Трилистник. Манёвры

      В той мерзкой статье автор, некая Рита Скитер, не пожалела красок. На двух журнальных разворотах (что, вообще-то, много и, как заметил Паркинсон, свидетельствовало о наличии внушительных средств у того, кто заказал этот опус) Скитер расписала такую драму, что после первого прочтения Мора ещё долго не могла вымолвить ни слова.       С первых строчек чувствовалось, что Скитер подошла к своей работе ответственно и побеседовала с теми, кто учился в одно время с Морой. Вылезли на свет и все её школьные завистницы, и те, кого она задела своей «грубостью», и даже один из мальчишек, с кем она отказалась пойти на свидание. Даже дряхлая старуха Элдреда Кейлар, бывшая профессор рун, с которой в своё время она и Мора попили друг у друга много крови, не отказала себе в пространном комментарии на тему «этой заносчивой девчонки, уже на третьем курсе мнившей себя магистром рунологии». В статье Море припомнили всё: и прогулы, и ночные исследования закутков древнего замка, и враньё о причинах несдачи эссе, и протаскивание в школу запрещённой литературы (всего-то томики по ритуалистике из семейной библиотеки, ну право слово, они ведь даже никому не пытались оттяпать пальцы!), и конфликты с однокурсниками, и саботаж уроков рун.       Во взрослом мире эта часть статьи особой роли не играла: так, добавляла к рисуемому портрету красок. Но вот вернувшись с каникул в Хогвартс, Мора поняла, что большинство студентов только этими аспектами и заинтересовалось.       — Мэм, а вы в самом деле считаете зелья и травологию бесполезными для большинства предметами, которые не должны быть обязательными?       — Это правда, что вас поймали на проникновении в Запретную секцию, а вы на ковре у Флитвика сообщили, что ожидали от неё большего?       — Вы не могли бы показать те чары, которыми склеивали ресницы однокурсницам?       — Кстати, я тоже считаю, что профессор Бинс уродует курс истории магии!       — Вы реально довели профессора рун до истерики, внося правки в её рунограммы на доске прямо в ходе урока?       — А правда, что вы отмазывались от уроков, ссылаясь на плохое расположение планет?       Вопросы Мора игнорировала; к тому же они были не худшим, что ожидало её в школе. Стоило переступить порог, Мора оказалась под градом комментариев, не всегда (зачастую не) вербальных, а в форме записок, вроде как отвлечённых шуток, стишков и карикатур. Злых и остроумных деток хватало на всех факультетах. Но когтевранцы молчали: слишком многим из них Мора давала внеурочные консультации, а вороны не имеют привычки клевать кормящую их руку. Слизеринцы в большинстве своём опасались открывать рты из-за потенциальных последствий: всё же Мора — Бёрк по крови и Мальсибер по браку, а обе эти фамилии имели значительный вес в том обществе, к которому принадлежало или хотело принадлежать подавляющее большинство змей. Исключение, конечно, составлял Яксли, не дававший Море проходу с двусмысленными комментариями её любви к исследованию тайных закоулков Хогвартса и горячими признаниями в схожих интересах. Не выдержав, Мора назначила ему отработку с завхозом, но Яксли заявил, что его звездограмма на ближайшую неделю не рекомендует физический труд. Мора в отместку засадила его за реальный расчёт положений планет и выяснение, в какие дни до конца семестра ему можно будет заниматься физическим трудом.       Не считая Яксли, донимали её в основном гриффиндорцы и пуффендуйцы. И если первые просто веселились, то вторые вели себя так, словно Мора нанесла им личную, всефакультетскую обиду. Пуффендуйцы, честные, открытые и упрямые барсуки, преданные своим до последнего вздоха, до последней капли крови, не оценили вскрывшиеся факты. Они игнорировали Мору в коридорах, демонстративно отворачиваясь вместо приветствий, а на её уроках не проявляли инициативы и отвечали сквозь зубы, глядя на неё, как на врага народа. Ну да, у них не принято засовывать однокурсников в Исчезательные шкафы и доводить профессоров до истерик.       Всё это обмусоливание её школьной жизни казалось чем-то смешным… казалось бы, если бы не создавало портрет заносчивой, своевольной и бесстыжей чистокровной, склонной ко лжи и нарушению правил. Да, все инциденты, приведённые в статье, имели место быть — но как будто у прочих студентов «подвигов» меньше! В свои годы Мора поведением была не хуже половины школы…       — Но из них только ты вышла замуж за человека, который теперь претендует на парламентское кресло, — во время первого обсуждения заметил Паркинсон.       О да, эта тема обсасывалась в статье с особым смаком.       Оправдывая публикацию своего опуса в «Ведьмином досуге», Скитер как следует прошлась по личной жизни Моры. Все семь школьных лет мисс Бёрк проявляла полное отсутствие интереса к отношениям, что, по мнению Скитер, было как минимум настораживающе. Языком богатым и ярким, но приторным, как ведро сахарных перьев, она описывала странную девушку, предпочитавшую сухие расчёты, пыльные фолианты и корпение над артефактами прогулкам под луной, поцелуям и романтике первых влюблённостей.       — Этим она лишает тебя обывательских симпатий, — сказал Паркинсон. После того, как Мальсиберы, Паркинсоны и Флинты вернулись в Британию, первым делом Мора и Реджи, отгородившись от детей дверьми кабинета и заглушкой, устроили мозговой штурм вместе с Паркинсоном и Трэверсом. — Мужчинам не нравятся — прости меня за такие слова, я лично тебя такой не считаю, и, Реджи, прошу, не размахивай у меня перед носом палочкой! — фригидные стервы. Женщины же, которым природой завещано быть более эмоциональными, подспудно отвергают тех среди себя, кто более скуп на проявление чувств.       Дальше лучше: внезапно выяснилось, что тогда, в пятьдесят восьмом, только закончившая школу Мора сорвалась прочь из Британии вовсе не в побег от матримониальных планов на неё дорогой бабушки Белвины (что было правдой), а чуть ли не в маньячной погоне за Мальсибером. Если верить Скитер, Мора видела своей целью вовсе не самого Реджи, а коллекцию артефактов его семьи. Никаких подробностей их знакомства она не привела (не вызнала или припасла на будущее — вот хороший вопрос!), зато жирно выделила подозрительность того, что брак между ними был заключён спустя всего месяц знакомства. Обвинение в применении Морой приворотов не прозвучало, но читалось между строк прозрачным намёком.       — После этой статьи, — заметил Паркинсон, — может сложиться впечатление, что Мора — коварная слизеринка, а ты, Реджи, — невинный пуффендуец.       — Подождём статьи про Реджа: если в ней никак не пройдутся по его годам с конца школы до пятьдесят восьмого, я разочаруюсь в нашей журналистике, — съехидничал Трэверс.       Больше про Рим не было ни слова.       — Она ничего не написала про аквилу, — мрачно констатировал Реджи.       — Это плохо, — согласился Паркинсон.       Это означало, что материал был припасён для другой статьи в другое время.       Впрочем, у Моры не было моральных резервов думать об этом: её ввергли в ярость абзацы, посвящённые первым годам их с Реджи брака. В них чёрным по белому Скитер изображала Мору отвратительной женой, часто прикрывавшейся надуманными делами, чтобы избегать сопровождения мужа в свет, как ей положено по статусу; не уважавшей родственников супруга и постоянно вступавшей в конфликты с его матерью и многоуважаемым дядюшкой; пытавшейся отвадить от мужа приятелей и друзей: всех, кто «истинно заботился о судьбе и счастье» Мальсибера. Затем Скитер переключилась на рождение Рея. Журналистка с потрясающим садизмом выписывала сцены, в которых несчастный младенец надрывался в своей колыбели, но мать к нему не спешила; и отвращение, с которым Мора держала сына на людях; и ссоры над ребёнком с обеспокоенной бабушкой…       В мозговом штурме в тот момент пришлось сделать паузу: Мора выбежала из дома, рыча и ругаясь, и долго разносила Экспульсо гравий подъездной дорожки. Когда она вернулась в кабинет, никто, даже Трэверс, не прокомментировал её срыв.       