сладость или гадость?

Игорь, несколько раз дрожащими руками попытавшись понять, жив тот или нет, выясняет, что Серёжа ещё очень слабо дышит, а сердце бешено стучит, быстро и неравномерно, будто отбивая свои последние минуты, но парень абсолютно ни на что не реагирует, находясь без сознания. — Серёж, чёрт, ну пожалуйста, — Гром всё ещё пытается остановить кровь, стоя на коленях у ванной и туже перетягивая безжизненную руку полотенцем. Скорая приезжает буквально через несколько минут после вызова, хоть Игорь и не считал, ведь всё это время ему было немного не до этого. Он молча наблюдает за тем, как медики достают тело из ванной, погружают его на носилки и пытаются ещё что-то делать. Грома чуть не выворачивает наизнанку, когда вторая, целая рука Серёжи из-за невнимательности врачей спадает и ударяется с глухим неприятным стуком о пол. Врачи уходят, даже ничего толком не спросив, а Игорь остаётся сидеть на полу, тупо и невидяще смотря перед собой. В таком состоянии его застаёт полиция, приехавшая, чтобы снять все показания. Удивительно, что из всех возможных людей Петербурга приезжают именно Дубин и Цветков. Они долго ходят, осматривают комнаты, пытаясь что-то выяснить, но не решаясь подойти к Игорю, тихо переговариваются, но Гром никак не реагирует, всё также смотря в одну точку. В голове не укладывается то, что произошло. Какая-то часть Игоря упорно отказывается верить, что это всё случилось по-настоящему. Звуки доносятся издалека, заменяясь шумом крови в ушах. В голове крутится одно: «это я виноват». Он выходит из транса, когда Дима садится на корточки перед ним и трясёт за плечо в попытке получить хоть какую-то реакцию, и Гром поднимает голову, смотря на того взглядом, явно говорящим: «что надо?». — Эм, Игорь, — неуверенно произносит Дубин. — Мы нашли записку. Будешь читать? Гром вырывает лист из рук Димы и несколько нервных секунд пялится на знакомый ровный почерк. На почерк парня, которого он любил. Который решил покончить с собой. Умереть. Уйти из этого мира. Оставить Игоря одного. Наедине со своей совестью и болью. Быстро моргая и замечая крупную дрожь рук, которые держат несчастную бумажку, он всё же пытается вчитаться в текст, написанный явно медленно, аккуратно. В духе Серёжи. «Привет, Игорь. Наверное, если ты читаешь это, то меня здесь уже нет. Я хотел извиниться. Прости, что я так сильно тяготил тебя. Я прекрасно понимаю, как тяжело было выносить меня. Я не знаю, как ты терпел меня, мои срывы и переработки. Спасибо тебе за всё. Я осознаю, что простым «извини» ситуацию не исправить. Попытаюсь исправить эту самую ситуацию своим исчезновением. Так же всем будет проще, верно? Тебе не нужно будет терпеть меня. И, прошу тебя, живи. Люблю тебя и любил с момента нашего знакомства. Твой Серёжа». — И это всё?… — тихо бормочет Гром себе под нос, на что Дима, находящийся недалеко, отвечает: — Прости, что ты сейчас сказал? — Ничего важного, — Игорь старается сделать свой голос максимально нейтральным и спокойным, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Слишком много людей в комнате, он не может позволить себе выплеснуть эмоции. Дубин кивает, смерив Грома печальным взглядом. Игорь несколько минут собирается с духом, чтобы встать и уйти домой. Он понимает, что совершенно не хочет ни рыться в вещах Разумовского в попытке хоть что-то выяснить, ни оставаться в башне. Гром знает, что обязательно сюда вернется, но быть здесь сейчас невыносимо. Он медленно встаёт, чуть пошатываясь, кивает Диме, который никак не хочет уходить по неизвестной причине, и направляется к выходу из башни с одним единственным желанием: «хочу домой». Всё происходит, как в тумане: первый этаж, открывающиеся огромные стеклянные двери, знакомые дороги и улицы дневного Питера, толпы отчуждённых людей. Игорь пару раз чуть не врезается в незнакомцев, полностью погрузившись в себя и смотря под ноги, а не наверх, и один раз даже спотыкается и падает, больно ударившись коленями и ладонями. И после падения желания вставать нет. Просто незачем. Но Гром поднимается. В таком темпе он доходит до знакомой арки в подворотне, нащупывает в кармане ключи от дома, заходя в тусклый, влажный и холодный подъезд и поднимаясь по лестнице. Дверь в квартиру громко хлопает, отчего на голову снова сыпется краска с потолка. Игорь привычным движением стряхивает белый мусор с волос и плечей, и в голову невольно закрадывается мысль: «А Серёжа говорил, что у него есть идеи для ремонта в моей квартире, надо бы спросить», — думает Игорь, а потом до него доходит, что он уже не поговорит с Разумовским. Поздно. Раньше надо было. Поезд ушёл. Гром стаскивает с себя излюбленную кепку и грубо кидает её куда-то в угол, не заботясь о том, что головной убор будет весь в пыли и белой крошке. Игорь идёт к кухне, думая, осталась ли заварка и что ему делать дальше: позвонить кому-нибудь и попросить о помощи? И что они сделают? Да ничего они не сделают. В этой ситуации все беспомощны. Напиться? А в пьяном состоянии будет ещё и физически хреново, будто Грому проблем мало. Самому убиться? А что будет тогда с его друзьями? Не, ну неподходящий вариант, не того Игорь хочет для своих близких. Обнаружив на полке ровно один пакетик чая – и отметив про себя, что Серёжа его очень любил и сам притащил эту пачку в квартиру Грома, когда был здесь недели две назад – Игорь кипятит чайник и заваривает этот «земляничный улун», как написано на упаковке, в любимой кружке. Любимой кружке Разумовского в квартире Игоря. Гром хотел бы сейчас плакать и кричать, материть Серёжу и проклинать себя за всё: за утренний уход, за то, что вчера не начал разговор, за невнимательность и безответственность. Но он не может. Сил нет. Эмоций нет. Есть только приглушённая боль и пустота глубоко в груди. Опустошив кружку, Игорь садится на старый диван, и потом он не сможет точно сказать, сколько он просидел, смотря в потолок.

