***
Хосоку было девять, а Тэхён был таким красивым, что у альфы каждый раз дыхание перехватывало, и в груди становилось так тяжело, что он боялся, что вот-вот рухнет на землю, не устоит на дрожащих ногах, позорно без сил свалится прямо перед ногами омеги… своего друга. У Тэхёна были большие глаза и большие мечты. Его кожа была такой красивой и гладкой, что почти светилась золотом на солнце, а волосы ощущались прохладой водопада, когда Хосок прикасался к ним. Тэхён был переполнен жизнью, и альфа ловил эту жизнь в свои руки, даже если знал, что это безнадёжно, мимолётно и нелепо. А Хосоку хотелось бы чего-то, что было бы «навсегда». Хосоку было одиннадцать, когда он впервые решился заговорить о любви, а Миён всегда была единственным человеком, с кем он мог поделиться своими чувствами. — Я хочу поцеловать Тэхёна, — выдохнул Хосок в тёмное ночное небо над Кёнбоккуном. Звёзды в ту тихую ночь красиво рассыпались в черноту, а тёплый ветер наполнял ноздри пыльцой из цветов и трав. — Потому что он тебе нравится, не так ли? — нежно спросила девушка, потянувшись руками к его волосам, нежно, ласково, словно её руки были руками матери, которой у Хосока никогда не было. — Нравится, — признался альфа и перехватил её руку, прислонив к своим губам, легко коснувшись, оставляя поцелуй привязанности. — И это так плохо. Хосоку была уготована другая судьба: ему суждено было взойти на престол следом за своим отцом и править до конца своих дней рядом с омегой, которую для него выберут. Тэхёну не было места в такой жизни даже в самых смелых хосоковых мечтах. Он был бы первым, кто не разрешил бы Тэхёну остаться рядом, если бы он только не был его единственным. — Не может быть плохо то, что взращено в твоей груди любовью, Хосок-а, — отзывается Миён. Ей семнадцать, но она кажется Хосоку много старше, мудрее, опытнее. Будто у неё за спиной так много прожитой жизни. Альфа не понаслышке знает, какой жизнь была сложной для Миён, и какой продолжает быть сейчас, когда отец Хосока всё так же зовёт её в свои покои длинными ночами. Сейчас реже, потому что появились более молодые омеги — едва ли старше самого Хосока, маленькие дети, которые даже не знают, кто они. Хосок ненавидит себя за то, что полностью бессилен перед своим отцом, потому что едва ли может удержать упряжку лошади. — Но мы не будем вместе, — эти слова даются особенно тяжело, но альфа должен произнести их вслух для самого себя. Он не должен питать себя надеждами: они лишь отравляют его изнутри. — Пусть даже так. Испытывать любовь всё равно прекрасно. То, что ты способен на такие чувства, — это твой дар. Способность любить дана далеко не каждому. Но ты… ты умеешь любить. И поэтому отличаешься от остальных. Ты особенный, Хосок-а, я верю в это. А ты верь мне. Миён улыбается и сердце альфы сжимается. Если бы он был способен хоть что-то изменить. — Я люблю тебя, — выпаливает Хосок. Признание само рвётся из глубины его груди — хрипом, отчаянием, необходимостью. — Я знаю. Я тоже люблю тебя, мой альфа-милашка, — воркует Миён и наклоняется ближе, касаясь своим лбом его. Её тёмные волнистые волосы щекочут хосоковы раскрасневшиеся щёки. Он пытается посмотреть на омегу, но они так близко, что всё расплывается перед его глазами. Остаются лишь её нежные тёплые глаза. — Я здесь ради тебя. — Когда-то я стану Императором и тогда… тогда ты будешь свободна, — обещает Хосок. — Да. Так и будет, солнце. — Она почти по-матерински целует его в разгорячённый лоб своими мягкими прохладными губами, а потом обнимает, раскачиваясь из стороны в сторону, будто пытается убаюкать их обоих. — Мне кое-кто сказал, что когда ты влюбляешься, ты выращиваешь в своём сердце цветок, — шепчет Миён в макушку его волос. — И чем больше людей ты любишь, тем больше цветов распускается в твоей груди. Я хочу… Хосок, я хочу, чтобы в твоей груди выросло целое цветочное поле. Хосок в ответ обнимает её за тонкую талию. Он едва дотягивается макушкой до её груди, в которой подозрительно быстро и неровно бьётся сердце. В ту ночь Хосок не осмеливается спросить, кто сказал ей такую романтичную чушь. Вместо этого он думает о том, что рядом с Миён способен на всё.***
Хосоку исполняется двенадцать, когда в Кёнбоккун приезжает чета Мин и ему представляют его будущего супруга. Юнги выглядит… маленьким. Маленьким и хмурым. И на его тринадцатилетнем лице вселенская печаль. Хосок не знает, как к нему подступиться. Омега останется во Дворце на целых три летних месяца, но Хосок уже знает, что они не смогут подружиться. Зато так не думает Тэхён, который тащится за Юнги по всем комнатам, задаёт много вопросов, даже не размениваясь на формальности, и на правах лучшего и единственного друга Хосока, без умолку рассказывает постыдные истории из его глубокого детства. Альфа же сам из себя и слова выдавить не может. У него ком холодный в горле, а на душе так тяжело, что становится трудно дышать. Он любит Тэхёна, он знает это. Он также знает, что ему отведено всю свою жизнь прожить с Юнги, которого он боится, потому что омега одним своим взглядом выказывает только неприязнь, холод и печаль. Но благодаря тэхёновым усилиям они вынуждены день за днём проводить вместе, втроём: кататься на лошадях, читать на веранде, ловить острокрылых бабочек, лежать на траве и смотреть в далёкое безмятежное небо. Тэхён рисует природу, небо, солнце. Рисует Хосока, потом стирает, рисует