Но если спекуляции касательно её личной жизни лишь эмоционально ранили Мору, настоящий удар наносила заключительная часть статьи.       У каждого взрослого человека есть за плечами вещи, которых он стыдится: собственные скелеты в шкафах. И речь вовсе не о школьных «геройствах».       Даже не упомянув её первую магистерскую работу (по теории колдовства, специальность защитная магия) под кураторством Адальберта Уоффлинга, знаменитого теоретика магии, автора великолепных учебных пособий, национального достояния Британии этого века наравне с Альбусом Дамблдором (если брать во внимание только науку) и Батильдой Бэгшот, — Скитер вцепилась во вторую, по артефакторике. Это было уже после того, как в шестьдесят пятом Мора окончательно разосралась с мужем. Тётушка Катриона, тихо ненавидевшая племянницу за замужество, но недостаточно, чтобы разорвать контакты и перестать помогать, направила её в Германию к своему давнему знакомому, профессору Ирмингару Цуфалю. Он был одним из лучших артефакторов Европы, в оберегах-талисманах-амулетах ему вовсе не было равных — идеальный кандидат в кураторы для магистерской, которая откроет дорогу в большую науку.       Тогда, во время её работы в Германии, один за одним произошло два инцидента. Сперва во время экспедиции в древний курган бесследно исчез один из членов группы. Несколькими неделями позже профессор Цуфаль погиб от пошедшего вразнос артефакта.       Историю с Хайнрихом Гартманом Скитер преподносила почти как страшную сказку. Однажды тёмной-тёмной ночью юный ликвидатор чар вышел из палатки погулять на сон грядущий… и пропал. Да-да, детишки, с концами пропал, и так искали, и магией, но даже следа не нашли! Дальше приводился ряд слухов, которые ходили тогда по лагерю. Оказалось, кто-то видел, как посреди ночи Мора и Гартман шептались за палатками; кто-то припомнил, что у Гартмана была идея самостоятельно, без страховки, исследовать курган; нашлись и ублюдки, заметившие, что Гартман неровно дышал к некой ведьме с дурным нравом, чем очень сильно той досаждал.       Все те слухи, что в шестьдесят шестом руководивший экспедицией Цуфаль быстро замял, Скитер вырыла, покрутила, да и расцветила всеми оттенками кроваво-коричневого. Она подводила читателя к мысли, что Мора отлично знает судьбу несчастного Хайнриха Гартмана; если молва не врёт, сама помогла ему исчезнуть в никуда.       С Цуфалем история была ещё мутнее. После возвращения из той злополучной экспедиции он заперся у себя и ни с кем не контактировал — за исключением Моры, его единственной на тот момент ученицы. А затем в один день его лаборатория взлетела на воздух. Следствие предположило, из-за неправильно зачарованного амулета — но хей, где же такое видано, по мнению Скитер, чтобы гений артефакторики допустил настолько серьёзную ошибку?.. Опять же, прямого обвинения в адрес Моры журналистка не выдвинула, но намёк был более чем жирный.       — «В заключение, я хочу спросить своих читателей: тот ли Мора Мальсибер человек, которому мы можем доверить наших детей?» — дочитав, Паркинсон брезгливо отложил журнал. Звякнув кубиками льда в стакане с виски, Трэверс бросил сперва на него, затем на Мальсибера вопросительный взгляд. Реджи придвинулся и взял мрачно молчавшую Мору за руку.       — Мы выясним, кто это сделал. Выясним и накажем.       — Выяснить мы, само собой, выясним, причём и о Скитер, и о том, кто именно ей заплатил, — тихо сказал Паркинсон. — Однако, что касается наказания… Боюсь, друзья мои, мы не в том положении, когда можем себе позволить устраивать самосуд. Очевидно, что эта статья — не более чем политический удар, причём и не по Море вовсе, а по Реджи. Это ведь именно то, о чём я говорил Маркусу: Мора добавляет тебе, мой друг, очков в политической гонке. Следовательно, необходимо разрушить её репутацию, очернить имя, — он взволнованно чиркнул ногтем по губе. — Я сам бы так и поступил!       — Мы должны чем-то ответить, — твёрдо повторил Реджи, и это уже не звучало ни как предложение, ни как вопрос. Мальсибер приказывал.       — Мы подумаем об этом, — заверил его Паркинсон.       Скривившись, Мора высвободила руку из лёгкого захвата и поднялась.       — Вот вы и думайте. У меня есть более важные дела, — сказала она и ушла готовить планы консультаций перед СОВ и ЖАБА.       В оставшиеся от каникул дни Мора почти не выходила из кабинета, посвящая всё время работе. У неё было слишком много дел, чтобы отвлекаться на политические игрища мужа и его дружков. Пусть сами разбираются. У Моры полно непроверенных студенческих эссе, несоставленных планов уроков и непрочитанных книг.       Несколько раз Мальсибер пытался вторгнуться в её рабочее уединение, но неизменно получал требование не мешать и в конце концов оставил Мору в покое. Чем именно он в те дни занимался, Мора понятия не имела и не хотела выяснять. Уподобившись ему, дети то и дело предпринимали попытки поговорить с ней — она и их пресекала. Мора не знала, видели ли они злосчастную статью в «Ведьмином досуге», но это её и не касалось. Пусть Мальсибер объясняет, какого Крампуса это было.       Единственное, Мора выделяла по часу в день на занятия с Хлоей. Девочка явно намеревалась колдовать на Белтайн, и Мора не могла допустить, чтобы она подошла к ритуалу неподготовленной. Что именно Хлоя задумала, было исключительно её делом, Мора не спрашивала, как у неё самой никогда не спрашивали ни бабушка, ни тётка. Задачей Моры было вдолбить ученице теорию и технику безопасности так, чтобы от зубов отскакивало, а дальше… Как ни странно, прав был Паркинсон, когда говорил, что ритуалистика по-настоящему познаётся только на практике.       Хлоя была девочкой понятливой, а потому на занятиях не лезла с расспросами — только смотрела своим тёплым, проникающим до самого сердца взглядом, в котором читалась готовность выслушать, если Мора захочет поделиться. Мора не хотела, и Хлоя не настаивала. Она вообще не доставляла хлопот.       Что доставляло хлопоты, так это письма. Они обрушились на Мору неожиданными валом: оказалось, у «Ведьминого досуга» очень обширная база подписчиц.       В письмах проникшихся творчеством Скитер экзальтированных дамочек было всё: возмущения, оскорбления, вопросы из разряда «как такой (непечатный текст) доверяют наших детей?», даже сочувствия Реджи и обещания избавить его от действия приворота. В паре конвертов оказались свёрнутые проклятия средней паршивости (их на себя приняли защитные амулеты), а какая-то особо креативная дамочка прислала шарф, который немедленно попытался Мору задушить. Уничтожив всю эту дрянь, Мора твёрдо решила в ближайшее время не открывать писем от незнакомых отправителей или вовсе без подписей.       Зато троюродная сестрица Лукреция прислала подозрительно милую записку в поддержку, даже поинтересовалась, не нужна ли Море помощь Блэков в разбирательстве с последствиями. Адальберт Уоффлинг выразил огромнейшее разочарование тем фактом, что «даже настолько талантливая ведьма, сделавшая так много для продвижения магической науки, подвергается подобным нападкам». Тётушка Катриона, после прошлогоднего инцидента с Реем затаившаяся, прислала письмо не самого понятного настроения: вроде и выражала возмущение «распоясавшимися» журналистами, но и подтекст «сама дура» прослеживался очень ярко. Брат, как обычно, не написал ничего.       Однако было одно письмо, которое по-настоящему задело Мору. В нём Батильда Бэгшот сообщила, что ещё раз взглянула на своё расписание и с прискорбием обнаружила, что, на самом деле, до конца года беспросветно занята и не сможет дать лекцию в Хогвартсе.       — Гадюка, — прошипела Мора, скомкав пергамент. Ей было даже не зло — до драккла обидно, что Батильда закрыла глаза на годы их рабочих и приятельских отношений, потому что не желала опять оказаться запятнанной связью с «сомнительными личностями».

