зачем я ушёл тогда за фруктами по просьбе Чанакьи?! Я должен был это предвидеть! Ведь Чанакья за пять лет до этого случая тянул свои руки даже ко мне. Дхана Нанд остолбенел. Такого признания от аматьи он точно не ожидал услышать. А Ракшас тем временем продолжал, не имея сил остановиться: — Чанакья говорил, что поскольку у нас обоих нет интереса к женщинам, то мы вполне можем утешить друг друга. О любви он не говорил, лишь о пользе для тела. А ещё о том, что наша с ним внешность отпугивает всех. Никто из красивых мужчин никогда не обратит на нас внимания, а потому мы судьбой посланы один другому. Помню, я ударил его здорово, не выдержав всей этой мерзости, и он отстал. Потом на другой день долго извинялся передо мной. Сказал, что перепил бханга, и я подумал: «С кем не бывает?» И простил. А он, вероятно, уже тогда затаил злобу. Он очень злопамятный! Иначе как местью я не могу назвать то, что он сотворил с Субхашем. Он желал причинить боль и ему, и мне, поскольку заметил, как мы сблизились между собой… Его это задело до глубины души, только сейчас я в полной мере осознал это! — Поймай Чанакью. Приведи во дворец. Я его с удовольствием обрею, а потом обезглавлю, если тебе от этого полегчает! — с энтузиазмом предложил Дхана Нанд. — Кстати, он и мне успел рассказать о том, как выгодно будет сделать его первым министром и иметь днём в сабхе, а ночью в постели. Даже в опочивальню мою явился ради этого и за лингам успел схватить под покрывалом. Нет, мне такое совершенно не понравилось! Отвратительный брамин. Надо поймать и заточить. А лучше — снести голову мечом. — Я уже однажды поймал его, Величайший, но мне потом донесли, что его освободил Чандрагупта, — мрачно напомнил Ракшас. — Чанакью везли в темницу вместе с тем толстым юношей… Кажется, его Стхулбхадрой звали? А ваш Чандра по пути до темницы отбил задержанных у стражников и выпустил. — Хм-м… Неувязочка вышла, — ничуть не рассердился Дхана Нанд, услышав ещё одну новость о похождениях своего возлюбленного. — Но больше такого не повторится. Думаю, Чандра спасал друга, на Чанакью ему было плевать. Этому шакалу просто повезло. Потому найди Вишнугупту снова и приведи ко мне. Он ответит за всё, что совершил. Давай, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше! Ракшас снова поклонился и вышел из темницы. Дхана Нанд бросил быстрый взгляд на ржавые цепи, торчащие из стены. — Ничего. Скоро здесь окажется тот, кто действительно заслужил наказание, — вполголоса произнёс Дхана Нанд и тоже покинул узилище. *** Лубдхак сидел на берегу Ганги, невидящим взором глядя на воду. И зачем в самом деле он потащился сегодня в сабху? Опасался за мальчишку? Да и бхут с ним! Если бы даже его арестовали, что за дело до него Лубдхаку? Он ему не сын. Да и его самого никто никогда не жалел и не спасал… А все «благородные» спасители оказались фальшивыми. «Дай я наложу тебе на рану мазь. Она охлаждает и обезболивает! — рука брамина Чанакьи скользит по бедру, будто незначай касаясь обезображенных ранами ягодиц. На теле Лубдхака живого места нет. — Тут больно?» Лубдхак мычит, ощущая, что и слова сказать не может. Язык во рту распух и не шевелится. «Ничего, скоро пройдёт. Спи», — его укрывают накидкой, и он проваливается в тяжкий, муторный сон. Когда открывает глаза, то видит над собой другое лицо. Он уже знает, что второго брамина — того, кто смело бился с разбойниками в лесу — зовут Картикеей, но за неприглядную внешность его прозвали то ли Данавом, то ли Пишачем. А может, Ракшасом? Да неважно, по сути… Ашрам, где брамины обучаются, находится в столице Гандхара — Таксиле. «Я принёс свежие манго, кокосы и питахайю. На, поешь! — Картикея выкладывает пищу на листья баньяна и указывает на них Лубдхаку. — Или, хочешь, я помогу тебе?» Лубдхак неуверенно кивает. И Картикея с лёгкой улыбкой протягивает ему кусочек золотистого манго. Мякоть такая ароматная, сочная… Лубдхак не понимает, как можно возбуждаться после всего пережитого? Его мучили дасью совсем недавно. Он еле выжил! Но он, определённо, чувствует тёплые волны, прокатывающиеся по телу, и его лингам не остаётся безразличным к происходящему. Лубдхак прикасается губами к чужой ладони. Магия какая-то: ему хорошо от того, что