***
Избавиться от секьюрити не составляет никакой сложности. Чонгук не думает, когда врывается во двор, вышибая машиной ворота. Не думает, когда несется на вооруженных головорезов с автоматом. Не думает, когда пристреливает каждого на своем пути, выпуская автоматные очереди во все головы до единой, которые для него являются не более чем мишенями в игре. Бешеное дыхание разрывает грудину, сердце истерически качает кровь и наверняка захлебывается, кашляя, но Чонгук ни на что не реагирует. Прикончив десять человек, он не чувствует ничего, кроме отдачи, когда стреляет в одиннадцатого. И все же Намджун задал очень правильный вопрос. Воющая сигнализация в доме заставляет прийти в себя. Чонгук разбивает все камеры во дворе, пока Сехун вытаскивает Намджуна из машины, прижав горячее дуло к его спине. Перед глазами Чонгука — черные катакомбы, и он вышибает большие двери с отчаянной слепой верой, что все не окажется зря. Внутри довольно мрачно, несмотря на редкие горящие светильники. Чонгук быстро движется вперед, обходя бесчисленные коридоры, двери и колонны, пока не нарываеся на охранников, выскочивших из-за угла. Чонгук едва успевает броситься к стене, крича Сехуну пригнуться. Пуля рассекает воздух в десяти сантиметрах от его лица, и он почти видит ее заостренный нос, даже если не может заметить на такой скорости. Рывком перезарядив автомат, Чонгук снова кидается в коридор. Автоматная очередь закладывает уши еще сильнее, чем отвратительный вой сирены, разносящийся по всему особняку воющим противным звуком. Багровые капли крови окрашивают пол и стены, растекаются лужами во все стороны, пропитывают дорогой коричневый ковер, лежащие тела и душу Чонгука, которая не может отрицать очевидное. Убийства во имя жизни. Даже звучит нелепо, мрачно размышляет Чонгук, швырнув взгляд через плечо. Намджун заметно дрожит, бессмысленно открывает и закрывает рот, выглядит бледным, как эти чертовы трупы, но ничего не произносит. Как будто заказывать чужие головы и самому оказаться свидетелем убийства — совершенно разные вещи, которые не имеют ничего общего. — Какой ты белый, — хмыкает Чонгук с явным издевательством, вновь перезаряжая автомат, прежде чем двинуться дальше в дом. — Только не говори, что представлял все иначе. Убийство останется убийством, даже если ты назовешь его самым милым словом на свете. И не замечает, насколько становится похожим на Сехуна позади, смеющегося настолько рвано и истерически, что становится жутко. Чонгук отрицает его влияние каждый следующий шаг, рыкая с раздражением, когда вышибает очередные двери. Мрачные стены со светлыми полосами на обоях выглядят почти черными, сливаясь с темнотой коридора, пока его взгляд не цепляется за двери кабинетов. Выстроенные в ряд и одинаковые, они возвышаются на высоких стенах с острыми серебряными ручками и выглядят единственным, что может отделять Чонгука от сонбэ. При взгляде на них его дыхание сбивается. — Какая из них? — резко спрашивает Чонгук, швыряя взгляд на Намджуна, который уже весь мокрый, обливаясь пóтом как в последний раз. Не выдерживая, Чонгук поднимает автомат, теряя терпение. — Будешь молчать и твои мозги окажутся на стене. Намджун испуганно косится на оружие, зловеще сверкающее в полутьме, затем переводит нервный взгляд на двери, но он был здесь слишком давно, чтобы знать наверняка. Чернота коридора сгущается еще больше, и кажется, что даже дышать тяжело, словно кислород имеет огромный вес и начинает душить его, заполняя легкие. Истерично выдыхая несколько раз, Намджун пытается собраться с мыслями, кивая на дверь по середине, однако не успевает сказать, что это может быть ловушка. Чонгук не может ждать. Вышибая дверь, он врывается в светлое помещение, и лампы настолько яркие, что почти ослепляют. Растерявшись на миг, он рычит, но этой секунды оказывается достаточно для резкого нападения, которого он совсем не ожидал. Чонгук не замечает лезвие ножа, взлетающего ввысь, как не замечает и чужие тени, едва похожие на людей. Внезапная тишина оглушает, как из другой реальности, никак не связанной с бандами и убийствами — легкая и почти сказочная. Прежде чем каждая клеточка тела вдруг взрывается пламенем. Рывком пихнув Намджуна вперед, Сехун врывается следом в кабинет и за несколько выстрелов убивает все черные тени, нависшие над Чонгуком. Оставшиеся охранники валятся на пол, но слишком поздно. — Чонгук! — слышится испуганный голос Намджуна, но как будто издали. Распахивая губы, Чонгук слепо хватается за дверь, но чувствует даже не боль, а тяжесть, которая вдруг наваливается на него. Тяжесть, напоминающая вес огромной бетонной плиты, которая давит на плечи, заставляя осесть на пол, и он сильнее впивается пальцами в ручку двери, чтобы не свалиться. Слышится и голос Сехуна, подлетевшего к нему со стороны, но Чонгук не понимает ни слова, пока вдруг не замечает человека, сидящего за столом. Намджун действительно не ошибся, когда назвал именно эту