***
Осознав собственную беременность, Мора почувствовала мало что, помимо раздражения. Ребёнок — это ноша, ответственность… и неудобство, когда перед женщиной стоит Цель. Таковая перед Морой стояла: улучшить качество образования в Хогвартсе. И первые шаги к ней Мора сделала — но результат оставался заоблачно далёк, а перспектива вынашивать сперва одного, а на будущий год и второго маленького Мальсибера не оставляла надежд на ускорение его достижения. — Чего лицо кривишь? Радоваться дóлжно! — укорила её старая школьная целительница мадам Томсон, у которой Мора подтверждала свои подозрения. — У тебя ж муж — красавец, старший сын — загляденье! — Словно мне заняться больше нечем, кроме как детей рожать, — буркнула Мора, вырывая из сухой ручонки целительницы пергамент с заключением. Мадам Томсон укоризненно покачала головой: — Как была глупой девчонкой, так и осталась. — А вы всё та же ворчливая старуха, — огрызнулась в ответ Мора и сбежала из больничного крыла. И пусть искренний восторг Реджи от новости ненадолго развеял тучи на сердце (на лицо его, опешившего до потери голоса, Мора готова была любоваться вечно), совсем разогнать их не смог. Мадам Томсон пророчила роды в конце августа — начале сентября, а это значило, что как минимум в осеннем триместре Мора не сможет активно заниматься работой, дополнительной к преподавательской. А там подоспеет второй ребёнок… Это означало необходимость переходить к активным действиям как можно скорее. В один из относительно свободных вечеров Мора расписала их по пунктам, приоритезировала — и на следующий же день подкараулила МакГонагалл по пути на завтрак. Это было максимально неловко. Мора ненавидела ощущать себя неправой: это подрывало её авторитет в собственных глазах, больно било из подсознания воспоминаниями о наказаниях, которые бабушка Белвина и тётка Катриона выдавали за каждый промах. Мора привыкла в важном быть идеальной и жёстко отстаивать свою правоту — и дорогого ей стоило остановить в то утро МакГонагалл: — Минерва, можно вас… на два слова? Декан Гриффиндора сверху вниз смерила её взглядом гордой львицы. — Разумеется, — они отошли в соседний коридор, через который не валили толпы детей на завтрак. — Итак?.. — Я хотела… — слова застревали в горле, и Мора, прокашлявшись, с силой выдавила: — Принести вам свои извинения. За тот случай в библиотеке. Я не должна была реагировать столь… эмоционально, — пронзительный удивлённый взгляд в ответ был невыносим, и Мора отвернулась, уставилась в стену. МакГонагалл выдержала недолгую паузу, прежде чем заявила: — Я принимаю ваши извинения, Мора. Понимаю, вам сейчас нелегко, учитывая… — она, замявшись, кашлянула и резко сменила тему на предстоящий педсовет. Так Мора поняла, что мадам Томсон не стала держать язык за зубами. — Я слышал прекрасные новости, — за завтраком сказал нумеролог Вектор. — Мои поздравления вам и Мальсиберу! — Спасибо, — кисло откликнулась Мора, стараясь не слишком яростно препарировать поджаренный бекон. — Продолжение волшебных линий — важная функция каждого из нас, — продолжал рассуждать Вектор, не замечая настроения Моры. — Моя дочь Септима этого никак не поймёт: отказывается, вы знаете, выходить замуж, всё сидит за расчётами!.. — Я читала её статьи: они прекрасны, — отрезала Мора. — Прекрасны. Но внукам я был бы рад больше, — прямо сказал Вектор, обводя взглядом Большой зал. — Как подумаю, что в это чудесное утро мог бы наблюдать собственную кровь за одним из этих столов… — Так вы ведь всё ещё вполне привлекательный жених, дорогой Секст! — внезапно вклинилась Помона Стебль. — Завели бы себе молодую жену и наполняли Хогвартс юными Векторами! — Ах, Помона, только не говорите, что предлагаете себя! Я этого не переживу! — схватился за сердце Флитвик, но тут же захихикал. — А почему бы и нет? Я всё ещё молода и отлично умею обращаться с цветами жизни да плодами скрещивания! — подмигнула в ответ Стебль, кокетливо встряхнув коротко стриженными кудрями. — Ради Мерлина, вы двое… — устало возвела глаза к безоблачно-голубому потолку МакГонагалл. Стебль ей со смехом ответила: — А что не так, Минерва? Может быть, мне завидно! Среди нас ведь только милая Мора и Секст обзавелись… плодами. — У вас есть очаровательный сад слабительных слив, — деликатно подсказал Флитвик, и по профессорскому столу прошлась волна смеха, привлёкшая внимание наименее поглощённых своими подростковыми проблемами студентов. Мора поймала на себе взгляды и Хлои (участливый), и Майкла (оценивающий). С приёмышами и с Реем поговорить бы… но Мора никак не могла найти в себе смелость. Ещё больше, чем извиняться, она ненавидела говорить о себе, своём состоянии, настроениях и — упаси Кандида! — чувствах. Даже всерьёз задумалась, не отправить ли сыну копию заключения мадам Томсон письмом.***