Картикея рядом. От того, что кормит его, поит, укутывает на ночь, меняет повязки. От прикосновений Чанакьи, как бы он ни был заботлив, веет холодом. От касаний Картикеи разливается тепло. Лубдхаку стыдно. Он хотел бы не чувствовать ничего подобного. В конце концов эти двое, пусть они и молоды, но они совсем не такие, как прочие мужчины. Им чужды потребности плоти. Они спасли его и ухаживают совершенно бескорыстно. Тогда что с ним не так? Спустя тридцать дней, когда большая часть ран уже зажила, Лубдхак по-прежнему чувствует себя неловко во время купания в реке, ведь Картикея рядом. Лубдхак пытается нырнуть под воду, чтобы охладить пыл, но опаздывает, и Ракшас замечает его наполовину восставший лингам. Они стоят близко, в шаге один от другого. Оба обнажённые, ничего невозможно скрыть. И вдруг ладонь Ракшаса прикасается к нему там, где Лубдхаку хотелось бы больше всего на свете. Ощущения настолько остры, сильны и прекрасны, что, кажется, ничего подобного он не испытывал даже с Абхеем. — Нет, — шепчет в ужасе Лубдхак, когда до него наконец доходит, что Картикея, забыв обо всех своих аскезах и запретах, ласкает его, — тебе нельзя оскверняться! Ты не такой, как я. Ведь я ничтожество, чужая подстилка! Я выпачкан снаружи и изнутри! Не нарушай свою чистоту из-за меня… Не пятнай себя. — Но я не считаю тебя грязным, — внезапно отвечает ему Картикея и приникает к его губам. Несмотря на свою физическую силу он делает это мягко и осторожно, боясь причинить малейшую боль, хотя все ссадины на лице и теле Лубдхака давно затянулись и больше не кровоточат. Руки Картикеи скользят по его бёдрам, обхватывают ягодицы — теперь уже сильно, жёстко, требовательно. Лубдхаку это нравится. Он сам начинает тереться, прижимаясь к обнажённому животу Картикеи, и в конце концов изливается, запрокинув голову, с жалобным, долгим стоном. И всё же когда его после этого порывисто разворачивают спиной, когда к нему прижимаются сзади горячим, возбуждённым лингамом, с губ срывается: — Я не смогу, Картикея… Прости. Не смогу даже с тобой! Пожалуйста, не надо! Его спаситель мгновенно размыкает объятия и отступает. — Не буду, — умные глаза с сочувствием и нежностью глядят на Лубдхака. — Отныне больше не трону, пока сам не попросишь. Имей в виду: я могу ждать вечность, если потребуется. И только потом были обещания бросить ашрам и сбежать, поселиться в деревне, стать вайшьей… Лубдхак верил и в то же время сомневался. Как брамин может отречься от своей касты ради осквернённого вайшьи? Это ведь невозможно! Но Картикея так проникновенно смотрел, так искренне рассказывал о своих страданиях на протяжении последних лет… Ведь уже в четырнадцать он понял, что ему нравятся юноши, но для брамина такие отношения были строжайше запрещены! Они карались лишением браминского шнура, позорным изгнанием из касты. Никого не было рядом, кто мог бы ответить ему взаимностью, никого, ради чьей любви стоило бы пожертвовать званием брамина. И вот теперь такой человек встретился, и Картикея не собирался отказываться от нежданно нагрянувшего счастья. «Но что если мы сбежим, а я никогда не смогу дать тебе то, чего ты хочешь? — отчаянно смотрел на него Лубдхак. — Что если я всегда буду отказывать тебе? Ведь с некоторых пор мне омерзительны плотские утехи!» «Значит, будем жить как друзья или братья, — пальцы Картикеи переплелись с его пальцами, а затем Ракшас прижал их руки к своей груди. — Думаешь, для меня наши отношения важны только потому, что я хочу ублажить своё тело? Нет. Я хочу быть рядом и заботиться о тебе, чтобы больше никакая мразь не посмела надругаться над тобой! Я убью каждого, кто посмеет с нечистыми намерениями приблизиться к тебе, вот моя клятва!» Лубдхак уронил голову на руки. Новое воспоминание всплыло в голове, самое отвратительное… Невыносимое. И зачем он только снова вспомнил? Картикеи нет. Он с утра ушёл в лес, но до сих пор не вернулся. «Ну что ты ломаешься, как дэви! — пальцы Чанакьи проникают глубоко, терзая недавно зажившее тело. Лубдхак пытается инстинктивно сжаться, но от сопротивления становится только хуже. — Тебе же не впервые делать такое. Я не глупец, я всё понял, когда Картикея притащил тебя сюда и сказал подлечить. Такие повреждения