дверь. — Невероятно, — медленно протягивает господин Ро из-за стола, складывая руки в замок перед своим лицом. — Я был почти уверен, что он промахнется, но ты и правда его не заметил. Как же так вышло, раптор? Неужели человек вроде тебя может не заметить нож? Все сверкает перед глазами, но Чонгук еще сильнее цепляется за дверь, дышит медленно и рвано, пытается сосредоточиться, фокусируя на мужчине все внимание. Привычный высокомерный вид, идеальный костюм даже посреди ночи, ледяной взгляд. Чонгук замечает все детали до единой, насильно заставляет себя концентрироваться на любой бесполезной мелочи, чтобы не думать, насколько быстро может потерять сознание. Нельзя. Не сейчас. Чонгук не может себе этого позволить. Сехун рывком заряжает автомат, готовый прикончить скота, но мужчина быстрее: — Убьешь меня и никогда не найдешь Джина. Чонгук каменеет, и ненавистный взгляд лишь чудом не ломает мужчине кости. Горячая кровь вытекает сквозь пальцы, но он сильнее прижимает ладонь к животу, стараясь не двигаться, но вновь почти не чувствует боли. Возможно, из-за того, что имя Джина, произнесенное этим отвратительным голосом способно вызвать в нем еще больше гнева. Настолько, что едва может помещаться в человеке. — Не шути со мной, — цедит Сехун, ехидно усмехаясь, но Чонгук слышит его голос как звон колоколов: высокий, пронзительный и неразборчивый. — Если ты не заметил, мы привели твоего щенка. Намджун резко выдыхает, когда Сехун рывком поднимает его за шкирки. Горячий автомат тычется дулом немного ниже спины, и мужчина недоверчиво прищуривается, переключая на них внимание, но выдерживает ледяное спокойствие: — Вы не сделаете этого, — снисходительно отвечает он. — Как я уже сказал, если… Выстрел заставляет его замолчать. Намджун вскрикивает и валится на пол, вопя через широко распахнутый рот. Кровь вырывается из простреленной голени, течет на пол, пропитывает дорогие брюки и ковер темной лужей. Выдыхая со свистом, Намджун обхватывает ногу ладонями и пронзительно воет, зажмуривая глаза настолько сильно, что веки белеют. И это действует на мужчину как пощечина. Замерев на полуслове, явно не ожидавший ничего подобного, он таращится на сына и словно не знает, как реагировать. Молчание длится бесконечные секунды, пока Сехун не усмехается вновь, привлекая внимание: — Обожаю, когда меня недооценивают, — высокомерно говорит он и переводит оружие на мужчину. — Я делал ужасные вещи в тридцать раз чаще, чем ты думаешь. Итак, на чем мы остановились? Высокие вопли Намджуна разносятся вдоль стен жутким эхом, как в дешевом ужастике, прежде чем вернуться Чонгуку прямо в лицо одним сплошным звуком. Чернота помещения вдруг кажется еще гуще, несмотря на то, что света здесь достаточно. Чонгук медленно поднимает взгляд, все еще цепляясь за дверь, но вопреки всему чувствует еще больше ярости, которая подпитывается болью, как двигателем. Он не хотел всерьез ранить Намджуна, когда ехал за ним, однако сейчас, наблюдая за изменениями на лице господина Ро, он ощущает, что может самолично выстрелить в него еще раз десять. — Джин, — хрипло выдыхает Чонгук, высверливая взглядом дыры на лице мужчины, которое отражает двадцать пять разных эмоций и одновременно выглядит каменным. — Куда клуб его продал? Где он сейчас? — К сожалению, ты опоздал, — медленно отвечает господин Ро, заметно напрягаясь, но все еще пытаясь контролировать разговор. — Джина больше нет. Вспышка боли затуманивает рассудок, однако еще сильнее в голове Чонгука кричит чудовищная мысль, что это может быть правдой. Зажмурившись на мгновение, он абстрагируется от всего, включая воющие звуки Намджуна на полу, смешки Сехуна и собственное бешеное сердце, представляя лишь мелодичный, негромкий голос сонбэ, которым он всегда говорил с ним. И обещал, что его выдержки будет достаточно для всего. Чонгук зажмуривается еще крепче, чувствуя поток горячей крови, но силой заставляет себя стоять, мысленно вытаскивая образ Джина на поверхность памяти. Цепляясь за него настолько жадно, что сводит кости. Чонгук не может потерять его. Не сегодня. — Чертов ты ублюдок, — шипит Чонгук, резко открывая глаза. — Вранье. Для Сехуна это звучит как призыв к действиям. Рывком обернувшись, он вновь стреляет в Намджуна. Специально промахивается, но даже это заставляет парня верещать на невыносимой громкости, дрожа из-за ужаса и боли. Мужчина вздрагивает всем телом, словно прочувствовав этот дикий вопль каждой клеточкой своей гнилой души. Чонгук замечает все, испепеляя взглядом его лицо, и хочет еще больше крови. Вспышки из воспоминаний вновь проносятся в голове, как мерзкое кино из телевизора: все рассказы Джина о прошлом, включая жизнь в доме этого чудовища, внезапно становятся реальностью. Чонгук смотрит на господина Ро и почти может видеть, как тот облизывает взглядом мальчика, потерявшего семью, как вывозит его в публичный дом для извращенцев, как позволяет издеваться над ним, продавая его тело за