Жасмин

Чужая слабость не делает тебя сильней Чужая глупость не делает умней тебя И, если рядом много плохих людей Не стань одним из них, сохранить сумей себя Noize MC — Эгоизм

      Тин Цай уже неделю не могла решить, что же ей делать дальше. Жизнь после развода все стремительней неслась под откос, и вот уже ей нечем заплатить за квартиру, непонятно, как рожать, неясно, на что жить. У нее не было ничего, кроме двух затасканных рюкзаков, новенького айфона, подаренного бывшим супругом, брошенной еще пять лет прежней жизни в провинциальном городке и непомерно огромной гордости.       Когда дом вдруг содрогнулся, Тин Цай даже не сразу осознала, что происходит. Она третий день не выходила из дома: болело все тело, но гораздо больнее было в душе. Ей незачем было выходить.       Но, говорят, в минуты опасности перед глазами проносится самое дорогое. Всё время, пока её спускали по лестнице, передавали с рук на руки и осматривали, она думала только об одном. О маленьком сморщенном личике дочери, которую она оставила. Там, где давили белые стены, где писк приборов заставлял ее морщить носик картошкой, и маленькие ладошки с неловкими пальцами-отростками казались еще меньше на белом полотне простыней.       — …Пятеро погибших, трое без вести пропавших — местонахождение не установлено, тринадцать человек ранены, — один из пожарных остановился напротив машины скорой помощи, докладываясь в рацию. Смотреть на них было страшновато. И все же, словно запыленные дымом, с разводами сажи на ногах, они распространяли волны уверенности. Поведя плечами, Тин Цай позволила врачу послушать ее, стараясь не смотреть на черные провалы того, что всего час назад было окнами в жилые квартиры.       — ТАМ МОЯ ДОЧЬ! — Совсем рядом с ней проскользнула женщина, чуть старше её самой. Было видно, что она только недавно вышла из дома: свежая укладка, Тин Цай проводила её пустым взглядом, и почти отвернулась, когда ноги женщины подломились. Взгляд зацепился за заколку. Точно такую же когда-то носила и её мать — ещё тогда, когда Тин Цай не решила вдруг, что она уже взрослая и может сама принимать решения. Руки внезапно затряслись.       — НЕТ! Вэй-ВЭЙ! — Полный ужаса вой прокатился по улице и заставил Тин Цай замереть, широко открытыми глазами глядя на то, как женщина бросается грудью на преграждающих ей путь людей в форме. — ЭТО МОЯ ДОЧЬ!       Пять свертков, лежащих на земле за ногами пожарных, не были похожи на чьих-то детей. Тин Цай смотрит на самый маленький из них, где из-под слегка прожжённой ткани видна подгоревшая пряжка с расплавленным цветком. У её дочери, наверное, будут через пару лет такие же. Если, конечно, в детском доме найдутся на это деньги. И если она не окажется таким же безжизненным свертком под ногами посторонних людей. Женщина, имя которой Тин Цай не помнит, но точно знает, что от неё всегда пахнет яблочным пирогом — несколько раз они сталкивались в лифте, уже просто воет, не обращая внимания на суетящихся рядом с ней медиков. Тин Цай переводит взгляд на сосредоточенного мужчину, который ощупывает её на предмет повреждений.       — Нет… нет, я в порядке, — она останавливает руку врача, слушающего ее пульс, ловит его отстраненный взгляд и кивает на ситуацию за его спиной. — Вы там нужнее. А мне… надо к дочери.       Она спешит к краю ограждения, думая только о том, чтоб вырваться из толпы людей и уже вырвавшись из массы, чуть не запинается за чёрный хвост.       — Простите, — она коротко кланяется бледному кемономими с ушами черными, как сажа, и бледно улыбается, пытаясь поддержать его. Кажется, паренек готов рухнуть прямо тут, настолько много в его лице отчаяния. Она не знает, что её дергает сказать то, что она только что осознала сама: — Что бы ни случилось, знаешь, всё можно исправить. Пока ты жив… да…       И, хлопнув застывшего юношу по предплечью — чувствуя себя сейчас старше, гораздо старше его — она поспешила дальше. Она жива. И её дочь тоже, и она сделает всё возможное, чтобы её жизнь была лучше её собственной. Бедность и абсолютная неопределенность в будущем почему-то перестали её так пугать.       — Ты только дождись меня, доченька.       Ван Ибо провожает дерганную, странную женщину тревожным взглядом и вновь переводит его на постепенно белеющие клубы дыма. Пожар довольно быстро локализовали, и пострадали от него только первые три этажа.       Он не помнит, как добрался до этого места в толпе. Сперва, когда под ногами вдруг содрогнулась земля и зазвенели вокруг стекла, он просто пригнулся от неожиданности, как и многие идущие вокруг люди. И только спустя удар сердца, стоило ему оглянуться и увидеть столб дыма там, откуда он только пришел, перед глазами потемнело.       Страх гнал его вперед, орал красной сиреной в унисон мчащимся откуда-то издалека, а потом он оказался здесь, в толпе. В толпе перед домом, квартиру в котором так тщательно осматривал Сяо Чжань, смеялся над фотками от хозяина, подсовывая их ему под нос; перед домом, в котором он надеялся быть счастливым с ним. Ибо тоже надеялся.       И по счастливой, для них счастливой, случайности, клубами дыма объят соседний подъезд, и одно это заставляет ноги подгибаться. Чуть в сторону, и… Но он продолжает стоять на месте, глядя на суетящихся людей, сейчас как нельзя более похожих на растревоженных муравьев. Трясет головой, пытаясь сморгнуть видение так же раскуроченного подъезда — их квартира была на третьем этаже, и если бы…       Вместо этого он скользит взглядом по лицам людей — испуганным, встревоженным, злым, заплаканным, любопытствующим, и вдруг натыкается на полное скрытого торжества.       Ибо его узнает.       После последних выходных с родителями возвращаться из Лояна в Пекин оказалось тяжелее, чем во все разы до. У него были свои принципы, но они в столкновении с жизненными обстоятельствами оказывались неэффективными. Он не мог одновременно беречь родительские нервы и поступать так, как велело сердце. Он не мог уберегать Сяо Чжаня от последствия собственных решений и следовать тому, чем, он уверен, он должен был заниматься.       Он пришел к «Хэньшэну» на следующий же день после возвращения. Сяо Чжань тогда был занят в университете, новая учебная неделя выдернула его из их постели аж в шесть утра. Ибо пришел к «Хэньшэну» почти в девять и, прежде чем войти в здание, развернулся к дверям спиной и прижался плечом к бетонной стенке. Набрал знакомый номер.       — Привет, Тин-мей, — он прижал телефон к плечу щекой, окидывая спешащую куда-то улицу. В Пекине крайне редко было тихо, особенно во дворах, подобных этому: проходной, с несколькими входами, он вряд ли молчал даже ночами, что уж говорить о разгаре дня.       — О, Ибо, — Да Тин, кажется, слегка удивилась его звонку, но от искренней радости в ее голосе он тоже вымученно улыбнулся.       — Как ты себя чувствуешь?       — Сходила вчера на перевязку. Говорят, еще пару недель, и рука будет как новенькая!       — Ты заявила в полицию?       — Что? А… нет, конечно. Да и смысл, будто ты не знаешь, как это будет. Ибо поджал губы. Да Тин, конечно, мгновенно уловила в его молчании недовольство.       — Ну, Ибо-гэ, не злись. Я не хочу, чтобы это как-то развивалось дальше, понимаешь?       