***

      Последний, летний триместр начался двадцать второго апреля. До Белтайна оставалось чуть больше недели — а это означало, что Итачи нужно действовать быстро. У него имелась идея, как решить проблему Рабастана Лестрейнджа, и Итачи сдержанно предвкушал её реализацию. Благо Хината отвлекалась: её внимание сосредоточилось на наставнице.       Ту статью в «Ведьмином досуге» им показал Реджинальд: не хотел, чтобы сын и воспитанники узнали о ней уже в школе. Пусть он пытался держать себя в руках, в его стальном взгляде, напряжённых плечах, резких словах, в самой Ки, магической ауре, чувствовалось желание покарать того, кто посмел покуситься на репутацию его жены и, как следствие, рода.       Впрочем, этого хотелось не ему одному. После прочтения Рейнальд казался не просто похожим на отца, а его помолодевшей копией.       В отличие от них, Хината желала для наставницы не отмщения, а исцеления — это занимало все её мысли, и раз за разом сестра пыталась вывести затворившуюся в кабинете Мору на разговор о чувствах. Судя по горечи в глазах, это Хинате не удавалось.       Сам Итачи был, признаться, удивлён: он предполагал, что если у кого-то из Мальсиберов и найдутся трупы в шкафах, то это будет Реджинальд. Мора не производила на него впечатление убеждённой убийцы, но и охарактеризовать её ауру, как принадлежащую невинному человеку, не поворачивался язык. Кроме того, была одна интересная деталь: Мора полностью отстранилась от собственных эмоций по поводу случившегося и с головой окунулась в работу. Словно опустила глухой щит, отгораживаясь от всего мира, включая близких. Это в определённой мере интриговало.       Статья о Море всколыхнула школу, дав многим повод позлорадствовать. В большинстве своём злорадство было детским, пусть и не лишённым фантазии: отработанные за годы межфакультетского соперничества ходы были применены во всю ширь, смена цели на преподавателя на них мало повлияла. И если сама Мора на выпады школьников не реагировала (только Корбан Яксли заработал наказание, но он уж очень напрашивался), то Рейнальд на такой акт самообладания оказался не способен. Когда в понедельник из группы гриффиндорцев-второкурсников ему прилетело:       — Ой, смотрите, какой несчастный мальчик! Мамочка отказывается петь ему колыбельные! — Рейнальд схватился за палочку. По итогу стычки провокаторы оказались в больничном крыле, а Рейнальд получил выговор и отработку.       — Это было недальновидно, — заметил ему Итачи, когда товарищ вернулся в спальню после вечера отдирания жвачек из-под парт в классе истории магии. Бóльшая их часть была из тех, что перекрашивали языки: все пальцы Рейнальда были в синих, зелёных, розовых и жёлтых пятнах. Старый завхоз мистер Прингл ненавидел школьников достаточно, чтобы заставлять выполнять грязную работу без перчаток.       Рейнальд зыркнул на него волком.       — По-твоему, я должен это терпеть?!       — Не реагировать, — поправил Итачи. — Как минимум, не столь бурно. Если продолжишь показывать, что подобные комментарии тебя задевают, они не прекратятся.       — Хорошо, хорошо, впредь буду более сдержан! — рявкнул Рейнальд и ушёл в ванную, громко хлопнув дверью.       Но на следующий день ситуация повторилась: какие-то старшекурсники принялись при нём гадать, кого Мора приморила ради должности в Хогвартсе, — и Рейнальд бросился на них, как пёс, натравленный хозяином. На сей раз расклад был не в его пользу: один против четверых, — и Итачи вмешался. Но без применения им хитростей шиноби старшекурсники наверняка задавили бы их, если бы на помощь неожиданно не пришёл Корбан Яксли. Втроём они быстро обратили порядком потрёпанных противников в бегство. Правда, со стороны, где они скрылись, вскоре прибежала профессор МакГонагалл и устроила слизеринцам выволочку, лишила баллов и назначила наказание.       Когда профессор МакГонагалл закончила с ними и погнала Корбана на трансфигурацию, сердитый и взъерошенный Рейнальд буркнул:       — Спасибо за помощь.       Итачи пригвоздил его к месту строгим взглядом.       — Я вмешался только потому, что ты мой товарищ.       Ударил замковый колокол: до конца обеденного перерыва оставалось десять минут. Толпившиеся в коридоре студенты, с жадным интересом наблюдавшие за стычкой, словно опомнились, заторопились к лестницам и кабинетам. Посреди спешивших в разные стороны потоков только Итачи и Рейнальд не двигались с мест, глядя друг другу в глаза.       Итачи имел много чего сказать товарищу, но видел, что сейчас даже самые разумные и аргументированные предупреждения не будут им восприняты. При всей его общей покладистости, осторожности, привычке не делать ничего, что бросило бы тень на честь рода (и вызвало гнев отца), Рейнальд слишком ярко и громко злился, срываясь в необдуманные действия. Впоследствии, всё обмозговав на спокойную голову, он признавал, что погорячился, чувствовал себя из-за этого плохо и дрожал от осознания перспектив последствий — в моменте же полностью растворялся. Как в истории с проклятием Хинаты Эваном. Только на этот раз — в разы хуже.       Подобные взрывы эмоций Итачи не любил. Умение достойно переживать удары судьбы — качество, очень ценимое им, оттого поведение Рейнальда всерьёз раздражало. Обычно беспроблемный товарищ стал центром назойливого отвлечения, не позволявшего Итачи сконцентрироваться на своих делах. В те дни все глаза были на Рейнальде, а раз на нём — то и на постоянно находящемся поблизости Итачи. Такая вот обратная сторона товарищества.       Такова была обратная сторона напарничества с Кисаме. Он любил подраться, даже если в этом не было никакого смысла: боестолкновения увлекали его, радовали, утоляли жажду крови, его собственную и Самехады. Не счесть, сколько раз Итачи одёргивал напарника, предостерегал против откровенно глупых затей. Кисаме уважал его, поэтому в большинстве случаев прислушивался.       Рейнальда одёргивания не брали: он банально не оставлял на них времени, не вступая с оскорбившим в полемику, а сразу выхватывая палочку. В то же время Рейнальд считал Итачи равным, а потому не признавал за ним права давать указания, что делать, а что нет. Он мог бы прислушаться к Хинате, однако она разрывалась между учёбой, подготовкой ритуала, делами студсовета и попытками достучаться до Моры — времени на друга у неё буквально не осталось. Так что Итачи уводил Рейнальда от тех конфликтов, от которых мог; если уж стычка начиналась — старался посланными исподтишка оглушающими вывести его противников из строя до того, как появятся профессора или старосты.       И это вместо того, чтобы решать проблему Рабастана Лестрейнджа.

