С наилучшими пожеланиями, Батильда
— Драккл, — прошипела Мора, непроизвольно комкая пергамент. Поймала себя на этом, отложила письмо на край стола и, откинувшись на спинку плетёного кресла, прикрыла глаза. Совсем не на такой ответ Мора рассчитывала. Батильда Бэгшот была старушкой-домоседкой с огромным количеством прочтённых лекций за плечами — что проще для неё, чем явиться в Хогвартс и зачитать одну из них, думала Мора. Кто бы догадался, что у старушки Батильды настолько насыщенная жизнь, что время расписано на два месяца вперёд?.. Это ставило всю затею с ежемесячными лекциями под удар. После январской от Яксли не удалось устроить ни одной: сперва Мору отвлекли новость о беременности и дела Реджи, затем — подготовка и проверка триместровых контрольных. Незаметно промелькнула зима и половина весны — и, кажется, при текущем раскладе лишь к середине лета удастся устроить новую лекцию. Через практически полгода после первой. Это ни в какие ворота! То немногое, что Мора знала о детях: их внимание сложно удержать. Без внимания не будет интереса. Без интереса студентов не наладить пришедшую в негодность систему образования в Хогвартсе. Поэтому была необходима лекция в промежуток между пасхальными каникулами и Белтайном. Тогда, с учётом лекции Батильды в июне, до конца учебного года удастся провести ещё две — а к первому сентября Мора подготовит ежемесячное расписание семинаров, привлечёт и зарубежных коллег, если местных не хватит. Студенты привыкнут, что каждый месяц в школе выступает приглашённый специалист, — и лекции войдут в обыденность, станут традицией. А от традиций Хогвартс если и избавлялся, то с огромным трудом. Взяв свежий пергамент, Мора обмакнула перо в чернильницу. Профессор Гринграсс, Батильда Бэгшот ответила мне: она занята работой над переизданием «Истории магии» и время на лекцию в Хогвартсе найдёт только в июне. Мора замялась, закусила кончик пера — а затем всё-таки написала, что думала: Нам нужно срочно найти докладчика для лекции в промежутке между концом пасхальных каникул и Белтайном. Если упустим и этот месяц, полагаю, на всей затее с регулярными лекциями можно ставить крест. Пройдёмся ещё раз по списку. Батильда откладывается. Миранда Гуссокл — отличный докладчик, может объяснить даже самые сложные чары простым языком. Ньютон Скамандер — выдающийся магозоолог и отвратительный лектор. Септима Вектор — я не знакома с ней лично, однако её статьи весьма занимательные. Фрейзер Макгуайр — всё же не учёный, и пусть как старший зельевар святого Мунго обладает огромным опытом работы руками и оптимизации рецептов, не сможет рассказать о науке зельеварения так, как нам нужно. Адальберт Уоффлинг — отличный теоретик магии, и я бы написала ему, если бы он не был злопамятным снобом, мечтающим проклясть Флитвика. Иностранных коллег мобилизовать так быстро я не смогу: с ними можно договориться на осень, не раньше. Склоняюсь к тому, чтобы написать Миранде Гуссокл. Что думаете?М.М.
Она выводила вторую «М» в инициалах, когда её уединение было нарушено: в оранжерею вошла Табита Паркинсон. Мора тут же подобралась, поджала губы, но гостья как будто бы вовсе и не собиралась ей мешать. Без спешки и с интересом она стала прохаживаться мимо растений, то и дело останавливаясь, чтобы рассмотреть листья или вдохнуть аромат цветов; каждое её движение сопровождалось шорохом юбок. Неоправданно роскошное платье Табиты: многослойная конструкция из светло-серого шёлка и кружев — мгновенно навеяло воспоминания о гардеробе бабушки Белвины и её излюбленной фразе: «Я знаю, что моё великолепие смущает простых смертных. Но это исключительно их проблемы!» Мора хмыкнула, и жёнушка Паркинсона отвлеклась от рассматривания ликорисов и пассифлор. Улыбнувшись так, словно только заметила Мору, Табита направилась прямо к её столику под сенью раскидистой монстеры. — Добрый день! Какое замечательное место ты нашла среди всех этих чудесных цветов… Это место нравилось Море вовсе не за цветы: обычно в течение дня в оранжерею никто не заходил. Джемма проводила в ней со своими безмолвными питомцами и книгами каждое утро, но только до завтрака, а после погружалась в другие дела; детям здесь было слишком скучно (и, подозревала Мора, навевало ассоциации с уроками травологии), а взрослые удовлетворили своё вежливое любопытство в отношении посадок хозяйки виллы за одно посещение — идеальное место, чтобы в тишине поработать. Было. — …У Джеммы великолепный вкус, верно? О, ты занята письмами? — Как видишь. — Я тоже вчера долго писала, — напрочь проигнорировав её сухость, Табита приманила ещё одно плетёное кресло и уселась у стола. — Друэлла так любит Италию, но Сигнус никуда не хочет ездить и её не отпускает! Фелисити в этом июле поедет во Флоренцию и просила моего совета. А Розалинд и Луиза… — Моя корреспонденция — исключительно деловая, — перебила Мора и поморщилась: беспечная болтовня этой навязчивой дамочки ей всегда докучала. Кто там считает, что слизеринцы все как один хладнокровные, сдержанные, следящие за словами? Табита Паркинсон, в девичестве Трэверс, была одним из ярчайших подтверждений того, что стереотипы о представителях хогвартских факультетов — полнейшая ерунда. — Прости, я думала, ты делишься с приятельницами историями из путешествия… — Я делюсь с коллегой мнением по рабочему вопросу, — отрезала Мора, подписывая конверт для отправки Гринграссу. Табита хитро улыбнулась. Выудив из кармана открытку с видами Рима, помахала ею перед Морой: — Так вышло, что подруги у меня кончились раньше открыток… Как насчёт заставить твоего коллегу обзавидоваться? — Нет! — Какая же ты скучная, — сложив губки бантиком, Табита трагично возвела глаза к стеклянному куполу оранжереи; солнце заиграло на серебряных заколках в её ухоженных чёрных волосах. — Такая молодая — откуда столько серьёзности? Тридцать четыре — это прекрасный возраст! Столько энергии и сил, и тело ещё молодое, и Рей уже не ребёнок, за которым нужно постоянно смотреть, — тебе бы радоваться и наслаждаться! Но нет, ты ворчишь, как старуха, постоянно хмуришься, занимаешься старушечьими делами и совсем не веселишься. Ах, бедный Реджи! То-то он ходит такой мрачный и грустный… — Он ходит мрачный, потому что твой муженёк втянул его в дурацкую политику. — Ты зря ругаешь Эдди, милая. Он очень печётся о Реджи и никогда не втянул бы в плохое. — Вот уж не знала, что Мальсиберу нужен папочка! — огрызнулась Мора и поднялась. Табита подняла к ней голову, удивлённо хлопая ресницами. Пустота в её взгляде могла поглотить целый пласт мироздания. — О чём ты? Отмахнувшись, Мора прихватила письмо и решительно направилась к выходу. Но Табита не вняла её невербальному посылу отстать: нагнала, придерживая юбки, и зашагала вровень. — Мне часто бывает так сложно понять тебя, Мора. И это грустно! Почему-то у нас с тобой никак не складывается общение… — Даже не знаю, почему! — Вот и я не знаю! — с потрясающим апломбом заявила Табита. Они вышли на улицу. Вниз по лугу, у самого озера, дурачились дети: уж непонятно, кто