снова. Хосок смотрит, как омега увлечённо закусывает губу, как его щёки наполняются палитрой розового. И Хосоку будто тесно в собственной коже, потому что любить Тэхёна — это слишком много для него. Потому что он был самым красивым человеком, которого Хосок когда-либо встречал. И он был его лучшим другом. Но в одну из коротких летних ночей, когда шумели цикады, а полная луна затмевала небо и звёзды, сияя ярче солнца, красуясь и раскидываясь на тёмном полотне неба, Хосок услышал мелодию. И ноги сами принесли его на веранду, как зачарованного. И там он увидел маленького Юнги за огромным роялем — и его мир перевернулся. Или это в нём что-то перевернулось, потому что омега был таким… таким чертовски невероятным: его костлявые пальцы порхали над клавишами, раскрасневшиеся щёки светились в темноте, а ресницы драматично трепетали — и Хосоку захотелось к ним прикоснуться. Он до этого не думал, что любил музыку, но теперь ему хотелось упиваться каждым звуком, исходящим из-под пальцев Юнги. Хосок не знал, что такое вообще возможно. Но потом всё стихло и Хосок вышел из оцепенения, когда удивительно яркие и сияющие глаза Юнги испуганно посмотрели на него. И ему снова стало не по себе. Оставаться с омегой наедине казалось таким неправильным и странным. Волнующим. Чертовски неправильно волнующим его сердце. — Прости, я не хотел подслушивать, — неловко откашлялся Хосок. Ему было двенадцать, он был неловким и понятия не имел, как вести себя с, господи прости, будущим супругом. — Ты красиво играешь. «Красиво» явно было недостаточным, но Хосок и под страхом смерти не нашёл бы более подходящего слова. — Не говори никому, — игнорируя лестные слова Хосока, ответил омега. Его грудь быстро вздымалась, будто его застукали за чем-то постыдным и низким, а глаза всё ещё странно блестели в полутьме. — Не говорить о чём? — О том, что видел меня здесь. О том… что я играю. Даже Тэхёну. Хосок не знал, почему Юнги выглядел таким несчастным прямо сейчас и поспешил кивнуть, в каком-то непреодолимом желании хоть как-то утешить его. — Ладно, конечно. Но… позволь мне узнать, почему? — Это неважно. Ты не поймёшь, — Юнги громко выдохнул и как можно тише закрыл крышку инструмента, желая поскорее закончить разговор и уйти. И правда в том, что Хосок никогда не был смелым, особенно рядом с Юнги, но он был достаточно отчаянным и упрямым, когда дело касалось его внутреннего альфы, которого не устроил этот ответ. Он преградил Юнги выход из комнаты, но всё ещё держал почтительную дистанцию между ними. — Если бы это было неважно, ты не просил бы меня держать это в секрете. — Я сказал, ты не поймёшь, — упирается Юнги, устало вздыхая. — Так объясни. — Не хочу. — Слушай, я знаю, что не нравлюсь тебе, и я не навязываюсь, правда. Но нам в любом случае придётся разговаривать друг с другом. Так почему не сделать это более дружелюбно? — Хосок может гордиться собой, это его самая смелая речь за последнее время. — Это не ты не нравишься мне. Это я не нравлюсь тебе, — спустя пару минут всё так же тихо и устало произносит омега. — Это не так, — Хосок вскидывает брови, удивление переполняет его. Юнги выглядит мрачным и неприступным, и немного пугающим своей аурой. И Хосок боится его, да. Но вот, в чём дело, Хосоку Юнги, возможно, совсем немного нравится. Вот таким: раскрасневшимся, растерянным, маленьким. Возможно, Хосок хочет его защитить, что бы это ни значило. — Ты влюблён в Тэхёна, — Юнги скрещивает руки на груди, вытягивается в спине и смело смотрит ему в глаза. Хосок удивлён тем, как легко это выскальзывает из его груди. Для Хосока эти слова слишком огромные и тяжёлые, чтобы произнести вслух. Но если он хочет хоть немного понять, что происходит в голове Юнги, он сначала должен сам открыться. — Да, а что? У тебя проблемы с этим? — Да. Знаешь ли, неприятно жить с мыслью, что ты будешь засовывать в меня свой узел и думать о Тэхёне. Оу… Хосок не думал, что разговор примет такой оборот. Он имеет понятие, как это происходит между альфой и омегой, он изучает это вместе с учителями на уроках по размножению, и, возможно, он несколько раз трогал себя и свой узел, думая о Тэхёне. Но Боже, это всё ещё так далеко от него, от них. Хосоку только двенадцать, он хочет ловить бабочек с Тэхёном у кромки леса и доказать отцу, что он чего-то стоит. — Это не… я даже не думал об этом. Мне жаль, если мои чувства к Тэхёну ранят тебя, — сердце Хосока переполняется необъяснимым чувством вины. — Это не ранит меня, — перебивает его Юнги, мило сморщив нос и губы. Хосок не знал, что у Юнги есть и такое выражение лица. Мило. — Это просто неприятно. Я знаю, что ты не виноват. Нас просто кинули друг другу, словно мы куски мяса, вот и всё. Просто… просто ты в более выгодном положении. У тебя будет гарем и ты сможешь заполучить любого. Кого угодно. А я просто буду… удобным. Хосок не знал, что это выглядит именно так со стороны. Он был уверен, что распустит гарем после того, как займёт должность своего отца, и не станет собирать новый. Ему претила мысль о том, что кто-то будет принадлежать ему против своей воли. Всё, чего он хотел, это чтобы его любили. Не за что-то, а просто так. — Я не хочу, чтобы ты был удобным, и я не собираюсь держать гарем. Юнги на это только неверяще усмехается. — Ты сейчас так говоришь. — Ты прав, я не знаю, что будет в будущем. Но и ты тоже не знаешь. Поэтому я растерян и