Наша история

Ацуму может спать, но если и спит, то маленькими рывками. Это спорадический отдых — его глаза тяжелеют, и он закрывает их, но как только дыхание выравнивается, он в шоке возвращается в сознание. Он снова просыпается, его пальцы тянутся к тумбочке, он хочет просто попробовать ещё раз, но каждый раз терпит неудачу. Минуты проходят как часы, а часы кажутся днями. Ацуму время от времени проверяет свой телефон, всё ещё ожидая что-то от Оми. В 7:24 утра он получает сообщения от Саму. Первое пришло сразу после полуночи, и это лекция, которую Ацуму благополучно проигнорировал той ночью, а теперь замирает, вчитываясь в сообщения. Они полны опечатками, свидетельствующими о гневе Саму на него. Как и у Ацуму, у Осаму дрожат руки, когда он расстроен. Второе сообщение, помеченное временем в 3:49 утра, является извинением. Это то, чего Ацуму не заслуживает, и всё же Саму даёт ему это. Третье — это просьба: «Просто дай мне знать, что ты благополучно добрался до дома». Саму всё такой же. Он будет ругаться и плевать на Ацуму, что больше не будет с ним нянчиться, он будет уходить в бешенстве, снова и снова заявляя, что это последний раз, когда он мирится с его дерьмом, но он, прирождённый паникёр, не может удержаться от проверки. Ацуму ужасно обращался с ним. Есть не так много вещей, которые он может сделать в данный момент. Он израсходовал всю свою оставшуюся силу воли, вложил остаток своей души в видео, которые увидит только сам. Он устал. Ацуму так устал, но, по крайней мере, он может ответить Саму. Он заслуживает такой любезности от Ацуму. Одно дело за раз — это хорошая мантра, верно? Если Ацуму придётся прожить так всю оставшуюся жизнь, то ему придётся снова привыкать выполнять чёрную работу. Он должен с чего-то начать. Ацуму подтверждает, что жив, а затем выключает свой телефон. Возможно, это единственный способ, при котором он сможет нормально поспать. Сорок пять минут лежания со своими мыслями показывают, что он никак не сможет отключить свой мозг. Он слишком уязвим, как провод под напряжением, постоянно на грани короткого замыкания. Чувство выгорания, беспомощности, разрушенности — ощущать их постоянно весьма болезненно, и Ацуму делает именно это. Он чувствует их без остановки. Он устал, и должен быть момент, когда он упадаёт в обморок, когда его энергия просто истощится сразу, и он впадёт в кому, но если это и так, то он ещё не достиг её. Как будто он скорбит поэтапно — сначала всё, что он мог, это спать, но теперь он вынужден бодрствовать и переживать прошлую ночь в мучительном повторе. Им всегда дают несколько выходных дней после игр, чтобы восстановить силы. Ацуму едва помнит, как он проводил их до Оми. До Оми те дни были размыты — Ацуму не хотел делать перерыв, особенно когда Шоё проводил всё время в погоне за своим старым сеттером, а Бокуто отсиживался дома с Акааши. Саму был так часто занят, что у Ацуму чесались руки делать что угодно, только не сидеть без дела. В начале своих отношений с Оми он понял, что такой же, и поэтому их выходные дни всё больше заполнялись делами, которые они могли делать вместе. Оми был одержим планированием вещей, которые Ацуму находил бесконечно милыми и совершенно удивительными. Ацуму думал, что Оми будет из тех, кто никогда не покинет свой уютный дом, но то, что он помешан на контроле, не означает, что он не пользуется преимуществами города, в котором живет. Он скроллил страницы Осаки в социальных сетях и отправлял различные мероприятия Ацуму для его одобрения — фестивали морепродуктов, показы иностранных фильмов в парке и посещения исторических памятников. Оказалось, что Оми действительно был домоседом, но когда ему кто-то достаточно нравился, он хотел брать его с собой повсюду. Они никогда не беспокоился о том, что их поймают. Никто из их товарищей по команде не жил в той же части города, что и они, так что приходило их время быть нормальными — быть парой, даже если технически они не были официально. Иногда они вообще отказываются от планирования, предпочитая вместо этого бездельничать и восстанавливаться. Оми принимал ванну с пеной со всевозможными причудливыми маслами и мылом, предназначенными для облегчения боли в мышцах, и они отмокали в течение нескольких часов. Ацуму готовил им лёгкий ужин, и они засыпали посреди телешоу. Оми всегда просыпался — его тело не допускало ничего, кроме оптимального комфорта, когда дело доходило до сна, и он тащил Ацуму с собой в постель. Теперь у Ацуму впереди два дня и абсолютно никаких перспектив, как их провести, кроме как гнить в своей комнате. Он как бы оттолкнул большинство своих друзей за одну ночь, набросившись на Саму, убежав от Шоё и исчезнув, никому не сказав, куда он направляется. Безрассудное поведение — Ацуму выводит людей из себя. Может быть, хорошо, что Оми его не помнит. Он не хочет даже думать об этом. Ацуму устал от саморазрушения. Если он останется вот так, в постели, жалея себя, то, возможно, никогда больше не встанет. Есть только одна вещь, о которой он может подумать — это его выход, безотказный. Неважно, как сильно Ацуму испортил свою жизнь, у него есть одна постоянная. Прогулка в спортзал — привычная, на данный момент вторая натура, и она проходит в тумане, лишённом сна. Это успокаивает. Они делят спортзал с несколькими другими командами в этом районе, но в это время утра он почти пуст. Ацуму находит открытую площадку, достаёт из кладовки волейбольный мяч и принимается за работу. Он тренируется до тех пор, пока запястья не начинают пульсировать. Он подаёт бесчисленное количество раз, хотя принимать некому. Он бьёт мяч об пол, об стену, позволяя эху в пустом спортзале заглушить мысли, которые гудят в глубине его сознания. Он пробегает круги, ныряет, прыгает, и каждый раз, когда спотыкается, выполняет ещё десять упражнений. Он позволяет поту капать ему в глаза и ослеплять его. Он не останавливается, пока его дыхание не становится прерывистым, а зрение не начинает затуманиваться. Выносливость Ацуму заканчивается почти через два часа, и когда всё настигает его, это происходит внезапно, врезаясь в него, как мчащийся поезд. Он падает на пол, хватая ртом воздух, и закрывает глаза. — Цуму! Пара грубых рук агрессивно встряхивает Ацуму, и он вздрагивает так сильно, что полностью садится. Его глаза распахиваются, чтобы увидеть обеспокоенного Шоё, уставившегося на него так, словно он только что разбудил мёртвого. — Я как раз собирался вызвать скорую помощь. Ты спишь, как убитый. Ацуму требуется мгновение, чтобы прийти в себя. Его веки слипаются, а губы сухие и потрескавшиеся. Как будто он только что проснулся в пустыне после того, как последние шесть часов его били кувалдой по голове. У него болит спина, а в животе протестующе урчит. Он чувствует себя хуже, чем после смерти. — Чёрт, что ты здесь делаешь, Шоё? — хрипит он. — Сколько сейчас времени? — А что ты здесь делаешь? — Шоё спрашивает в ответ. — Сейчас десять утра. Ты что, проспал здесь всю ночь?! — Нет, — бормочет он. Его зрение плывёт, но после нескольких тяжёлых морганий Шоё приходит в фокус. Он хмурится, пристально разглядывая Ацуму. — Мне просто захотелось немного потренироваться, и я присел на секунду, чтобы дать отдых глазам, и заснул. Мрачность Шоё усиливается. Это заставляет Ацуму чувствовать себя плохо. Он не может злиться на Шоё — и он не злился с самого начала, по правде говоря. Это не его вина, что он выпалил что-то совершенно обычное среди команды. Если бы это был не Шоё, то Инунаки или Бокуто. В конце концов, кто-нибудь разрушил бы иллюзию, и Ацуму некого винить в этом, кроме самого себя. — Прости, что сбежал от тебя прошлой ночью, Шоё, — вздыхает он. — Моя голова была не в порядке. Шоё плюхается на пол рядом с ним. — Ты в порядке, Цуму? Ты был действительно странным в последнее время, с тех пор, как с Оми произошёл несчастный случай. А, так он сразу приступает к делу. Так проще с Шоё — хождение вокруг да около приводит к большему количеству вопросов. Это похоже на то, как Шоё заряжается, когда люди останавливаются. — Правда? — лениво спрашивает Ацуму. Он не хочет говорить об Оми. Достаточно плохо, что он присутствует в каждой мысли, что любое мимолетное изображение вызывает воспоминание, связанное с ним. Он не хочет говорить о нём так, как будто он просто товарищ по команде. — Я не знаю, имеет ли это какое-то отношение, и, возможно, я переступаю границы дозволенного, но... ты действительно был сам не свой. Иногда ты в отличном настроении, а иногда я замечаю, что ты смотришь в пространство так, словно вот-вот заплачешь. Я помню... в тот день, когда мы все были в больнице, ты выглядел... — Ты ошибаешься, Шоё, — грустно улыбается он. Его губы горят, как будто это действие чуждо и неправильно. — У меня просто есть кое-какие личные проблемы. Это не имеет никакого отношения к Оми. — Но то, что я сказал... — Ты не сказал ничего, что было бы неправдой. Кто-то в конце концов собирался сказать ему, что он ненавидел меня до глубины души, но я просто... наслаждался этим слишком долго, я думаю. Он наслаждался своим миром с Оми — его искренней дружбой, его полным доверием к Ацуму, радостью, которую он получал от того, что снова был рядом с ним. Он должен был сказать ему с самого начала, но Ацуму боится отказа, как ничего другого на этой земле, и мысль о том, что Киёми рассмеётся ему в лицо, приводила его в ужас. Конечно, в конце концов это обрушилось бы на него, но тогда Ацуму хотел наслаждаться тем, что ему было позволено иметь. — Я не думаю, что ты когда-либо ненавидел Оми, верно? — размышляет Шоё. — Вы двое ведёте себя, как Тобио и я. Мы всегда ссорились, но мы были лучшими друзьями. Так же обстоит дело с тобой и Оми — по крайней мере, для тебя. Оми всегда был лучшим актёром, чем Ацуму. Он часто дразнил Оми тем, что у него на затылке был переключатель, который включал и выключал выражения лица. На тренировке это оставалось в стороне, но как только он и Ацуму оказывались за одной из своих дверей, Ацуму вытягивал из него все выражения, какие только мог. — Да, я никогда не ненавидел его, — вздыхает Ацуму; такое простое признание, очевидная правда, но оно раскрывает часть тайны Ацуму и Оми. — Тогда почему ты так вёл себя с ним? — Шоё склоняет голову набок. — Ты отлично умеешь заводить друзей. — Я думал, что просто делаю то, что он хочет. — Он снова растягивается на полу, снова уставший. — Может быть, я думал, что смогу понравиться ему на этот раз. Опять же, мозг Ацуму выпаливает истину, искажённую