«Какой милый маленький щеночек, иди к папочке».
Черные образы кровоточат изнутри головы, заливают ядом каждый нерв, каждое светлое воспоминание, которое только могло быть в его юности, разрывая на части. Джин громко сглатывает несколько раз, до боли сжимая кулаки, но ничто не может забрать это. Собственные рыдания накладываются на взрослый смех, омерзительный и звонкий, как цокающие бокалы. Один, двое, четверо. Одновременно или по очереди. Медленно и невыносимо быстро. Обманчиво ласково и критически жестоко, не боясь разорвать в клочья. Джин дрожит еще сильнее, подталкиваемый собственной истерикой, которая раздирает грудь, как клыки зверя. Деревья чернеют перед глазами, расплываются на отдельные части, как в тумане. Джин судорожно делает вдох, но кислорода нет, только жгучие болезненные воспоминания, которые снова вернулись, чтобы прикончить его. И только теплые руки способны ненадолго забрать это. Джин шумно вдыхает в следующий раз, как только чувствует знакомый приятный запах, который находится где-то совсем близко. Осторожные руки приобнимают, позволяют поднять собственные и рывком схватиться за него, как за последнее, что может помочь. Джин сжимает Чонгука жестко и чувственно, с глубоким отчаянием, которого раньше тот никогда не видел. Однако не позволяет слезам выбраться. Разбитый, он по ощущениям оставил их все до единой в розовой сверкающей комнате. Опустошение сдавливает ребра, накрывает его огромным весом. И только обнимающий Чонгук как будто молча шепчет, что все кошмары теперь позади и никогда не дотянутся до него снова. Хриплый пронизывающий ветер вновь поднимается, играючи подхватывает листья и швыряет вверх, заставляя танцевать в воздухе. Очередной сильный порыв срывает капюшон с головы Чонгука, поднимает пыль с дороги, ледяным языком проходится вдоль всего позвоночника. Однако даже это не заставляет его разжать пальцы, выпуская сонбэ из объятий, прежде чем он окончательно не успокаивается. Джина раздавили. Размазали по стенам еще тогда, в чертовом особняке, который изначально пытался стать для него домом. Чонгук с ненавистью сжимает зубы, понимая, что люди продолжали делать это с ним снова и снова, до его появления, словно уничтожить человека и правда ничего не стоит. — Здесь ты будешь в безопасности, — шепчет Чонгук позднее, закрывая собой от сильного ветра, который вновь обрушивается на них с севера. И он даже не представляет, как сильно Джин благодарен.***
Солнечный день приходит неожиданно и резко, отгоняя все черные тучи до последней. Разряженный грозой воздух становится мягче и почти теплеет, когда огромное солнце выкатывается из горизонта. Яркое, как гигантский шар, оно сияет обманчиво сильно, но на самом деле не в состоянии дотянуться до земли и вновь обогреть ее — зима стремительно приближается, разбрасывая повсюду ледяной холод. Чонгук замечает небольшие вещи, которые просвечивают в привычном поведении Джина, словно постепенно делая его другим человеком. Джин швыряет гораздо меньше напряженных взглядов на дверь, ожидая, что сейчас она внезапно откроется; справляясь с завтраком, он сосредоточен на еде и не боится, что ее кто-нибудь отберет. И даже ночные кошмары, кажется, прекращают его преследовать, хотя он все еще довольно часто вертится во сне, запутываясь в одеяле. Чонгук замечает каждый раз, потому что может внезапно проснуться посреди ночи по старой привычке. Переворачиваясь на другой бок, он тяжело выдыхает, когда образ Гон Ю вновь всплывает в памяти, отражаясь забытыми днями из прошлого. Он обожал будить парней по ночам, иногда делая это каждые двадцать минут с оглушительным криком:«Встать с койки!»