***

      Мора не имела привычки в будние дни наведываться в Хогсмид, но в тот вторник была вынуждена: Реджи назначил встречу. Подробностей он не сообщил: всё же такие вещи не стоило доверять птице. И пусть хотелось проигнорировать требование мужа, Мора не могла.       Несмотря на то, что вечер выдался холодным, а с неба накрапывала мерзкая морось, до деревни Мора предпочла пройтись: ей было душно в школе, среди пересудов студентов и профессоров. При встречах с ней Флитвик и МакГонагалл делали вид, что никакой статьи в глаза не видели, однако их неловкость чувствовалась; Стебль натянуто шутила о фантазии мисс Скитер; преподававшая магловедение Блейк пыталась выспросить подробности знакомства Моры с Реджи; Слизнорт вздыхал и прятал глаза, а Вектор единственный прямо ей заявил, что после прочтения статьи остался очень в Море разочарован. Из коллег только Гринграсс плевать хотел на её ситуацию; замученный и злой, он был занят чем-то своим и если и общался с кем-то за пределами классной комнаты, то только со своим внезапным любимцем Лестрейнджем. Директор Мору банально избегал.       Шагая по разбитой дождями дороге, Мора думала, насколько же проще было раньше: без Реджи и всей этой политической дряни. А может, к дракклу всё? Доработать год, родить, сдать ребёнка радостной Джемме — и обратно в Европу, в Россию, в Индию? Обратно — в науку, где подковёрной возни и ударов в спину тоже хватает, но размах у них совсем не такой? Конечно, она останется должна Мальсиберу ещё одного ребёнка — и непременно отдаст долг, только лет через десять-пятнадцать. А что? Для ведьмы и в шестьдесят родить — не проблема; а так получится хоть ещё немного пожить в своё удовольствие…       Мора нервно усмехнулась. Об этом раньше нужно было думать — теперь поздно даже мечтать. Она сглупила, соткав для мужа защиту своей магией и кровью; принеся клятву, разрушить которую может только её смерть.       Солнце давно зашло, и тучи из бледно-серых превратились в непроглядно чёрные. Ещё на выходе из замка Мора наколдовала рой небольших шаров неяркого света, и теперь они летели впереди и вокруг неё, освещая дорогу. В оставшемся позади Хогвартсе приближалось время ужина; у Моры мысли об этом вызывали тусклые приступы тошноты — то была реакция и на еду, и на скопление людей. Возможно, это из-за беременности ей впервые в жизни не хотелось на удар ответить ударом ещё более сильным; вместо этого — спрятаться ото всех, скрыться там, где её никто не найдёт, и подождать, пока непостоянное внимание толпы не переключится на чьё-то ещё выкопанное репортёрами грязное бельё.       Само наличие подобного порыва вызывало у Моры ярость пополам с желанием разрыдаться от стыда за себя. Её воспитывали сильной, несгибаемой — откуда вообще взялась подобная дрянь в голове?!       Впереди замаячили огни: Хогсмид не спал и манил путника запахами горячего жаркого и мёда, обещанием тепла и музыкой, доносившейся из «Трёх мётел». Хогсмид всегда оставался уютным, сколько бы битв через него ни прокатилось, сколько бы заговоров в нём ни зародилось, сколько бы ни свершилось предательств. Он был продолжением Хогвартса, уютной идеи всех готовой принять под крыло Пуффендуй.       На границе деревни Мора постояла какое-то время, приводя чувства и мысли в порядок. Зачем бы её Реджи ни вызвал, дело серьёзное, раз не терпит отлагательств, и не стоит саботировать его решение собственным потерянным настроением. Глубоко вдохнув, а затем с задержкой выдохнув, Мора вошла в Хогсмид и по главной улице, мимо полных народу «Трёх мётел» и закрытых магазинчиков зашагала в другой конец деревни. Там, где главная улица переходила в размытую дождями дорожку, ведущую к Визжащей хижине, стояла пекарня с примыкающим к ней небольшим кафе. Подходя к нему, Мора невольно бросила взгляд в проулок напротив. В один из осенних выходных именно здесь хаотичный радушный Пруэтт всучил ей чай и утянул к магловской приспособе для езды, на которой Гринграсс чертил защитные рунограммы: грубые, непрофессиональные, но пропитанные заботой. И Мора их правила, не скупясь на едкие комментарии касательно навыков Гринграсса, а лохматый зануда Поттер рычал на неё, чтобы не обижала его друга.       Друга. Ну надо же…       Стоило Море приблизиться, дверь кафе открылась и на порог вышел Реджи. Он был серьёзен и сосредоточен, как перед боем.       — Здравствуй, Мора. Спасибо, что пришла.       — Я не могла проигнорировать вызов главы рода, — прохладно откликнулась она, по его поведению предполагая: причина, из-за которой муж хотел её видеть, ей не понравится. — Что тебе нужно?       Серые глаза Реджи заиндевели.       — Твоё полное и безоговорочное содействие. Как глава рода я имею право его требовать, — отчеканил он и сделал приглашающий жест в сторону света у себя за спиной. Ничего не сказав, Мора вошла в кафе.       Внутри было тепло: в высоком очаге бодрое пламя лизало вишнёвые брёвна, пусть в столь поздний час заведение открыло свои двери исключительно ради их встречи. Хозяев, улыбчивой пары преклонных лет, в зале не наблюдалось, но из-за одного из столов поднялась светловолосая девица в изящной голубой мантии.       — Мора, полагаю, ты помнишь Изольду Фоули?       — Конечно, — Мора поджала губы: ещё бы она не помнила карманную журналистку, которую Реджи сосватали Трэверс и Паркинсон. — Мисс Фоули.       — Добрый вечер, миссис Мальсибер, — Фоули шагнула ей навстречу и протянула ладошку в шёлковой перчатке. Скользнув по ней взглядом, Мора пожала предложенную руку, не сняв собственной перчатки из тонко выделанной кожи. — Полагаю, вы не откажетесь от чая? Погода нынче отвратительно промозглая, а вы, я вижу, пришли из Хогвартса пешком.       — Прогулки на свежем воздухе полезны, — отмахнулась Мора, раздражаясь её напускным дружелюбием. Девица с самого начала не понравилась Море. Она словно вышла из грязных фантазий Трэверса: юная, красивая, одетая с иголочки, улыбающаяся хитро и приглашающе. Мора подозревала, именно за эти качества её и выбрали. — Надеюсь, меня выдернули из школы не ради того, чтобы выпить чаю?       Подойдя, Реджи опустил руку Море на плечо, не то поддерживая, не то сдерживая.       — Нам необходимо ответить на тот нонсенс из «Ведьминого досуга».       Первым порывом, как обычно, было отмахнуться. Но рука Реджи была такой тёплой, и Мора вновь соскользнула в свои недавние размышления. Вздохнув, она согласилась:       — Необходимо. Но странно, что я не вижу здесь Паркинсона.       — Он на другой встрече, — в тоне Реджи промелькнуло удивление сменой её настроения.       — Не беспокойтесь, я уже имела с ним предварительную беседу; мы сошлись во взглядах на линию, которой должны придерживаться, — Фоули взмахнула палочкой, и чайный сервиз с расположенного неподалёку сервировочного столика послушно взмыл в воздух. — Так всё-таки, чаю?       — Будьте любезны, — ответил за них обоих Реджи и отодвинул для Моры стул. Присев, она откинулась на спинку и закинула ногу на ногу, оценивающе наблюдая за Фоули. Та колдовала, как настоящая чистокровная: рефлекторно, не концентрируя внимание на том, что делает, но вместе с тем пассы выполняя совершенно аккуратно, даже когда взгляд соскользнул с кружащегося сервиза на заметки, разложенные на столе.       Закончив с чаем, Фоули щёлкнула пальцами — зачарованное перо взмыло над чистым пергаментом.       — Я не хочу задерживать вас дольше необходимого, поэтому перейду сразу к делу. Ещё до статьи Скитер я задумалась об интервью с вами, миссис Мальсибер… Я могу звать вас Мора?       — Можете.       — Благодарю. Так вот, я задумала интервью с вами, Мора, ещё в начале весны. Эдвард считает вас важной фигурой в разыгрываемой партии, и я с ним в этом полностью согласна. К сожалению, формат, в котором я хотела исполнить статью, является неортодоксальным для нашей газеты, а мистер Хорн, главный редактор, к сожалению, является большим противником всего непривычного. Как альтернативный вариант места для публикации я рассматривала «Ведьмин досуг» — впрочем, без особого вдохновения. Могли возникнуть вопросы касательно причин столь сильной моей заинтересованности в интервью с вами, что ради него я готова опубликоваться даже за пределами «Пророка», — она чуть вздёрнула носик, давая понять, насколько щепетильно относится к сохранению своей репутации чистой, а работы на Реджи и компанию — тайной. — В общем, идею пришлось отложить. Однако теперь ситуация изменилась. Заказавшие Скитер ту статью, сами того не зная, оказали нам услугу.       — Какую?       — Они превратили вас из потенциально интересной дамы в горячую тему, — Фоули улыбнулась лисьей улыбкой. — Знаете ли, теперь мистер Хорн жаждет эксклюзива с вами, цитата, «любой ценой».       — Замечательно, — Мора сложила руки на груди и бросила на мужа предупреждающий взгляд. — Если я узнаю, что это Паркинсон состряпал ту статейку, чтобы заинтересовать мной «Пророк»…       — Ничего подобного, — перебил её Реджи, задетый предположением.       — Уверяю вас, ни ради какой цели я не стала бы сотрудничать, даже опосредованно, с Ритой Скитер, — сказала Фоули, побарабанив обтянутыми шёлком пальчиками по столешнице. — Полагаю, у каждого из нас есть границы, пересечь которые не позволяет достоинство.       Мора хотела сказать, что думает о самом концепте наличия незыблемых границ у журналистов, однако в последний момент сдержалась. Да, девчонка Фоули продолжала ей не нравиться — при этом она до сих пор не зарекомендовала себя ни легкомысленной, ни дурой. Возможно, вопреки ожиданиям, в хорошенькой обёртке вовсе не пустышка. Пытливо сузив глаза, Мора заметила:       — Вы упоминали, что не хотите вызывать подозрений своей излишней заинтересованностью во мне. Разве сольное интервью со мной подозрений не вызовет?       Лёгкая улыбочка вновь зазмеилась на губах Фоули. Девица поняла, что Мора её проверяет, и ответила:       — У меня есть решение этой задачи, и именно оно показалось моему редактору чересчур неортодоксальным: я предложила по интервью с супругами обоих кандидатов от освещаемого мною Эссекса. Мистер Хорн на это ответил, что «Пророк» — серьёзная газета, а не платформа для публикации, цитата, «жизнеописаний каких-то дамочек». По крайней мере, таково было его мнение в марте. На прошлой неделе оно удивительным образом трансформировались в необходимость отдать мне разворот «Воскресного пророка» и позволение проинтервьюировать не только вас, но и миссис Шафик. Так что статья с ней появится в это воскресенье. С вами, надеюсь, мы успеем закончить к следующему. Вас это устраивает?       — Раз Реджинальд до сих пор молчит, полагаю, что да, — откликнулась Мора и чашкой отсалютовала мужу. Тот ответил ей строгим взглядом. — Какие вопросы будут в интервью?       — Преимущественно о вашем браке, научной работе и преподавании. Мы не хотим превращать это интервью в прямой ответ на статью Скитер. Наша цель — сконструировать собственный нарратив. Напечатанный на страницах «Пророка», он должен внушать больше доверия, чем спекуляции развлекательного журнала для дам, — Фоули извлекла из кармашка записной книжки лист и протянула Море. — Здесь план, который мы набросали вместе с Эдвардом; впрочем, он носит скорее индикативный характер. Я открыта к вашим комментариям и дополнениям.       — Мне нужно время, чтобы обдумать ответы, — сказала Мора, скользя взглядом по строчкам.       — Конечно. Однако я предложу вам не беспокоиться о точных формулировках. Дайте мне факты, а историю я расскажу сама. Консультируясь со штабом, разумеется.       — Факты я могу вам выдать хоть сейчас.       — Превосходно! — воскликнула Фоули. Щёлкнув по оперению от скуки принявшегося рисовать в уголках пергамента цветочки пера, она сказала: — Реджинальд, если вы не возражаете, нам с Морой стоит побеседовать наедине.       — Не возражаю, — ответил Реджи и поднялся.       — Итак, — протянула Фоули, когда за ним закрылась дверь, — давайте для начала поговорим о вашей семье…