деньги, как игрушку. Все это дерьмо продолжалось слишком долго. Даже когда Джин, казалось, навсегда избавил свою жизнь от этого человека. — Спрашиваю еще раз, — рычит Чонгук настолько низко и хрипло, что едва узнает собственный голос. — Куда клуб продал Джина? На этот раз господин Ро задумывается перед ответом. Мелкие черные глаза сверкают ужасом, похожие на две капли ртути на пыльном бетоне, едва он снова смотрит на Намджуна, который извивается, как змей, выплевывая ругательства один за другим, но никто больше не обращает на него внимание. Чонгук не позволяет себе ни капли жалости. Если придется, он знает, что выпустит в него все патроны до единого, а затем разделается и с этим козлом напротив, но сначала нужно выяснить, где сонбэ. Иначе все будет зря. Джин не может быть мертв, мысленно повторяет Чонгук, дыша загнанным зверем. Дрожит, изо всей силы прижимая ладонь к животу, однако дрожь лишь усиливается, словно в кабинете минус пятьдесят градусов. Блеклый туман перед глазами сгущается, темнеет, затем очертания мебели вновь становятся четкими. Чонгук не может знать, сколько еще выдержит. Обернувшись на Сехуна, он решает, что должен ускорить разговор: — Убей его к дьяволу. Сехун омерзительно усмехается, глядя на бледного Чонгука, но неизвестно, что именно забавляет его сейчас. Невинно пожимая плечами, он переводит дуло на Намджуна, готовый выстрелить без малейших колебаний, но вместо него вдруг стреляет в господина Ро. Взревев, как животное, которое на скорости сбил грузовик, он хрипит и валится на пол с блядского стула. Пуля прошибла плечо и вылетела в стену позади, оставив зияющую дыру на вычурных обоях. — Матерь божья, Чонгук! — вновь стонет Намджун, почти рыдая, но Сехун жестко пинает его прикладом, заставляя заткнуться. — Ах ты щенок, — шипит мужчина, выстанывая проклятья, на что Сехун смеется еще более ядовито и мерзко, как если бы его прогнившее нутро действительно наслаждалось происходящим. — Черт подери! Я же сказал! — Вранье, — железным тоном повторяет Чонгук. Силы покидают тело с каждой следующей секундой, но невообразимая воля заставляет язык двигаться. — Я жду только правды. Говори, скотина, выбора у тебя нет. Вместо разговора господин Ро лишь жалко стонет, осыпая их обоих грязной бранью, и Сехун не выдерживает. Резко обойдя стол, он кидается на ублюдка и избивает ногами настолько яростно, что брызги крови слетают на его одежду мутными черными пятнами. Чонгук слышит вопли, крики, проклятья, однако все звуки перекрываются единственным, о чем он сейчас может думать. Душераздирающие стоны Джина, звучащие из-за чертовой розовой двери. Неизвестно, сколько еще ужасных вещей он выдержал за время, когда Чонгука не было рядом. Чертова слабость из-за потери крови подкашивает колени. Чонгук яростно борется с ней, но не может делать это вечно. Рыча диким зверем, он цепляется за дверь на жалких остатках отчаяния, которое теперь является единственным, что не позволяет обезуметь или свалиться на землю. Сехун избивает мужчину, Намджун вопит еще громче, и весь этот хаос разрывает голову Чонгука изнутри невыносимым смешением звуков, которые невозможно вынести. До тошноты, до блядских искр перед глазами, до рвоты, выворачивающей его наизнанку со всеми острыми чувствами, вспарывающими грудину, как они делали всегда, едва дело касалось жизни сонбэ. — Где Джин, ебаный ты урод?! — кричит Чонгук, осознавая, что не может больше терпеть это дерьмо. — Сехун, дай мне ствол. — Чонгук, нет! — умоляет Намджун, выворачиваясь на полу, как в агонии. — Сехун, черт подери! Вместо всяких споров Сехун молча передает Чонгуку пистолет, и его вес вдруг кажется в пятьдесят раз больше. Болезненное рычание вырывается изо рта, и звук почти не похож на человеческий, но Чонгук силой заставляет себя собраться, отцепиться наконец от двери и шагнуть вперед. Живот мгновенно взрывается пожаром, как от тысячи игл, которые вогнали во все мягкие ткани. Однако сдаваться нельзя. Не сейчас. Чонгук силой тащит свое тело к столу и рвано выдыхает, впиваясь взглядом в господина Ро, лежащего на полу с разбитым лицом и ядовитыми холодными глазами. Сейчас он сильнее всего напоминает человека, который делал какое угодно дерьмо ради собственного удовольствия. И Чонгука тошнит от этой мысли еще сильнее, чем из-за потери крови. — Куда клуб продал Джина? — медленно спрашивает Чонгук, поднимая ствол. Черное дуло смотрит прямо в жирное лицо, изуродованное мерзкой усмешкой. Господин Ро усмехается, но веселья в этом ни капли, а смотрит пристально, изучающе, словно собираясь с мыслями. — Никуда, — наконец шепчет он. Чонгук еще яростнее сжимает пистолет, готовый пристрелить мужчину сейчас же без всякой жалости и сочувствия. Демоны внутри кричат в унисон, как бешеные, подначивают нажать на курок и покончить с ним навсегда, однако здравый смысл подсказывает, что его смерть не поможет найти сонбэ. Чонгук силой воли останавливает себя, концентрируя мрачный взгляд на