И Чонгук действительно вставал, чтобы поменяться кроватью с другим парнем до следующего крика. Еще долгое время не понимая, зачем мужчина делал это, словно тюремный надзиратель, который просто любил издеваться, он осознает смысл только сейчас. Очевидно, чтобы воспитать человека, который сможет подняться даже посреди ночи и выполнить любое указание, которое потребуется, не теряя времени на то, чтобы привести себя в порядок. Определенно, Чонгук может сделать это сейчас, но свято верит, что этот навык никогда не пригодится. Однако сейчас не ночь и Джин совсем не спит напротив, ворочаясь в очередной раз, словно страдая от головной боли. Немного разморенный отдыхом, он сидит на кровати в большой белой толстовке и задумчиво поглядывает на Чонгука, размешивающего сахар в одноразовом стаканчике с кофе. Этот взгляд не кажется напряженным или оценивающим, но что-то заставляет сонбэ внимательно наблюдать за ним. Прежде, чем очевидная причина высовывается на поверхность: из-за потеплевшей погоды Чонгук избавился от куртки. — Я первый раз вижу все твои татуировки, — привлекает внимание Джин, впервые за последний час решаясь заговорить с ним. Чонгук поднимает взгляд, когда он встает с постели и бесшумно подходит ближе, к его собственной кровати. — Что это, ДжейКей? Сладкий аромат его кожи мгновенно заполняет легкие, и требуется вся чертова выдержка, чтобы не отреагировать на близость с ним. Чонгук тяжело сглатывает и опускает взгляд: правая рука забита от плеча до самого запястья. Джин завороженно рассматривает черные линии, пробивающиеся из-под кожи, как силуэты через полупрозрачный тюль. Дыхание ощущается совсем близко, прежде чем он наклоняется над сгибом локтя, где кожа особенно тонкая, чтобы рассмотреть лучше. Чонгук делает бессмысленный вдох, но только сильнее изводит себя, пытаясь игнорировать бешеный пульс, когда сонбэ внезапно проскальзывает пальцами по его руке. Указательный мягко касается кожи, обводит татуировки в задумчивом жесте, очерчивает черные линии, словно пытаясь повторить их. Чонгук не был готов к таким исследованиям. Дрожащие пальцы срываются с края руки, неспособные зацепить последний узор. Наблюдая за ним, Чонгук вмиг мрачнеет, как только поднимает взгляд, начисто забывая о предыдущей секунде. Бледное лицо сонбэ оказывается нездоровым, но тот словно и не замечает, когда большая капля пота проносится по его щеке, слетая куда-то вниз. — Джин, — негромко произносит Чонгук, когда еще одна скатывается вслед за ней, и не дожидается ответа, рывком вскидывая ладонь, чтобы потрогать его лоб. — Черт возьми, сонбэ, ты горячий! Джин неразборчиво что-то мычит, но не отклоняется, позволяя прохладной ладони скользить по коже. Слишком давно люди не трогали его настолько приятно. Темные глаза прикрываются, когда тяжелые веки скрывают их плотным занавесом, и от этой картины Чонгук мрачнеет еще больше. — Не обращай внимания, ДжейКей, — негромко просит Джин, когда младший подскакивает с желанием отыскать градусник. Дрожащие пальцы нервно поправляют край простыни. — Я просто… давно без дряни, честно говоря. Чонгук замирает над черным рюкзаком. Наркотики, чертовы наркотики, сонбэ нужны наркотики. Блядское прошлое продолжает истязать его, пытаться подчинить себе, вытащить из него силы, даже когда Джин находится на свободе. Очевидно, от последствий его нахождения в проклятом клубе не избавиться за четыре дня. Чонгук молча вылетает из номера, мрачнее очередной тучи, чтобы снова подойти к стойке регистрации. Нужно что-нибудь сделать, причем как можно быстрее. Через четыре минуты он возвращается с болеутоляющими лекарствами и успокоительным, которые любезно предоставил хозяин мотеля, не задавая лишних вопросов. Джин действительно слишком белый, даже для себя, и это заставляет волноваться еще сильнее. Чонгук ответственен за него сейчас и не может допустить, чтобы стало хуже. — Не поможет, — с дрожащим выдохом противится Джин, когда перед его лицом возникает стакан с водой и округлая таблетка с разделительной линией. — ДжейКей, правда… Однако закончить предложение он не успевает, когда очередная болезненная волна накрывает его с новой силой, заставляя заметно сморщиться. — Извини, — шепчет он, виновато смотря на свои колени. — От меня одни проблемы. Чонгук тяжело выдыхает, однако не может допустить, чтобы сонбэ так думал. Медленно опускаясь на корточки прямо перед ним, он осторожно кладет ладонь на худощавое колено, выпирающее из прорезей в джинсах. Джин неуверенно переводит на него взгляд, очевидно обвиняя себя в слабости и в том, насколько жалко он выглядит. Дрожащие пальцы яростно сжимают ткань подушки, словно пытаясь выплеснуть весь гнев на ней. И Чонгуку больно видеть его таким, потому что каждая деталь — отголосок