***
Место, куда привёл славянку и отца Росс, Польше понравилось: аккуратный ресторан в модернистском стиле, опрятный и лаконичный. Персонал знал своё дело, незаметный и почтительный. Блюда на вкус соответствовали цене: и выглядели аппетитно, и вкусом оставляли положительное впечатление. Но только это и стало ложкой мёда в бочке дёгтя для Польши, ведь СССР вовсе не собирался отступаться от своего. — Ладно, политика есть политика, я уже давно не играю на этом поприще существенной роли. Тем не менее, я не думаю, что обычаи изменились до неузнаваемости со времён моего ухода. В такое-то время, страны, входящие в ЕС, разве не должны держаться вместе? — Сейчас в этом нет нужды. К тому же, будь всё, как вы говорите, разве России не следовало бы уехать в блок СНГ? — Польша даже не удосужила старшего русского взглядом, спокойно разделывая говяжий стейк. — Хмм, резонно. Вот только, во всяком случае, вам и вашей «компании» стоило предупредить Россию о намечающемся визите несколько раньше, чем за пару дней. Это с вашей стороны выглядело, как минимум, некомпетентно, — Союз наколол дольку кабачка на вилку, скрипнув ей по тарелке чуть громче, чем требуется. — Быть может, вам никогда не доводилось сталкиваться с ситуацией, когда необходимо срочно прибыть в какое бы то ни было место. Я посвящу вас: тонкости этикета могут остаться в стороне в такие моменты. — Надо же. И куда, позвольте спросить, вы так торопились? — Союз ехидно изогнул брови. — На книжный фестиваль, как я уже говорила, Рейх… — Да, да, эту байку я слышал. Я спрашиваю о другом. Куда вы на самом деле так спешите? Польша удручённо вздохнула. Союз медленно, но верно подогревал в ней раздражение своим допросом. Не стоило соглашаться на обед. Россия, кожей ощутив повисшую в воздухе угрозу, постучал ребром вилки о резную тарелку. — Нет закона, запрещающего странам посещать фестивали и участвовать в них. Мы, знаешь ли, отец, тоже несовершенны и можем не укладываться в рамки времени. Я считаю, к госпоже Польше не может быть претензий. Тема закрыта, — довольный тем, что сумел остановить ссору, Росс никак не ожидал услышать от отца: «Пхех, зелень молодая ты ещё, Росс. Быть не может, чтоб нацист и полячка вместе спелись. Скорее луна оземь ударится. Ты лучше почаще проверяй карманы, вот тебе мой совет.» Союз смотрел Польше прямо в глаза , будто пытаясь добраться до подноготной её разума через них. Девушка не подала виду, что её хоть как-то смущает этот взгляд. Она смотрела в ответ твёрдо и холодно. Как тогда на допросе, где Союз допытывался на счёт внезапно пропавших важных бумаг. — Отец, я сказал, тема закрыта. Прекрати видеть во всех подряд врагов, — Россия уже и сам пожалел, что пригласил на обед их обоих. — Это бесполезно, Россия. Легче переубедить осла, — полячка подняла бокал с вином и сделала глоток. — Легче строить мелкие интрижки за спинами тех, кому не можешь сказать ничего в глаза. Да, Ласточка? — Советы оскалился. Польша вздрогнула, вот этого терпеть она точно не собиралась. Она поставила бокал на стол, с желанием прямо тут рассказать России о грязных тайнах его отца, чтобы этому усатому таракану стало стыдно и погано на душе. «Не я одна имею секреты.» — Отец! — вдруг повысил голос Росс. Союз и Польша тут же обратили на него внимание. — Я дважды сказал, тема закрыта. Всё. С меня достаточно. Я попросил тебя по-человечески вести себя нормально и не портить мои отношения с западом. — Ох, так значит, это я всё порчу?! Ну, конечно, родной отец ведь только и желает, что испоганить сыну жизнь! — зарычал Советы. Россия мрачно глянул на отца и поднялся с места. Парень подошёл к Польше, до этого молча созерцавшей сцену семейной ссоры, и протянул ей руку. — Извините ещё раз, Польша. Моя вина в том, что вам приходится это терпеть. Давайте, я отведу вас в другое место. В место, где не будет личностей, не умеющих держать язык за зубами, — последнее Россия прошипел, зыркнув на отца исподлобья. Польша быстро смекнула, что конфликт идёт к продолжению, судя по тому, как растерянно изогнулись брови Союза. Она взялась за любезно поданную Россом руку и вышла из-за стола. Россия молча увёл девушку из ресторана, ни разу не обернувшись на отца. Выйдя из ресторана, Польша тяжело выдохнула и зажмурилась, чтобы успокоить раздражение и не наговорить России всякой дряни о его отце. Всё дело пошло к коту под хвост. Ещё и этот усатый Советский таракан ей нервы расшатал до предела. На кой чёрт Россия его вообще пригласил? Неужели он настолько наивен, чтобы решить, что за один обед мы отпустим друг другу все обиды и начнём обсуждать современное искусство, ласково улыбаясь друг другу? Нет. Нам нужно с десяток совместных ужинов, долгих диалогов, чашек кофе, этой треклятой водки, сигарет; сотни минут длительного молчания, чтобы хоть немного отпустить друг другу обиды прошлого. — Польша, я хочу извиниться перед Вами ещё раз. За краску, за отца, — Россия открыл дверь затонированного автомобиля, напрягая спину и с искренним сожалением опуская глаза вниз. Польша ощутила укол совести. Она будет обманывать этого наивного мальчика? Врать ему? А потом? — Благодарю за предложение, Россия, но я уже сыта, — безумно хотелось добавить: «по горло», — боюсь, десерт в меня попросту не влезет, — Польша улыбнулась и села в машину. Россия кивнул и пристроился рядом с ней. — Я отвезу Вас, куда скажете. Назовите адрес водителю. — Ох, адрес, — Польша зажмурилась и постучала пальцем по виску, пытаясь вспомнить, где