На первую субботу февраля в Малфой-меноре был запланирован ужин, списком приглашённых прозрачно намекавший: темой его являются предстоящие через год выборы в магический парламент. Реджинальд прекрасно помнил, как когда-то очень давно — Мерлин, почти тридцать лет прошло! — дядя Маркус пытался объяснить ему-первокурснику про парламент, Визенгамот и Министерство… а Реджи только и мог, что хлопать глазами. Переобъяснял ему уже Паркинсон курсе на шестом, в тот раз — с успехом, потому что подал в историческом контексте. Всё-таки корень у нынешней путаницы древний. Века до десятого-одиннадцатого на островах Британского архипелага обитало слишком малое количество волшебников для формирования осознающего свою целостность общества. Маги либо жили среди маглов, выполняя функции врачевателей, жрецов и друидов, либо селились отдельно группой небольших родов и вели обособленное от маглов хозяйство — и могли продолжать существовать в подобном стазисе, гомеостазе с природой (но не всеми существами, населявшими землю) до скончания времён. У них попросту не было причин для более масштабного объединения. Единственным толчком для хоть какого-то являлись магические расы. Гоблины и великаны, эльфы и фейри, упыри и вампиры, кентавры и сиды считали, что эта оторванная от континента земля по праву принадлежит им. Маглы были их добычей; волшебники же представляли угрозу. Последние отголоски войн магов с расами звучали вплоть до девятнадцатого века. С раннего средневековья в закрытых общинах магов под гнётом угрозы магических рас начала выделяться каста воинов, которые не трудились ради добычи пропитания, но служили щитом и мечом. Зачастую роль защитника становилась потомственной: в роду было, кому обучать ребёнка, к тому же с поколениями занятий одним делом закреплялась хорошая боевая наследственность. В десятом веке первую попытку к интеграции волшебного сообщества предприняли Слизерин, Гриффиндор, Когтевран и Пуффендуй — четверо выдающихся чародеев и мыслителей своего времени. У Слизерина была идея: в Хогвартсе необходимо собрать как раз тех самых потомственных воинов, чтобы дать им полноценное образование и выковать из них не только ещё лучших защитников, но и лидеров магического мира. Гриффиндор, выросший в деревне, много страдавшей от нападений фейри и упырей, считал, что обучить сражаться нужно всех. Когтевран желала вычленить самых умных колдунов и вместе с ними изучать мир и магию; насущные проблемы быта её не касались, она интересовалась лишь высокими материями. В противовес ей, Пуффендуй грезила улучшением повседневной жизни волшебников: нахождением способов собирать более богатые урожаи, выводить лучший скот, магией обустраивать быт, исцелять больных и раненых. Компромиссом между Основателями, как известно из истории, стало принятие в Хогвартс всех детей с магическим даром. Благодаря школе разрозненные группки магов стали интегрироваться в общество. Веком позже основания Хогвартса был сделан новый шаг к объединению магов, живущих на острове. Нормандское завоевание изменило судьбу не только магловской Англии, но и волшебной, ведь с Вильгельмом Завоевателем в Певенси высадился немалый контингент магов. Малфои, Лестрейнджи, Эйвери, Трэверсы, Розье, Яксли (и это лишь самые известные представители) — всё это были люди другой культуры, другого опыта и взглядов на мир. В континентальной Европе, где население больше, а былое влияние Рима — глубже, волшебная жизнь была более упорядоченной. На каждой территории имелись свои советы, состоящие из мудрейших и сильнейших магов, — и отсутствие подобных на Британских островах поразило пришлых колдунов. Спустя десятилетия недоверия и неприятия всё-таки был учреждён Совет волшебников — первый орган управления магов Британии. В него, по образу и подобию континентальных аналогов, входили представители общин, которые к тому времени уже знали друг друга благодаря Хогвартсу. Только по этой причине Совет прижился и заработал; магический мир всегда был и, скорее всего, навсегда останется большой деревней, дела в которой решаются на основании знакомства. Совет волшебников функционировал с тринадцатого века, но не всех устраивала его работа, в особенности неоднократные порывы помириться с той или иной магической расой. Несколько раз деятельные самоуверенные маги предпринимали попытки основать альтернативную структуру — единственной прижившейся из них оказался Визенгамот, детище группы инициативных воинов пятнадцатого века. Визенгамот начался как собрание для принятия решений о действиях против нечеловеческих врагов, но вскоре основатели догадались о возможности сделать его политической силой — так он стал судить и принимать законы. Визенгамот и Совет волшебников просуществовали бок о бок в постоянных ссорах до принятия Статута о секретности в 1692-ом году. То было время перемен. Маглы оказались отсечены от волшебного общества, значительно увеличившегося за века. В Британии появилась семёрка лордов и потребность в более разветвлённой и сложной структуре управления. Совет волшебников ушёл, уступив дорогу Министерству магии и парламенту. В условиях необходимости внедрения Статута о секретности Министерство стало тем самым органом, который следил за исполнением Статута и прочих законов. С годами оно всё больше разрасталось, обзаводилось новыми отделами и департаментами, принимало регулирующие акты, отлаживавшие систему… Но это была новинка, чуждая, неприятная большей части традиционно консервативного волшебного общества, которое привыкло выражать мнение через представителей в Совете волшебников. Для умиротворения масс был создан парламент, являвшийся практически точной калькой с Совета. Визенгамот же продолжил существовать, судя и принимая законы, как в старину: сделать с ним из-за протекции лордов Гонта и Бёрка ничего не могли. Только в середине девятнадцатого столетия его лишили законодательных прав, а уже в двадцатом