Код розовый

Металлическая квадратная клетка стоит посреди пустого зала единственным, что находится здесь. Решетки из толстых прутьев скрывают изувеченного человека, слишком слабого, чтобы встать. Длинная цепь протягивается через прутья и ползет к черной стене, закрепленная к кожаному ошейнику на его горле. И даже если кто-нибудь откроет клетку, эта цепь не позволит выйти, преданно удерживая его, как собаку на привязи. Именно такой стала его жизнь. Превратила его в ничтожное домашнее животное, которое может делать только то, что прикажут, и не сметь даже мечтать о большем. Джин мелко дрожит из-за холода, прижимаясь к дальней стене клетки еще сильнее. Металл чертовски холодит кожу, однако только здесь есть небольшой клочок ткани, на котором сидеть немного мягче, чем на бетоне. Пыльный пол слишком холодный, почти ледяной. Джин прикрывает глаза, цепляясь пальцами за тряпки в жалкой надежде выдернуть побольше, чтобы наконец укрыться и согреться, прекратить дрожать, но все напрасно. Они придавлены днищем клетки слишком сильно, чтобы можно было подтянуть, и вскоре Джин бросает бесполезную идею и просто обхватывает руками колени, прижимая к оголенной груди, чтобы сохранить оставшееся тепло. С высоты нескольких метров на него смотрят глаза навесных камер, закрепленные к стенам и потолку. Мигающие красные точки дают понять, что идет запись. Джин исподлобья смотрит на них, пытаясь не думать о том, что запереть его здесь голым было идеей для очередного видео. Невыносима даже мысль о том, как люди могут наслаждаться чужими страданиями, наблюдая через экран за тем, как человек просто дрожит, оставаясь в клетке без еды весь день. Исключением становится только железная миска с водой, опустошенная наполовину. Джин не смотрит на нее, сильнее обнимая колени. Несмотря на неприятную сухость во рту, он разве что сглатывает, потому что знает, что придется растянуть ее до рассвета. Никто не принесет больше воды, и приходится пить небольшими глотками раз в час или реже, чтобы экономить. Конечно же, если надзиратель не войдет с очередной дозой наркоты в ближайшее время, которая заберет чувство голода и жажды. Джин несильно облизывает губы, заранее предчувствуя ломку, которая снова заставит его извиваться здесь, как змею, выпрашивая немного кислоты. Омерзительно каждый раз проходить через это, замечая блики превосходства в глазах напротив, когда надзиратель дразнит, но не делает укол, заставляя корчиться от желания. Джин испускает дрожащий выдох, не размыкая пальцы. Раньше, в прошлой жизни, когда рядом был Чонгук, он никогда не кололся. Идея впрыснуть яд прямо в вены казалась совершенно дикой даже в мыслях. Очевидно, многое изменилось за это время. Джин больше не может без этого. Зависимость становится сильнее, болезненнее, истощает его тело с каждой новой дозой. Джин поджимает губы, размышляя, что если это действительно конец, он готов принять его. Это тело давно израсходовало себя, начало разрушаться, гнить изнутри самым очевидным образом. «Кажется, у тебя крошатся зубы», — сказал надзиратель несколько недель назад, ощупывая его дёсны в противных латексных перчатках. Джин медленно проводит языком по зубам, ощущая небольшие ранки, которые перестали затягиваться. Гниющий запах изо рта становится сильнее со временем, настолько, что теперь и он может его чувствовать. Омерзительно, с горечью понимает Джин, но все еще не открывает глаза. Дрожащее тело сильнее жмется к решеткам, и пронизывающий до костей холод добирается до самых тонких тканей внутри, заставляя безостановочно трястись, вздрагивать, как от маленьких разрядов тока. В жалкой попытке отвлечься Джин снова вспоминает Чонгука. «ДжейКей, как тебе мой наряд сегодня?» Искаженные наркотой воспоминания кажутся неестественно белыми, как засвеченные кадры на пленке. Чонгук рывком оборачивается, замечая Джина посреди шумного мерцающего зала, в колыхающемся потоке людей, которые танцуют под очередной известный хит. Не отрываясь долгие секунды, Чонгук смотрит на него, словно пытаясь запомнить изо всех сил, но смотрит именно в глаза, избегая взгляда на его наряды. Джин всегда знал, что красивые вещи для него не более чем цветастый мусор. Однако проблема была в том, что он весь был одним сплошным мусором. Даже если настоящее зловоние появилось только сейчас, через, наверное, целый год со дня их знакомства. Джин действительно не знает, сколько времени прошло. Оказавшись здесь, он растерялся. Тяжелые наркотики искажают ощущение реальности, заставляют многие дни походить на сон, размывают собственную жизнь перед глазами. Джин пытается следить за временем, жадно хватаясь за любые детали, которые способны подсказать, какой сейчас месяц или время года, но многие попытки оказываются напрасны. Квадратное окно в его комнате залили бетоном, когда он пытался кричать, прося о помощи кого угодно снаружи. И сейчас остаются только совсем маленькие вещи, через которые он может прослеживать, что происходит там, в настоящем мире. Однажды надзиратель вошел в его комнату в мокрых ботинках. Влажные следы и брызги рассказали, что была дождливая осень. Затем он пришел с налепленным на подошвы снегом, и это рассказало, что пришла зима. Джин не знает, зачем следить за временем, которое теперь не имеет никакого значения, однако все же продолжает делать это. Возможно, потому что это последнее, что действительно напоминает ему о том, что когда-то он был живым на самом деле. И напоминает Чонгука, который теперь кажется его жалким выдуманным бредом. Пылью его разума, созданный фантазией исключительно для того, чтобы не сойти с ума окончательно. Каждый раз Джин жадно хватается за его образ, когда находится в сознании — редкие моменты здравомыслия посреди бесконечного наркотического забвения. И каждый раз со слезами просит его не исчезать. Можно подумать, что это смешно. Дрожь постепенно усиливается, заставляя сжиматься в крошечный жалкий ком. Джин хрипло выдыхает, находясь между обмороком и галлюцинацией, пока не слышит резкий высокий звук открывающейся двери. Размеренные тяжелые шаги разносятся вдоль каждой стены, приближая к клетке человека со звенящими ключами. Джин напрягается весь, пытаясь не нервничать слишком сильно, однако не может быть уверен, что останется в порядке, когда тот снова уйдет. Ни на что нельзя надеяться теперь. Сжимая пальцами колени, он осторожно поднимает взгляд, замечая привычные камеры, продолжающие запись, прежде чем видит мерзкую усмешку надзирателя. Ключи в его руке кажутся спасением и вместе с тем наказанием. — Как себя чувствуешь, куколка? — нежно спрашивает мужчина, отпирая железные решетки. Навесной замок выплевывает ключ с омерзительным