чертах его лица, которое начинает предательски расплываться перед глазами, как под мыльной водой, прежде чем в голову стреляет простая мысль. Настолько очевидная, что Чонгук почти дергается, напоровшись на нее в своей голове. — Вы не продавали его, — шипит Чонгук, раздраженный мерзкой правдой. — Значит, я был прав, когда решил, что люди вроде вас должны воскресить «Когти», чтобы продолжить все дерьмо, которое там происходило. Да?! Внезапно мужчина смеётся, как помешанный, но тотчас хрипит из-за боли в раненом плече, хватаясь за него ладонью еще сильнее. Чонгук замечает кровь, что сочится сквозь его жирные пальцы, и от ее вида внезапно чувствует себя лучше. Видеть чужие страдания вдруг становится настолько же приятно, насколько было бы самолично выстрелить в него еще двадцать раз. — Никто не может воскресить «Когти», даже если захочет, — шепчет господин Ро, и его ледяной взгляд кажется холоднее айсбергов в атлантическом океане. — Их владельцы мертвы. Клуб имел слишком много клиентов, чтобы начать раздражать остальных. Бордели по всей Корее начали испытывать трудности. Пожар в «Когтях» решил все проблемы, а потом и несколько заказных убийств, чтобы избавиться от остальных. Вместо реакции Чонгук рывком заряжает пистолет, сняв с предохранителя. Влажные пальцы немного дрожат, пачкают кровью рукоять, но Чонгук напрягает их еще сильнее, чтобы ствол не вывалился. — Как это связано? — рычит Чонгук. — Где Джин, скотина? — Он и правда многое выдерживал, — издевается господин Ро, никак не реагируя на дикий взгляд парня. — Кричал так громко, что уши закладывало. Выгибался, когда его трахали, давился слюной, молил остановиться… я бы сделал с ним все это еще раз. Чонгук звереет за секунду, забыв даже о собственной боли. Пуля пробивает бедро, и мужчина заходится в ужасающем скулеже, надрывном и отвратительном, изгибаясь на полу, прежде чем Чонгук чувствует, насколько сильно его разрывает желание убить козла и одновременно выпытать из него всю правду. — Я же сказал, что ты никогда его не получишь, — хрипит господин Ро, кашляя кровью, которая обильно вытекает через рот и скапливается темной массой на подбородке. Мрачные глаза на миг закрываются, затем вновь пригвождают Чонгука к стене. — В любой случае от него давно ничего не осталось. — Вранье, — шипит Чонгук, пока головокружение не становится невыносимым. Резко хватаясь за край стола, он опирается на него всем весом, только бы не упасть. Надежда смешивается со злостью, раздражением и ненавистью, и этот невыносимый коктейль из чувств выдирает из него последние хорошие мысли. — Где Джин, я спрашиваю?! — На свалке, — резко выплевывает мужчина. — Как тебе такое? Чонгук замирает без всяких движений, решив, что это шутка. — Что ты сказал? Намджун приглушенно воет за спиной, однако для Чонгука все звуки взрываются в голове, становятся в тысячи раз громче и интенсивнее, а свет из лампочек слепит окончательно, размывая ненавистное лицо, смотрящее на него надменно и едко, как не может никто другой. Чонгук смотрит во все глаза, но не слышит, когда господин Ро раскрывает челюсти и шепчет «как красивый мусор». Чудовищное эхо в ушах нарастает, пульсирует прямо в висках, усиливает каждое произнесенное мужчиной слово. Не может быть. Люди не настолько жестоки. Чонгук застывший, как бетонная статуя, не в состоянии верить, что кто-то действительно может избавиться от человека таким мерзким образом. — Вранье, — негромко шепчет он, переубеждая самого себя, но предательский мозг рывком показывает Джина, которого выбросили, причем настолько реалистично, словно Чонгук уже видел его в гниющем мусоре. Выбросили, как вещь, которая сломалась. — Все шлюхи это просто расходный материал, — гадко усмехается господин Ро, стараясь не выглядеть слабым или беспомощным. Ядовитые зрачки блестят, как два черных кристалла. — И в конце концов их выбрасывают. Этот красавчик Джинни всего лишь мусор. Чертов ублюдок. Чонгук рывком заряжает ствол и выпускает всю обойму в его мерзкую рожу. Брызги крови взрываются салютом перед глазами, окрашивают каплями его собственные щеки, слетают на одежду и рукава черной куртки. Выстрелы оглушают до белого шума, звенящего в голове высокой сиреной, но Чонгук не останавливается, пока пистолет не выплевывает последнюю пулю. Озверевшее сердце в безумии пробивает грудину, кидается на ребра, пытаясь вырваться вон, оставив его с огромной зияющей дырой. Блядское жирное лицо теперь похоже на неразборчивое месиво, меньше всего напоминая человеческие черты. Чонгук не моргает, смотря на остывающий труп, который завалился на бок. Замечает багровые лужи, жидкости, вытекающие из опустевших глазниц и мозга. И не чувствует ничего, кроме тошноты. — Чонгук, — слышится знакомый голос, но для Чонгука это шепот призраков в заброшенном особняке, который сгорел прямо перед его глазами. — Черт возьми, отличный выстрел. Слепо моргая несколько раз, словно только вернувшись из транса или