Нет, Ибо решительно не понимал. Конечно, он бы тоже не пошел в полицию, но найти этих ублюдков и набить им морду хотелось просто до невозможности. И да, он знал, что самосуд — хреновый выход, они читали об этом еще в курсе истории в классе седьмом, про Северную Америку. Но разве то, как поступили с Да Тин, было справедливым?       — Я думаю, что полиция и правда не помогла бы, — медленно проговорил Ибо, крепче сжимая телефон в руке.       — Вот видишь, — Да Тин хмыкнула невесело, на фоне что-то загремело. — Ли Чунь! Ай… прости, Ибо-гэ, пересечемся в «Нефрите» вечером, ага?       — Ага.       После разговора он сунул телефон в карман и, глубоко вздохнув, повернулся к двери в антикафе. В этот момент у него еще была возможность развернуться и забыть о Джексоне и «16 mm», о Генри с его пропавшим братом, сделать вид, что избиение Да Тин — случайность, как и его исключение, как вызванный на разговор к проректору Е Инь, стоило тому попытаться организовать комитет по защите прав студентов-кемономими, как и многое, многое другое.       Родители не хотели, чтобы он в это лез. И Сяо Чжань, конечно, тоже. Про парней из студии Ибо вообще молчал — их позицию не обязательно было даже спрашивать. Несмотря на то, что они все были его близкими и дорожили им, они не понимали. Или, может быть, именно поэтому и не хотели понимать.       Но если никто не хотел подставить под удар себя, никто не хотел, чтобы пострадал близкий — то кому оставалось действовать?       Это все равно кто-то должен был делать. Ибо знал, что развернуться и уйти для него не было выходом. Никогда, на самом деле.       И, как ни удивительно, но ему даже понравилось. Сперва, конечно, они все еще приглядывались друг к другу, и Генри пригласил его на одно из собраний. Собирались правозащитники в одном из корпусов Пекинского химико-технологического университета. Чтобы попасть в него, нужно было постараться: пройти по узкому промежутку между зданием из красного кирпича, где сейчас располагался какой-то музей, и высоким забором, которым был обнесен университет. В конце забора спряталась то ли забытая, то ли просто не воспринимаемая небольшая дверца, через которую попадали на задний двор корпуса. Окна в нем располагались совсем низко, и еще, видимо, во время студенческой жизни в них порой входили и выходили. Сейчас же входом стало третье из них, с удобной ручкой.       — В этой части корпуса раньше учились химики, — в первое посещение собрания его сопровождала Лили. Теперь Ибо знает, что это не ее настоящее имя: у всех в организации были свои псевдонимы, и к нему уже прилипло другое тоже — так было безопаснее, и в этом Ибо был вполне согласен с Генри и Лили. — Потом им отстроили по новым технологиям, это здание отдали на растерзание студентам, и аудитории в западном крыле оказались заброшенными.       — А мы нашли и вдохнули в них вторую жизнь! — дополнил рассказ Лили невысокий, коренастый паренек с кроличьими атрибутами. С его комплекцией это смотрелось довольно забавно. — Привет, меня здесь Да Ли кличут, тебя как?       — В… Джон, — запнулся Ибо, но на его запинку никто внимания не обратил: Да Ли приветливо кивнул, слегка усмехнувшись, а затем Генри распахнул двери, и все зашли в аудиторию амфитеатром. Тогда она, рассчитанная на потоковые лекции от ста человек, показалась Ван Ибо непозволительно огромной. Они заполняли ее меньше, чем на десятую часть, жались ближе к преподавательскому столу, на который с таинственным видом запрыгнул, садясь боком к ним, Генри. И его голос, когда он рассуждал о жизни кемономими, несправедливостях по отношению к ним, разносился по помещению эхом, вызывая у Ван Ибо мурашки.       Свет они не включали, ограничившись несколькими фонарями по периметру зала, что тоже не способствовало спокойствию, но Лили, склонившись к нему, продолжала тихо пояснять происходящее.       — Мы не рискуем пользоваться светом пока. Охрана, конечно, далеко, и окон в этой аудитории нет, но всякое может случиться, а пока мы не можем так светиться. Но сейчас мы проводим уже третье крупное собрание. Людей уже больше, чем было, в прошлый раз пришло вообще только пять человек. Но теперь многие привели с собой знакомых, и смотри: весь первый ряд занят!       Ван Ибо было сложно понять восторг в голосе девушки.       — А еще сегодня с нами товарищи из Гонконга! — Генри вскинул руки над головой, легко хлопая, и по ряду пошел угловатый парнишка, неловко раскладывая на столах листы.       — Привет всем, — новый голос отвлек Ибо от разглядывания раздаваемых брошюрок, на которых крупными иероглифами было выведено «鞭梢» (biān shāo). Фон ему не очень понравился, Сяо Чжань делал куда лучше.       — Кончик кнута? — Он покрутил в руках буклет, вопросительно склоняясь к рыжей макушке рядом. Лили слегка поджала ушки и кивнула.       — Ребята из Гонконга. Их организации уже больше пяти лет, представь себе! Тш-ш, послушай сам.       — Мы начали свою деятельность еще в 2010 году, — щеголеватого вида мужчина с прической гребешком, лет тридцати на вид, атрибуты которого Ибо сразу распознать не смог: то ли кошачьи, то ли из более мелких ответвлений, погрузился в представление своей организации. Это был первый раз, когда он встретился с Дун Куаем, но отнюдь не последний, к его большому сожалению.       Тогда же Ван Ибо, не слишком впечатленный, окинул взглядом весь ряд. Судя по всему, большинство действительно заинтересованно слушало, сам же он никак не мог взять в толк, почему, если все обстоит так радужно, как рассказывает им этот мужик, в Гонконге до сих пор один из самых больших процентов проституции кемономими?       — А он сам кто? — Все же не выдержал Ибо, когда рассказчик принялся — с немалым самодовольством, надо отметить — описывать, какие успехи на их счету. — Отец-основатель?       Лили фыркнула, прикрывая улыбку рукой, толкнула слегка локтем:       — Не будь таким злым. Хотя это и правда выглядит забавно…       — Особенно когда он вот так надувается и принимается своим петушком трясти…       Ибо тоже улыбнулся, когда Лили уткнулась лицом в руки, и плечи ее затряслись.       — Они просто вложились в рекламу шампуня, отвечаю вам, — Да Ли, который сидел с другой стороны от Лили, наклонился к ним тоже, сверкая улыбкой.       Впрочем, когда мужчина перешел к одной из проблем, стало не до смеха. Фотки с граффити «098», известным кадианом «你走吧». «Проваливай». Дополненные высказываниями в стиле «毛皮» — волосатая шкура и «尾鬼» — хвостатый дьявол, они вызывали злость. Ибо не смотрел по сторонам, наблюдая, как сменяются на проекторе кадры, от обыкновенных изрисованных стен до татуировок и фоток наклеек на машинах, но чувствовал, что злость, растущая в нем, откликается и в других кемономими рядом с ним. Они были единомышленниками. Каждый здесь был тем, кто имел право находиться на своем месте, у всех был дом и кто-то, к кому хотелось возвращаться. И их всех пытались этого лишить.       — Как видите, нам нужны новые пути, новые цели, новые союзники. Так давайте объединим усилия по восстановлению справедливости в нашем мире!       Ибо принялся хлопать вместе со всеми, кто-то с правого края еще и засвистел, свист тут же разлетелся и быстро стих. И все же, несмотря на все это, глядя в спину языкастому пришельцу из Гонконга, он поймал себя на мысли, что восстановление справедливости, как правило, выходило боком — не только борцам за эту самую справедливость, но и всем вокруг.       