останавливалась в прошлый свой визит и, добавив голосу уверенности, назвала адрес какого-то отеля. Водитель кивнул и сразу тронулся с места. Вечерняя Москва была роскошна и хороша. Всё цвело, и нежно-розовый закат обволакивал сочным цветом абсолютно всё. Даже через тёмное стекло, только от мелькающих вывесок на русском языке и красивых высоток можно было получить эстетическое удовольствие. Россия же смотрел словно не в окно, а в само стекло. И неожиданнее всего было услышать его тихий и спокойный голос. — Знаете, Польша, день выдался сумбурным и малоприятным для нас обоих. Признаюсь, что именно вот такие разговоры с СССР выматывают меня сильнее любого консилиума. Я всегда придерживаюсь того мнения, что каждый правитель совершает ошибки за время своего правления, и, на основе печального опыта, стоит делать выводы и идти дальше. Но имеет ли смысл жить событиями прошлого и не замечать настоящее? Хотелось бы услышать Ваше мнение, — Россия повернул голову в сторону Польши, позволив ей рассмотреть его серьезное и усталое лицо. Польша глубоко удивилась тому, как легко он высказал свои мысли малознакомому государству. И как тот явно глушит в глубине души детскую обиду на строгого отца. Она постучала ногтем по кожаной сумке, не решаясь взять эту обиду за основу сближения. Ведь мнение у неё имеет иной характер, который больше подходил к мнению СССР и вообще к любому пережившему войну государству. Ему, мальчику, родившемуся после всех войн, после всех тех кошмаров, легко так рассуждать с напускной мудростью взрослого. Но нужно было расположить парня к себе и Польша, придушив совесть, добродушно улыбнулась. Пора побыть актрисой. — Россия, не все способны забыть события, причинившие им боль. Такое остаётся отпечатком на доверии стран десятки лет. И больше. Да, ты безусловно прав, на ошибках нужно учиться и уметь не совершать их из раза в раз. Хотя, судя по моим ошибкам... как я только не расшибла лоб об эти грабли. Наверняка вмятина осталась, посмотри, есть? — Польша коснулась пальцем лба, чем вызвала тихий смешок Росии. — Нет, конечно, нет, — отрицательно покачал головой Росс, ощутив приятное волнение в груди. Небольшие шутки отлично разряжают обстановку. Вот уже Россия улыбнулся и сомкнул руки в замок на коленях, сняв с себя напряжение. Польша выпрямилась на сиденье и быстро уловила изменения в собеседнике. Пора проявить чертов материнский Инстинкт. — Хочу отметить, как вы с Варшавой похожи, — как бы невзначай бросила она, чем удивила собеседника. Он явно не ожидал ответного откровения. — И чем же? — Удивился русский, изогнув брови. — Он молод, в нём бурлит кровь, он хочет перемен, новых событий, новой политики. Я, как, в первую очередь, его мать, поддерживаю начинания сына. И сама стараюсь меняться и быть более прогрессивной. Мои перемены, сегодняшние поправки — тому доказательства. — Вы, наверняка, прекрасная мать, Польша. Теперь я даже немного завидую городу, — пошутил Россия, наслаждаясь неформальной атмосферой в общении с европейской страной, которой уже очень давно не было. "Было бы чему завидовать," — про себя съязвила и закатила глаза Польша. Но в слух она сказала совершенно другое, с мягкой улыбкой, опустив глаза в засохшие капли краски на коленях. — Спасибо за комплимент, Россия, — она дотронулась рукой до сжатого запястья парня и зацепилась взглядом за серебристые наручные часы, которых за рукавом пиджака не было видно. Они показались Польше любопытными и знакомыми. Стоп. Странно, почему знакомыми? — Будем считать, что мы положили начало дружеским отношениям между нашими странами, — произнёс Россия, улыбнувшись ласковой улыбкой славянке и накрыв женскую руку своей. Легонько так накрыл, словно руку хрупкой женщины. Машина остановилась рядом с отелем, и Польша решилась на последний жест перед уходом. Коронный в голову, как бы она сама сказала. — Тогда этот эпизод в исторической биографии будет считаться самым спокойным за последние десять лет. Доброй ночи, Россия, — перед тем, как покинуть машину, она по-матерински погладила парня по плечу, как бы смахнув осевшие пылинки на пиджаке, чем вызвала в душе России приятный мальчишеский отклик.***
Тем временем, пока Польша активно располагала к себе Россию, её попутчики, с гораздо меньшим энтузиазмом, проводили время на книжном фестивале. — Как вы можете описать своё настроение от присутствия в России? — Нейтральное. — Вы можете прокомментировать своё отношение к мероприятиям, посвящённым празднику девятого мая? — Без комментариев. — Чувствуете ли вы вину, находясь здесь, в Москве? — … — Рейх тяжело вздохнул. Битый час его донимали вопросами местные журналисты и с каждой минутой их вопросы становились всё более наглыми и бестактными. И, если в самом начале фестиваля эти люди ещё имели совесть задавать вопросы, собственно, о его участии на фестивале, то теперь всё это больше напоминало публичное унижение. Причём немец отлично видел периодически неловко топчущихся за спинами журналистов других участников, очевидно желавших подойти и посмотреть его книги, но не имевших такой возможности ввиду затянувшегося недоинтервью. Хоть бы о книгах спросили или они сюда документалку снимать приехали? Будто ему осталось, что скрывать, после Нюрнбергского процесса. ГИ, естественно, не мог не заметить раздражение сына от сложившейся ситуации. Изначально, старший немец полагал, что любимое занятие поможет Рейху раскрепостится в его присутствии, но тот, казалось, только обрастал новой