начал, но все были мокрые и бегали друг за другом по мелководью, перестреливаясь какой-то модификацией Агуаменти. Хлоя, Ева и Геката втроём осаждали Гектора, который без видимых затруднений и с большим удовольствием оборонялся от девчонок и сыпал весёлыми комментариями. Чуть в стороне от них Рей и Майкл устроили до того увлечённую дуэль, что совершенно не замечали, как Криспин стал подбираться к ним сзади; момент — и Рея окатило с головы до ног. Рей встрепенулся, мотнул головой, разметав вокруг брызги, и с боевым кличем бросился на Криса. Не торопясь присоединиться к нему, Майкл оценил взглядом поле боя и выпустил чары по Хлое. В отличие от Рея, та заметила атаку и увернулась, а вода оказалась на Еве. Засмеявшись, она окликнула Гектора, и они вдвоём переключились на Майкла, которому Хлоя пришла на помощь. — Великий Мерлин, что они устроили?! — всплеснула руками Табита и поспешила к детям. Геката заметила мать, выбежала из воды и приняла максимально невинный вид. Высушив её чарами, Табита принялась выговаривать дочке, но очень мягко, а затем и вовсе обняла её и прижала к себе. Вид этих двух, обнимающихся и щебечущих, вызвал в Море неприятное скребущее чувство, которому она никак не могла — оттого, наверное, что не хотела, — подобрать название. Мора бросила взгляд на своих детей: все трое, объединившиеся против Гектора, Евы и Криспина, казались более чем самодостаточными и не испытывающими необходимости в телячьих нежностях. «И к лучшему», — решила Мора и отправилась подзывать свою сову.***
Пока остальное семейство развлекалось, Реджинальд мог только мечтать об отдыхе. Обрадованные тем, что все они теперь находятся под одной крышей и не нужно больше тратиться на такую утомительную ерунду, как перемещения из дома в дом, Паркинсон и Трэверс оккупировали практически всё его время. С утра до ночи они втроём обсуждали стратагемы, интриги и планы дальнейших действий… но только когда Трэверс и Паркинсон отвлекались от любимейшего дела: извращения фактов и переиначивания чужих слов с последующей их компиляцией в лютейшие теории заговора. Чего только Реджинальд от них в те дни ни наслушался: и что Септимус Уизли — не либерал вовсе и так громко поносит Малфоя, чтобы тот заткнул его уже, наконец, хорошей взяткой и Уизли снова зажили, как нормальные чистокровные; и что Арктурус Блэк сговаривается с Лестрейнджем и собирается опрокинуть своего соратника-соперника Абраксаса Малфоя перед самыми выборами; и что Том Реддл — новый Гриндевальд, которого гнусный старый манипулятор Дамблдор специально вырастил по образу и подобию вышедшего из-под контроля Геллерта… Если бы самые ярые конспирологи острова: спонсоры и редакторы маглолюбской газетёнки «Вестник современного мага», услышали их — оторвали б с руками. Но друзья хотя бы были привычным раздражителем. Реджинальд сам не знал, насколько пристрастился к уединённой жизни, пока не оказался в окружении толпы родственников. Причём всем от него что-то было нужно. Женщины-Флинты досаждали ему расспросами, куда сходить в Риме и что посмотреть. Киллиан и Диана доставали всех со своим младенцем и ежеминутно искали, на кого бы его скинуть, чтобы выбраться погулять в город. Гектор вился вокруг и вроде бы хотел о чём-то поговорить, но никак не решался. Его матушка, Табби Трэверс (они проучились шесть лет на одном факультете, и за все минувшие со школы годы Реджинальд так и не привык называть её «Паркинсон») приставала с разговорами про удачные расклады и планирование свадеб. Собственная мать пилила Реджинальда неоднозначными взглядами и едкими комментариями о воспитании детей. И пусть, по его мнению, в поведении Рея, Майкла и Хлои не к чему было придраться, мать всегда находила повод: то Рей слишком бурно проявляет эмоции, то Майкл вообще не демонстрирует их, хотя должен, то мальчишки слишком много времени сидят в библиотеке и не выходят на улицу, то выходят из дома слишком рано для того, чтобы «помахать друг на друга палками, как какие-то тролли», то Хлоя занимается какой-то ерундой с Морой вместо того, чтобы принимать участие в разговорах дам, как подобает приличной девушке… В довершение дядя Маркус заводил разговоры о политике и намекал, что Реджинальду неплохо бы спросить у него совета. Дражайший дядюшка Маркус Флинт… У Реджинальда всегда были с ним непростые отношения: отчасти потому, что именно он был тем, кто взял на себя львиную долю воспитания Мальсибера после гибели его отца. Получивший со смертью родителя титул главы семьи Реджинальд быть воспитанным не желал — а дядя Маркус никогда не отличался лояльностью к тем, кто игнорировал его наставления. В своё время Распределяющая Шляпа сдуру отправила его на Слизерин (пусть по нему однозначно плакал Гриффиндор), что обернулось для факультета несколькими годами стабильного финиша на последнем месте в гонке за Кубок Школы. Как говорила мать, это не оттого, что дядя Маркус был глупым — просто у него имелось собственное крайне ценное мнение, которое он стремился всем сообщить и навязать. Он уже в юности был невыносим, и годы лишь усугубили его характер, сделав ещё более заносчивым, радикальным и прямолинейным. И этот человек пытался учить Реджинальда вести себя: человек, начавший разговор в первый же день встречи словами: — Тебе обязательно было тащить на это собрание свою беспокойную жёнушку? — А тебе обязательно к ней цепляться? Мора — важная часть семьи… — Она бросила тебя на восемь лет. — Но теперь вернулась и носит моего ребёнка. — Это не оправдывает её полностью, но хоть какой-то прок от этой Бёрк, — дядя Маркус оглядел собравшихся в саду родственников. — Хороший год для нас: ты и мой непутёвый внук становитесь отцами, а моя внучка выходит замуж… Пусть и за Паркинсона, но я опасался, её совсем никто из молодых не возьмёт. — Ева хорошая девушка, — возразил Реджинальд. — Но юнцам подавай хорошеньких, — заметил дядя Маркус; взгляд его колючих глубоко посаженных глаз задержался на Табби. — Красота — оружие тех, кому больше нечем похвастаться. Молодые редко это понимают. Женятся, потому что похоть в головы ударяет, прямо как твой Паркинсон. А сын его то ли хитрый очень, то ли извращенец, раз берёт нашу Еву. — Дядя… — вздохнул Реджинальд: старый Флинт мог продолжать в том же духе часами. Катастрофа неизменно случалась, стоило им с Морой завести разговор. — Вздыхает он, — проворчал дядя Маркус. — Я тебе что всегда говорил? Держись подальше от политики, Мальсиберы не для неё выкованы. Но вот ты в неё влез, и я прямо вижу за твоей спиной потирающего ручонки Паркинсона! — Да оставь ты в покое Паркинсона! — огрызнулся Реджинальд, чем привлёк внимание друзей. Те немедленно бросились ему на выручку и увели подальше от дядюшки. С тех пор Реджинальд старательно избегал общения с ним наедине. В круговороте событий наступила пятница, и за завтраком домовик доставил Реджинальду записку от Юлия с напоминанием об обещании встретиться. Игнорировать его не стоило: пусть и не производил впечатления опасного или мстительного человека, Юлий знал много