Жасмин

В этом мире Ищите свою мечту Ты спрашиваешь, где моя мечта? Стефани Сан

      Если бы у Ван Ибо спросили, какие качества он, Ван Ибо, ценит в других людях, он бы не задумываясь назвал честность и верность слову. Это то, чего он старался придерживаться сам и то, чего ожидал от людей, которых допускал в собственный круг.       Именно поэтому сейчас, сидя задницей на холодной резине палисадниковых колес и тупо глядя в сырую серость дороги, вопросы он имел только к себе.       Обеспокоенным родителям он отписался еще тридцатого, скинул краткое поздравление. Сегодня с пожеланиями не самоубиться до следующего года до него достучались и UNIQ. Ибо поржал, скидывая им фотку разбитой коленки с пожеланиями научиться ходить, и снова отрубил связь. Писала Да Тин, писала Мэн Ди, в сообщениях висели не открытые диалоги от Е Иня и кого-то из учеников, но на данный момент Ибо посчитал, что лучше будет не отсвечивать. Он не особо переживал за себя, но вот за то, что будет за связь с ним всем этим искренним людям?       Вот где приходилось сгорать от стыда и запоздалой мысли, что в такое ввязываться стоит, как Генри — оставив все, что было, далеко в прошлом. Но разве они уже не несли ответственность за тех, кого приняли в свою жизнь? И если так, то кричать, что все кончено и уходить, было ничуть не лучше, чем оставаться.       Ибо коротко стонет, запуская руку под капюшон и крепко сжимая в руке волосы.       — Ну ты и задница, — он, погруженный в свои мысли, сперва не соображает, откуда доносится голос, и только спустя пару секунд догадывается повернуть голову в сторону придорожного можжевельника, надежно, как он думал, скрывающего его от входящих и выходящих из подъезда.       — И тебе привет, — он хрипит. Приходится прочистить горло, прежде чем выходит что-то вразумительное. И замолчать сразу, потому что, очевидно, он не способен сейчас на что-то в достаточной мере разумное.       Чо Сынен задумчиво разглядывает его пару секунд и, скривив губы, падает на колесо рядом, подбирая под себя ноги. Зачем-то заглядывает под ближайший куст, понимающе хмыкает и принимается стучать пальцами по жестяной баночке в руках.       — Тебя ищут?       Ибо неопределенно ведет плечом, искоса поглядывая на приятеля. Тот кажется внешне невозмутимым, кутаясь в длинное пальто, но нервно бегающие пальцы и напряженные мышцы челюсти выдают его состояние с головой.       — Не уверен… не знаю. — Ибо коротко машет головой. Серьгу неприятно дергает, и он в который раз думает, что ее стоит снять, но и эта мысль не задерживается надолго. Он вытягивает затекшие ноги, упираясь руками в колени, слегка прогибается в спине, потягиваясь. Комочек на груди осторожно возится, не рискуя высунуться, и Ибо поддерживает его рукой, давя зевок. Чуда не произошло, но несколько часов сна на картонках у теплой стены той забегаловки все же придали сил. И, наконец, отделили слипшийся комок эмоций инцидента 1227, оставив его в прошлом дне.       — Ну, судя по тому, что ты тут, все не так хреново, — Сынен усмехается, стягивая с себя шапку и ероша волосы. — А под подъездом ты…       — Поругались. — Вдаваться в подробности у него нет желания. Особенно теперь, когда собственная глупая импульсивность вырисовывается во всей красе. Нет, он по-прежнему уверен во всем, что говорил Сяо Чжаню, и недоволен только тем, что не смог выразить мысли иначе. Что обидел Чжань-гэ, пусть бы он и обидел его тоже.       — Мог бы и к нам завалиться, — замечает Сынен, но по короткому фырканию все понимает и сам, закатывая глаза. — Да брось.       — Это статья, — Ибо замечает это просто, и сам неуверенный, смирился ли или еще не осознал в полной мере. Правда, озвученная вслух, а не проскальзывающая во взглядах Лили, Да Ли, Чжан Фэя, Лян Фана и других, падает тяжестью между ним и Сыненом. Их всего было восемь — девушек, парней, мужчин, которые участвовали в том злополучном ограблении, деньги с которого оказались пущены на взрывчатку. Остальные присоединились позже, уже после Ибо, и не были посвящены в спонтанную идею с "благородным ограблением для бедняков", так что их оказалось куда проще… растворить в толпе. За себя и остальных Ибо так не уверен.       — Да уж понятно, что не билет на пекинскую оперу. — Чо Сынен смотрит на него со смесью раздражения и жалости, что заставляет Ибо недовольно оскалиться. Друг тут же пихает в бок и ухмыляется: — Распыжился — значит, в порядке. Ты, получается, хвосты подтер?       Ибо нервно подтягивает свой хвост ближе, баюкая в руках, и кивает.       — Но ты же понимаешь, что после такого, даже если не задействован напрямую... почти нереально выйти сухим из воды.       Чо Сынен смотрит на него пару долгих секунд, кивает облегченно, показывая, что услышал, и растягивает губы в ехидной улыбке.       — Тебе сказать секрет сухих плавок?       Ибо закатывает глаза, пару раз мотая головой так, что с головы слетает капюшон, но скалящегося Сынена это, конечно, не останавливает:       — Купайся без них!       — Страдай нудизмом сам. — Ибо отпихивает его, подбирая хвост и фыркая, подавляя улыбку.       — Уже, — Чо Сынен прижимает руку к груди. — Твой нудизм меня ранит в самое сердце, нудишь и нудишь…       — Да иди ты, — Ибо все же коротко смеется, едва успевая подавить смех прежде чем он перерастет в истерику. Трясет головой, пытаясь избавиться от тумана в ней, и выхватывает у друга из руки неизменную баночку с кофе.       — Э! — Чо Сынен пытается отобрать свою драгоценность, но не так чтоб очень усердно, и вскоре Ибо вливает в себя полстакана кофеина. Желудок не то чтобы очень доволен такому «подарочку» спустя несколько дней голодовки, но кто бы его спрашивал вообще. И Сынена. — Это был мой завтрак, вообще-то!       Друг тяжело вздыхает и надувает губы. Чо Сынен милый, но у Чжань-гэ это получается каким-то образом куда, куда милее. Ибо чуть не бьет себя по голове, только кривит губы, и Сынен обеспокоенно сует ему в руку какой-то батончик.       — Давай тебя вывернет не на меня, окей?       — Only you, — противно тянет Ибо и все же вгрызается в предложенное угощение. Голод проявляется неожиданно, так что он даже не думает отказываться, хотя еще явно пожалеет.       — Ага, ага. — Сынен явно уже мыслями дальше, сует ему в руку недопитый кофе и, разглядывая руки, негромко продолжает прошлую тему: — Они бы уже вышли. Ты новости-то смотришь? Столько голов полетело. И ты знаешь, что мы не будем спрашивать, что там произошло и какую роль сыграл ты. Мы тебя знаем. — Он встает с места, отряхивая задницу, и протягивает Ибо руку. Тот, поколебавшись, решительно протягивает свою, морщась, когда от рывка ее простреливает болью от раны. Сынен тревожно хмурит брови, но отвлекается на высунувшуюся из-за воротника пуховика Ибо маленькую мордашку. Малышка не вытерпела мук любопытства. — Это что?       — Котенок, — Ибо не сдерживает улыбки, и теперь уже Сынен еле удерживается от того, чтобы закатить глаза.       Когда Исюань созвал их на внеочередную тренировку, по его голосу уже было ясно, что их ждет что-то интересненькое. Но никто не ожидал, что он коротко и сухо изложит суть: их макнэ все же влип в историю, Ван Хань просит пустить в сеть «домашние» тренировки, способные убедить в случае чего его бытность в нужное время в нужном месте, а сам Исюань предлагает все же припереть «горячую задницу» к стенке.       