устранили древнее положение о невозможности члена Совета волшебников (впоследствии парламента) занимать также и кресло члена Визенгамота. К настоящему дню этот исключительно судебный орган наполовину состоял из парламентариев, наполовину — из сотрудников Министерства магии. Парламент волшебной Великобритании имеет семьдесят два кресла, каждое закреплено за графством, чьим чемпионом является избранный путём прямого голосования представитель. Казалось бы, простая система… однако сложности ей добавлял непростой внутренний политический климат Британии. Ирландия традиционно не желает иметь ничего общего с Англией. «История Хогвартса» — по понятным причинам — умалчивает, но ещё в десятом веке маги Ирландии на встрече с Гриффиндором и Слизерином, прибывшими на соседний остров, чтобы известить тамошних колдунов о создании Хогвартса, поставили Основателей перед вопросом: идёт ли в их школе преподавание на гаэлике? Гриффиндор и Слизерин честно ответили: нет, на что ирландские маги оскорбились и отказались отправлять своих детей в «не уважающую их корни» школу, и с тех самых пор в Хогвартсе обучались практически только маглорождённые ирландские маги. Эта история в полной мере отражает напряжение, до сих пор пронизывающее все сферы взаимодействия между обитателями двух крупнейших островов Британского архипелага. Парламент в Лондоне ирландские маги не принимают за свой и не утруждаются участием в выборах (даже в Северной Ирландии, которая остаётся частью магловского Соединённого Королевства), продолжая держать свой собственный Совет колдунов. Другой точкой напряжения является шотландский Хайленд. Обитатели этих суровых обособленных районов на севере продолжают жить, как в древности: закрытыми общинами, в которых мужчины защищают дом, а женщины воспитывают детей и хранят очаг. В гармонии с собой, магией и природой, они не желают, чтобы их трогали, и сами не принимают участия в жизни остального острова. Дети горных кланов не обучаются в Хогвартсе, а взрослые игнорируют Британское Министерство. А вот Лоуленд Шотландии — дело совершенно иное. Имея тесные связи с Уэльсом и севером Англии, он полностью включён в политическую борьбу. Шотландия держит в парламенте магов двадцать одно кресло; Уэльс — тринадцать; Англия — тридцать восемь. В каждом регионе имеются свои консерваторы, ратующие за старые ценности, и либеральные маглолюбцы; в некоторых графствах их практически поровну, и это создаёт затруднения. В последнюю субботу января 1974-го года лорд Абраксас Малфой собирал в своём доме элиту консерваторов Британии. «Чтобы провести заключительный смотр войск», — убеждённо предположил Паркинсон. Сам он в выборах не участвовал, но был живо в них заинтересован. На подобном «смотре» Реджинальд присутствовал впервые. Обычно от консерваторов за Эссекс выступали Шафики, текстильные монополисты магической Британии, в интересах которых было держать производимое в бóльших количествах, а значит, более дешёвое сукно маглов подальше от волшебного рынка. Однако с недавней сменой главы клана на молодого Уолтера, женатого на маглокровке, Шафики перестали быть достаточно категоричны в своей позиции в магловском вопросе, чем вызвали гнев лорда Арктуруса Блэка. Их выкинули из раскладов и пригласили Реджинальда на замену — он откликнулся, потому что таков долг защитников магического мира. Вечер у Малфоя обещал быть безукоризненно приличным маскарадом, полным фальшивых улыбок и оценивающих взглядов исподтишка. Догадавшись об этом, Мора решительно отказалась составить Реджинальду компанию, да он, впрочем, и не настаивал: по ранним годам их брака знал, что от подобных мероприятий Мору лучше держать как можно дальше. Роль его почётной жены вызвался исполнить Паркинсон и сделал это с огромным удовольствием. Лорд и леди Малфой лично встречали гостей в холле, с каждым обменивались улыбками и хоть парой слов. Пожимая руку Реджинальда, Малфой произнёс: — Как жаль, что ваша супруга сегодня не с нами. Я бы хотел послушать от неё о вчерашней лекции Яксли-младшего. — Школьные дела требуют внимания, — пояснил Реджинальд, даже не пытаясь вникнуть в значение полутонов в голосе Малфоя: для этого у него имелся Паркинсон, заверивший хозяина: — Разумеется, Мора сумела бы дать комментарий куда как более полный… однако, надеюсь, и я как очевидец события смогу удовлетворить ваш интерес, лорд Абраксас. — Уверен в этом, Эдвард, — Малфой кивнул с полуулыбкой и перенёс внимание на чету Монтегю. Взяв с проплывавшего мимо подноса бокал кальвадоса — аперитив подали в изящной Голубой гостиной менора, убранной бело-золотой парчой и зимними розами, — Реджинальд направился было в сторону от скопления народа, но Паркинсон перехватил его под локоть: — Ты ведь не собираешься молча отсиживать вечер в тени, верно? — Этих людей мне не нужно убеждать проголосовать за меня, — возразил Реджинальд, но остановился: друг придержал его весьма настойчиво. — Никогда не знаешь, какие связи и в какой момент тебе пригодятся, — парировал Паркинсон и увлёк его к Эйвери, МакЛайрду и Фоули. Эйвери как раз жаловался на нечестность букмекеров на квиддичных матчах Высшей лиги — и было это предельно отвратительно. Чем дольше жил, тем чаще Реджинальд задумывался, что оставит после себя, — и всё больше поражался тому, как мало об этом заботятся окружающие. Круг интересов Эйвери ещё со школы