в нескольких простых словах. Сейчас не стоит рассказывать о том, что когда-то было фактом. Нет никаких шансов, что всё когда-нибудь будет по-прежнему, так что признаться вслух в том, что они с Оми так долго пытались скрыть, усугубило бы ситуацию. Если Ацуму продолжит крутить нож, он никогда не исцелится. — Мы не такие, как ты и Тобио. Мы никогда не были друзьями, и с моей стороны было глупо пытаться ими быть. Шоё напевает, обдумывая это. — Почему ты нам не сказал? Мы бы помогли вам стать настоящими друзьями! Ацуму смеётся. Для Шоё все просто. Ему повезло, что он был благословлен такими простыми отношениями. Ацуму и Оми были связаны с самого начала. Он зол, но не на Оми — он зол на себя за то, что согласился со всем этим. — Да, и тогда мы все будем лгать ему. Я не оставил ему выбора в этом вопросе. Произнесение этих слов вслух делает их правдой, и Ацуму переполняет стыд, который поглощает его. Он солгал человеку, которого любит больше всего на свете — на самом деле, он солгал всем людям, которых любит. У Ацуму много любви, которую он может дать; он никогда не скупился на неё. Он может быть ехидным и жестоким, но по отношению к тем, кого он любит, у него есть только одно правило. Он не причиняет им вреда намеренно. Он осознал это после того, как разорвал Саму на куски на следующий день после того, как он сказал ему, что уходит из команды. Ацуму сделал бы всё, что в его силах, чтобы никогда больше так не навредить другому человеку. И всё же, вот он здесь, нарушает все свои собственные правила. — Что ты ему сказал? — Только то, что мы были друзьями раньше, — несчастно отвечает Ацуму. — И некоторые другие вещи, которые не имеют значения. — Ацуму рассказал Оми самую расплывчатую версию правды, и это укусило его за задницу. — Он никогда больше не будет доверять мне, это был только вопрос времени. Он бы меня раскусил. — Может быть, ты сможешь попробовать ещё раз. Ты можешь просто сказать ему, что сожалеешь о своей лжи, что ты хочешь быть друзьями по-настоящему. Тогда, даже если к нему вернутся его старые воспоминания, ты заменишь их хорошими! Это такая милая идея, что Ацуму улыбается. — Я не думаю, что смогу это сделать. Но всё будет хорошо. Я уверен, что мы всё ещё сможем прекрасно играть вместе. — Ты вроде как отстой в волейболе, когда расстроен, — говорит Шоё с такой грубой прямотой, что это задевает эго Ацуму. — И ты, очевидно, действительно расстроен из-за этого, так что ты должен хотя бы попытаться что-то сделать, чтобы это исправить. — Как насчет этого? — Ацуму делает предложение, потому что ему нужно отвлечься от этого разговора. — Если я буду играть как дерьмо на тренировке через два дня, я позволю тебе быть моим терапевтом. Но если я буду хорошо играть, ты должен оставить эту тему в покое. Шоё закатывает глаза, но они всё ещё сверкают. Иногда с ним действительно все так просто. — Я в деле. Я думаю, тебе лучше начать тренироваться прямо сейчас! Ацуму думает, что его может стошнить в любой момент, но Шоё знает, в каком он состоянии, поэтому считает, что готов к последствиям. Он всё равно оттаскивает мусорное ведро в сторону от сетки, на всякий случай. Они попадают в ритм, и мозг Ацуму, наконец, включается достаточно, чтобы понять, что для Шоё странно быть здесь в выходной день. Так же, как и у Ацуму — у него есть причина. — Зачем ты так много тренируешься, Шо? Ты отлично справился вчера на матче. — Ах, ну, все вроде как беспокоились о тебе прошлой ночью, — застенчиво отвечает он. — Осаму написал Акааши, спрашивая, слышал ли Бокуто о тебе, и поэтому Бокуто написал в групповой чат, но никто не знал, и поэтому я подумал, что ты можешь быть здесь. К тому времени, как Бокуто сказал мне, что Осаму сообщил им, что слышал от тебя, я был уже на полпути сюда, поэтому решил потренироваться. Я всегда готов к тренировкам. Это помогает мне расслабиться, — улыбается он. Да, конечно, Ацуму устроил сцену прошлой ночью. Он не обращал особого внимания ни на кого вокруг, только на Оми — всё, что имело значение, это добраться до Оми. Его пьяный, однобокий разум не оправдывает тот факт, что он плакал и блевал на улице, как какой-то сумасшедший. — Я не должен был заставлять вас беспокоиться. На самом деле ничего особенного, мои эмоции просто зашкаливали. Ты же знаешь, каким я становлюсь, когда напиваюсь. — Он пытается ободряюще улыбнуться Шоё, но ему кажется, что это не очень убедительно. — Я надеюсь, ты не винишь себя. — Да нет, — бормочет Шоё, хотя это очевидно. — Эй, Шо. Если ты так сильно хочешь загладить свою вину, сделай мне одолжение? — Что угодно! — Шоё с энтузиазмом кивает, решимость озаряет его. — Просто... поговори немного с Оми, хорошо? Общайся с ним нормально, но присматривай за ним. Иногда он забывает поужинать, так что пригласи его куда-нибудь. Может быть, время от времени посылай ему одно-два сообщения. Ему нужен кто-то, даже если он так не думает. Водянистых глаз Шоё и жалостливой улыбки достаточно, чтобы в очередной раз разбить сердце Ацуму. Его состояние оставляет желать лучшего, но Ацуму стабилен, по крайней мере, до конца выходных. В среднем он спит около четырёх часов в сутки, если повезёт, но он предпочёл бы бодрствовать, чем мечтать об Оми, поэтому он находит, чем заняться, чтобы развлечь себя в поздние часы. Он собирается испортить свой режим, но об этом он побеспокоится позже. Прямо сейчас он просто пытается остаться на плаву. Он начал искать телевизионные шоу со сложными сюжетами — обычно с субтитрами, которые требуют его безраздельного внимания. Он пробует причудливые рецепты, от которых не может отвести взгляд, такие, от которых даже у Саму закружилась бы голова. Они не всегда хороши, но зато занимают много времени. Он часами занимается в спортзале их комплекса. Когда он неизбежно просыпается посреди ночи, он всегда проверяет свой телефон — привычка, от которой он никак не может избавиться, хотя Оми никогда не пишет ему. Другие делают это. Шоё проверяет его каждые несколько часов, что было бы мило, если бы Ацуму не был так поглощен идеей поговорить с кем-нибудь. Он отвечает достаточно, чтобы утихомирить беспокойство Шоё, и возвращается к своему запланированному наблюдению за выпивкой. Суна тоже пишет ему, вероятно, по просьбе Саму. У него слишком много гордости, чтобы написать Ацуму после того вечера, а у Ацуму нет ничего, кроме ещё большей лжи, поэтому он не надеется на его сообщения. Однако Ацуму отвечает Суне, доказывая, что он ест и спит столько, сколько может, зная, что Суна перешлёт сообщения прямо Саму. В течение двух дней Ацуму сам ходит в тренировочный зал и отрабатывает подачи и сеты, пока силы не покидают его. Включите режим стирки и отжима, пока заданное время не истечет, и то, чего он так боялся, не настигнет его. Он знает, что не сможет избежать встречи с Оми. Честно говоря, он вовсе не хочет этого. Даже после того, как он сказал Ацуму, что не хочет иметь с ним ничего общего, он не может не хотеть видеть его лицо, знать, что с ним всё в порядке. Ему не терпелось написать все выходные, чтобы удостовериться. Он вонзил ногти в диванные подушки, чтобы не вскочить со своего места и не побежать вверх по лестнице в квартиру Оми. Он знает, что больше не имеет на это права. Уже давно не имеет. Видеть его на тренировке — это палка о двух концах. Это благословение, потому что это позволяет Ацуму быть рядом с ним, не вторгаясь в пространство Оми, но это пытка. Мучительно даже думать о его близости к Оми — о том, что он всего в нескольких шагах, а Ацуму ничего не может сделать, чтобы сократить расстояние. Тренироваться, когда они будут рядом друг с другом на корте, будет совсем другое дело. Он подумывает о том, чтобы объявить себя больным, но это не значит, что он может болеть гриппом всю оставшуюся жизнь. У него есть выбор: бросить Черных шакалов и бежать из страны или смириться с этим и терпеть боль. Он мучается до последней возможной секунды, и это послужило причиной его опоздания. Он последним появляется на тренировке и бежит трусцой, выкрикивая извинения Мейану и тренеру Фостеру, обвиняя свой будильник в том, что не сработал. — Эй, Цуму, ты жив! — гремит Бокуто по прибытии. — Мы с Акааши подумали, что ты мог упасть в канаву где-нибудь после пятницы. — К счастью для тебя, я все еще здесь. Тебе не нужно искать нового сеттера, — Ацуму натянуто улыбается ему, стараясь быть самим собой, дразнящим. Большинство из них верит ему. Они не смотрят слишком пристально, кроме Шоё, по-видимому. Ему всё равно, что думают остальные члены команды, но он действительно заботится об Оми. Оми ходит взад и вперёд с Инунаки, работая над своими приёмами. Он даже не взглянул в общем направлении Ацуму. Он полностью сосредоточен, самоконтроль ни в малейшей степени не ослабевает. Ацуму чувствует подступающую тошноту. Он пытается проглотить это, но это тяжёлая пилюля — Оми ни разу не сломался, ни сообщений, ни звонков, а теперь даже не потрудился признать его присутствие. Он действительно был серьёзен — с него хватит. — Мия, ты придурок, — замечает его Инунаки и бросает мяч Оми, прежде чем повернуться и посмотреть в сторону Ацуму. — Научись справляться со своим алкоголем! Оми пропускает мяч. Ацуму заставляет себя не пялиться. — Эй, это довольно забавно, когда ты напиваешься, — начинает Томас, — но не убегай просто так, никому не сказав. Мы все разрывали твой телефон. — Ах, я уронил его в унитаз, — врёт Ацуму. Лгать сейчас так легко. Он задаётся вопросом, сможет ли он когда-нибудь снова быть честным. — Не успел обзавестись новым, извини, что беспокою тебя. — Ты — обуза, — вздыхает Мейан. — Хорошо, убедись, что ты заведёшь новый в ближайшее время, чтобы идти в ногу с изменениями в расписании. — Да, я обязательно это сделаю. Следующий удар Оми по Инунаки небрежен, и он бормочет извинения, когда Инунаки приходится нырять, чтобы принять его. — Не волнуйся, — настаивает Инунаки. — Я гораздо лучший учитель, чем Мия. — Я ценю дополнительные тренировки, — смиренно говорит Оми. Челюсть Ацуму сжимается в жёсткую линию. Он снова напоминает себе, что в этом нет ничьей вины, кроме его собственной. Инунаки просто дразнится. Он не знает, что укол ощущается как кирпич, лежащий на груди Ацуму. Тренировка — это пытка, хотя Ацуму знал, что так и будет. Он в ужасной форме, несмотря на всю дополнительную работу, которую он проделал за выходные. Каждое второе слово, которое слетает с его губ, является извинением — извиняется перед Шоё за неаккуратные сеты, извиняется перед