Жасмин

      Он думал, что знает вкус ненависти? О нет. Удерживая в руках зареванную сестру, Ибо закусывает губы до крови, только бы сдержать рвущееся наружу — темное, яростное, страшное. Потому что сейчас он нужен здесь другим. Нужен испуганной младшенькой, которая, кстати, пока не объяснила, каким гуем ее сюда занесло. Он скользит рассеянным взглядом по комнате, в которой их заперли: небольшая клетушка, где-то три на три. У противоположной от двери стенки стоит металлическая кровать в побелке, с расправленным простецким матрасом. На нем и валялась Цзысюань, когда Ибо провели сюда. Сейчас уже понятно, что отпускать их никто бы не стал, и Ибо кривит губы на собственную наивность. Вера в людей умирала-умирала, а все никак не могла сдохнуть окончательно, только воняла и разлагалась. Цзысюань тихонько шмыгает носом, и он немного отстраняется, проводя руками по ее плечам.       — Что с тобой сделали? — выходит почти рычание, приходится закусить кончик языка. Металлический привкус во рту и боль отрезвляют мало, но хоть как-то. Пугать Цзысюань еще больше не хочется, да и злость нужно пронести дальше, не расплескать. Силы еще пригодятся.       — Н-ничего. — Ван Цзысюань почти шепчет, покорно позволяя себя ощупать.       Кожа и кости целы, да и взгляд не похож на взгляд сломленного, использованного человека. Скорее, очень испуганного. Ибо обхватывает лицо сестры ладонями — оно такое маленькое, что легко в них помещается.       — Они не… — он осекается, потому что выговорить не может. За себя ему никогда не было настолько страшно. Он — мужчина, он привык к тому, что нужно сражаться. Цзысюань — не должна к такому привыкать.       — Нет, Ибо, нет. Они… — она сглатывает, морщится. — Они только показывали. На других. Это… ты не представляешь, на что они еще способны. Они снимают, как убивают, и хвост… они отрубили ей даже хвост, чтобы сделать игрушку, Бо-гэ, — ее губы снова кривятся, глаза наполняются слезами, которые она пытается сдержать.       Ибо хмурится, сжимая зубы до боли.       — Тише, — он проводит ладонью по спутанным волосам, заставляя себя выдохнуть, и снова привлекает ее к себе. — Как они тебя поймали?       Цзысюань вздрагивает и зарывается носом ему в плечо, дышит в него тяжело и мокро. Виновато. Этот запах и эту позу Ибо прекрасно знает, но поверить не может.       — Хвостик?       Цзысюань вздрагивает снова, обвивая его руками за шею и прижимается сильнее, не давай ему отстраниться и посмотреть в глаза. Ибо неверяще замирает, уставившись в противоположную стену.       — Ты сама пришла? — он знает, что звучит слишком жестко, но поверить в это одновременно невозможно и очень легко. — О чем ты думала?       Он все же отлепляет ее от себя, поднимается на ноги, требовательно глядя на скрутившуюся в виноватую загогулинку Цзысюань. Та упрямо молчит.       — Ну?!       — О деньгах! — Цзысюань вскидывает голову, глядя на него с вызовом. Не будь ее глаза красными, нос распухшим, а хвост и уши — поникшими, Ибо, может, и разозлился бы. Но вся злость внутри точно не на нее. Он хмурится. — Ведь все всегда думают о них!       — Но не таким способом!       — А каким? — Цзысюань тоже повышает голос. — Как еще мне сделать, чтобы я не была обузой в вашем доме? Чтобы Сюань-ди и ты могли жить лучше?       — Блядь.       Он отворачивается от нее, начиная метаться по комнате. Хвост со свистом ударяется в стены, но этого мало. Он подскакивает к кровати, пинает ее. Ногу простреливает болью, так что кровать, перевернувшись, отправляется в стену. Следом в стену ударяет его кулак, и он бьет в нее снова и снова, раздраженно рыча. Потому что. Это так тупо. Ему — пройти через все остальное, поймать, наконец, свое счастье за хвост, а теперь все терять. Сестре — терять все, даже не приобретя. Он упирается лбом в стену с кровавыми отпечатками и стонет сквозь зубы. Злость сворачивается внутри, на смену ей накатывает безнадежность, и он разворачивается, прислоняясь спиной к стенке, съезжает по ней вниз.       — Ибо. Ибо, я не хотела… так. Прости.       Цзысюань не плачет больше, она медленно подходит к нему, и скатывается по стенке рядом. Он молча пододвигается ближе, переплетая их хвосты и прижимаясь плечом к плечу.Да и он сам… ничуть не лучше.       — Проехали. Хуйня…       — … случается.       Больше сказать нечего. Они усмехаются друг другу и снова переводят взгляды на дверь.       Та гремит не скоро. Они успевают задремать, прижавшись друг к другу на полу этой комнаты, благо, он не слишком холодный. Ван Ибо сквозь сон думает, как можно было бы выбраться отсюда, но воспоминания о пути в комнату подсказывают, что смысла рыпаться сейчас нет: четвертый этаж, заполненный народом. Даже если они смогут вскрыть дверь, вряд ли они успеют добежать даже до второго этажа. А из окна с Цзысюань он бежать не рискнет. Может, их попробуют перевезти? Нежелательно, конечно, но тогда появится шанс. От картин погонь и драк его отрывает скрип двери. Он только приоткрывает глаза, настороженно замирая. Цзысюань рядом с ним точно так же каменеет, даже дышать принимается, кажется, через раз. Что же ей такое показали?       — Вот, господин Хэ. Он тут с сестрой, — голос почти подобострастный, Ибо с трудом давит желание поморщиться. И вот это вот всего пару часов назад обещало познакомить его со своим членом? Там вообще есть, с чем?       Ван Ибо скользит глазами по ногам. Три пары, две заходят в комнату, одна, обутая в самую дорогую пару, остается снаружи. По краям двери явственно чувствуются еще двое — охранники, видимо.       — Надо же. Рад встрече, — Ибо вздрагивает. Этот голос он узнает сразу. Ему даже кажется, что и не было этого месяца, и только вчера он уворачивался от чужих рук и ножей. Шрам на предплечье неприятно тянет.       — О, вижу, ваш котенок меня узнал, — господин Хэ, бывший Ли-сан, подходит ближе и присаживается на корточки, издевательски улыбаясь. — Да и я тоже. Такой герой… за всех горой. Удачно я сегодня зашел. Знаешь, котенок… или лучше звать тебя Джон?.. господин Шэнь был очень, очень недоволен. Ты умудрился просеять своих тупых друзей сквозь сито «Кнута» так, что мы даже сперва не поняли. А ты ловко придумал.       Ибо молчит. Сомнений в том, что на нем отыграются, у него нет. Но за себя не страшно и не обидно. Страшно за Сюань-мэй… и обидно за Сяо Чжаня. Вот уж проблемную пару он себе выбрал.       — А мне из-за тебя влетело. Мой начальник посчитал, что мы должны были тебя прикончить там же. И он был прав! Но я всегда был удачлив, веришь? — Ли-сан больно вцепляется ему в ухо, заставляя задрать голову, и склоняется почти к самому лицу. — Шэнь Шэ любит ебать красивых послушных мальчиков. И ты сегодня будешь для него очень, очень послушным подарком, чтобы отработать свой гонор. И тогда вот она, — он поворачивает его голову к бледной Цзысюань, мышкой замершей на полу рядом, а потом снова заставляет смотреть на себя, — останется живой. И даже почти невредимой. А то здесь умеют укрощать. Понял меня?       Ибо с ненавистью смотрит на этого урода, но знает, что… согласится. Согласится танцевать, сосать, подставляться, да на что угодно, если это будет гарантией того, что в это время его Цзысюань не тронут.       — Нет! — Ибо дергается, сжимая руку Цзысюань, но та снова мотает головой: — Нет!       — Молчи, — шипит Ибо, сжимая пальцы еще крепче, наверняка делая больно, но показывать смелость сейчас совсем не то, что нужно. И он что, был таким же самонадеянным идиотом? И как Сяо Чжань, действительно, не приковал его никуда к батарее?       — Ты не должен!..       — Молчи!       — Мм, семейные разборки, — нехорошо ухмыляется Ли-сан, или как там его, и наконец выпускает его ухо, отступая на шаг. — Пожалуй, когда Шэнь Шэ закончит с тобой, я буду не прочь развлечься с вами обоими.       Ибо сжимает зубы, пока перед глазами расплываются красные круги — страх и ярость, смешиваясь, бурлят внутри лавой, и это она течет по венам, выжигая все.       — Что, уже представляешь, как приятно душить наглого кошака и трахать сжимающееся очко? — знакомый голос заставляет вздрогнуть, в безотчетной надежде вскидывая голову. Цзысюань рядом тоже вздрагивает, но Ибо смотрит на человека, который окидывает его небрежным взглядом и снова поворачивается к бывшему главе «Кнута».       — Симпатичный малый, правда? — гнусновато улыбается Ли-сан, поворачиваясь к Лэю. Оказывается, это ему принадлежит самая симпотная обувь, и Ибо сглатывает, снова пытаясь поймать его взгляд. Потому что, кажется, наивная вера в людей в нем до сих пор не сдохла.       Она только начинает раскладываться, вызывая за грудиной болезненные спазмы, когда тот, так и не взглянув на него больше, протягивает Ли-сану какие-то бумаги, показывая на часы, и быстро выходит наружу.       Облепиховый чай — это же не повод для знакомства.       Они снова остаются с сестрой, но повернуться к ней лицом сил нет, чтобы не показать, насколько он на самом деле разбит, словно неожиданная надежда лишила его последних сил.       Ван Ибо думал, что такой его первый раз будет с Сяо Чжанем. Глупо, так боялся, что ни разу не предложил ему себя вот так. А сейчас мысли о нем причиняют совсем другую боль. Он опять не справился, и вряд ли Сяо Чжань простит его после такого. А даже если простит он… Ибо трясет головой, и Цзысюань крепко вцепляется в его плечо. До него только сейчас доходит, что она шепчет ему что-то, приходится напрячься, чтобы разобрать.       — … не делай этого. Я сама, слышишь, я сама. Это я виновата, мне и расплачиваться. Что угодно, слышишь, я сделаю что угодно, они нас отпустят, но ты — не делай, не делай, не делай…       — Хвостик, — он толкает ее локтем в бок. — Заткнись.       — А? — она, бледнючая до синевы, смотрит на него глазами в пол-лица, непонимающе. Ибо вздыхает, заставляя себя собраться. Жалеть себя и свою задницу некогда. Подумаешь. Ему и не такие ценники выставляли. Здесь просто… такой, от которого не отказаться. Но кто сказал, что Ибо после не выставит свой счет? Он будет послушным. Пока это — гарантия безопасности для Цзысюань. Если ее тронут хоть пальцем, он найдет способ. Подчинится, чтобы позже сжать зубы на шее.       Время — очень странная субстанция, то тянучая, как расплавленная жвачка, налипшая на джинсы, то резкая, как острие бритвы. В полутемной комнате в Пекине, в доме Гунцзинь под номером 44 на четвертом этаже — да, Ибо оценил игру чисел — оно словно раздвоилось. Пока за дверью не послышались шаги, тянулось резиной, когда она распахнулась, ослепляя — схлопнулось мгновением. Ибо неловко поднялся на ноги, неотрывно глядя в лицо своему страху. Оно раздвоилось: два бугая окинули их с сестрой безразличным взглядом.       — Готовы? — мужик повыше, похожий гребнем на голове на попугая, шагнул внутрь.       Ибо молча кивнул, отцепляя от джинс побелевшие пальцы сестры.       — Она…       — Она с нами. Если рыпнешься — больно будет ей, — попугай пожимает плечами, кивая им на выход. Ибо стискивает пальцы Цзысюань в руке и тянет ее за собой.       Сердце бьется в горле, в ушах, заглушая звуки окружающего мира. Попугаистый ведет, а второй, формой напоминающий панду, идет чуть позади. Ибо начинает подташнивать, а Цзысюань, кажется, вот-вот свалится в обморок, запястье в его руке холодное и вялое.       Ибо старается незаметно оглядеться. Вокруг снуют люди: не слишком много, но достаточно, чтобы помешать. Кажется, готовятся к чему-то. В коридоре окон нет, только множество дверей, похожих на ту, в которую его впихнули днем. Сейчас, по ощущениям, уже ближе к ночи. Интересно, Сяо Чжаню сказали? Где Сынен? Что вообще происходит там, снаружи?       Они заходят в лифт. Ибо держит голову прямо, но взгляд упирает в пол. Вообще, это больше похоже на цех какого-то завода, и лифт явно грузовой. Но он точно помнит, что снаружи это — ничем не примечательная пятиэтажка, как общежития для рабочих. Цзысюань вздрагивает от движений их сопровождающих, и Ибо едва подавляет желание ее обнять: вот уж чего не стоит делать, так это показывать чувства. Хотя они ясны и так. Из лифта они окунаются в холод подземной парковки, и Ибо быстро оглядывается. Машин здесь много, они все какие-то однотипные, прилизанные. Если бы он был один…       Толчок в плечо заставляет его споткнуться, чуть не врезавшись в капот.       — В машину, — снова командует попугай, второй открывает им дверь, грубыми толчками запихивая в салон. Цзысюань, кажется, пытается сопротивляться: ее толкают сильнее и она почти падает на сиденье, вызывая смешки их конвоиров. Ибо сжимает зубы, помогая покрасневшей до слез сестре сесть, и снова напряженно пялится наружу, только теперь замечая охранный пост на выезде.       — Не глупите, — похожий на панду впервые подает голос, падая на противоположное сидение. Попугаистый садится на место водителя, и машина плавно трогается. А небольшой телевизор на боковой панели — включается, как и колонки, сразу ударяя по ушам громким стоном.       Цзысюань вскрикивает, зажимая уши и жмурясь, а Ибо замирает, хотя дыхание перехватывает. Ни смотреть, ни слушать желания нет, но он видит.       — Любите порно, детишки? — ухмыляется тем временем мужик на сиденье, вольготно откидываясь назад и раздвигая ноги. Ткань на пахе у него недвусмысленно натягивается, а совсем рядом с ней предупреждающе поблескивает металл пистолета. Ибо сглатывает, заставляя себя сидеть на месте. Чуть слева от него, кажется, бар с напитками, и если его вскрыть, сделать из бутыли розочку, то она прекрасно сможет вскрыть вены этому уроду. Он представляет себе это во всех подробностях, пока под крики какой-то несчастной с телека их конвоир себе дрочит. Желание убивать растет параллельно интенсивности криков и фрикций этого придурка — никак иначе к умственным способностям такого существа он относиться не может. Жаль, что когда его в детстве роняли, это было не с концами.       Доезжают они минут за двадцать. Значит, точка тоже в Пекине, что не может не радовать. Машина сперва притормаживает, словно перед воротами, затем проезжает еще немного. Цзысюань открывает глаза, и Ибо невольно чувствует за нее гордость: она все же берет себя в руки, и пусть остается такой же мертвенно-бледной, но теперь он уверен, что она сделает все, чтобы выжить.       — Надеюсь, вы поняли, что вас ждет при непослушании, — открывая перед ними двери, предупреждает попугаистый.       Ван Ибо сжимает зубы, помогая сестре спуститься на землю, и, удерживая над землей, шепчет ободряюще:       — Улица не прощает.       Цзысюань согласно прикрывает глаза, и Ибо чувствует мимолетное облегчение. Быстро оглядывается. Они в каком-то проулке, чистом, даже без мусорных бачков. Стены по обе стороны отделаны каким-то материалом под камень, хрен взберешься. Справа — тупик, слева проход загораживает машина. И это — шанс, но щелчок пистолета, который упирается ему в бок, заставляет замереть.       — Без глупостей. Вперед, — попугай почти волоком тащит Цзысюань, а Ибо подталкивает вперед второй конвоир. Ибо передергивает, но он послушно шагает, не отрывая взгляда от хвоста сестры. Ужас заставляет неметь губы и, почему-то, затылок. Телефон у него забрали еще там, на входе. Да и вряд ли он им бы помог. Сколько времени? Часов десять? Одиннадцать? Чо Сынен предупредил родителей? Сяо Чжаня? Они найдут их или хотя бы Цзысюань?       