кошмара, Чонгук пытается сделать вдох, насытиться необходимым кислородом, но вместо воздуха внутрь проникает лишь гниющие отвратительные запахи. Чонгук оборачивается, чтобы взглянуть на парня, которым должен быть Сехун за спиной, как вдруг живот взрывается очередной болью. Вспышка настолько яркая, что колени подкашиваются вновь, но его вдруг хватает крепкая рука, не позволяющая упасть. — Все правильно сделал, — хмыкает лицо напротив, больше похожее на кляксы на холсте, забрызганный во время истерики, чем на Сехуна. — Мне давно надоел его тупой голос. Пытаясь ровно дышать, насколько это сейчас возможно, Чонгук молча переводит взгляд на Намджуна. Окаменев, как парализованный, он в ужасе пялится на рабочий стол своего отца и не верит, что самолично стал свидетелем его убийства. Однако никто не намерен извиняться. Чонгук неровно выдыхает, стараясь не морщить лицо из-за боли, и делает небольшой шаг, выходя на свет. Намджун никак не реагирует на его движения в стороне, лишь шевелит пальцами, зажимая рану на ноге. Из-за потери крови его лицо выглядит серым, как пепел. — Можешь ненавидеть меня, — произносит Чонгук и вытряхивает пустой магазин из пистолета. Обойма падает на пол с громким звуком. Намджун вздрагивает настолько сильно, словно в комнате взорвалась граната. — Я бы сделал это в любом случае. — Чонгук швыряет взгляд через плечо, не дожидаясь его реакции. — Идем. Намджун медленно закрывает глаза, слыша отдаленные шаги, когда парни выходят обратно в коридор. И может чувствовать, как сердце разрывается из-за противоречий, потому что он чертовски ненавидел отца всю свою сознательную жизнь, но вместе с тем оставлял в груди немного места для сочувствия. И, возможно, для мысли, что когда-нибудь они со всем разберутся, которая теперь кажется как никогда бесполезной.***
Черный ягуар несется ракетой по ночным улицам, разгоняя пыль и высыхающие лужи на асфальте. Воющий звук сигнализации становится дальше и дальше с каждым метром дороги, пока не превращается в едва слышимый звук, приглушаемый рёвом двигателя. Полицейские сирены тоже слышны, звучащие из центра города и участка, который они проезжают на высокой скорости, прежде чем скрываются за следующим поворотом. Свежий ветер залетает внутрь салона, ворошит черные волосы, спадающие на глаза Чонгука и влажные из-за пота, обдувают бледное лицо ночным холодом. Однако этого не заметить. Водоворот из чувств и сожалений затягивает Чонгука на дно, перемалывает его кожу и кости, затем выплевывает обратно уродливым гниющим сгустком плоти и замешательства. — Надеюсь, ты знаешь, что запросто сдохнешь по дороге, — слышится низкий голос Сехуна со стороны водительского сиденья, но для Чонгука все звуки вновь перемешиваются, визжат и стонут, как из испорченного радио, доносящиеся отовсюду одновременно. — И я отправлюсь в ад следом за тобой, потому что Донгон вышвырнет меня в окно после твоей смерти. Чонгук хочет отшутиться, чего никогда не делал, ведь сейчас шутки кажутся единственным, что может помочь не обезуметь окончательно. Из-за заметной потери крови он едва видит, смотря четко вперед, и мелькающие на обочинах автомобильные знаки похожи на сияющие таблички ночных баров, блестящие всеми цветами радуги. — Просто царапина, — рыкает Чонгук, но не хочет проверять. Рана неглубокая, он чувствует, но чертова кровь не останавливается. Воняющая одежда вызывает приступы тошноты на каждом следующем повороте, и он лишь чудом сохраняет контроль, цепляясь за реальность с обжигающим гневом, как в последний раз. Ведь иначе и не может быть. — Я должен найти его. Сегодня или никогда. — А если этот жирдяй соврал? — хмыкает Сехун, резво выкручивая кожаный руль на опустевшем перекрестке. Йонсангу оказывается еще дальше, чем в прошлый раз. — И мы потратим время зря, копаясь в горе мусора, пока из тебя не вытекут еще четыре литра. Задумайся, как сильно рискуешь, если веришь ему на слово. Чонгук закрывает глаза, когда вспышки света с обочин становится невыносимо выдерживать. Вечно веселый голос Сехуна сейчас кажется неестественно медленным и тягучим, как мед, который проливается из опрокинутой банки, но никак не заканчивается, растягивая время на целые тысячи секунд. Выдыхая с очередным хриплым стоном, Чонгук прижимает ладонь к ране, мысленно приказывая себе ни на что не реагировать. Нельзя сдаваться, нельзя терять надежду, нельзя отключаться. Чонгук кричит изнутри, вытаскивая из сердца последние капли отчаяния, заставляющие двигаться вперед, оставаться в этой машине, не терять рассудок. Джин маячит вдали, как сверкающая неоновая лампочка, и Чонгук не может позволить себе остановиться сейчас. И ведь знает, что Сехун может оказаться прав, но все равно не позволяет себе сомневаться. Чонгук просто чувствует, что они на правильном пути. Чувствует каждой клеточкой своей души, оголенной, как тончайший провод, что выбивается из электрощитка, готовый убить к чертям любого, кто посмеет вытянуть ладонь