ледяной коркой. «Просто стой рядом и не мешай», — сын сказал ему это перед открытием фестиваля. Империя, скрепя сердце, кивнул, принимая условия, внутренне поникнув ещё сильнее, чем с утра. Его до сих пор не отпускали мысли о Польше, более того, они будили в нём страх и неуверенность. Единственной его надеждой отвлечься от самопоедания было совместное времяпровождение с Рейхом. Но сам нацист, кажется, вовсе не был рад сложившейся перспективе, предпочитая игнорировать присутствие отца. ГИ нахмурился. Он явно видел, что сын попал в ловушку прессы, да и старшего немца тоже весьма возмущали столь бестактные вопросы журналистов. Вознамерившись остановить этот цирк, ГИ внимательно осмотрел площадь ангара, выделенного под фестиваль. Взгляд вдруг зацепился за необычное столкновение интересов. — Ты паскуда, Сайгак! Твои подписчики вообще в курсе, что ты воруешь мои курсы и пишешь по ним книги?! — Да кому сдались твои курсы?! Моей аудитории давно известно, какую муть ты продаёшь, я даже расследование отснял! Иди полюбуйся, если ещё не видела! — метрах в пятнадцати от их с Третьим стенда, разворачивался нешуточный скандал. И, хоть значение большинства произнесённых этими людьми слов так остались для Империи загадкой, он не медля ухватился за представившуюся возможность. — Господа, я ни в коем случае не сомневаюсь в вашем профессионализме, однако, что-то мне подсказывает, что происходящее в нескольких стендах от нас может подогреть интерес людей больше, чем мы, — ГИ махнул рукой в сторону конфликта, стремительно набиравшего обороты. Журналисты вдруг всполошились и с возгласами: «Сенсация! Это же Сайгак и Моника! Наши рейтинги взлетят до небес!», спешно унеслись в указанное место, наконец оставляя немцев в спокойствии. ГИ, еле сдерживая внутренний восторг от удачно провёрнутой задумки, обратил сияющий взор на сына. Рейх облегчённо тёр переносицу, искренне радуясь тишине. Империя решил заявить о себе. — Пресса, однако, ничуть не изменилась. Как была назойливой мухой, так ей и осталась, — осторожно высказался ГИ. Третий отнял руки от лица и положил их на стол, полуобернулся на отца, оценил его настороженным взглядом и, хмыкнув, опять отвернулся. Германская империя явственно испытал укол разочарования, растерянно пытаясь понять, что же он делает не так, как вдруг… — Ладно, признаю, ты менее бесполезен, чем я думал. Империя физически не смог удержать восторженную улыбку, расцветшую, как подснежник, на его до того угрюмом бледном лице. Он выиграл этот бой! Это явно хорошее начало, сейчас главное не допустить новых ошибок. Окрылённый успехом, ГИ снова начал внимательно оглядывать окружение, выжидая подходящего момента. К Рейху медленно, но верно потянулись покупатели, интересуясь исключительно его работами. Третий окончательно расслабился и довольно миролюбиво общался с людьми, отвечал на вопросы и ставил автографы на продаваемых экземплярах. Кажется, ему действительно нравилось неравнодушие людей к его творчеству. ГИ же ощущал себя настоящим охотником, выманивающим добычу. Настолько аккуратным в обращении он, пожалуй, не был ещё ни с кем. — … Вы знаете, мне так запал в душу момент, когда Томас отдёрнул шторку ванной и увидел внутри неё труп своей супруги! Брр! Меня аж всю до мурашек проняло, настолько неожиданным и детально описанным он был, — вдохновенно поделилась своим впечатлением об одной из книг Третьего молодая девушка, заметно мандражируя в присутствии стран. Рейх самодовольно улыбнулся и слегка склонил голову, дабы скрыть лёгкий румянец, но от внимательного глаза Империи так просто ничего не спрячешь. — О, вы забыли упомянуть про сцену с вервольфом. Я был поражён, когда узнал, что неуловимый убийца всё это время был оборотнем! — заметил ГИ, и девушка тут же с энтузиазмом подхватила. — А как же! Я сама была готова визжать, когда тайна стала явью! А финальная битва между детективом и оборотнем чего стоит! Как вам только в голову приходят все эти идеи? Рейх гордо приосанился и окончательно погрузился в диалог, не замечая, что, параллельно с читательницей, обсуждает сюжет и с отцом, чем бессознательно приносил последнему радость. — Подумать только, что за замечательная идея: организовать сборище популярных писателей для того, чтобы дать возможность массам увидеться с творцами вживую. Я могу даже предположить, будь нечто подобное во времена моей молодости, такие ангары были бы заполнены до безобразия, — поделился ГИ с сыном, оставившим очередную подпись на проданной книге. — Конечно, в те бородатые времена творили истинные гении слова. Думаю, я бы и сам встал в очередь в числе первых, имей они возможность участвовать на фестивалях, — спокойно ответил Рейх. — А как ты… Открыл в себе страсть к прозе? — Империя присел на стул, ненавязчиво приблизившись к собеседнику. Тон его голоса выражал потаённое участие и внимательность. — Как открыл… Пф, ничего я не открывал. После работы уставший домой приходил, садился заполнять документы, к ночи, как перед глазами от напряжения мухи скакать начинали, так я от безысходности в черновиках ручку расписывал. Однажды под утро, наткнулся на свои ночные каракули, вчитался… Ну и, в общем, понравился мне мой полуночный бред. Я его отшлифовал позже, на досуге, добавил сюжет, разукрасил деталями… так и повелось: пишу ночью, правлю днём, — младший немец снова отвлёкся на очередного покупателя, а ГИ задумался, переваривая услышанное. Неужели сын сейчас, в самом деле, был с ним откровенен? Империя