его прошлой жизни. Люди сделали это с ним, не он сам, только люди. — Не извиняйся, — медленно отвечает Чонгук, в нерешительности поджимая губы, но не может промолчать в ответ. — Сонбэ, ты просто пытался справиться. Никто не может винить тебя за это. Я согласен, что это плохой вариант, но… ты пытался выжить. Болезненная правда отражается блеском в глазах напротив, смешивая самые темные краски, прежде чем они становятся почти черными. Джин нервно выдыхает и молча обхватывает пальцами стакан, прежде чем закинуть округлую таблетку в рот. Полные розовые губы оказываются гораздо бледнее, если находиться так близко. Вены на руках и шее просвечивают фиолетовым, словно извиваясь, как змеи, пытаясь вырваться из-под кожи, разгоняя по организму болезненные импульсы. Очевидно, ломки стоило ожидать. Чонгук приглушает очередной тяжелый выдох, чтобы не давить на Джина своим отношением к наркотикам, однако против воли вспоминает совершенно другой случай, свидетелем которого был раньше. Истеричный Руди, с которым он работал дольше всех, какое-то время тоже сидел на токсичной дряни, что делало сотрудничество с ним еще более невыносимым, чем обычно. Чаще всего именно из-за того, что он вечно хотел закинуться чем-нибудь и устраивал настоящие скандалы, когда не мог сделать это. — Поднимай свой ебаный зад и поехали со мной! — кричал Руди разъяренным зверем, широко раздувая ноздри, потому что дыхания никогда не хватало надолго. — Мать твою за ногу, Чонгук, вставай или отдай сраные ключи! Чонгук с каменным лицом перебирал документы на столе, сверял необходимые карты их следующего дела и меньше всего хотел упустить что-нибудь важное в своих подсчетах. Однако этот кретин никак не успокаивался: — Скотина, блять, мне очень надо! — стонал Руди почти в отчаянии, нервно поправлял взлохмаченные волосы и кидался из одного угла комнаты в другой, разгоняя воздух. — Не надо, — холодно отвечал Чонгук, как делал всегда, не собираясь отвлекаться от своего занятия, прежде чем Руди набирался достаточно смелости, чтобы подскочить и одним мощным рывком выбросить чертежи со стола. Чонгук ясно помнит, будто это было вчера, как схватил черный «хеклер-кох» и направил жирное дуло четко в его правый глаз, воспаленный и немного красный от той кислотной дури, которой он закидывался. — Еще слово и я вышибу тебе мозги, — низко предупредил Чонгук, медленно и разборчиво, чтобы каждая чертова буква отпечаталась в сознании этого козла. Однако Руди никогда не извинялся за свое кошмарное поведение. Вместо него сейчас это вновь делает Джин, возвращая к реальности из воспоминаний тихим и виноватым «прости», которое царапает Чонгука ножом. Опуская взгляд, он замечает опустошенный стакан, который кривые пальцы сжимают до побеления костяшек. Джин продолжает сильно трястись, как при сильном холоде, и эта картина Чонгуку не нравится настолько же, насколько отвратительно было бы в очередной раз смотреть на розовую дверь, отлично зная, что происходит за ней. Чонгук вытаскивает из рюкзака чистые вещи и просит Джина принять душ, чтобы немного сбить температуру, которая с наступлением вечера поднимается еще выше. Солнце медленно скрывается за высокими деревьями, цепляется за кривые ветки, но неутолимо ползет вдаль, не задерживаясь на горизонте. Чонгук нервно щелкает пальцами, стоя возле двери в санузел и вслушиваясь в шум воды. Он пытается верить, что это поможет и сделает немного легче, потому что вспоминает, как пытался топить Руди в ледяной воде той самой ночью, когда они должны были ехать на задание. Вероятно, оно бы с грохотом провалилось, если бы Чонгуку не удалось привести парня в чувства. Джин выходит из ванны через девятнадцать минут. Светлые волосы слишком мокрые и растрепанные, что делает сонбэ непривычно домашним на вид. Чонгук задерживает взгляд на его лице, секунду представляя, что они могли бы действительно жить вместе, каждое утро готовить завтрак на двоих и подолгу выбирать продукты, прогуливаясь в городском супермаркете, а по вечерам смотреть нелепые скучные фильмы, то и дело отвлекаясь на близость друг друга. Сердце жестко сжимается, но мечтать долго не приходится, потому что Джин сгибается от очередной сильной боли, и кажется, что его внутренности кипят, как в кастрюле, отбрасывая огромные пузыри в желудок. — ДжейКей! — выстанывает он, зажмуриваясь настолько сильно, что веки белеют от напряжения. — ДжейКей… — Я здесь, сонбэ, — повторяет Чонгук снова и снова, не отходя от его кровати ни на секунду этой ночью. Джин свирепо сжимает простыни, пытаясь провалиться в сон, который никак не желает забирать уставшее тело, чтобы подарить хоть немного спокойствия. Равнодушный полумесяц висит посреди чернеющего ночного неба, пробираясь светом в комнату