Разговаривать с макнэ, телефон которого был вне доступа, Сынен вызвался сам. Он, конечно, надеялся, что Ибо дома с Сяо Чжанем, а если и нет, то что Сяо Чжань хотя бы сможет ответить, что с их непоседливым фелином, но знакомая сгорбленная фигура за невысокими можжевеловыми кустами под стенкой дома все надежды разбила в пух и прах.       — Место, в котором работал… — Ибо не может заставить себя выговорить то, как теперь по всем каналам официально называют Лу Чжэня. Генри оставался для него тем смешливым лопоухим пареньком, с горящим взглядом и верой в невозможное. — Пронесший бомбу. Место его работы — антикафе. Не знаю, что с ним будет теперь, но кошки…       Ибо морщится. То, что антикафе прикрыли и опечатали, было совсем неудивительно, и оставалось радоваться, что ничего лишнего там и не хранилось, а животных Лили успела раздать. Генри вообще был на удивление предусмотрительным параноиком, хранил все в записной книжке, которую они с Лили лично сожгли, и в телефоне, который, очевидно, пал кучкой бесполезного металла буквально в нескольких метрах от того места, где Ибо сейчас сидел. Он давит в себе желание оглянуться. Коммунальщики знали свою работу, и сейчас о произошедшем напоминал только вытоптанный палисадник под заново застекленными окнами, да импровизированный цветочный алтарь с другой стороны дома, где раньше располагался офис Центра общественной безопасности.       — И? — напоминает о себе Сынен, когда пауза затягивается. Ибо моргает, его пальцы, поглаживающие по шейке мурчащий комочек на груди, замирают.       — И котенок оттуда, — поясняет Ибо, принимаясь аккуратно расстегивать пуховик сильней. — Я был там вчера… кошек наши пристроили раньше. М, да. Только эта мелкая сбежала.       Ибо не говорит о том, что всех пятерых кошек устраивала Лили. Старшие были приучены и к лотку, так что троих вообще взяли себе их бывшие сотоварищи, и только с этой малышкой возникла проблемка — она была совсем мелкой и ей нужно было много внимания. На которое сейчас ни у кого из них не было ни сил, ни времени, и она тупо сбежала.       — И куда ты с ней? — Сынен кажется искренне непонимающим, и Ибо криво усмехается.       — Думаю, ассоциируя себя с животным, я предпочту другую форму. Ты можешь… — Ибо осекается на пару мгновений, прикрывая глаза. — Ты можешь поднять ее к Чжань-гэ?       — Ты ебанутый. — Чо Сынен говорит это той же интонацией, какой обычно сообщает погоду на завтра или информацию о переносе собрания, и протягивает руки. — Давай сюда. Но если нас с ней спустят с лестницы…       Ибо улыбается так, как, кажется, улыбался лишь в прошлой жизни, вытряхивая цепляющуюся крохотными коготками малышку в подставленные руки:       — Он не спустит. Ну, котенка так точно, насчет тебя не уверен…       — Идиот. — Чо Сынен пытается подопнуть его и закатывает глаза. — Сам бы шел и мирился…       Улыбка стекает с лица Ибо, и он медленно качает головой.       — Мы наговорили друг другу достаточно. И пока я точно не буду знать, что его не подставлю…       — Да ясно все, — Сынен нервно передергивает плечами и хмуро добавляет: — Только ты же не думаешь, что это каким-то образом перечеркнет то, что вы встречались полгода?       Ван Ибо зябко обхватывает себя руками, вновь борясь с желанием оглянуться. Скоро по улицам побегут люди, время уже почти девять, и тусклое зимнее солнце оторвалось от крыш домов, но совсем не греет.       — Я решу это, — все же отвечает он и смотрит, как колыхаются на ветру вывешенные по детской площадке красные ковры. И медленно добавляет мысль, что формировалась в нем последние дни: — Пока я собираюсь до Лояна.       От звучания родного города даже так становится чуть легче дышать. Чо Сынен вздыхает, продолжая пригревать в руках котенка.       — Ты… вернешься?       Ибо поднимает голову, выискивая окна на третьем этаже. Они темнеют. И неудивительно, Сяо Чжань наверняка еще спит, устроился в постели или на диване. По крайней мере, Ибо на это надеется, вновь ощущая жгучий стыд за свой выбор.       — Понятно, — Чо Сынен улыбается краешком губ, во взгляде сквозит тревога. Ибо не знает, что там им сказал Сонджу, или почему Сынен оказался здесь, но он искренне благодарен за то, что не один.       — Спасибо, бро, — с чувством говорит Ибо, позволяя Сынену притянуть его к себе за шею, насколько позволяет возмущенная кошечка, и отстраняется, вновь накидывая капюшон.       Чо Сынен еще пару минут смотрит на поворот, за которым скрылась прямая спина друга, отчасти надеясь, что тот сейчас вернется. И только когда котенок в руках принимается отчаянно мяукать, пытаясь выбраться из ловушки рук, он осторожно перехватывает его и идет к чужому подъезду — проверять крепость нервов парня своего придурошного друга и мягкость подъездных лестниц, очевидно.       Новенькая форма ему шла. Сяо Чжань, правда, опять смеялся — дескать, вору все впору, но это не мешало Ибо сковывать его запястья своими пальцами, целуя наглые ускользающие губы. Сяо Чжань вообще любил смеяться. А Ибо был готов слушать эти божественные звуки всю жизнь, прерываясь, разве что, на не менее божественные стоны. Тепло от его рук согревало бок, обволакивало плечо, и только ногам почему-то было прохладно. Сяо Чжань снова рассмеялся, Ибо потянулся вперёд….       И больно ударился виском о стекло вагонного окна, просыпаясь. Ощущение потери оглушает настолько, что на глаза немедленно наворачиваются слезы. От теплой нежности не остаётся и следа, он крепче прижимает к боку рюкзак и поджимает подмерзшие ноги, старательно пялясь на пасмурные пейзажи за окном.       Сяо Чжань регулярно приходил к нему во снах. Будто мало было того, вчера к вечеру он ещё и отправил ему новогоднее поздравление в Вичате. Ибо чувствует себя последним говном, когда отвечает таким же кратким «Поздравляю». Он не пишет «скучаю», потому что это будет нечестно, но не удерживается от того, чтобы сохранить его новый момент. Его греет, что на фотке на столе стоят две исходящие паром кружки — его, зеленая, и красная Сяо Чжаня, а на диванной подушке, свернувшись, сопит бело-серый комочек.       Призрачная, как пар из кружек, надежда кусается пребольно. Пока плетется по знакомым улицам, стараясь держаться тихих мест, он окончательно решает: если за эту неделю его не повяжут, то он вернется к Чжань-гэ. С цветами, на коленях, с серенадами — плевать как, но он не будет больше так рисковать тем, что по-настоящему важно для него в жизни.       Скрытно подниматься по лестницам в родном доме для Ибо тоже новый опыт. И не сказать, чтоб особо радостный, но ему не хочется, чтоб мать видела его в таком виде, особенно учитывая то, что рана на руке какого-то гуя воспалилась, щеки впали, а хвост вообще превратился в попользованный ершик. Тихо открыв дверь, он прислушивается к тишине квартиры и, аккуратно стащив с себя чужой пуховик, опускает его у дверей.       — Я, конечно, могла бы сделать вид, что не видела, как ты крадешься по дому, как вор какой-то, но мне хочется послушать твою версию, прежде чем делать выводы.       Голос матери, к его стыду и досаде, настигает его у дверей ванной и застает врасплох. При мысли о том, как он выглядит в ее глазах, хочется позорно заскулить и сползти на пол, но он только неловко поворачивается в сторону кухни, пряча раненную руку за спину и понуро прижимая уши.       — Ма… — Он тянет это полуобреченно, полурадостно: как бы сильно ему не хотелось справиться со всем самостоятельно, по матери он соскучился.       — Уже больше восемнадцати лет как, а иногда до сих пор поражаюсь результату, — отзывается лучшая в его жизни женщина, упирая руки в бока и воинственно пуша хвост. — Сын, тебе везет, что дома пока нет отца и младших.       