Инунаки за то, что врезался в него, извиняется перед тренером Фостером за то, что он не в ритме игры. Извиняется Оми за то, что причинил ему боль, за то, что всё испортил, за то, что его было недостаточно, чтобы помнить — хотя он держит это в голове. Он в состоянии взять себя в руки на полпути, борясь с ноющими мышцами и дрожащими руками. Этого всё ещё недостаточно — тренер Фостер хватает его за пять минут до выхода и спрашивает, нужно ли ему остаться после. Ацуму подумывает сказать «да», хотя бы потому, что дополнительная тренировка может означать перспективу увидеть Оми, а это было бы эгоистично с его стороны. Оми не хочет проводить с ним время. Он провёл всю тренировку, будучи совершенно сердечным со всеми, включая Ацуму, но в каждом его слове есть лёд. Он не уверен, причиняет ли ему больше боли то, что каждый раз, когда Ацуму удаётся правильно подать мяч, Оми отбивает его. Кроме мешков под глазами, нет никаких признаков того, что на него вообще повлияла его ссора с Ацуму. Ацуму знает Оми. Он знает, когда Оми едва сдерживается, но сейчас он совершенно спокоен. — Нет, я в порядке, тренер, — обещает Ацуму. — Я вернусь в прежний ритм завтра, не волнуйтесь. — Тебе лучше быть в темпе. Через несколько недель мы играем против EJP, — он делает паузу и смотрит, как остальные члены команды заканчивают. Конец тренировки всегда посвящен оттачиванию их индивидуальных навыков. Оми теперь противоположен Шоё и Бокуто. Шоё работает над своими сетами, а Оми блокирует каждый удар, который пытается сделать Бокуто. — Как ты думаешь, как дела у Киёми? Нужно ли вам продолжать работать вместе? — Нет, — печально говорит Ацуму, каждый инстинкт кричит на него, умоляя его сказать «да», заставить Оми поговорить с ним. — Я думаю, что теперь ему будет лучше работать с Инунаки. Тренер Фостер кивает. — Что-то происходит вне тренировок, Ацуму? — Нет, сэр. — Он качает головой. — Со мной всё в порядке. Его оценивают, он знает — тренер Фостер пытается прочитать его, поэтому Ацуму держит лицо чистым, и в конце концов он вздыхает. — Ладно, иди растягиваться. Сегодня ложись спать пораньше, а завтра возвращайся в лучшей форме. — Да, сэр. Когда Ацуму возвращается к остальным членам своей команды, они оказываются в кругу. Оми плюхнулся между Шоё и Бо, которые разговаривают ему на ухо, пока он выкручивает запястья. Ацуму остаётся на другой стороне, но это недостаточно далеко, чтобы Шоё мог оставить его в стороне. — Цуму! Мы только что разговаривали с Оми — Сакусой, извини, — мы говорили о том, чтобы поужинать. Ты хочешь пойти? Мы с Бокуто нашли неподалеку отличное заведение с жареными цыплятами. Ацуму знает это место. Он и Оми были там. Оми хмурится. — Я не думаю, что смогу... Ацуму обрывает его: — Я не пойду, Шо. Но вы всё равно идите и повеселитесь. Я подтянусь в следующий раз. Оми закрывает рот. Он бросает на Ацуму мимолетный взгляд, но его лицо непроницаемо. — Ты придёшь, верно, Оми? — спрашивает Шоё. — Там вкусно, я обещаю! — Конечно, — отвечает Оми голосом, лишенным каких-либо особых эмоций. — Я приду. Всё в порядке, решает Ацуму. Так будет лучше. Вскоре он станет нечувствительным к боли. Вскоре встречи с Оми не будут ломать его пополам. Вскоре, может быть, он сможет поговорить с ним без слёз, угрожающих навернуться на глаза. Пока с Оми всё в порядке, пока он не одинок и о нём заботятся, Ацуму сможет это пережить. Он заканчивает разминку и возвращается домой. Время должно исцелять всё. Ацуму и раньше давал этот дерьмовый совет убитым горем товарищам по команде. Говорил это Саму, когда они впервые отважились восстановить свои разрушенные отношения, самому себе после потерь. Со временем всё становится лучше — так и должно быть, но с каждым днём Ацуму чувствует, что его всё глубже затягивает в яму, которой он так отчаянно пытается избежать. Ему удаётся оставаться собранным на тренировке, с тщательно рассчитанными фальшивыми улыбками и задыхающимся смехом, который звучит тише, чем когда-либо. Он следит за тем, чтобы его декорации были тщательными, не даёт никому повода сомневаться в его способностях. Когда ему приходится работать с Оми, они делают это с минимальными словами. Горло Ацуму сжимается от слов, который он хочет ему сказать; он проглатывает свои извинения. Он держится на расстоянии. Это работает, но он живёт в стеклянном доме — один меткий камень, и всё вокруг него рухнет. — Итак, вы с Сакусой поссорились? — спрашивает его Инунаки после двух дней пыток. — Вы двое странно хорошо ладили. Теперь вы даже не пререкаетесь, вы просто не разговариваете. — Ну, во-первых, мы никогда не были друзьями, не так ли? — Ацуму отвечает на вопрос Инунаки своим собственным. — Эй, хочешь поиграть два на два с Барнсом и Бокуто? Стратегия Ацуму проста — отклонять, отклонять, отклонять. Ему может сойти с рук избежать любых вопросов об Оми, о нём самом, его психическом состоянии, его игре, если он просто сменит тему. Его товарищи по команде не хотят копаться слишком глубоко — их интересует информация поверхностного уровня. Даже Шоё не тычет в него пальцем, потому что Ацуму сдержал своё слово. Он отлично справляется со своим видом спорта, так что Шоё больше не разрешается копать. Однако он выполняет своё собственное обещание и делает всё возможное, чтобы Оми никогда не оставался в стороне. Шоё порхает вокруг него, как мотылёк, включая его во всё, что они делают. Каждый раз он начинает предложение со слов «Бокуто, Ацуму и я», и Ацуму приходится поправлять его, приводя множество оправданий, почему он не может присутствовать. Каждый ужин он говорит им, что купил слишком много продуктов и не может позволить им испортиться. На каждое приглашение в бар Ацуму застенчиво отмахивается, говоря, что на некоторое время отказался от алкоголя. Когда Инунаки предлагает провести вечер кино, Ацуму отказывается, утверждая, что собирается навестить Саму. Оми всегда соглашается, предварительно убедившись, что Ацуму там не будет. Его товарищи по команде отмечают это, поддразнивая его, говоря, что это на него не похоже — быть таким общительным. Оми пожимает плечами. — Может, мне нравится быть общительным. Откуда мне знать? Все смеются над этим, как будто это весёлая шутка. Ацуму слышит печаль в его словах, и ему хочется протянуть руку, утешить, успокоить, но вместо этого он прикусывает язык и идёт домой, чтобы провести ещё одну ночь в одиночестве. Ацуму наблюдает за Оми столько, сколько может. Он осторожен: позволяет своим глазам незаметно блуждать со скамейки, когда Оми находится на корте, или поглядывает на него, когда его внимание сосредоточено на чём-то другом. Он наблюдает, как углубляются мешки под глазами, как его кожа становится всё более желтой, и он этого не понимает. Это должно быть лучше для Оми. Он проводил время со своими товарищами по команде, преуспевая на тренировках, и у него больше нет бремени, которое возложил на него Ацуму. Он должен был бы процветать. После шести дней, в течение которых жизнь Ацуму не стала легче, Шоё делает объявление. — Я нашёл новый танцевальный клуб, — в его глазах сверкают звезды. — Мы все должны идти. Мы должны! Я могу научить вас всех танцевать! — Это звучит забавно! — соглашается Бокуто. — Я в деле. — Хината, ни за что на свете никто здесь не сможет танцевать так, как ты, — стонет Мейан. — Не все мы получили привилегию жить в Бразилии. — Любой может научиться! — Шоё настаивает. — Было бы забавно посмотреть, — размышляет Инунаки. — Томас, ты можешь покачать бёдрами? — Абсолютно нет. — Я могу, — предлагает Барнс. Когда все смотрят на него в лёгком шоке, он пожимает плечами. — Моя жена — бывшая экзотическая танцовщица. — Ты— ты никогда нам этого не говорил, — выдавливает Мейан, широко раскрыв глаза. — Чувак, — выдыхает Инунаки. Барнс снова пожимает плечами. — Это может стать сплочением команды! — Шоё едва не плачет, в то время как Инунаки бросается к Барнсу, требуя, чтобы он показал ему фотографии. — Мы все должны идти! Это будет так весело! — Я в деле, — заявляет Томас. — Только если Барнс научит Сакусу, как трясти задницей. Оми недовольно морщит нос. Ацуму всегда любил, когда он так делал — он целовал его и смотрел, как раздражение соскальзывает с лица Оми. — Я не танцую. — Ну а ты откуда знаешь? — дразнится Бокуто. — Ты мог быть великим танцором, но просто не помнишь! Оми хмурится, и на его лбу появляется морщинка беспокойства, как будто он думает, что это может быть правдой. Оми не любит танцевать, если только это не танцы на кухне, когда он думает, что никто не смотрит, или медленные танцы в его гостиной, когда Ацуму настаивает, что песня призывает к этому. У него болит сердце, но в эти дни оно всегда болит. Это стало постоянной болью, которая вспыхивает так часто, когда какое-то конкретное воспоминание сильно поражает его. Он думает о том, как бы пораньше уйти от этого разговора, не вызывая подозрений. — Мы все должны идти! — умоляет Шоё. — Мы никогда не встречаемся все одновременно. Просто приди ненадолго, Сакуса! Если тебе это не понравится, ты можешь уйти. Оми обдумывает это. Ацуму знает ответ. Ни за что на свете Оми не пойдёт в ночной клуб, честное слово. Он будет ходить по барам, но ночные клубы слишком возбуждают, и он не собирается танцевать с незнакомцами, или... — Хорошо, я пойду, — говорит он. Сердце Ацуму проваливается в желудок. Оми сказал «да» всему, о чём Шоё и другие товарищи по команде просили его на этой неделе, и Ацуму должен быть рад этому. Это то, чего он хотел, но это просто... не Оми. Он мог пыхтеть, пыхтеть и ныть о социализации весь день, но Ацуму знал, что в глубине души Оми любил «Чёрных Шакалов». Ацуму не раз ловил его на том, что он улыбался в сторону Шоё, когда думал, что никто не смотрит, или посмеивался над одной из плохих шуток Барнса об отце. Нельзя было отрицать, что Оми заботился о своих товарищах по команде, но также не было секретом, что они изматывали его. Однажды он сказал Ацуму, что на каждый час тренировки ему нужно не менее трёх часов, чтобы расслабиться дома. Когда Ацуму упомянул о том, что он приходит к нему после каждой тренировки, Оми отмахнулся от него и сказал, что он не в счёт. Это был предмет гордости для Ацуму — тот, о котором он определённо говорил Оми всякий раз, когда появлялась возможность. Оми было комфортно рядом с ним — он был на другом уровне, чем другие, даже в самом начале. Теперь всё изменилось, и это Ацуму истощает его. Это не объясняет, почему Оми соглашается со всем, о чём его просят, хотя — он думает, что