сквозь шторы. Джин выглядит еще бледнее при таком освещении, как настоящий мертвец, каким он не выглядел даже в день проклятой оргии. Чонгук крепко закрывает глаза, невесомо касаясь его тела сквозь ткань одеял. И впервые за все время приходит к отвратительной мысли, что не был готов заботиться об этом человеке, что не все продумал и просчитал, а теперь заставляет Джина страдать из-за собственной неосмотрительности. — Кости… они горят, — шепчет Джин бессознательно, широко распахивая рот, чтобы издать очередной болезненный стон. — ДжейКей, не оставляй меня! — Не оставлю, — обещает Чонгук, сжимая его пальцами еще крепче, прежде чем старший рывком обнимает его за шею настолько сильно, что вынуждает почти залезть на кровать. — Не оставлю, сонбэ, никогда. И ведь стоило попросить такое же обещание от него.***
Холодное синее небо немного светлеет около половины шестого. Еще раз пройдя вдоль всей территории мотеля, Чонгук задумчиво переводит взгляд на зашторенные окна номеров. Оставив сонбэ крепко спать, когда тот наконец смог расслабиться, он вышел около четырех часов, чтобы немного прогуляться, оставив попытки погрузиться в собственный сон. Это оказалось слишком трудно после всего, что произошло накануне, и после всех разговоров со старшим. Чонгук слышал, как тяжело он дышал во сне, переворачиваясь с одного бока на другой. Шелестящий звук одеял и подушки был совсем тихим, но заставлял почти вздрагивать, боясь, что сейчас сонбэ вырвется из очередного кошмара или снова скорчится от боли, выламывающей его кости. И тогда Чонгук непременно почувствует столько же боли, слишком отчетливо впитывая ее, словно делая своей собственной. Чертовы мерзкие наркотики. Блядские люди, которые заставили Джина искать спасение в кислоте. Чонгук переступает низкий бордюр с шумным выдохом, снова подходя ближе к тойоте, спрятанной под пышной ивой. Заклеенные скотчем окна похожи на выколотые глазницы, перевязанные толстым слоем медицинского бинта. Вот бы можно было точно так же перевязать и другие раны, только не в автомобиле. Чонгук поднимает мрачный взгляд выше, цепляясь за квадратное окно дальнего номера. Если есть шанс, что когда-нибудь Джин полностью успокоится, отгородившись от всех старых кошмаров, Чонгук сделает ради этого все, на что способен. Предрассветные лучи становятся немного ярче, когда он выходит в поле, раскинувшееся на многие мили до высоких сосен вдали. Свежий воздух немного приводит в чувства, позволяя ненадолго забыть обо всем, что произошло. Чонгук делает шумный вдох, неспешно прогуливаясь по протоптанной дорожке. Земля мягкая после дождя. Чонгук задумчиво опускает взгляд, снова вспоминая болезненное лицо Джина, как вдруг замечает полевые цветы. Бледно-голубые, желтые и сиреневые, они хаотично растут по всему полю, не боясь смешиваться. Чонгук поднимает руку и мягко проскальзывает пальцами по самым высоким. Высыхающие растения становятся рыжими, теряют свое обояние, но здесь все еще можно найти что-нибудь красивое. Задумчиво осматривая цветы, Чонгук подходит ближе и срывает несколько. Никогда прежде этого не делая и даже не думая, что однажды захочет, сейчас он переполнен идеей отвлечь чем-нибудь Джина, сделать что-то приятное для него. Идея кажется бестолковой, бессмысленной, почти жалкой. Чонгук шумно выдыхает, осматривая цветы в собственной руке, но решает все же попробовать. Если получится вызвать хотя бы тень улыбки на лице старшего, это будет означать, что все было не зря. Чонгук внимательно и осторожно перебирает полевые цветы, срывая только самые красивые и очень стараясь, чтобы обрадовать сонбэ. Солнце поднимается еще немного выше, когда он возвращается. Закутанный в одеяло комок дышит совсем тихо, не двигаясь. Чонгук осматривает вещи, аккуратно сложенные около кровати. Некоторые из них оказались теми, которые Джин вытащил из рюкзака. Нежно-розовый худи выглядит настолько старым, словно помнит убийство Кеннеди, но даже это не смутило Джина, когда он надевал его. Чонгук вспоминает, как удивился: с его внешностью и манерой вести себя на людях сонбэ должен быть чертовски привередливым. И он действительно рад, что ошибся на этот счет. Джин просыпается только через несколько часов. Сильное болеутоляющее и снотворное подействовали как нельзя лучше. Блеклый взгляд медленно выкатывается из-под свинцовых век, задумчиво обводит комнату перед собой. И замечает полевые цветы, стоящие возле кровати в пластиковой бутылке от воды, которую Чонгук разрезал на две части. Задерживая дыхание против воли, младший поднимает взгляд, внимательно наблюдая за реакцией, когда Джин слабо улыбается, оглядывая цветы. Мрачные глаза слегка блестят, точно как живые, когда он вытаскивает руку из-под одеяла и нежно прикасается к лепесткам. Настолько ласково, насколько сам Чонгук никогда бы не смог — такой нежности нельзя научиться. — Очень красиво, — негромко шепчет Джин с усталостью в голосе, однако глаза блестят еще ярче, показывая, насколько он счастлив сейчас. — ДжейКей, это что, мне? — Да, — отвечает Чонгук, завороженно наблюдая за его прекрасной, самой красивой улыбкой, и не может поверить, что влюбился еще сильнее.***