аж закусил щёку от тихого восторга, и, чтобы не выдать себя, принялся рекламировать рейховские книги прилипшим к их стенду зевакам. — …Что подтолкнуло тебя к продаже книг? — стоило довольным покупателям уйти в закат, ГИ продолжил наступление. — А что обычно толкает людей на это? Конечно же, желание быть признанным публикой. Творец не может существовать в вакууме, лояльная аудитория необходима ему, как воздух, — Рейх устало размял плечи. ГИ понимающе усмехнулся. — А ты любишь внимание, — заметил Империя. — А кто не любит? — парировал Третий. Его, отчего-то, совсем не раздражала компания отца, словно он позабыл, кто именно сидит рядом с ним. Удивительно, но совсем не хотелось препираться и спорить. Мотнув головой, Рейх перевёл взгляд на опустевшие коробки, до этого доверху набитые книгами, и вдруг просиял лицом. — Ха! Да, я обожаю внимание, особенно, когда оно выражается так! — Третий торжественно продемонстрировал отцу пустой прилавок. Империя шутливо поаплодировал, испытывая внутренний трепет от ярко выраженной радости сына. — Да, да. Я мастер, я знаю, — вздёрнул подбородок в лёгком, приятном смущении Рейх. ГИ не мог перестать смотреть на сына. Настолько по-детски непосредственно тот выглядел. И тут старшего немца будто накрыло неким воодушевлением. Перед глазами замелькали образы из далёкого прошлого. Его сын, его мальчик прямо перед ним и так счастлив с виду. Рука будто сама собой потянулась к чужой голове и ласково растрепала идеально уложенные локоны. Такие мягкие и родные… Рейх, ощутив внезапное вторжение в личное пространство, вздрогнул и немедленно отстранился, с осторожностью уставившись на родителя. Уютная атмосфера вмиг рассыпалась, как карточный домик. ГИ, очнувшись от случайного наваждения, нервно сглотнул и неловко улыбнулся, как бы прося о снисхождении. Судя по выражению лица сына, тот был готов разразится гневной тирадой, Империя явно поторопился с нежностями… Уже приготовившись к очередному выяснению отношений, ГИ, однако, был поставлен в тупик реакцией сына: Рейх в возмущении открыл рот, но, секундно обдумав что-то, тут же его закрыл и отвернулся, громко фыркнув, но так и не проронив ни слова. ГИ глупо хлопнул глазами, в душе расползся гнусный осадок. «А чего ты ожидал? Всерьёз полагал, что бесполезной болтовней можно заслужить прощение сына? Если так, ты ещё более жалок, чем кажешься», — сердце пропустило удар, почему ОН опять вмешивается в жизнь ГИ?! «Убирайся из моей головы!» — яростно крикнул во тьму своего сознания Империя, но, разумеется, мысленно. «Глупец, неужто до сих пор не понял, что кричать бесполезно?» — гадко усмехнулся ОН. Германская империя сжался, внутри понемногу зрела паника. — «Той полячке, между прочим, даже пришлось указать тебе твоё место. Позор.» «Заткнись!» — мужчина заозирался по сторонам, выискивая взглядом выход. Ему срочно нужно выйти отсюда. Выйти. Выйти, выйти, выйти… — Эй, ну ты чего там застрял? — недовольный голос сына подействовал отрезвляюще. — … А? — назойливый голос пропал, а вместе с ним разжались и тиски паники. ГИ недоумённо обернулся на сына — оказывается, тот уже давно собрался и ожидал только отца. — А-а… Прости, я задумался, — Империя медленно отходил от приступа; никогда прежде он не был настолько рад голосу сына. Рейх только хмыкнул. Улица встретила ГИ блаженной прохладой, приглушившей отголоски паники окончательно. Третий Рейх шёл рядом с ним, в безмолвии. Империя периодически поглядывал на него, не зная, как теперь подступиться. Ещё несколько минут назад он почти мог праздновать победу, сын был так близко… Но, естественно, ГИ не мог не испортить настолько важный момент и теперь явственно чувствовал, как безжалостно обрушился в пропасть этот хлипкий мостик между ним и сыном, который он с таким трудом строил на фестивале. Ещё и это «жди» от Виктора… Да Германская империя только и занимался всю жизнь тем, что ждал! От несправедливости судьбы хотелось выть. — Не смотри на меня так, — вдруг негромко начал Рейх. — Ты сам выбрал путь одинокого монстра, уничтожая всех, кто мог тебе помешать. — Это не так, — Империя тут же поспешил объясниться с сыном, стараясь широкой улыбкой придать уверенности своим словам. — Монстр, которого вы все видели, был создан не мной, он ненавистен мне не меньше, чем вам. — Не тобой? А кем же тогда? Давай, мне очень интересно узнать, по чьей вине я рос без отца, — холодно надавил на больное Третий. — Я… — слова чуть было не сорвались с губ, но ГИ вовремя прикусил язык. — Да, ты абсолютно прав. Во всём виноват только я, — даже сыну он не может открыть эту грязную правду. Особенно сыну. Он поклялся защитить своего мальчика от НЕГО. Но, видать, он настолько никчёмен, как отец, что даже этого сделать не смог. — Пфф, что и требовалось доказать, — с видом знатока, ничуть не удивившись, Рейх кивнул головой.***