Облегчение явно высвечивается на его лице, потому что Ван Ю хмыкает многозначительно и кидает взгляд на старенькие часы на холодильнике:       — И у тебя не больше сорока минут, пока они не вернулись.       — Да, мэм, — Ибо вытягивается в струнку, отдавая честь здоровой рукой и, не слушая встревоженного окрика матери, все же проскальзывает в ванную.       Нормальный душ, впервые за неделю, вызывает дрожь во всем теле. Его натурально колотит под горячими струями воды так, что зубы стучат, и он под конец сдается, съезжая по стенке на дно ванной и обхватывая себя руками, утыкается носом в разбитые колени.       Соскрести себя с кафеля ванной выходит хорошо если через полчаса. Руку все же приходится показать матери, которая с тяжелым вздохом сперва вытаскивает аптечку, аккуратно раскрывая рану наново и обрабатывая ее, и только после отвешивает ему подзатыльник. Он, конечно, почти не ощущается после шва на руке, но Ибо все равно перехватывает ее руку, прижимаясь к ней щекой, и так их и застает вернувшийся отец.       — О, блудный сын, — Ван Цзебао, кажется, не сильно удивляется, проходит на кухню, сразу принимаясь разгружать принесенные пакеты и почти не обращая на них внимания. Ван Ибо благодарен, он успевает выпрямиться на месте, а мама присаживается за стол рядом и, подвинув к нему теплую тарелку с супом, жестом показывает, что все разговоры — позже. Их черед приходит, когда рядом с Ибо появляется кружка с чаем, а у мамы — небольшой стакан с водой. Ван Цзебао отходит к подоконнику, на котором разложен очередной движок чего-то и словно бы погружается в работу, но Ибо-то знает, что уши у него насторожены.       — Я все еще жду твою историю, — напоминает Ван Ю, блокируя и отодвигая от себя телефон.       Ибо обречённо вздыхает, помешивает чай ложечкой, глядя, как кружатся листья заварки.       И, неожиданно для себя, выдаёт все как есть. Сухо и коротко пересказывает события последних полутора месяцев, кратко комментируя их с учётом нового знания, и упорно смотрит чуть в сторону, где ползет по стене отблеск от редкого зимнего солнца. Он верит, что не увидит в них разочарования или злости, по крайней мере, не больше беспокойства за него. Но он достаточно разочарован и зол на себя сам.       После того как он пересказывает разговор с господином Ли и последовавшие события и, выдохнув, залпом опрокидывает в себя остывший чай, на кухне воцаряется тишина. За окном привычно шумит ветер и изредка подают голос птицы, перекрывая своими восклицаниями обычный гам человеческой суеты. В квартире отчётливо слышно, как тикает секундная стрелка старых, переехавших вместе с ними, часов. Ибо насчитывает 37 секунд, когда голос наконец подаёт отец. И решительно распрямляет плечи, переводя прямой взгляд на родителей.       — Я бы сказал, что предупреждал, но это никогда не работает, — Ван Цзебао продолжает протирать шестеренку и не поворачивается к ним лицом, отчего голос звучит словно бы гуще. — Надеюсь, ты понимаешь, что неси бомбу ты, тебя могло бы уже не быть. И более того, подорваться, как этот твой борец за справедливость, было бы куда милосерднее к себе и другим.       — Баобао! — мать со стуком ставит стакан на стол, оборачиваясь на спину отца, но Ибо ловит ее ладошку в свою и пожимает, виновато поджимая уши. Отец прав.       — Чин’ай, — Ибо редко слышал, как отец обращается к матери настолько нежно, и от повода неожиданно сильно першит в глотке. У вины острый привкус перца и запах слез Сяо Чжаня, Ибо облизывает губы и тоже смотрит на силуэт у окна. — Наш сын вырос. И я точно не тот, кто собирается подрезать ему крылья или с паническими воплями бегать вокруг, когда он попадает в сети.       — Пап. — Ибо задерживает дыхание, когда отец слегка горбится от звуков его голоса. Это неожиданно больно. — Я знаю, что ты предупреждал. И я понимаю, какие могли быть последствия… какие могут быть последствия, если меня повяжут. Но неужели вы никогда не хотели бы для нас другой жизни?       — Ты так и не понял, Ибо. — Ван Цзебао все же поворачивается к ним, оставляя железки, и тяжело опускает руки на колени. Табурет слегка скрипит под его движениями, но Ибо внимательно смотрит ему в лицо. — Мы бы хотели для вас лучшей жизни. Но мы не хотим, чтобы ваша жизнь строилась на чужой крови.       Ибо вспыхивает.       — Мы никого не убивали!       — Нет. — Обреченная ярость Ибо разбивается о спокойный тон отца и понимающее, слишком понимающее выражение его глаз. — Но если лавина, одним из первых камешков которой стал ты, вдруг сойдет, то в крови захлебнутся многие. Тебя не было, когда подобная лавина уже прокатилась по Поднебесной. И да, она изменила ландшафт. Но ничуть не изменила того, что на нем выросло вновь.       Они проговорили долго. Даже когда вернулись младшие, у которых были свои занятия, они продолжили разговор. Ибо мог понять, почему родители так настроены, тем более что он и сам видел эту правду. Но согласиться с бездействием?       — Сынок, я горжусь тем, что ты вырос смелым и неравнодушным. — Ван Цзебао привычно крутит на запястье старую цепь, которую давно таскает вместо браслетов. Мать ушла укладывать детей спать, а они с отцом остались на кухне у окна. Полумрак скрадывает черты комнаты, но ее тепло пробирается куда-то внутрь, как и отцовский тон. — Но одного этого недостаточно в мире теперь. Если ты хочешь помочь кому-то — научись сперва помогать себе. И уж тем более не вестись на красивые слова и великие идеи, кидаясь из крайности в крайность. Разве не этому мы учили вас?       Позже, растянувшись на мягкой постели и чувствуя, как ноет все тело, он пролистывал общие с Сяо Чжанем фотки, пока его не вырубило. Во сне ему снилась лавина, которая, тронувшись, сносила все на своем пути вниз, но по-прежнему не задевала тех, что, усмехаясь, сидели на самой верхушке и прикидывали, как построить новый мир взамен стертого. Сам Ван Ибо крепко держал за руку Сяо Чжаня, лежа животом на жестком камне, и смотрел в его полные понимания глаза над пылающей пропастью.       Он просыпается с привкусом гари и пепла на губах — младший братик решил устроить ему сюрприз и поджарил тосты. Ибо, конечно, не говорит ему, что от этого привкуса перед глазами проносятся завернутые в ткань тела, но проводит перед унитазом несколько долгих минут. Желудок крутит волнением, хотя причин все еще нет. Даже его телефон молчит, что уж говорить о чем-то еще. Но он все равно уходит из дома, остановившись в квартирке знакомых: мать, послушав-послушав отца, все равно поступает по своему.       Так что, когда мама звонит через пару дней, Ибо берет телефон уже вполне спокойно, без екнувшего сердца, скорее с радостью: даже прямое столкновение с полицией уже кажется лучше этого выматывающего ожидания и скуки, крутящихся на репите мыслей о том, что его казнь расстроит родителей, Сяо Чжаня, друзей, а бежать из страны — все равно почти то же самое, да и разве имеет он на это право? Сердце падает чуть позже, когда слегка встревоженно, но словно бы с надеждой, мать просит прийти домой.       — Здесь твой А-Чжань, — она говорит очень тихо, и Ибо вслушивается изо всех сил в фон при звуках родного имени. — Он с господином из управления. Сяо Чжань говорит, что это неофициально. Он… кажется, он правда хочет помочь. Ты приедешь?       «Ты доверяешь ему?» — повисает неозвученным молчанием в трубку. Ибо прокашливается, скользя взглядом по раскрашенным чужими детьми стенам.       — Да. Да, конечно, я буду минут через пятнадцать. — Он прикрывает глаза, вслушиваясь в гулкий стук собственного сердца, и тут же срывается в беспорядочное движение рук, ног и хвоста, пытаясь одновременно одеться, причесаться и найти кроссы.       Стоит открыть домашнюю дверь, и его встречают крик брата и теплый запах дома с едва уловимым шлейфом любимого его оттенка.       — Бо-гэ вернулся!       — Они на кухне, — на крик Хаосюаня выходит мать. Ибо треплет А-Сюаня по отросшим волосам, заставляя отлипнуть от себя. Тот смотрит большими глазами, полными слез, и Ибо проглатывает горечь, ухмыляясь ему уголком губ.       — Мама уже покорила их своей волшебной курочкой, Сюань-ди? — заговорщически шепчет он брату, присаживаясь на корточки и щекоча его под подбородком. Тот смешливо фыркает, пытаясь отстраниться от прикосновения, и активно кивает. — Значит, мне не о чем переживать.       — Нет, конечно. Твои Лего в надежных руках, если что, уж я смогу обеспечить им достойный уход!       Ибо на мгновение замирает, а потом хватается за сердце, будто сраженный таким коварством наповал, и под укоризненным материнским взглядом стягивает кроссы за задники.       — Так и знал, что ты это все только за Лего! — драматичным шепотом возвещает он и торопливо проходит по коридору к кухне.       Дверь за ним закрывается с тихим щелчком, но он слышит только биение сердца в ушах. Сяо Чжань стоит к нему спиной, сцепив руки в замок на пояснице. Его запах густой, полон эмоций, сшибает напрочь, и единственное, чего хочется — обхватить его всего и целиком, замотать хвостом и руками и больше ни-ког-да не отпускать. Ван Ибо сглатывает, пытаясь вернуться в реальность. Почему никто не предупреждал, что будет так?       — Здравствуйте.       Ибо с трудом отрывает взгляд от прямой спины Сяо Чжаня, и только сейчас замечает, что на месте отца сидит довольно непримечательный мужчина средних лет. Он затянут в пиджак, перед ним лежит папочка типично красного цвета, и желудок снова закручивается в тугой узел. — Присядьте, пожалуйста, и представьтесь.       — Ло Чжун, — предостерегающие нотки в незнакомо-отчужденном голосе Сяо Чжаня пускают мурашки и, неожиданно, возбуждают. Ибо с трудом давит скулеж и падает на свое обычное место, крепко обхватывая хвостом ножку стола. Выдыхает и решительно кивает, выпрямляясь и сцепляя руки перед собой. Он уже здесь, и постарается делать все правильно.       — Ван Ибо, фелин, гражданин КНР, 1997 года рождения.       — Род деятельности?       — Безработный, — это срывается с языка уже даже привычно. Он продолжает смотреть на спину Чжань-гэ, с трудом удерживаясь оттого, чтоб броситься к нему. Ему не нравится то, сколько тоски и неуверенности пробивается под его облегчением. Но господин Ло продолжает сыпать общими вопросами, и Ибо отвечает, пока не начинаются вопросы сложнее. И вот на втором таком Сяо Чжань наконец оборачивается, проходя к столу и занимая третий табурет.       — 27, 28 и 29 числа он был дома, болел, — Сяо Чжань улыбается вежливо, но на Ибо не смотрит, и тот чувствует себя наказанным.       — Это может подтвердить кто-то, кроме вас?       — Ну… мой отец?       — Господин Сяо, — Ибо с нарастающим недоумением смотрит, как Ло Чжун устало закатывает глаза, а Сяо Чжань с трудом сдерживает странную улыбку. Она ему не нравится, за нее отчего-то хочется покусать. Злая ирония вообще не в духе Чжань-гэ, разве нет? И если это не так, то сколько же они друг о друге не знают?       И насколько же, на самом деле, Ибо хочется, чтобы у них ещё была возможность узнать. Отец говорил об этом?       — Простите, — Сяо Чжань, тем временем, искренне извиняется и трет неловко шею. — Ну, я думаю, друзья Ибо смогут подтвердить, ведь так?       — Говорят, он был на тренировке 26 и… — Мужчина сверяется с документами и кивает, не отрывая от бумаг взгляда. — Да, точно, 30 числа.       — Дада, — Сяо Чжань находится в замешательстве всего секунду, и замечает это, кажется, только Ибо. — Этот умалишенный вообще готов танцевать круглые сутки, уже делает это как боженька, а все туда же — только из постели вылез и снова полы протирать.       Ибо с трудом удерживает невозмутимое выражение лица и жуткое желание пнуть кое-кому хорошенько, за все и сразу.       — Ага, помню, — впервые в тоне мужчины проскальзывает что-то живое, и Ибо неверяще переводит взгляд на него. До Чжун усмехается ему едва-едва и кивает: — У меня сыну пять, так он все уши прожужжал жене о UNIQ и танцах пантеры, придется в этом месяце его на танцы отдавать.       — Приходите к Чжан Най, — немного ошалело бормочет Ибо в ответ, слишком пораженный подобным поворотом в разговоре. — У нее отличные учителя и результаты.       — Советуете? — Ло Чжун задумчиво кивает, черкая что-то на чистом листе и извиняющись кашляет. — Так, мы отвлеклись. Значит, с подтверждением проблем не будет. А 31 где были?       — Большую часть дома, — отвечает снова Сяо Чжань, пожимает плечами, словно это само собой разумеется и несколько неловко улыбается. — Ибо собирался к родителям, а потом ушел за подарком… ну, понимаете. Правда, решили первое встретить вместе, так что утром мне подарок от Ибо принес его друг, Чо Сынен.       Ибо уже не сводит глаз с Сяо Чжаня, шея которого слегка краснеет, и чувствует тянущую боль в груди. Пиздец американские горки, однако. И что там ему такого Сынен наговорил, что тот теперь так уверен?       — Что за подарок?       — Котенок, — вот тут Сяо Чжань и правда улыбается, и Ибо видит, как его тело чуть подаётся в его сторону, что разливает по венам чистую эйфорию. Может, неосознанно, но Сяо Чжань все же тянулся к нему, и это было большее, на что Ибо мог надеяться.       — Ясно, — Ло Чжун делает очередную пометку и откладывает ручку. Он окидывает их с Сяо Чжанем взглядом, который заставляет все шерстинки на теле Ибо приподняться.       До него доходит, что вот до этого разговор был чистой формальностью, и к сути они подобрались только теперь. Ло Чжун откашливается, поправляя воротник, и принимается доставать из папки бумаги, раскладывая их перед замершим Ибо. По спине бежит знакомый холодок адреналина, ведь он узнает многих: Дун Куая так точно, парочку его подчинённых, Генри. Да Ли и остальных нет, и это заставляет ощутить облегчение, но оно настолько мимолётное, что смывается волной страха, когда он видит фотку Лили.       — Прежде всего хочу напомнить, что это не пойдет никуда, — Ло Чжун постукивает пальцами по столу, Сяо Чжань слегка откидывается на спинку стула, скрещивая руки перед собой. Ибо кидает недоверчивый взгляд на Ло Чжуна и тот ещё раз кивает: — Официальная часть закончена, к вам никаких вопросов больше нет. Можете подписать показания, — он действительно пододвигает к Ибо заполненный ранее лист. Ибо недоверчиво хмурится, и Ло Чжун вдруг усмехается, обращаясь к Сяо Чжаню: — В вашей семье есть определённая тяга к людям с глазами дракона.       — Скажите это господину Лу, — Сяо Чжань вроде и возмущается, но все портит краска в уголках его глаз, и она же лучше любых слов убеждает Ибо, что все взаправду.       Он слегка небрежно расписывается, пытаясь поймать взгляд Чжань-гэ, но тот упорно смотрит в сторону. И причем тут драконы?       — В общем, как я и говорил, официально это все, — подводит итог господин Ло, пряча подписанную бумагу в папку и хлопает ладонью по столу. — Здесь — около полсотни изображений подозреваемых в множественных терактах. Так как за вас поручился господин Лу и принимая во внимание положительные отзывы нескольких уважаемых людей, а также показания Сяо Чжаня, к вам вопросов нет. Однако расследование продолжается. Погибли несколько десятков человек, более полсотни имеют ранения различной степени тяжести. Социальные последствия также нельзя опустить из внимания, поддерживаемое в течение почти двадцати лет равновесие между людьми и кемономими вновь нарушено.       Ло Чжун делает паузу, словно давая время обдумать. Ибо, в общем-то, это не нужно, он и так только об этом в последнее время и думает. Господин Ло вновь кивает и продолжает:       — Все нацелены на то, чтобы решить возникшие сложности наискорейшим образом, поэтому, если бы вы могли указать кого-то, кто вдруг когда-то пытался… связаться с вами, мы были бы благодарны. Разумеется, никаких личных встреч, в вашем случае все полностью анонимно.       Ибо кидает быстрый взгляд на Сяо Чжаня, но тот не подаёт никаких признаков заинтересованности. Тогда Ван Ибо наклоняется к фоткам ближе. Где-то в ноге от движения болезненно дёргается мышца, и он закусывает щеку, чтоб нервно не заржать: ещё немного, и начнёт и глаз дёргаться. Он рассматривает различные фото точно больше пяти минут, но его не торопят. Он не тянет время, уже давно решившийся, но на него давит призрачное ощущение ответственности. И эгоистично радует, что никого из тех, пекинских, кроме Генри и Лили на изображениях нет.       — Я видел нескольких из них, — наконец, он вытягивает руку над столом, указывая поочерёдно на фотки Дун Куая, парней, которые часто мотались с ним, слегка задерживает ладонь над изображением господина Ли и, наконец, опускает ее на изображение Лили. — Остальных точно видел… — он запинается, не зная, как обозначить разницу, и а итоге раздражённо дёргает плечом, — в нестандартных ситуациях, но эту девушку — в кафешке, она ухаживала за кошками.       Это единственное, что он может сделать для Лили, и он надеется, что этого будет достаточно. Про Генри он даже не заикается: смысла говорить о том, кто уже погиб, он не видит, а вот навредить себе и другим опасается. Но Ло Чжуна, кажется, волнует другое. Кинув быстрый взгляд на фотку Лили, тот сосредоточено кивает и вытягивает другую, с лицом господина Ли.       — Ты уверен, что видел его… в нестандартной ситуации? — мужчина смотрит на него остро и цепко, Ибо едва сдерживает желание поежиться, но ответить не успевает.       — Он обознался, — Сяо Чжань вновь подаёт голос, и Ибо невольно смотрит на него, не сразу осознавая смысл произнесенных им слов. И то, что Сяо Чжань чем-то очень, очень недоволен. — Разумеется, он не мог видеть именно его. Как бы они могли встретиться? Это же непростой человек, как бы их пути могли пересечься, верно?       — А господин Ван согласен с тем, что обознался? — мужчина не кажется удивлённым, скорее сосредоточенным. Ибо медленно переводит взгляд с него вновь на Сяо Чжаня, и тот коротко кивает ему. И по-прежнему не встречается взглядом, но уже как-то совсем по-другому, как-то хуже. Ибо не знает отчего, но ощущение свободного падения снова возвращается. И кажется очень знакомым…       — Конечно, — Ибо все же послушно кивает, стараясь отстраниться от эмоций. Ему понятно, что Сяо Чжань каким-то образом знает если не обо всем, то о многом, и нашел способ ему помочь. И хотя бы сейчас стоит спрятать хвост и зубы, вот только это плещется внутри стыдом снова.       — Что ж, тогда у нас больше вопросов нет, — Ло Чжун улыбается ему и поднимается из-за стола. — Сяо Чжань, ты останешься или со мной на вокзал?       На короткое мгновение Ибо почти верит, что Сяо Чжань останется. В папку прячутся фотки, она захлопывается с тонким звуком, и Сяо Чжань отрывисто качает головой.       — Вокзал, конечно. У меня ещё Орешек не кормлена.       Ибо не рискует податься к нему на глазах у господина Ло, который, к тому же, знает таинственного отца Сяо Чжаня, а спустя минуту оказывается поздно. Он отупело смотрит в спину уходящего Сяо Чжаня. В голове слабо укладывается то, что он просто приехал, просто сидел в квартире его родителей, просто выгораживал его перед следователем или кем там является этот хрен в пиджачке, а сейчас также просто одевается и уходит.       Даже не посмотрев ему в глаза. Почему-то вдруг вспоминается и последняя фотка Орешка (Чжань-гэ, серьезно, Орешек?!), и две парящие кружки. Дверь захлопывается за его спиной, в ушах на репите звучит давнее «Я всегда буду на твоей стороне».       И ведь помог, правда помог. Помог? И ушел, точно так же, как блядски ушел сам Ван Ибо! Если это месть, то Ибо ставит сотку — подобный ход действительно сносит подчистую. И это, блядь, нечестно!       — Такой жуткий, — мама слегка нервно улыбается, когда Ибо, вздрогнув, поворачивается к ней. Он уже забыл, что находится не один, и сейчас недоуменно вскидывает бровь. Несмотря на необоснованную злость, за Сяо Чжаня немедленно становится обидно. — Как хорошо, что ты не пошел на полицейского, да, А-Бо? А помнишь, муж, как он одно время этим грезил? Мы даже как-то думали отдать тебя в кадетку!       — Я помню, что документы нигде не приняли, — отстраненно откликается Ибо и встряхивает головой, кусая губы. Кажется, мама принимает это на счет давнего отказа, и огорченно вытягивает хвост в струнку.       — Ну, Бо-Бо, я начинаю думать, что к лучшему. Кем бы ты мог стать?       — Пф. Кем бы я ни хотел стать, пока что стал только подозреваемым. Да и где ты видела полицейского-кемономими? — Ибо хмуро хмыкает, отворачиваясь наконец от двери. В голове сплошной сумбур, от панического «бежать-бежать за ним» до «бежать-бежать из страны».       — Да ладно тебе, раз Сяо Чжань сказал, что все обойдется, то все обойдется, — Ван Ю ободряюще ему улыбается и ударяет поддых следующей фразой. — Ты явно можешь ему доверять.       Да. Он — может. А вот Сяо Чжань ему — нет. Поэтому и ушел так быстро, не так ли? И никаких попыток примириться не сделал. Потому что как вообще можно помириться с жалким лгуном?       — Обойдется. — Ибо нервно ерошит волосы, пытаясь проскользнуть мимо мамы, но та встревоженно смотрит на него. Отец, понимая, кажется, его состояние, пытается отвести ее в сторону, но мама отступает к кухне.       — Обязательно! И раз ты не проходишь официально, ты сможешь устроить жизнь…       Шум в ушах нарастает, как и представление того, как Сяо Чжань сейчас садится в машину и уезжает. Слова сносят фильтр, и Ибо выпаливает:       — И что? Устроить жизнь? Серьезно, мам? Может, на заводе? Вкалывать, как вы, света не видя, и ради чего? Как вы вообще нашли себе дела по душе, которые ещё и вписались в нормы?! Как можно было выбрать что-то подобное, чтобы потом медленно и бессмысленно угасать?       — Ван Ибо! Как ты разговариваешь? — Ван Цзебао дергает хвостом, хмурясь.       — Но я же прав, — тише, но не менее уверенно, повторяет он. — Мы продолжаем гнить в этом дерьме.       На кухне устанавливается тишина. Слышно, как подтекает кран, и Ибо отстраненно думает, что надо бы его подтянуть.       — Иди к себе, — устало выдыхает Ван Цзебао, и кидает хмурый взгляд на вскинувшуюся Ван Ю. — Чин’ай, давайте все успокоимся.       Ибо проскальзывает в большую комнату, радуясь, что младших оставили в маленькой. Руки трясутся, как у наркомана, когда он вытряхивает из своего старого рюкзака всякую мелочевку и запихивает пару своих старых шмоток. Да похуй вообще, что на Сяо Чжаня, что на эти дурацкие попытки что-то доказать. Они с родителями явно живут в разных мирах! Устроить жизнь? Как будто бы это то единственное, что так важно! Он не хочет, блять, жить так!       