пренеприятнейших сглазов, которыми не гнушался пользоваться, — и Реджинальд покорился неизбежности. После обеда он прихватил с собой Паркинсона и Трэверса и направился в Музей легионов. Тот встретил его привычной с детства мрачно-торжественной атмосферой… и распростёртыми объятиями своего директора. — Мальсибер, мой милый друг! — воскликнул Юлий, налетев на их троицу в главном зале. — Как прекрасно, что вы решили заглянуть! — Как будто у меня был выбор, — отмахнулся Реджинальд. С Паркинсоном и Трэверсом Юлий поздоровался без малейшего восторга и немедленно поинтересовался, не желают ли господа осмотреть экспозицию. — Что мы здесь не видели? — пожал плечами Трэверс, бывавший в музее как минимум раз пять. — Хотя… — передумал он, приметив приятные формы проходившей мимо молоденькой ведьмы со значком экскурсовода. Юлий это заметил. — Сильвия! Сильвия! Подите сюда, дорогуша, — девушка приблизилась, и он продолжил всё так же по-итальянски: — Вот что, у нас сегодня очень особенные гости из Британии, и я прошу вас провести для них экскурсию. — Разумеется, директор. Добрый день, господа, — Сильвия оказалась девушкой понятливой: сразу перешла на английский и приветливо улыбнулась. У Трэверса засветились глаза. — Добрый в самом деле! Вы знаете, меня всегда так занимала древнеримская культура… — Ну что ж, теперь Тони скучать однозначно не будет. А мы чем займёмся? — спросил Паркинсон. Юлий округлил глаза: — А вы разве не хотите посмотреть на наши новейшие дополнения к коллекции амуниции четырнадцатого легиона? — О, зачем бы мне тратить время на то, что я могу каждый день увидеть в домашнем зале трофеев? — меланхолично откликнулся Паркинсон и перевёл незаинтересованный взгляд на группу испанских туристов, слишком громко восторгавшихся живой сценой битвы при Аквах Секстиевых. Юлий вспыхнул, всплеснул руками, тряхнул головой и схватил Реджинальда под локоть. — Мальсибер, я передумал! Ну его, это целительство: давайте посмотрим реакцию аквилы на вашего друга друида! — Ну что вы, какой из меня друид? — возразил Паркинсон. — Минуло время, когда наш род проводил ритуалы на римской крови. — Но аквила наверняка вас вспомнит! Не второго легиона, так девятого или четырнадцатого… — Мы с Паркинсоном делим кровь: мой прадед и его бабка были родными братом и сестрой, — вклинился в их зубоскальство Реджинальд. — Так что отцепитесь от него, Юлий, и давайте уже покончим с тем, зачем вы меня позвали. — Вы не привели сына, так что целительские способности орла мы проверить не сможем. — Вы не написали, чтобы я взял его с собой. — Я думал, после последней нашей встречи вы догадаетесь, — Юлий покачал головой и потянул Реджинальда вглубь музея. Он казался расстроенным, но словно бы и не сорвавшимся опытом вовсе. — Впрочем, разве мы не найдём, чем скоротать время?.. Следующие три часа они занимались какой-то ерундой: перебирали древние свитки, исследовали до дюйма метательные копья, обсуждали назначение рун на недавно попавшем в музей трофейном галльском кинжале. В последнем Паркинсон показал высший класс, не только идентифицировав, что кинжал ритуальный, но и с обоснованиями предположив, что конкретно за чары творились с его помощью. Реджинальд даже удивился: Эдди демонстрировал свои познания в ритуалистике настолько редко, что о них можно было вовсе забыть, — а вот Юлий надулся и немедленно бросился рассуждать об отличиях галльских клинков от римских, то и дело обращаясь к Мальсиберу за поддержкой. В какой-то момент вернулся Трэверс, в очередной раз с разбитым сердцем: красотка Сильвия его покинула, сославшись на то, что её рабочий день подошёл к концу. Услышав это, Юлий загрустил и бросил на Реджинальда совершенно непонятный тому взгляд. Тут уж Мальсибер не выдержал. — Да что с вами сегодня такое?! — Разве со мной что-то не так? — натянуто улыбнулся Юлий, но этим неловким оскалом никого не обманул. — Неужто мы чему-то помешали? — съёрничал Трэверс — и, судя по тому, как сконфузился директор музея, попал в яблочко. Реджинальд нахмурился. — В чём дело, Юлий? — Как вам сказать?.. — Юлий вздохнул и провёл рукой по кудрям. — Да вот, знаете ли, слухи всякие ходят… Будто бы на вашем острове не всё спокойно. — А когда там было спокойно? — хмыкнул легкомысленный Трэверс. Более внимательный и параноидальный Паркинсон моментально навострил уши. — Что вам приходилось слышать? — Словно бы… Ах, не берите в голову! — прервав себя, замахал руками Юлий и нервно рассмеялся. — В ваших газетах пишут нынче столько чуши! — Как будто в ваших её меньше! — обиделся Трэверс, активно прикладывавший руку к появлению этой самой чуши в британских изданиях. — У нас, знаете ли, в преддверии выборов если и случаются громкие статьи, то исключительно о сексуальных скандалах, — огрызнулся Юлий и сложил руки на объёмном животе. Пусть прозвучало это серьёзно и сердито, Трэверс заржал: — Нам бы так! А Реджинальд никак не мог понять: почему Юлия, бесконечно далёкого от политики, вдруг обеспокоила разгоравшаяся в Британии дрязга? Он ведь никогда даже не был на острове! Неужто собрался туда в экспедицию и расстроился, что поездку, возможно, придётся отложить до конца парламентской гонки?.. Бледные глаза Паркинсона сверкнули догадкой. — Зря вы наши газеты ругаете, мистер Юлий: в них не всё чушь и неправда. Вы, может, видели разнос политики лорда Блэка в недавнем выпуске «Воскресного пророка»? Там, конечно, Уизли нагородил обвинений и домыслов, но есть среди них и рациональные зёрна критики. Или вы читали про мистера Яксли?.. — Я не знаю, кто все эти люди, — перебил его Юлий, слегка покраснев. — А кого вы знаете? — с потрясающей наивностью спросил Паркинсон. Трэверс опять заржал: — Погоди, Эдди, я припоминаю одного общего у нас знакомого, имя которого стало часто мелькать в газетах! — и он подмигнул Реджинальду с задором мальчишки, творящего пакость, за которую ему ничего не будет. Краска залила лицо Юлия уже до самых корней волос. — Ладно, ладно, господа насмешники! Как будто я не имею права следить за публикациями знакомых… и касательно знакомых. — Это мило, — сказал Трэверс Паркинсону, и тот ответил: — Я делаю в точности так же. — И вы вызвали меня и мариновали всякой ерундой три часа, чтобы спросить про газеты?! — рассердился Реджинальд. — А вариант того, что мне нравится ваше общество, вы исключаете? — Реджинальд сузил глаза, и Юлий очень шустро для человека его габаритов скользнул в сторону и встал так, чтобы их разделяла массивная гладь стола с артефактами древности. — Но вы заблуждаетесь, Мальсибер! Я позвал вас не для того, чтобы спросить, а чтобы рассказать! — О чём же? — Я бы предпочёл поговорить приватно. — Всё, что собираетесь сказать мне, можете говорить при этих двоих, — Реджинальд кивнул на друзей. — Я им доверяю. — Ох, Мальсибер! — Юлий сокрушённо покачал головой. — Куда вам в политику?.. — Юлий! — Всё-всё, уберите палочку, не то зацепите артефакт третьего века нашей эры и не оберётесь проблем! Не хотите сохранить информацию в тайне? Будь по-вашему, — он поджал