***

      В качестве наказания за стычку слизеринцев отправили на третий этаж оттирать забрызганные Пивзом доспехи от грязи. Итачи воспринял это стоически и молча выполнял предписание — в отличие от товарищей по отработке.       — Это несправедливо, — ворчал Рейнальд, резкими движениями счищая грязь с латного наплечника. — Как можно наказывать нас за защиту чести того, кого оболгали?!       — МакГонагалл нас ненавидит, — буркнул Корбан Яксли, то и дело бросая взгляды за окно, из которого хорошо было видно поле для квиддича. Над ним носились фигурки в зелёной форме.       — Ну да, мы же слизеринцы!..       — Довольно, — не выдержав, вмешался Итачи. — Чего вы добьётесь жалобами в пустоту?       Корбан сердито цыкнул:       — Так нравится быть наказанным, Холмс?       — Нет. Если мы не закончим с этими доспехами до того, как вернётся мистер Прингл, наша отработка продлится в завтрашний вечер. Я предпочту провести его иным образом — а вы?       Это заставило парней замолчать и вернуться к работе.       Ужин уже миновал, но до отбоя оставалось время, и студенты слонялись по коридорам. Несколько раз кто-то проходил мимо наказанных: профессор Вектор поцокал языком, стайка когтевранок принялась перешёптываться и хихикать, а пара нагруженных учебниками пуффендуйских старшекурсников посмотрела на них, как на особо мерзкие ингредиенты для зелий. Этажом ниже, в классе сто восемь, шло заседание студсовета, и ворчал Рейнальд отчасти из-за того, что пропустил его. Итачи не пытался приободрить товарища: в конце концов, тот был виноват в бездарной трате вечера.       За недовольным сопением Рейнальда и Корбана, скрежетом доспехов, шумом воды, отжимаемой с тряпки в ведро, Итачи не сразу расслышал новые шаги.       — Привет, ребята, — подойдя ближе, Хината улыбнулась усталой, но от этого не менее тёплой улыбкой. Следом за Хинатой, держась на некотором расстоянии, тянулся Дейдара: нарочито медленно, сунув руки в карманы брюк, словно бы просто гулял. Итачи подобрался, вперил в него требовательный взгляд, но Дейдара предпочитал смотреть то на доспехи, то на квиддичное поле за окнами.       Завидев Хинату, Рейнальд встрепенулся, приосанился.       — Собрание закончилось?       — Да, я пришла пересказать тебе результат обсуждений.       — Спасибо, Хлоя, — улыбнулся Рейнальд и, поболтав тряпку в ведре с водой и моющим средством, вновь поднёс её к доспеху. — Не против, если я продолжу?       — Продолжай, разумеется…       Итачи ожидал, что Дейдара как-то это прокомментирует. Однако тот лишь хмыкнул и, пока Хината делилась с другом новостями, обратился к Корбану:       — Яксли, ты чего тренировку прогуливаешь?       — Страдаю за честь прекрасной дамы, — откликнулся пятикурсник и грустно посмотрел на поле. Дейдара ухмыльнулся.       — Рей прекрасен, спору нет, но с каких пор он твоя дама?       — Заткнись, Поттер! — огрызнулся Рейнальд, и Хината мягко коснулась его руки, прося не горячиться. Её он, как всегда, послушался и вновь отвернулся к доспеху, а Корбан ответил Дейдаре:       — Для тебя, может, после Лестрейнджа Рей и красавец, но меня не привлекает.       — Тогда чего ты вписался в драку? Уж не ради ли чёрных, как некромагический ритуал, глаз Холмса?       Итачи мрачно зыркнул на Дейдару — тот притворился наповал сражённым и, кривляясь, попятился и рухнул на широкий подоконник. Пережив короткий прилив желания выкинуть его из окна, Итачи вернулся к работе.       — И правда, ради этих глаз и не на такое пойдёшь! — двусмысленно протянул Дейдара. Устроившись на подоконнике, он прислонился спиной к стене и заметил: — К слову, Мальсибер, я в шоке от твоей сдержанности.       — Поттер, отва… Что?!       — Не думаю, что поведение Рейнальда можно охарактеризовать как сдержанное, — отрезал Итачи: ему вовсе не нравилось, какие мысли Дейдара пытался вложить в голову его товарищу.       — Правда? — Дейдара постучал костяшками по оконному стеклу. — Если бы кто-то посмел так напасть на мою мать…       От его тона даже Итачи ощутил лёгкий холодок на загривке. Корбан пробубнил что-то себе под нос, комкая тряпку. Рейнальд нахмурился.       — Защищать близких, их честь, правильно и хорошо, — посреди тишины сказала Хината, и все повернулись к ней. — Однако порой своими действиями, даже проистекающими из самых благих намерений, мы можем причинить больше вреда, чем пользы.       Дейдара оскалился.       — Вреда врагам.       — Вреда близким, — Хината спокойно встретила его горящий взгляд. — Не зная всей ситуации, принимая спешные, невзвешенные решения, легко ухудшить и без того неприятную ситуацию.       Взглянув на Дейдару, на Рейнальда, Итачи отметил, что каждый принял слова Хинаты на свой счёт. Потупившись, Рейнальд пригладил волосы и закусил губу — и наверняка под новым углом рассматривал свои действия последних дней. В отличие от него, Дейдара не смешался, наоборот, продолжал смотреть на неё самоуверенно и открыто.       — Ой ли? Когда боль угрожает дорогому человеку…       Хината зарделась.       — Есть разница…       — Никакой, — перебил её Дейдара. — Когда кому-то дорогому нужна защита, ты либо делаешь всё в своих силах, либо ты проебался, да. И не рассказывай мне про обстоятельства: с любыми последствиями можно разобраться. На крайняк, сдохнуть, пытаясь.       В коридоре повисла пауза.       — Очень оптимистичные у тебя взгляды на жизнь, Поттер, — сказал Корбан.       — Какие есть, — пожал плечами Дейдара.