не знаю, что тебе сказать. Мне не нужно удобство. Я просто надеюсь, что мы сможем уважать друг друга, как того заслуживаем. И что даже если между нами не будет любви, нам всё равно будет хорошо друг с другом. Мне нечего тебе дать, Юнги. И ты тоже не можешь дать мне то, чего я хочу. Раз у нас всё равно нет другого выбора, кроме как быть вместе. Раз уж нас кинули друг другу как мясо, — передразнивает Хосок, стараясь ободряюще улыбнуться. — Почему бы нам просто не попробовать стать ближе? Юнги смотрит на него недоумённо минуту, две, а после заливается хриплым смехом, оголяя свои розовые дёсны. Хосок вдруг думает, что это выглядит абсолютно очаровательно. Но, конечно, он никогда не произнесёт это вслух, потому что Юнги всё ещё чертовски пугающий омега. — Ты самый странный альфа, которого я когда-либо встречал, — заключает Юнги, всё ещё посмеиваясь. Его плечи выглядят расслаблено, и Хосок думает, что это маленькая победа. — Спасибо. — Это не комплимент, — всё ещё улыбается Юнги. Однако слова его всё равно льстят и успокаивают альфу внутри Хосока. И от улыбки омеги он вдруг переполняется смелостью продолжить разговор. — Так ты расскажешь мне, почему никто не должен знать, что ты играешь? — Ты не отвяжешься, не так ли? — устало посмеивается Юнги. — Ты знаешь, что я пойду до конца. Юнги что-то недовольно бормочет себе под нос, но отвечает. — Родители не очень поощряют мою игру. Как будущий супруг императорского величия, я должен тратить больше времени на военное дело и изучение политики, чтобы в будущем стать достойной опорой и соратником своего супруга. — Лицо омеги болезненно морщится, и альфа внутри Хосока снова чувствует крайнюю нужду защитить его. И Хосоку очень хочется поддержать его любым доступным ему способом. — Тебе не придётся. Я позабочусь об этом. — Ты несёшь какую-то чушь. Ты всё ещё странный, — ухмыляется Юнги и всем видом показывает, что устал и хочет вернуться в свои покои. — Я серьёзно. Я просто хочу, чтобы ты делал то, что хочешь. Я хочу, чтобы ты играл. — Это так похоже на признание, потому что сердце Хосока стремится покинуть тугую тесную грудную клетку и отправиться куда-то дальше: в его горло, под коленные чашечки, в кончики пальцев. Юнги пронзительно смотрит на него, лунный свет теряется в его длинных волосах и переливается драгоценными камнями. У Хосока перехватывает дыхание. Кожа Юнги сияет белым. — Почему? — спрашивает он. — Потому что мне нравится, как ты играешь. Это очень… это невероятно, — несмело признаётся альфа. Белые щёки Юнги наливаются розовым, а глаза становятся слишком влажными и блестящими. Хосок задаётся вопросом, хвалили ли Юнги хоть раз в его жизни? Потому что, будь воля Хосока, он бы говорил об этом каждый день, потому что это правда. Хосок думает о том, стремится ли Юнги к признанию от своих родителей, как это делает Хосок? Может быть… они жаждут одного и того же? — Ты даже не разбираешься в музыке, дурак, — смущённо бубнит Юнги и направляется к выходу. Хосок думает, что разговор окончен. Этого и так было слишком много. Хосок не думает, что выдержит ещё. Однако, Юнги останавливается у сёдзи и оборачивается. Лунный свет красиво танцует на его фарфоровом лице. — Я поверю тебе, так что не вздумай меня разочаровать. — Он улыбается, не обнажая зубов, а после покидает пространство комнаты. Сердце Хосока гудит в его ушах, а что-то тёплое и вязкое наполняет его грудь. Ночной воздух вдруг пахнет так хорошо и сладко. Хосок знает, что не сможет уснуть этой ночью.***
После этого они сближаются больше. Несмелыми робкими шагами, зная, что у них есть всё время этого мира. И когда заканчивается лето и паланкин уже ждёт за спиной Юнги, чтобы отвезти его обратно, Хосок искренне просит написать ему письмо, как только он будет дома и в безопасности. — Я могу позаботиться о себе, — отвечает Юнги. — Я знаю. Просто… пожалуйста, — Хосок даже не может скрыть умоляющие ноты в своём скулящем голосе. Юнги, к счастью, не дразнит его, а лишь снисходительно улыбается. — Я уже сделал свой выбор доверять тебе, так что верь мне тоже. Я буду на твоей стороне, а ты делай то, что должен. В словах Юнги было что-то твёрдое и непоколебимое, и Хосок знал, что не может подвести его. — Обещаю. Они прощаются до следующего лета, и паланкин с Юнги в окружении конной охраны медленно исчезает за горизонтом. Хосок долго провожает его взглядом. Тэхён тихо подходит сзади и мягко берёт его за руку. — Я уже скучаю по нашим дням, — говорит омега. — Юнги невероятный. — Да, это так. — Кстати, когда мы прощались и я безуспешно пытался его обнять, Юнги сказал мне позаботиться о тебе. Что это значит? — любопытно спрашивает Тэхён и закусывает губу. Хосок краснеет, потом бледнеет, потом снова наполняется неловкостью и стыдом. Тэхён начинает хихикать и дразнить его смешное выражение лица. Хосок думает, что Мин Юнги всё-таки очень пугающий омега.***