Северный ветер снова поднимается, закатывая настоящие истерики за окном. Джин довольно мало разговаривает, но Чонгук не ощущает неловкости и не собирается требовать больше. Он не хочет напрягать его разговорами, особенно связанными с его прошлым, но все еще чувствует, что знает слишком мало. Дрожащие пальцы старшего нервно сжимают края одежды, приглаживают простыни, сминают мягкие подушки на кровати. Джин часто задумывается о чем-то слишком сильно — это заметно издали и не может скрыться от внимания Чонгука, который постоянно поглядывает на него со своей кровати. Очевидно, Джин чувствовал на себе многие виды человеческой жестокости. Групповые изнасилования, пытки, подвешивание вниз головой, розги, связывание, удары кнутом, голод, несколько дней без еды и воды — только секс с многочисленными партнерами. Чонгук напрягается, против воли придумывает самые извращенные и жестокие вещи, через которые люди заставляли его проходить, и знает, что каждая могла быть правдой. Джин умирал, но возрождался снова, когда его вытаскивали с помощью стимулирующих препаратов, лекарств или наркотиков. Однако никакое предположение не может оказаться верным, пока он лично не задаст этот вопрос. И в какой-то момент Чонгук понимает, что должен разобраться с его прошлым, иначе не сможет помочь до конца забыть его. — Что происходило, когда ты работал на «Когти»? — осторожно спрашивает Чонгук, когда мрачное небо снова завлекает черными тучами. Джин долго молчит, неосознанно прикрывая глаза, чтобы затем снова открыть. Определенно, ни одно из воспоминаний не заставит его улыбнуться. Мысль кажется почти невыносимой, слишком жестокой для человека, однако Чонгук не собирается торопить его. И если сейчас Джин промолчит до самого вечера, не позволив и слову выбраться изо рта, он не станет винить его. Очевидно, это все еще слишком тяжело, чтобы делиться. — Я менял немало клубов, пытаясь заработать денег на жизнь и лечение брата, — негромко начинает Джин, заставляя Чонгука замереть от звука неуверенного голоса. — Каждый был под контролем разных преступных банд, которые владеют борделями по всей Корее. В какой-то момент я не заметил, как стал плыть по течению, соглашаясь на любые условия, подписывая любые контракты, работая с любым количеством людей в неделю, под любыми условиями. И «Когти» были последней остановкой для меня. Думаю, это был наихудший период в моей жизни. Чонгук напряженно сглатывает, ощущая, как сильно не готов к этой правде, но не смеет перебивать его. И даже вопрос о лечении брата, интересующий его особенно сильно, не выскальзывает из горла, оставшись неозвученным в попытках не отпугнуть искренность сонбэ. — Почти перед каждым сеансом проституткам давали специальные препараты, чтобы притупить чувствительность тела, избавить от эмоций, — негромко продолжает Джин, опуская взгляд, и заметно, что даже думать об этом тяжело для него. — Сделать из человека игрушку для развлечений. Все эти сеансы, как и видеозаписи, стоили огромных денег в то время. Рассказывая, Джин может почувствовать, как начинают кровоточить старые раны, едва зажившие за последний год. Омерзительные, рваные, гноющиеся раны, которые никогда не смогут затянуться до конца. И вечность понадобится, чтобы снова забыть о них, отрекаясь, как от страшного кошмара, который монотонно и старательно преследовал его по горячим следам. — Однажды они кололи меня снотворным и давали только воду несколько дней, чтобы я не отвлекался, потому что сеанс должен был длиться целый день, — хрипло говорит Джин. — Непрерывная видеосъемка. Непрерывные фрикции. Каждые двадцать минут было немного отдыха, после чего все снова запускалось. Это была комната с холодным полом, темными стенами и огромными вентилляционными решетками в потолке. Посередине стоял металлический стол с прорезиненными краями, привинченный к полу, с наклоном в примерно сорок пять градусов. На поверхности стола было несколько железных крепежей для рук и ног, под кандалы. А за этим столом, — голос Джина вдруг сбивается, — машина. Ужасающие картинки из прошлого таранят мозги, как огромный сверкающий грузовик, который сбил его на чудовищной скорости. Джин тяжело выдыхает со свистящим звуком, похожим на тот, с которым кожаный ремень рассекает воздух. Мрачная холодная комната вспыхивает перед глазами забытым ужасом. Он всего