не выходил за пределы развлечений и азартных игр. МакЛайрд годами жаловался, что его поместье под Глазго приходит в упадок, но не предпринимал никаких действий для поиска денег на его ремонт. Фоули же намекал всем и каждому, что его красивая дочка ходит без мужа, а когда его намёки не понимали (или отказывались понимать), обижался и картинно выпадал из беседы, уделяя внимание алкоголю. И что Паркинсон только находил в подобных компаниях?.. «Ты просто не слушаешь, — обычно отвечал на это Эдди. — Боюсь, по-настоящему, мой друг, ты слушать не умеешь… Но ничего страшного, ведь у тебя есть я». И Реджинальд со спокойной совестью отдавал Паркинсону сомнительную прерогативу вычленять полезное из бреда. Сам молча кивал и ждал, когда позовут к столу; а после — к разговорам за напитками; а после — расходиться… — Реджинальд Мальсибер! Как необычно видеть вас в подобной среде. — Как и вас, Лукреция, — Реджинальд отступил от беседующей компании и легко поклонился миссис Пруэтт, урождённой Блэк. — Собрания Совета попечителей Хогвартса и патронов святого Мунго мне больше подходят, знаю, — сказала Лукреция со светской улыбкой. — Да-да, я обычно держусь далеко от политики… но вы знаете — вы знаете, — этот раз для консерваторов непростой. Папенька и лорд Малфой собирают лучшие силы. — Разумеется, — скованно согласился Реджинальд, борясь с неловкостью: странно слышать, чтобы женщина, которой уже без малого пятьдесят лет, называла своего отца, сильнейшего политика страны, не иначе как «папенька». Впрочем, по Лукреции Пруэтт нельзя было сказать, что ей почти пятьдесят. Годы не тревожили морщинами её идеально бледное лицо с тонкими чертами, в крашенных под натуральный блонд волосах не змеилась предательская седина, а так и не состоявшиеся роды не нарушили девичью хрупкость фигуры. Лукреция легко могла сойти за ровесницу Моры — и выиграть у той мужские сердца. Трэверс как-то, приняв на грудь, признался, что ночь с красоткой Лукрецией — одно из самых потаённых его мечтаний. Однако оба друга его тогда предостерегли против глупости: Паркинсон считал — и вполне справедливо — Лукрецию Пруэтт самым опасным членом рода Блэк после главы. Всё потому, что лорд Арктурус свою старшую дочь (единственное существо во вселенной) обожал, потакал ей, позволял решительно всё. Лукреция делала, что хотела: вышла замуж по любви — и за кого: за Пруэтта! — занималась благотворительностью, даже работала какое-то время помощником целителя в Мунго, баловалась зельеварением, водилась, с кем хочет… Паркинсон верно подмечал, что Вальбурга золовку на дух не переносила. — Вчера после долгих лет я имела удовольствие встретиться с вашей супругой, — сказала Лукреция. — Жаль, что Мора не смогла присоединиться к нам сегодня. Хотя, насколько помню, моя дорогая троюродная сестрица никогда не отличалась любовью к подобным мероприятиям. — Вы всё правильно помните, — согласился Реджинальд, про себя отметив, как выделила тоном собеседница то, что Мора — отчасти тоже Блэк. — Кроме того, школа — то место, которому Мора принадлежит. А я не из тех мужей, кто заставляет супруг бросить призвание. — Что делает вам честь, несомненно, — красиво подведённые голубые глаза Лукреции впились в него, когда женщина с улыбкой добавила: — Но и делает вас самого более… одиноким. — Ничуть. — Разве? — Мы с женой находим друг для друга время. Как, уверен, и вы с супругом. — Конечно! — Лукреция нашла взглядом своего мужа, рассеянного Игнатиуса Пруэтта, шутившего за кальвадосом с Роули и Монтегю. — И меня до глубины души поражает, как после стольких лет порознь вы с Морой вновь обрели друг друга, — она вдруг придвинулась, легко накрыла руку Реджинальда своей затянутой в перчатку ладошкой. — Ни на мгновенье не сомневайтесь, что вскоре начнут спекулировать на данную тему. — Кто? — нахмурился Реджинальд. — Все заинтересованные, — Лукреция подняла на него взгляд; говорила она серьёзно. — Это ведь такая история: кандидат от консерваторов от предельно консервативного Эссекса провёл восемь лет порознь с законной супругой. Чем он всё это время занимался? Как скрашивал досуг? — Занимаясь артефактами в родовой оружейной. — Этому никто не поверит. Пусть я, как и вы, никогда прежде не участвовала в парламентской гонке… однако я видела, как это делают папенька, дядя, кузен, прочие родственники столько раз, что как будто проходила через сей ад сама. Вас утопят в грязи вне зависимости от ваших желаний. И раз уж вы в политике в первый раз, именно по семье вас будут бить. — И мой ответ не заставит себя ждать. — Ваш ответ?.. Или всё-таки просчитанный, политически верный? — Лукреция отпустила его руку и перевела тему: — Как думаете, мы сможем как-нибудь поужинать все вместе? Я с супругом, вы с женой?.. Всё же Мидлсекс и Эссекс — соседи, и кто знает, как тесно нам с вами придётся сотрудничать в ближайший год?.. — Для меня будет честью принять вас и мистера Пруэтта в моём доме, — церемонно ответил Реджинальд, и Лукреция, коротко улыбнувшись, убыла к супругу. Внимательно прислушивавшийся к их разговору, непринуждённо поддерживая собственный, Паркинсон выскользнул из клуба поддержки проигравшегося на ставках Эйвери и придвинулся к Реджинальду. — Она в чём-то права. Про ваш с Морой разлад спросят. — Давай не сегодня об этом, — спешно отмахнулся Реджинальд: в гостиную вступили лорды Арктурус Блэк