Альфа знал, что многие люди делили свою жизнь на «до» и «после». Значимое событие, излом, раскол — что-то, что определяет весь дальнейший путь. Он думал, что самым значимым событием в его жизни станет его коронация. Время, проведённое рядом с Тэхёном — его детство и отрочество — станет красивым и невероятным «до». Зрелая и тяжёлая императорская жизнь вместе с Юнги станет его неизбежным «после». Но, как это обычно бывает, самое ужасное настигает тогда, когда совсем не ждёшь. Хосоку исполняется тринадцать, когда его папа решает закончить свою жизнь. Альфа просто видит его, лежащего на белом снежном полотне. Ханбок под омегой алый, тёмные волосы полумесяцем обрамляют бледное лицо без единой морщины. Его ресницы не трепещут, а грудная клетка заледенела и превратилась в камень. Лицо застыло красивой, но безжизненной маской, и весь цвет покинул его навсегда. Под его хрупким маленьким телом снег искрасился бордовым, вязким и густым. Вокруг сновала охрана, суетились нухи, плакали и звали лекаря, а Хосок просто стоял там, не в силах сдвинуться с места, будто всё его тело — огромная нерушимая глыба льда. Говорят, полёт омеги был коротким, но прекрасным. Ткани развевались на холодном ветру, и он птицей летел вниз — лишь чтобы красочно разбиться и закончить свою жизнь. Вся страна восходящего солнца погрузилась в траур на следующие сто дней. Хосок же подолгу сидел в своей комнате и отказывался выходить. Потому что даже если папа совсем его не любил, Хосок в глубине души никогда не смог бы его по-настоящему ненавидеть. Он любил его, даже если страстно желал ненавидеть. Ребёнок внутри него всё ещё не мог смириться с мыслью, что у него больше никогда не будет шанса получить искренние объятия своего папы. У него больше не будет возможности заслужить его любовь. И возможно именно это приводит Хосока к порогу комнаты его папы. Он знает, что в течение ста дней та останется нетронутой, а после её освободят под другие нужды. Или, возможно, под другого омегу, с которым захочет связаться его отец. Эта мысль причиняет ему почти физическую боль. За окном валит снег, крупные хлопья прилипают к стёклам, просясь внутрь. Интересно, тянулись бы они к теплу, зная, что от них ничего не останется? Получить несколько мгновений тепла и растаять — какая глупая смерть. Хосок ловит каплю пота на своей щеке и вытирает её об одежду. Сердце глухо стучит в горле. Он ни разу не был в комнате папы. Тот вряд ли смог бы терпеть его присутствие в своей святыне. И всё же… Хосок хочет хоть раз прикоснуться к нему через эту комнату, через воздух, всё ещё излучающий его аромат, через любимые вещи, что хранят воспоминания о его коже и его тепле (которого у Хосока никогда не будет) — через что угодно. Потому что коснуться его по-настоящему у него уже никогда не получится. В комнате так темно, что даже свеча меркнет в хосоковой руке. Альфа одёргивает тяжёлые шторы, и в комнату забирается яркий лунный свет. Пыльное серебро парит в воздухе, Хосок не может им надышаться. В его груди так сильно болит, что он не уверен, что доживёт до утра. Хосок сначала лишь бесцельно бродит по комнате, а после открывает шкафы, осторожно касается вычурных накидок, жемчужных нитей и драгоценных заколок. Всё ещё пахнет им, его родителем, который так и не смог принять его как своего ребенка, как часть своей плоти и крови. Альфа подходит к письменному столу, открывает ящики. Среди разных писем и свёртков он неожиданно находит засушенные цветы между листами — те самые цветы, что он собирал и дарил своему папе, когда был ещё совсем маленьким. От букетов всегда небрежно отмахивались, так что альфа даже не предполагал увидеть их здесь. Среди прочего есть ещё много его корявых рисунков семьи и природы, что он рисовал, будучи малышом. Сердце Хосока пропускает судорожные неровные удары. Зачем? «Папа, почему ты был так холоден со мной, если хранил всё это так близко к себе все эти годы?» Жаль, Хосоку больше некому задать этот вопрос. Ответ он находит слегка неожиданно. На клочке бумаги всего в несколько слов. Глупое и ненужное Хосоку извинение. «Прости, что так и не смог полюбить тебя, маленький альфа. Прости своего глупого и слабого родителя за то, что он даже ни разу в жизни не смог произнести твоё имя вслух». Папа никогда не называл его по имени. Даже сейчас, на помятых листах чернила гласили «маленький альфа». Папа не любил его. Просто не мог. Не знал, как. Но возможно… возможно он хотел любить его. Возможно, он боролся с самим собой каждый раз, когда отталкивал своего сына. А может, нет. Может, Хосок просто выдумал это себе, чтобы не чувствовать себя ещё более ненужным, чем он есть сейчас. Но это неважно, уже нет. Его сердце просто болит без остановки. Он прижимает бумагу к себе и рыдает так, что это, наверное, может услышать весь дворец. Замечательно, что никто из слуг не спешит его утешить. Вместо этого он сам идёт в знакомые покои и позволяет рукам Миён обернуться вокруг него и греть его до самого утра. Шептать ему милые слова, целовать лоб и щёки, убаюкивать и утешать так, как умеет только она. Только перед ней ему не страшно и не стыдно плакать, не нужно быть сильным, не нужно быть наследником, альфой и принцем. Просто Хосок. Просто ребёнок, лишившийся родителя и возможности узнать, был ли у него шанс стать к нему ближе. Он позволяет себе выйти на прогулку на следующее утро и выдержать долгие крепкие объятия Тэхёна, на котором не было лица всё время, что Хосок отказывался покидать комнату. Он позволяет Тэхёну утешить его и отвлечь на разные другие мелочи. А после он получает письмо от Юнги, где среди прочего было многозначительное «Мне правда очень жаль». И Хосоку не нужно было ничего больше, чтобы почувствовать себя немного лучше. У него была дыра в груди и ворох недосказанности, который останется с ним до конца его дней, потому что он никогда не узнает правды. Но Миён, Тэхён, Юнги — они были его светом. Они были теми, кому Хосок доверял свою жизнь и судьбу. Они были теми, кого Хосок хотел защитить больше всего. Его папе, возможно, не было ради чего жить. Хосок, видимо, не был достаточной причиной. Но Хосоку есть за что бороться. Поэтому он не сдастся этой тоске. Она не сможет сломить его.***