несколько раз оказывался внутри, однако лучше всего запомнил самый первый. Накачанный сильной наркотой, он едва соображал, где находится и что видит перед собой, ведомый вперед своим куратором. Но даже сквозь хаос мыслей и образов в голове он заметил, какой была машина в центре комнаты, четко отпечатавшись в памяти каждым своим жутким сантиметром. Джин помнит, как обжигающе холодно было даже смотреть на нее. И воспоминания самого себя, стоящего в полутьме того помещения, заставляют выпустить еще один рваный выдох из груди, пытаясь справиться с накатывающим ужасом. Истошный пронзительный ветер шумит за окном, пытается ворваться в комнату очередным сильным порывом, разрушить тишину внутри, раскидать вещи, разгромить мебель в собственной ярости. И плотно закрытое квадратное окно едва сдерживает его. — Какая машина? — слышит Чонгук собственный голос, охрипший от липкого ужаса. Джин никогда не хотел бы вспоминать это. Однако взгляд его больших глаз, блестящих искренним волнением заставляет собраться с мыслями, поведав еще одну историю из темного, почти непроглядного уголка его памяти. — Огромный механизм, — хрипло отвечает Джин. — Я не знаю, как описать это, потому что… он был похож на все и одновременно ни на что. Примерно два с половиной метра высотой, полностью металлический, он имел огромное количество зажимов, проводов, каких-то выпирающих деталей, длинных и тонких, которые скручивались внутрь и наружу, как щупальца. Посередине было отверстие, в котором скрывалась главная камера. Я слышал, что видеозапись с нее стоила бешеных денег, гораздо больше, чем записи с остальных девятнадцати камер. Потому что с нее был особый угол обзора на человека, который находился на столе. Вокруг глазницы этой камеры было прочное стекло и решетка, за которой были заметны механизмы и штифты, как внутри часов. Очень много деталей. Я не догадывался, сколько денег стоила эта проклятая штука, но выглядела она отвратительно. И жутко. Но хуже ее вида были только звуки, которые она издавала. Оглушительный скрежет металла, клацающие железки, низкочастотный гул и периодические стуки в разных местах разной громкости. Это было… невыносимо. Чонгук оглушительно сглатывает, не находя никаких слов. И собственная комната мотеля внезапно чернеет, словно стены забирают остатки света из небольшого окна, позволяя едва видеть Джина напротив. Рассказ словно сам сгущает краски, выкачивает из этой реальности все светлое, спокойное, оставляя только непроглядный мрак после себя. Джин снова с тяжестью выдыхает, и слабое освещение с заднего двора подсвечивает края его челюсти, делая их слишком острыми на вид. Прекрасное лицо словно разрывается на две части, когда одна тонет во тьме черной тени. Чонгук хочет включить свет, чувствует, как это необходимо, однако ноги не двигаются. — Я разделся и вошел в комнату под сопровождением моего куратора, — шепотом продолжает Джин, слепо смотря на полевые цветы возле кровати. — Он включал все камеры, прикрепленные к стенам, а я немного подготовил себя, как смог. Пальцы почти не слушались, потому что я сожрал слишком много дряни тем утром. Я снова вспомнил о его присутствии, только когда он взял кандалы и сковал меня, закрепив к поверхности стола руки, ноги и бедра. Спина оказалась полностью обездвижена. Суставы сразу заныли, потому что он слишком широко развел мои колени, но я понимал, для чего это. Чтобы я мог принимать все движения этой дьявольской машины. Как можно глубже, насколько позволит мое тело. Липкий ужас сковывает Чонгука изнутри и снаружи до последнего сантиметра, не позволяя сделать даже жалкий вдох. Очередная вспышка молнии за окном подсвечивает помещение комнаты на миг, и бледное лицо Джина вспыхивает при этом свете, прежде чем исчезает вновь. Наступающая чернота не позволяет видеть даже очертания кровати, но Чонгук по-прежнему не двигается, сосредоточенный на его нервном дыхании и негромком голосе, который продолжает рассказ. — Когда он включил машину, я впервые услышал этот дикий скрежет, — говорит Джин, и на последнем слове голос неестественно искажается от эмоций, сдавливающих его грудь. — Помимо механических звуков было что-то напоминающее рычание, похожее на рык дикого животного. Я испугался и попытался обернуться… но ничего не увидел. Куратор сказал, что рычание добавили специально, как будто чтобы создать ощущение, что оно живое. — Джин делает паузу, пытаясь не впадать в ужас из-за собственных слов. — Или среди людей, которые оформили предзаказ на видео был зоофил, который тащился от животных звуков. Чонгук медленно дышит, парализованный историей, не в состоянии даже пошевелиться. — ДжейКей, я очень выносливый, правда, — вдруг признается Джин. — Но даже это не помогло мне против этой