скрипом. — Скучаешь здесь в одиночестве? Джин напрягается еще сильнее, но не собирается отвечать. Не существует никакой разницы, скажет он что-нибудь или нет, потому он просто прекращает делать это. Мольбы давно закончились, как и надежда, что люди смогут обращаться с ним хорошо. Джин напряженно смотрит в пол, замечая знакомые черные ботинки, зашнурованные военным образом. Надзиратель молча осматривает его сверху, цепляя ключи на пояс черных брюк, но раздражается из-за равнодушия со стороны парня и хватает его за подбородок, заставляя поднять голову. Испуганные глаза, немного красные из-за недостатка витаминов и недосыпа, мгновенно впиваются в него. — Я знаю, что ты умеешь разговаривать, — чеканит мужчина, прежде чем дотронуться до его грязных волос и немного погладить, медленно и почти ласково, обманывая хорошим отношением. — Что, ничего не хочешь сказать мне? Даже того, как тебе здесь холодно? Надзиратель усмехается шире, издевательски, чтобы наклониться еще ниже и прошептать в самое лицо: — Если хочешь выйти отсюда и вернуться в комнату, скажи это. Однако Джин продолжает молчать, даже если язык извивается между дёсен, выкручиваясь от невыносимого желания попросить о помощи. Озвучить мысли, которые вихрем закручиваются внутри головы, сказать, чтобы его отпустили, потому что здесь действительно холодно. Джин ничего не говорит, прекрасно осознавая, что доверять людям больше нельзя. Никогда нельзя. Издеваясь, они только хотят его выпотрошить, вытащить из него последние силы, растоптать окончательно. Он клянется себе, что никогда не будет верить им снова. — Скажи и я отпущу тебя, куколка, — настаивает мужчина. Вместо ответа Джин проглатывает все слова до единого, какие только могли быть. Выполняя все приказы раньше, он впервые за все время делает что-то, что выглядит протестом со стороны, даже если молчит не специально, а потому, что действительно не может говорить. И это, разумеется, выводит мужчину из равновесия. Очевидно, люди вроде него терпеть не могут неповиновение. Рывком отпустив парня, надзиратель начинает расстегивать ремень. Джин испуганно сглатывает, швыряя взгляд на висящие камеры на стенах, однако ни они, ни его бледное вымученное лицо не заставит его передумать. Изо рта рвется крик, очередная мольба, но Джин глотает и их, потому что ни в чем больше нет смысла. Давно нет. — Думаю, что-то в горле мешает тебе говорить, — рыкает мужчина, вытаскивает мягкий член из брюк и хватает парня за волосы, жестко наматывая на кулак, чтобы заставить выгибать шею. — Давай вытащим это. Боль разрастается в размерах, как разгоревшийся пожар внутри него. Джин протяжно мычит, когда чужой член врывается в рот и начинает остервенело трахать, вбиваясь как можно глубже с каждым следующим движением. Язык пытается жалко сопротивляться, вытолкнуть его назад, но надзиратель давит еще сильнее, хватая Джина за волосы, чтобы заставить взять во всю длину. Член заметно наливается кровью и тяжелеет, словно мужчина получает настоящее удовольствие от насилия. Приглушенные надрывные вопли разносятся по всему помещению, отражаясь от бетонных черных стен, как далёкое эхо. Джин зажмуривается, стараясь расслабить горло. Сердце вопит истерически, умоляет прекратить это, но теперь Джин не сможет произнести ни слова, даже если захочет. Корни волос пульсируют от боли, когда мужчина сжимает еще сильнее. Бедра двигаются ритмично и резко, загоняя толстый член по самое основание, прежде чем движения становятся бешеными. С безумием трахая Джина, он резко и противно стонет, когда горячая сперма выстреливает в его рот. Джин зажмуривается почти до боли, но не глотает, пытаясь подавить все рефлексы до единого, однако чувствует, как сперма разливается на корне языка и скользит по гортани вниз. Кадык предательски дергается, не выдерживая этого давления. Мужчина довольно усмехается, остановившись, чтобы проследить за жалкой борьбой на чужом лице, но не собирается вытаскивать член. Разогретая головка тычется в основание горла, щекочет неприятно и мерзко, но прекратить это нельзя, потому что мертвая хватка его пальцев удерживает голову парня в одном положении. И даже дышать тяжело. Истерично втягивая застоявшийся воздух, Джин пытается успокоить бешеное сердце. Неожиданная тишина отрезвляет, возвращая к реальности, и он наивно открывает глаза, чтобы затем увидеть, как расслабляется лицо мужчины. Прикрывая веки, надзиратель издает низкий рычащий звук, но не собирается отпускать Джина даже после оргазма. Очевидно, он хочет сделать нечто гораздо более омерзительное, чтобы в очередной раз вырвать его душу из груди, напомнить, кто он здесь. — Я должен промыть твой ротик как следует, — протягивает мужчина, сильнее прижимая голову парня к себе, прежде чем расслабляется окончательно. Член немного смягчается и начинает изливать поток мочи. Джин рывком дергается, вопит, изо всей силы пытаясь вырваться, однако жесткая хватка не позволяет. Горячая жидкость заполняет весь рот, и он давится, но не может ничего больше сделать, кроме как начать глотать. Отвратительный привкус на языке заставляет зажмуриться еще крепче. Унижение и боль разрезают всю душу, уничтожают внутри него оставшееся, что позволяло держаться в здравом уме посреди всего этого безумия. И кажется, что это действительно конец для него, как для личности, потому что ниже падать некуда. Гордость давно растоптана, но сейчас она будто ломается еще раз. Искренне ненавидя себя, как никогда на свете, Джин проглатывает горячие капли. Надзиратель шепчет что-то невнятное, одной рукой прижимая его голову к животу, а другой поглаживая под челюстью, где кожа особенно мягкая, скрывающая толстый член. Горячие потоки продолжаются, и Джин глотает еще несколько раз, дрожа от истерики, пока давление не ослабевает. Оставшиеся несколько капель проскальзывают вдоль языка, смешиваясь со слюной. Мужчина прищуривается, закончив изливаться в него, но все еще не вытаскивает член, ожидая, что парень проглотит все до последней капли. Джин мелко дрожит, зажмурившись, и чувствует, как сильно наполнен его живот. Выпирающий наружу, он кажется гораздо тяжелее обычного. Однако выбора не остается. Джин глотает все. — Какой хороший мальчик, — шепчет надзиратель, ласково приглаживая его грязные волосы, пока наконец не отстраняется, отходя назад. Джин дрожит сильнее, приоткрыв рот, и чувствует зловоние собственного тела. Длинная ниточка слюны протягивается вниз, когда он прекращает глотать вовсе, и чужой жирный палец вытирает его губы, обрывая ее. — Зрители останутся в восторге от тебя, обещаю. Ненависть режет сердце ножом, но Джин не собирается даже открывать глаза. Глаза, которые нигде