Проводив взглядом машину России, Польша закурила сигарету и медленно пошла по улочке, нацепив очки, чтобы походить на прохожих девушек и окончательно слиться с толпой. Лёгкие наполнялись осадком, а голова медленно и лениво анализировала события дня под гул машин и толпы. Не только связанных с Россией, но и с другими. Итог был один: она — лживая и лицемерная женщина, которая врёт окружающим. Врёт России, врёт ЕС, врёт всему совету организаций, и, что самое обидное, она солгала самой себе. И она знает, в чём именно. И чем дальше, тем хуже. В кармане пиджака завибрировал телефон. Пришло сообщение. От них. Без промедления, Польша достала телефон и, нервно затянувшись поглубже, на выдохе прочитала короткое сообщение: «Добрый вечер, дорогая коллега. Сегодня у Вас появится возможность узнать поближе членов нашей команды. Если это заинтересовало Вас, то идите по адресу, указанному ниже. Польша не сдержала истеричный смешок и повернула голову в сторону, чувствуя, как в животе запорхал ворох бабочек от волнения, а сердце забилось чаще. Это вообще безопасно, идти к ним, не предупредив никого? Абсолютно! Но другого выбора не было. Сообщение отправить нельзя. Узнают. Нужно идти, чтобы наконец сдвинуться с мёртвой точки хоть куда-нибудь. И, затянувшись в последний раз, дрожащими пальцами она выкинула бычок в урну и посмотрела маршрут. Изучив карту, она подняла брови в изумлении. Это место было буквально в нескольких метрах. У магазина цветов за углом. Это насторожило. Они знали, где она, или это всего лишь совпадение? Хотелось верить во второе. — Прошу прощения великодушно, огонька не найдётся? — сбоку вдруг возникла какая-то девушка с сигаретой за ухом и руками в карманах куртки. Польша пренебрежительно покосилась на незнакомую малолетку, но протянула зажигалку. Курящий курящему должен помочь, в конце концов. Она ей не мама. Хотя, по мнению Польши, девица была уж больно молодой, для курения. Сколько ей? Двадцать от силы, если не младше. Сейчас девушки перестали выглядеть на свой возраст. Когда незнакомка склонилась и оградила пламя ладонью, чтобы прикурить, Польша оценила внешний вид девушки повнимательней. Чёрное кудрявое каре с челкой, косуха, джинсы. Ничего примечательного. Обычная девочка. Единственное, что не понравилось Польше в ней, так это оценивающий и насмешливый зелёный взгляд с её стороны. Пришлось подавить спонтанное желание клацнуть защёлкой прямо перед её носом. — Красивая вещица, муж подарил? — девушка вдруг выхватила зажигалку из рук Польши, клацнув защёлкой. Польша дернула уголком губ. Вот же малолетняя нахалка! — Нет. Сын. Попрошу вернуть, — процедила Польша с нарастающим внутри раздражение и медленно протянула ладонь, выдержав испепеляющий взгляд. Девица щёлкнула защёлкой и небрежно отдала вещицу. Ну вот как не дать затрещину этой малолетке?! Польша уже хотела было уйти, стиснув зубы. — М! Ах, ну да, конечно. Как я могла забыть, что у Польши есть взрослый сынишка, — выдала ехидно девушка, выдохнув клуб дыма и направившись дальше. Польша оцепенела. Брюнетка остановилась через пару шагов и кивнула вперёд, давая понять, что стоит идти с ней. Польша нахмурила брови и, поравнявшись с ней, не поворачивая головы спросила: «взломщица?» на что получила насмешливое: «Она самая.» — Куда мы идём? — коротко спросила Польша без лишних расшаркиваний, чем приятно удивила курящую брюнетку. — А что? Боишься? — с животным огнем в зелёных глазах спросила девица, оскалившись, — да не парься, не на расстрел веду. Поступило предложение познакомить тебя с нашими, чтобы показать доверие. Выпить хочешь? Мы собираемся сегодня хорошенько надраться, чтобы отметить успешно выполненное задание. — Какое? Публичное унижение Америки? — холодно уточнила Польша, заметив на углу припаркованный чёрный байк, обклеенный стикерами и наклейками. Это её? Боже, так команда взломщиков, которая держит государства за яйца, это просто кучка бунтарей-малолеток, серьёзно? Польша еле не сорвалась на громкий смех, хоть и нервный. — О-о-о, нет. Этим занимались не мы. Наша группа прошла второй блок плана. Но новичкам пока рано знать об этом. Садись, прокачку с ветерком. Или наше высокоблагородие на таком не ездит? Вам машину вызвать? — насмешливый тон этой незнакомки дал понять Польше, что та её явно недолюбливает. Но и она славянке сразу не понравилась. — Высокоблагородие ожидает у извозчика шлем, — в своей манере ответила Польша, протянув руку к девице, сунувшей ей шлем, закатив глаза. Не ожидала от неё ответа? — А, точно, зови меня Моникой, — добавила брюнетка, после чего громко выкрутила газ и выехала на дорогу, заставив Польшу покрепче схватить её за куртку. Моника привезла Польшу к скромному с вида бару, внутри которого было, на удивление, много посетителей. И это озадачило славянку. Смысл соваться в такие публичные места? Разве им не выгоднее было бы сидеть тихо в каком-нибудь заброшенном месте и носа не высовывать? Хотя, с другой стороны, если хочешь что-то спрятать, то лучше положить это на самое видное место. Всё у них, сучар, продумано. Но Моника провела Польшу не к одному из столиков, да и мест уже свободных не было, а в служебную комнату отдыха для персонала на втором этаже, в которой было человек десять. Кто-то сидел на длинном диване и ел пиццу с картошкой фри, кто-то сидел за столом и что-то печатал, но когда Польша зашла, то на неё удивлённо уставились все. Неловкое и неприятное чувство тревоги заставило встать у двери и не шевелиться. Зато Моника расслабленно стянула косуху и, рухнув в кресло, пробормотала: — Это наша коллега, вы все прекрасно её знаете. А кто не знает, пусть включит новости. Свыше поступило поручение познакомиться поближе, кто не в курсе. — Да неужели, — раздался недоверчивый голос мужчины с протезом вместо руки и бритой головой, сидящего за ноутбуком. Он на вид был старше всех. Может, лет тридцать или сорок. И, судя по недовольному взгляду поверх очков, Польше он импонировал не больше Моники. — А мне нравится эта идея. Всегда хотела познакомиться с адекватной страной. Я Нэнси, — к Польше подскочила высокая афроамериканка с