штуки. Боль… становилась почти невыносимой и опять стихала, когда он останавливался и прекращал двигаться. Скрипящий металлический звук пульсировал за спиной и внутри его собственной головы, как скрежет стали по оконному стеклу, которой продолжали водить по всей поверхности. Рычание становилось громче, почти закладывая уши, нарастающим шумом заполняя все помещение изнутри и даже приглушая его собственные крики. Джин и сейчас может услышать их из подсознания. Надрывные мерзкие вопли, от которых быстро пересохло в горле. Он не помнит, когда перестал кричать, когда смирился, в молчаливом отчаянии принимая в себя широкий металлический член. Джин резко зажмуривается, вспоминая вонь собственной крови. Горячий поток струился по ногам и бёдрам, пропитывал ржавеющий стол под ним, вырывался волнами из заднего прохода, разорванного этим давлением и фрикциями, которые становились только сильнее. Нескончаемая предсмертная агония словно топила его в этих чувствах, но не собиралась добивать окончательно. — Я отключился через четыре часа, наверное, — бесцветно продолжает Джин, не узнавая собственный голос. — Я помню, как пришел в себя через какое-то время, но машина не остановилась. Чертовый механический звук не стал тише и… никто не пришел. Люди, как и мой куратор, оставили меня там, продолжая записывать видео, даже когда я потерял сознание. Слюна липкой жидкостью стекала вдоль подбородка и шеи, брызгами слетая на пол при особенно глубоких движениях. Джин помнит, как сквозь наркотическое опьянение его тошнило, но реакции со стороны людей все еще не было. Они должны были видеть через камеры, что с ним происходит, осознавать, что Джин уже давно не чувствует ничего ниже пояса. Однако даже после восьми часов пытки безумие не собиралось прекращаться. Истекая кровью и рыдая, Джин молился всем существующим богам на свете, чтобы хоть кто-нибудь пришел и вразумил этих людей. И люди знали, прекрасно знали всё это. Только проблема была в том, что именно это им нравилось. — Затем я начал отключаться чаще и чаще, — продолжает Джин совсем тихо, словно силой вырывая себя из жутких воспоминаний, чтобы рассказать о них. — Реальность смешивалась с иллюзией, игрой подсознания и наркотой в моей крови. Я не чувствовал себя и свое тело, не слышал даже свои крики. Я мечтал просто… исчезнуть. Отключиться снова до момента, пока все не закончится, но этого больше не происходило. Я видел собственное тело, но как будто издали, и оно выглядело чужим. Просто лежало рядом, принимая каждое движение до последнего. Чонгука разрывает от ненависти. К каждой твари, которая была в этом замешана, принуждая этого человека к таким ужасам. Раздраженный злобный рык вырывается изо рта, похожий на хрип животного, но слышится совсем тихо. Чонгук не слышит, потому что бешено кричащее сердце в груди почти закладывает уши. — Я постоянно бросал взгляды на дверь, надеясь, что сейчас она откроется и все закончится, — говорит Джин, и дрожащий голос становится громче, искажаясь от подступающей истерики, когда он больше не может сдерживаться, — …что куратор заберет меня отсюда. Но он не пришел. Не услышал ни единой просьбы. Я надеялся, что он придет ко мне через полчаса или через час. Как только поймет, что должен что-нибудь сделать, ведь он нес ответственность за меня… Это же было частью его работы. — Он не пришел? — слышит Чонгук собственный голос, но будто издали. Джин медленно поднимает взгляд, когда чернота комнаты слегка рассеивается, позволяя заметить его бледное лицо: — Он пришел через двенадцать часов, посмотрел на меня с порога и закрыл дверь. Больше я его не видел.***
Чонгук не представляет, что делать. Омерзительная правда кажется обломками заброшенного здания, которое обвалилось и раздавило его к чертовой матери. Дрожащий от истерики Джин пытается сдерживаться изо всех сил, не отрывая взгляд от полевых цветов около кровати, словно они способны забрать все плохое. Чонгук сильно потирает пальцами глаза, до белых пятен, прежде чем поднимается. Рассказ вынуждает поверить, что ни забота, ни хорошее отношение, ни отдых Джину не поможет, однако он не собирается сдаваться. Джин нуждается в реабилитации, Чонгук знает, но сейчас это недоступно для них. И это значит, нужно стараться использовать все остальное, что может хоть немного помочь ему расслабиться, ненадолго позабыв все эти ужасы. Чонгук медленно подходит к его кровати и опускается перед ним на колени. Джин расширяет глаза, не ожидая, что он сделает это сейчас. Бледные губы старшего сильно дрожат, словно в комнате минус шестьдесят градусов по цельсию. Чонгук не может просто оставить это, отвернуться, будто ничего с ним не происходит. Желание подарить немного нежности для этого человека кажется вдруг таким