И когда, гуй раздери, Ибо стал надеяться на кого-то, а не себя?       В бок снова тычется оружие, и он послушно плетется в здание. Цзысюань впереди пару раз оглядывается, и это лучше дула пистолета напоминает: он не в том положении, чтобы рисковать.       По черному ходу их выводят к лестнице, там — на второй этаж и под конвоем же заводят в вычурную спальню. Окна полускрыты ниспадающими, тяжелыми даже на вид, портьерами, но Ибо наметанным взглядом отмечает привычные решетки, и еле подавляет вспышку раздражения. К ванной с санузлом их едва ли не подтаскивают.       — Мойтесь. Переодевайтесь, — попугай складывает руки на груди, замирая у двери, и Ибо реально опешивает. Оконце именно здесь оказывается не зарешеченным, но и пролезть в него — почти та же задачка, что пролезть в форточку. То есть задача почти невозможная для взрослого человека. Но под таким пристальным вниманием — невозможная и для фелина.       — Что, может, еще и в туалет при вас?       — Да. — Бугаи смотрят одинаково насмешливо, и абсурд ситуации заставляет его нервно хихикнуть. Цзысюань косится на него обеспокоенно, принимаясь успокаивающе поглаживать по руке, и приходится подавить истерический ржач. Только глаза закатывает, подталкивая сестру к туалету и поворачиваясь к ней спиной, загораживая ее собой. Конвоиры, благо, не настаивают на зрелищах — кажется, им даже становится скучно.       По такой же схеме в туалет идет сам Ибо, а потом они с Цзысюань по очереди быстро моются. Не то чтобы это сильно отличается от общих душевых в школах, пожалуй, тут даже лучше: меньше народу, чище. Так что Ибо даже слегка успокаивается, к тому же, он успевает глянуть в окно и оценить вид, несмотря на темень. Время уже точно около двенадцати. Они с Цзысюань маринуются уже почти шесть часов, за это время ребята могли бы что-то придумать. Или нет. Но об этом Ибо старается не думать, приглядываясь к зарешеченным окнам комнаты, пока торопливо одевается в какие-то совершенно стремные шмотки.       — Мы что, в борделе? — все же не выдерживает он, поднимая на уровень глаз полупрозрачный черный топ, то ли ситец, то ли какое похожее говно.       — Какая проницательная давалка, ты посмотри, — ухмыляется пандомордый, и Ибо едва не рвет ткань, так крепко сжимает ее в кулаках. — Угадал. Причем в элитном. Такому ободрышу, как ты, о таком еще молить надо было…       — Так он сейчас намолит, — ржет попугай, облизывая его взглядом. По коже невольно бегут мурашки, и дело не в холоде. — На коленях.       Ибо прикрывает глаза, рывком натягивая на себя это издевательство. Шаровары тоже полупрозрачные, Ибо предполагает, что к этому наряду наложницы императора должны прилагаться и украшения, но, видимо, ему не положено. А то вдруг вены вскроет, себе или клиенту, ага…       Цзысюань дают переодеться в нечто похожее, сверху им позволяется накинуть еще и полупрозрачную вуаль, и Ибо все же закатывает глаза. Это все настолько дико и похоже на стеб, что он даже бояться перестает. Почти. Потому что редкие взгляды их конвоиров, которые пожирают их глазами, очень даже реальны.       Ли-сан, или господин Хэ, хуй их разберет с их сраными псевдонимами, приходит, когда Ибо натягивает чешки и радуется, что ему не подсунули хотя бы какой-нибудь идиотский чепчик. Цзысюань выглядит слишком потрясающе. И это — обреченно-болезненное понимание, что ее в покое не оставят. Максимум, есть время, пока таинственный Шэнь не наиграется с ним, а если он предпочитает боль… то и того раньше. Потому что ничего, блять, болезненнее, чем издевательство над сестрой, быть не может.       — Уговор. — Ли-сан замирает в дверях, окидывая их столь откровенно похотливым взглядом, что Цзысюань невольно отшатывается ближе к Ибо. Тот сам с трудом удерживает безразличное выражение на лице, но в глазах, наверное, появляется что-то, потому что Ли-сан угрожающе хмурится и делает шаг вперед. — Не забудь: пока ты послушен, она — жива.       И, кажется, Ли-сан искренне уверен, что Ибо у него на крючке. Ибо сглатывает, опуская голову, и тихо щелкает по полу хвостом. Раз. Два. Три.       — Эй! — Цзысюань начинает падать. Попугай невольно делает шаг, чтобы поймать ее, закрывая обзор пандообразному, и Ибо единым движением рвется вперед, со всей дури впечатываясь Ли-сану под дыхалку. Тот хрипит, и Ибо обхватывает его за шею, со всей силы пеленая по рукам хвостом. Кажется, что-то трещит, все же Сяо Чжань был не очень далеко от правды, когда называл его оружием. Раньше, насколько Ибо знает, на конце хвоста часто носили еще и утяжелители. Он приставляет к глазу Ли-сана кончик найденной пилочки. Ибо понятия не имеет, откуда она взялась тут на полу, может, клиент ногти подтачивал, может, какая-то шлюха, но вот это — уже почти холодное оружие.       — Замереть! — он скорее шипит, чем говорит, и все действительно замирают на пару мгновений, в том числе и Цзысюань в руках попугая, тот же только перехватывает ее крепче, хватая за горло. Ибо поворачивает голову и почти на ухо шепчет Ли-сану: — Отпусти нас или умрешь.       От него пахнет страхом, и этот страх кисло-грязный. Ли-сан — из породы манипуляторов и дипломатов, которые легко сражаются чужими руками и рискуют чужими шкурами, но своя для них всегда дороже. Ибо тоже боится, потому что ему дороже шкурка сестры, и она сейчас в грязных лапах.       — Вам не уй…       — Если твой попугай сейчас сделает больно ей, больно будет тебе, — уже обычным тоном говорит Ибо, пристально глядя на руку, сжимающуюся на горле Цзысюань. — Подумай. Ты умрешь, как герой, а мы… можем и выжить, если хорошенько вылижем зад твоему боссу. Ну или сдохнем… но позже тебя.       Он намекающе покалывает кончиком пилочки то место, где у обычных людей обычно мешки с песком. Ли-сан в его руках сглатывает, и мелко-мелко трясет головой.       — Тогда скажи им, чтобы отпустили мою сестру.       — Делайте, — голос его пленника скорее похож на карканье. Попугай, сжав зубы так, что от натуги побелел лоб, выпускает Цзысюань из рук и толкает от себя. Ибо хмыкает.       — Быстро. Одежда.       Цзысюань послушно хватает одежду и отскакивает к окну, дергает штору и под ухмылки бугаев с отчаянием оглядывается на Ибо. Тот глазами показывает на дверь ванной, удерживая дернувшегося в руках Ли-сана.       — Тиш-ше, — снова шипит он. — Ты все еще можешь сдохнуть.       Цзысюань бросается к ванной, а у Ибо начинает стучать в висках. Бугаи переглядываются, делая шаг следом. Порыв свежего ветра обозначает, что окно открылось, но Цзысюань снова выглядывает из двери.       — Стоять, — рявкает Ибо, и вцепляется рукой в горло Ли-сана. — Еще один шаг или звук, и я клянусь… Хвостик! Ушла! Прятки!       Глаза Цзысюань расширяются, она смотрит на него буквально секунду, и все же захлопывает дверь. Сердце Ибо колотится, когда он тянет тяжело дышащего Ли-сана туда же, к двери.       — Сейчас мы с господином Ли зайдем туда. И пока он не позовет, вы не будете делать глупостей, так ведь?       Он считает удары сердца. Пятнадцать секунд. Двадцать. Тридцать. Со стороны ванной не раздается ни звука, и Ибо искренне верит, что у Сюань-мэй все получилось. А если Хвостик сможет свалить — она сможет и спрятаться. В прятках ее мог найти только Ибо. Иногда: где-то раза два из десяти. Сорок. Пятьдесят. Когда они еще жили там, за решетками, Хвостик была лучшей в этой игре, поэтому все награбленное всегда скидывали ей. Она была их тайником — в работе и на неприветливых улицах, и в магазинах. Мелкая, верткая, она обладала таким же даром, как Ибо — вскрывать замки и проскальзывать в самые закрытые помещения, не потревожив сигналки, как Чжуцзы — находить самых пьяных в любом клубе. И Ибо просто надеялся, что Хвостик не потеряла свой талант.       