не видят Чонгука. Джин хочет их вырвать. — Надеюсь, ты напился как следует, и вода тебе больше не нужна, — протягивает мужчина со слышимой улыбочкой, и Джин сильно вздрагивает, когда слышит резкий металлический звон. Миска с водой опрокидывается, заливая бетон, и вода вытекает за пределы клетки длинной прозрачной лужей. Не говоря больше ни слова, мужчина уходит, запирая решетки за собой. Тяжелые размеренные шаги слышатся гулким эхом, прежде чем исчезают вслед за стоном закрывшейся двери. И только тогда Джин кричит. Сначала низко и протяжно воет сквозь крепко сжатые зубы, затем распахивает губы и выпускает наружу все, что рвет его изнутри, разламывая на ничтожные маленькие части. Кричит истерически, душераздирающе, вопит во весь голос, вкладывая все силы в каждый следующий звук. Вопли превращаются в эхо, расщепляются между высокими пыльными стенами. Головная боль вытесняет все мысли до единой через почти час. Истерика постепенно отходит назад, заставляет разве что жалко всхлипывать. Джин валяется на холодном бетоне, вцепившись пальцами в железные прутья решетки. Живот чертовски болит, разрываясь от давления, и он обхватывает себя одной рукой, чтобы стало немного легче. Мысли о мести накатывают волнами, заполняют все мозги и отступают назад, когда пульсирующая головная боль вытесняет их. Затем возвращаются снова. Джин хрипит, с негромким стоном переворачивается на спину, приоткрывая глаза. Стеклянные глазницы камер продолжают следить за ним, но не имеют понятия, о чем он задумывается сейчас. Чонгук никогда не сдавался. Выбирая бороться каждый раз, когда перед ним было два пути, всегда принимал решение сжать зубы и пойти напролом. Джин зажмуривается еще сильнее, отлично понимая, что погибнуть здесь означает никогда больше не увидеть его, но Джин ненавидит себя за то, что не может быть настолько сильным, как он. Чаще всего люди чертовски слабые, и Джин понимает, что был таким всегда. Сражаться он никогда не умел, и сейчас даже пробовать не имеет смысла. Однако, валяясь посреди ледяной клетки, он внезапно приходит к мысли, что может сделать нечто другое. Пожалуй, единственное, на что способен — попытаться выжить. Джин всегда был хорош в этом, как никто другой, выдерживая какие угодно жестокие вещи. Выжить, несмотря ни на что. Выжить вопреки желанию раскроить себе череп о стены или решетки, довести до конца то, что однажды пытался сделать. Использовать выносливость изо всех сил, чтобы ни за что не сдохнуть здесь. Джин вновь закрывает глаза, пытаясь восстановить дыхание. Именно в попытках выжить заключается его настоящая борьба.

***

Черные тени ползают по стенам, ворвавшись в гараж вместе с отключением электричества. Чонгук рыкает и швыряет злобный взгляд на генератор, прежде чем лампочки зажигаются вновь. Зеленый отсвет подчеркивает острые линии челюсти, освещает привычные граффити, разгоняет мрак и его напряженные мысли, витавшие в голове последние полчаса. Выдыхая, он заставляет себя сосредоточиться. Черная спортивная сумка оказывается раскрытой на его коленях, однако засунуть руку внутрь кажется безумной идеей, словно на него может выскочить ядовитая змея. Как если бы этот длинный автомат действительно умел плеваться ядом. Чонгук негромко выдыхает и вытаскивает его из сумки. Черный металл слегка блестит, отражая искусственный зеленый свет. Чертовски длинный, гладкий, устрашающий одним своим видом. Чонгук напряженно смотрит на оружие, затем осторожно проводит пальцами вдоль ствола и спускового механизма. Медленно, почти с любовью, заново знакомясь с ним, и внезапно вспоминает, когда вытаскивал его в последний раз. Чтобы почистить. Джин следил внимательно и почти не моргал, поражаясь, насколько страшным он выглядит со стороны. Чонгук отлично помнит его слова, как помнит и то, что рассказал ему свою историю. Оказывается, если бы не все решения, которые он принял, начиная с шестнадцати, когда учился стрелять, то сейчас не оказался бы здесь. И не скучал бы настолько чудовищно по Джину. Чонгук прикрывает глаза на мгновение, но не позволяет себе терять контроль. Доставая специальные смазочные средства, он начинает разбирать автомат, как вдруг что-то выпадает из ствола, похожее на засохшие ошметки травы. Чонгук хмурится, наклоняется и цепляет их пальцами. Разглядывая маленькие коричневые лепестки, которые теперь выглядят как гербарий, он хмыкает носом, пока осознание не выстреливает прямо в грудь, заставляя рвано выдохнуть. Картинки мечутся в голове, вспыхивая воспоминаниями о том, как он собирал полевые цветы для сонбэ. Именно они, засохшие и мертвые теперь, рассыпаются на его ладони. Чонгук зажмуривается до бликов перед глазами, представляя, как Джин вытащил один из цветков и положил в его приоткрытую сумку, прежде чем уйти навсегда, оставив его в одиночестве. Как будто хотел напоследок попросить лишь об одной вещи. «Не убивай ради меня». Болезненный хриплый выдох срывается изо рта, разгоняя противные чувства вдоль всего тела. Чонгук поджимает губы, искренне сожалея о том, какое решение принял в последний раз, но теперь не может иначе. Джин не хотел насилия, чтобы Чонгук вернулся за ним и прикончил всех, кто делал ему больно все эти годы. И его можно понять, однако решение остается принятым. Намджун четко разъяснил, что Чонгук должен делать, чтобы заработать единственный шанс выяснить, где сейчас находится сонбэ. Нельзя отвлекаться от цели. Даже если сам Джин просил этого не делать. — Прости меня, — негромко шепчет Чонгук и переворачивает автомат, чтобы начистить перед выходом на задание. — Я должен. Иначе никогда не верну тебя. Проклятая влажность заполняет глаза, размывая оружие на коленях, но он рывком дергает рукой и стирает слёзы, заставляя себя оставаться хладнокровным. Джин, очевидно, не понимал до конца, насколько жестокий мир окружает его. Однако для Чонгука это всегда было привычной мелочью, всего лишь тем, что всегда воспринималось как обыденность, включая насилие над людьми. Чонгука никогда не останавливала жестокость, не останавливали правила или запреты, не останавливало ноющее чувство в груди, которое вечно шептало, что все это неправильно, бесчеловечно, дико. Что нельзя запугивать, грабить или устрашать. Чонгука останавливало только одно, но сейчас придется избавиться от всех чувств и превратиться в машину смерти. Иначе всему конец. Чонгук делает еще один глубокий вдох, сжимая небольшой бокс с патронами. Джина не спасти, если быть хорошим, и это действительно простая истина, которую он невероятно четко понимает сейчас. И клянется сделать все, даже то, чего никогда не хотел делать. «Это изменит тебя навсегда». Чонгук рыкает и заряжает автомат.