Он так думал, но всё меняется неожиданно и очень быстро. Время закручивается спиралями, опутывает, кружит и убегает без извинений и прощаний. Отец Хосока слишком быстро сходит с ума. Старший альфа и раньше был жёстким и властным, но никогда жестоким. Император много пьёт, много трахается и жаждет крови и завоеваний. Омеги гарема выходят из его палат едва живые. Любой, кто осмеливается сказать что-то против, сразу подвергается наказанию. Теперь любимым развлечением его отца становятся казни на площади перед тронным залом. Неважно, обычный слуга или чиновник, что пытается его образумить, — любой, кто стоит у него на пути останется без головы. Казней так много, что кровь не отмывается от стен и пола, впитывается в землю, источая ядовитую вонь в воздух, впитываясь в одежду и холодя душу. Весь народ живёт в бесконечном страхе. Правители соседних государств отворачиваются от страны восходящего солнца один за другим за несоблюдение мирных договоров и попыток напасть на своих же соседей. Отец Хосока пьянствует, трахается и воюет, и собирает вокруг себя таких же аморальных и жестоких людей, что разбираются хорошо лишь в интригах. Остальные, опасаясь за свою жизнь, молчат. Хосок молчит тоже. Несколько свежих пощёчин ещё горят на его щеках как напоминание о непослушании. И он абсолютно бессилен перед своим отцом — всего лишь глупый мальчишка в глазах всех. Правда в том, что Хосок совсем не чувствует, что способен что-то изменить. Это убивает. Гораздо больше, чем он думал. Чувство вины отравляет всё его существо. На рассвете Хосок с Тэхёном переодеваются в лохмотья и выбираются в город. Сейчас его собственный город совсем не узнать: везде грязь, бедность и бесконечное горе. Матери оплакивают смерть своих сыновей в очередном провальном походе, омеги горюют по возлюбленным, а тем временем зима даже не думает отступать. Она заходит в каждый дом и находит путь к ранимым сердцам людей. Хосоку теперь всегда хочется плакать. Если бы он был старше, если бы был сильнее. Если бы кто-то был на его стороне… Хосок кажется себе таким маленьким и слабым, совсем не сильным и смелым, каким он должен быть. Справился бы кто-то другой лучше него? Был ли он действительно таким безнадёжным и бесполезным, каким его видел собственный отец? — Я рядом, — произносит Тэхён и берёт его за руку, делясь своим теплом. — Можешь плакать, если хочешь. Это нормально. — Прости, — выдыхает Хосок. — Я ничего не могу сделать. Он крепче сжимает руку Тэхёна, чтобы успокоить свои чувства. Благодарность затапливает его сердце. Хосок не думал, что может любить больше, чем уже любит. Но каждый новый день ему удавалось любить Тэхёна немного больше. Хосок задавался вопросом, существовал ли предел этим чувствам? Тэхён берёт его лицо в свои тёплые руки и смотрит ему в глаза. — Тебе не нужно ничего делать. Не сейчас, но однажды… когда-то ты взойдёшь на трон и изменишь всё. А я буду смотреть на тебя. — Настанет ли когда-то такой день? — Если только ты поверишь в это. — А ты веришь? Ты веришь в меня? — Хосок перехватывает его руку на своём лице и сжимает, ища подтверждение его словам. Ему хочется верить Тэхёну, хочется прижаться своими губами к его раскрасневшейся от холода щеке, прикоснуться к его длинным ресницам и волосам. И вместе потеряться в узких улочках города. И чтобы их никогда не нашли. Жаль только, что этим мечтам не суждено сбыться. Ему предназначена другая судьба, и Хосок не станет её отвергать. Он должен спасти всех этих людей, цена не так важна. Когда на кону миллионы жизней, его собственная не кажется приоритетной. И всё же… всё же его сердце продолжает болеть. — Я верю. Всегда. Альфе больше не нужно слов, поэтому Тэхён молчит. Молчит, но улыбается и продолжает держать старшего за руку. Хосок не собирается эту руку отпускать сегодня. Он знает, что придёт время, когда ему нужно будет это сделать. Но не сейчас. Сегодня кроме тёплой руки Тэхёна и его трепетной улыбки, ему больше ничего не нужно. Тэхён превратил Хосока в любовь. Полностью, с головы до ног.***
Проходят недели. За длинными холодными ночами следуют такие же тёмные дни. Хосокова жизнь похожа на страшный сон. Альфа продолжает упорно учиться, пока Император истрачивает почти все деньги казны на войны и трахает юных омег до полусмерти. И хоть сердце Хосока продолжает болеть, он знает, что не может сдаться. Ему нужно стать сильнее и умнее, а также обзавестись преданными людьми. И Хосоку кажется, что однажды он действительно сможет превзойти отца. Потому что Тэхён держит его за руку. Потому что Юнги пишет ему письма, и потому что Миён держит его в своих тёплых объятиях в особенно тёмные и холодные ночи. Хосок думает, что способен на многое, пока они рядом. Не прямо сейчас, но однажды... Он даже не представляет, что день, когда ему придётся кого-то из них отпустить, наступит так неожиданно скоро. Это будет разрушающим, фатальным и ошеломительно подавляющим. Всё начинается с Миён. Одним невероятно холодным днём она вбегает в покои альфы и бросается в объятия Хосока, бесконечно шепча «Прости-прости-прости». Девушка обнимает его так крепко, будто если отпустит, Хосок исчезнет. Она вся дрожит и будто бы рассыпается в его объятиях. Её волнистые волосы спутываются в руках альфы, что пытается подарить ей хотя бы немного спокойствия своими поглаживаниями. Хосок никогда не видел, чтобы Миён плакала. Даже после ночей с Императором, после которых на её теле не оставалось живого места, когда Хосок с особой осторожностью обрабатывал её раны, её щёки всегда были сухими. Что должно было произойти такого, что могло сломить её сильный и почти непоколебимый дух? Хосок даже боится спрашивать, но от этого не уйти. — Эй, что случилось? — спрашивает альфа, через усилие отрывая голову девушки от своей груди. Её большие глаза переполнены битым стеклом, прозрачные бусины крошатся со слипшихся ресниц на бледные щёки, а лицо её искажается от боли. Она продолжает задыхаться и цепляться за его одежду. Её прежде румяное лицо становится белее мела. Хосок со всей аккуратностью вытирает её слёзы, прижимая к себе, нашёптывая успокаивающие слова, убаюкивая своим запахом. Его собственное сердце болезненно сжимается в спазме, но он даже не морщится. Хосок уже привык к боли. Без этой боли он никто. Миён уже двадцать, и она выше четырнадцатилетнего Хосока на целую голову, но в своём горе она стала как будто совсем крошечной в его руках. — Что тебя тревожит, милая? Поделись со мной. Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно, верно? — говорит Хосок с мягкой улыбкой, когда проходит достаточно времени, чтобы девушка в его объятиях немного успокоилась. Они переместились на футон и приоткрыли сёдзи на балкон, впуская внутрь немного осеннего освежающего, но холодного воздуха. Это тихая и очень тёмная ночь. Ни луна, ни звёзды не почтили своим внимаем небесное полотно. Ни ветра, ни звука колокольчиков — только всепоглощающий вакуум тишины. Хосок этой ночью думает, что готов ко всему. Но это совсем не так. Потому что следующее, что говорит Миён, буквально сбивает Хосока с ног. — Я ношу ребёнка, Хосок-и, — едва уловимо шепчет девушка, и у альфы всё внутри шероховатой корочкой покрывается. Нет, боже, только не это. — Прости, прости меня, — болезненные всхлипы снова вырываются из её груди, будто у неё остались слёзы. Она снова цепляется за него, как будто это их последний раз. — Я знаю, что обещала всегда быть рядом с тобой, обещала заботиться о тебе, смотреть, как ты взойдёшь на трон, обещала быть с тобой до последнего вздоха, но… но… — Она пытается усмирить свои рыдания, но лишь задыхается и заикается сильней. Хосок буквально парализован: он не чувствует, что способен пошевелить хоть пальцем. Ему даже дышать тяжело. Мысли всмятку, в животе тошнотворный ком. И да, сердце, оказывается, может болеть гораздо сильнее. Почему? Разве может быть ещё больней? Разве его сердцу ещё не достаточно боли? — Я должна уйти. Нет, я должна бежать. Ради того, кого я вынашиваю в своём чреве. Это плод моей любви, я люблю, Хосок. Прости меня, я так сильно его люблю. — Пожалуйста, сначала постарайся успокоиться, ты вредишь ребёнку. — Хосок нечеловеческими усилиями заставляет себя выйти из оцепенения, отмереть, очнуться от этого кошмара. Он должен усмирить свои чувства ради Миён. Он должен поддержать её. Неважно, что она ему обещала. Теперь у неё есть то, ради чего она должна прожить свою лучшую жизнь. Его неуместные болезненные чувства сейчас совсем неважны. Поэтому Хосок протягивает руки и снова обнимает Миён, раскачивая в своих объятиях. И так проходит много времени — может быть, маленькая вечность. Возможно, ночь сменяется рассветом — таким же туманным, тёмным и тихим. А может, день вовсе и не наступает. Может, это просто одна бесконечная беспросветная ночь. — Прости меня, — выдыхает девушка, её дыхание выравнивается, а лицо лишается болезненных морщин. — Я не злился. Я был просто потрясён, — сжимает губы альфа и пытается мыслить рационально, отодвинув свою боль в сторону. Он поболит позже, в объятиях Тэхёна. — Скажи мне, кто отец ребёнка? Он уверен, что Миён не вынашивает бастарда от его отца, потому что она не была в императорских покоях почти два года. Отец всегда предпочитал более юных омег, почти детей. Миён же было двадцать, сейчас она в основном помогала младшим омегам готовиться к ночи с Императором, а после обрабатывала их синяки и ссадины. Несмотря на то, что его отец больше не хотел её, Хосок с уверенностью мог сказать, что Миён всё ещё оставалась самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел. — Это Чон Джихён. Чон Джихён. Самый обыкновенный мужчина, что занимается их садом. Хосок разговаривал с ним несколько раз. Приятное лицо, грубые от работы руки, мускулистое тело и золотистый загар. И полы соломенной шляпы, что лишь условно защищают от палящего восточного солнца. Хосок задавался вопросом, как кто-то настолько заурядный и обычный мог привлечь кого-то настолько невероятного и потрясающего, как Миён. Но возможно, за него говорила ревность. Может быть, Хосок просто был эгоистом. Он просто хотел быть с Миён всегда. Она была для него старшей сестрой или даже подобием матери. Но это теперь тоже неважно, потому что сейчас у неё есть шанс стать настоящей мамой. Для ребёнка от её возлюбленного, для кого-то особенного. Хосок уверен, что её ребёнок будет таким же потрясающим, как она. — Ты любишь его? — шелестит Хосок в тишине. — Как никогда не думала, что сумею. Он тоже очень любит меня. Он искренне заботится обо мне, уверяю тебя. Этого достаточно, чтобы Хосок отпустил то, за что хотел держаться всю свою жизнь. Потому что теперь у Миён есть те, кого она будет любить больше. — Я помогу тебе, — говорит он. — Ты знаешь, что я не перестану любить тебя, Хосок-и, — отвечает Миён, болезненно, но нежно улыбаясь. И да, Хосок знает. Но прощаться всё равно так больно.***