губы, как капризный ребёнок, которому отказали в конфете. — Совсем недавно в музей приходил человек. Какой-то сицилиец, судя по выговору. Он представился персоналу писателем, собирающим материалы о магических семьях — потомках граждан Римской республики. Стоит сказать, что подобных ему к нам приходит много. Некоторые и в самом деле потом выпускают книги и упоминают музей в «Благодарностях», поэтому ребята даже не сразу сообщили мне о новом бумагомараке. У нас политика открытости, и мы с охотой делимся накопленными сведениями… Но этот писатель очень быстро забросил остальные семьи и сосредоточил внимание только на Мальсиберах. Это мне ребята уже потом сказали: после того, как мы выпроводили сицилийца со скандалом. Ведь он не за знаниями старины пришёл, а очень даже современности: втёршись в доверие к моим ребятам, сицилиец принялся расспрашивать про вас, Мальсибер, и про вашу супругу, — Юлий замолчал и через стол уставился на Реджинальда с нескрываемой тревогой. Нехорошее предчувствие защекотало нервы. Реджинальд подался вперёд. — Что ему рассказали? — Те, кто лично вас знает, — практически ничего: только о вашем продолжающемся покровительстве музея, об интересе к наследию предков. Но был у нас один юноша, Бенито, работал подмастерьем художника декораций для батальных сцен… В цеху он слышал много сплетен, а что не слышал — додумал. Смышлёный парнишка, с фантазией, вот только русло… — Юлий. Что он рассказал сицилийцу? Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Нехорошее предчувствие Реджинальда усилилось до уверенности в том, каков будет ответ. — Старую байку про орла. — Что? — не понял Трэверс. — Как тебе может навредить какой-то там орёл? Реджинальд нервно дёрнул рукой, отмахиваясь от друга. В тот миг Мальсибера захватило волнение: горячее и тягучее, как ад, который ему устроит пресса, если вся правда о том инциденте всплывёт. Подойдя ближе, настырный Трэверс тряхнул его. — Редж? — Драккл… — рыкнул он сквозь стиснутые зубы и с силой провёл ладонями по лицу, волосам. — Не «какой-то» орёл, Тони. Речь об аквиле второго легиона. С ней связана одна история, обросшая огромным количеством слухов и домыслов. — Всё потому, что вы и синьора никогда не рассказывали всю правду, — негромко заметил Юлий. Реджинальд гневно зыркнул на него: — Вам не приходило в голову, что это не та правда, которая бы спасла ситуацию? Юлий побледнел и развёл руками. В отличие от его лица без единой кровинки, на скулах Паркинсона пылал румянец. — Что за история, Реджи? Хотя бы в общих чертах. — В общих чертах… Вы помните мою поездку в Рим в пятьдесят восьмом? — Конечно помним: из неё ты неожиданно для всех вернулся женатым, — нервно пошутил Трэверс. — Как следствие. Мы с Морой познакомились именно здесь, в музее: зацепились из-за возможностей аквил. Но мы были не единственными, кто тем летом интересовался легионными орлами… Реджинальд замялся, не уверенный, называть ли вертевшееся на языке имя. Юлий и так его знал, а Паркинсон, судя по тому, как беспокойно заблестели его меланхоличные глаза, сам заподозрил ответ. Трэверсу же, вертевшемуся во всяких кругах, эта информация была бы лишней. — Этот интерес вовсе не был академическим. Как результат, аквила второго легиона была украдена. Так вышло, что… часть грязи попала на меня. Но нам с Морой удалось вернуть орла. — Пятнадцать лет прошло, а Мальсибер мне так и не признался, как он и синьора это провернули, — вздохнул Юлий, когда Реджинальд замолчал. — Говорил же неоднократно: вам это знать не нужно. — Но… — Если прячешь что-то в сундуке, убедись, что у него как минимум три дна, — тихо и будто бы в пустоту заметил Паркинсон. — Позволь, угадаю: вы не озаботились составлением легенд для отвлечения внимания? И что с официальной версией событий? — Согласно официальной версии, ничего не было, — сказал Юлий. — Муж моей любимой тётушки был в пятьдесят восьмом главой Отдела правопорядка и помог нам с… будем называть вещи своими именами, раз уж мы стали так близки… с сокрытием состава преступления. История с кражей нанесла бы серьёзный удар по репутации музея, и пусть в то время она не была моей ответственностью в той же мере, что сейчас, позволить ей пострадать я не мог. Что же касается легенд для отвода глаз… они появились сами, одна невероятнее другой. Понимаете, у нас достаточно большой и дружный коллектив, в котором все общаются друг с другом. Слухи распространяются быстро, оседают в умах надёжно, а после стольких лет они и вовсе заменяют собой правду. — О, — только и выдавил Паркинсон. Трэверс, растерявшись, выругался. — Так значит, сицилийцу рассказали настоявшиеся за пятнадцать лет домыслы? Пиздец твоей репутации, дружище! — Всегда ценил тебя за позитивный взгляд на мир, дружище! — огрызнулся Реджинальд, глядя на Паркинсона. Тот спешно калькулировал. — Нам нужно срочно связаться с нашим пером, — пробормотал Паркинсон. «Своим пером» они при посторонних называли журналистку Изольду Фоули. — И найти того сицилийца… — Сицилийца мы нашли, — незамедлительно сообщил Юлий. — Кое-кто из старшего персонала слышал, как Бенито с ним говорил; это преданные люди, и они не замедлили поставить меня в известность. Юноше сразу подчистили память и уволили — я этим не горжусь, но обстоятельства заставили, — а по следу сицилийца пустили специально обученных людей. Его нашли быстро — вот только всё равно опоздали: когда мои люди добрались до него, память сицилийца была вычищена не хуже, чем у юного Бенито. — Стало быть, его наниматель получил сведения. — Я считаю, нам следует отталкиваться от такого предположения. На какое-то время повисла тишина, нарушаемая только беспокойным бормотанием Трэверса. Притихший Юлий не отрывал взгляда от Реджинальда, но тот избегал встречаться с ним глазами, сосредоточенно следя за Паркинсоном. Он расхаживал вдоль стола, покусывая ноготь. — Что ж, — наконец, вновь заговорил Паркинсон не в пример более ровным голосом. Это в немалой степени успокоило Реджинальда и вселило надежду, что они разгребутся. — Если отталкиваться от того, что сведения уже в руках заказавшего, нам следует действовать быстро. В то же время мы не можем суетиться: это будет непременно замечено недоброжелателями и может подтолкнуть их к Мерлин знает каким ходам. Что нам остаётся? Разделиться и бить на упреждение. Тони, — он сжал локоть Трэверса, — твой отъезд будет не так заметен. Сплетём остальным что-нибудь, и ты вернёшься в Британию, встретишься с нашим пером. Дайте мне чуть-чуть подумать, я скажу, что нам нужно написать, — Трэверс кивнул, и Паркинсон повернулся к Юлию: — Луций, вы знаете, какие именно слухи ходят у вас в коллективе? — Знаю, разумеется, — Юлий смешно сложил брови домиком: не привык, чтобы к нему обращались по личному, не родовому имени. — Вы не могли бы предоставить мне их в письменном виде? — попросил Паркинсон и хотел что-то добавить, но его перебил вспыхнувший азартом Трэверс: — Нужно вычислить того, кто подослал этого сицилийца! — Не торопись. Сперва сгладим удар, насколько удастся, а