***

Невысокие частные дома напоминают друг друга за каждым следующим поворотом, но навигатор показывает ехать дальше. Идеальный ровный асфальт немного присыпан снегом, сметенным к обочине. Ржавый «марк» выделяется слишком сильно, проезжая припаркованные дорогие «ауди» и сверкающие кроссоверы, но и это не имеет значения. Чонгук собирается навсегда избавиться от этой чертовой машины, как только выполнит задание. Скорее всего, просто обольет ее керосином и оставит гореть в пустынном поле, с усмешкой подумав, что эта горящая рухлядь как никогда хорошо отразит все сожженные надежды Чонгука, которыми тот тешил себя последние месяцы. И даже Намджун, вероятно, просто использует его сейчас. Отчаяние накрывает сильнее, заставляет с гневом сжимать челюсти, однако Чонгук рывком дергает головой. Нельзя отвлекаться перед важным делом. Машина медленно проезжает еще несколько домов, пока вдали не появляется внушительный особняк из темного кирпича. Заостренная крыша и второй этаж выглядывают из-за металлического забора. Чонгук останавливается в километре от него и глушит двигатель. Сердце подскакивает вместе со звоном оружия, которое он рывком вытаскивает из сумки. Черная маска ложится на лицо, как вторая кожа. Проверяя количество запасных патронов, он шумно выдыхает несколько раз, но всеми силами гонит образ Джина как можно дальше. Ничто не остановит его сегодня. Засохшие полевые цветы давят на что-то живое внутри него, спрятанные в прозрачный пакетик в нагрудном кармане. Чонгук почти чувствует их тяжесть, даже если на самом деле они ни черта не весят. Всего лишь высушенная временем трава. «ДжейКей, это что, мне?» Сердце вопит под кожей, как бешеное. Чонгук резко открывает глаза, сжимая ствол, и приказывает ему заткнуться к чертовой матери. Избавиться от охраны на периметре оказывается проще, если иметь автомат не для устрашения, а для настоящего убийства. Неслышно обходя дом снаружи, он находит задний выход, охраняемый гораздо меньше, чем главные ворота. Камер поблизости нет, только на территории, догадывается он, прежде чем схватиться за жесткие решетки и перебраться через забор, оставив единственного охранника снаружи валяться с сотрясением мозга. Чернота ночи не позволяет видеть Чонгука, однако открывает вид на остальных гуляющих по территории охранников из-за света изнутри дома. Здесь их больше, возможно, около десяти. Окна первого этажа освещают темные силуэты. Чонгук замирает возле пышного дерева и впервые прицеливается. Пульс пробивает вибрацией всю шею, заставляя задержать дыхание. Всего на миг. В последний раз. «Убить человека». Высокий мужчина выходит из-за угла, заподозрив неладное в задней части дома. Чонгук целится меньше секунды. Выстрелы оглушают невыносимым шумом, плечо мгновенно взрывается от боли из-за жесткой отдачи. Мужчина валится на землю, застреленный прямо в грудь. Второй кидается к нему, как глупая собачка, пытаясь одновременно прицелиться во тьму, но Чонгук быстрее. Никто не скроется. Никому не спастись перед ним. Сердце визжит с каждым выстрелом, как сумасшедшее. Охранники выскакивают на заднюю часть дома целой стаей, наконец реагируя на шум. Целясь в каждого всего мгновение, Чонгук стреляет снова и снова, как машина, затем рывком кидается за гараж, прячась всего на секунды две. Чужие выстрелы из карманных пистолетов — ничто по сравнению с автоматом. Чонгук не моргает, пристреливая ублюдков один за другим, замечает, как их тела прошибают пули, видит, как они мертвыми падают на землю. И ничего не чувствует. Дрожащие от адреналина руки сжимают автомат настолько сильно, что кажется, разломают сейчас пополам, но в голове необычно пусто. Ким Вонхэ наверняка вызвал полицию. Перезарядив ствол, Чонгук выскакивает из темноты и движется к дому, стреляя в наружные камеры. Двенадцать трупов на земле выглядят иллюзией, кадрами из компьютерной игры, но они все реальны. Чонгук переступает чужие головы в состоянии, граничащем с трансом или сном, сохраняя в голове единственную мысль о том, что выполняет задание. Вышибая выстрелами стеклянные двери, он рывком сбивает осколки прикладом и входит в длинный зал. Горящий на этаже свет освещает высокие стены, безвкусные дорогие картины, аккуратные ручки дверей, хрустальные вазы. Чонгук замирает, остановившись, и кидается за угол через мгновение после того, как слышит мужские вопли. Ким Вонхэ врывается в вестибюль с длинным ружьем и палит во все стороны, как безумный, крича, чтобы засранец выходил. Чонгук хмыкает, прижавшись спиной к стене. Истеричный глупый сукин сын. Нельзя быть настолько эмоциональным, когда держишь оружие. Белые стены взрываются от пуль, осыпаясь штукатуркой из больших дыр. Чонгук отводит взгляд, считая его шаги, когда мужчина приближается к нему из зала. — Я вызвал полицию, ублюдок! — визжит он, продолжая слепо стрелять, словно в жалкой попытке запугать парня. — Какой ты смелый, ворвался сюда посреди ночи! Выходи нахрен, чтобы я прикончил тебя! Иди сюда! Чонгук не дышит, слыша истеричное дыхание совсем рядом, прежде чем мужчина сворачивает за угол слишком беспечно для себя, прекрасно зная, что все его телохранители мертвы. Чонгук не сомневается. Выстрел закладывает уши, и пуля вмиг прошибает его грудину, вылетая из спины. Огромное ружье вываливается из ослабевших рук за мгновение до того, как Ким Вонхэ падает вслед за ним, как мешок с дерьмом. Кровавая лужа разрастается на светлой плитке, впитывается в пол, скользит быстрым потоком все дальше и дальше, пачкая его седеющие волосы. Черные глаза распахнуты. Чонгук подходит ближе, не опуская автомат, и заглядывает в них, чтобы заметить собственное искаженное отражение. В голове все еще чудовищно пусто, как будто это делал вовсе не он, а кто-нибудь другой. Чонгук осознает самого себя обрывками, однако заработанный годами опыт не позволяет терять бдительность. Издали вдруг слышен шум и чужие быстрые шаги. Рывком обернувшись, Чонгук прицеливается в пустой коридор, слыша невнятные визги, пока из-за угла не появляется ребенок. Девочка лет восьми в белой ночной рубашке, похожей на платье, замирает с широко распахнутыми глазами, глядя прямо на Чонгука, как на чудовище. — Папочка… — шепчет она, заикаясь, но слишком боясь опустить взгляд, чтобы заметить отца в луже крови, лежащего позади Чонгука. — Па… папочка… Кристальные слёзы капают на пол с детского лица, и не нужно приглядываться, чтобы заметить их. Господь действительно ненавидит Чонгука, раз послал сюда ребенка. «Любой человек станет свидетелем, если не убьешь их всех». Чонгук рывком вытряхивает пустой магазин, вставляет новый и стреляет.