и Абраксас Малфой. Каждый раз, глядя на них, Реджинальд думал о притяжении противоположностей. Малфой был высок, даже в шестьдесят оставался строен и гибок, гладко выбрит, собирал длинные платиновые волосы в низкий хвост, перехваченный легкомысленной лентой. Приземистый Блэк раздобрел за годы и скрыл второй подбородок в аккуратной бороде; он был старше Малфоя всего на десяток лет, но из-за седины в чёрных волосах и теней вокруг глаз казался на фоне энергичного компаньона совсем стариком: неулыбчивым, непримиримым, жёстким. Лорда Блэка боялись: склоняли головы, лишний раз старались не пересекаться взглядом — но только не Малфой, смотревший на соратника с неистребимым уважением; даже когда не соглашался. Реджинальд недолюбливал и опасался изворотливого Малфоя и уважал твёрдую решимость Блэка. Паркинсон называл лорда Абраксаса дальновидным, а лорда Арктуруса — чересчур упрямым; и вместе с Трэверсом шутил, что эти двое друг с другом ближе, чем с собственными жёнами. — Дорогие друзья! — заговорил лорд Малфой. Его супруга, хозяйка приёма, место которой было рядом с мужем, потерялась где-то у столиков с шерри, но Малфой, казалось, этого даже не заметил. — Я рад приветствовать всех вас в своём доме. Сегодняшний вечер — не о политике… я вам обещаю, — он улыбнулся, и публика вежливо засмеялась в ответ. И только стоявший рядом с компаньоном Блэк так и остался словно каменным. — С понедельника многие из вас окунутся в борьбу за места в парламенте — но сегодня давайте же насладимся последним спокойным вечером и ужином в компании друзей, — он поднял бокал. — За вас и наш общий успех! — За успех! — откликнулись десятки голосов, а после эльфы пригласили гостей проследовать в роскошную столовую, где за длинным столом каждому было отведено особое место. Реджинальду выпало сидеть между Паркинсоном и Сигнусом Блэком, и по правилам хорошего тона именно с последним ему предстояло вести беседу — и страдать, ведь Сигнус Блэк был едва ли интереснее пня. Усаживаясь, Реджинальд поймал на себе смешливый взгляд Лукреции, устроившейся рядом с велеречивым Яксли. — Спорю на десять галлеонов, он весь вечер будет жаловаться сестрице Лу на вашу жёнушку, — с надменным всезнанием сообщил Реджинальду Сигнус, кивнув на Яксли. — Вам бы придержать её, Мальсибер. Мора поссорит вас со всем окружением, если не приструните её. — Разве можно приструнить стихию? — процедил Реджинальд, принимаясь за нормандский суп с сыром бри, белым вином и чёрными трюфелями. По другую от него сторону Паркинсон вовлёкся в оживлённый разговор с Кассандрой Уоррингтон, державшей место в парламенте от его родного Ланкашира, и явно наслаждался вечером. — Я бы сравнил жену разве что с невесомым летним бризом, — объявил Блэк, и сидевшая рядом с ним Друэлла согласилась: — Как может быть иначе? — но в глубине глаз урождённой Розье бесновалась такая ирония, что Реджинальд усмехнулся в салфетку. — Иначе быть не должно, — сказал Блэк. — Конечно, ведьмы близки нам по магическим силам, но всё же их первостепенный долг — детопроизводство, а всё остальное им следует оставить мужчинам. — Ваши суждения смешны, молодой человек, — отвлеклась от разговора с собственным соседом сидевшая напротив мадам Монтегю, старая интриганка, десятилетиями занимавшая место в парламенте от Сомерсета. — А мне так не!.. — Не обращай на него внимания, — по-итальянски сказала Реджинальду из-за спины мужа Друэлла. — Он говорит чушь ради того, чтобы говорить хоть что-то, чтобы его слушали. На столь резкие речи Реджинальд не ответил, настороженно глянул на спорящего с Монтегю Блэка. Друэлла понятливо усмехнулась: — Эта смешная обезьяна не знает даже французского, на котором я с младенчества говорила с нашими дочерьми. Итальянский и вовсе для него за гранью понимания. — Это подлый трюк. — Змеиный — под стать нам, — Друэлла улыбнулась. — Помнишь, как мы доводили Ориона и Альфарда, Флинта и Эйвери, даже твоих приятелей в школе? Всем было так интересно, о чём мы шепчемся… — Что такое? — потребовал отвлёкшийся Блэк. — Мы вспоминаем школу, милый, а я давно не практиковала свой итальянский, — Друэлла погладила его по плечу, и Сигнус, буркнув про ненужные сантименты, вернулся к разговору с Монтегю. — Такой смешной… Но ты молодец, Реджи. Не побоялся вступить в союз со стихией, а не притворяться, что приручил её. — Если к чему-то ведёшь, скажи прямо, хватит хождений вокруг да около. У меня нет аппетита на шарады. — Стихия несёт тебя в верном направлении. То, что вы сделали с теми приютскими детьми… — Друэлла осеклась, покрутила нож в тонких пальцах. — Так или иначе. Что я хотела сказать: когда начнётся торг, не продай себя слишком дёшево. — Кто сказал тебе, что я вовсе намерен себя продавать? — Этого не избежать никому, — Друэлла улыбнулась напоследок: скупо, с тоской, — и отвернулась к Роули. А Реджинальд раздражённо подумал, что лучше бы подобно Море спрятался за отговорками-делами и пропустил этот дурацкий ужин.***