и дотронуться. Господин Ро наслаждался своими едкими словами слишком искренне, чтобы они были враньем. Чонгук просто чувствует это. — Быстрее, — выдыхает Чонгук, несильно облизывая сухие губы, напоминающие куски наждачной бумаги, если верить ощущениям. — Как вообще можно сделать такое с человеком? — вдруг спрашивает Сехун с заметным раздражением, сильнее нажимая на педаль газа. Чонгук может чувствовать его внезапный гнев, витающий в воздухе вместе с вонью крови. — Даже я никогда не выбрасывал трупы. Чонгук делает рваный выдох. Мысль, достойная кошмарного сна, который с невероятной радостью накинется на него и отгрызет ногу по самое колено, стоит лишь повторить эти слова в голове. — Какие еще трупы? — рыкает Чонгук из последних сил, вцепившись в края сиденья, словно это может помочь продержаться еще немного. — Я же сказал, Джин живой. Вместо ответа Сехун швыряет на него многозначительный взгляд, разбавленный мрачным выражением недоверия и сомнений, но вновь смотрит на дорогу. Черный ягуар несется вперед, обгоняя холодный ночной ветер и редкие такси, проплывающие мимо на ничтожной скорости. Чонгук склоняет голову немного набок, затылок опирается в стекло. Хочется закрыть глаза ненадолго, хоть на одно жалкое мгновение, однако он ведь прекрасно знает, чем это закончится. Чонгук просто потеряет сознание. И он силой вытаскивает себя обратно в автомобиль, как только тяжелая слабость вновь накатывает, пытаясь затянуть его на дно. Нельзя. Чонгук больше не закроет глаза даже на миг, пока не отыщет Джина. «Останься живым, прошу тебя». Пригородная свалка появляется из-за поворота через почти десять километров. Большие фонари похожи на прожекторы, смотрящие вниз с высоты шести метров, освещая горы разбросанного мусора. Чонгук делает вдох и моментально чувствует мерзкий запах гнили и разложения, несмотря даже на то, что в машине закрыты все окна. Сехун показательно морщит лицо, скидывая скорость, заставляет ягуар проехать еще двенадцать метров по гравийной дороге, прежде чем останавливается напротив длинного шлагбаума. Светоотражающая краска выглядит грязной и выцветшей на солнце, но Чонгук смотрит дальше, впившись мрачным взглядом в гигантские горы мусора. И на одно ужасное мгновение думает, что они действительно выбросили сюда его мертвое тело. «Нет». Сехун выбирается из машины и реагирует на охранника даже быстрее, чем Чонгук успевает его заметить. Выстрел резкий, неожиданный, не предупреждающий ни о чем. Дымок из ствола напоминает легкий туман, размывающий окраины свалки перед глазами. Чонгук хрипит, вытаскивая себя из машины, громко захлопывает дверь. Омерзительный запах становится еще интенсивнее. Мерзкая удушающая вонь, напоминающая запах гнили и сырости. Чонгук выдыхает с низким рычанием, игнорируя мерзкое головокружение всеми силами. — Разделимся, — предлагает Сехун, пряча что-то в карман, напоминающее телефон. — Я вызвал подкрепление с базы. Как только они приедут, я забираю тебя в больницу. И только посмей сдохнуть раньше времени, ясно? Чонгук не отвечает, сглатывая кислую слюну, которая кажется еще омерзительнее на вкус. Высокие горы мусора больше похожи на грязные пятна, вытягиваясь прямо к звездам, однако нет времени жалеть себя. Никто не найдет сонбэ, кроме него, мысленно повторяет себе Чонгук снова и снова, направившись вверх по гравийной дороге, заваленной ошметками пластиковых упаковок, разорванными пакетами и кусками ткани. Отовсюду слышится тихое шуршание, скрипы, шорохи и звуки падений, когда что-то скатывается вниз, подхваченное порывом ночного ветра. И кажется, что здесь ничего нельзя найти, даже если чертовски постараться. Но в голове Чонгука продолжает звенеть лишь одна мысль. Кричащая, пульсирующая, тяжелая, как это свинцовое небо, нависшее над головой: если Джин действительно здесь, значит, он отыщет его любой ценой. — Сонбэ, — шепчет Чонгук, прижимая ладонью рану, которая не прекращает кровоточить, а другой начиная растаскивать ближайший мусор. Грязные коробки и пакеты кажутся влажными, противными на ощупь, но он ни за что не остановится, пока не найдет его. — Джин! Я здесь, Джин! Кричать невыносимо тяжело и больно, словно каждое слово представляет собой острый шипастый шар, что вырывается из горла и оцарапывает нежные стенки, однако Чонгук дышит еще глубже, втягивая носом вонь, и кричит изо всех сил, надеясь, что сонбэ его услышит. Если он вообще способен сейчас что-то слышать. — Джин! Пожалуйста, скажи что-нибудь! Джин! Отчаяние накатывает с каждой следующей секундой тишины, разбавляемой лишь шуршанием оберток и пластмассы, но Чонгук не позволяет себе сдаваться. Пальцы вязнут в мерзкой воняющей жиже, когда он засовывает руки поглубже в мусор, и приходится приложить все силы, чтобы не отдернуть их вновь. Горы использованных коробок, каких-то строительных материалов и пакетов настолько большие, что едва не загораживают острый полумесяц, висящий посреди черноты над головой. Разбрасывая