***

Намджун выглядит настолько довольным на следующее утро, что почти светится, читая свежий выпуск сеульской газеты. Шуршание серой бумаги слышится слишком громко для Чонгука, сидящего на темно-синем диване в его доме. Небольшой особняк в пригороде Кванджин-гу оказался вдвое меньше, чем он представлял, но все еще достаточно величественным, чтобы удивить. Однако Чонгук никак не отреагировал, когда Намджун пригласил его. Головная боль смешивалась с ненавистью около четырех утра, и не было никакой разницы, куда идти, потому что быстро стало ясно, что от этих разъедающих чувств никак не избавиться. Ничем не вытащить из груди. И даже огромное количество выпитого алкоголя не позволило заглушить вопли ноющего сердца, которое снова не может заткнуться. — Отличная работа, — повторяет Намджун двадцать пятый раз, довольно перечитывая статью на первой странице. Убийство Ким Вонхэ и его дочери не могло не попасть в заголовки. — Должен признать, не думал, что ты окажешься настолько хорош. Быстро, профессионально, без единой ошибки. Отличная работа. Чонгук равнодушно пялится на стык высоких стен, не собираясь реагировать. Ощущение, что он убил самого себя, оставив валяться на территории чужого дома. Вернулся в город собственной жалкой тенью. Чонгук прикрывает глаза, слыша очередное шуршание газеты. Намджун высоко мычит, оглядывая распечатанные снимки убитого политика, прежде чем наконец оторвать взгляд от статьи. Сделав несколько шагов, он снова чем-то шуршит. Чонгук медленно открывает глаза и видит, как тот вытаскивает жирный конверт из ящика комода и швыряет ему на колени. — Вознаграждение за твои старания. Никто не работает бесплатно. Чонгук молча смотрит на него, не желая знать, сколько стоит человеческая жизнь. Однако тяжесть конверта дает понять, что денег там дохрена. — Избавься от своей ржавой тачки, — кивает Намджун, засовывая руки в карманы черных брюк. Ямочки на его щеках выглядели бы почти милыми, если бы не причина, по которой он так широко улыбается. — Купи новенький хетчбэк или еще что-нибудь, но не сейчас. Завтра я хочу познакомить тебя кое с кем. Чонгук медленно потирает пальцами глаза. Головная боль просто чудовищна. Чужие слова долетают до мозга отрывками, не запоминаясь, но Намджун вдруг противно клацает пальцами, вынуждая обратить на себя внимание. — Я не забыл, что обещал найти Джина, — добавляет он, — но и ты можешь продвинуться в этом деле. Как на счет того, чтобы найти компанию? Я знаю некоторых людей из Кансогу, которые наверняка заинтересуются последним выжившим «раптором». Иначе говоря, Намджун предлагает стать частью банды, размышляет Чонгук, отводя взгляд. Изредка работая с ними раньше, но только через посредников, он довольно быстро осознал, что их мир совершенно другой и слишком отличается от его собственного. Иерархия внутри криминальной группы чаще всего просто чудовищна. Чонгук не уверен, что сможет подчиняться кому-нибудь настолько сильно и преданно, чтобы не подставить себя под сомнения. Кроме того, стать частью банды означает навсегда связать себя толстыми канатами, которые будут держать его на коротком поводке. Никто не отпустит его на свободу. Бывших преступников не бывает. Чонгук закрывает глаза на мгновение, вспоминая Руди, который мечтал стать кем-то бóльшим однажды, но не дожил до возможности сделать это. Вероятно, сейчас именно он сказал бы, что это шанс перестать работать в одиночку. — Избавиться от одиночек гораздо легче, — хмыкает Намджун, словно читая его мысли, — но если станешь частью компании, сможешь позволить себе больше, потому что другие парни будут отвечать за тебя головой. Как и ты за них. Выгодная сделка для обоих сторон, как думаешь? Чонгук напряженно выдыхает, потому что и сам думал об этом, но сейчас отлично понимает, что банда заставит его убивать снова. Хочется послать все к чертям, забыть и перечеркнуть, однако процесс запущен. Ничего теперь не изменить. Чонгук слепо смотрит вниз, собирая жалкие остатки самообладания, чтобы встать и пойти куда угодно, найти Джина своими силами, как вдруг замирает. Катакомбы вспыхивают перед глазами черными пятнами, вспоминаются сыростью и брызгами чужой крови на полу. Чонгук резко поднимает взгляд. Намджун приподнимает брови, смотря настороженно, словно не зная, чего от него ожидать сейчас. — Катакомбы, — выпаливает Чонгук на выдохе. — Какой район имеет рабочие катакомбы или подземелья, которые могут использовать частные клубы, как раньше это делали «Когти»? Намджун вскидывает брови и задумчиво отводит взгляд: — Йонсангу? Чонгук рывком вытаскивает телефон и вбивает поисковой запрос. Йонсангу, центральный район города, растягивается почти на двадцать два квадратных километра. Чонгук сжимает челюсти, не в состоянии поверить, как не догадался раньше. «Когти» располагались на границе Сондонгу, и если его теория верна по поводу того, что люди все-таки решили создать нечто подобное, значит, они наверняка выбрали Йонсангу. Мерзкая дрожь проносится под кожей, едва Чонгук позволяет себе вспоминать Джина, но отвлекается, вновь поднимая взгляд. Естественно, Намджун был прав, говоря, что легче всего избавиться от одиночек. — Гуросан Па владеет центральными районами, верно? — мрачно спрашивает Чонгук. — Да, но за центр всегда ведутся бои, ты же понимаешь, — протягивает Намджун, выдерживая колкий взгляд напротив. — Мыслишь в правильном направлении, Чонгук. Использовать свое положение в банде для разведки территорий, где может быть Джин, если он еще жив. Именно это я и хотел предложить. Чонгук снова тяжело выдыхает, осознавая, что должен обдумать все. Нельзя принимать никаких решений сейчас, особенно после всего, что он натворил за последнее время. Чонгук должен избавиться от всего этого, немного перевести дух. Принять наконец реальность, в которой он всегда был преступником, как и то, что ожидает его дальше. И просто смириться. Разворачиваясь, чтобы наконец уйти, он останавливается, когда слышит негромкий совет Намджуна: — Надень что-нибудь приличное на завтра.