Дурацкими Мора считала собственные сомнения. Ведь то письмо однозначно указывало окрас его настроений, верно?.. И всё равно она замерла в нерешительности перед дверью кабинета защиты от Тёмных искусств тем субботним вечером. По-хорошему, она должна была быть на приёме у лорда Малфоя: улыбаться, рассказывать про школу и придерживать за локоть Реджи, когда тот захочет пропалить в каком-нибудь идиоте дыру (ну, или наоборот: Реджи удерживал бы её). Но подобные сборища были выше порога терпения Моры, поэтому она осталась в школе; и, раз уж вечер всё равно был зарезервирован под что-то неприятное, пришла к кабинету профессора защиты, мня томик в руках и понятия не имея, как вести разговор. На стук Гринграсс открыл далеко не сразу. Через щёлку между дверью и косяком упёрся в Мору странным несфокусированным взглядом из-за очков. — Хм? — Я… я так поняла, вам интересны руны, — не глядя на него, Мора сунула коллеге томик. — Нате хорошую методичку по защитным контурам, я по ней преподавала в Шармбатоне… И Кандиды ради, не чертите больше на всяких магловских артефактах из головы! — Хм… — Гринграсс медленно повертел книжицу в руках, рассматривая, как редкое диво. Даже Мора видела, что он сам не свой: несобранный, расслабленный, отсутствующий. Ведь обычно Гринграсс — сплошная броня, сгусток напряжения, полная сосредоточенность… — Спасибо, — каркнул он и захлопнул дверь перед самым носом Моры. А она аж воздухом поперхнулась от подобной наглости. Так с ней себя не смел вести ещё никто! Закрыть дверь перед ней, Морой Бёрк-Мальсибер, когда она пришла с мировой!.. Дверь вновь приоткрылась, и в руке у неё оказалась надиктованная стандартному перу записка, выведенная на неаккуратном клочке пергамента: Сейчас не могу говорить. Завтра после завтрака? — Ладно, — бросила Мора в щель и, не дожидаясь ответа, ушла. После завтрака Гринграсс в самом деле её перехватил: уже больше похожий на себя обычного, но явно невыспавшийся. — Прочёл, — словно в объяснение он продемонстрировал Море методичку. — Интересно. — Какая похвала, — огрызнулась Мора. Они поднялись по мраморной лестнице на второй этаж, где из комнаты студсовета приглушённо доносилась музыка. — Насчёт вашего письма… — Образовательные лекции должны быть как минимум ежемесячными. — А то я не знаю! Но вы видели интересы студентов? Им танцы да развлечения подавай, а не учёбу. — Не всем, — возразил Гринграсс. — Но большинству, — парировала Мора. Горе-профессор защиты передёрнул плечами, имея в виду сразу столь многое, — и Мора вдруг ощутила толику стыда за свою с ним резкость. Ведь он хотел для студентов лучшего, пусть не знал, как это лучшее им дать. Мора вспомнила собственный первый год в качестве преподавателя. Это было в Шармбатоне — и в полной растерянности. Неоднократно в попытках казаться взрослее, жёстче Мора перегибала палку — и парни и девчонки вылетали из её аудитории в слезах, а престарелый директор Трамбле делал ей мягкие выговоры за несдержанность, но никогда не применял санкций: наверное, повидавший многих профессоров на своём веку, понимал, что учителя с опытом развиваются. И долг хорошего директора — и ментора, старшего товарища, раз уж на то пошло, — ускорить и облегчить получение опыта. — То, что вы дали всем курсам теорию Бертолини, — правильно, — заставила себя признаться вслух лично ему Мора. — Сейчас в школе практически не даётся настоящая теория магии. Дети тупеют. — Не понимают, зачем им в рефлексы загоняют сигнальные чары, — буркнул Гринграсс с обидой на весь мир. Мора впервые посмотрела на него с полным пониманием — и неагрессивным интересом. Вблизи он казался ещё тоще, бледней и нескладней, чем со стороны, но не это интересовало Мору: то, как Гринграсс справлялся со сдерживанием своего дара. Затянутый в одежду по горло, да не простую, а из укреплённых магией тканей, всегда в перчатках и очках (и за возможность получше изучить этот артефакт Мора бы дорого дала), не говорящий лишнего слова — он был напряжён, как некромант внутри пентаграммы, где любая осечка фатальна. «Сколько же ментальных сил нужно, чтобы постоянно так себя держать?» — подумала Мора, и ею мимолётно овладело расположение. Но момент слабости прошёл так же быстро, как возник: Гринграсс вдруг ощерился, бросил злой взгляд в пустоту и, выплюнув что-то вроде «Позже», устремился прочь, оставляя Мору в смятении и закипающем раздражении. А полчаса спустя ей была доставлена домовиком записка: Раз оба согласны с необходимостью образовательных лекций, составим список потенциальных спикеров? Нет, однозначно, с такой наглостью Мора ещё ни разу не сталкивалась! Сдвинув в сторону проверяемые эссе четверокурсников, она сердито нацарапала: Вы смеётесь? Какая ещё совместная работа, когда у вас настроение меняется быстрее, чем пикси плодятся?! Вызвала домовика и направила к горе-коллеге. Ответ не заставил себя ждать: Это другое. Возможно, в будущем объясню. P.S. Не вам осуждать за сложность характера. — Вот же!.. — вспыхнула Мора, но ворчание быстро растворилось в усмешке. В памяти тут же всплыл совет Паркинсона Море поработать над собой. И эта работа… почему бы не начать её с попытки вынести кого-то, так похожего на саму Мору? Это должно научить терпению, без сомнений… Школьный домовик всё ещё стоял перед её столом в ожидании дальнейших распоряжений. С ним Мора передала: Хорошо. Пишите список: тема плюс потенциальный спикер; я подготовлю свой. Позже сравним.***