Дверь в комнату распахивается на минуте и тринадцати секундах, и Ибо замирает. Теперь трое на одного и надежды сигануть в окно уже почти нет. Хвост от напряжения дрожит, и Ибо знает, что Ли-сан эту дрожь уже почувствовал.       — Патовая ситуация, фелин, — тихо говорит попугай и ухмыляется. Ибо не успевает среагировать, когда Ли-сан дергает голову в бок, а в спину ему прилетает чем-то тяжелым. Он заваливается вперед, на мужчину в руках, мстительно сжимая хвост до хруста чужих костей, а потом его руки дергают в разные стороны, до обидного легко заламывая.       Ли-сан хрипит, оседая на руках пандообразного, и Ибо мстительно шипит, дергаясь в тщетных попытках вырваться. Попугай заносит перед его лицом кулак для удара, но замирает, словно о чем-то раздумывая, и хмыкает, кивая его новым конвоирам:       — За девчонкой пошлите, пусть хоть из-под земли достают. Этому руки в наручники и тащите к Шэнгу. Опишем ситуацию, пусть отыграется на нем. — И, наклонившись к лицу Ибо, мрачно, с тяжелым удовольствием, добавляет: — Ты попал, подстилка дранная. Шэнг любит послушных мальчиков, но еще больше он любит делать таковыми таких, как ты.       Ибо плюет ему в лицо и улыбается не менее мрачно, когда его, рывком подняв, тащат из комнаты.       В другой, не такой уж далекой, ему становится не до улыбок. Потому что все реально пиздец как стремно и страшно. Это помещение куда больше, и оно напоминает музей. Только вместо ископаемых древностей здесь какой-то ебанный набор расчлененки или логово людоеда, или хуй знает, что еще. Открыты всего несколько «экспонатов», штук десять — судя по драпировкам, их куда, куда больше, но и этого хватает, чтоб в животе стало пусто и холодно, а в голове — пусто и гулко.       — Какого хуя? — хрипит он, пока его приковывают к барной стойке почти посреди этого пиздеца. Ибо старается не смотреть на части тел, развешенные напротив, но это получается как-то против воли, тем более что одна из частей — это кончик хвоста. Либо лисы, либо… кемономими. Исполненный в виде ебанного украшения к анальной пробке, сука!       — У всех разные хобби, — раздается от двери, и Ибо переводит взгляд туда. Там стоит не очень высокий мужчина, уже в летах, может, сорок-сорок пять. Одет неброско, в руках — какая-то стремная тонкая палка с мочалкой на конце. Ибо видел такие в исторических кино, и ими обычно подгоняли лошадей. Ассоциации малоприятные. Улыбается тип тоже неприятно. — У кого-то всех спасать, у кого-то — таких спасателей коллекционировать… ну или их части.       Он смеется, а Ибо деревенеет. Голова кружится, он беспомощно смотрит за тем, как отступают его невозмутимые конвоиры. Те хоть не были ебнутыми… хотя, блять, были, но не настолько же!       — Меня зовут Шэнг, а тебя? — подходит ближе этот мужик, похлопывая своей плеткой по ладони.       Ибо молчит, настороженно изучая его исподлобья. Тот, кажется, и не ждет ответа, останавливается в паре шагов и склоняет голову набок, с явным удовольствием его разглядывая.       — Красивый, прав был Ли-сан. Ты обвел его вокруг пальца дважды. Хорошей игрушкой будешь, интересной… Молчишь? Ты ему два ребра своим отростком сломал.       Он делает непонятный знак пальцами, и к Ибо подскакивает попугай. Ибо чувствует мрачное удовлетворение от того, что он тоже боится своего ебанутого хозяина, но когда его хвост с силой вытягивают, дергается и шипит. Шэнг хмыкает, ступая ближе, и задумчиво проводит по вздыбленной шерсти ладонью.       — Длинный. Хороший. Как думаешь, насколько прочный?       Ответа опять не ждут. Ибо как в замедленной съемке смотрит за тем, как нога в тяжелом сапоге поднимается и резко опускается вниз. Боль острая, резкая, и прошивает все тело — от кончика хвоста до кончиков ушей. Он вскрикивает, дергая руками, и тут же вцепляется зубами в плечо, чтобы подавить крик. Руку в волосах он чувствует не сразу, но она настойчиво тянет голову вверх. Когда Ибо все же вскидывается, глядя сквозь навернувшиеся слезы, Шэнг улыбается.       — Ничего личного. Кость за кость, слышал?       Ибо молчит, тяжело дыша. Хвост сводит болезненной судорогой, челюсти — желанием поквитаться. Дышать выходит на счет. Шэнг хмыкает, задумчиво пропуская его волосы сквозь пальцы.       — Сестру твою скоро найдут. Или нашли. Я еще не слушал отчет, — довольно говорит он. — Молчишь? Что ж, раз так, то тебе явно стоит занять рот чем-то полезным… Эй, — он отворачивается к попугаю. — Растяните его на стойке.       Ибо шипит, яростно извиваясь. Но он — один, со скованными руками. Их — трое, и этот гребанный коллекционер. Он, кажется, искренне забавляется тем, как Ибо выкручивается из рук, и как его все равно раскладывают по поверхности. Ибо нихуя не смешно, его, кажется, начинает колотить дрожь — то ли от боли, то ли от страха. За это стыдно. Но это то, что стоит показывать под таким взглядом. Чтобы потом… каким бы он ни выжил… если он выживет вообще… уничтожить.       Пальцы скользят по бедру, и Ибо передергивает, но взгляда от лапающего его коллекционера он не отводит. Тот все улыбается, словно у него лицевой спазм.       — Такой отмороженный, — вдруг надувает тот губы, и, прищурившись, наклоняется к нему ближе. — Знаешь, что я с тобой сделаю? Сперва доведу до оргазма. Сквозь твою неприязнь, чтобы ты почувствовал себя грязным и расслабленным. Вы все такие… ломаетесь, но хотите. А потом трахну. Без смазки, чтобы наказать. Вы любите рыдать над незавидной судьбой и принимать наказание за наслаждение… Не реагируешь? Только на боль, да? А так?       Он сжимает его сосок, выкручивая с силой, Ибо морщится, но взгляда не отводит. Это уже дело принципа, то единственное, что осталось подвластным именно ему. Шэнг досадливо цыкает и вдруг выпрямляется, тянясь к его голове. Ибо дергается в сторону, но тот все равно вцепляется ему в ухо и все с той же улыбкой, склонившись к лицу, резко дергает из него кольцо. Это, блять, не менее больно, чем сломанный хвост.       Вскрик срывается с губ сам, к ним прижимается это уебище, а в следующий момент все вокруг гремит.       Ибо жмурится, в ушах звенит: то ли от криков, то ли от взрыва, пыль щекочет нос. А когда все же открывает глаза, по ним бьет свет. На потолке, оказывается, тоже есть лампы. Ибо отворачивает голову, закусывая губу, чтобы не застонать: хвостом дергать больно, ухом шевелить тоже. Но это того стоит.       — Ублюдки, — разъяренно шипит чувак с оружием. Ибо на вывернутых руках пытается приподняться со стойки, окидывая потрясенным взглядом поваленных на пол сутенеров. Люди в форме заполняют эту ебанную комнату, в которой Ибо распят на барной стойке.       — Вы вообще понимаете, с кем связались? — пронзительно верещит господин Шэнь, или Шэнг, хуев коллекционер, которому заломили руки. Ибо злорадно скалится, настороженно глядя на приближающегося начальника, видимо, этого рейда. Что ожидать от него, тоже неясно… но вряд ли будет хуже?       — А ты представляешь, с кем связался ты? — шипит этот мужик знакомым голосом и вдруг кивает на Ибо. — Красивый малый, правда? А я? — он срывает с головы шлем, трясет головой, позволяя ушам расправиться. Ибо давится вдохом.       Джексон же хищно улыбается, глядя на молча, как вытащенная рыба, хватающего ртом воздух мучителя Ибо.       — Твари, — верещит тот. — Какой идиот вообще пропустил в органы ушастую шлюху? Или думаешь запугаешь меня? Да вы только и способны, что послушно рот открывать да подставляться!       Еще один человек в форме размыкает наручники и помогает Ибо подняться на дрожащие ноги. Тело слушается с трудом, пережитый ужас накатывает волнами, но злость, наконец, находит выход. Ван Ибо сжимает кулаки, бледнея, и почти бросается вперед, когда стоящий в двух шагах от исходящего злобой, стоящего на коленях господина Шэня, вдруг делает большой шаг к нему. И резко пинает в плечо, опрокидывая на пол, стягивает с головы маску. Ибо ошеломленно выдыхает: смотреть на такого, с темным взглядом и ледяным выражением на лице Исина оказывается неожиданно стремно.       — Мой муж и не думает запугивать, — а вот хищная улыбка у него точно такая же. — Он просто всё ещё надеется что-то доказать таким уродам, как ты. А по мне, доказывать незачем… нет человека — нет проблемы.       — Вы не посмеете…       Под ногой Исина ломается кисть. Господин Шэнь бледнеет стремительно, беззвучно открывает рот, и только сипит болезненно, неверяще глядя снизу вверх. Ибо морщится, обхватывая себя руками и пытаясь побороть желание отвернуться. Убивать этот дрожащий комок уже не хочется, хочется скорее отмыться от ощущения чужих рук на теле. И к Чжань-гэ. Чтобы поцеловал, где болит, и больше никуда не отпустил. А еще… его словно окунает в холодную воду, и он бросается к Джексону, забивая на перепалку с этим недоколлекционером.       — Эй! Моя сестра, Цзысюань!       Джексон поворачивает к нему голову, окидывая странным взглядом, и фыркает:       — Уже рассказала о твоем геройстве. Надо отдать должное, смелая девчонка… в порядке она, не бледней, на попечении твоего сумасшедшего дружка. Чуть нос мне не сломал, з-защитничек…       Ибо выдыхает. Носы ломать любил Вэньхань, но что-то подсказывало, что в этот раз чужой привычкой воспользовался Чо Сынен. Он уже открывает рот, когда двери снова распахиваются.       — Что здесь происходит? — лицо господина Шэня внезапно наполняется надеждой, и Ибо с ужасом дёргается, поворачиваясь в ту сторону, а потому не успевает увидеть насмешки в глазах Ван Цзяэра. — Господин Шэнь?       — Господин Чэнь, — взвизгивает тот, дергаясь в захвате. — Прикажите этим недоумкам меня отпустить!       — Сожалею, но я не могу отдать столь… преступный приказ, — искусственно улыбается Чэнь Мэн. — Вы же понимаете… работа.       Мимо него вдруг проскальзывает тонкая фигура, и у Ибо от облегчения начинает кружиться голова.       — Ты в порядке? — лицо Сяо Чжаня в полутьме кажется фарфоровой маской: такое же бледное и застывшее.       — Гэгэ, — Ван Ибо подаётся вперёд и обнимает крепко, пытаясь побороть нарастающий звон в ушах, и из-за плеча Сяо Чжаня встречается с полным злобы взглядом Шэнга. Но ужаса уже нет. Тепло Сяо Чжаня изгоняет, кажется, даже боль.       — Ох, зачем так сразу, — внезапно улыбается тот, и Ибо аж передергивает от отвращения при виде лебезящего выражения, искусственной маской легшего на злобу.       — Господин Чэнь, господин Гу, сказали бы сразу, что у вас… родственные, можно сказать, интересы. Если мальчику интересны эксклюзивные товары, у нас таких множество, и гораздо лучше этого дикого невоспитанного кота. Например, его сестричка! Или если интересуют мальчики, то у нас есть даже кемономими с волчьими атрибутами, ему всего девять, конечно, но…       Он переводит взгляд с одного на другого, умудряясь выглядеть уверенным в себе, словно сидит на своем кресле в переговорной, а не стоит на коленях, баюкая сломанную руку. По массивному лицу стекают крупные капли пота, и Ибо отстраненно наблюдающий за ними, думает об оплывающем на солнце воске. Как-то Сяо Чжань показывал ему фигурки на ступенях, которые несли в себе глубокий смысл, Ибо тогда просто хотелось глубоко и надолго. Здесь же было интересно, если господин Шэнь оплывет весь, найдется ли там, внутри, хоть что-то помимо гнили и жажды денег?       — Какая же ты мразь, Шэ, — презрительно морщится Чэнь Мэн, прерывая поток предложений от господина Шэня. И до того, кажется, начинает доходить, что тут пощады не будет. Его лицо вновь принимает то самое выражение       — Да вы у меня все вот где будете, — шипит он, дергая сломанной и уже опухшей рукой. — Думаете, если заступитесь за парочку шлюховатых кемономимов, это что-то изменит? Это — бизнес, и даже если вы меня сейчас накроете, я скоро выйду, и мы вас…       — Уебища, — цедит Гу Синь, закатывая глаза, и поворачивается к сыну с его парнем. Улыбается еле заметно, глядя на то, как крепко держатся эти двое друг за друга, и как совершенно автоматически действует сын, загораживая своего фелина от потенциальной угрозы. Ах, ещё бы не забывал, что поворачиваться спиной к опасности не стоит… он встречается с горящими глазами Ван Ибо, пристально глядящим на него из-за спины сына, и усмехается. Впрочем, его спину есть кому прикрыть.       — Да вы знаете, что с вами сделают? Заботиться об этих животных? — снова визжит Шэнь Шэ, и Гу Синь вновь поворачивается к этим баранам.       — Животное здесь вы, — морщится брезгливо мужчина. — Хотя с животными такое дерьмо сравнивать — только их обижать…       — Да вы!..       — Да, мы. Уводите.       Ибо прикрывает глаза, держась за Сяо Чжаня, пока этих уродов пеленают. Господина Шэня, извергающего проклятия, утаскивают одним из первых. Сяо Чжань крепко обнимает Ибо, поглаживая по спине и мягко успокаивая дрожь.       — В колыбели таких давить надо, — Чэнь Мэн вытягивает из кармана пачку сигарет, зажимает одну в подрагивающих пальцах. Ибо отмечает, как морщится легонько отец Сяо Чжаня, но ничего не говорит на это, вместо этого аккуратно отряхивает полы его пиджака.       — Он мог вырасти иным, — вздыхает господин Гу, поглядывая за подчиненными, которые обходят зал. Ибо не знает, что в таких случаях делают, но, наверное, будут проводить какие-то анализы, чтобы узнать, где… чье. Тошнота накатывает резко, и Ибо снова жмется к Сяо Чжаню, пряча лицо у него в шее и глубоко вдыхая родной аромат. Боль из острой переходит в ноющую.       — Но сейчас это говно, — дёргает недовольно плечом Чэнь Мэн и косится на мужа. — Он мог вырасти другим. А мог вырасти и выбрать стать другим. Но он выбрал стать дерьмом, значит, и место его — в отходнике.       — Их надо кастрировать сразу, чтоб не размножались, — Ибо вздрагивает, когда над его целым ухом заговаривает Сяо Чжань, и немного отстраняется. Голос его незнакомо холодный, побелевшие губы крепко сжаты, всё лицо — заостренное и хищное.       — Сяо Чжань, — вздыхает господин Гу, а господин Чэнь неожиданно одобрительно ухмыляется.       — Поддерживаю, сынок, — Чэнь Мэн активно кивает. — И мир чище, и воздух свежее.       — Не забывайте, что вы не боги, чтоб решать это, — ворчит Гу Синь, подталкивая мужа и кивая детям на выход. Последним точно нужно к врачу. И психологу. А после — покушать. И, пожалуй, при этом сам Гу Синь точно нужнее, чем здесь. — Пресечь подобное — несомненно, но брать на себя ответственность…       — Теперь я точно верю, что он твой отец, — шепчет Сяо Чжаню на ухо Ибо, крепко сжимая его руку. Чжань молча сжимает его пальцы в ответ и, кажется, вздыхает с облегчением. По сторонам, когда идут за отцом Сяо Чжаня и его мужем, они не смотрят.       Первым делом Ибо рвется к сестре, но Сяо Чжань, увидевший кровь на ухе, загоняет его к врачам. Когда обнаруживается, что у Ибо еще и сломан кончик хвоста, у него становится такое выражение лица… Ибо с трудом удерживается от того, чтоб не встать на колени. Добровольно и осознанно. Или на колено, желательно с кольцом.       — Вряд ли жизнь с тобой будет спокойной, да? — словно прочитав его мысли, слабо усмехается Сяо Чжань после всех процедур. От обезболивающего у Ибо немного кружится голова, да и день простым не был, но спать не хочется. Адреналин до сих пор бьется где-то под ребрами. Ибо мотает головой, глядя на Сяо Чжаня исподлобья сквозь ниспадающую челку. Тот усмехается шире, потом начинает смеяться, поправляя ему повязку. — Ты похож на кота-бандита. Одно ухо торчит, другое в бинте, — и снова хихикает, притягивая Ибо к себе за бедра, до боли вцепляясь в них. Шепот на здоровое ухо почти болезненный стон. — Никогда так не делай больше.       — Чжань-гэ, я…       — Гэгэ! — Цзысюань приводит Сынен, она кидается к Ибо на шею, повисая и на плечах Сяо Чжаня. — Простите, простите меня.       — Ты что, снова ревешь? — обреченно спрашивает Ибо, одной рукой подхватывая сестру, другой продолжая удерживаться за Сяо Чжаня. Тот улыбается им, щуря подозрительно красные глаза. — Никогда бы не подумал, что моя мэймэй такая плакса.       — Да ты! — она бьет его в плечо острым кулачком, шмыгая носом. — А если бы они тебя убили?       — Такой вариант тоже был возможен, — кивает Ибо. Хватка Сяо Чжаня на его бедре становится почти болезненной, но иногда боль — то, что нужно. Поэтому он продолжает, тихо, но жестко: — А еще могли убить тебя. По дороге. В доме. В этом борделе. И остались бы от тебя ушки или хвостик. На память ублюдочному коллекционеру или мне, потому что твои останки домой я бы не повез. Маме и так хватило страха и боли, когда ее сестра вскрылась в ванне. А ты что творишь?       Губы Цзысюань дрожат, она отшатывается от них, упирая взгляд в грязь под ногами. Чо Сынен, кажется, хочет что-то сказать, но тоже закусывает губы, отводя взгляд, Сяо Чжань мягко сжимает предплечье Ибо в поддержку.       — Я… но ты… я просто хо-хотела… а ты вообще маму не вспоминаешь! У нее вчера день смерти был! Кто ее вспомнил?! — Цзысюань плачет, размазывая слезы по щекам, и Ибо тянется к ней, обнимая, несмотря на сопротивление. Та шипит, больно бьется в руках, и вина расцветает внутри снова.       — Тише, — он укачивает ее в руках, мысленно благодаря Сяо Чжань и Чо Сынена, которые отошли чуть в сторону, отвернувшись. — Цзысюань, слышишь? Я испугался за тебя. И я тоже бываю не прав. Поверишь, нет, но я впервые понял, почему мама так ругается, когда я ночью мотался в городе, и почему Чжань-гэ обещал меня в наруч… — Ибо запинается, потому что, кажется, наручники теперь у него навсегда будут ассоциироваться с полутемной комнатой, полной отрезанных рук и ног.       — Я не хотела. Я хотела… чтобы у нас был нормальный Чуньцзе, чтобы у тебя была своя танцевальная студия, чтобы Хаосюань смог учиться, и я… я не хочу быть учительницей, я актрисой быть хочу, не хочу больше мыть полы и кланяться… а они еще и Ву Яо убили, кажется!.. я ее не любила, и это она меня продала, но… не до смерти же… — Ибо понимает далеко не все, что шепчет Цзысюань, обнимая его. Но главное, что она жива и он тоже, и они, вроде как, помирились. Он оглядывается на Сяо Чжаня и улыбается искусанными губами. Все будет хорошо.       Чо Сынен уезжает вместе с Цзысюань, их подвозит водитель Чэнь Мэна, Ибо отдает ключи от их с Сяо Чжанем квартиры. Друг согласился посидеть с Сюань-мэй, пока Ибо с Сяо Чжанем сами не вернутся домой. Им же еще нужно дать показания, но когда Чэнь Мэн и Гу Синь останавливают машину, они оказываются у ресторана.       — Нам всем стоит поговорить, — поясняет Гу Синь на вопросительный взгляд Сяо Чжаня. — Можно было бы, конечно, завтра, но… хотелось бы прояснить все сразу. К тому же, после сна некоторые моменты могут смазаться, а протокол у Ибо все же взять стоит.       — Ли-сана… или как там его, господина Хэ, арестовали? — Ибо вспоминает о нем неожиданно, но уточнить кажется важным. Гу Синь хмыкает, скрывая улыбку.       — И не только его. Но давай сперва расскажешь, как было, ты, а после мы все опишем с начала. Думаю, ты заслужил от нас честности.       — Думаю, сперва он заслужил поужинать, — прерывает их Сяо Чжань, немигающе глядя на отца, и тот с новой улыбкой кивает. И, кажется, умиляется.       Ибо был не уверен, что после всего ему кусок в горло пролезет, но когда обоняние улавливает вкусный аромат, в животе урчит. В конце концов, уже почти три часа, а ел он только утром. Ничего мясного на столе нет — кажется, не у него одного теперь проблемы с восприятием мяса, но и такое вегетарианское застолье проходит хорошо. Ибо не замечает, как рассказывает об утре и сообщении на телефон. О том, как надолго застыл у кафе, не зная, куда бежать и что делать. Сяо Чжань не отвечал, да и не мог, Ван Хань был на совещании, о чем сообщил автоответчик. Чо Сынен, выслушав, помчался в полицию, вызванивая остальных UNIQ. А Ибо — на место встречи. О том, что было дальше, он старался говорить не так эмоционально, чувствуя хватку Сяо Чжаня на своих руках. Хвост приходилось держать ровно под стулом, и это тоже было отдельным мучением. На максимально кратком пересказе побега Цзысюань и том, как его притащили в ту комнату, Сяо Чжань, кажется, вообще перестает дышать, так что Ибо старается закруглиться, но Чэнь Мэн, как назло, именно тут принимается задавать уточняющие вопросы. Так что, когда это заканчивается, Ибо просто растекается по Сяо Чжаню, обнимая его руками за талию и прижимаясь здоровым ухом к его груди, где заполошно бьется волнующееся сердце.       — Сколько же дерьма в этом мире, — любимый голос рождается под ухом вибрацией.       — Хороших людей все же больше, — улыбается Чэнь Мэн, откидываясь на спинку дивана и притягивая Гу Синя к себе за плечи. Тот все это время конспектировал, кажется, их разговор, но сейчас откладывает планшет и тоже как-то расслабляется. — Просто они редко кричат о себе, делают свое дело, и всё. А зла меньше, вот оно и раздувается. А на деле — пуф.       — Хотелось бы верить… — тянет Ибо. Но прямо сейчас внутри очень тепло, и не только от горячего супа. Ведь Сяо Чжань сидит рядом, Чо Сынен присматривает за сестрой, UNIQ, по словам Чэнь Мэна, подняли на уши половину Пекина. Остальную просто перевернули. Чувствовать поддержку и доверять, как своим, оказывается невероятно. Но начинает тянуть в сон. Сяо Чжань рядом зевает, и Ибо срывается следом. Гу Синь со смехом утыкается лицом в плечо Чэнь Мэна, удерживающего на лице настолько невозмутимое выражение, что кажется, у него свело челюсти.       — Вот и верь. Потому что… — Чэнь Мэн вздыхает и трет лицо. — Может, этот разговор перенести на завтра?       Гу Синь задумчиво смотрит на них, и Сяо Чжань вдруг настораживается, толкая Ибо в плечо. Тот тоже встрепывается. Конечно, спать хочется, но не так чтоб сильно: режим он так и не восстановил после ночных смен, да и за январь успел выдрыхнуться так, что мог на этих запасах еще пару недель только кимарить.       — А о чем вы хотите поговорить? — уточняет он, потому что, кажется, основное они обсудили. Или что, сейчас им с Сяо Чжанем скажут, что обязательно надо предохраняться? Это вызывает улыбку, как и то, что Сяо Чжань рядом возится, подбираясь еще ближе. Кажется, не у него одни какие-то тревожные мысли. Чэнь Мэн и       Гу Синь снова переглядываются, словно смущенные, и Чэнь Мэн со вздохом кивает.       — Хорошо, давайте сейчас. Мне все равно домой ехать смысла уже нет, — он с отчетливой тоской смотрит на циферблат над столиком, показывающим пятый час утра. — Начну я, потому что тянется это все с меня же. Что вы знаете об арабской весне?       