***

      Разговор с журналисткой прошёл лучше, чем Мора рассчитывала. У неё даже закралась мысль: возможно, Трэверс и Паркинсон выбрали эту девчонку в качестве своего пера не за красивое личико. Фоули была внимательной и аккуратной. Она считывала реакции Моры на вопросы и старалась сгладить темы, которые той были неприятны, а в те, о которых Мора говорила с охотой, наоборот, углублялась. В завершении интервью Фоули предложила через несколько дней встретиться ещё раз. К этому времени она обещала написать черновик статьи и обсудить его с Паркинсоном, чтобы затем Мора имела возможность внести собственные коррективы, а Фоули — задать дополнительные вопросы.       — Меня это устраивает, — кивнула Мора и поднялась. — Ближе к концу недели я пришлю вам совой своё расписание на выходные: в будние дни у меня слишком много обязанностей в школе.       — Я могу подстроиться под ваше расписание, — Фоули тоже встала и вновь протянула ей руку. — Очень приятно вновь встретиться с вами, Мора.       — Взаимно, Изольда, — ответила она из вежливости, коротко коснувшись узкой ладошки, и они расстались: Фоули принялась складывать пергаменты, а Мора вышла на улицу.       К её удивлению, из темноты проулка напротив кафе ей навстречу выступил Мальсибер.       — Ты ещё здесь?       — Как видишь, — отчеканил Реджи и предложил ей руку. — Я провожу тебя обратно в школу.       «Нужно поговорить», — громко звучал подтекст. Мора не стала сопротивляться и взяла мужа под локоть.       Деревню они пересекли в молчании: музыка в «Трёх мётлах» закончилась, и жители и гости Хогсмида, расходившиеся по домам, провожали Мальсиберов любопытными взглядами. Мору они раздражали, и она так и норовила ускорить шаг — Реджи ей не позволял.       Он заговорил, только когда огни Хогсмида растворились в ночи за их спинами:       — Киллиан сообщил, что в Отдел правопорядка поступил запрос на проведение расследования в отношении тебя, — Реджи без резкости, но решительно отнял руку, и Мора вздрогнула от этого жеста. — Кто-то всерьёз поверил инсинуациям Скитер касательно твоей причастности к смертям профессора Цуфаля и того ликвидатора чар.       По спине пробежали мурашки. С нажимом помассировав лоб, Мора по возможности ровно спросила:       — Мне стоит ждать вызова для дачи показаний?       — Нет. Лукреция имела приватную беседу с Краучем, после которой он сказал Киллиану, что не собирается предпринимать никаких официальных действий против тебя.       Мора нахмурилась.       — Лукреция вмешалась?       — Насколько мне известно, по своей инициативе. И нам стоит сказать ей спасибо: как мы предполагаем, заказавшим статью очень бы хотелось, чтобы тебя вызвали на беседу в Правопорядок. Даже если бы это ничем не кончилось — сам по себе факт… — Реджи вдруг замолчал и оглянулся.       Позади них загрохотали шаги, и вскоре Мальсиберов нагнал школьный лесничий Хагрид.       — Вечер добрый, профессор! — громко поздоровался он. — И Мальсибер… Чой-то вы поздновато гуляете.       — Как и ты, Хагрид, — вскинув голову, Реджи смерил лесничего неприязненным взглядом.       — Хочу и гуляю, мне до дома недалече. Свежий воздух перед сном, вона как.       — Разве свежий? — Реджи демонстративно принюхался: от Хагрида исходил аромат дешёвого огневиски, который наливали в «Кабаньей голове».       Уловив намёк, Хагрид залился краской от кустистой бороды до шапки нечёсаных волос.       — Дык я это… вона что сказать хотел, — он повернулся к Море и посмотрел на неё с жалостью и расположением. — Несправедливо эта Скитер в вас вкогтилась. Вы хороший учитель, мне все детишки так говорят. Что в школе барагозили и домохозяйка из вас никудышная — это всё ерунда! А что вы плохое чой-то натворили… не верю я, вона как.       — О-о… — Море сделалось так неловко, что она не сразу нашлась с ответом. — Спасибо, Хагрид.       — Вы не грустите, профессор, всё хорошо будет, — лесничий наклонился и от всей души потрепал её по плечу — у Моры подогнулись колени. Реджи её вовремя поддержал и рявкнул на Хагрида:       — Держи ручищи при себе!       — Чем на меня рычать, лучше б жене доброе слово сказал, — буркнул Хагрид и продолжил путь. Каждый его шаг был как три шага Моры, и вскоре лесничий скрылся за тёмным поворотом дороги.       Мора проводила его взглядом, не способная до конца определиться, что чувствует. Порыв Хагрида смутил её — но вместе с тем и тронул. С выхода статьи никто не выразил Море такой искренней поддержки, как школьный лесник своими неказистыми словами…       Реджи развернул её к себе. Они остались одни на дороге, только зачарованные огни роились вокруг, и в их свете Мора хорошо видела лицо мужа. Хорошо видела — и испугалась выражения, застывшего на нём.       — Трэверс сейчас в Германии, ищет хвосты. Однако… я не могу ждать до его возвращения, — его пальцы сильнее впились в плечи Моры. — Надеюсь, ты понимаешь: мне не доставляет никакого удовольствия задавать тебе этот вопрос. Есть ли в спекуляциях Скитер правда?       Мора приложила максимум усилий, чтобы выдержать его взгляд, и резко контратаковала:       — Серьёзно, Реджи? Ты в самом деле у меня это спрашиваешь?       — В самом деле, — его голос звенел сталью и магией. — Отвечай мне.       Он приказывал как глава рода… нет, как хозяин Моры.       Воспоминания заметались, предлагая себя господину, и он ухватился за те, которые Мора старательнее всего отталкивала от поверхности сознания, в последние дни особенно: те, что были скованы обетом неразглашения.       Мир помнил их клятву, произнесённую перед Йолем, и магия подкрепила требование Реджинальда. Его воля вторглась в разум Моры, проломила данный чужаку обет, и частички стены разлетелись по всему внутреннему миру Моры, раня осколками. То была оглушающая боль, слишком сильная для осознания — Мора закричала, но звука не было.       …Тишина, безлунная ночь, спящий лагерь. Мора раздражена, оторванная от перевода сложнейшей рунограммы, а выдернувший её для разговора за палатками Хайнрих Гартман пышет энтузиазмом.       — Ну же, соглашайся! — шёпотом восклицает он, стискивая на уровне груди кулаки и блестя глазами. — Мы — лучшие в группе и сами можем обследовать этот курган! Представляешь лицо Цуфаля, когда мы утром принесём ему сундук добычи?!       Мора смотрит на Гартмана, на его мужественное лицо с правильными чертами, от возбуждённого предвкушения, охватившего молодого мужчину, ставшее ещё красивее, — и к раздражению в ней примешивается капля азарта. В конце концов, они и в самом деле лучшие в группе; уже работали дуэтом несколько раз с неизменным успехом; а утереть нос старому снобу Цуфалю было бы ох как приятно!..       …Они крадутся через подземный зал, держа палочки наготове. Коридор за коридором — вглубь кургана, созданного чародеями древности. Отовсюду веет смертью и запустением, но Мора уверена в себе, как и шагающий первым Гартман…       …Многие волшебники считают защитную магию пассивной. Однако она такая не вся.       