Потом были еще выступления других ребят; кто-то был больше озадачен отсутствием полиса обязательного медицинского страхования у большинства кемономими, кто-то — закрытием школ в отдельных районах, другие предлагали совершенно сказочные проекты.       — …А теперь давайте накидаем еще текстовок? Нам нужны короткие и ясные высказывания, которые точно смогут пробиться к сердцам людей, — вокруг Генри уже бурлила восторженная толпа, и Ибо, откинув от себя мрачные мысли, тоже подошел ближе. Лили ободряюще улыбнулась ему, Да Ли махнул рукой с противоположного края, и Ибо прислушался к предложениям.       — Или еще можно поиграть с хвостами, знаете, как в детских считалках…       — Доделывать хвосты, возвращать долги!       — 作完收尾工作? Доделывать хвосты… Мне кажется, мы можем вывести это на принтере, сделать что-то вроде баннера…       — Да, пусть это будет девиз!       Ибо вместе со всеми похлопал — звучало и правда ладно. Ему было сложно так сразу влиться в обсуждение с посторонними, причем в области, куда он обычно не заглядывал. Это Сяо Чжань любил смотреть странные фильмы с глубоким смыслом, чтоб после каждого рыдать и еще пару дней ходить, как в воду опущенный, смотреть на него больным взглядом, забиваясь под руку. Но вот в таких случаях, будь Сяо Чжань на его месте, он бы, Ибо был уверен в этом, не растерялся и нашел еще множество правильных слов.       Глянув на время и не заметив пропущенных вызовов или сообщений от него, он снова нырнул в обсуждение. Если он сейчас не понимает сути многого, то сможет разобраться по ходу. И, может, посмотрит с гэгэ что-то из этого его заумного.       Число тех, кто был в организации, росло, и теперь уже на собраниях были полностью покрыты два первых ряда, приходило порой и до тридцати человек. Постепенно у них начинали вырисовываться планы — списки тех, кому была нужна помощь, задумки акций и пикетов, а также идеи к благотворительным мероприятиям, которые они могли провести своими силами. Приятно было то, что здесь не было никакой разницы в том, кто ты, сколько тебе лет. Главным было желание изменить мир к лучшему. От каждого по способностям, каждому по потребностям — каждый предлагал то, в чем был силен. И Ибо, глядя на своих сверстников, людей старше и даже пожилую семейную пару, чувствовал невероятный подъем. Ощущение причастности, того, что они делают единое и важное дело, пусть пока и только так — исподволь, понемногу, распирало.       Минус был только один. Время.       Его катастрофически не хватало. Ибо даже порадовался в какой-то момент, что его исключили. Одновременно тренироваться с ребятами, подготавливая выступление для записи кому-то из айдолов, успевать на многочисленные подработки, и при этом посвящать время деятельности организации было и так непросто, а он еще и хотел проводить время с Сяо Чжанем.       И если недели две все еще выходило совмещать играючи, то с разрастанием общества оно требовало все больше времени и сил. Странным образом вышло, что Ибо стал считаться правой рукой Генри — непонятно, как и почему, просто он то организовывал одну из акций, то вокруг вдруг собирались растерянно переглядывающиеся ребята, которым приходилось объяснять все по новой.       Он и сам за эти пару недель узнал о жизни Пекина больше, чем за несколько месяцев до. Они научились проходить в слепых зонах камер, выучили местоположения основных пунктов правоохранки, привыкли таскать с собой солнцезащитные очки и странные панамки, которые помогали отвлекать внимание от главного.       И ему казалось, что у него получается даже правильно распределять время, пока на генеральной репетиции, за день до записи, он не ебнулся в обморок. Ребята, конечно, перепугались до усрачки, надавали по ушам, стоило ему более-менее оклематься.       — Слушайте, все нормально, — когда он в который раз попытался успокоить одногруппников, рассевшихся полукругом, Исюань только молча приподнял брови, а Сонджу еще и скрестил руки на груди. Ибо скривился.       Врать он не умел от слова «совсем». Он мог, конечно, периодически недоговаривать родителям о чем-то, не желая тревожить (и это вскрывалось почти сразу, потому что Ибо… да, не умел врать), или накинуть себе возраста при устройства на подработку.       Но целенаправленно лгать, регулярно утаивая что-либо от близких людей — это было не про него. До сих пор.       — Я не успеваю, — наконец вздохнул он и яростно взъерошил волосы, отводя взгляд. — Сейчас у меня еще несколько подработок и я пытаюсь крепче встать на ноги. Все правда норм, просто мне… мне нужно чуть больше времени.       По сути, он говорил правду. Если не принимать во внимание то, что он, все же, занимался противозаконной деятельностью и собирался ввязаться еще глубже.       — Ибо, — позвал его Исюань после очередных переглядок. — Если тебе нужны деньги…       — Или место, где жить…       Чо Сынен тут же айкает, получив подзатыльник и суровый взгляд от Исюаня, который на его лице выглядел забавно. Но действовал всегда. Вот и тут Сынен заткнулся, разводя руками.       — Ну мало ли… Сюань-гэ, ты же сам пару раз ночевал под подъездом!       — У Ибо все не так, — тут же фырнул Вэньхань и посерьезнел, когда Ибо даже не улыбнулся, нервно разминая пальцы. — Или что, вы…       — Да нет, — Ибо коротко помотал головой и поморщился: серьга зацепила вибрисс. Вздохнул. — Все норм. Подработок хватает. — Он не сказал, что часть из них — тоже нелегальщина. И даже, пожалуй, уголовщина? Ему должно было быть хотя бы страшно, но внутри оставалась только стылая, разочарованная злость. — Я справлюсь.       — Мы можем поставить группу на паузу, знаете, — вдруг подал голос Сонджу, до этого только переводивший взгляд с одного на другого. Ибо знал это выражение его лица. Ким Сонджу периодически мог быть настоящим придурком или тем еще засранцем, выбешивая всех даже в группе, но каким-то образом зачастую оказывался наиболее понимающим. Если у самого Ибо что-то случалось, он, несмотря на уважение к Чжоу Исюаню, шел именно к Ким Сонджу, потому что с ним не чувствовалось давления. Словно он одним своим видом говорил: «Эй, смотри, все в этой жизни проебываются, и в этом нет ничего страшного… главное, не смей проебать мое пиво, а то следующую банку засуну тебе в задницу».       Ладно, он это говорил не видом, а вполне себе громко орал, когда как-то вытащил Ибо погулять в очередной неудавшийся день, еще до Сяо Чжаня.       — Мм. Что, у вас тоже жопа по всем фронтам? — Сынен противно захихикал, откидываясь назад и опираясь на руки. — Я за. Мне определенно надо подтянуть вокал и смотаться к матери, иначе приедет ко мне она.       — У меня все под контролем, — Ли Вэньхань усмехнулся, даже не скрывая, как ему нравится сидеть под перекрестными недовольными взглядами.       — И сияет довольной мордой, пиздюк, — Сонджу дотянулся до него ногой и легко подопнул в голень. — Да у тебя просто дел особых нету, вот и все.       — Читай по губам: иди…       — О, это надолго, — Исюань с улыбкой повернулся к Ибо и кивнул. — У всех запара под конец года, да и это дело… — Он поморщился. — В общем, если на пару месяцев взять перерыв — думаю, это может пойти на пользу. Ты только…       Он осекся, растерянно проведя рукой по волосам. За него договорил Ли Вэньхань, меланхолично наблюдавший за перешедшими в активные действия, валяние по полу, одногруппниками.       — Ты только не сдавайся.       