местью займёмся после… Пока они были заняты обсуждением, Юлий приблизился и тихо сказал Реджинальду: — Простите, что так долго промариновал вас сегодня. Я не знал, насколько вы доверяете своим друзьям, но теперь вижу, как глубоко они включены в вашу политическую карьеру. — Ближе них у меня нет никого, — признался Реджинальд, и эти слова отозвались в сердце одновременно теплом и тоской. Юлий вздохнул и опустил руку на его плечо: не раздражающе-шутливо, как делал обычно, а твёрдо, с силой сжимая. — Будьте осторожны, Мальсибер. Вы ввязались в непривычную для себя игру, и противники понимают в ней куда больше вашего. Да и тот человек… — Юлий вздрогнул. — Сомневаюсь, чтобы такой, как он, даже после стольких лет забыл обиду вам и синьоре. — Пока он нам не угрожает. — Мне не нравится ваше «пока». — В этом мире всё непостоянно, — Реджинальд похлопал его по руке и отстранился. — Спасибо вам. За всё. Я могу как-то отплатить?.. — Оставайтесь в Риме и становитесь аквилифером второго легиона, — с грустной улыбкой пошутил Юлий. Реджинальд не стал отвечать: не видел смысла в сотый раз повторять, что не побежит с поля боя.***
Вечером того же дня за ужином Реджинальд искоса наблюдал за женой и придумывал, как убедить её сделать для Трэверса портал домой. Им нужен был надёжный человек на родном острове и как можно скорей: если неизвестный пока заказчик уже получил грязь на Мальсиберов, нет гарантии, что он станет долго держать её при себе. Скорее, гарантия была обратная. Но с переброской ударных сил на линию фронта имелись сложности. Трэверс не мог трансгрессировать на такие расстояния даже с промежуточными целями и после этого не сдохнуть на полнедели как минимум. Запрос же в Министерство на использование дипломатического камина или официального портала будет обрабатываться слишком долго: порталы для возвращения семьи домой после этих каникул Реджинальд заказал в тот же день, когда прибыл в Рим, и лишь четыре дня спустя получил одобрение. Им оставалось только жульничать и нарушать закон. Загвоздка была в том, что портал на практически тысячу миль — штука сложная и тонкая настолько, что создать её сможет только мастер артефакторики. Им повезло, что такой мастер имелся под боком, — осталось только убедить Мору помочь, причём вовсе не «случайной» отправкой Трэверса куда-нибудь в Карпаты. Варианты убеждения Реджинальд как раз и прикидывал. Тем временем все доели и перешли в гостиную: за кофе, алкоголем и десертами вести традиционный вечерний натянуто-дружелюбный, скучный разговор обо всём на свете и одновременно ни о чём. Детей спровадили — да те и не горели желанием остаться. Рей и Майкл убежали в сад: они оттачивали чары и контроль над собственной магией и имели впечатляющий прогресс, чем вызывали у Реджинальда гордость. К его определённому удивлению, Хлоя даже не попыталась присоединиться к друзьям; как оказалось, девочка отлично сдружилась с Евой, и они вместе вечера напролёт занимались чем-то своим, девичьим. Дочка Паркинсона ушла вместе с ними, делая вид, впрочем, что совершенно не заинтересована в компании. Гектор и Криспин собирались заняться проявлением снимков — целая технология, которой самый младший Паркинсон ещё учился, а старший брат составлял ему компанию. Киллиана и Диану вместе с разоравшимся сыном тоже выставили из гостиной, чтоб не мешали, — этим занимался дядюшка Маркус, которого даже то, что правнука назвали в его честь, не заставило потеплеть к Киллиану. Когда детей выдворили, двери надёжно затворили и даже для верности навесили заглушку: имелась за некоторыми младшенькими тяга к наушничеству. И пусть вроде как в тот вечер никаких серьёзных обсуждений не предполагалось, перспектива быть подслушанными детьми никому из собравшихся не нравилась. Дамы устроились беседовать отдельным кружком: мать Реджинальда, скучная супруга дядюшки Маркуса, не менее скучная жёнушка его сына Квинтуса и Табби, сиявшая на их фоне даже ярче обычного. Мора традиционно проигнорировала их компанию и «увлекательнейшее» обсуждение слухов о беременности юной Беллатрисы Блэк, ныне Лестрейндж. Заняв кресло рядом с ней, Реджинальд коротко улыбнулся супруге, на что та рассеянно дёрнула скулой и постучала по колену ребром вскрытого конверта. Имя получателя на нём было выведено стандартным почерком зачарованного пера — Реджинальд догадался, что письмо от Гринграсса. Это кольнуло, но не настолько, чтобы расспрашивать Мору. Соседний диван заняли Паркинсон и Трэверс, увлечённо шушукавшиеся, сблизив головы. За ними наблюдал кузен Квинтус; судя по лицу, он и хотел бы поучаствовать в их разговоре, но никак не мог собраться с духом. Последствия воспитания дядюшки Маркуса, как они есть: отрастить хребет в условиях постоянного давления с его стороны — задача на грани возможного. На своё счастье, Реджинальд попал под удар его концентрированной «заботы», уже будучи в достаточной мере сформированной личностью. В отличие от него, кузен Квинтус жил под прессом с детства и развился в помесь карликового пушистика со сгустком эктоплазмы. Как едко выражался Трэверс: «Единственный замеченный мирозданием поступок в его жизни — произведение на свет невесты для Гектора». Неудивительно, что в клуб конспирологов такую блеклую личность не брали. — Не семья, а клика старых сплетниц, — пробурчал дядя Маркус, обращаясь непонятно к кому. Квинтус незамедлительно потупился, а вот беспечный Трэверс оторвался от уха Паркинсона и громко заявил: — Не такие уж мы и старые! — А я бы сказал, что мы не сплетники, — заметил Паркинсон. — Мы… — Конспирологи, — хмыкнула Мора. — Стратеги! — возразил Трэверс. — Как дети малые, — сказал Реджинальд без даже тени надежды привести друзей своим замечанием в чувства. — А ты сам, хочешь сказать, такой взрослый-серьёзный, а, Реджинальд? — съёрничал дядя Маркус. — Почему тогда всю неделю бегал от серьёзного разговора со мной? От его слов неловко стало не только Реджинальду, но и всем в комнате: подобное не принято заявлять при всём честном народе. Впрочем, нормы приличия дядюшка Маркус видал на горбу у фестрала. И ещё удивлялся, почему это лорд Блэк (довольно близкий родственник, между прочим!) не спешил звать его в политику. Глубоко вдохнув и выдохнув, Реджинальд спросил: — И что конкретно ты хотел со мной обсудить? — Как минимум, раз вляпался, твою политическую программу. У тебя она хоть есть? — Представь себе, есть, — прохладно ответил Реджинальд. Его мать коротко возвела глаза к потолку и отгородила угол дам заглушкой: лёгкое обсуждение новостей света её устраивало больше, чем политические дебаты. Судя по вытянувшимся лицам обеих миссис Флинт, те и не прочь были погреть уши, но спорить с хозяйкой дома не стали. Табби, перед которой разговоры о выборах разворачивались каждый день вне зависимости от её желаний, даже бровью не повела. Дядюшка Маркус щёлкнул пальцами, и домовик поторопился услужливо наполнить его стакан огневиски. — И в чём же она заключается? Только не надо отсылать меня к той статейке в «Пророке», продукту совокупления мозга