ошметки бумаги и картона, Чонгук дышит рвано, истерически, с каждым мгновением чувствуя бесполезность своего занятия, но не смея ни на секунду остановиться. Надежда все еще живет внутри: тоже грязная, воняющая гнилью и плесенью, едва напоминающая то, чем была раньше; то, за что обычно цепляются люди, не опуская руки. Надежда Чонгука гниет вместе с ним изнутри, вопит безумным животным и отрывает куски его собственной плоти, как зверь, оставляя все меньше и меньше. Чонгук забирается выше, наступая на тяжелые бетонные блоки и какие-то части мебели, выброшенные сюда одной кучей. Живот вспыхивает очередной болью, заставляя стонать, и на этот раз Чонгук не сдерживается. Высокий звук вырывается изо рта, как крик о помощи, но больше никаких сил не хватит, чтобы подавить его. Чонгук зажмуривается, погрузив ладони в пакеты мусора, силой пихает себя вперед, еще дальше, на самую высоту, разрешая себе лишь несколько секунд передышки. Иначе все окажется напрасно. Здесь слишком воняет, слишком грязно и холодно. Чонгук сохраняет в голове мысль, что если Джин действительно здесь и еще живой, то долго не протянет. Нельзя останавливаться. Даже если собственное тело разваливается на части. «Я обязательно вернусь за тобой». — Я найду тебя, слышишь? — шепчет Чонгук несмотря на то, что перед глазами все чернеет. — Я найду… найду… Вдруг оступившись, он проваливается ногой в дыру и глухо рычит, пытаясь вновь вытащить ее, но мусор слишком мягкий, чтобы опереться. Тяжело дыша и разгребая руками все подряд в надежде ухватиться за что-нибудь, чтобы выбраться, он не замечает, как напарывается на торчащий штык из железа. Распоров кожу на ладони, Чонгук сжимает зубы и хрипит сквозь них больше от раздражения, чем боли. Люди не должны были сделать это, со злостью размышляет он, особенно с человеком, который никогда не заслуживал животного обращения. Джин всегда делал все, что ему приказывали, развлекал богатеньких скотов всеми силами, как никто другой, но никогда не получал и капли сочувствия. Чонгук рычит в ярости, которая вырывается изнутри вместе с еще одним низким воплем, когда тело слабеет окончательно. «ДжейКей». Белый из-за потери крови, Чонгук вскидывает голову, чтобы сделать очередной рваный выдох, как вдруг замирает. На высоте в четыре ярда над ним, заваленная обертками и пластиком, виднеется чужая рука, которая в полутьме выглядит серой, как будто припорошенная пеплом. Чонгук прекращает дышать, впившись взглядом в едва различимые очертания длинных пальцев. Невероятный холод вдруг накрывает его с головой, как волна из льда. Настолько холодная, что сжимаются кости. «Джин». Рывками вдыхая кислород, воняющий гнилью, Чонгук напрочь забывает обо всем на свете, включая раны, и кидается наверх. Голая надежда сжимает в железные тиски, душит и выкручивает, издевается с новой силой, словно пытаясь остановить, не позволить добраться до него. Не выдерживая, Чонгук издает высокий продолжительный звук, похожий на тот, с которым умирают киты, изо всех сил поднимаясь вверх. Мягкие грязные картонки запутываются в ногах, заставляют подскальзываться, срываться вниз раз за разом, словно цепляются живыми за ноги, но ничто не остановит его. Ни боль, ни ледяной холод, ни чудовищный страх найти Джина мертвым. Вытаскивая наружу все силы до последней капли, Чонгук тащит себя вверх, еще на один метр, затем еще на один, игнорируя бесчисленные тысячи игл, что впиваются в тело со всех сторон. Мир пульсирует со страшной силой, в голове стоит шум, звон, однако ничто не имеет значения, кроме цели, ради которой он готов на все. Взобравшись наверх, он едва ощущает свое тело, но изгоняет прочь все мысли и ощущения. Бледная рука выглядит ненастоящей, как часть манекена. Чонгук задерживает дыхание, осторожно накрывая кисть, и чувствует чудовищный холод от кожи. Сердце больно сжимается, точно из-за льда, нахлынувшего в его вены, но вопреки всему Чонгук резко вырывается из оцепенения и начинает растаскивать мусор, швыряя назад, чтобы пробраться через весь этот хлам. — Нет, пожалуйста, — шепчет Чонгук, задыхаясь из-за разрывающей нутро боли, и даже не замечает, как слезы предательски скатываются по щекам. Чернота наступает, затем вновь отходит назад, когда он яростно моргает изо всех сил, избавляясь от мрака. — Джин… я… прошу тебя… Ничего не разбирая перед глазами, он выбрасывает на землю все подряд, за что может схватиться, прежде чем из гниющей горы хлама показывается чужое тело. Слишком размытое для Чонгука, который дрожит, морща лицо из-за рыданий, но, едва заметив бледные очертания человеческой кожи, рывком вытирает глаза. И вновь ощущает обжигающий лед, что кидается на него второй раз, как оголодавший зверь. Совершенно голый, избитый и грязный, сжавшись в жалкий комок, Джин валяется в мусоре, засыпанный пакетами из-под еды навынос. Чонгук делает жалкий вдох, не веря своим чертовым глазам. Рывком собравшись, он дотрагивается до его шеи, сбросив