***

Алкоголь привычно разбавляет кровь, перемешивает мысли между собой, накатывает на мозги и отступает вновь, как на американских горках. Чонгук напивается в очередном клубе, заказывая четвертую бутылку за последний час. Безвкусная громкая музыка действует на нервы, но он не отвлекается от своего занятия и иногда даже ритмично дергает ногой, пытаясь подловить бит. Пьяные первокурсники веселятся на танцполе с громкими воплями, некоторые из них возвращаются к барной стойке через каждые двадцать минут, чтобы заказать еще коктейлей. Иногда бросают взгляды на Чонгука, но быстро уходят танцевать дальше. Чонгук тоже смотрит на них. Замечает красивых девушек в вызывающих нарядах и думает, что убитая им девочка тоже могла бы стать такой, когда вырастет. Однако он убил ее. Вина придавливает к полу огромной тяжестью. Чонгук закидывает голову и вливает в себя дешевый алкоголь, пока перед глазами не начинает мерцать. «Мыслишь в правильном направлении, Чонгук. Использовать свое положение в банде для разведки территорий, где может быть Джин, если он еще жив». Но никто не может знать, жив он на самом деле или уже давно нет. Чонгука мерзко тошнит в сортире несколько раз подряд. Хочется выблевать из себя все чувства, вытащить никчемное сердце и раздавить подошвой. Вечно ноющий комок в груди не позволяет ни на секунду расслабиться. Чонгука снова тошнит, и он крепко зажмуривается, борясь с желанием засунуть пальцы в рот и вырвать его через глотку. Он бы действительно сделал это, если бы не рвотный рефлекс и кости, которые наверняка не позволят безумным пальцам добраться до сердца. Чертово сердце, как же оно надоело реагировать на все подряд. Даже если убийство маленькой девочки — совершенно не «все подряд». Чонгук возвращается в зал неуверенной походкой, пытаясь принять то, во что превратилась его жизнь. Бездумно цепляется взглядом за танцующие массы людей вокруг. Искажаясь перед глазами, они переливаются, прежде чем Чонгук замечает нечто розовое в стороне. Пульс вдруг подскакивает, заставляет за секунду протрезветь. Чонгук замирает, не веря, что видит перед собой, и резко срывается вперед. Люди путаются на пути, сбивают с траектории, но он слепо идет напролом, двигаясь вслед за исчезающим розовым пятном. Здравый смысл подсказывает, что это не может быть Джин, однако никчемное сердце не слушает, заставляя быстрее передвигать ноги. Чонгуку снова кажется, что он гонится за призраком, за исчезающим силуэтом другого человека, за собственной иллюзией, но не может остановиться. Жалкая надежда толкает вперед, пока он не достигает конца зала. Яростно моргая, он оборачивается в попытке вновь поймать знакомый розовый блеск, но его нигде больше нет. Чонгук обреченно закрывает глаза и приваливается к высокой колонне. Чудовищно скучая по сонбэ все эти месяцы, он вечно реагирует на подобные вещи, но всегда обманывает себя. Джин не может быть здесь. Это очевидно, ясно, как божий день, но удержаться от попыток проверить он просто не может. Чонгук ненавидит себя. Очень глупо каждый раз вестись на это. По привычке проверяя время на часах, он отмечает половину третьего ночи, когда наконец выходит на улицу. Свежий холодный воздух немного приводит в чувства, даже если выпил он достаточно. Опустевший желудок жалобно воет, а во рту настоящий смрад из-за рвоты, но он разве что выдыхает, двигаясь вдоль пустынной улицы. Намджун снова всплывает в памяти, предлагающий присоединиться к банде. Нет сомнений, что он имел в виду именно Корса, потому что только они имеют достаточно могущества, чтобы заглядываться на чужие территории. Чонгук думает, что если Корса действительно решит бороться за центральный район Йонсангу, он сможет использовать это, чтобы найти катакомбы. И вытащить Джина. Разумеется, ничтожный шанс найти его там не придает уверенности, как и ничтожный шанс вступить в ряды Корса. Однако рекомендации от Намджуна могут сыграть свою роль. Чонгук шумно втягивает холодный воздух, приказывая себе больше не пить, даже если иначе заткнуть ноющее сердце нельзя. Даже если оно расколется окончательно, когда он снова выпустит пулю в живое тело напротив. Насрать. Чонгук не должен ничего чувствовать, значит, он заставит себя не чувствовать.