Паркинсона с пером какой-то журналюшки. Давай своими словами, если сумеешь их связать. Мора цыкнула, но Реджинальд накрыл её руку своей прежде, чем супруга открыла рот. — Как угодно. В базисе наша программа проста и совпадает с таковой основной части консерваторов линии лорда Малфоя и лорда Блэка: вдумчивое следование традициям предков и сохранение самобытности магического сообщества. Отдельный упор мы делаем на образовании: необходимости повышения его качества, пересмотра учебных пособий, уделения большего внимания истории и теории магии, формировании у студентов интереса к познанию волшебства на глубоком уровне. По вопросу крови мы до сих пор не высказывались и не собираемся, разве что создастся ситуация, когда этой темы будет не избежать. Мы не поддерживаем ни ультраправого радикала Лестрейнджа, ни яростных маглолюбцев вроде Уизли, Вайлдсмит и Минчума, требующих льгот маглорождённым во всех сферах жизни, — это делает нас приятными полукровкам, которые страдают от льгот маглорождённым куда больше нас. — Ты решил ставить на полукровок? — скептично приподнял кустистые брови дядюшка Маркус. — У меня дома в Эссексе полукровки составляют семьдесят два процента магического населения, в среднем по Англии — шестьдесят восемь. — Если сделать им хорошо, они сделают хорошо нам, — вставил Трэверс, пробуя почву. Дядя посмотрел на него, как на целый вазон драже «Берти Боттс» с самыми отвратительными вкусами. — Твоё мнение кто-нибудь спрашивал, мальчик? — То я был старой сплетницей, то вдруг сделался мальчиком? Вы б определились, в самом деле! — в тон ему откликнулся Тони, на что Мора одобрительно ухмыльнулась. До чего она недолюбливала Трэверса — дядю Маркуса она не любила больше. — Полукровки как точка опоры хороши тем, что являются — вы позволите мне этот термин? — средним классом, — сказал Паркинсон, которому Трэверс своим вмешательством в допрос Реджинальда создал плацдарм для вторжения в дискуссию. — Они редко столь же радикальны и амбициозны, как чистокровные и маглорождённые. Ведь когда мы говорим «полукровки», мы включаем в это понятие очень обширный пласт общества, начиная с непосредственных плодов смешения кровей и заканчивая семьями вроде Диггори, Багнолдов, Коулов, Дэвисов, которые в нашем мире достаточно давно, однако не занимались такой вдумчивой родовой селекцией, как мы с вами. — Под определённым углом и Мальсибера можно рассмотреть как полукровку, — подзудил Трэверс. — Нельзя, — тут же вклинилась Мора. — Одна магла-прабабка не перекрывает достоинств линии Мальсиберов. — Наконец-то! Наконец-то мы поняли, какого драккла она вышла за Реджа замуж! — всплеснул руками Трэверс и, сочтя драму недостаточной, вскочил на ноги и принялся аплодировать. Мора немедленно приложила его Петрификусом, но Реджинальд привычно поставил щит и сказал: — Заткнись, — другу, после чего заметил супруге: — Ты права. Но в чём-то прав и Трэверс. — Мы крутили эту идею, — пояснил Паркинсон, играя с полупустым бокалом вина: наклоняя его то в одну сторону, то в другую так, что жидкость почти касалась края. Впрочем, пока ни капли Эдди не дал пролиться на великолепный персидский ковёр. — Прабабка-магла сближает Реджи с целевой аудиторией куда лучше, чем добрые улыбки и заверения, что он прекрасно понимает жизнь среднего класса. Потому что нет, не понимает. Никто из нас не понимает. И вопрос только в том, как хорошо мы сумеем создать видимость обратного. Вот Шафик, к примеру; Уолтер Шафик, человек, которого к февралю мы должны низвести в состояние «ничто»… он, конечно же, вряд ли о подобном думал, когда по молодости женился на маглокровке, но теперь очень разумно использует собственную «приземлённость». Ведь как можно не любить чистокровного из «Священных двадцати восьми», отдавшего своё сердце дочери магла? — Как не любить потомка ещё римских волшебников, взявшего на воспитание двух грязнокровых сирот? — Я вижу, вы начинаете проникаться нашей задумкой, Маркус, — улыбнулся Паркинсон. У него была очень приятная улыбка: мягкая, располагающая, пусть и слегка рассеянная, словно бы не обращённая ни к кому конкретно. Когда Эдди улыбался, слушать его становилось ещё приятнее, чем обычно, — и это было мнение не только Реджинальда. По всей видимости, чары его обаяния действовали даже на дядюшку Маркуса: как-то же старый ворчун согласился выдать внучку, свой драгоценный ресурс, за Гектора. — Между Реджи и Шафиком, на взгляд невнимательного обывателя, не так уж много кардинальных отличий. Они оба коренные жители Эссекса, оба чистокровные, оба из семей с очень хорошей репутацией, оба не запятнаны — по крайней мере не так, чтобы это было заметно, — никакими порочащими связями. За Шафика говорит текстильный бизнес его семьи, дающий работу очень многим не только в Эссексе, но и в соседних графствах; также и то, что ныне покойный отец Уолтера долгое время занимал парламентское кресло от графства. Шафик — это нечто знакомое, а в наших традиционно консервативных графствах любят знакомое. — Вдобавок, у него очень красивая жена, — ввернул Трэверс, эксперимента ради смешавший виски с просекко, что непременно привело бы дам в ужас, если бы они это видели. Даже Реджинальда приводило. — Салазара ради, Трэверс, ты же не собираешься это пить?! — Могу съесть, если тебе так больше нравится, — пожал плечами Тони и, наколдовав столовую ложку, зачерпнул ею коктейль. Реджинальд, Эдди и Мора проводили его движение взглядами разной степени непонимания-шока-брезгливости. — Какая мерзость! — Кто бы мог подумать? — бросила Мора. — Возвращаясь к важному, — чуть повысил голос Паркинсон. — Наша работа осложняется тем, что, в отличие от Шафика, Реджи — фигура для простых обывателей не то, чтобы совсем незнакомая, но однозначно не близкая. С одной стороны, это плохо; с другой — не очень, потому что неизвестность подогревает интерес. У Реджи есть, чем завлечь: статусом, манерами, репутацией человека, не треплющегося понапрасну и не играющего в политику — та речь при объявлении об участии в гонке произвела хорошее впечатление. К тому же, семья. В отличие от супруги Шафика, красотки-маглокровки с приданым в несколько фабрик, наша Мора — нечто немного, намного… — Паркинсон, — предупреждающе произнёс Реджинальд, наблюдая за подобравшейся Морой. Палочка всё ещё была у неё в руке, и Реджинальд приготовился ставить новый щит. — Что? Я собирался сказать, что Мора — учёный с мировым именем, первоклассный артефактор, одна из талантливейших британских волшебниц столетия. Улыбчивые красотки в качестве жён кандидатов — это, конечно, мило, замечательно и всем бы такую, однако ничто не сравнится с трепетом осознания, что вот эта вот ведьма, — он сделал в сторону Моры жест, словно возносил её на невидимый пьедестал, — эта сильная, самодостаточная, гордая женщина выбрала этого мужчину в свои спутники жизни. А если она сочла его достойным столь ценного сокровища: себя, — возможно, он достоен и наших голосов? — Ну-ну, — только и хмыкнула Мора. Паркинсон откинулся на спинку дивана, обиженный тем, что