это от него ожидают? Оми никогда не был из тех, кто заботится об общественных обязательствах, и Ацуму знает, что это также было и в старших классах. Это раздражало его всю неделю — видеть, что Оми так хорошо относится к вещам, которые, как знает Атсуму, ему не нравятся. Поскольку у него не было ничего, кроме времени, он провёл весь вечер, исследуя последствия амнезии, и, прочитав по крайней мере шесть душераздирающих личных отчётов об этом, он решил, что Оми срывается. Он расстроен тем, что не помнит, поэтому делает то, чего никогда бы не сделал, пытаясь восстановить хоть какой-то контроль над ситуацией. Это имеет смысл — у Оми есть глубоко укоренившаяся потребность держать себя в руках, вот почему что-то подобное, должно быть, убивает его. Ацуму знает, что он мог бы помочь. Если бы он всё не испортил, он мог бы быть рядом с Оми, но он пытается сосредоточиться не на том, что могло бы быть, а на том, что есть. Однако он знает, что не может просто оставить Оми одного в таких ситуациях. Он должен сказать «нет», но мысль о том, что Оми там, без Ацуму, который спасёт его, если он будет подавлен, пугает его. Что, если кто-нибудь прикоснётся к нему без разрешения? Ацуму не может — он не может просто сидеть дома и представлять это. Остальные члены его команды не будут знать, что за ним нужно присматривать, особенно если все они пьяны. — Цуму, ты ведь тоже пойдёшь, правда? — умоляет Шоё. Оми наблюдает за Ацуму боковым зрением. У Ацуму пересохло во рту. — Э-э... Инунаки стонет и обвиняюще указывает пальцем в сторону Ацуму. — Тебе лучше. Ты не можешь внезапно стать социальным отшельником. У нас и так достаточно проблем с этой командой. — Да, Цуму, повеселись с нами! — настаивает Бокуто. — Думаю, да, — бормочет он. Его сердце колотится в груди. Он не смотрит на Оми. — Я приду. Он задерживает дыхание, ожидая, что Оми откажется от своего согласия, придумает оправдание, но момента не наступает. Он остаётся совершенно неподвижным, уставившись в пол и потягиваясь. Возгласы и приветствия товарищей по команде стихают до фонового шума, когда встревоженные бабочки грызут желудок Ацуму. Гиперфиксация — отличная вещь, когда дело доходит до развития навыка. Ацуму смог продвинуться так далеко в волейболе благодаря своей безумной способности сосредотачиваться только на своих целях и устремлениях. Это было необходимо для его успеха, и поэтому он никогда не беспокоился о своей склонности цепляться за вещи, пока они не станут всем, о чём он может думать. В течение следующих трёх дней Ацуму не может думать ни о чём, кроме субботы. Он ходит взад и вперёд по своим планам на этот счёт, жонглируя идеями, которые варьируются от того, чтобы играть в неё настолько безопасно, насколько это возможно для человека, или идти по пути полного самоуничтожения. Самый безопасный вариант — залечь на дно, остаться рядом с Барнсом, Томасом и Мейаном, которые, скорее всего, найдут кабинку, чтобы выпить и уйти через час или два. Скорее всего, они будут говорить о стратегии и о своей личной жизни, а Ацуму любит смотреть фотографии дочери Барнса и слышать об отношениях Томаса время от времени. Он может следить за Оми издалека — не то чтобы ему это понадобится, потому что Ацуму убедил себя, что ведёт себя нелепо. Оми, вероятно, будет дуться всё это время. С другой стороны — что, если он этого не сделает? Ацуму может снова напиться до бессвязности, на случай, если Оми решит каким-то образом его помучить (а он может это сделать многими способами). Может ли он действительно испортить свою жизнь дальше? Оми уже ненавидит его. Он не может сделать намного хуже, но он не хочет иметь дело с похмельем утром, и мысль о спиртном всё ещё заставляет желудок сжиматься в знак протеста. Третий и самый страшный вариант — воспользоваться этим как возможностью поговорить с Оми. Это может привести к худшему исходу, и Ацуму, по-видимому, трус, поэтому он оставляет это в самом конце своего списка. Он больше не может сосредоточиться на шоу, которые он привык смотреть по вечерам, и вместо этого разыгрывает сценарии в своей голове, один за другим. Он готовится по меньшей мере к шестидесяти различным ситуациям, в том числе к пяти, в которых ему приходится защищать Оми от неприятного незнакомца, и к тридцати трём, в которых Оми говорит ему очередную вариацию «иди нахуй». Остальное — смесь трагедий и побед, но ему нужно быть готовым. Вероятно, это нездоровый механизм преодоления, но у Ацуму нет сил бороться с собственным мозгом, поэтому он просто сдаётся. По крайней мере, время проходит быстро. Это всё ещё больно, но меньше, когда все дни сливаются воедино. Его новый распорядок дня ужасен, но он справляется с основами питания по крайней мере два раза в день, принимает душ после тренировки и спит минимум часов, необходимых телу, чтобы функционировать. Это не идеально, но он справится. Хотя это буквально всё, о чём он думал, суббота подкрадывается к нему незаметно. У них короткая утренняя тренировка перед долгими выходными, и все его товарищи по команде с энтузиазмом относятся к этой перспективе. Ацуму волочит ноги слишком долго и задерживается в раздевалке. Тренер Фостер заставляет его пробежать дополнительные круги по корту, прежде чем он займёт свою позицию. Он мог бы навестить своих родителей в воскресенье. Прошло уже некоторое время, но Саму всегда возвращается домой, чтобы помочь по дому, и Ацуму не знает, что бы он сказал, если бы встретил его там. Он почти восемь дней не выходит на прямой контакт с братом. Дольше всего он отсутствовал пять лет, и у него были пробы, поиски квартиры и планы на будущее, чтобы отвлечь его от этого. Ацуму — это отдельный человек. Он потратил всю свою жизнь, пытаясь доказать это, но он не может притворяться, что люди в его жизни не оказывают на него влияния. Скучать по Оми и Саму — всё равно что ходить без жизненно важных органов. — Ацуму, ты отстраняешься. Тебя сейчас ударят по лицу, — предупреждает Томас. Ацуму возвращается к тренировке и выкладывается на полную за последние пять минут. Этого достаточно, чтобы он прошёл через это, хотя всё его тело — бомба замедленного действия в ожидании ночи. Это всё, о чём они говорят на своих растяжках. Шоё невероятно взволнован тем, чтобы никто не сбежал, и это справедливо, потому что по крайней мере трое из них достаточно глупы, чтобы это было маловероятно. Ацуму теперь включён в этот список. Шоё полностью организовывает план, следя за тем, чтобы у каждого было правильное время и адрес. Судя по тому, как он говорит об этом, можно подумать, что он ни разу в жизни не выходил из дома, но Шоё просто очень рад любой возможности сплотиться в команде. Когда Шоё начинает разглагольствовать о дресс-коде, Оми поднимает бровь. — Я надену спортивные штаны, — угрожает он. Ацуму улыбается про себя, затем меняет выражение лица, прежде чем Оми сможет увидеть. Он всё больше и больше чувствует себя комфортно в их команде. Ацуму вспомнил первый раз — как будто лёд растаял с Оми, и он расцвёл в кого-то выразительного, саркастичного и весёлого. Ацуму был первым, кто это заметил, но в конце концов вся команда стала свидетелем радости, которую испытал Оми, пошутив. На этот раз всё сложнее, потому что Ацуму чувствует себя аутсайдером во всем этом. — Тебе, наверное, сошло бы это с рук, — сокрушается Инунаки. — У тебя такое лицо, что даже в пижаме пустили бы. Оми ухмыляется. В голове Ацуму бушует буря. Бокун напоминает им всем, чтобы они заранее съели побольше белка. Ацуму получает своё особое предупреждение не переусердствовать. — Мы не хотим, чтобы папарацци застукали тебя блюющим на улице, — говорит Мейан. — Береги себя. — Я поклялся себе всю жизнь быть трезвым, — обещает Ацуму, перекрестившись. Бокун громко смеётся. — Это мы ещё посмотрим! Ацуму не может расхаживать по своей квартире в течение шести часов, которые у него есть до того, как они выйдут, поэтому отправляется на пробежку. Он ненавидит бегать. Это худшая форма упражнений — нет ничего забавного в том, чтобы заставлять ноги бесцельно нести его. Единственный способ, которым он отдалённо наслаждался, когда это было гонкой. Однако Оми это нравилось, и он вытаскивал Ацуму из их уютной постели и тащил его за собой вниз по лестнице. Он отказывался участвовать в гонке, но это не мешало Ацуму притворяться. Теперь он бежит трусцой, ровным шагом, и думает, что получает некоторое удовольствие. По крайней мере, когда он бежит, может отвлечься от своих мыслей. Музыка гремит в ушах и он позволяет своим лёгким постоянно гореть. Он оказывается в больнице. Это не намеренно, но ноги уносят его во многие места, где он не хотел бы оказаться в эти дни. Он смотрит на неё, на ряды окон, гадая, кто сидит в комнатах. Ацуму никогда не был из тех, кто зацикливается на прошлом. Обычно он может принимать вещи такими, какие они есть, но он ни за что на свете не может понять, почему Оми попал в автомобильную аварию в тот день. Это жестокое и несправедливое наказание Вселенной, или, может быть, это какой-то кармический баланс. Ацуму был слишком счастлив, и его нужно было сбить с толку. Может быть, это потому, что они с Оми никогда не навешивали ярлык на свои отношения, потому что Ацуму был доволен тем, что любил его втайне. Может быть, ему просто не повезло. Теперь он убегает от всего этого, пробегая через парки, мимо ресторанов. Говорят, что ты не можешь убежать от своих проблем, но Ацуму, конечно, пытается. Он бежит до тех пор, пока ноги не начинают подкашиваться, а затем поворачивает обратно. Когда он возвращается в свою квартиру, он принимает душ и падает в постель, и на этот раз он может легко отключиться. Два мытья головы и шесть нарядов спустя Ацуму снова выходит из своей квартиры и спускается вниз, чтобы дождаться своей машины. Шоё и Бокун оба предложили поехать вместе, но это было не по пути, и Ацуму отказался. Он думает, что Шоё боится, что он сбежит, но он не нарушает своих обещаний и смирился с тем, что идёт туда. Обычно в такие ночи он делил машину с Оми. Их близость сделала так, что никто не усомнился в выборе. Ацуму держал бы его руку на заднем сиденье, и они переписывались бы о выборе музыки их водителя. Очевидно, что сегодня такого не будет. На улице тепло, поэтому Ацуму выбрал короткие рукава и пару красивых брюк в соответствии с дресс-кодом Шоё. Он ждёт, прислонившись спиной к стене, лениво уставившись в никуда и позволяя своему зрению затуманиться, как это всегда бывает, когда он отключается. Его поездка предположительно