Ибо почти уверен, что там должно было быть что-то про осторожность.       Несмотря на то, что ребята поняли и приняли его желание, на губах все горчило ощущение собственного раскола. Еще было нужно решить, что говорить Сяо Чжаню по поводу их решения и говорить ли вообще. И это ощущение раздвоения, когда мозг и сердце тянули в разные стороны, было для него в новинку. Он будто залез в клетку на краю пропасти и теперь метался по ней, пытаясь поймать равновесие и напрочь игнорируя выход.       А Хань Гэн оказался клевым. Ибо перед записью снова осветлили волосы, на этот раз смывающейся краской, но после он всерьез раздумывал ебануть в зеленый. И все же, каким бы клевым ни был нанявший их айдол и как бы они ни любили танцы, финальная совместная репетиция оказалась очень сложной для каждого из них. Перерыв был только для самого айдола — ребята продолжали оттачивать движения, Исюань с Вэньханем умудрились на этом разосраться, и даже Ибо было ясно: если так пойдет дальше, ни о каком дальнейшем сотрудничестве айдолов с их группой речи не будет.       Окончательно все пошло по пизде, когда перед самой записью пришел Сяо Чжань. Ибо правда устал, попытки не разочаровать Сяо Чжаня еще больше приносили с собой только зудящую внутри совесть. А потом еще это блядское «Пиончик». Оно преследовало его каждый ебаный раз, каждое, блять, выступление, и услышать его из уст любимого человека оказалось подобно удару поддых.       Он знал, что его понесло, но сдержанность в таких случаях никогда не была его сильной стороной.       С того момента все и покатилось. И если с друзьями они помирились, то с Сяо Чжанем… он продолжал проебываться, причем периодически поражаясь сам, когда и почему.       И вот, он проебался снова. Ибо прижимает хвост к ноге, пустым взглядом глядя на накидывающего на голову капюшон невысокого кемономими, который тут же словно растворяется в толпе.       Это точно был Дун Куай. И вряд ли он просто проходил мимо, учитывая то, что Штаб был с другой стороны, и выглядел он… Ибо облизывает сухие губы, цепляя языком жесткую корочку. Удовлетворенным он выглядел.       Из здания продолжают выводить людей, оцепления становится все больше, и Ибо торопливо разворачивается, тоже накидывая на голову капюшон толстовки и прижимая хвост к ноге — чтоб не бросался в глаза и чтоб не оттоптали. Ему тоже не следует задерживаться здесь надолго, но. Но.       Сяо Чжаня он видит еще на подходе к их подъезду. К счастью, тот его не замечает, как раз помогает какой-то женщине присесть на лавочку. Горло стискивает и пережимает: в этом весь гэ, постоянно считающий себя чуть ли не падшим, но всегда, всегда находящий в себе силы помочь любому нуждающемуся.       Ван Ибо прекрасно понимал, что имел в виду Сяо Чжань сегодня. То, что преследовало его самого и грызло нескончаемо, озвученное любимым человеком, да еще тычком мордой в его же вранье, болело.       Ван Ибо так и не научился не бить в ответ.       «Рад, что ты в порядке».       Он отпечатывает это быстро и видит, как Сяо Чжань смотрит в телефон, тут же принимаясь тревожно оглядываться. Но Ибо… не готов. Он не готов видеть разочарование в любимых глазах, не готов быть таким нуждающимся, да просто не готов подставить еще и его.       Для начала ему стоит разобраться с тем, что сейчас произошло, почему сейчас, почему здесь, что за этим стоит. И если… если Сяо Чжаню безопаснее не иметь с ним никаких дел, то пусть так. Его гэ очень умный, и когда к нему придут спрашивать про одного кемономими, то он, Ибо надеется, скажет, как есть. Их дороги разошлись, он ничего не знает.       Ибо ставит телефон на авиа-режим и почти не разбирает дороги, когда несется к метро, дрожа на холодном ветру, что замечает только в конце пути — все же мотаться в одной толстовке по зимнему Пекину было лишним.       Штаб у них теперь был еще дальше, на задворках Хайдяня, куда, кажется, заползали только заплутавшие души. Очередное заброшенное здание, которое по каким-то причинам до сих пор не снесли, удачно пряталось за спорткомплексом, скрываемое с другой стороны густыми ветвями парковых деревьев.       И все же, несмотря на расстояние, Ибо кажется, что он до него долетает. По крайней мере путь от метро до Штаба, обычно занимающий минут пятнадцать, в этот раз сокращается до пяти. И дело вовсе не в холоде.       То, что что-то неладно, он понимает еще на входе: слишком много незнакомых людей, благо хоть не в форме, слишком шумно и агрессивно. В воздухе пахнет страхом… и азартом. Он проходит знакомыми переходами вглубь, где гораздо теплее. По коридорам теперь снуют знакомые хвосты, их он точно видел в организации.       — Что произошло? — Он ловит пробегающую мимо девушку с аккуратными манульими ушками. Она точно была из Пекина, начинающая виолончелистка, имеющая проблемы в своем хоре из-за расы. Как и все здесь, впрочем.       — Генри подорвался, — испуганно сообщают ему, и он отшатывается, оглушенный. Девчонка убегает дальше, мазнув по нему настороженным взглядом, а сам Ибо торопливо оглядывается повторно.       Подорвался? Что это значит? Насколько серьезно? Почему он? Кто, черт возьми, может объяснить?       Генри не был его другом. Ибо вообще сложно идентифицировать людей из этой организации в отношении себя. Все они узнавали друг друга в деле, и проще было сказать, чем занимается и чем талантлив кто-то, нежели определить с ним взаимоотношения.       Но Генри все же был тем, кто не бросил его в «16 mm», пусть бы во многом из-за каких-то своих побуждений. Но он подошел к нему первым, вытащил его, невзирая на опасность, а потом позволил ему ощутить себя полезным. Ван Ибо впервые занимался общественной деятельностью, которая действительно может принести пользу его народу.       Поджав губы, он отрывается все же от стены, к которой прижался, чтоб не мешать суетящейся вокруг толпе, и берет направление к единственному члену этой организации, который точно что-то да знает.       Лили он находит в третьем возможном месте, она сидит на втором этаже у заляпанной краской стены на потрепанных матрасах. Тут было что-то вроде ночлежки для тех, кому некуда было идти. Лили не спит. Она, в привычном сером худи и дранных джинсах, смотрит в дальнюю бетонную стену, обняв коленки руками и хвостом и раскачиваясь под монотонное бормотание новостной передачи онлайн. Уже по одному виду девушки Ибо может точно сказать: дело — труба. А по новостной ленте может добавить — ебучая.       «…в Гонконге численность раненных устанавливается, по предварительным данным, в подорванном центре на момент взрыва находилось около пятидесяти человек…»       «Новости к этому часу: в трех районах Пекина, четырех районах Гонконга произошли массовые взрывы. По данным, в Пекине в общей сложности ранены тридцать пять человек, семеро убиты, среди пострадавших есть дети…»       «…полиция устанавливает личности виновных в произошедших взрывах…»       Он присаживается рядом с ней, так же молча глядя вперед. Сил внезапно нет даже на ярость, все внутри словно вымораживается под равнодушной дикцией ведущего.       — Генри не должен был в это ввязываться, — шепот Лили настолько тихий, что Ибо сперва даже кажется, что ему слышится. Но нет, Лили поворачивает к нему голову, мелькают ее красные припухшие глаза. Дрожащими руками она смахивает новостное приложение и вытаскивает из кармана пачку. «Мальборо» с двумя кнопками. Ибо, не терпящий запаха табака, даже не морщится. Кажется, они уже и так в жопе. Сигаретка? Дайте две. — Ему вообще надо было только показать, с какой стороны лучше подойти к центру общественной безопасности на Синси… а он… почему он понес бомбу сам? Почему, Джон?       Ибо хмурится. Лили прижимается к его плечу своим, подрагивающими руками пытаясь чиркнуть зажигалкой. Ибо не помогает, но и не отстраняется. Впервые мелькает мысль о том, а кем друг другу приходятся Генри и Лили? Судя по общению — близкими друзьями, как минимум. Ну так и они с гэ наверняка выглядели подобным образом в глазах случайных знакомых.       — Молчишь? Вот и я не знаю… поверить не могу!       Лили вскакивает с места, яростно кидая об пол зажигалку с так и не зажженной сигаретой. Этого ей оказывается мало, и она принимается яростно топтать их. Ибо не мешает, только слегка отодвигается, глядя на всплеск ярости. Он словно видит себя самого, и это не то чтобы очень приятное зрелище: перекошенные в злобе губы, нездоровый блеск глаз, напряженные линии шеи и плеч.       Где-то он слышал, что, если поставить зеркало у себя за спиной, собеседники будут вести себя гораздо тише и вежливее — мало кому нравится наблюдать себя с такой отвратной точки зрения. Точно так же, некоторые психологи советовали записывать подобные моменты на видео — это позволяло после показать людям, как они выглядят в своей необузданной эмоциональности. Ибо не пробовал.       На его непритязательный взгляд — это гораздо лучше, чем тихое вдупляние в стенку, так и чокнуться недолго. Выплеск эмоций был необходим каждому из них, и если он не нес опасности другим, то… Ибо сглатывает горечь при воспоминании о покрасневших глазах Сяо Чжаня. Вот кто был красив в любом виде, в любое время. Когда девушка выдыхается, он просто сдвигается к стене, позволяя ей рухнуть на матрасы рядом.       — Мы уже давно обговаривали возможность… привлечь внимание к убийствам кемономими, — шмыгая носом, проговаривает наконец Лили, комкая в тонкой руке бумажную салфетку. Ее уши подавленно прижаты по бокам головы, запах горчит виной. Ибо кивает, показывая, что слушает, хотя что-то уже начинает подсказывать ему, что дальнейший рассказ ему не понравится. — Лекции и пикеты — это, конечно, хорошо, но ты и сам видел, как люди реагируют. Да даже многие кемономими!       Ибо снова кивает, хотя Лили уже вернулась к разглядыванию стенки. То, почему люди предпочитали отворачиваться от некоторых лозунгов и плакатов, не замечать замерших посреди улицы кемономими в обносках и с кровавыми иероглифами на теле, было в целом понятно и объяснимо. Большинство людей предпочтет остаться в своем комфортном мирке, пока объективная реальность не вмажется в него метеоритом. Но и после этого они прикроют этот метеорит травкой, спрячут от взгляда, и продолжат делать вид, что все в порядке. Природа такова, что они не могут иначе, чтобы не сойти с ума — никому не нравиться страдать, пусть даже муками эмпатии или совести.       С кемономими, в принципе, дело обстояло точно так же. Но раньше Ван Ибо почему-то думал, что, раз они все в одной лодке, и это их дом был размозжен метеоритом, они хотя бы поддержат.       На деле же именно кемономими чаще всего высказывались о них негативно, кривили губы, бросали неодобрительные взгляды, проходя мимо. Генри не раз высказывался о том, что они просто боятся и хотят, чтобы люди считали их своими, плевался ядом, говоря о предателях своего народа. Ибо молчал о том, что он и сам — человек, и не ему судить, отчего массивный лис, задетый Генри за живое, обматерил его. Перед взглядом Ибо представлялись серьезный взгляд отца и серое лицо матери.       — Когда с ним связались из «Хвоста кнута», он был настроен скептически. — Лили судорожно вздыхает, вырывая Ибо из облака плавающих мыслей. Он слабо улыбается, думая, что набрался метафоричности у Чжань-гэ, но губы быстро снова поджимаются. — Генри и раньше думал, как еще можно привлечь внимание. Он как-то говорил, что без… без силовых методов, очевидно, не обойдется. Но только мне и еще Лян Фану, потому что остальные были не готовы. Но он не предлагал что-то сильнее коктейля Молотова, знаешь. Ну у нас и денег на это не было. А потом… потом ты как раз подтвердил его догадки о том, что кемов в барах часто опаивают и так сплавляют, и он словно озверел, соглашался на самые дикие предложения! Господин Ли… я не знаю, почему он выбрал Генри, но он сам нашел нас и предложил сотрудничать, а мы ведь даже в сети старались не светиться! Генри с ним вообще сам не свой стал, а теперь… теперь…       Теперь его нет. Лили так и не выговорила это, закрыв лицом руки, но Ибо и не нужно уточнение. Он упирается затылком в стену, борясь с желанием о нее и побиться. Лили рядом тихо всхлипывает, и Ибо позволяет ей уткнуться в свое плечо. Дав ей немного времени успокоиться, он прочищает горло и, продолжая смотреть в потолок, хрипло уточняет:       — По плану они хотели взорвать общественный центр?       — Да. — Лили отвечает не сразу, пытаясь выровнять дыхание, но когда наконец кивает, то поворачивает голову к Ибо и сжимает дрожащие губы. — Но по плану они должны были подложить взрывчатку, которая бы сдетонировала при отключении сигнализации. Никто… никто не должен был пострадать.       Ибо медленно кивает, но не успевает ответить, как Лили истерически усмехается и всплескивает руками:       — Но подорвался сам Генри! В сети — сообщения о множественных взрывах, а в нашем Штабе — господин Ли и новые лозунги! Что нам делать?       Лили смотрит на него с такой отчаянной надеждой, что Ибо становится не по себе. Но прежде чем что-то решать, ему нужно узнать правду.       — Деньги… с того ограбления. Генри действительно закупил на них медикаменты и оплатил питание для нуждающихся кемов или взрывчатку?       Лили опускает глаза в пол. И, в принципе, и так все было ясно. Ибо невесело усмехается, закрывая глаза и вспоминая свертки на сером утреннем асфальте.       Справедливость, Генри?       — Не все, — Лили хватается за него, заглядывая в глаза, но Ибо резко выдергивает руку из ее хватки. — Джон, половину он серьезно направил на помощь!       — Какого черта, Лили? — Ибо вскакивает с места, зло скалясь. — Все эти красивые слова — кто их придумывал и выкрикивал? Про мир, про желание жить?       — Никто не должен был пострадать, — Лили снова закрывает лицо руками, но в этот раз Ибо даже не способен на сочувствие, холодно глядя, как она раскачивается, ударяясь затылком о стену. — Никто не должен был пострадать…       Она тихо воет на одной ноте, и от этого звука бежит по позвоночнику холодок. Ибо крепко зажмуривается. Не ему судить о поступках этих двоих, потому что он сам, своими руками помог им в них.       Считал ли он, что украденные деньги у тех, кто несколько лет наживался на неоплачиваемом труде кемономими, было верным пустить на нужды тех обманутых?       Да.       Хотел ли он, чтобы добытые ими деньги превратили в орудие убийства?       Конечно, нет.       Но это не отменяет того, что он позволил другим решать, что делать с полученными деньгами, не вник в суть происходящего, слишком увлеченный возможностью оказаться полезным и более, на самом деле, озабоченный танцами и Сяо Чжанем, чем чужими жизнями.       