***

Когда Гром просыпается от неприятной боли в шее, ведь задремал он откинувшись на спинку стула, солнце уже садится, а небо окрашивается в ярко-рыжий, переливающийся жёлтым. Цвет волос Серёжи. И Гром встаёт с тихим стоном, понимая, что все мысли всё равно приходят к Разумовскому. Игорь хватает телефон и зависает на секунду, думая, кому звонить: Юле или Прокопенко. У Пчёлкиной Гром был утром и ему не хочется её ещё раз беспокоить. А Фёдор Иванович может не понять, что связывает Игоря и Серёжу. «Не, — думает Гром, — рассказывать сейчас точно не вариант, не хочу». И набирает номер Юли. Та берёт трубку почти сразу же, бодро приветствуя и спрашивая, как дела. Судя по звукам машин, которые ещё слышны, она идёт по улице. Игорь молчит, пока снова не слышит вопрос: — Эй, алло? Ты слышишь меня? — Слышу, — голос охрип от долгого молчания. — Ты в порядке? — по интонации Гром понимает, что Пчёлкина хмурится, произнося эти слова. — Нет, — он прочищает горло. — Ты у себя? — Да. — Я сейчас поеду к тебе, хочешь ты того или нет, — суровый голос Юли мог бы рассмешить Игоря в любой другой ситуации, но сейчас ему не до этого. И Гром тихо благодарит её и сбрасывает звонок. «Остаётся ждать», — проносится в голове Игоря, когда он обнимает себя за ноги, кладёт голову на колени и прикрывает глаза, планируя просидеть так до приезда подруги. Минут через пятнадцать слышится звонок в дверь, оповещающий о прибытии Юли. Гром дёргается от неожиданности, но идёт и открывает дверь. Пчёлкина некоторое время стоит на месте, сверля взглядом Игоря, а затем до него доходит, что надо бы отойти и впустить девушку, и после этого Юля вступает в квартиру и разувается. Гром всё ещё молчит, когда она проходит в комнату, и сам идёт вслед за ней. — Игорь? — А… да, садись, я сейчас что-нибудь принесу. И он ставит на стол перед Юлей стакан с водой, ведь чай закончился, и шоколадку. Пчёлкина слабо ухмыляется, произнося: — От Серёжи осталось, да? Он ведь тот ещё сладкоежка. — Он был тем ещё сладкоежкой, — поправляет Игорь. С лица Юли сползает улыбка, сменяясь недоумением в глазах. — А в новостях ещё не написали? — задаёт вопрос Гром. — Не написали что? — Пчёлкина хмурится, а голос вмиг становится абсолютно серьёзным. — Он покончил с собой, — Игорь, не вынося взгляда Юли, опускает глаза, поджимает губы и старается не заплакать. А то только этого не хватало. — Что?! — вскрикивает девушка. — Какого чёрта? Когда? Что случилось? Ты не шутишь? Если шутишь, то шутка херов… — Да блять, не шучу я! — вскакивает Гром, теряя самообладание. — Утром. Юля смотрит на него с полным непониманием и шоком. А Игорь закрывает лицо руками и отворачивается, не сдержав всхлип. — Чёрт… — Пчёлкина переходит на шёпот, будто не до конца верит в происходящее. Гром мотает головой. — Игорь… — девушка встаёт с дивана и мягко касается его плеча. — Игорь, — Юля поворачивает Грома к себе и смотрит в глаза, а тот снова пытается сделать ничего не выражающее лицо. — Это я виноват. Я не обратил внимания. Я сейчас понимаю, что тревожные звонки были последние несколько месяцев. Но я не уделил этому должных сил. Я не уследил. Это моя вина. И вот чем всё закончилось, — он разводит руками. — Я его потерял. А я даже узнать не могу, что там с ним, понимаешь? Мне покупать гроб или надеяться на то, что он выживет? Хотя он не выглядел так, что выживет. А ведь в больнице говорят о том, как пациент, только родственникам. А мы, чёрт подери, расписаться не можем, спасибо грёбанным законам, говорящим, что «брак - это союз только мужчины и женщины», — Игорь пискляво передразнивает голос дикторши из новостей, которая рассказывала об этом несколько месяцев назад, когда приняли закон. — И мы друг другу по закону никто. Абсолютно никто. Юля внимательно слушает и вздыхает. На глаза наворачиваются слёзы. Она их смахивает и всё же обнимает Грома, не зная, что ответить. — Игорь, — снова повторяет Юля, — всё наладится, ты меня слышишь? Мы найдем способ всё узнать. Обещаю. Гром кивает, тяжело вздыхая. Предстоят трудные деньки.