На следующий день после ужина у Малфоя состоялось заседание Попечительского совета школы. Это мероприятие вызывало у Реджинальда немалый интерес: для выступления были приглашены представители школьного студсовета: отчитаться об уже проделанной работе и наметить планы новой, а также запросить финансирование, — и Реджинальду выпадала редкая возможность понаблюдать за сыном в обстановке, приближенной к испытаниям, которые Рею как однажды главе древнего рода придётся встречать с годами всё чаще. И Рей не разочаровал. Перед двенадцатью не последними в обществе людьми он стоял прямо, не отводил взгляд, не мямлил, а позиции свои излагал чётко, уважительно и твёрдо. Ошибочно считать, что все чистокровные, в особенности слизеринцы, — прирождённые ораторы с талантом убеждать слушателей в своей правоте. Но правда то, что почти всех их с ранних лет учили, что и как говорить на публику, — в этом их очевидное преимущество перед сверстниками. Большая часть детей без специальных занятий обучается изъясняться дай Кандида к выпуску из Хогвартса — а чистокровные из хороших семей ещё до первого курса знали, как приврать и приукрасить, правдоподобно оправдаться и обвинить кого-то. Дальше накладывались особенности характера. Тот же Паркинсон любил задвинуть речь: изящную, складную — но для большинства слишком скучную с бесконечными предисловиями, сторонними рассуждениями и танцами вокруг да около темы, речь, которую выдержать, дослушать до конца без подготовки практически невозможно. С другой стороны был Трэверс, яркий, краткий и хлёсткий практически в грубость, но всё равно способный облапошить многих. А был и Реджинальд, предпочитавший говорить немного и исключительно по делу, — и во многом из-за репутации человека, не треплющегося понапрасну, ему внимали. Слушая выступление сына, Реджинальд с удовольствием отмечал, что Рей не только впитал базовые уроки, но и внимательно изучил примеры ораторов в окружении. В его речи сплелись красивые подводы к теме Паркинсона, прочувствованность Трэверса, чёткость в выстраивании цепи повествования самого Реджинальда и — несколько неожиданно, что уж, — твёрдые акценты Моры. На фоне Рея выступавший после него Лиам Шелби, когтевранец-пятикурсник и казначей студсовета, буквально потерялся. — А Рея-то не за красивые глаза президентом выбрали, — после собрания сказал другу Трэверс, и в тоне его поровну было удивления, ехидства и гордости. Реджинальд предпочёл заметить лишь гордость: — После этого попробуй снова начать ворчать, что считаешь своё участие в обучении Рея и детей Паркинсона бесполезно потраченным временем. — Лучше: я скажу, что от меня спиногрызы взяли свои лучшие черты, а от вас — всё остальное! — хохотнул Трэверс и поднялся из кресла. Усмехнувшись, Реджинальд последовал его примеру. Прочие попечители без спешки покидали зал собраний, на ходу переговариваясь: Эйвери жаловался о проигрыше на ставках на этот раз Розье и мадам Долгопупс, Яксли заискивающе убеждал в чём-то угрюмого Лестрейнджа, Крауча увела под руку Лукреция. Проходя мимо, она улыбнулась Реджинальду, как старому другу, что заставило Трэверса схватить ртом воздух и недовольно и требовательно уставиться на товарища. Реджинальд только отмахнулся и перевёл взгляд на сына: тот всё ещё стоял перед длинным полукруглым столом и отвечал на вопросы лорда Малфоя. Пристроившийся рядом Паркинсон одобрительно кивал и явно присматривал, чтобы Рей не сказал лишнего. В стороне от них куда более сердечно беседовали Флимонт Поттер и Лиам Шелби; напряжённость всё ещё не отпустила его, но парень гордо ухмылялся и то и дело бросал взгляды на секретаря совета, за своим столиком в углу заканчивавшего расписку о выделении студсовету денег. Наконец три копии документа были готовы, и секретарь быстро принёс их Малфою. Скользнув намётанным взглядом по тексту, Малфой начертал свою витиеватую подпись и с удовлетворённой улыбкой протянул один из пергаментов Рею. — Я доверяю это вам, Рейнальд. Одна копия останется у Попечительского совета, ещё одну мы направим в Гринготтс. Секретарь объяснит вам процедуру получения денег. — Я с ней отлично знаком, сэр, — заявил Лиам Шелби, поглядывавший на бумагу в руке Рея с видом оскорблённого достоинства. Трэверс, не стесняясь, хмыкнул, Малфой в вежливом недовольстве приподнял бровь, но раньше, чем кто-то из старших открыл рот, Рей шагнул к товарищу и вручил документ ему. — Разумеется. Но, уверен, будет не хуже, если послушаешь ещё раз, — тихо заметил Рей и дружелюбно хлопнул Шелби по плечу. Волна тёплой гордости сыном поднялась в душе, и Реджинальд не сдержал улыбку — заметивший её Рей просиял. Вскоре с формальностями было покончено, и Реджинальд предложил сыну прогуляться. Заверив сопровождавшего студентов в Министерство Слизнорта, что вернёт сына в школу к ужину (бывший декан без раздумий переложил на него часть собственной ответственности), Реджинальд простился со всеми и повёл Рея к выходу из Министерства. Они пересекли первый уровень в молчании, в нём же спустились на лифте в пустой атриум: в воскресенье Министерство не разрывали привычные какофония звуков и суета — лучшее время для визита. Рей здесь прежде не был, поэтому оглядывался с интересом. Впрочем, сдержанным: не вертел головой по сторонам, как восторженный ребёнок, не пялился, не останавливался на каждом углу — охватывал вниманием, что успевал, и без сожалений двигался дальше. Пару раз он словно хотел заговорить, но не решался; или понимал, что с разговором лучше подождать до более уединённого места, чем огромные холлы Министерства магии. Камином Мальсиберы переместились в Косой переулок, где, в отличие от Министерства, кипела жизнь. В