У Хосока нет связей, он всего лишь четырнадцатилетний альфа, который пытается не умереть от тренировок и бесконечной учёбы, но у него есть несколько верных ему слуг, несколько охранников, что могут держать язык за зубами, и ночное небесное полотно, что скроет собой его деяния. И шум деревьев, что убаюкает его шаги. Природа, пожалуй, всегда будет на его стороне. Это была шумная дождливая осенняя ночь спустя три недели после признания Миён. Луна доверчиво пряталась за тучами и не смотрела на них свысока. Тэхён стоял за углом, чтобы предупредить, если кто-то будет идти. Повозка с лошадью уже ждала за пределами Кёнбоккуна, вниз по реке. Хосок выкупил её два дня назад, когда выбрался в город в одной мешковине, чтобы не выдать себя. Джихён стоял поодаль, держа в руках узелки с едой и самыми необходимыми вещами. Его взгляд был переполнен нежностью и благодарностью. Часть вещей уже находилась в повозке, а господин Ким, давний знакомый Хосока и Тэхёна, знавший их ещё с малых лет, любезно согласился помочь перебраться через реку на своей рыболовной лодке. Хосок отдал Миён несколько драгоценностей и немного денег — всё, что он смог вынести, не вызывая переполоха, так как денег в казне почти не было, а богатство быстро растрачивалось в войне, азартных играх или пьянстве. В итоге от Кёнбоккуна не осталось почти ничего кроме стен. Хосок не знал, что будет завтра. — Пожалуйста, проживи самую счастливую жизнь. Обещай мне, — прошептал Хосок в щеку девушки, нежно обнимая её. — Я сделаю всё, что в моих силах, обещаю, — шепчет Миён в ответ. Она ещё несколько долгих минут смотрит на него, будто пытаясь запомнить все черты его лица. — Послушай, Хосок, я знаю, что ты не веришь в себя, но я знаю, что ты способен изменить эту страну, этот мир, людей вокруг. Ты был моим светом в этой бесконечной темноте. Ты будешь сиять ярче солнца. И я буду смотреть на тебя, где бы я ни была. Ты подарил мне надежду, тогда как я не сделала ничего, кроме как оставить тебя. Но я люблю тебя и моё сердце прямо сейчас разрывается по-матерински. Но, Хосок-и, ты никогда не останешься один. Свет внутри тебя способен притягивать людей. Не теряй его и не бойся этим светом делиться. И помни, что я буду любить тебя всегда. Хосок сохранит эти слова в своём сердце до самого последнего дня. Лицо Миён, её смех, её слёзы, её объятия, её искренность — всё это он будет хранить глубоко в своём сердце и своих драгоценных воспоминаниях. Возможно, только ей благодаря, он смог полюбить этот мир. Хосок любил Миён и знал, что хотел сохранить драгоценную жизнь внутри неё. — Я тоже люблю тебя, — искренне признаётся он. — И теперь я знаю, каково это — взрастить в своём сердце цветы. Спасибо. Они снова обнимают друг друга, немного крепче, словно в последний раз. Хосок почему-то знает, что в последний. Они не смогут писать друг другу — слишком опасно выдавать их местонахождение. Даже Хосок в итоге не будет знать, где они устроятся. Если его отец захочет найти их, он сделает это, даже если нужно будет утопить в красном цвете весь мир, а значит, безопаснее будет не знать ничего. Обычно, если кто-то из омег гарема беременел, отец Хосока приказывал избавиться от ребёнка, вместо того, чтобы плодить бастардов. Но Миён не была в спальне Императора уже несколько лет, и если бы он узнал, что она носит не его ребёнка, то избавился бы и от неё, и от её возлюбленного. Хосок молился, чтобы их никогда не нашли. — Я не знаю, встретимся ли мы вновь, но я бы хотел, чтобы однажды это произошло. Я бы хотел увидеть твоего прекрасного ребёнка. — И ты увидишь. Я обещаю воспитать его достойным человеком. Чтобы ты никогда не пожалел о том, что спас эту драгоценную жизнь внутри меня. — Я никогда не смогу о таком пожалеть. Их прерывает Тэхён, тихо говоря «Время», и охранник приоткрывает им задние ворота. Дождь скрывает их следы, Луна обещает хранить молчание до конца этого мира. Хосок переглядывается с возлюбленным Миён и просит его позаботиться о них. Джихён отвечает, что теперь это дело всей его жизни. Ворота закрываются, но Хосок стоит ещё несколько долгих минут, стараясь унять боль в сердце. Всё, что ему остаётся, это ждать от старика Кима известие, что он переправил их на другой берег и помог добраться до более безопасного места, где они смогут затеряться на первое время, прежде, чем отправиться дальше. Хосок бы очень хотел дождаться того дня, когда они встретятся вновь, смелые и свободные. Но на самом деле он уже знает, что такой день не наступит. Это заставляет его сердце болеть больше. Тэхён обнимает его со спины и упирается лбом в шею, заземляя альфу, возвращая его из лабиринтов мыслей. Хосок накрывает его руки на животе своими. Они мокнут под дождём и молчат обо всём на свете. Тэхёну уже давно не нужно слов, чтобы понять его. — Ты холодный. Давай возвращаться внутрь. — Хосок больше не называет Кёнбоккун домом, потому что от него мало что осталось. Но он все же надеется, что однажды сможет вернуть ему былой уют. — Хочешь, я буду обнимать тебя всю ночь? — спрашивает Тэхён, не отрывая лба от его шеи. Хосок улыбается, даже если всё внутри него болит. Потому что Тэхён каким-то образом всегда знал, как сделать всё немного лучше. — Конечно. Ты знаешь, что я всегда этого хочу. Хосоку больно терять. И он знает, что однажды наступит день потерять и Тэхёна тоже. Но пожалуйста, пусть это будет не сегодня.***