можно получить только от многочисленных актов любви. Ты спал с разбойниками? Благодарил их, наверное, за приют и еду? Так почему бы не отблагодарить и нас? Кстати, Картикея проиграл тебя вчера в чаусар. Мы играли ночью, чтобы выяснить, кто из нас будет первым, когда ты поправишься. Ты поправился, а я победил в игре. Всё справедливо!» От этих слов всё внутри Лубдхака холодеет. «Картикея ушёл, чтобы не мешать нам. Когда вернётся, будет у тебя вторым, но я хочу, чтобы до его возвращения мы оба получили наслаждение, — Чанакья говорит так спокойно, невозмутимо, будто о чём-то, само собой разумеющемся, а Лубдхак борется с желанием плюнуть в это мерзкое лицо, вмазать побольнее коленом меж ног и бежать, бежать, как можно дальше. Опрометью, не разбирая дороги! — Сам подумай, сколько добра мы тебе сделали! Сколько дней и ночей возились с тобой. А просим такую мелочь… Ты ведь не дэви, чтобы беспокоиться о беременности, а мы с Картикеей не дасью, чтобы терзать тебя. Мы будем заботливы и аккуратны. И мы даже решили не делать этого сразу вдвоём, хотя мне очень хотелось, но Картикея отговорил. Пощадил тебя, поскольку ты ему дорог! Так чего ты боишься? Не понимаю!». Убийство браминов — грех… Самый страшный и непростительный! Но некоторые брамины настойчиво просятся быть убитыми. Внезапно в голове созревает лучший план. Отомстить, притворившись покорным. Брамины оказались хуже разбойников. Кража имущества у таких — не грех. У них в мешке полно золота. Их кони прекрасны. Двух лошадей сразу не украсть, это трудно, но одного увести вполне можно! Уехать отсюда подальше, туда, где его никто не знает. Сменить имя, открыть лавку. Построить дом и начать лучшую жизнь. Да! Так он и поступит. Смиряя рвотные позывы, Лубдхак расслабил тело и обречённо закрыл глаза… *** Вишнугупта и не рассчитывал на такую удачу! Выбравшись из дворца с помощью Майтри и Муры, он и предположить не мог, кого встретит на дороге, ведущей к окраинам Паталипутры. — Чандра! Парень оглянулся и недоумённо оглядел подозрительно весёлого вайшью, который спешил к нему, стуча по земле длинным посохом. — Чандра, как же хорошо, что я встретил тебя! — Правда? А почему хорошо? — насторожился Чандрагупта. — Ты опять не узнал меня? — огорчился Чанакья. — Нет. Вы кто? — Чандрагупта не притворялся. Он в самом деле не узнавал. — Я тот, кого ты спас недавно, выручая своего друга из лап царских стражей. — О, вспомнил! Да, я спас, но потом и вы меня выручили. Значит, мы в расчёте, говорить не о чем, — Чандра повернулся, чтобы продолжать путь, но рука вайшьи неожиданно ухватила его за плечо. — У меня есть для тебя предложение. Хочешь стать свободным? Я выкуплю тебя у Лубдхака. Тебя и твоих друзей. Я достаточно богат для этого. — Зачем выкупать? — напрягся юноша. — Чтобы сделать вашими рабами? — Ты так дурно думаешь обо мне? — огорчился Чанакья. — Я всего лишь хотел предложить тебе и твоим друзьям лучшее будущее. Взгляни на прекрасную страну, которая страдает, мучимая злым тираном! — Чанакья приподнял свой посох и обвёл им вокруг, указывая на дорогу, небо, деревья, траву. — Я бы мог дать Магадхе иного царя, который позаботится об этой земле куда лучше Дхана Нанда. А потом, увидев процветание Магадхи, прочие страны пожелают присоединиться к ней, и в конце концов мы получим единую, сильную Бхарату. Вы четверо поможете мне осуществить заветную мечту. — Ступайте и проспитесь, уважаемый! — рассмеялся вдруг Чандра, указывая Чанакье на телегу с сеном, забытую у окраины леса кем-то из крестьян. — Вон там, на травке! Когда же проснётесь, вам станет легче. А от меня, Вишну ради, отстаньте. Я много разной ереси слышал, начиная с детства, но вы превзошли всех! — и, смеясь, он пошёл дальше. — Какой же подход мне найти к тебе, дерзкий пацан? — прикусил губу Чанакья, когда Чандрагупта уже достаточно отошёл и не мог его слышать. — Выходит, остаётся лишь одно — подарить тебе мать. Коли я не интересую тебя как мужчина и благородный спаситель, наверное, заинтересую после того, как выяснится, что я — ближайший друг твоей матери? Только бы пиппаливанская махарани не подвела, отыграв свою роль правильно. И Чанакья усмехнулся, наблюдая за тем, как Чандрагупта удаляется от него по пыльной дороге.