займёт всего семь минут, так что ему не придётся долго ждать. В нескольких метрах от него кто-то тихо прочищает горло, и голова Ацуму резко вскидывается. Оми там — прямо там, внимательно наблюдает за ним. Это не как тогда, когда он был в трёх метрах от Оми на прошлой неделе, но и не так, когда они стоят рядом на тренировках. Легче исчезнуть, избежать. Теперь между ними никого нет, и единственная аудитория, которая у них есть — это пешеходы, которые проходят по тротуару перед ними. Глаза Оми сужаются, когда Ацуму оглядывается на него, и он скрещивает руки на груди, устраиваясь у противоположной стены. — Хэй, — хрипит Ацуму. Оми ничего не говорит, но многозначительно смотрит на свой телефон. Ацуму следовало бы оставить всё как есть, но напряжение настолько велико, что ему кажется, что он задохнётся от этого. — Ждёшь, когда тебя подвезут? — Нет, я просто стою здесь для развлечения, — огрызается Оми в ответ. — Просто поддерживаю разговор, — едва слышно бормочет Ацуму. Оми всё равно слышит. Все его чувства необычайно обострены — он может слышать шёпот за милю. — Ну, никто тебя не просил. Я просто стою здесь, потому что это далеко от оживлённой улицы, — спокойно говорит он. — Ладно, — бормочет Ацуму. Значит, Оми — зверь, с которым трудно справиться. Все его слова источают ядовитость. За каждым слогом скрывается укус. Когда они ссорились, Ацуму мог справиться с жестокостью Оми — он знал, что слова, которые он имел в виду, были просто оружием, используемым для нанесения ран, и Оми на самом деле не имеет их в виду. Теперь Ацуму знает, что Оми имеет в виду всё. Они стоят в неловкой, душной тишине, пока не появляется машина Оми, и он, не сказав больше ни слова, уходит. Ему было так легко уйти из бара в тот вечер, а с тех пор и каждый раз. Оми никогда не оглядывается на Ацуму. После приезжает машина Цуму, он опускается на заднее сиденье, задаваясь вопросом, не следует ли ему отменить её до того, как водитель закончит вводить адрес в свой GPS. Это плохая идея, но Ацуму всё равно идёт. К тому времени, когда он прибывает, он полностью убеждён, что это худшее решение, которое он принял, по крайней мере, за последние шесть дней, но сейчас он не может повернуть назад. Он должен это сделать. Шоё оправдал ожидания — это хорошее место. Если бы Ацуму не был сейчас воплощением человеческого страдания, у него закружилась бы голова от перспективы провести ночь в таком шикарном клубе. Свет приглушен, и ему требуется минута, чтобы найти своих товарищей по команде, к счастью, Шоё и Бокун — маяки света, и они втягивают его в хаос, не давая ни малейшего шанса на сожаление. Сердце Ацуму колотится в такт музыке, когда он осматривает комнату в поисках Оми. Шоё и Бокуто приводят его прямо к нему. Он сидит рядом с Томасом в кабинке в углу, потягивая розоватый напиток. Судя по тому, что видит Ацуму, в нём больше льда, чем питья, так что он, должно быть, почти допил его. Он не мог прийти сюда намного раньше Ацуму. Ацуму приветствует всех своих товарищей по команде, запинаясь, когда подходит к Оми, хотя они разговаривали совсем недавно. Оми кивает ему, не отрывая губ от соломинки, посасывая её с опасной скоростью. — Что будешь, Мия? — спрашивает его Томас. — Инунаки дежурит в баре. Он собирается попытаться забрать бармена домой. Ацуму бросает взгляд туда, где Инунаки заигрывает своей задницей через всю комнату. Барменша, безусловно, очарована. Он фыркает. — Я в порядке, спасибо. — Ничего? — Шоё скулит. — Цуму, ты не будешь танцевать, пока не напьешься, а это неприемлемо. — Неправда, Цуму никогда не нужно быть пьяным, чтобы сделать что-нибудь глупое, — утверждает Бокун. — Спасибо за доверие, — сухо говорит Ацуму. Он не уверен, что ему следует делать. Кабинка недостаточно велика, чтобы Ацуму мог сесть — его либо втиснули бы рядом с Оми, либо прямо напротив него, но стоять неподвижно вызывает у него зуд. — Я выпью что-нибудь позже. Я хочу расхаживать сам по себе. — Одного шота, вероятно, было бы достаточно, — говорит Мейан, подходя к нему сзади с подносом рюмок и Инунаки на буксире. Он всё ещё бросает украдкой взгляды через плечо, проверяя, смотрит ли симпатичная барменша в его сторону. Мейан — воплощение ответственности и морали на тренировках, но как только они приближаются к бару, он превращается в дьявола. Он пихает в них рюмки, как будто алкоголь заставит их играть лучше. Ацуму берёт одну, когда её передают, но его взгляд задерживается на Оми, который одним глотком осушает остаток своего напитка, а затем рассматривает рюмку в своей руке. Даже когда Оми выходит гулять с ними, он не слишком напивается. Несколько раз, когда он это делал, Ацуму заканчивал тем, что почти нёс его домой. Следующее утро было наполнено нытьём и стонами по поводу его головной боли, но Ацуму проглотил бы любое «Я же тебе говорил» и вылечил Оми. Они заказывали доставку жирной еды, и Оми устраивался на коленях у Ацуму и позволял ему играть со своими волосами, пока не засыпал. Даже когда Оми давал волю чувствам, Ацуму никогда не видел, чтобы он двигался так быстро, но Оми с лёгкостью опрокидывает шот, даже не вздрагивая, когда алкоголь попадает ему в горло. — Я схожу за другой, — решает он и выскальзывает из кабинки. Инунаки хихикает. — Этот Сакуса забавный. — Приглядывайте за ним, — говорит Мейан, в основном Томасу и Барнсу — самым ответственным. — Ах, дай ему повеселиться, Шуго, — смеётся Барнс. — Бог знает, что ребёнку это необходимо. — Кроме того, это же Сакуса, — комментирует Томас. — Сумасшествие для него, вероятно, похоже на... повседневное поведение этих троих, — он указывает на Ацуму, Шоё и Бокуто. Ацуму чувствует на себе огненный пристальный взгляд Шоё, но в этом нет ничего нового. Он сверлит дыры в его голове своим пристальным взглядом с тех пор, как они поговорили в спортзале, но Ацуму не смотрит на него. Он знает, что не увидит ничего, кроме беспокойства, а это не то, чего он сейчас хочет. Он пытается вести себя естественно, а не убеждать своих товарищей по команде, что может разрыдаться в любой момент. Ацуму пользуется моментом, когда Оми уходит, чтобы сесть. Инунаки исчезает, чтобы принести ещё выпивки, а Ацуму пытается следить за разговором, который начинает Мейан. Они обсуждают предстоящую игру с EJP, затем семью Барнса, затем Олимпийские игры. Он ныряет туда и обратно, но его внимание сосредоточено на чём-то другом. Оми занял место за стойкой бара. Он с Инунаки, который, по-видимому, теперь его лучший друг, пьёт ещё один смешанный напиток, как будто пытается отравить себя алкоголем. Инунаки, помощник, смеётся над этим. Ацуму должен вмешаться. — Пойду выпью, — говорит он Мейану, который кивает. Шоё и Бокун убежали танцевать, и Ацуму признаёт, что это то ещё зрелище. Бокун весь состоит из конечностей, и он танцует примерно с такой же грацией, как слепой белый медведь. Боже, благослови Акааши. У Шоё это получается намного лучше, и Ацуму с удивлением наблюдает, как женщины и мужчины подходят к нему со всех сторон. Он потакает им на мгновение, но затем прогоняет их прочь. Ацуму кажется, что он постарел на сто лет, вспоминая то время, когда он мог быть таким беззаботным. Он позволил Оми погубить его. У него не было ни единого шанса. Он добирается до бара, становясь рядом с Инунаки, чтобы между ним и Оми была дистанция. Оми достаточно пьян, чтобы не пялиться на него. Его глаза слегка прикрыты, когда он потягивает свой напиток, лениво слушая Инунаки и бармена. — Привет, Мия, — Инунаки обнимает его за плечи. Инунаки недостаточно велик, чтобы справиться с таким количеством спиртного, которое он, вероятно, уже выпил. Он может быть такого же роста, как Шоё, но терпимость ему не соответствует. — Привет, — приветствует он его. Барменша немедленно подходит к Ацуму и сладким голосом спрашивает, что она может для него сделать. Он улыбается ей, легко и бессмысленно, и говорит, что выпьет всё, что она захочет ему приготовить. С другой стороны от Инунаки Оми прищелкивает языком. Инунаки хмурится, когда барменша исчезает, чтобы приготовить свой напиток, и толкает Ацуму локтем в грудь. — Не флиртуй с ней, она моя, — шипит он. — Я ни с кем не флиртую, — ворчит Ацуму. Он просто был милым, но люди, очевидно, думают, что он на это не способен. — Именно так он и разговаривает с людьми, — говорит Оми. — Мия любит морочить людям голову, ты же знаешь. Это выбивает дух из Ацуму. Это всего лишь один комментарий, но он показывает серьёзность ситуации. Это плохо. Оми болтлив. Он уже слишком пьян, и у него развязан язык. Ацуму надеется, что барменша поспешит вернуться со своим напитком. Инунаки в восторге от всей этой ситуации. — Да, твои воспоминания о нем возвращаются? — подсказывает он. — Мы все это знали, но ждали, когда ты вспомнишь. — Мне не нужны никакие воспоминания, чтобы знать это, — просто говорит Оми, потягивая свой напиток. Он не смотрит на Ацуму, когда говорит это, как будто его там нет или он просто не заслуживает признания. Барменша приносит Ацуму свой напиток — что-то необычное с множеством цветов, но это его не волнует, главное, чтобы это было алкогольное, и он благодарит её со стиснутой челюстью. Он покидает своё место у бара и возвращается к столику, чувствуя, как его щёки горят от стыда, а глаза наполняются глупыми слезами. Он ничего не добился. Он не контролирует ситуацию — он даже не контролирует свои собственные эмоции. Он бы справился, если бы не был так блядски уставшим, он в хрупком состоянии, а Оми хочет причинить ему боль. — Цуму, иди потанцуй с нами! — зовет Шоё, но Ацуму отмахивается от него, будучи не в настроении. Он опускается обратно в кабинку, стараясь выглядеть менее несчастным, чем чувствует себя. Он потягивает свой напиток, в надежде, что он поможет. Шоё не оставляет своих попыток заставить своих товарищей по команде танцевать, и одного за другим он тащит их на танцпол. Барнс действительно доказывает, что его жена научила его некоторым вещам, и Ацуму настолько потрясён, что на самом деле громко смеется, на мгновение забыв об отчаянии своего положения. Даже Мейан и Томас идут, чертовски неуклюжие, слишком большие, чтобы двигаться плавно. Это забавно, и все плавают взад и вперёд от стола к танцполу. Ацуму присматривает за Оми, всё ещё сидящим в баре, но он обнаруживает, что расслабляется с каждым глотком своего напитка и выходками своих друзей. Когда Бокун хватает Оми и тащит его в центр клуба, нервы Ацуму снова напрягаются. Оми действительно пьян — как пьяница, который спотыкается