огромным ожогом на шее, уходящем рубцами под футболку дальше по руке и туловищу. И, если присмотреться, то у каждого был какой-то телесный дефект. У кого-то не было руки, ноги или ещё чего-то, заменённого протезом. Это было весьма жутковато. — Польша, приятно познакомиться, — отозвалась славянка, пожав руку девушке и присев на диван рядом с каким-то совсем молодым рыжим парнем, жадно поглощающим фаст-фуд. — Это Альберт. Вечно голодный, но гениальный хакер, — пояснила Нэнси, кивнув на сидящего рядом с Польшей рыжего парнишку. Ей показалось, что он не хотел вообще реагировать на славянку. Но, когда Нэнси тронула его за плечо и что-то объяснила на языке жестов, Альберт повернулся к Польше с широкой улыбкой и подвинул к ней тарелку с картошкой. Польша неловко улыбнулась и съела один ломтик. Почему-то Альберт нравился ей больше всех. — Что ж, это вся команда взломщиков? — на этот вопрос некоторые тихо рассмеялись, отчего Польша ощутила неловкость от собственного вопроса. — Конечно нет. Небольшие группы разбросаны по многим местам. И мы — лишь малая часть, — ответила Нэнси. — Хорошо. А кто тогда руководит всеми? — на вопрос Польши лысый мужик закрыл ноутбук и все присутствующие сразу посмотрели на него. — Тебе не нужно этого знать, — хмуро ответил он. Это шутка такая? Как не нужно знать? А что ей вообще нужно и можно знать? — Хорошо, а что касается… — попыталась разузнать ещё что-нибудь Польша, но её грубо оборвал лысый инвалид. — Достаточно пустых вопросов. Перейдем к делу. Ты раздобыла ключ? — Пока нет. Я пытаюсь узнать место его нахождения. Мне кто-то из Кремля передал, что ключ всегда при нём, — процедила Польша. Он ещё хуже малолетки в кожаной куртке. Лысый муд... мужлан. — Допустим. Сколько это ещё займет времени? — Я не знаю, всё нужно делать аккуратно. Это в ваших же интересах. — Нужно делать всё наверняка, Польша. Смени тактику или подход. Ускорься. Мы не можем так долго стоять на одном месте. Если что-то пойдёт не так, напиши нам. — Хорошо. — Польша настороженно пересеклась с бурящим и тяжёлым взглядом мужчины, не сулящим ничего хорошего. Повисло напряжение. Парни, привалившись к стене рядом с ним, опустили глаза вниз и помешали кофе в бумажных стаканчиках. — Варшава очаровательный молодой человек, приглядывать за ним одно удовольствие, — ласково произнесла Нэнси, любовно разглядывая что-то в телефоне. Польша напряглась всем телом. — Варшава? — Единственное, что смогла выдавить Польша. — Ой, а вас не предупредили? Я приглядываю за Варшавой, на всякий случай. Вдруг покушение или акт вандализма. Жалко будет, если с таким красавчиком что-нибудь случится, а вы и не узнаете. Но не переживайте, мы же одна команда и нам не тяжело помогать друг другу. Тем более, наблюдать через камеры видео-наблюдения из его кабинета так увлекательно. — Нэнси, имей совесть, в комнате его мать. Подумает ещё, что ты извращенка какая-нибудь, — возмутился парень с протезом ноги у кофе-машины. — Ну-у, если только чуть-чуть, — подмигнула Нэнси, от чего в комнате раздался раскатистый смех. Польша тоже улыбнулась, но внутри была взбешена. Ей хотелось закричать на всё помещение: «ОСТАВЬТЕ МОЕГО СЫНА В ПОКОЕ!» Она уловила насмешливый взгляд Моники с кресла. Страшно захотелось свернуть кому-то шею. — Это не обязательно. Варшаве и так ничего не угрожает. Охрана у нас замечательная, — Польша желала покинуть эту комнату как можно скорее, но ей этого не дали. Моника предложила остаться и ещё немного побыть частью команды, рассказать про план по добыче ключа, а остальные, особенно Нэнси, поддержали идею. За три часа болтовни ей поведали историй пять о том, как тот или иной взломщик чего-то лишился по вине нерадивых стран. Один, из-за халатности, был виновником массового теракта, кто-то решил просто избавиться от одного политика и от всей его семьи сразу, но кто-то выжил и вынашивал желание отомстить. Истории были разные, но с одним итогом: они ненавидели государства, причинившие им боль. Польша всё это время курила и играла роль уставшей от собственных коллег и всей системы правления государств; приходилось сочувствовать, соглашаться, кивать и говорить, что она вынуждена работать с ними и жить бок о бок, что приходиться им подражать в каких-то моментах. На самом же деле, ей было глубоко плевать на взломщиков и их горе. Как и на львиную долю стран. Она желала закончить этот цирк и начать жить спокойно. Да, она жестокая эгоистка, раз не желает от чистого сердца помогать тем, из-за кого та лишилась спокойствия. Наверное, единственный, кто приглянулся ей из всей этой кучки инвалидов, был Альберт. Он робко написал ей на салфетке ручкой, что он только хочет помогать брату. А брат его, как оказалось, был Рудольф, лысый хам с протезом. Удивительно, что они были родственниками. В итоге она покинула этот бар, когда начало темнеть, с мерзким чувством страха за сына и злостью на себя за то, что не может пока ничего изменить. Хотя теперь её считают уже "своей", но что ей от этого? Будто она узнала имена главарей этой шайки. Ну и теперь придётся передвигаться осторожнее и неукоснительно бдеть, не следит ли за ней какая-нибудь малолетка. Прекрасно! И стоит обзавестись новым телефоном. Простым, кнопочным, на всякий случай. Выкурив сигарету, что было не лучшей идеей, ведь она и так всё это время курила без остановки до дискомфорта в лёгких, она прошла пешком достаточно далеко и, убедившись, что за ней никто не увязался, Польша решила наконец ехать к Виктору, но