Окрылённый лёгкостью их продвижения, Гартман делает шаг без проверки. Камень под его ногой вспыхивает мертвенным светом рунограммы — и нет ничего пассивного в сизой паутине, в считанные мгновения обвивающей ликвидатора и забирающейся под кожу, причиняя невообразимую боль. Гартман орёт и молит о помощи. А Мору охватывает ступор. Она не может пошевелить и пальцем. Секунда — и сизая паутина растворяется, и Хайнрих Гартман вместе с ней…       Мальсибер отпустил её разум, и Мора ощутила, что плачет. Чувство, это всепожирающее чувство стыда за себя, которое она годами запихивала подальше, вырвалось из клетки, и Мора порывисто спрятала лицо в ладонях, сотрясаясь рыданиями.       Та статья не врала: Мора была виновна. В самонадеянности и беспечности, стоивших жизни парню, единственным грехом которого было желание впечатлить её своей удалью.       — Мора, — тихо позвал Мальсибер; в его голосе звучало осторожное облегчение. — Что насчёт Цуфаля?       Она помотала головой. А затем нервно засмеялась.       Мальсибер дёрнул бровями; его облегчение стремительно сменялось тревогой.       — Что?..       — Смотри, — прошипела Мора, отнимая от лица ладони. Шагнув ближе, почти вплотную, она впилась взглядом в глаза мужа. — Смотри, мой господин.       И он это сделал.       Эти мысли и воспоминания, целый ворох, она отдала легко. Профессор Ирмингар Цуфаль был немец, чистокровный и самовлюблённая тварь, но гений своего дела. На излёте прошлого века он преподавал в Дурмстранге и был одним из редких учителей, кого ничуть не беспокоил набиравшийся знаний запретной магии, сил и жестокости юный Геллерт Гриндевальд. Наоборот, Цуфаль вплоть до двадцатых годов не стеснялся сообщать, что считает Гриндевальда одним из способнейших своих учеников, а администрацию Дурмстранга — ослами, отвернувшими от школы такой талант. После того, как Гриндевальд начал активно выступать, Цуфаль резко сменил риторику и всем сообщил, что всегда видел дурные наклонности мальчишки. Когда же война разгорелась и обе стороны конфликта пришли к нему с предложениями сотрудничества, Цуфаль всем покивал — и исчез в никуда на добрые двадцать лет. Вернулся в Германию он в сорок шестом и немедленно откликнулся на запрос Международной конфедерации магов о помощи в усилении защиты Нурменгарда; все стражи тюрьмы до сих пор носят обереги его авторства.       После возвращения Цуфаль глубоко ушёл в науку. Его особенно занимали германские и кельтские талисманы, и ради получения большего количества образцов он перетряхнул не одну родовую коллекцию. Фамилия у него была старая и уважаемая, а младший брат погиб в войне с Гриндевальдом, поэтому Цуфалю редко отказывали. Так он и познакомился с тётушкой Катрионой, у которой взял «на время» целую шкатулку оберегов и вернул только после того, как тётушка прислала ему под видом нового образца портал, который переместил Цуфаля пред её грозовые очи. В замке Бёрков Цуфаль прогостил две недели и так замечательно за это время спелся с тётушкой Катрионой, что без вопросов согласился взять под своё научное руководство Мору.       Долгое время ей было плевать на прошлое и делишки куратора: после раздора с мужем Мору занимала лишь наука, практика артефакторики и исследования. Так было до гибели Хайнриха Гартмана.       Сложно представить, какой бюрократический ад вызывает смерть члена экспедиции на раскопках. Профессор Цуфаль был не любителем бюрократии, а потому предложил притвориться, что ничего не было, и стряс с Моры обет неразглашения. Гартман ночью получил письмо и неожиданно уехал. Куда? Никто не знает. Может, домой. Может, к подружке. Может, к взрывопотаму на рога. Это главу экспедиции не касается.       Ведь, помимо всего прочего, выходило, что именно Цуфаль не досмотрел за младшими участниками экспедиции.       Из-за шока Мора не обратила на это внимания, но, заставив её поклясться ничего не говорить о случившемся, комплементарной клятвы Цуфаль не принёс. Следовательно, он мог — о чём не преминул сообщить Море по возвращении экспедиции — распорядиться знанием на своё усмотрение. Мог сохранить. А мог доложить, куда следует, что Мора ушла посреди ночи в курган с парнем, который был в неё влюблён и сильно тем раздражал, а вернулась одна. Он вообще много чего мог: например, похоронить шансы Моры построить научную карьеру. И не нужно угрожать карой тётушки: леди Бёрк просила передать, что не станет прикрывать племянницу, ведь та и не Бёрк вовсе, а Мальсибер теперь. Разве что Мора одумается, избавится от «балласта» и вернётся в лоно семьи…       Тётка всегда хотела, чтобы после её смерти титул и всё, прилагающееся к нему, унаследовала именно Мора, а не её старший брат. В методах давления она не была щепетильна.       И Мора воспользовалась её уроком. Любимая племянница леди Бёрк, она благосклонно принималась в чистокровных домах Германии — и как-то раз на закрытом вечере поделилась мнением, что Цуфаль прикарманил артефакты, которые вроде бы взял только на время в научных целях. И добавила, что после гибели Гартмана Цуфаль сделался нервным, взялся проводить инвентаризацию своих коллекций и несколько раз посещал Гринготтс. «Точно так же он вёл себя в двадцатых перед тем, как исчезнуть», — вспомнили чистокровные — и эта параллель им не понравилась. Ведь у них, древних магических родов, которые здоровье и жизни лучших своих представителей положили на борьбу с Гриндевальдом, какой-то отсидевшийся неизвестно где человек взял семейные артефакты и не отдаёт; более того, явно готовится вновь бежать неизвестно куда.       Не прошло и недели — лаборатория Цуфаля взлетела на воздух.       Департамент правопорядка Министерства магии Германии не стал даже говорить с Морой — сразу же пошёл трясти собственных чистокровных, но где-то там расследование и увяло. Официально дело так и осталось нераскрытым, однако общество осталось в полном убеждении, что Ирмингара Цуфаля настигли грехи прошлого.       — Об этом я не жалею.       Мальсибер отпрянул от неё, бледный, как мел. Отвернувшись, Мора обхватила себя руками за плечи, давя новые слёзы: слёзы ярости, направленной на себя. Как могла она, приведшая двух знакомых людей к страшной гибели, теперь желать скрыться и переждать разыгравшуюся над её головой бурю?! Почему ещё не отправила этой Скитер анонимный подарок — подобный тем, что ей самой слали после статьи экзальтированные дамочки, только более профессиональный? Почему не вытрясла из Паркинсона имя заказчика и не ответила на удар собственным, более сильным, не ранящим сердце, но дробящим в порошок кости?!..       Поверх её рук легли сильные руки мужа. Мальсибер прижал её спиной к своей груди в твёрдом объятии — Мора ощутила, как мощно, гулко бьётся его сердце.       — Всё в порядке. Мы разберёмся.       — Я знаю. Но…       — Мне всё равно, что ты сделала. Я люблю тебя, — он поцеловал её в макушку, крепче прижимая к себе. — Мне нужно было узнать, есть ли угроза для рода. А со всей этой мелочью мы разберёмся. И я клянусь: однажды я принесу тебе сердце того, кто посмел напасть на тебя.       Стиснув себя под его руками, Мора улыбнулась сквозь слёзы.       — Я не хочу такого подарка. Я хочу держать тебя за руку, когда мы вместе настигнем врага, — она чуть-чуть повернулась, ловя его взгляд. — И, Реджи… Я тоже тебя люблю.