о свои ноги, когда пытается встать, а потом улыбается по этому поводу. Оми не улыбается незначительным неудобствам, но выражение его лица ясно даже при слабом освещении. Он вялый и невозмутимый. Ацуму так напряжен, что грозит разорваться надвое. На танцполе небольшой кружок, незнакомые люди окружают их. Ацуму всё равно, что он пялится — Оми вряд ли заметит его с такого расстояния, а все остальные заняты, вдали от кабинки по той или иной причине. Оми не грациозен, когда двигается, но и не ужасно неуклюж. Ему требуется минута, чтобы найти свой ритм, но когда он это делает, Шоё и Бокун подбадривают его, хлопают и смеются, как будто все они лучшие друзья. Это так не похоже на Оми, но он кажется... счастливым. Был ли он когда-нибудь так счастлив с Ацуму? Он вдруг не может вспомнить. Шоё появляется перед ним из ниоткуда, загораживая Ацуму обзор. — Цуму, ты что-то хандришь. Я думал, ты сказал, что теперь с тобой всё в порядке. — Всё в порядке, — говорит Ацуму, тон даже близко не похож на правдоподобный. — Он не собирается кусать тебя, ты знаешь? — говорит Шоё, наклоняя голову в сторону Оми, который на мгновение перестал танцевать, чтобы послушать, как Бокун что-то кричит ему. Оми кивает головой, так напряженно занятый какой-то ерундой, которую, извергает Бокун, будто открывает ему секрет вселенной. Было бы забавно, если Ацуму не был такой катастрофой. — Я не думаю, что он меня укусит, — ворчит Ацуму. Он чувствует действие своего напитка, но лишь слегка. Он всё ещё может держать язык за зубами. — Я просто не хочу танцевать прямо сейчас, у меня устали ноги. Я до этого ходил на пробежку. — Что? — возмущённо кричит Шоё. — Каждый раз, когда я прошу тебя бежать со мной, ты говоришь мне, что ненавидишь это! Ацуму пожимает плечами. — Я ненавижу многое из того, что делаю, но всё равно должен это делать. — Хорошая философия, — Шоё с энтузиазмом кивает. — Это относится и к танцам тоже. Давай. — Не дождёшься, Шо. — Глаза Ацуму снова останавливаются на Оми. Кто–то подошёл к нему и Бокуто — кто-то, кто определённо не является товарищем по команде. Он высокий — ростом с Оми, если не на дюйм или два выше, что смешно, потому что Оми возвышается даже над Ацуму. У него платиново-светлые волосы, разделённые на пробор сбоку, должно быть, ведром геля, и даже с того места, где он сидит, Ацуму видит вкрадчивую улыбку. Его кровь начинает закипать. Шоё проследил за его взглядом и издал тихий писк. — Я понял, я разберусь с этим, — выпаливает он в спешке и убегает обратно к группе. Тем временем Барнс и Томас возвращаются, принося с собой ещё больше шотов. Мейан исчез, и Томас с ухмылкой говорит Ацуму, что они, вероятно, не увидят его до конца ночи. Шоё, к его чести, действительно справляется с Оми, но это недолгое отвлечение. Ему удаётся увести его от светловолосого хищника, который кружит вокруг него, но только на мгновение. Как только Оми получает ещё один напиток, он снова входит в круг, и на этот раз позволяет мужчине положить руки себе на талию. — Мия. — Барнс касается его руки. — Ты в порядке? — Ага, — рычит Ацуму сквозь стиснутые зубы. Он даже отдалённо не относится к сфере «в порядке». Его не было уже несколько недель, но он держал себя в руках, как хорошо натренированный канатоходец. Теперь он спотыкается о верёвку и падает вниз. — Я собираюсь пойти потанцевать. Он допивает остатки своего напитка, выпрыгивает из кабинки и направляется к Оми. Оми видит, как он приближается — Ацуму ловит взгляд его глаз, но он ведет себя отчуждённо, как всегда, когда пытается не показывать, что ему не всё равно. Ацуму на это не купится. Он никогда этого не делал. — Эй, — рычит он блондину. Никому больше не позволено высмеивать Ацуму за его старый цвет волос. Этот клоун выглядит так, как будто использовал лимонный сок, его корни торчат без всякой цели. Это не модно. Это уродливо. Он настолько ниже уровня Оми, что заставляет Ацуму усмехнуться. — Не прикасайся к людям без разрешения. Оми отталкивает Ацуму, руки слегка дрожат от опьянения. — Не лезь не в свое дело, — бормочет он. У Оми всё ещё достаточно осознанности, чтобы свирепо смотреть, и он делает это с достаточной суровостью, чтобы почти заставить Ацуму отступить. Он стоит на своём, выравнивая его своим собственным хмурым взглядом. — Кроме того, может быть, сейчас мне нравится, когда ко мне прикасаются. — Не незнакомцы, — выпаливает Ацуму. Независимо от того, насколько восприимчивым к прикосновениям стал Оми за эти годы, он никогда не распространялся на незнакомых людей. Рукопожатие — номер два в списке самых ненавистных ему вещей, и он использует Ацуму в качестве щита в общественном транспорте. Оми никогда бы... он так не делает. Оми хмурится ещё сильнее. Его глаза остекленели, как будто он здесь, но также и в другом месте. — Откуда тебе знать, Мия? — Я уже говорил тебе... — Я не заинтересован в повторении на бис всей той лжи, которую ты мне наговорил, — огрызается Оми. — Ты меня не знаешь, и... я тоже. Я ничего не знаю о том, кем я должен быть, поэтому я просто буду делать всё, что захочу. — Но ты бы этого не хотел. — Ацуму ненавидит отчаяние в своем голосе, но Оми отказывается слушать всё, что он говорит. Он назвал Ацуму лжецом, и поэтому всё, что выходит у него изо рта, входит в одно ухо и выходит из другого. — На самом деле, я знаю. Затем Оми отворачивается от него, эффективно завершая разговор и возвращаясь к подражателю блондинистого айдола. На этот раз он сохраняет по крайней мере три сантиметра пространства между ними. Это всё ещё слишком близко. Ацуму кипит, но он не хочет устраивать сцену. Последнее, что ему нужно, это чтобы Оми снова взорвался — и на этот раз на глазах у всей их команды. Ему просто... ему нужна минутка. Ему нужно вдохнуть кислород в своё тело и, возможно, плеснуть в лицо чем-нибудь прохладным, потому что он видит красное. Гнев — это обычная эмоция. Ацуму был зол на многое, от Саму и Суны и их непрекращающегося поддразнивания, до ножки его дивана, о которую он слишком много раз ударялся лодыжкой. Гнев лёгок — его можно решить просто, обычно смехом, а потом всё забывается. Но не в этот раз. Ацуму — убийца. С Оми никогда не было никакой необходимости ревновать. Он прицепился к Ацуму, как суперклей, и никогда не давал ему повода для беспокойства. Ревность — это новое чувство, и оно ужасно. Ацуму, даже если он ненавидит его, не хочет убивать незнакомца, который действительно не может знать всю запутанную историю, происходящую здесь, поэтому ныряет в уборную и смотрит на себя в зеркало. В последнее время он действительно выглядит дерьмово. Мешки под глазами ему не идут, как бледная кожа и плоские волосы. Сегодня вечером он старался изо всех сил, но во всём его существе есть оттенок грусти. Она нависает над ним, как грозовая туча. Он ополаскивает лицо холодной водой, а затем грубо вытирает бумажным полотенцем щёки, чтобы вернуть им чувствительность. Он пристально смотрит на своё отражение, пока не перестаёт размышлять о непредумышленном убийстве, а затем готовится выйти обратно. Он будет следить за Оми издалека — он убедится, что незнакомец не выкинет ничего абсурдного, и будет надеяться, что флирт не произойдёт прямо у него на глазах. Ацуму — смесь опасно собственнического и совершенно жалкого, он хочет схватить Оми, обнять его и оттащить, но знает, что у него нет абсолютно никаких оснований для этого. Он просто должен это вынести. Ацуму будет страдать во время этого ужасного шоу, чтобы убедиться, что Оми не окажется в неудобной ситуации. Не похоже, что он на самом деле влюблён в парня с танцпола — он просто пьян и ведёт себя не так, как обычно. Ему приходится снова и снова напоминать себе, что Оми срывается — он сбит с толку, это выводит его из себя, и поэтому он восстаёт против всего, что, как ему кажется, он знает. Если это так, то Ацуму абсолютно обязан защитить его от самого себя. Как только он убеждает себя, что у него достаточно умственных способностей, чтобы справиться с этим, он выходит за дверь и направляется к столу. Бокуто и Шоё отказались от своих поисков танцев и сидят в своей кабинке, не сводя глаз с танцпола. Томас и Барнс тоже смотрят, Барнс с беспокойством, а Томас с гримасой. — На что вы смотрите? — спрашивает Ацуму, подходя к ним, и Шоё подпрыгивает в воздух. — Ничего! Ничего. Эй, Цуму, хочешь выйти на улицу с... Ацуму перестаёт слушать. Он не стал дожидаться ответа. Стоило проследить за взглядом каждого, и стало ясно, на что они все смотрят. Ацуму почти уверен, что он совершенно оцепенел. Он чувствует, как кровь стремительно приливает к ушам, перекрывая всё, кроме пронзительного звона. На танцполе, на виду у всех, посреди публичного клуба, Оми целуется с незнакомцем-блондином. Он стоит спиной к их столу, и Ацуму видит руки мужчины на Оми — одна на его талии, а другая сжимает волосы. Он думает, что его сейчас вырвет. Нет, он знает, что это так, но сначала он убьёт этого человека. — Эй, Ацуму, что ты собираешься сделать... Ацуму игнорирует и Томаса, и Шоё, когда они пытаются схватить его. Он уже на полпути через комнату, двигаясь без единой мысли в голове, кроме ярости. Он подходит к ним и отрывает мужчину от Оми за руку. Он отшатывается назад, пьяный и шатающийся на ногах, и хватается за стойку бара. — Какого хрена? — кричит он. — В чём твоя проблема? — Я же говорил тебе не трогать его, — рычит Ацуму, полностью готовый отправиться в тюрьму, если ситуация того потребует. Может быть, мужчина видит это в его глазах — действительно, Ацуму, должно быть, выглядит безумным. Он чувствует себя сумасшедшим. Хрупкая нить контроля, которую ему удалось сохранить, наконец, натягивается пополам, и Ацуму остаётся в состоянии истерики. — Ты плохо слышишь или что-то в этом роде? — Это что, твой парень? — мужчина спрашивает Оми. Оми не отвечает. Он в шоке уставился на Ацуму, открыв рот в крошечном возмущенном «о». Мужчина смеётся один раз. — Как бы то ни было, я не хочу ввязываться в драму. Я могу найти кого-нибудь другого, чтобы потрахаться. — Да, как будто я когда-нибудь, блять, позволю тебе, — кричит Ацуму. Гнев уже закипел, и он не пытается его остановить. — Я бы убил тебя прежде, чем ты смог даже— — Мия. — Оми дёргает его за рукав и разворачивает лицом к себе. — Что ты делаешь? Незнакомец использует это как возможность сбежать с места происшествия, и он отступает, торопливо крича «пока» Оми. Ацуму собирается выследить его и выбросить в мусорный контейнер. Но прямо сейчас ему нужно разобраться с Оми. — Что