перед этим позвонила Рейху и уточнила, где они. Выяснилось, что они только выехали с фестиваля, но Рейх хотел посетить бар в одиночку, чтобы отметить удачно прошедший фестиваль. Тогда Польша предложила пересечься у живописного моста, чтобы она с ГИ поехала к Виктору, а этот нацист-гуляка отправился бы веселиться. И она не стала предупреждать об опасности нападения на него с целью мести. А уж ему отомстить каждый третий захочет... Польша даже ощутила искреннюю ненависть к Рейху за то, что та находится на тысяче иголок, без возможности сойти с них, а этот урод веселится и наслаждается своей славой. Когда Польша подъехала на такси к назначенному месту и на соседнее место рядом сел подавленный, молчаливый и хмурый ГИ, Польша позабыла про собственное паршивое настроение, про страх, про проблемы и боль в голове. Она села поближе и погладила Империю по руке. Тот смотрел словно сквозь кресло. — ГИ, ты себя плохо чувствуешь? Фестиваль прошёл не слишком хорошо? — аккуратно осведомилась Польша, получив в ответ настолько искусственно выдавленную улыбку, что у неё уже сотый раз за день сжалось сердце. — Ну что ты, фестиваль прошёл замечательно. Рейх продал весь тираж, — при упоминании сына ГИ понизил голос и почти убрал улыбку. Польша испытала презрение к нацисту. Она была готова поклясться, что этот подонок наговорил ГИ всякой дряни. Вдобавок ко всему, ещё и вёл себя по-свински. — Я вижу по твоему лицу, как всё было замечательно. Не хочешь поговорить со мной и поделиться чем-то? — мягкий голос немного расслабил ГИ, но тот даже в темном салоне смог рассмотреть, как сильно Польша была напряжена. Ещё он будет ей добавлять проблем своей больной черепушкой. Он засунул все свои переживания поглубже и потянулся к ней, чтобы приобнять и чмокнуть в макушку. — Со мной всё хорошо, просто я очень сильно устал. Ты тоже наверняка утомилась, поэтому… — воспоминания прошлого вечера обухом огрели Империю и тот, словно от огня, отпрянул от Польши. Ему нельзя к ней прикасаться! Нельзя контактировать, чтобы не сделать хуже. И себе, и ей. Однако Польша ощутила неприятную волну обиды после того, как ГИ шарахнулся от неё… Он… Испытал вчера тоже самое, когда она так же резко отскочила от него? Это очень неприятно. Даже больно. И теперь она это знала. — ГИ, прости. Мы так и не обсудили вчерашний вечер, но это явно нужно сделать, иначе мы дальше не сможем общаться, как прежде. — Да… На счёт вчерашнего, — Империя ощутил мандраж и все признаки вчерашнего переживания, и тот вывод, к которому пришёл. Произнести вслух эти вещи сейчас было очень тяжело, но нужно. — Давай просто взглянем на нас со стороны: мы постоянно лежим вместе, обнимаемся, спокойно воспринимаем друг друга полуголыми, проявляем много ласки в адрес друг друга и… При всё при этом, являемся мужчиной и женщиной. Между нами, разумеется, есть крепкая дружба, но, всё же, вышеперечисленные факторы вызвали во мне ещё и побочное чувство. Он нагнулся к её лицу в темноте и нежно прикоснулся губами к её, сомкнутым и сухим. Затем отстранился и отвернулся, проведя рукой по волосам. Сердце бешено билось. Ещё сильнее, чем вчера. Он это сделал. Сказал то, что думал. И сделал то, что хотел. Польша молча отвернулась к окну. Она не почувствовала отвращения или вчерашней вины. Нет. Ей понравилось. До глубокого и робкого трепета в груди, который та уже испытала однажды. Очень и очень давно. Когда она была ещё молоденькой девочкой и впервые ощутила любовь к мальчику с конюшни. От этого ощущения у неё даже заблестели глаза в темноте. Слишком много она врала сегодня, чтобы и сейчас врать или пытаться оправдываться. Мысль о ЕС появилась лишь на короткий миг, но тут же испарилась. О нём Польше сейчас думать не хотелось. Виной тому поцелуй ГИ, сработавший как заклинание против злых чар. Как бы то ни было, Польша повернулась к Империи, сидящему тихо и молча, глядящему в окно и закрывшему ладонью рот, и онемела. " Что со мной, чёрт возьми? Откуда такая скованность?" — спрашивала она саму себя, позабыв уже каково это — быть столь уязвимой. — Высадите нас на мосту, пожалуйста, — тихо и с дрожью в голосе попросила Польша, переведя деньги непослушными и трясущимися пальцами. Как она только телефон не выронила. Польша ощутила острую нехватку свежего воздуха и пространства. Не только она, но и ГИ тоже желал поскорей покинуть автомобиль. Водитель высадил странных пассажиров почти на середине моста, и, стоило ему получить уведомление о переводе денег, как тут же умчался дальше. ГИ перелез низкую ограду и обеими руками вцепился в перила, опустил голову вниз, глядя на огромную чёрную водяную гладь, в темноте поблескивающую серебром. Польша тоже перелезла ограду и встала рядом с ГИ у красной балки, сложив руки на груди. С дороги раздавались громкие звуки рычащих моторов машин, проносящихся мимо. Эти звуки не позволяли забыть про окружающий их мир и помогали отрезвить мозг. ГИ уже окончательно пришёл в себя и повернулся к Польше, присев на перила, как и девушка. — Прости меня за выходку с поцелуем, — неожиданно серьезно извинился ГИ, сжав рукой браслет на запястье. — Мне понравилось, — раздался её непривычно тихий голос, словно сама не верила, что говорит это вслух. Империя испугался, что ослышался, и тут же повернулся к ней, подняв брови. — Что? — Мне понравился твой поцелуй, ГИ. И твои слова тоже, — Польша тяжело выдохнула и посмотрела вниз. — Ты всё правильно сказал. Да, глупо было игнорировать всё это. И списывать