Он отворачивается, позволяя Лили привести себя в порядок. Она икает, пытаясь дышать, и он кидает в ее сторону бутылку с водой.       Чисто механические действия, призванные отвлечь от ощущения надвигающейся на него бури. Он прислоняется к стене плечом, прижимаясь виском к ее холоду.       — Для начала нам нужно сойти вниз, — говорит он, когда всхлипывания окончательно затихают. Им нужно найти своих, проверить, что те, перед кем они ответственны, в порядке. Узнать больше о произошедшем.       Ибо еще собирался выяснить, что все же делал на Синси Дун Куай, и так ли уж виноват в подрыве Генри. Слабо верилось, что он шел умирать — в паре шагов от того, чтобы узнать, что же случилось с его братом.       — Да, — глубоко вдохнув, Лили отряхивает с колен обрывки изодранной салфетки и задирает голову вверх, часто моргая. И тихо признается: — Мне тоже это все не нравится, Джон. Мы собирались не для этого.       Ибо понимающе хмыкает.       Они посидели еще. Эхо чужих разговоров металось по всему зданию и доносилось через перелеты до них. Лили куталась в подобранный тут же плед, Ибо прислонился с стене, вытянув ноги. Он не знал, о чем думает девушка, у него же в голове было пусто. В глаза словно песка насыпали — они жглись и чесались, но слез или злости не было. Только неверие.       Лили не выдержала первая, снова полезла в телефон, чтобы проверить новости. Восковая бледность, которая сменилась было легким румянцем, вновь вернулась. Ибо придвинулся ближе, заглядывая ей через плечо.       «…полиция призывает не поддаваться панике, массовые беспорядки не могут быть связаны…»       «…в связи с последними событиями участились нападения на кемономими, за последние несколько часов в Пекине зафиксировано более пяти случаев избиения представителей этой расы…»       «МВД Китая просит граждан соблюдать и помнить, что кемономими — такие же граждане, как и…»       — И что мы натворили? — Лили опускает резко заблокированный телефон, но в ушах Ибо по-прежнему звенит «ранены… убиты… среди пострадавших есть дети…».       — …Мы разворошили гребаное осиное гнездо! И знаете, что я скажу? Мы были правы! Все эти политики, кричащие о правах, ничего не стоят. Они способны только на слова! Но мы — мы с вами знаем правду. И эта правда — здесь, в подворотнях, где гибнут наши с вами любимые и друзья.       Ван Ибо сидит в последнем ряду, рядом с ним притулилась Лили. Ее бьет мелкая дрожь, он и сам еле справляется с тем, чтобы сдерживать собственную.       За последние несколько дней он спал от силы пару-тройку часов. Двадцать седьмое число декабря навсегда останется для него покрытым черной сажей. И для их мира — 1227 объявили днем траура по стране. В взрывах, прозвучавших в трех крупнейших городах, пострадало более сотни человек. И кемономими тоже. В официальных источниках пока отказывались приписывать происходящему какие бы то ни было ярлыки (если бы было можно, ведущий новостей наверняка бы просто сказал емкое «пиздец», которое так и читалось на его заебанном лице), зато СМИ и темы в Вэйбо пестрели самым разнообразным их набором.       Двадцать восьмого и двадцать девятого Ван Ибо упорно вертится в Штабе, разговаривая с гонконгцами и шанхайцами, подтирая хвосты, ведущие к пекинцам, которые не хотели больше в этом участвовать. Только теперь он оценивает то, как извернулся Генри, сделав его своей правой рукой — доступ ко многим спискам был только у него и Лили. Но понять так и не может.       Ему не нравится происходящее и то, как закручивается ситуация. Он пытается уберечь тех, кого может, от возможной отдачи, параллельно подбираясь к разгадке того, как «Чистый Пекин» оказался втянут в подобное дерьмо. На него липнет грязь и, кажется, за эти два дня он учится довольно убедительно лгать.       Вечерами, когда казалось, что в мире не осталось больше ничего светлого, он добирался до пересечения Синси и Шандисань и, свернувшись на лавочке дома у соседнего подъезда, долго вглядывался в окна их квартирки… квартирки Сяо Чжаня и его балкона. Иногда там горел свет и можно было заметить тень человека. И, несмотря на холод зимнего Пекина, только там он хоть немного отогревался.       Тридцатого декабря по всей стране объявили о создании антитеррористической группы по делу 1227, «для предотвращения возможных рецидивов» и о социальных выплатах всем пострадавшим. В сети разгорелась нешуточная война, где «волосатая шкура» и «хвостатый дьявол» оставались самыми мягкими оскорблениями в их сторону, а Лили с полными слез глазами пыталась найти приют для половины десятка других кошачьих.       А тридцать первое для Ван Ибо началось с головной боли и истерики Лили, до которой дошло «письмо из прошлого». Генри, хитрый лис безухий, оставил ей все — заметки с телефона, запись последнего разговора с господином Ли и, главное, короткое послание.       И вот сейчас они с Лили, привычно укутавшись в безразмерные шмотки, сидят в конце большой студии и пытаются примириться с только открывшейся реальностью.       — Ты уверена? — он дожидается, когда сидящие вокруг опять примутся активно аплодировать новым «лидерам» организации. Впрочем, сейчас уже точно можно было сказать, что «Чистого Пекина», как такового, больше нет. Теперь это всего лишь подразделение «Кнута». Ибо подозревает, что знает, кого этим кнутом хотят наказать, но участвовать в этом? Он идиот, но не настолько. Это бессмыслица. Ради чего?       — Посмотришь запись сам, — девушка прикрывает глаза, потирая висок костяшками пальцев. Она тоже нихрена не спала в эти дни, как, впрочем, и многие вокруг. Ибо непонятно, каким образом их всех еще не накрыли. Может, потому что они перебрались уже в третий чей-то недоофис. Может, потому что периодически собирающаяся толпа из почти тридцатки человек не привлекала такого внимания из-за времени сборов. А может, и это казалось уже более вероятным, это было выгодно кому-то, кто дошел до ферзя. Или родился дамкой.       — Мгм.       Ван Ибо вновь переводит взгляд вперед, где на наскоро собранным из какой-то херни «подиуме» выступает юноша с харизматичной внешностью. Утонченные атрибуты белого барса, приглаженный шерстинка к шерстинке хвост заставляет собственный хвост Ибо раздраженно дернуться. Красивая обертка, на которую ведутся — и из-за которой слушают и кушают все, что не преподнесут. Красавчик-герой, что еще нужно для счастливого мифотворчества?       Вновь поймав себя на мысли, что выражается сяочжаневым языком, Ибо вздыхает и принимает переданный Лили телефон. Отрывок совсем короткий, Генри взъерошенный и раскрасневшийся, глаза нездорово пылают.       Наушник, протянутый девушкой, ядом вливает торопливую речь в уши.       «Мы все же ошибались. Кнут снова в руках совсем не тех. — Генри на записи улыбается криво и пожимает плечами. Он выглядит отчаявшимся. Ибо впервые допускает мысль, что он все же решился на последний шаг сам. — Мой брат, я, мы все. Мы все — ошиблись. Его звали Лу Сином. Ян Су, — до Ибо не сразу доходит, что это настоящее имя Лили. — Ян Су, я убил его сам. Ли-сан прав в одном: этому миру давно пора получить встряску. Я не буду просить прощения, но я надеюсь, что ты выживешь, когда остальные сдохнут».       Видео заканчивается. Оно и занимает-то всего девять секунд. Они молчат. Ван Ибо достает наушник из уха, медленно кладя его под руку Лили. Это все дичь какая-то. Нереальная. Реальность — это там, где он все еще сидит под рукой Сяо Чжаня, досматривая последний сезон Шерлока, где танцует с ребятами и ржет с очередного чудачества Сонджу. А вот это все — нет, это херня какая-то.       