ты делаешь, Оми? Почему ты так себя ведёшь? Какой–то гребаный незнакомец... — Это не моё имя, и я сказал тебе, меня зовут... — Я, блять, не буду тебя так называть! Я никогда тебя так не называл! — Ацуму кричит, и ах, вот оно — это тот момент, когда он, наконец, ломается. Это был лишь вопрос времени, с трещинами, которые расширялись с каждым днем. — Ответь на мой вопрос — зачем ты это делаешь? Потому что ты так не поступаешь, Оми! — Я не знаю, какого хрена я делаю, потому что я не помню! — Оми кричит в ответ. Сейчас они в полном разгаре скандала. Тела движутся вокруг них, но Ацуму всё равно. Он не сводит глаз с Оми ни на секунду. — Почему это имеет значение, если раньше я не занимался подобными вещами? Кем бы я ни был, меня больше не существует. Мне не нужно жить в точности так, как я жил раньше. — Почему ты так сильно сопротивляешься мне? Я единственный, кто тебя вообще знает, и ты просто... ты меня наказываешь? Верно? Оми смеётся. Он шаткий, сбитый с толку. — Ты тот, кто не оставит меня в покое. Почему ты всё ещё играешь в эту игру? Ты думаешь, я тебя наказываю? — Он снова смеётся. Его глаза слезятся, а руки дрожат. Ацуму замечает все эти вещи, потому что он замечает всё, что касается Оми, всё время. Он видит, как слегка дрожат губы Оми, когда он спрашивает Ацуму: — Что я должен сделать? Что мне нужно сделать, чтобы выбросить тебя из головы? Тогда Ацуму останавливается. — Что... что ты имеешь в виду? Оми замолкает, грудь всё ещё вздымается, слезы близки к тому, чтобы пролиться, но не совсем. Кажется, он осознаёт, где находится, что сказал. — Я не хочу иметь с тобой ничего общего, — наконец говорит он. — Я это уже говорил. Что нужно сделать, чтобы заставить тебя слушать? Нужно ли мне уйти из MSBY? Ацуму страдает от сильной хлыстовой травмы. Ярость застывает в его груди, и он остается окаменевшим. — Ты... ты бы не бросил «Шакалов», верно? — Если это то, что нужно, чтобы уйти от тебя, Мия, тогда я это сделаю. Очевидно, в прошлом я был достаточно глуп, чтобы присоединиться к команде вместе с тобой. Я исправляю ошибку. Ацуму забывает, как дышать — потому что Оми говорит о том, чтобы покинуть «Чёрных Шакалов». Он может отправиться куда угодно — он может улететь за шестьсот миль, и Ацуму никогда его больше не увидит. Он уезжает из-за Ацуму. У него не осталось никакой гордости. Плотина снова прорывается, и слёзы текут по его щекам. Глаза Оми расширяются, как будто он не ожидал, что тот заплачет, и Ацуму чувствует себя ещё более жалким. Он пытается расправить плечи, выпрямиться во весь рост, сказать что-нибудь, что причинит Оми такую же боль, как он причинил ему, но он не может этого сделать. Он не может намеренно причинить боль Оми. — Если проблема во мне, то я уйду, хорошо? Я оставлю «Чёрных шакалов». Мой контракт скоро истечёт. Я пойду куда-нибудь ещё. Ты не должен — ты счастлив в команде. У тебя хорошо получается. — Когда ты перестанешь думать, что имеешь право указывать мне, что делать с моей жизнью? Я не твой гребаный питомец, или твой проект, или что-то, с чем можно поиграть, когда тебе скучно, — Оми выплевывает каждое слово, как кислоту. Его лицо искажено гримасой, но свет демонстрирует его усталость. Даже когда он причиняет ему боль, Ацуму просто хочет забрать боль Оми. — Просто иди, Мия. Мне всё равно, что ты делаешь или куда идёшь, пока ты держишься подальше от меня. Ацуму действительно более жалок, чем он думал. Он никогда не думал, что дойдет до такого — его слезы подсвечиваются красными и синими вспышками, которые вспыхивают вокруг них, басы гремят на заднем плане в то время, как Оми снова разбивает ему сердце. — Ты знаешь, — говорит Ацуму, достаточно громко, чтобы расслышать сквозь музыку, — я только пытаюсь позаботиться о тебе, потому что ты, очевидно, сам в этом ни черта не смыслишь, но если ты хочешь устроить свою бунтарскую сцену, тогда ладно, Оми. Ладно. Делай, что хочешь. На минуту что-то вспыхивает в глазах Оми. Это исчезает почти мгновенно. — Пока. Он поворачивается и ныряет обратно в толпу, вероятно, в поисках своего нового увлечения. У Ацуму кружится голова. Он чувствует на себе взгляды товарищей по команде, но стоит к ним спиной, так что они ещё не видели слёз. И они этого не увидят. Он уходит, так или иначе. Он позволяет толпе поглотить его, эффективно исчезая, пока он ищет выход. Он находит один из них рядом с уборными и распахивает дверь, позволяя свежему воздуху омыть его. Затем он начинает дрожать всем телом. Он опускается на грязную землю и рыдает. Ацуму так надоело плакать. Должен быть предел тому, сколько слёз можно пролить, и Ацуму должен быть близок к этому. Он не может заниматься этим всю оставшуюся жизнь — он не может. Он будет госпитализирован. В голове у него постоянно стучит. Он похудел. Он измучен, так измучен. Оми медленно убивает его. Он думал, что сможет с этим справиться. Он должен быть в состоянии справиться с этим. Ацуму не слабак. Он был сильным всю свою жизнь — чудовищем, как его называли в детстве. Кто–то, за кем нужно следить, угроза, цель, которую нужно достичь, неудержимый — Мия Ацуму. Он превратился в пыль, и если он продолжит в том же духе, то потеряет всё. Такое чувство, что он уже сделал это. Он не знает, что делать, поэтому плачет до боли в горле, выпуская всё наружу. Он видит группы людей, проходящих мимо в другом конце переулка, но они слишком далеко, чтобы заметить его. Дверь в бар приоткрыта, но музыка заглушает любые звуки, которые издаёт Ацуму. Он рыдает, пока не начинает дрожать, а затем, когда он уверен, что у него ничего не осталось, он делает единственное, что умеет делать. Он звонит Саму. На данный момент он не разговаривал с ним уже несколько недель. Они не обменялись ни единым сообщением с той ночи в баре. Суна вмешивался в это, и он умолял Ацуму перестать упрямиться, но это не имеет ничего общего с гордостью. Ацуму нечего было сказать Саму — как он мог протянуть руку с ещё большей ложью? Теперь он перестанет лгать ему. Он нажимает номер на быстром наборе, и Саму берёт трубку после первого гудка. — Цуму? — Его прозвище выскакивает в спешке, и Саму бросается вперёд, прежде чем Ацуму успевает вставить хоть слово: — Ты в порядке? Ты поздно звонишь. Это простой вопрос — обычный вопрос, который в наши дни задают Ацуму, но он снова разрушает плотину. Он издаёт жалобный стон и качает головой, когда слёзы струятся по его лицу. — Я люблю его, Саму, — хрипит он. — Я так сильно его люблю, и он просто... он сейчас с кем–то целуется, и что, если он заберёт его домой? Оми не... он не пустил бы незнакомца в свою постель. Ему бы это не понравилось. Он чувствовал бы себя грязным и отвратительным. Это на него не похоже, Саму— я так сильно его люблю, а он не помнит, он не помнит... — Подожди, притормози, — умоляет Саму. — Ты говоришь о Сакусе? Я знаю, Рин сказал мне, что он тебе нравился, но разве это... разве это стало чем–то особенным? И теперь он тебя обманывает? — Это было больше, чем просто симпатия, — огрызается Ацуму. Слёзы льются всё сильнее. Он чуть не подавился соплями, застрявшими у него в горле. — Мы любили друг друга, Саму. Почему жизнь отняла его у меня? Что я сделал? Саму не отвечает, и поэтому Ацуму продолжает бормотать. — Мы были вместе больше года, и он ничего из этого не помнит — совсем ничего! И что ещё хуже, теперь он ненавидит меня, потому что я думал... я думал, что если просто буду вести себя так, как будто мы друзья, я смогу заставить его снова полюбить меня, но я всё испортил. Я всё испортил. Сейчас он летит по спирали головой вперёд, катится вниз по склону, все фильтры отменены в тот момент, когда его брат ответил на телефонный звонок. — Я боялся сказать ему, потому что когда он очнулся в больнице, он был таким злым, и я знал, что он мне не поверит. Мы никому не говорили. Я так сильно хотел тебе сказать, Саму. — Цуму, — в его голосе столько нежности. Ацуму плачет сильнее. Всегда легче, когда Саму кричит на него. — Ацуму. Ты захлебнёшься своими слезами. Сделай вдох. Голос Саму успокаивает, и Ацуму чувствует, что у него нет выбора, кроме как слушать его. Он судорожно вздыхает, потом ещё раз, и ещё. Саму выжидающе молчит, пока Ацуму больше не перестаёт задыхаться, а слёзы не стихают. — Хорошо, — говорит Осаму. — Хорошо. Теперь я немного растерян. Почему бы тебе не рассказать мне всё с самого начала, хорошо? Ацуму рассказывает. Он рассказывает Саму, как они с Оми начинали, кем они стали и где они были сейчас, так быстро и кратко, как только может рассказать о такой сложной ситуации. Пока он говорит, слёзы утихают, и его дыхание выравнивается. Он чувствует себя, как поплавок в бассейне с дырой, из которого медленно вытекает воздух, пока он полностью не сдуется. Когда всё заканчивается, Саму молчит, а Ацуму икает. — Я не знаю, что делать, — признаётся он. — Меня так тошнит от него. У нас всё шло хорошо, но я не мог удержаться, чтобы всё не испортить. Я поцеловал его, потому что это то, что я не забыл сделать, и это всё испортило, если бы я не... Это неправда. Даже если бы Ацуму поддерживал идеальное поведение в мыслимом будущем, что-то всё равно рухнуло бы. Он не смог бы поддерживать дружбу с Оми. Ему нужно было больше, и он знал это. Фасады не могут сохраняться вечно. Ацуму повезло, что он получил несколько недель, а не вообще ничего. — Я не знаю, как быть без него. Я пытался, и это так больно. Почему я должен быть без него? Зачем мне было встречаться с ним, если я просто собирался его потерять? Хлопает дверь, и Ацуму подпрыгивает. Он дёрганый, переполненный слишком большим количеством эмоций. — Где ты? — В переулке за пределами клуба, — несчастно отвечает Ацуму. Саму ругается на другой линии. — Господи, Цуму. Мне нужно приехать за тобой? — Ты в сорока пяти минутах езды, и у тебя нет машины. — Я могу одолжить одну. — Нет, Саму, — говорит Ацуму. Его голос хриплый. — Я прекрасно смогу добраться до дома. — Хорошо, у тебя есть одно из приложений для совместного использования? Позвони, а потом поговори со мной, пока ждёшь, затем тоже поговори со мной по дороге домой. — Разве ты не хочешь лечь спать? — Нет, — коротко отвечает Саму. — Ты всё равно не давал мне спать неделями. Я испортил всё своё расписание, и теперь я ночная сова. — Я всё исправлю, — обещает Ацуму, снова плача. Он такой ужасный — чересчур эмоциональный, плачет по малейшему поводу, например по такому, как нарушение режима сна своего брата. Он задаётся вопросом, не является ли это одним из аспектов телепатии