его речь не оценили. — Тебе не стоит быть такой скептичной. Вы с Реджи сами не представляете, какой разжигаете интерес как пара. К тому же, у вас подрос блестящий сын, гордость рода и живой пример достойного юного чистокровного. Вдобавок, вы взяли под опеку двух маглорождённых сирот и ждёте ещё одного родного ребёнка. Вы настолько отличаетесь ото всех пар своего круга, но при этом настолько приватны, что не можете не вызывать жажду узнать о вас больше. — Только этого не хватало, — буркнула Мора практически даже с испугом. — Согласен, — кивнул Трэверс. — Вот поэтому ознакомлением плебса с вашей жизнью и личностями заняты мы. — Только этого не хватало, — ершисто повторила Мора. Трэверс ответил ей очень характерным для него оскалом, чем-то на грани саркастичного «Ах, какая ты умная!» с «Я прямо сейчас представляю, как и чем мой дорогой друг затыкает твой ротик». Мора, по счастью, была слишком когтевранкой и слишком неиспорченной их компанией, чтобы понимать подтексты Тони. — Довольно, — вновь счёл не лишним вмешаться в их перепалку Реджинальд. Подумав немного, он решил, что для одного вечера они должны были удовлетворить информационный голод старого Флинта в достаточной мере. — Мы ответили на твой вопрос… дядя? Ответа не последовало: дядюшка Маркус задремал в кресле, уронив голову на подголовник. Пустой стакан из-под виски опасно накренился в его руке и готов был вот-вот упасть. — Он в последнее время стал быстро утомляться, — сказал Квинтус. Реджинальд аж удивился, услышав его голос: совершенно забыл о присутствии кузена, так тихо тот сидел. А затем подумал, что время не щадит никого. Даже упёртого несгибаемого Маркуса Флинта оно постепенно превращало в обычного старика, засыпающего посреди разговора.***
С самого приезда в Италию Мора спала беспокойно. Каждую ночь во снах ей являлся древний храм, слабо освещённый закатным солнцем; голос Оракула, безразличный, тусклый, звенящий магической силой; слова, которые она не могла забыть… И о которых очень не хотела думать. В очередной раз проснувшись ни свет ни заря, Мора сразу же возненавидела новый день. Солнце ещё не поднялось, но пение птиц уже было слишком радостным, а похрапывание мужа — слишком громким. Последнее было особенно возмутительно: Реджи словно хвастался, как сладко ему спится. «Несправедливо! Почему только я мучаюсь?!» — Мора со злости пихнула мужа, но он и не подумал проснуться: только перевернулся на бок и засопел дальше. Терпеть это издевательство было невозможно, и Мора потянулась за палочкой. Деликатный стук в окно избавил Реджи от тонизирующего утреннего проклятия. Приподнявшись на локте, по другую сторону оконного стекла Мора увидела незнакомую неясыть и выбралась из-под одеяла: бессмысленно лежать, пернатый посыльный не успокоится и продолжит стучать в окно, пока кто-нибудь не заберёт конверт. Закутавшись в халат, Мора сунула волшебную палочку в карман и вышла из спальни прямиком на террасу, на парапете которой её дожидалась сова. Птица выглядела усталой, но с достоинством протянула лапку, к которой было привязано письмо. Отвязав его, Мора препоручила заботу о сове эльфу, а сама рассмотрела конверт. Тот был простым, из самой обычной бумаги; достаточно пухлым, что означало, внутри несколько листов; имя получателя было написано стандартным почерком зачарованного пера — и было это имя Реджи. Мора нахмурилась. На всякий случай соткала быструю диагностику над конвертом — никаких чар тот в себе не таил. В последнее время Реджи получал много корреспонденции. Совы летали к нему чуть ли не стаями, особенно после появления его имени в очередной газете. Это было ново и неуютно — и ощущалось вторжением в их уединённую, приватную жизнь. Первые лучи ленивого солнца начинали окрашивать мир в серо-розовый. Волны шумели, шелестела листва, птицы пели отвратительно радостно. Но хуже всего был запах: удушливое облако жасминовой вони — вокруг дома целый выводок этих мерзких деревьев. К горлу подступила тошнота, и Мора поспешила вернуться в спальню. Там заливался трелями муж. Глухо зарычав, Мора сбежала в смежный со спальней кабинет и, сердито хлопнув дверью, села за письменный стол. Она попыталась взять себя в руки и заняться работой: составлением плана консультаций перед СОВ и ЖАБА, который МакГонагалл запросит первым делом по возвращении с каникул. Но в голове была муть, пальцы подрагивали, а на сердце было так неспокойно, что посетила шальная мысль пойти повзрывать что-нибудь в саду. От неё Мора не без сожаления отказалась и всё же попыталась сосредоточиться на планах. В голову, правда, продолжали лезть мысли совершенно иного толка. Накануне Реджи попросил её сделать для Трэверса портал домой — не объяснил толком, отчего такая спешка, лишь упомянул, что в газетах в скором времени может появиться кое-какая грязь о нём. И пусть немного хотелось — Мора не стала требовать подробностей. Ещё в самом начале этой гонки она решила, что будет держаться настолько далеко от политики, насколько возможно. Не станет мешать Реджи строить карьеру, но и не бросит себя на помощь ему. У Моры был Хогвартс и собственные планы по его улучшению; если они добавят Реджи политических очков — прекрасно, и всё на этом. Глубже влезать во всё это дерьмо Мора не станет. И вместе с тем она сомневалась: а получится ли остаться в стороне? Речь даже не о помощи Реджи — об ударах, которые, как навозная бомба, полетят в него, а заляпают всю семью. У Моры была репутация среди коллег, которой она дорожила; Рей, Хлоя и Майкл и вовсе подростки в среде, где очень легко стать предметом насмешек и неприязни. Пока у кампании Реджи полёт был ровный — но где гарантия, что таким он и останется? Где гарантия, что конкуренты не нарыли, к примеру, подробности связи Реджи с ублюдком Реддлом?.. Дверь кабинета открылась, являя заспанного, растрёпанного мужа. — Что у тебя стряслось с утра пораньше? — с претензией на недовольство осведомился он. Как будто имел на него право! — Ничего, — отрезала Мора и поставила на черновике жирную точку. Возможно, слишком жирную. — Тогда зачем дверью хлопаешь так, словно весь дом хочешь разбудить? — Если твой храп никого не разбудил, моё хлопанье дверьми точно не сможет. — А заглушки что, запретили? — Так храпеть должны запретить на законодательном уровне! Реджи промолчал, помассировал двумя пальцами переносицу. — Кофе будешь? — Не буду! И вообще, ты мешаешь мне работать! Передёрнув плечами, Реджи без дальнейших пререканий вышел. В первый момент Мора желчно порадовалась своей победе. А затем из глубины души поднялся ком растерянности, стыда и грусти. Мора ненавидела беременность. Ей и первая далась нелегко, но вторая оказалась стократ хуже: во многом потому, что ограничивала возможности, отнимала время, которое иначе Мора бы употребила на обучение студентов Хогвартса и Хлои, решение занимательного ребуса проклятия — не проклятия на должности профессора защиты, выяснения перспектив и отношений с этим самым профессором защиты… И это она ещё не вспоминала про свою научную