Которую Ибо сам и выбрал.       — Я пойду к господину Ли после. — Это решение приходит внезапно, но неожиданно сильно нравится. Ему надоели эти игры в кошки-мышки, где все, словно в одночасье с прогремевшими взрывами, слетели с катушек, подсиживая всех и вся и сдавая друг друга. Нет. Ему нужно знать правду, а у кого еще ее узнавать, если не у видимого кукловода?       — Чокнулся? — Лили вцепляется в его руку чуть ли не когтями, но выглядит настолько отчаянно, что Ибо только шипит недовольно. Она с видимым трудом разжимает пальцы, но взгляд не отводит. — Это опасно.       — Знаю, — Ибо пожимает плечами и криво ухмыляется. — Значит, действенно. Предлагаю тебе после собрания сразу сматываться. Тетрадь Генри мы сожгли, судя по тому, что нас еще не вызвонили, на его телефоне тоже ничего не осталось. Ребята в безопасности, нам тоже стоит. Смысл организации уже совсем не тот, верно?       — Это несправедливо, — тихо шепчет Лили, но Ибо все равно слышит, несмотря на гам обсуждения вокруг. Собрание закончилось, все свободны — до следующего. Ну или до решетки, тут как кому повезет, по всей видимости.       — Ждать от мира справедливости — все равно что удивляться, почему лев готов сожрать тебя, ведь ты-то его не сожрал, — ухмылка кривит губы уже почти болезненно. Он ловит слегка шокированный взгляд Лили и хмыкает неловко. — Так один дорогой человек говорил. Давай. Удачи тебе.       — А… ты куда после?       Ибо замирает, упираясь руками в стул, с которого только встал, и пожимает плечами.       — Я бы хотел сказать, что знаю.       — А если… — Лили сглатывает, это видно даже вот так, когда капюшон худи чуть ли не до носа натянут. — Встретимся в клетке? Как договаривались?       — Ага. Первый раз видим.       Он коротко машет девушке рукой и принимается пробираться сквозь толпу к столам.       — Удачи и тебе! — почти крик вслед, как отчаянная мольба о помощи. Ибо оборачивается и ободряюще вскидывает руку, видя, что Лили робко улыбается.       В коридорах этого центра практически пустынно, но Ибо везет увидеть знакомый силуэт чуть впереди. Конечно, Дун Куай следует за своим визави. Ибо кривит губы, держа их в поле зрения. Господин Ли заходит в одну из комнат для персонала, а Дун Куай торопливо идет дальше. Ван Ибо, скользнув к захлопнувшейся двери, замирает. Приходится сделать вид, что он, прислонившись к косяку, копается в телефоне, и неожиданно тело пронизывает страх.       Он ведь действительно облажался. И даже то, что он сейчас собрался сделать, вряд ли оправдает себя. Но он не может иначе. Но может сейчас хотя бы попросить прощения у Сяо Чжаня.       Палец зависает над клавиатурой всего на секунду. Буквы периодически путаются, из-за чего выдаются не те иероглифы, и он пару раз торопливо возвращается, исправляя. Времени все меньше, он это чувствует, но если он тут сдохнет, то хотя бы честно.       «Прости, Чжань-гэ. Ты был прав».       Вряд ли получить такое сообщение было бы приятно, особенно любящему переживать из-за мелочей Сяо Чжаню, но Ибо, глядя в экран, ощущает в голове вакуум и то, как топорщатся на хвосте волоски, и потому второпях добивает совсем уж жалкое: «Спасибо тебе за все».       Он думает, что это звучит, как прощание, и будь у него в запасе еще пара минут, то, может, он бы и придумал что-то другое. Что-то, что позволило бы ему надеяться на прощение. Но это было бы нечестно с его стороны. Сяо Чжань заслуживает лучшего. И пока Ван Ибо не разберется с той кашей, в которую влез, он таковым считаться точно не может.       Выдохнув, он вырубает авиа-перелет, отправляя сообщение и не глядя на входящие. Включив запись сообщения Сынену — перестраховка тоже не помешает, он сует телефон в широкий карман брюк и пытается повернуть ручку. Та ожидаемо не поддается, и Ибо стучит костяшками пальцев по двери.       — Кто?       — Джон.       Он уже ожидает вопроса, что-то типа «Кто?» или «А ты что тут забыл?», но дверь открывается. Господин Ли с некоторым недоумением осматривает его и приподнимает бровь. Ибо шагает в проем, оттесняя его и бросая быстрый взгляд вокруг. Никого. Обстановка — ничего необычного. Сквозное помещение с кучей сваленной мебели, в одном углу этот хлам разгреблен, чтобы получилось что-то вроде небольшой гримерки. Ибо мажет взглядом по мужчине и еле сдерживается, чтоб не подбить ему глаз. Пока его народ действительно погибает, он точно так же продолжает подводить их.       — Почему Генри погиб?       Ибо захлопывает дверь за собой, не обращая внимания на насмешливый прищур мужчины.       — Джон, да? — господин Ли словно что-то припоминает, склонив голову к плечу. — Его друг… или дружок?       Ван Ибо крепче сжимает зубы, почти до боли, чувствуя, как напрягаются мышцы челюсти. Смотрит на мужчину исподлобья, и тот удивленно хмыкает.       — Ладно, мне плевать, кем вы там были. Послушай совета взрослого человека — выйди, закрой дверь и продолжай помогать своему народу.       — Почему Генри погиб? — медленно, по слогам, выговаривает Ибо вновь.       Господин Ли раздраженно фыркает, и до Ван Ибо доходит, что тот тоже не выглядит особо отдохнувшим и довольным положением дел. Судя по всему, куча баночек на столике перед зеркалом имеют то же предназначение, что и те, которыми постоянно пользуется Чжань-гэ, стоит ему в очередной раз зачитаться до утра или готовиться так к парам. Или если опять заждаться его. Он сглатывает горечь и вновь переводит взгляд на мужчину, чье лицо вблизи и при ярком свете выглядит откровенно осунувшимся.       — Он погиб, как герой, — безразлично выдает тот наконец. — Потому что это был единственный выход, чтобы наконец сдвинуть дело с… кхм-кхм… мертвой точки.       Гнев последних дней наконец находит свою цель. В глазах темнеет.       — Мы собирали деньги на помощь, — орет Ван Ибо, сгребая этого за футболку. — На помощь! Еду! Медицину! А ВЫ?       — Помощь? — Господин Ли щерит мелкие зубы и щурится подслеповато, не особо активно пытаясь отстраниться. — А мы что делаем?       — ВЫ УБИЛИ ЛЮДЕЙ.       Из глотки мужчины, которого Ибо уже просто трясет в бешенстве, вырывается пара насмешливых смешков.       — Мы очищаем город, Джон! И твоя страсть…       — Для этого есть полиция.       — Да ты что? Такая же, как этот ваш Джексон? Какая доблестная!       — Джексон?       Ибо чувствует, как немеют губы и кончики пальцев, и выпускает воротник мужчины из рук. Отступает, облизывая губы с привкусом крови.       — А почему, ты думал, у Генри не получилось ничего вызнать? Потому что эту тварь прикрывали, и ого-го как! И только благодаря нескольким информаторам стало известно, что на самом деле происходит. Хорошо иметь своего человека в определенных кругах…       — Но причем тут Генри?       — У него был слишком длинный нос и язык, — холодно ответил господин Ли, разом теряя все свое ехидство. Оправляет рубашку и окидывает его задумчивым взглядом, словно прицениваясь. — И он был слишком наивным. Хочешь на его место?       — Чтобы тоже «случайно» рвануть? — Ибо ухмыляется зло, поднимая бровь, и видит настороженность в чужих глазах.       — Все будет зависеть от твоего поведения.       — И чем же провинились обычные люди?       — Ты мыслишь, как обыватель, — фыркает господин Ли и отступает на шаг, словно потеряв интерес к разговору. — Провинились, причем тут… оказались не в том месте не в то время — такой ответ устроит? Случайные жертвы — всего лишь камешки, вызывающие волнение в застоявшихся водах. А нам всем давно нужно цунами.       Гнев поднимается внутри так резко, что Ибо становится сложно дышать, ему хочется растерзать этого мелкого человечка, который кажется уверенным в своем праве карать.       — В-вы… ненормальный, — выпаливает он. Дверь позади него хлопает, впуская пару кемономими — высокого жилистого лиса и Дун Куая. Лис коротко шипит на него и недовольно цокает, когда господин Ли успокаивающе машет рукой. Ибо жмется к стене, настороженно следя за всеми тремя.       — А ты — трус, — брезгливо кривит губы Дун Куай, — просто для такого дела нужно быть умнее осла и иметь яйца, а не тряпочки. Что у вас тут, Ли-сан?       Ибо судорожно вдыхает, чувствуя, как подрагивают руки.       — Извини, но ты либо с нами, либо труп, — словно бы виновато улыбается ему господин Ли, оправляя рукава. Ибо оглядывается, из-за чего чуть не пропускает удар. Выбив нож из руки Куая ударом хвоста, он кидается за ближайшую колонну. По ней что-то металлически чиркает, и Ибо вовсе не хочет проверять, что это было — нож или пуля. К счастью, все переходы в студиях одинаковы, так что из второй двери он вываливается в каморку с узким окном, захлопывая ее за собой. Припирает комодом, пока в нее ломится один из прихвостней, и торопливо оглядывается. Окно узкое, но зато вполне сносно открывается. Ибо ныряет в него, и за спиной раздается треск разломанных досок.       Руку обжигает запоздалой болью, когда он уже спрыгивает на землю и бросается по узким улочкам дальше. Эти догонялки отдают кровавым привкусом во рту — из-за того, что он прокусил язык или, может, потому что теперь они и правда обагрены кровью. Останавливается он только когда вылетает из очередного проулка на широкий проспект, по которому течет человеческая волна. Он вливается в нее, затериваясь, прячет ноющую руку в рукаве толстовки и лихорадочно прислушивается. Шума погони нет, и ему только и остается, что нестись по знакомым улочкам в безличной толпе, ожидая неясно чего. Сердце бьется отрывисто, раненая рука простреливает болью, хочется тупого жрать и спать, но он упорно плетется вперед. Ноги желали бы повернуть в единственное место, где он бы хотел находиться всегда, но разум выливает на горящее сердце бесконечные ведра холодной воды.       Потому что Сяо Чжаню совершенно точно не нужен парень-преступник. Тем более, преступник-кемономими.       Уже сидя в подвале дома, где располагался «Хэньшэн», ныне опечатанный, и разглядывая глубокую, но всего лишь царапину поперек предплечья, он вдруг вспоминает короткий, совершенно уличный замах лиса.       Который так сильно отличается от удара Лэя. По позвоночнику бежит холодок. Единственный раз, когда он схватывался в рукопашную с представителем власти, был в далеком 2013, когда он только вернулся из Пекина, с финала отборочных, на которых его место отдали человеку, а его девушка показала, что уши и хвост любить невозможно. Он впервые напился, и когда полицейский его нагнал, Ибо, вместо того чтоб поднять руки, бросился на него. Движения правоохранителя порядка были отточенными и совершенно не уличными.       Лэй бил не как уличный боец. Повадки Джексона, Лиса, Дун Куая были привычными, а вот Лэя — нет.       Может ли кемономими быть легавым? Еще утром Ибо бы только фыркнул на это предположение, но слова господина Ли посеяли в нем сомнение. Такое сложно было представить, но вдруг? И вдруг — совсем не один?       И если так… то с какой стати кемономими-полисмену светить своим лицом в задрипанном баре, словно он там хозяин, а другому периодически наведываться и строить хищную морду?       Бля, если он еще и умудрился сам засветиться на радаре полиции, то винить кого-то в собственном идиотизме точно не стоит. И сидеть в этом подвале — тоже.       — Мя-у.       Жалобный плач доносится до него, и на пару мгновений Ибо замирает, прислушиваясь и прикидывая, насколько возможны слуховые галлюцинации в его положении. Но плачущий тощий котенок неясного серого оттенка на галлюцинацию похож меньше всего, особенно когда вцепляется в него всеми коготочками, дрожа и тычась мокрым носом в ладонь.       — Ну, привет… — Ибо невесело смеется, подхватывая комок шерсти на руки. Он узнает ее — малышка, притащенная Лили откуда-то за пару дней до рокового воскресенья. Смутно вспоминается, как Лили переживала, что обыск напугал кошек и несколько сбежали. Грудь обжигает стыдом, и Ибо подтягивает к себе доверчиво льнущее тельце. — Это я хорошо зашел. Одни с тобой остались, да?       Из подвала вылезти приходится: хотя бы на поиски кошачьего пропитания, если не ветеринара. Но остаются и вопросы, и вот ответы на них так просто, как ближайший магазин, не найти. К «16 mm» Ибо, недолго поколебавшись, все же подходит, занавесившись волосами, которые приобрели уже неясный грязно-зеленоватый оттенок, и капюшоном, который очень удобно скрывает уши. Он устраивается напротив, присев у стены какой-то забегаловки на корточки. В животе урчит от аромата еды, и он сглатывает набежавшую слюну. Когда он в последний раз ел? Нормально — только в субботу. На завтрак Сяо Чжань сделал невероятно вкусные баоцзи, а потом смущенно краснел на все восхваления. Ибо плавился.       И это было всего-то пять дней назад. Даже не неделю. А кажется, будто бы это было в какой-то совсем далекой, прошлой жизни. Или не кажется, ведь эта жизнь, в которой Сяо Чжань так легко смеялся над его умоляющими рожицами и пинался в ответ на комплименты, действительно прошла.       В новой — огоньки гирлянд по окнам улиц, собачий холод и абсолютное ничего, согретое лишь тщедушным тельцем котенка за пазухой.       С наступающим Новым 2016, Ван Ибо.       Ибо выдыхает, отворачивая голову от входа в ресторан, где звякнул колокольчик: входная дверь выпустила парочку посетительниц и новую порцию аромата. Вот только Ибо знает, что его стошнит, попробуй он сейчас сожрать хоть что-то: от одного запаха молока, на которое накинулся котенок, его и то чуть не вывернуло.       — Как шелудивый пес, — тихо шепчет он себе под нос, невесело усмехаясь. Он удивлен, что его до сих пор не арестовали, что его фото не напечатаны на всех встречных столбах. Но и это удивление какое-то тусклое, пепельное, мир с хлопка дверью квартиры за спиной видится как сквозь плотное марево дыма.       Ибо трет глаза, зябко обхватывая хвостом ноги. В «Хэньшэне», куда он все же аккуратно забрался, проверяя, не осталось ли там еще кошек, нашлись некоторые зимние вещи, и он без угрызений совести натянул на себя широкий черный пуховик. Но джинсы и найковские кроссы остались с ним, ноги в такие ночи подмерзали. Благо, у него были хвост и устойчивость перед простудой, но, судя по ощущениям, последнее — точно ненадолго.       Ибо еще несколько часов сидит напротив бара, глядя, как его двери то принимают, то выплевывают группки людей. Он и сам не знает, что ищет и чего хочет.       Подтверждения, что им теперь заинтересуются полицейские? Да они уже наверняка и так.       Он обреченно прикрывает глаза, прислоняясь спиной к кирпичной стене проулка. У него совсем, совершенно, абсолютно больше нет сил.