Он вылетает в коридор и чуть не сносит собой миниатюрную фигурку сестренки. Она стоит, прижавшись к стене, закрывая рот руками, и стоит ему остановиться, как тут же кидается ему на шею. От нее шибает страхом и болью, которые окатывают волной, стирая весь гнев и оставляя после себя только растерянность.       — Спроси у мамы с папой, а кем хотели быть они, — тихо шепчет ему Сюань-мей на ухо, щекоча тонкие шерстинки дыханием, вжимаясь мокрым лицом ему в плечо, и тут же расцепляет свою хватку. Отворачивается и бросается обратно в комнату, проигнорировав встревоженное восклицание матери.       Ибо на мгновение замирает, балансируя на одной ноге, но тут же опускает на пол кроссовок, скидывает тот, что успел надеть в спешке и делает пару шагов к проему в кухню. Отец с матерью так и сидят на своих местах, только мать обвила талию мужа обеими руками и хвостом, и её плечи мелко подрагивают. «Плачет» — мгновенным осознанием проносится в голове. «Из-за меня» — плещется в груди раскаяньем. «Да когда ты уже научишься держать язык за зубами?» — блестит в поднятых глазах отца разочарованием.       — Мам, — Ван Ибо откашливается, скрывая сорвавшийся голос. — Пап, — пробует снова. — А вы… кем хотели стать вы?       Ван Ю оторвала лицо от плеча мужа при первых звуках его голоса, и теперь смотрела огромными заплаканными глазами. Ибо сглатывает. Он ведь уже большой. Самостоятельный. Может сам постоять за себя. Но разве родители хоть раз нападали на него?       Перед глазами проносятся мгновения, когда он выл на коленях отца, в очередной раз зализывая разбитые в кровь колени и подранные в драке уши. Как яростно шипел, пока мать обрабатывала ему все, даже незначительные, раны. Как убаюкивала его на руках, когда приходили первые результаты с международных конкурсов — двадцатые, семнадцатые, шестнадцатые места, казавшиеся непреодолимыми провалами между ним и большой сценой. Как сияли мать и отец, когда он принёс домой четырнадцатое место и приглашение на стажировку в Корею. Не гордостью сияли, а любовью к нему и верой в него! И как собирали, отдавая последние деньги на то, чтобы он мог осуществить мечту…       — Мам, пап. — Ибо подходит медленно и опускается на пол рядом с ними, вжимается лицом им в колени, обнимая. — Я правда не знаю, как будет правильно…       — Глупенький, — по ушам проходятся забытой лаской родные мамины руки. — Прости нас, что не уберегли, не помогли…       Ибо мотает головой, размазывая по ткани маминой юбки и отцовских спортивных брюк выступившие от дрожащего материнского голоса слёзы.       — Вы не обязаны. Вы же… всегда за нас. — Он сглатывает ком в горле и поднимает голову, заглядывая поочередно в родительские глаза. Отцов хвост мягко постукивает ему по плечу, и он тихонько усмехается, ловя, как когда-то в детстве, его в кулак. Совсем недавно так играться его хвостом любил Сяо Чжань… — Так кем вы бы хотели быть?       — Ну, у нас и теперь не худшие профессии, — мягко смеется мать, вытирая свои глаза. — Но когда была как ты, мечтала выставлять свои работы на художественных выставках.       Ибо удивлённо задирает бровь. Нет, он помнит, что она любит рисовать, но это было где-то… мимо него. А ведь и правда, она всегда рисовала. И в старой их квартире, когда у них не было денег на обои, именно она украшала его комнату рисунками из сказок.       — Мам. — Ибо качает головой, не зная, как выразить мысль, и, поймав её руки, прижимается к ним щекой. Прикрывает глаза. — Я бы так хотел подарить тебе собственную картинную галерею.       Такую, в какую его водил Сяо Чжань. Или ещё лучше: такую, в которой все картины были бы написаны Ван Ю. И, может быть, Чжанем — если бы он захотел выставляться рядом с фелинкой. Ибо тяжело сглатывает и покорно укладывает голову матери на колени, когда она, высвободив руки, мягко тянет его за уши вниз.       — Не нужно, — тихонько смеется Ван Ю. — Я по-прежнему беру заказы на рисунки в садиках и детских. Там, где они приносят больше всего счастья. А вот ваш папа когда-то мечтал быть военным лётчиком…       — Пап? — Ибо вновь поднимает удивленные глаза на родителей и слышит смущенное хмыканье Ван Цзебао. Его хвост принимается отстукивать лёгкий ритм по спинке дивана.       — Детские мечты, — пожимает плечами отец и с нежной улыбкой смотрит на жену. — Их я перерос, и надеялся, что и ты перерастёшь, встретив хорошую де… — Он закашливается, когда Ван Ю, будто невзначай, тычет его острым локтем в бок. — Хорошую пару, да, но это не так важно. Нет так нет, знаешь. Просто мне повезло в свое время понять, что гораздо больше я хочу помогать, чем вредить. Так что пожарный — не худшая профессия для жизни.       От его улыбки в уголках глаз образовываются морщинки, и Ибо зависает, раздумывая, а будет ли так же у Сяо Чжаня, когда он станет старше? Отводит взгляд от отца, смущённо кивая: всё же родители тоже не хотели быть там, где они есть сейчас. Был ли у них тогда другой выход? Наверное, да. Но у отца не было родителей, которые могли бы поддержать его, а у матери была младшая сестра и больные родители, которых самих нужно было поддерживать.       — Спасибо, ма, па, — тихо шепчет он, вновь глядя на них, прижавшихся друг к другу плечами и глядящими на него… с любовью? Несмотря на всё, что он натворил и наговорил. Так, может, не всё ещё потеряно? Он мягко тянется, снова укладываясь головой на их колени, и тихо мурчит — как когда-то в детстве, когда было можно так делать, не стесняясь. И только усмехается, когда мать вплетает в его волосы тонкую ладошку, подхватывая горловую мелодию, а сбоку подползает сонный, тёплый Сюань-ди, не понимающий происходящего, но всегда готовый поддержать любой кипиш. Ибо приобнимает и его, и Сюань-мей, замурлыкавшую у другого бока, а сверху их оплетает, защищая, пушистый хвост Ван Цзебао. Ван Ибо поднимает взгляд, встречаясь с серьёзным взглядом отца, и тоже вытягивает свой хвост вдоль его — в обещании поддержки и защиты.       — Па, — Ибо шмыгает носом и слегка неловко косится на мать. — А ты только цветами перед мамой извиняешься?       Отец пару секунд смотрит на него серьезно, но тут же откидывает голову назад, давясь знакомым смехом. Вот уж что не позволяет сомневаться в их родстве. Мама тоже тихо хихикает и грозит Ибо пальцем.       — Лучше всего — поцелуями, а где, сами разберетесь, — она лукаво улыбается, когда шепчет это, и кивает куда-то в сторону: — Возьми булочки, Чжань-Чжаню понравились, хотя он и старался держаться. И вообще, почему ты все еще тут?       — Вы лучшие, — благодарно выдыхает Ибо, подскакивая на месте. Младшенькие хохочут и, конечно, будут дразнить его ещё сотню лет, но это такие мелочи сейчас.       Чтобы добраться до вокзала, ему требуется не так уж много времени, но даже эти минуты превращаются в адову мешанину чувств. Он нервно дёргает ногой и сучит хвостом по коленям, выскакивает из такси чуть ли не на ходу, когда оно притормаживает у вокзала.       Расписание поездов до Пекина он знает наизусть, но все равно тревожно колет в сердце при мысли, что Сяо Чжань мог уехать как-то иначе. Шанс найти в такой толпе того единственного не такой уж большой, но Ибо почти верит в свою кошачью сущность, когда в третьем зале замечает родной свернувшийся силуэт, обнимающий рюкзак с парой подаренных им же аниме-значков. С одного из них улыбается ему ободряюще Тихиро, обнимающая Хаку, и Ибо решительно зовёт:       — Чжань-гэ!       — Ибо? — Сяо Чжань поднимает голову от коленей не сразу, но когда поднимает, выглядит в своём огромном пуховике таким маленьким и отчаявшимся, что Ибо чуть не падает ему в ноги. До него только доходит, что он тупо забыл даже цветы, и совет мамы о поцелуях уже не кажется таким уж странным.       — Гэ, — беспомощно повторяет он, когда Сяо Чжань резко встаёт, явно думая отправиться куда-то подальше. — Чжань-гэ! Постой же, — стоит тому сделать шаг прочь, и Ибо налетает на него и крепко обнимает поверх пуховика, утыкается ему носом в шею, жадно вдыхая родной запах. Он слегка горчит болью, но все так же чудесен.       — Что ты делаешь. — Сяо Чжань толкает его локтем, и Ибо коротко охает. Удар приходится по раненной руке, только-только начавшей заживать заново, так что Ван Ибо не успевает сдержать болезненную дрожь. Сяо Чжань замирает настороженно, кидая на него встревоженный взгляд. Бурчит что-то.       — А? — Ибо продолжает просто дышать. Ему могло бы стать смешно, что просто даже запах Чжань-гэ словно обладает обезболивающим действием, если бы не было так страшно.       — Что с рукой, говорю? — ворчаще повторяет Сяо Чжань и прикрывает глаза. — Отпусти уже, люди смотрят.       — Плевать.       — Ты опять? — голос Сяо Чжаня приобретает привычные тонкие нотки, и теперь Ибо почему-то отчетливо их слышит, как предвестников взрыва. Так что жалобно вздыхает ему в шею и нехотя отлипает, глядя грустно-грустно. — Щеночек… стой, ты реально сейчас помахал хвостом?!       — Прости меня, гэ-э, — Ибо хватает его рукав двумя пальцами и тянет обратно в угол на сиденья, и Сяо Чжань послушно идет за ним. Это заставляет Ибо подрагивать всем собой, и когда тот требовательно протягивает руку, покорно стягивает с раненной руки пуховик. Предплечье перебинтовано, и Ибо торопливо поясняет, не давая панике в глазах Сяо Чжаня перерасти во что-то большее: — Это просто царапина, серьезно, гэ. Зацепило слегка, и она просто воспалилась…       — Как у тебя все просто, — недовольно вздыхает Сяо Чжань, но больше не выглядит отстраненным — не подступиться. — Ты…       — Мне очень жаль, что я тебе не рассказал сразу, — выпаливает Ибо, судорожно захватывая больше воздуха. — Ты был прав, было глупо в это ввязываться. Но я не хотел… — «тебя расстраивать»? , «чтобы ты волновался»? , «тебя в это втягивать»? — тебя разочаровывать.       — Дурак. — Ибо не дышит, когда Сяо Чжань сам подается к нему, подсовывая руку под раненную и крепко обнимая его поперек туловища. И люди, конечно, снова смотрят, но что значат их взгляды по сравнению с тем, что Сяо Чжань сам, сам его обнял? — Как я мог быть разочарован твоей неукротимой волей и чувством справедливости?       — Я дурак. — Ибо соглашается, но улыбается ошалело, снова утыкаясь носом Сяо Чжаню в шею. Он действительно дурак, как он мог вообще думать о том, что кому-то из них может быть лучше по отдельности?       — Не иначе, как я тебя этим заразил, — Ибо слышит бледную усмешку в его голосе и слегка краснеет, понимая, что ляпнул вслух.       — Я хочу с тобой всегда, — честно признает он, на мгновение прижимаясь губами к бьющейся жилке.       — Да? А как же та девушка из кафе? — Сяо Чжань все же отстраняется и смотрит на него строго.       — Какая девушка? — а у Ибо в голове только глаза Сяо Чжаня и его губы с красивой точкой под нижней.       — Которую ты так выгораживал, — ядовито, но не очень уверенно, отвечает Сяо Чжань, и Ибо все же заставляет себя думать.       — Ты серьезно хочешь поговорить о левой девушке, а не о нас? — Ибо моргает пару раз, и снова охает, получив уже по здоровой руке.       — Нет, конечно. Мне… Знаешь, мне так стыдно за то, что я не нашел нужных слов и не смог найти вместе с тобой другие пути. Не понял, насколько для тебя это важно.       Ван Ибо вздыхает. По крайней мере, этот стыд они точно делят на двоих, о чем он тут же и сообщает, получая в ответ теплую застенчивую улыбку.       — Кажется, у нас много тем для разговоров, да?       — Да, — Ибо сияет и, оглянувшись, дергает его за рукав пальто: — Давай погуляем?       — Как же я могу отказаться, когда щеночек так виляет хвостиком, — Сяо Чжань смеется, прикрывая лицо ладонью, и Ибо смущенно хлопает его по плечу той самой непослушной конечностью, впервые радуясь тому, что она, такая, нравящаяся Чжань-гэ, у него есть.       Гулять они идут по вечернему городу. И это самое лучшее, что он только мог себе представить во вчерашнем пепельном мире. Крепко сжимая ладошку Сяо Чжаня в своей, он вдруг вспоминает лучинки-морщинки у отцовских глаз. Может быть, родители понимали что-то, что выше всего остального. Если у тебя есть кто-то, кто так крепко держит за руку, то отпустить его в этот мир действительно страшно. Но именно поэтому этот гребанный мир, в котором так много дерьма, стоит того, чтобы в нем жить и чтобы его беречь.       …— А все остальное ты, я так понимаю, знаешь, — Ибо вздыхает, останавливаясь у знакомого моста и удивленно моргая. Подумать только, они прошли за разговор несколько районов. Каменные гривы львов, которые когда-то были свидетелями того, как он пообещал принять себя и свои атрибуты, все так же невозмутимо смотрят, и Ибо, улыбнувшись, поворачивается к задумчивому Сяо Чжаню, показывает ему на них. — Гэ, я в прошлый раз не привел тебя сюда. Но… — он заминается, думая вдруг о том, стоит ли вообще о таком говорить, и дергает ухом: — В общем, помнишь свой рисунок? Я тогда таким злым был, у-ух, но твой рисунок вдруг показал мне меня. Я до того танцевал в основном скрывая уши, хвост, но после выкинул утягивающие заколки к хренам!       Он, выпустив ногу Сяо Чжаня из плена хвоста, взбегает на мост и раскидывает руки, поворачиваясь к Сяо Чжаню. Сяо Чжань подходит медленно, проводит ладошкой по гриве льва и смотрит в озаренные заходящим солнцем глубокие воды, куда показал Ибо.       — Ты говоришь, что трус, ведь не рассказал мне о… обо всем сразу. Но я тоже о многом умалчивал, потому что… наверное, тоже не хотел разочаровывать? — Сяо Чжань хватается за перила моста, и Ибо залипает на то, какими миниатюрными кажутся его руки по сравнению с перилами. Он осторожно кладёт свою ладонь рядом с рукой Чжаня, и смыкает пальцы вокруг красного дерева. Пальцы обхватывают перила в кольцо, и Ибо почему-то улыбается, чуть сдвигая руку и накрывая ладонь Сяо Чжаня своей. Сяо Чжань улыбается тоже и снова отворачивается к воде. — Я тогда сбежал в отель не от тебя, а от себя самого. В тот вечер Лу-Лу все же организовала нам всем встречу. Юй Бинь тоже был.       Ибо слегка сильнее сжимает руки на его ладони, больше ничем не выдавая эмоций. Сяо Чжань сглатывает.       — В общем-то, все прошло не так плохо, но это… как поднять грязь со дна. — Он проводит свободной рукой по лицу, прикрывая глаза. — Думаю, Юй Бинь мне раньше тоже немного нравился, но я… я не мог и подумать, что он был в меня влюблен. А когда он рассказал об этом после этих лет, я вдруг подумал, как могло бы все иначе сложиться, да? И мне так противно от себя стало. Что даже спустя это время… спустя все… первое, о чем я думаю — это как сложилась бы моя жизнь, а не то, как это все влияет на чужие.       — Гэ… — Ибо слегка хмурится, придвигаясь ближе, и Сяо Чжань резко поворачивает к нему голову.       — Видишь, я худший трус, — в его голосе столько обиды, что Ибо вздрагивает. «Я готов быть смелым, смелым за обоих, ведь мне рядом с тобой ничего не страшно», — думает Ибо, встречаясь с озаренными заходящим солнцем глазами. Цвета вишни. Но молчит, только обнимает крепче и ободряюще улыбается. Сяо Чжань улыбается тоже, хоть Ибо ничего не сказал, и придвигается ближе, откидывая голову ему на плечо.       — Я должен был рассказать тебе все еще тогда, в фонтанах. Или потом, в зале. Но тогда казалось, что время есть, и что нет необходимости знакомить тебя с матерью… не перебивай, — Сяо Чжань мягко бодает его головой в подбородок, чувствуя движение за спиной. — И с семьей. Мать… ты уже понял, что она ненавидит гомосексуалов? — в голосе Чжаня горькая усмешка, и Ибо крепче сжимает в руках тонкую талию, притискивая мужчину ещё ближе к себе. — Только мне исполнилось девять, отец ушёл из семьи.       Ван Ибо удивленно вздрагивает, пытаясь наклониться вперед и заглянуть в чужие глаза, но Сяо Чжань упрямо отворачивается, пихая локтем в бок:       — Подожди. Я не помню, как это всё началось. Отец в целом появлялся рядом с матерью редко, постоянно задерживался на работе, да и мать не слишком старалась с ним сближаться. Это всё я понял после, — Сяо Чжань откашливается. — После того, как случилось всё с Сюань Лу. Знаешь, я был таким придурком, а с ней повел себя ещё и как полный мудак, — он кривится в отвращении и позволяет Ибо развернуть себя, сразу же обнимая его за талию и утыкаясь носом в шею. Для этого ему приходится слегка склониться и опереться на перила, съезжая по ним ниже, но такие мелочи сейчас не заботят ни одного из них. — Сюань Лу единственная, кто знал тогда о том, что мой отец ушёл к мужчине. Я убегал к ней, когда мама… напивалась. Она тяжело перенесла произошедшее, и я буквально ненавидел и отца, и того, кто забрал его. Сейчас я понимаю, что папа был просто не способен больше выдерживать, и что он никогда не бросал нас… меня. Первый год мы с матерью и жили-то только благодаря его деньгам. А потом мать принялась активно доказывать, что она лучше.       Сяо Чжань замолчал, лениво водя руками по спине Ибо, изредка пытаясь поймать кружащийся вокруг них хвост. Ибо тоже молчал, расслабленно подсовывая хвост под тёплые ладони и пытаясь осознать только что услышанное.       Для него — кемономими, выросшего в большой семье, которая была средством выживания и местом силы, семья была неприкосновенна. И дело не в том, какого пола были её члены — сам сейчас в объятиях отнюдь не девушку держал. Суть была в том, что выбор был один и на всю жизнь. Тётя Мэй, потеряв мужа, не смогла смириться с этим и ушла следом. Так поступала не только она. Фелины и фелинки, кемономими — каждый из них выбирал пару один раз и навсегда, и после её смерти медленно угасали. Многие просто доживали свой век в одиночестве. Ибо передёрнул плечами, и Сяо Чжань тихо вздохнул ему в шею.       — И я тоже погнался за этим. Отец, когда мне исполнилось десять, попытался связаться со мной, но тогда я был жутко обижен, а затем стало поздно. Я старался быть лучшим во всём. Учёба? Я первый. Хор? Лучший. Волонтерство? Конечно же, я тоже шёл туда, — Сяо Чжань тихо хмыкает. — И я правда гордился этим. Мать, казалось, тоже. Когда нам было по семнадцать, мы с Лу-Лу поступили в Цинхуа, — Сяо Чжань судорожно выдыхает, сжимая в кулаках футболку на спине Ибо. — Познакомились с Юй Бинем и Чжоу Исюанем, с Лю Хайкуанем и остальными. Хайкуань уже тогда горел идеей создать такое место в городе, где каждый бы мог быть собой. На первом курсе все было очень насыщенно… а потом я стал замечать, что Лу-Лу начала отдаляться, но не придал особого значения. Она всегда была очень общительной, у неё было много подруг… и… через два года, в середине июня, сразу после защиты курсовых, во время вечеринки в честь двухлетия нашего проекта, я сделал ей предложение.       Ибо удивлённо дёргается, но Сяо Чжань держит крепко, и прикусывает резко его шею. Фелин покорно замирает, но его руки ловко ныряют вниз, сжимая ягодицы, и Чжань тихо хихикает, выпуская прикушенную кожу изо рта. Зализывает укус, и продолжает:       — Вот и Сюань Лу удивилась. Для меня всё было… определенным? Найти работу, переехать в съемную квартирку, получить первую зарплату и обзавестись женой. Всё правильно, по традиции. Мама всегда говорила, что Лу-Лу будет мне идеальной женой. — Сяо Чжань хихикает, глядя на офигевшее выражение на лице Ибо. — Да-да, Ван Ибо. А Сюань Лу, хоть и удивилась, попыталась как можно мягче объяснить, что не может выйти за меня замуж, что у неё есть любимый человек… и мне бы послушать, но я уперся. И неделю, как дурак, пытался доказать, что лучше меня быть не может. — Сяо Чжань морщится, отводя взгляд от Ибо и невидяще смотрит на скульптуру стража моста.       — Додоказывался, когда наткнулся на целующихся Мэн Цзыи и Лу-Лу. Они остались в кабинете после конца смены, я ждал Сюань Лу, поднялся, а там… — Он прикрыл глаза. — И я наговорил много гадостей. Оставил букет и ушёл. Сюань Лу потом пыталась поговорить со мной, Юй Бинь, Хайкуань… я отдалился от всех, а 25 июня отправился в наш клуб. Тогда всё и случилось. Сюань Лу не хотела оставлять Цзыи, но я надавил, позвав её в кафе неподалеку. Мы так ни к чему и не пришли, и когда Мэн Цзыи написала ей, она так побледнела, Бо-ди. А я понял, что она правда любит. Она убежала сразу, а я… не пошёл за ней. Просто остался сидеть в кафе до закрытия, нажираясь. И потом, когда узнал, что случилось с Мэн Цзыи… и что Юй Бинь больше не может ходить… Если бы я там был…       — То вполне возможно, ходить не смог бы уже ты. Или вообще бы уже ничего не смог, — прерывает его воспоминания Ибо, обхватывая большими ладонями за шею и заглядывает в глаза. — Ты не знал, что случилось.       — Но я мог бы спросить, — выдыхает Сяо Чжань, — мог не звать её в это дурацкое кафе. Мог бы не быть таким слепым уродом, который всё время жил лишь ради галочки…       — Мог бы, — пожимает плечами Ибо и фыркает. — Но и Сюань Лу могла сразу сказать тебе, в чем дело, а не мяться, опасаясь обидеть. Ты бы всё равно понял, рано или поздно. И если бы она попросила денег в долг — неужели бы ты не дал?       Ибо смотрит в его глаза пронзительно, настойчиво, и Сяо Чжаню страшно. Страшно ответить, ведь он не знает. Он помнит злость, которую испытал, увидев девушек вместе, но помнит и то, как напивался, пытаясь заглушить обиду за то, что оказался лучшим другом лишь на словах. Ведь каждый из них знал правду, а он…       — Не знаю. — Признается Сяо Чжань решительно, и замирает, ослепленный яркой улыбкой фелина.       — Что бы ты ни говорил, Чжань-гэ, — серьезно говорит Ибо. — Но ты никогда не оставляешь тех, кому нужна помощь, и всегда честно встречаешь проблемы лицом к лицу. Помнишь, как говорили великие? — Ибо выпускает Сяо Чжаня из объятий, гордо приосаниваясь: — Храбр не тот, кто не боится, а тот, кто побеждает свой страх!       На последних словах они засмеялись вместе, а Сяо Чжань весело фыркает, вновь поворачиваясь к реке и прижимаясь к нему спиной:       — А Аслан говорил, что, когда страшно, самое лучшее — повернуться лицом к опасности и чувствовать за своей спиной что-то тёплое и надёжное.       — Да? Кто этот Аслан? Ай, не бей, Чжань-гэ! Я готов прикрывать твою спину, тебе же нужно беречь её… Ай!       — Мелкий гремлин, — шипит Сяо Чжань, выворачиваясь из объятий и наступая на пятящегося и счастливо ржущего фелина. — И «Хроники Нарнии» ты посмотришь!       — Вместе с гэ — что угодно, — Ибо шепчет это в самые губы и, прижатый к перилам, закидывает руки своему парню на шею, углубляя поцелуй.       Ведь несмотря на то, что они оба придурки — они все еще придурки друг с другом.