оставшийся мусор, чтобы нащупать пульс. Собственное сердце кричит в безумии, мечется среди костей, разбрызгивает куски льда повсюду, приглушая воплями все звуки до единого, включая его частое дыхание, и ничего не разобрать. Однако пальцы все же чувствуют едва ощутимые вибрации. Сердечный ритм. Чонгук прижимает их еще сильнее в надежде убедиться, что это не иллюзия, что Джин действительно живой. Биение его сердца вытаскивает из Чонгука огромные клубы боли. Заполняет его изнутри необъятным, чистым чувством, когда он наконец понимает, что на самом деле нашел его. — Черт подери, сонбэ, — хрипит Чонгук, склонившись над ним, зарывается лицом в грязные волосы старшего, даже не замечая, что они выкрашены в розовый цвет. Зарывается с обжигающей верой, любовью настолько глубокой и чистой, что сердце почти разрывается из-за этих чувств. — Я здесь, Джин, ты слышишь, я здесь… я нашел тебя. «Я правда нашел тебя». Реальность кажется бредом или сном, издевательской иллюзией, но Чонгук обхватывает парня руками и прижимает к своей груди еще сильнее, до боли, вдыхая запах его кожи и пытаясь насладиться им каждой клеточкой тела, обнять настолько сильно, чтобы никакие твари больше не вырвали Джина и не забрали. Тяжелая вонь сдавливает легкие изнутри, вызывает приступы тошноты вновь и вновь, выворачивает, однако Чонгук не замечает ничего в этом чертовом мире, обнимая сонбэ так сильно, как только может, пока перед глазами вновь не чернеет из-за слабости. — Я вытащу тебя отсюда, — клянется Чонгук, силой заставляя себя отстраниться от него, чтобы найти Сехуна взглядом, но ничего больше не видит. — Сехун… я нашел его, Сехун! Предательский голос срывается на хрипы, звучит настолько тихим, что даже Чонгук едва слышит его. Кровотечение усиливается, заливает живот и бедро горячим потоком, вытекая из раны, ослабевая вымученное тело еще быстрее, не позволяет ни о чем думать, кроме чертовой боли. Пульсирующей внутри, как энергетический сгусток. Чонгук на миг закрывает глаза, цепляясь за реальность, которая наконец прекратила быть кошмаром, мысленно повторяет имя Джина снова и снова, стараясь найти еще немного сил. Еще совсем немного. Все почти закончилось. В наихудшие моменты Чонгук всегда думал о сонбэ — это придавало сил, даже когда казалось, что они давно закончились. Чонгук делает это и сейчас, рыча безумным зверем, силой разгоняя мрак, накидывающийся на плечи. Обнимает замерзшего Джина еще более жадно, с мыслью, что никогда не отпустит. Ради него Чонгук сделает все возможное, как делал всегда, и невозможное тоже. Любой ценой. — Сехун, — шепчет Чонгук, пытаясь кричать, сражаясь с головокружением и болью, но все оголенные нервы и ткани вдруг становятся слишком чувствительны, реагируя на малейшее движение смертоносным пожаром. — Я здесь… Сехун! Душераздирающий крик оказывается последним, что проносится над пригородной свалкой, разгоняя все прочие звуки, прежде чем наступает тишина. Чонгук мелко дышит, прекрасно чувствуя, что теряет сознание, проваливаясь в глубокую пропасть, которой нет конца. Мир вокруг схлопывается, как по сигналу, и видны лишь полуприкрытые глаза Джина, смотрящие вперед без всякой цели. Чонгук склоняется над ним еще ниже. Горячие слезы скатываются вниз и падают на его впалые щеки, как авиабомбы. Мелкие царапины и синяки на лице старшего выглядят неудачным гримом, но все до единого реальны, разбросанные по коже, как россыпь звездной пыли. Чонгук цепляется за бестолковые мысли, как за канат, висящий над его личной пропастью, однако нет больше сил, чтобы подняться наверх. — Я люблю тебя, — произносит Чонгук одними губами, не используя голос, но мечтая, чтобы Джин услышал. И навсегда запомнил. — Все будет в порядке. Я все исправлю. Обещаю. Вдали слышится какой-то резкий звук, похожий на удар или столкновение, но уставшим сознанием Чонгука воспринимается за игру воображения. Тишина пригородной свалки отвечает слабым шуршанием, переворачивая разбросанные картонки и упаковки из-под еды, прежде чем жирные колёса ягуара безжалостно давят их все. Яркие автомобильные фары освещают горы мусора, мелькают все ближе, приближаясь, прежде чем выхватывают из тьмы гнилые ящики, выброшенные прямо на дорогу, как следы сражения. Сехун рывком давит на тормоза, выскакивает из машины и взбирается наверх, едва заметив два тела, скрюченные в отчаянных объятиях, которых нигде и никогда не встретить. Ни в кино, ни в наилучших рассказах о любви, ради которой люди совершают почти невозможные вещи. Выхватывая из тишины шаги и шорох, приглушенный ударами его вялого сердца, Чонгук не может поверить, что за ними действительно пришли на помощь. — Чонгук, чтоб тебя! — звучит голос издали, меньше всего напоминающий Сехуна, однако это именно он. Чонгук закрывает глаза, позволяя тьме наконец поглотить его. Все наихудшее и правда закончилось, думает он, находясь над бездной, прежде чем ощущает вдруг тепло внутри, которое разгоняет весь лёд и холод.