работу! Вмиг стало зло и тоскливо. Первым порывом было выплеснуть это на Реджи… но всё-таки он не был виноват в текущей ситуации. Это Мора позволила ей сложиться. Даже зная, чем для неё самой это кончится. Мора всегда считала, что будет следовать предначертанному с достоинством. Но разве достойно срываться на Реджи, вываливать своё эмоциональное дерьмо на Хлою?.. Прихватив адресованное мужу письмо, Мора выбралась обратно в спальню. Реджи вновь устроился на кровати, прислонившись спиной к изголовью; в одной руке он сжимал чашку, другой переворачивал страницы зависшей перед ним газеты. Спросонья он всегда медленный, пока не выпьет кофе, — но уже, судя по осмысленному взгляду, успел принять своё лекарство. «Вот бы у меня было такое», — подумала Мора. Уловив её присутствие боковым зрением, Реджи выглянул из-за газеты, вопросительно вскинув бровь. Мора хотела сказать: «Прости». Хотела сказать: «Мне плохо». Хотела забраться под одеяло и лечь рядом с мужем, положить голову на его плечо и слушать ровное биение его сердца. Но Реджи смотрел с прохладой, и Мора, проглотив чувства, выпалила: — Ты видел, чем по утрам заняты Рей и Майкл? — Конечно. Но удивлён, что ты заметила: у тебя же столько работы, — Реджи вновь скрылся за газетой. Мора стиснула кулаки. — В отличие от тебя, у меня работа есть! И раз уж ты всё равно ничем полезным не занят, не хочешь проследить, чтобы твой наследник не калечился на этих их с Майклом играх? — Слушай, не раздавала бы мне приказы, раз не способна отличить игру от тренировки! — А ты уверен, что это тренировка? Неужто оторвался от собственных с Паркинсоном игр на достаточное время, чтобы судить? — Представь себе! Я посмотрел, что они делают, и проблем не увидел. За месяцы в школе парни наработали хорошую базу движений, теперь нужно их оттачивать и практиковаться. Рей с Майклом уже не маленькие, надзорщик им для такого не требуется. — Ах, ну конечно, тебе виднее!.. — Грохот, крики… я так и поняла, что вы проснулись. Мора и Реджи резко повернулись к двери. — Мама! — Стучать нужно, вообще-то! — огрызнулась Мора, сверкая глазами. — Я стучала — вы не слышали, — с самым невозмутимым видом ответила Джемма и, переступив порог, прикрыла за собой дверь. Неспешно, опираясь на трость, она проследовала к креслу, тяжело опустилась в него и сложила на рукояти из слоновой кости узловатые пальцы. Мора продолжала пилить её сердитым взглядом, не двигаясь с места, а вот Реджи приглушённо заворчал и, отложив газету, вылез из-под одеяла. Накинув халат и потуже затянув на поясе, он с плохо скрываемым раздражением спросил: — Чего ты хотела? — Поговорить с вами обоими, причём наедине, — Джемма изогнула брови в ироничном жесте. — Это, на мой взгляд, логично следует из ситуации. — А подождать это не могло? Мы были заняты собственным разговором, — ощетинилась Мора. — Да-да, ваше обсуждение методов воспитания наследника звучало весьма плодотворно, — Джемма помахала рукой, подчёркивая отказ принимать её замечание всерьёз. — Между прочим, я хочу поговорить как раз об этом. О воспитании детей. — Да, без вас-то мы не разберёмся! — Мора, будь повежливей с моей матерью! — одёрнул её Реджи, и Мора, сделав над собой усилие, не стала ему отвечать. Вновь повернувшись к Джемме, Реджи спросил: — У тебя тоже какие-то претензии к тренировкам Рея? — К тренировкам? Салазар упаси меня соваться в дела, которые меня не касаются! И причина моего беспокойства — вовсе не Рей. — Кто тогда? — Ваш ещё не родившийся ребёнок, — Джемма указала тростью на живот Моры. — Давайте напряжёмся и вспомним, мои дорогие: как Рей пережил свои первые годы? Будто бы не вашими усилиями, элегантными, как троллий балет. Думается мне, сим чудом мы обязаны тому факту, что я и милая матушка Моры взяли дело в свои опытные руки. — Если вы считаете, что мы… — Милочка, я понимаю, что твоя голова забита высокими научными материями, в которых я, конечно же, ничего не смыслю… Но спустись ненадолго в реальность и подумай: вот ты родишь. Кто будет ухаживать за ребёнком? Ты разве уйдёшь из Хогвартса? — Нет, — сквозь зубы признала Мора. — Нет, — Джемма кивнула. — Тогда, быть может, Реджи бросит парламентскую гонку и окунётся в счастье отцовства? — Я не могу, даже если бы хотел: я обещал. — Вот видишь, Мора, он обещал. И ты тоже связана обещаниями. Кто же, в таком случае, будет заниматься вашим младенцем? Домовые эльфы? — Только через мой труп! — отрезала Мора. Домовики были слишком близкими родичами фейри, чтобы об этом можно было забыть. Реджи устало помассировал переносицу. — Я тебя понял, мама. Ты права, нам будет не лишней помощь. Вот только, — он на миг замялся, — разве твоё здоровье позволит?.. — Ох, Реджи! Пусть лучше меня доконает присмотр за внуками, чем перепланировка сада и неурожаи в тосканском винограднике! Они готовы были ударить по рукам и совершенно не собирались спрашивать её мнение. Мору это задело. — Мои дети не будут воспитываться в Италии! — Как будто об этом речь! Мальсиберам место в Мальсибер-холле, — Джемма явно сказала всё, что хотела, и поднялась. Мора прикусила губу. Бросив на неё быстрый взгляд, Реджи спросил свою мать: — Когда ты думаешь переехать? — В середине августа, к родам. Я, конечно, люблю вас и Рея, но не настолько, чтобы слушать крики каждый день: я ценю свой покой, — и с этими словами Джемма удалилась. Когда за ней закрылась дверь, Мора медленно повернулась к Реджи. Тот всё ещё стоял, склонив голову, медленными движениями массируя переносицу. — Ты… — Она права, между прочим, — тихо перебил её Реджи. Приманив с прикроватного столика полупустую чашку, внезапно спросил: — Кофе будешь? — Знаешь что!.. — завелась было Мора, но, встретив его взгляд, осеклась: её вновь прошибла стрела тоски и стыда за себя. Смотреть ему в глаза не осталось сил; потупившись, Мора буркнула: — Буду. Кстати, тебе пришло письмо. Они обменялись: чашка на письмо — и Мора со вздохом упала в кресло, уставленное Джеммой. Потом, наверное, она оценит широкий жест матери Реджи — но в тот момент ей было противно от того, насколько легко эта дамочка отмела даже идею, что Мора и Реджи сами справятся со вторым ребёнком. Словно они всё ещё недостаточно взрослые!.. — Мора… — Давай потом, — перебила она, не настроенная на разговоры. Хотелось вернуться к работе — или всё-таки выйти в сад и что-нибудь повзрывать. А что, можно даже взять с собой Рея и посмотреть, так ли хороши результаты его тренировок, как считает Мальсибер… — Боюсь, это не терпит отлагательств, — что-то в тоне Реджи заставило Мору поднять голову от чашки. Муж стоял над ней, протягивая извлечённые из конверта листы. Это оказался препринт статьи. Первым делом Мора зацепилась взглядом за прикреплённую к верхнему правому углу записку: Завтра это будет в «Ведьмином досуге». Сделать что-либо без привлечения внимания было невозможно. И. По спине пробежали мурашки. Отогнув записку, Мора прочла заголовок — и не сдержала удивлённого возгласа: — Какого?!.. На листе чернели буквы:МОРА МАЛЬСИБЕР — УЧЁНЫЙ, ПРЕПОДАВАТЕЛЬ… И ЛГУНЬЯ?