***

Мягкая кожа на изгибе локтя обрастает фиолетовыми синяками от шприцов, почти чернеет прямо на глазах. Джин затуманенным взглядом рассматривает ранки, следы очередной наркотической дозы, впрыснутой в его вены, и не может никак отвернуться. Собственное тело разъедает ядом, и держится оно явно на последнем издыхании. Еще немного, размышляет Джин, и ничего не останется. Черные пятна привычно ползут по каждой стене, разрастаясь в размерах, пока не поглощают свет до последнего сантиметра комнаты. Из-за залитого бетоном окна здесь стало еще темнее. Джин медленно моргает один раз, затем второй, привычно валяясь на кровати, но сил подняться нет никаких. Облегчением становится только то, что теперь он не в железной клетке, как животное, а вернулся сюда, где хоть немного теплее. Драное одеяло прикрывает худые ноги с выпирающими коленями и жуткими синяками, которые теперь проходят еще дольше, чем прежде. Очевидно, его измученное тело больше не может работать как следует, прикладывая силы для заживления ран. И он почти может чувствовать, что совсем скоро оно прекратит делать это вовсе, и он погибнет, даже если теперь чертовски хочет выжить. «Я правда хотел бы остаться с тобой, ДжейКей». Джин закрывает глаза и позволяет себе жалко усмехнуться. Воспоминание настолько далёкое, что кажется, это произошло целую вечность назад. В последние месяцы он не вспоминал о мотеле, о том, как нежно Чонгук обнимал его, однако сейчас мозги словно специально вытаскивают старые моменты из памяти, чтобы напомнить, ради чего он оставался живым все это время. Напомнить, что именно испугало его, заставив подняться с кровати тогда и оставить Чонгука одного. Как же мерзко понимать, что страх все испортил. Смертельно боясь подставить Чонгука опасности, навлечь разозленного господина Ро на его след, он сделал все возможное, чтобы наказали его самого вместо него. Самопожертвование всегда было его слабой стороной, но он почти не жалел, даже если страдал, защитив собой других людей. Джин вновь ненормально усмехается, предчувствуя боль внутри, но позволяет себе вспомнить еще больше. Тэхён как никто на свете был похож на Сонхёна. Каждой деталью, каждым неуверенным взглядом из-под черных ресниц, каждым легким движением руки или пальцев. Джин старался защищать и его до последнего дня, как только мог, наивно считая, что всевышний был тем, кто послал его Тэхёну, чтобы несчастный парень пережил испытания, которые подбросила ему жизнь. Однако на самом деле все было иначе. Всевышний просто испытывал Джина, как делал каждый раз, когда с особым удовольствием окунал его лицом в дерьмо. Чтобы проверить, как долго Джин продержится, если найдет Тэхёна, а затем потеряет его. Как долго продержится, если найдет Чонгука, а затем потеряет его. Джин хочет разрыдаться изо всей силы, как никогда раньше, но не может. Истощенный организм кажется высохшим изнутри, и слёз просто нет, даже когда он зажмуривается, с болью в сердце вспоминая каждого человека, которого любил, а теперь может только мечтать сохранить их в памяти. Внутри остается все меньше сил, еще меньше надежды и веры. Оказавшись настолько пустым, как сейчас, он не может позволить себе даже прошептать «ДжейКей» в черноту комнаты. Язык наливается свинцом, и никак его не использовать, да и незачем. Внезапное движение возле двери заставляет открыть глаза. Джин испуганно замирает, потому что точно заметил, как что-то двигалось. Очередная бредовая галлюцинация, чувствует он, пытаясь отвернуться от разрастающейся нечеткой тени, пока осознание не заставляет рывком развернуться обратно. Чонгук стоит возле железной двери и молча смотрит на него. Джин резко выдыхает ртом, распахивая глаза настолько широко, что они начинают болеть. Привычный мрачный взгляд, черная одежда и кожаная куртка, сожалеющий огонек в угольных зрачках и даже запах. Каждая деталь кричит, что это действительно он. Джин не моргает, впившись в него взглядом настолько жадно, словно умрет, если моргнет хоть раз. Чонгук предательски настоящий. Не произнося ни слова, просто наблюдает за ним, как иногда наблюдал через весь зал, выхватывая взглядом его цветастые вещи. Джин всегда чувствовал эти взгляды, как может чувствовать и сейчас на каком-то особом уровне. И этого в здравом уме не вынести. — ДжейКей? — хрипит Джин, насильно вытаскивая слова изо рта, которые явно не хотят выходить через такое долгое время молчания. — ДжейКей… ты правда пришел за мной? Чонгук задумчиво склоняет голову, словно раздумывает над ответом. Джин все еще не моргает, смертельно боясь, что он исчезнет, пока силуэт действительно не начинает размываться перед глазами. Джин быстро трет их пальцами и смотрит снова, но Чонгука больше нигде нет. Только слабое, едва ощутимое присутствие, исходящее теперь скорее изнутри, чем снаружи. Джин негромко выдыхает и прикладывает ладонь к груди, чувствуя, что бешено колотящее сердце совершенно точно является тем, что сохраняет Чонгука. Удерживает его внутри всеми силами, позволяет придавать сил, не сдаваться окончательно. Джин крепко зажмуривается, сильнее вдавливая ладонь, пока грудная клетка не начинает болеть из-за этого давления. Определенно, его ДжейКей там, среди закрученных внутрь рёбер, согревает своим теплом и воспоминаниями, не позволяя развалиться совсем. Джин жалко скулит, пытаясь избавиться от мысли, насколько сильно хочет увидеть живого Чонгука. Рассудок подсказывает, что это невозможно, но его тянет вперед, как магнитом. Не выдерживая, он медленно сползает с кровати, поджимая губы, и ползет ближе к двери. Израненный ком боли и отчаяния — вот как он выглядит сейчас. Доползая с хриплым выдохом, он останавливается ровно там, где стоял Чонгук, и в отчаянном безумии закрывает глаза, позволяя иллюзиям его присутствия снова вернуться. Обмануть его еще раз. Заставить поверить, что призрак Чонгука был настоящим. Чернота расслабляет, и он засыпает возле двери, свернувшись в маленький ничтожный комок, но даже ледяной холод бетона не может прогнать его отсюда. Именно здесь Чонгук смотрел на него, именно здесь он был. Джину снится цветочное поле, яркое теплое солнце и нежная улыбка Чонгука, которую можно почувствовать каждым сантиметром тела. Весеннее солнце разгоняет привычный холод, позволяет скинуть одежду, схватить парня за руку и побежать вперед, через это бесконечное поле до самого горизонта, где огромный теплый шар ложится на верхушки деревьев, соприкасаясь с землей на закате. Остановиться, тяжело дыша из-за бега, обернуться и снова взглянуть на Чонгука, который даже на скорости не разжал пальцы, не отпустил его руку. Смотреть на него невероятно долго, затем подойти ближе, разрешить себе почувствовать его запах, тепло его сильного тела, позволить обнять себя. И вокруг — только невероятно красивые полевые цветы, именно такие, какие Чонгук ему дарил. Джин не хочет просыпаться. Чонгук стал его настоящей мечтой, даже если он всеми силами пытался его забыть.