выходной люди сновали по торговой улочке, кутаясь в мантии, — снега в Лондоне не было давно, но ветер дул ледяной, — спеша поскорее скрыться в магазинчиках и кафе. В одном из них, небольшой полупустой чайной по соседству с лавкой Олливандера, укрылись и Мальсиберы. Хозяйка, пожилая китаянка, расторопно приняла заказ и отошла к паре за столиком в другом конце комнаты, чтобы забрать опустевший чайник. Очередная минута прошла в тишине. — Погода… получше, чем у нас в Хогвартсе, — наконец подал голос Рей, глядя за окно. — Там всё ещё снег? — И холодно. Но нашу квиддичную команду это не останавливает: подготовка к следующему матчу идёт полным ходом. — Возможно, я загляну на него, — вслух подумал Реджинальд, и Рей радостно ответил: — Было бы здорово! — и сам смутился собственной горячей реакции, кашлянул и пригладил волосы. — В смысле, Гектору наверняка будет приятно, да и в таком случае ты сам сможешь проинспектировать школьные мётлы: полагаю, Попечительский совет захочет лично убедиться в обоснованности нашей заявки на замену инвентаря… — Я ничего не понимаю в мётлах, Рей. Пошлют, я думаю, Эйвери и Трэверса: у них есть хоть какой-то интерес к квиддичу. — Да, конечно, — выдохнул Рей и вновь уставился за окно. А Реджинальд смотрел на него и не мог понять: что произошло с мальчишкой буквально за полчаса? Перед Малфоем он так не робел, не отводил глаза… Вернулась хозяйка, левитировала с подноса на стол глиняный чайник и чашки, наполнила их и молча отошла. Реджинальду нравилось это заведение в частности тем, что здесь с ним не пытались завести праздные беседы, как в прочих местах Косого переулка или Хогсмида. Молчание было гнетущим. Рей неуютно поводил плечами, но вновь завести разговор не решался. Не знал, о чём? Или боялся спросить не то, вызвать отцовский гнев? Реджинальд попытался вспомнить, когда в последний раз проводил время с сыном вот так: не тренируя и не поучая его, а смакуя чай за неспешным разговором, — и проиграл, не сумел воскресить в памяти подобный момент. Глупо было бы отрицать очевидное: от своего наследника Реджинальд был бесконечно далёк. Не понимал, чем Рей жил, не знал его радостей и печалей. Что тревожит его юношеский ум? Справляется ли сын с уроками? Как чувствует себя из-за ответственности президента студсовета? Имеет ли в школе врагов? Влюблялся ли?.. Реджинальд даже не знал, захотел бы сын поделиться с ним, задай он вопросы; возможно, немного боялся этого знания. И вопросы застревали в горле, ведь лучше промолчать, чем услышать «Можно, мы не будем говорить об этом?» в ответ. Пусть такой и был бы более чем закономерен после всех лет строгости и отчуждённости со стороны Реджинальда. Сначала это была вина Моры. Она требовала к себе столько внимания, моральных ресурсов, что у Реджинальда не оставалось сил на сына. Ну а после ухода жены он предпочёл зарыться в предприятия Паркинсона: ребёнок от женщины, знатно попившей ему кровь, на время стал почти отвратителен. Паркинсон, конечно, всё заметил-разгадал, надавал ему оплеух и отправил заниматься сыном… но момент был упущен: Рей привык бояться и почитать отца, слушаться и молчать, замыкаться. Более молодому Реджинальду это было удобно. Повзрослевший всем сердцем жалел, что трусливо закрыл глаза на проблему. Вот только сложилось бы всё иначе, возьмись он её решать тогда? Он сам вырос без отца; дядя Маркус лишь помогал, но не пытался его заменить. Сам замкнутый, немногословный, Реджинальд понятия не имел ни тогда, ни сейчас, раз уж на то пошло, как выстраивать доверительные отношения с детьми. Спрашивать у Паркинсона совета в таком деле было как-то уж чересчур… А ведь на подходе своеобразная вторая попытка не облажаться в роли отца. Реджинальд искренне считал, что на этот раз справится лучше… и старательно давил сомнения в душе. Но при каждом взгляде на Рея те вспыхивали лишь с новой силой. — Твоя мать поделилась с тобой последними новостями? — Прислала мне копию заключения целителя, — Рей осторожно посмотрел на него. — Поздравляю? — Почему так неуверенно? Ответил сын не сразу: обхватил ладонями чашку, чуть-чуть наклонился, вдыхая исходивший из неё ароматный пар. Пытался скрыть глаза и оправдать покрасневшие щёки?.. — Честно, я не знаю, что говорить в этой ситуации, — негромко признался он. — Я даже не знаю… — Рей осёкся и ниже склонился над чашкой, словно внезапно нашёл дрейфовавшую в ней чаинку безумно интересной. — Договаривай, — поощрил Реджинальд, не отрывая от сына взгляда. Возможно, слишком тяжёлого: Рей поёжился. — Не знаю… что чувствую по этому поводу, — очень, очень тихо сказал он. — Наверное, рад. Но и растерян. Всё-таки мама… ну, в прошлый раз она… — он вздохнул и сделал глоток. — Прости, мне не стоило этого говорить. Это не моё дело. «Как не его?» — нахмурился Реджинальд и вслух отчеканил: — Ты мой сын, мой наследник, важная часть семьи. И поэтому имеешь полное право на собственное мнение о происходящем в нашем доме. Рей уставился на него. — Правда? Реджинальд медленно наклонил голову, подчёркивая весомость своего согласия. Судорожно вздохнув, Рей улыбнулся: сперва несмело, а секунды спустя уже во весь рот, буквально лучась незамутнённым счастьем. А вот Реджинальду было не до веселья: только теперь он в полной мере осознал, насколько сильно они с Морой травмировали своего старшего ребёнка. И осознание это было ужасно.