близнецов — Ацуму всегда просыпался, когда Саму снился кошмар. — Как только я соберусь с мыслями. — Да, ты исправишь всё. Я буду использовать тебя в качестве бесплатной рабочей силы в каждый твой выходной, так что готовься. Ладно, давай, звони в «райдшер», а потом продолжай говорить. Ацуму говорит до тех пор, пока у него не начинает болеть горло. Он говорит, ожидая свою машину на обочине дороги, его рубашка насквозь промокла от слёз. Он говорит шёпотом на заднем сиденье. Он говорит, пока идёт к своей квартире, и все ещё, когда входит в дверь. Он рассказывает Саму всё, что можно сказать о Сакусе Киёми — всё, что он любит, всё, что у него было, всё, что сейчас потерял, вплоть до последней жалкой детали. Когда он наконец падает на диван, ему кажется, что его мышцы сделаны из желе. Он вздыхает, замолкая, и Саму напевает на другом конце линии. — Теперь ты успокоился? — спрашивает он. Он не даёт Ацуму шанса ответить: — С каких это пор ты так легко сдаёшься? — Что? — выдавливает из себя Ацуму. — Что ты имеешь в виду? — Ты слышал мой вопрос. Это не нуждается в объяснении, но я дам его тебе, так как в данный момент ты кажешься немного дезориентированным. С каких это пор ты стал лодырем? Ты никогда ничего не бросал в своей жизни, и ты собираешься бросить того, кто довёл тебя до такого состояния? Я все ещё не понимаю, что происходит, но тот факт, что ты любишь Сакусу, очевиден. — Но я устал, Саму. Я никогда раньше так не уставал. Я чувствую себя семидесятилетним стариком. У меня болят кости. Я чертовски скучаю по нему. Но он не хочет меня. Он не помнит, что любил меня, и никогда не вспомнит. — Так скажи ему, — говорит Саму. — Напомни ему. — Да, всё так просто, — огрызается Ацуму. — Ты думаешь, я этого не пробовал? Он сказал мне заткнуться и перестать морочить ему голову. — Потому что ты ебёшь ему мозги. Я не знаю ничего технического об амнезии, но во всех драмах персонаж, страдающий амнезией, вспоминает вспышки своей жизни, особенно человека, которого он любят. У Сакусы к тебе самые разные смешанные чувства. Он помнит, как не любил тебя в старших классах, потом, вероятно, помнит, как любил тебя позже, и теперь думает, что ты лжец, который морочит ему голову. — Саму, твои чёртовы драмы — это не то, как это работает... — Заткнись на минуту. Ты сказал свою часть, позволь мне сказать свою. Как Сакуса отреагировал, когда ты поцеловал его? — Я не знаю, я убежал, — говорит Ацуму сквозь зубы, но не может отрицать, что знает ответ на этот вопрос. Он в отчаянии прокричал это Оми, чтобы заставить его задуматься. Оми отреагировал не так уж плохо. Он собирался поговорить об этом с Ацуму. Это означало одно из двух: либо Оми что-то вспомнил, либо у него появились какие-то новые чувства к Ацуму. — Я не думаю, что он возненавидел это, но у меня не было возможности спросить его об этом из-за того, что моя жизнь разваливалась на части. — Ты ранил его чувства, Цуму. Он наказывает тебя за это, конечно, но я думаю, что он также, вероятно, пытается разобраться в своей собственной голове прямо сейчас, — говорит ему Саму, как будто это должно быть очевидно. Может быть, Ацуму следовало поговорить с ним раньше. — Почему бы ему просто не спросить меня, есть ли что-то, что его смущает? — Ацуму скулит. Это риторический вопрос, но Саму всё равно на него отвечает. — Потому что ты дал повод не доверять тебе. Ты солгал ему. Я знаю, почему ты это сделал, но Сакуса не знает. Он не может спросить тебя — что, если ты снова солжёшь ему? — Тогда как мне заставить его снова доверять мне? — бормочет Ацуму. Это ещё один вопрос, на который он не ожидает, что у Саму будет ответ, но Саму, похоже, внезапно всё знает. Ацуму был бы раздосадован внезапным проявлением мудрости, если бы в данный момент он мог быть кем угодно, только не абсолютно несчастным. — Ну, для начала, может быть, расскажешь ему связно. Ты кричал, что любишь его на улице. Это напугало бы меня до чёртиков, особенно если исходило от тебя. Ты такой драматичный. — Я пытался излить своё сердце! Это ты сравниваешь это с драмой! — С таким же успехом можно быть одному, — ворчит Саму, и это заставляет Ацуму чувствовать себя лучше — это норма. Он не хочет, чтобы Саму беспокоился о нём или плакал из-за него. Он хочет, чтобы тот сказал ему, что он идиот, и заставил его всё исправить, и это именно то, что он делает. — Ты должен, типа, обратиться к его воспоминаниям. Скажи ему что-нибудь, что он не может считать ложью. Если вы провели вместе год, где-то должно быть какое-то доказательство этого. — У меня есть только мое слово, — говорит Ацуму. Он уже продумал всевозможные вещи, которые могли бы подсказать Оми, что между ними что-то есть, но ничего не помогло. — Ну, ты дерьмово сочиняешь истории, так что, может быть, твоего слова достаточно. Истории. — О, — бормочет Ацуму. — Я мог бы... Нет, я не могу. Я не могу этого сделать. — Он легко отговаривает себя от этого. Оми не стал бы смотреть видео. Он бы ни за что не сделал этого, только не после сегодняшнего вечера. Он, наверное, уже заблокировал номер Ацуму. — Что? — Саму подсказывает ему. — О чём ты говоришь? — Ну что ж. — Ацуму уже рассказал Саму всё остальное, так что ещё одна вещь завершает рассказ. Он вздыхает. — Я снимал для него видео, прямо как... как будто я разговариваю с ним, рассказываю ему о нашей совместной жизни. Это глупо. Это просто помогло мне выбросить все из головы. — Боже, и ты смеёшься надо мной за то, что я смотрю драмы. А сам ходячая драма, — недоверчиво говорит Саму. — Я же говорил тебе, что это глупо, — бормочет Ацуму. — Он не будет смотреть их, так что я не могу... — Ты что, идиот? — выпаливает Саму. — Конечно, он бы посмотрел их. Ты издеваешься надо мной? Не так ли? Ацуму не отвечает на это, и главным образом потому, что это означало признать правоту Саму, и даже в тяжёлых ситуациях ему не слишком нравится это. Хотя так оно и есть. Ацуму посмотрел бы каждое видео. Ему было бы слишком любопытно не сделать этого. — Что, если он не посмотрит? Или если он это сделает, но просто подумает, что это ещё одна ложь? — Ацуму обдумывал каждый наихудший сценарий снова и снова в течение нескольких недель подряд. — Тогда ты продолжишь пытаться, потому что любишь его, и он тоже любит тебя где-то в своей голове. Не начинай сейчас сдаваться, Цуму. Это моя роль. Ацуму смеётся. Это печальный случай. — Ты не сдашься, Саму, даже если бы я сказал тебе, что ты сдашься. Саму издаёт уклончивый звук. — Эй, Саму, — выпаливает он, — ты спишь с Сунарином? Молчание на другом конце линии является достаточным подтверждением. — Мы говорим не обо мне. — Просто не будь лицемером, хорошо? — Ты... ты что-то с чем-то, — вздыхает Саму. — Я собирался сказать тебе, в конце концов. Это началось не так давно. — Ты любишь его? — А это ещё что за вопрос? — Потому что он чертовски любит тебя. Ты должен сказать ему. Всякое может случиться, ты же знаешь. — Заткнись, — бормочет Саму. Затем он шумно выдыхает прямо в трубку. — Знаешь, трудно быть вдали от тебя, Цуму. Мы привыкли принимать все решения вместе. Помнишь, когда мы были маленькими? Если я хотел что-то сделать, ты тоже хотел это сделать. Ты хотел играть в волейбол, так что я тоже хотел. Я хотел научиться готовить, так что ты тоже научился. Ты хотел покрасить волосы, так что я достал эту дерьмовую коробку с краской. Тогда всё было проще, не так ли? — Да... — Ацуму соглашается, не зная, к чему это приведёт. — Было проще. — Итак, как насчёт этого? Я скажу Рину, что люблю его, если ты отправишь эти видео Сакусе. Кому какое дело до отказа? Ты настойчив до такой степени, что это становится проблемой, так что просто продолжай пытаться, и я сделаю то же самое. Ацуму хмурится, перемещает телефон от уха к груди и включает громкую связь. Теперь он успокоился, дыхание выровнялось, и слёзы высыхают на его щеках. Он открывает своё приложение для фотографий и прокручивает бесконечное море видео. — Эй, кто-то звонит мне, — говорит Саму. — Кто? Сейчас, типа, час ночи. — Понятия не имею, не узнаю номер, — бормочет Осаму. — Но это должно быть важно, если звонят в такой час. Мне следует ответить. Я перезвоню, если тебе что-нибудь понадобится. — Нет, просто напиши мне. Иди спать. — Хорошо, тогда я позвоню тебе первым делом утром. Хватит этого дерьма — мне так много нужно тебе рассказать. Ненавижу не разговаривать с тобой, Цуму. Люблю тебя. — И я тебя, — шепчет Ацуму. — Ответь на звонок. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Ацуму смотрит, как заканчивается звонок, чувствуя себя легче, чем за последние несколько дней. Его желудок сжимался так много раз, что он уверен, что тот больше не сможет функционировать, и он выплакал так много слёз, что, должно быть, постоянно обезвожен, но Саму прав. Ацуму не сдастся — не тогда, когда дело доходит до важных вещей. Для него нет ничего важнее Оми. Он не может сдаться. Есть по меньшей мере пятьдесят видео, может быть, больше, все они собраны вместе в папке под названием «Для Оми». Ацуму не планировал на самом деле отправлять видео — он не хотел представлять реакцию Оми. Он мог посмотреть одно из них и испытать отвращение. Он мог бы посмотреть пять и решить отчитать его. Он вообще мог не просмотреть ни одно из них. Ацуму думает, что это был бы худший исход. Но он никогда не узнает — он никогда не узнает, если просто не сделает этого. Видео всегда были для Оми, и поэтому они должны быть у него. Ему нужно сделать ещё одно. — Привет, Оми, — говорит Ацуму в камеру. — Я снимал для тебя видео в течение последнего месяца или около того. Я дал тебе небольшое объяснение в первом, но с тех пор многое произошло, и я хочу, чтобы ты сначала посмотрел это. Я не могу заставить тебя смотреть их, и я знаю, что ты, наверное, не хочешь видеть моё лицо прямо сейчас, но я обещаю, если ты просмотришь каждое из них ... я всё объясню. Прежде чем ты это сделаешь, я хотел сказать тебе, что мне жаль. Мне жаль, что я солгал тебе. Я просто испугался. Я не хотел, чтобы ты смеялся мне в лицо или называл лжецом. Сказав тебе, что мы были друзьями, я, по крайней мере, получил шанс сохранить тебя в своей жизни. Ну, — он смеётся один раз, без тени юмора, — я не должен был этого делать. Ты заслуживал правды, даже если больше не хотел видеть меня в своей жизни. Итак, поехали, Оми. Вот вся правда — каждая её частичка. Я надеюсь, что это поможет прояснить ситуацию. Прежде чем он может потерять самообладание, он сохраняет видео, а затем одно за другим отправляет их все Оми.