***

Чонгук напряженно курит посреди пустынной улицы около двух часов ночи, швыряя мимолетные взгляды на огромный полумесяц, что возвышается над домами напротив. Холод ощутимо раздражает, и он засовывает свободную руку в карман зимней куртки, напоминая себе, зачем вышел сюда сегодня. Намджун ясно дал понять, что Корса наиболее активна по ночам, как и то, что в ближайшее время состоится отбор для новобранцев. Чонгук снова затягивается, размышляя, что наверняка почувствует себя куском мяса на витрине, которое будут разглядывать с особой внимательностью и интересом, пока не решат, действительно ли он заслуживает внимания. И это ему не слишком нравится. Очевидно, работать в одиночку гораздо приятнее, никому не подчиняясь и не пытаясь понравиться, но сейчас, похоже, дело приняло слишком серьезный оборот. Чонгуку впервые кажется, что один он точно не справится. Большая черная машина мелькает дальним светом, выезжая из-за поворота. Чонгук давит бычок подошвой и подходит ближе, чтобы раскрыть дверь со стороны пассажира. Машина внутри утопает во мраке, и блестят лишь глаза водителя, освещаемые светом из приборной панели. Намджун предупреждал, что за ним заедет парень по имени Сехун, который славится неплохим вкусом на свежее мясо. — Сехун, — представляется он, протягивая ладонь, которая оказывается неожиданно теплой для Чонгука. — Намджун рекомендовал тебя, что довольно большая редкость. Ким Вонхэ это твоих рук дело? Чонгук напрягается, наблюдая за плавными движениями его пальцев, когда он выруливает в город. Внутри такой дорогой машины двигатель совсем не слышен. — Да, — отвечает Чонгук. — Еще один мертвый ребенок и ты станешь моим любимчиком, — усмехается Сехун, подмигивая с искренним весельем. — Не ной из-за угрызений совести и окажешься на вершине, я обещаю. Чонгук мрачнеет еще сильнее, не представляя, как реагировать, потому выбирает молчание. Криминальные банды отличаются от обычных людей, но его давно не удивляет это. Определенно, он прекрасно знал, на что подписывался. Раздавив мерзкие чувства по этому поводу, он пытается отвлечься, прижавшись к сиденью, но навязчивые образы не собираются отпускать его. Сейчас, должно быть, они приедут на личную базу Корса, чтобы провести нечто вроде извращенного собеседования, на котором он должен будет показать свои навыки. Пистолет вновь ощущается в куртке на следующем выдохе, упираясь прямо в сердце сквозь кожу, но Чонгук остается полностью равнодушным. Сехун должен знать, что он пришел не с пустыми руками, ведь все члены банд таскают оружие. Низкий пригородный дом на окраине Кансогу не похож на дом преступников ни единой деталью, исключая только головорезов с автоматами, охраняющими главные ворота. Чонгук напряженно оглядывает мрачный двор, когда машина въезжает внутрь. Сехун мягко давит на газ и проезжает еще двадцать метров, прежде чем остановиться неподалеку от небольшой группы людей, во тьме представляющих собой только черные силуэты. Чонгук швыряет на него молчаливый взгляд, словно что-то спрашивая, но встречает очередную усмешку. — Дождешься своей очереди, солдат, — протягивает Сехун и кивает на дверь. — Выходи. Чонгук не знает, насколько может доверять хоть кому-нибудь здесь, но решает сохранять молчание до последнего, чтобы не нарваться на неприятности. Среди головорезов это будет совсем не просто, но иначе в этом мире нельзя. Большие автоматы слегка блестят в чужих пальцах, отражая блики начищенной стали из-за маленьких садовых фонарей. Чонгук мрачно подходит ближе, мысленно прикидывая, сколько их здесь на самом деле, не считая личной охраны дома. Вместе с ним около десяти, но каждый мужчина довольно взрослый, напоминающий военного при исполнении или даже в отставке. Чонгук вспоминает собственный возраст и саркастично хмыкает, пытаясь не привлекать внимание. Без разницы, как они воспримут его, самое главное сейчас пробраться внутрь и произвести хорошее впечатление. Чонгук закрывает глаза и вновь рисует Джина в голове, позволяя себе вспомнить, зачем он здесь. Корса поможет вытащить его. Несмотря на то, что поможет также превратиться в последнего скота. Чонгук против воли вспоминает лицо мертвой девочки и морщится, не желая думать о ней. Это было неизбежно. Избавившись от свидетеля, он спас себя от последствий — именно этим занимаются бандиты. Выполняют задания и заметают следы. Ничем больше. Негромкие перешептывания мужчин заставляют напрягаться, но Чонгук не подслушивает, вытаскивая сигареты из кармана. Сохранять хладнокровие оказывается непросто, ведь он чертовски давно не испытывал на себе взгляды вооруженных ублюдков. И уж точно никогда не собирался стать частью второй могущественной группировки страны после Гуросан Па, которая не первый год выдерживает атаки на свои территории, но все еще не сдается. Ничто из этого не позволяет расслабиться. Даже если Чонгук может объективно оценить свои навыки и признать, что каждый из этих мужчин вряд ли дотягивает до него. Никто из них не заслуживает этого сильнее, чем он, потому что никто не гонится за настолько важной целью — попыткой спасти жизнь человека, а не отнять ее. — Что это за шавка, черт возьми? — вдруг слышится со стороны. Чонгук медленно поднимает взгляд, выдыхая дым, когда замечает здоровенного громилу, который внезапно встает, словно пригласить на танец его собирается. Чонгук презрительно хмыкает, цепляя взглядом очертания его ствола. Прохладный воздух ныряет за шиворот, заставляет напрягаться сильнее. Автомат слишком большой для ближнего боя, вспоминает он, причем даже быстрее, чем успевает подумать, что этот ублюдок хочет запугать его. Очевидно, советы Гон Ю ничем не вымыть из памяти, и в подходящий момент они всегда готовы напомнить о себе. — Детский сад вниз по улице, — едко посмеивается мужчина, кивая прямо на Чонгука, и мелкие темные глаза блестят, выжирая дыры на его лице. — А здесь взрослые мальчики, детка. Сехун привез тебя в качестве десерта, угадал? Жирная шея ублюдка блестит, когда он посмеивается, пытаясь открыто унизить, и переглядывается с остальными. И в этот момент что-то замыкается в груди Чонгука, схлопываясь, как звезда смерти. Чонгук позволяет себе обезуметь. Джина нет рядом, значит, быть человечным необязательно. Выстрелы раздаются быстрой очередью несмотря на то, что он держит глок. Кровь закипает от адреналина. Мир перед глазами вмиг окрашивается в красный. Чужие вопли приглушаются звуками вылетающих пуль, которые прошибают мужчин резко и четко, безжалостно, зверски. Чонгук до спазма сжимает пистолет, рывками перемещая его по всей очереди. Никто не успевает дать отпор, потому что его реакция почти чудовищна. Гон Ю никогда не учил думать, он показывал, как быстро целиться для меткого убийства. Именно это сейчас использует Чонгук, как бездушный зверь, выполняя единственное, что умеет, как никто другой. Единственное, чему его обучали чаще всего — стрелять. Девять трупов валятся на землю тяжелыми тушами, как набитые мешки с песком. И наступает тишина. Настолько сильная, что слышно бешеное сердцебиение, разрывающее грудь Чонгука несмотря на то, что внешне он остается спокойным. Однако колебания этого жалкого органа давно ничего не значат. Чонгук позволит себе вспомнить, что имеет живое сердце в груди, только когда посмотрит на Джина в следующий раз. Ни секундой ранее. Он медленно опускает пистолет, глядя на лужи крови, и мысленно клянется себе в этом. Сехун рывком распахивает входные двери, наверняка услышав выстрелы. Вооруженные охранники даже не смотрят на него, как и на Чонгука, словно не имеющие права вмешиваться в подобные ситуации. Иначе Чонгук давно оказался бы мертв, после первого же выстрела. Сехун вскидывает брови, оглядывая трупы перед домом, затем обводит слегка напряженным взглядом Чонгука, словно взвешивая решение привезти его сюда, но после лишь усмехается: — Заходи, раз очереди больше нет.