всё на дружеские тёплые чувства тоже глупо. На самом деле, я специально не думала о том, что именно к тебе испытываю, потому что боялась прийти именно к тому выводу, к которому пришёл ты... — Польша закрыла руками лицо. Её начало потряхивать. То ли от переизбытка чувств, то ли от вечерней прохлады. Вот она и произнесла в слух мысли, которых упорно избегала. То, чего она бы и обдумать не смогла, если бы чары не рассеялись. Хах, чары... Сразу вспомнился тот загадочный амулет. Любовный. Подарок Венгрии, который теперь покоился на дне сумки. И ещё вспомнился утренний разговор с Натальей. Что она там советовала? Выбрать мужчину? А если и выберет. Жизнь легче станет? Взломщики проиграют, наладятся отношения с сыном, ЕС и Россия простят её обман? Почему-то Польше искренне захотелось поверить в эту детскую сказку. Убрав руки с лица, она взглянула на остолбеневшего и наблюдающего за ней ГИ, словно тот не верил своим ушам. В глазах мужчины зажегся живой огонь, а губы тронула улыбка. Его рука трепетно и аккуратно коснулась её щеки, заставив славянку поднять на него глаза. — И кто же мы теперь друг для друга? — осторожно спрашивает он. В интонации слышны нотки волнения. Польша внимательно и не отрываясь смотрит на него, приложив к его выбритой щеке ладонь. — Если хочешь, можем быть партнёрами, — произносит она тихо и нежно, словно пробуя на вкус каждое слово, имеющее теперь совершенно другой смысл. Империя расплылся в улыбке и, прищурившись, накрыл её руку своей, приластился к женскому запястью, словно кот, а после поцеловал горячими губами её ладонь. Молчание. Нужно ли им ещё что-либо говорить? А у них вообще есть, что сказать? Сейчас — точно нет. Слишком много потрясений, разочарований, эмоций и слов. Пусть хоть сейчас, в этот, возможно единственный, тихий и умиротворённый миг они просто будут молчать. Молчать и чувствовать друг друга, смотреть друг на друга и думать друг о друге. О том, что так неприлично тихо начался новый этап их отношений. Пока они ехали в такси до дома Виктора, они сидели на противоположных концах салона, но их руки были переплетены, и этого невинного жеста хватало с лихвой, чтобы ощущать себя счастливыми. Таксист высадил их на углу улицы. Польша и ГИ шли по дороге посёлка частных домов, с недовольством отмечая, что почти половина фонарных столбов не работает, отчего плохо видна заасфальтированная тропинка. За спиной послышались торопливые приближающиеся шаги. Оба обернулись. К ним подошёл какой-то парень, лица которого не было видно за опущенным черным капюшоном толстовки. Не успел ГИ спросить, что ему нужно, как незнакомец вытащил раскладной нож из кармана и подскочил к Польше со спины. — Сумку мне отдала, живо! А ты, мужик, пошёл отсюда, пока я твоей тёлке глотку не вспорол! — срывающийся на крик, голос за спиной звучал нервно. Невменяемо. Но алкоголем от него не пахло. Может, под наркотиками. Польша кивнула Империи, чтобы тот не дёргался. ГИ обдало изнутри страхом за славянку. Что-то из прошлого всплывало со дна сознания, но смутно. В его глазах появился красный гневный отблеск, а руки сжались в кулаки. Но он сделал шаг назад. — Живей, давай! — прошипел он у самого уха, ткнув кончиком ножа в шею. Он явно хотел только припугнуть, но в темноте не рассчитал и уколол до крови. Польша сжала сумку, порываясь отдать, и в мозгу, под действием шока, появилась мысль выкрутить ему руку. Но было поздно. Империя увидел, как по её шее потекла тоненькая струйка крови. Он резко схватил его руку с ножом и выкрутил в другую сторону, дав Польше возможность отбежать. Парень явно не ожидал такого и, выдернув руку, попытался нанести ГИ несколько ножевых ранений, но Империя поймал его руку с ножом у живота. Он хотел схватить придурка покрепче и выдернуть оружие, но тот резко двинулся вперёд, забыв про неправильное расположение лезвия ножа и напоролся. Парень тут же замер, Империя не понял, что случилось, и опустил глаза вниз, где торчала ручка ножа из чёрного худи. Сжав её руками, парень выдернул нож, из раны тут же хлынула кровь, и он, кряхтя, начал сползать вниз, вытаращив остекленевшие глаза куда-то вперёд. Империя мгновенно зажал рукой рану на животе парня, а второй небрежно положил его на землю. — Что я наделал... — закряхтел парень, роняя слёзы, пока ГИ судорожно прижимал, уже пропитавшуюся кровью, кофту к ране. Внутри у ГИ всё грохотало, он слышал адское сердцебиение, пульсацию собственной крови в жилах. Вспышка белого света. Перед глазами Империи — кошка в крови, в измятой клумбе рыжих цветов. О, не... Нет, нет, нет, нет, НЕТ, НЕТ, НЕТ! — Я звоню в скорую, — Польша начала рыться в сумке непослушными и трясущимися руками, вслух матерясь на нехватку света. Парень, тем временем, уже перестал издавать хоть какие-нибудь звуки. И то мгновение абсолютного молчания для Империи было самым оглушительно громким. ГИ вспомнил всё. Он начал жадно и часто дышать от страшного удушья. Опустив голову, он посмотрел на собственные дрожащие ладони в слабом жёлтом свете и, с непонятным для себя ужасом, обнаружил, что его ладони — полностью вымазаны в чужой крови. Словно через воду, до него отрывками доносился голос Польши, возникшей прямо перед ним. Она держала его за щёки и активно шевелила губами, говоря что-то с нахмуренными бровями и встревоженным видом. Но он не слышал её. Он тонул в воспоминаниях и слышал только его оглушительное ликование в голове. Ликование его собственного безумия во плоти, носившего голос его дедушки.