Ибо с недоумением приподнимает бровь, сонливость в который раз отступает под удивлением. Сяо Чжань слегка хмурится:       — А что именно нужно знать?       Чэнь Мэн фыркает:       — Да не знаете, и не надо. В 2010 были волнения в тех странах. У нас тоже к 2011 начали переживать: гайки в законах о кемономими то раскручивались, то закручивались, никто не знал, какое решение лучше, окончательно загнать в рамки или наоборот их снести. Вряд ли вас интересуют все подводные камни, но столкновения были и в таких кругах… — Чэнь Мэн морщится, машинально поглаживая Гу Синя по плечу. — Меня тогда как раз перевели в мой нынешний отдел по борьбе с терроризмом. Трясло всех, особенно когда в 2011 все же назрели волнения.       Он замолкает, глядя на блики в чайничке, и вдруг хмыкает:       — Тогда было даже страшно заказывать жасминовый чай, чтобы не решили, что ты так проявляешь протест.       — А? — Ибо, решивший как раз глотнуть чая из кружки Чжань-гэ — свой он выпил — невольно отстраняет ее от губ. Сяо Чжань же понятливо хмыкает.       — Жасминовая революция, — поясняет он Ибо почти на ухо, и тот фыркает. Кажется, его реакцией удивлены все, и он пожимает плечами.       — Я вспомнил… в Корее это просто звучит иначе. Я тогда там жил, а отец с матерью предпочитали не говорить со мной на эту тему. Да и некогда было… — он невольно улыбается, вспоминая те дни. Да, было сложно, иногда не было сил даже дойти после насыщенного дня до душа, порой не получалось с утра встать с постели, так болели натруженные мышцы. Но там он, по крайней мере, шел к мечте и верил, что она исполнится. Тогда был смысл.       — Да-да, твоя Корея, — как-то непонятно усмехается Гу Синь, и Чэнь Мэн кивает тоже.       — В общем, жасмин тогда стал символом восставших за свободу и права кемономими. Не пойми неправильно, я тоже был в лагере тех, кто за положительные перемены. Но происходящее только усугубило кризис. Некоторые головы полетели, крен пошел на очередное закручивание гаек. И тогда была выдвинута концепция развития поддержки кемономими. Только начался 2012 год, индустрия развлечений все так же набирала ход, в Европе начали выпуск либеральных фильмов, где снимаются все расы. Наши задумались.       Чэнь Мэн задумывается тоже, постукивая пальцами по плечу Гу Синя, Ибо нетерпеливо ерзает. В 2012 году ему пришлось вернуться из Кореи. Сейчас это было просто фактом, а тогда казалось чуть ли не концом жизни.       — Не буду грузить историей, — усмехается Чэнь Мэн, видя его нетерпение и то, что Сяо Чжань съехал ему на плечо, глядя уже оттуда. Скажу только, что в 2012 концепция окончательно оформилась — было решено привлекать кемономими в разные индустрии по квотам. Тогда же отделу развития было поручено разработать план по введению кемономими в общество. Официально это, конечно, нигде не звучало, инструкции получили только руководства университетов и медиа. В Пекине распоряжения получили три университета — Цинхуа, Танцевальная академия и киноакадемия. — Чэнь Мэн усмехается на то, как озарено приоткрывается рот Ван Ибо. — Да, в Танцевальной академии поручение было на Ван Ханя. У него дочь кемономими, от фелинки, и отдел развития посчитал, что личная заинтересованность в таком деле — хорошее подспорье.       Ибо хмыкает, уважительно кивая, и вспоминает слова Ван Ханя, что у него в этом личный интерес. Вот уж точно, куда личнее. Сяо Чжань рядом ерзает, но молчит.       — Он же предложил организовать смешанные бойзбенды. Сперва идея казалась сумасшедшей, но на волне популярности корейских групп, наши прислушались. Из твоего народа много талантливых, однако тех, кто подошел бы по критериям, было выбрано всего семеро. Под каждого из них были подобраны свои группы, которые успешно тренировались под присмотром опытных наставников. Потом это было делом техники. Почему я говорю это сейчас?       Ибо невольно кивает, потому что этот вопрос — то, что его волнует. Да и Сяо Чжаня тоже, судя по тому, что тот тоже стряхнул дрему и блестит с плеча Ибо глазами. Чэнь Мэн переглядывается с улыбающимся Гу Синем, похожим от этого на западного Санта-Клауса перед вручением подарка, и Ибо нетерпеливо дергает хвостом. Потом дергается сам, шипя сквозь губы, и Сяо Чжань аккуратно тянет его пострадавшую конечность из-под стула к себе на колени. Так действительно становится чуть легче, и Ибо снова сосредотачивается на разговоре.       — Ван Хань заинтересовался тобой еще на отборочных 2013-го, однако в том году были выборы, да и ты был слишком мелким. А потом… Рисунок, всколыхнувший общественность, донес до медиа-пространства необходимость перемен и заинтересовал отдел развития.       — Но уже были группы… зачем был нужен я?       — Мм. Прости, но тебя в плане и не было. Ты засветил лицо на картине, жасмин мог быть использован как символ… К тому же ты был младше, в универ поступить мог только на следующий год. Можно было бы заключить с тобой контракт, но прошлое с Кореей могло вызвать негативный отклик. Так что ты не должен был получать подобных условий, но… — Чэнь Мэн поджал губы и, оглянувшись на Гу Синя, ласково фыркнул. — Но Гу Синь попросил это дело, когда оказалось, что рисунок был создан его сыном. Чо Сынен в свою очередь обратился с просьбой к Ван Ханю, и так заинтересованному твоим талантом, и так вы с UNIQ оказались восьмой группой. О которой, право слово, мы и не думали особо в таком контексте, пока вы не прогремели со своими выступлениями в прошлом августе, а потом не вляпались в хейт.       — То есть… — Ибо хмурится, заставляя сонный мозг работать, машинально потирается щекой о макушку Чжань-гэ. — Наша группа — она была как запасной аэродром?       Чэнь Мэну явно нравится подобное сравнение, так как он басисто хохочет, откидывая голову назад. Гу Синь тоже улыбается, покачивая головой, и толкает мужа в бок.       — Вроде того. Но самое интересное началось, когда тебя исключили. Не то чтобы исключение студентов, а тем более кемономими, является редкостью, — тот снова смеется, — но ты уже заинтересовал нескольких людей, и мало того, поступив на совсем другую специальность, все равно умудрился заручиться поддержкой Ван Ханя и был записан как вольный слушатель. А тут — исключение, причем в середине учебного триместра. Так обычно не поступают, проще отчислить в конце года. С того момента все и завертелось. Особого труда найти детали произошедшего не потребовалось, брат той девушки был даже рад, что есть возможность ее спрятать. Ты, наверное, не знал, но подобный случай у Су Гао был не первым. Тогда же Ван Хань подкинул Хань Гэну идею о вашей с UNIQ группе. Вообще планировалось, что ты останешься там.       — Но ты умудрился напиться в «16 mm» и сбежать из рук его двух охламонов… — хмыкает Гу Синь, доливая чай себе и Чэнь Мэну.       Ибо некстати думает, а как их звать-то? Для Сяо Чжаня Гу Синь — отец, а Чэнь Мэн тогда, что, отчим? Второй родитель? Он трясет головой, вот до чего бессонная ночь на фоне стресса с людьми и фелинами делает…       — Ван Цзяэр и до этого рассказывал о талантливом парнишке, которого можно прибрать к рукам, но имен не называл. Это после того, как ты сбежал с одним из, как оказалось, тех, кого мы отслеживали, информация дошла до меня и до Гу Синя. Но мы, к сожалению, недооценили твою тягу влипать в неприятности, так что звонок Сяо Чжаня был очень кстати, хоть и довольно… неожиданный. Но очень желанный, — Чэнь Мэн смотрит на сына своего мужа, и Сяо Чжань несмело улыбается. Ибо мягко сжимает его колено под столом, поддерживая.       — Да, я все еще не сказал тебе спасибо за сына, — Гу Синь переключает внимание на себя, когда складывает руки перед собой. — Спасибо.       — Да что вы, — Ибо чуть не подскакивает с места, поддерживая мужчину под локти и беспомощно оглядываясь на посмеивающегося Чэнь Мэна и такого же смущенного, как он сам, Сяо Чжаня.       — Это важно, — не соглашается Гу Синь и кидает быстрый взгляд на Сяо Чжаня. — Я должен был еще раньше сделать первый шаг, но благодаря тебе первым его сделал мой сын.       — Ага, а потом нам пришлось срочно организовывать тебе собственного неофициального следователя. Тогда и так переполох был… — Чэнь Мэн невесело усмехается. — Инцидент 1227 прочно войдет в позорную историю страны.       — По крайней мере, это сдвинуло дело с мертвой точки, — Гу Синь кладет изящную ладошку на плечо мужа, и тот, явно неосознанно, трется о нее щекой. У Ван Ибо от вида этого странным образом стягивает все внутри, настолько по-семейному теплыми они смотрятся, а в следующий момент обдает жаром: Сяо Чжань приобнимает его за руку и прижимается к нему теплым боком. Гу Синь и Чэнь Мэн окидывают их понимающими взглядами.       — Мне кажется, это очень жесткий повод сдвига, — тихо говорит Сяо Чжань, и его отец кивает.       — Несомненно. Но те же горы тоже появляются только в результате столкновения тектонических плит. Жестоко, но неизбежно. Было бы желательно обойтись без жертв, но… не вышло. Так что ставка была сделана на тебя. На вашу группу, на самом деле. И, как видишь, мы не прогадали — вы с Сяо Чжанем набираете популярность, становитесь жестом возможного мира.       — А как это связано с Су Гао и… и тем, что произошло сегодня?       — А ты знал, что добро спасет мир? — Гу Синь улыбается, а вот Чэнь Мэн явно с ним не согласен, потому что раздраженно морщится:       — Да нихера не связано, просто если хвост вечно притягивает неприятности, то… Ну ладно, тебе написал доброжелатель и ты полез сестру спасать. Но мог бы набрать даже меня, если уж Сяо Чжань трубку не мог взять. Но не-ет, ты написал другу и пропал с радаров. Ты же понимаешь, как тебе повезло? Твоей сестре — что ты тогда помог сестре этого паренька, что мы его на слежку поставили. А тебе — что тебя узнал один из уродов Су. Его племянник, тот самый, которого ты побил, в свое время хорошенько по тебе прошелся, так что, услышав твое имя, тот среагировал, и тебя не успели пустить в расход. Ну и что Исин так вовремя проходил там…       Гу Синь тоже кивает, на его лице уже и тени веселья нет. Ибо впервые думает о том, какая бездна опыта между ними и чем же, на самом деле, она может быть заполнена. Сяо Чжань, кажется, думает о том же, потому что выпрямляется рядом, тоже становясь старше.       — Ты должен понимать, что эти совпадения — чистое везение, и если бы тобой не заинтересовался Шэн Шэ, да так, чтоб посмотреть лично, мы вытащили бы тебя только после. И не факт, что живого. — Гу Синь смотрит грустно, но непреклонно, и Ибо медленно кивает.       — Хватит, — Сяо Чжань, бледный до синевы, оборачивает вокруг Ибо руки, его потряхивает. Ибо торопливо обнимает в ответ, кидая сердитый взгляд на сидящих напротив мужчин: могли бы выловить и пояснить это ему, а не так.       — Прости, Чжань-Чжань, но это правда. Мы бы не могли сорвать операцию. — Гу Синь вздыхает вполне искренне. — Исин и Джексон работали по этому направлению с 2012. Рисковать тремя годами тщательной проработки ради одного…       — Прекрати, — Сяо Чжань кривит губы и принимается потирать висок, прикрывая глаза, Ибо с тревогой смотрит в любимое лицо, замечая, какое оно серое и осунувшееся. Вина колет снова. — Я прекрасно помню твои приоритеты еще с детства.       Ибо замирает, лихорадочно придумывая, как бы увести тему в более безопасное русло, но Гу Синь, кажется, не злится, просто смотрит на сына бесконечно тоскливо.       — Вы должны понимать, что теперь на вас лежит ответственность не только за себя, — вздыхает Чэнь Мэн, обеспокоенно глядя на мужа. Тот поджимает губы и тянется к бутылке вина, до сих пор стоящей непочатой.       — Это намек на то, что Ибо теперь прямой путь в бойзбенд и звезды? — Сяо Чжань вдруг насупливается, а Ибо хмурится, понимая, что как-то проебал момент, когда перестал понимать происходящее. Может, уснул? — Я, блин, инсту вел не для этого… всего…       — Извини, сынок, — Чэнь Мэн усмехается и пожимает плечами. — Рожденный летать ходить не обязан.       — Бойзбенд? — все же встревает он, поглядывая на бокал в руках Гу Синя. Он, так-то, не любитель выпивки, но сейчас глотнуть хочется. И уснуть.       — Да, — Чэнь Мэн кивает, рассматривая его оценивающе. — Как мы и говорили, вы с UNIQ оказались хорошим… «запасным аэродромом».       — И все же, почему мы? — Ибо поводит плечами, крепче цепляясь за хмурого Сяо Чжаня. — Вы сказали, что были созданы семь групп.       — Были организованы. Три в Шанхае, две в Пекине, одна в Чунцине и одна в Гонконге. Вот только ни в одной из них ни кемономими — а среди них есть и фелины, и даже один канид — не влипали в такие истории. Трое отсеялись в ходе отбора, еще один ушел сам. Оставшиеся три группы… они способны следовать. Но повести за собой они не смогут.       Ибо недоверчиво покачивает головой, да и Сяо Чжань скептически вскидывает брови.       — Предположим. И что дальше?       — А дальше… — Чэнь Мэн усмехается и переглядывается таинственно с Гу Синем. — Думаю, Yuehua Entertainment через месяц-другой дозреют. Хань Гэн, насколько я знаю, отзывался о вашей группе настолько лестно, что устоять они просто не смогут. И там местная звезда, вроде бы, тоже за тебя словечко замолвил…       Ибо молча смотрит на людей, которые, явно ведя какую-то свою игру, предлагают ему весь мир, такой, что только в мечтах и рисовался. Заниматься любимым делом, иметь силу и власть управлять собственной жизнью. Покорять вершины, которые раньше не мог даже видеть. Конечно, это будет не просто, и даже для того, чтобы начать действительно что-то значить, чтобы с ним начали считаться, придется приложить много усилий. Вот так вызов!       — Я подумаю, — он кивает, Сяо Чжань ободряюще сжимает его колено. Ибо поворачивается к нему, пытаясь понять, чего ожидает от него этот удивительный человек, благодаря которому он оказался в этой точке, и горло перехватывает от восхищенного доверия в ответном взгляде. А тот, будто этого мало, вдруг улыбается, подаваясь вперед и упираясь лбом ему в лоб.       — Что бы ты ни выбрал, я с тобой. — Этот шепот Ибо скорее угадывает, чем слышит. Он только для него и Ибо, сглотнув, нежно касается губами его носа.       — Подумай, — кашляет Гу Синь в кулак, пряча улыбку, Чэнь Мэн кивает с веселыми глазами, и Ибо вспоминает кое-что еще.       — Спасибо вам.       — По-родственному сочтемся, — хитро улыбается Гу Синь, внезапно становясь очень похожим на Чжань-гэ.       От предложения подвезти ребята не отказываются, и уже спустя полчаса выскальзывают из ауди отца Сяо Чжаня. Серебристая машина вскоре скрывается за поворотом, и Ибо медленно поднимается по ступеням. Скорый рассвет раскрашивает облака над ними в теплые оттенки. Небо уже по-весеннему близкое, от морозной глубины начала января нет и следа. Совсем скоро день будет еще длинее, рассветы раньше. Счастье — Ибо поворачивает голову и улыбается — ближе.       Сяо Чжань останавливается рядом с ним и толкает плечом в плечо, улыбаясь.       — Ну что, звезда моя восходящая?       — Если я твоя звезда, то ты — мое солнце, — хмыкает Ибо, обвивая его талию под курткой рукой. И чем он только думал, когда хотел сделать себе операцию?! Это ж на целую конечность меньше трогательной возможности!       — Домой? — Сяо Чжань солнечно улыбается, закидывая руку ему на плечо.       — В будущее.