сильным, словно Чонгук умрет, если не сделает это. Обхватывая кривоватые пальцы его правой руки, Чонгук наклоняется и медленно проходится губами по запястью. Бледная кожа кажется слишком мягкой, почти бархатной, совершенно непохожей на мужские руки. Джин нервно выдыхает, содрогаясь почти всем телом от этого прикосновения, но Чонгук не позволяет себе закончить. Поворачивая его кисть немного сильнее, он продолжает слабо, почти невесомо целовать его запястье. Вены выпирают под кожей особенно сильно в этом месте, тонкие и фиолетовые, как дорожки вулканической лавы. Чонгук целует каждую из них, трепетно проходясь шершавыми губами, словно пытаясь без слов сказать, насколько Джин драгоценный, невероятный, заслуживающий самого лучшего обращения. Особенно для него. — ДжейКей, — ошарашенно выдыхает Джин, но не пытается остановить его. Чонгук отлично знает, что может целовать только его руки, иначе Джин точно воспримет все неправильно. Если прикоснуться к шее или выпирающим острым ключицам, это создаст впечатление, что Чонгук хочет его, но будет ошибочным. Чонгук не собирается смущать сонбэ, снова пугать его или вводить в заблуждение, позволяя думать, что он такое же чудовище, как и все клиенты. Закрывая глаза еще сильнее, Чонгук продолжает целовать его запястья со всей нежностью, на какую только способен, прикасаясь так бережно, как прикасался бы к дорогой хрустальной вазе. И даже не замечает, как лицо Джина искажается от едва заметной боли, разрезающей его ножом от каждого поцелуя. Джин не привык это чувствовать. Задыхаясь от эмоций, он зарывается пальцами в черные волосы, чтобы остановить, но не может, позволяя целовать дальше. И каждый следующий поцелуй, словно капающий со свечи воск заставляет поджимать губы, делая еще более шумные выдохи один за другим. Джину чертовски нравится, как никогда раньше, но вместе с тем он не может понять, почему кажется, что Чонгук сдирает с него кожу этой нежностью.***
Следующее утро начинается довольно поздно для Чонгука — около десяти часов. Медленно открывая глаза, он переворачивается на спину и размышляет, что им предстоит делать дальше. Джин все еще довольно плохо спал, даже когда Чонгук сделал укол, который должен был немного приглушить состояние разрывающей ломки, которое продолжает преследовать его. Очевидно, от нее легко не избавиться, однако Чонгук готов делать что угодно и дальше, чтобы сонбэ почувствовал себя хоть каплю лучше. Приподнимаясь с кровати, Чонгук медленно поднимает взгляд, как вдруг замечает, что он один. Волнение вмиг поднимается шипящей волной из горла, желая вырваться изо рта хриплым выдохом. Чонгук быстро поднимается и проверяет санузел, но и он оказывается пустым. Джин вышел на задний двор, решил прогуляться и не захотел будить его? Опасений становится больше, они накрывают нарастающим сильным ураганом, однако Чонгук вмиг одергивает себя, не позволяя волноваться раньше времени. Нужно все проверить. С нервно скачущим сердцем Чонгук быстро покидает номер и идет на задний двор, потому что помнит, как Джину понравились широкие навесные качели на территории мотеля. Серый свитер вдали заставляет выпустить облегченный выдох. Чонгук закрывает глаза, заметив его силуэт, и мысленно проклинает себя за нелепые подозрения. Джин ведь не мог просто взять и оставить его. Особенно после всего, через что они прошли вместе. Сильно потирая глаза, Чонгук чувствует, что еще не до конца проснулся, однако это чудовищное волнение сработало не хуже ледяной воды, которую выплеснули прямо на голову. Он снова мысленно ругает себя. Джин не способен оставить его. И как он только мог подумать, что сонбэ его бросит? Ведь от долгожданной свободы нельзя так просто отказаться. Выдыхая с тяжестью, Чонгук снова открывает глаза, чтобы наконец успокоиться и подойти ближе, спросить, как давно он гуляет здесь. И замечает, как силуэт медленно оборачивается, но с совершенно чужим лицом. Это не Джин. Чонгук чувствует, что вывалился из окна. Бешеный пульс бьется в глубине горла, разрывая мерзкой истерикой. Тошнотный привкус ужаса заполняет рот, как кислота. Чонгук рывком дергается с места, быстро обходит всю территорию вокруг мотеля и возвращается в номер. Не может быть, черт подери. Джин просто вышел ненадолго, ничего больше. Бледное лицо мелькает в голове свежим воспоминанием, которое совсем недавно было напротив, настолько близко, что можно было протянуть руку и дотронуться. Чонгук проверил ванную десять раз, но врывается в нее одиннадцатый. Вращаясь внутри торнадо из собственных мыслей, он пытается успокоить себя любой мелочью, которая подскажет, что сонбэ не исчез, не растворился в темноте, не оставил его, не решил вернуться. И вместо этого замечает записку, лежащую возле полевых цветов.