Отец Хосока звереет, как только узнаёт о побеге омеги с дворцовым садовником. Он обезглавливает охранника, что был недостаточно бдительным в ночь службы, и пьянствует до забытья. Сначала он приказывает разыскать предателей, но быстро теряет к этому интерес из-за очередного планирования нападения на ближайшую страну с целью ограбления пограничных городов. Хосок молится, чтобы отец никогда об этом больше не вспомнил. Через неделю господин Ким сообщает, что Миён с возлюбленным поженились в ближайшем селении и отправились на юг. Они были в безопасности, слава богам. Сердце Хосока болело непрерывно, но благодаря этой боли он ценил каждое мгновение облегчения, которое мог испытать. Альфа снова погрузился в изучение военного дела и политики, охоты и боевых искусств. Он изучал военные стратегии, ведение торговли и всё, что могло помочь ему восстановить страну, которую он очень сильно любил, и которую его отец превратил в прах. Люди голодали и умирали, альфы погибали на войне, а все попытки восстания подавлялись самым жестоким образом. Вечная зима не покидала страну, в которой больше не всходило солнце, предпочитая прятаться за серыми тучами. Кто-то говорил, что солнце оставило их, только полная Луна утешала длинными зимними ночами. Хосок хотел вернуть солнце, хотел стать солнцем. Но он знал, что ещё не время. Он слишком юн — отец ни за что не доверит ему престол. Поэтому он просто делал всё, что было в его силах и надеялся, что когда он будет достаточно силён, ещё не будет поздно. Потому что он знал, ради чего живёт. Всё, чего он хотел, это чтобы люди, которых он любил, могли жить свободно и счастливо. Это цветы, которые Хосок каждый день поливал в своей груди.***
Так проходит ещё два года, во мраке и бесконечной печали. Хосок усердно учится, Тэхён учится вместе с ним, они обнимаются по ночам. Юнги навещает его ещё два раза, и они втроём пропадают в библиотеке. По вечерам Юнги играет на фортепиано и каягыме, а Тэхён и Хосок отдыхают на полу или западной софе. Альфа ценит эти вечера больше всего в мире. Теперь Юнги не боится быть настоящим: более ранимым и открытым, более близким к ним. Хосока греет это. Юнги много знает о политике и тёмной стороне власти. Он сам вырос в подобной семье. Хосок учится у него и вместе с ним. Он знает, что быть Императором — не привилегия и тем более не благословение, а огромная ноша. И ему придётся принимать много жестоких решений, к которым он не готов. Но вместе с Тэхёном и Юнги альфе кажется, что он может с этим справиться. До одного дня. Хосок сидит в библиотеке и тихо учится, слившись с мебелью, когда туда заходят нухи и тихо переговариваются между собой, думая, что здесь никого нет. Они протирают пыль под звук снежного вихря, что кружит снаружи, и, как это бывает обычно, сплетничают. — Ты видел, как его императорское величество смотрит на Тэхёна? — спрашивает одна из слуг. — Будто хочет съесть его заживо. Бедный ребёнок. Я думала, он избежит этой участи, — грустно вздыхает вторая служанка. У Хосока внутри всё застывает в диком необузданном страхе. — Тэхён с принцем ходят приклеенные друг к другу, что же это будет? Если его высочество заберёт у Хосока единственного друга, мальчик сломается. — Принц будет разбит. Ещё одно несчастное дитя. Если его величество захочет, ребёнок ничего не сможет сделать. И альфа знал, что это было правдой. Он был абсолютно бессилен перед жестокостью своего отца. Он всё ещё был таким слабым. Он злился на себя, он ненавидел себя, он был никем, несмотря на статус, который он носил в этой забытой богом и светом стране. Хосок до боли закусывает губы, до судорог сжимает кулаки и старается не зарыдать.***
Спустя пару дней наблюдений за поведением своего отца, Хосок понимает, что ему нужно предпринять что-нибудь прямо сейчас. Взгляд Императора липко мажет по Тэхёну каждый раз, как тот попадается в поле его зрения. Несмотря на то, что омега носит серо-чёрное невзрачное кимоно, которое не открывает ни один участок его тела, пряча руки в длинные рукава. Несмотря на то, что ни одна драгоценность не украшает его тело, а волосы собраны в аккуратный пучок внизу, не демонстрируя свои блеск и длину, Тэхён всё ещё самый прекрасный человек, которого Хосок когда-либо видел. К пятнадцати он расцветает ещё больше, становится нежней и сильней одновременно. Но Тэхён — это больше, чем красота. Тэхён — это смех, это любовь, это и чистая радость, это и глубокая печаль, и иногда Тэхён — это темнота. Боже, омега заслуживает человека, который сможет положить к его ногам весь этот мир. Хосок хочет защитить для него этот мир. Поэтому он больше не раздумывает, и в полночь, когда Кёнбоккун засыпает беспробудным сном, альфа пробирается в коморку Тэхёна и мягко теребит его плечи, пробуждая ото сна. За окном шумит метель, а взлохмаченные шоколадные волосы Тэхёна водопадами спадают на его оголённые сползающей чогори плечи. Хосоку хочется плакать от этой красоты. — Что случилось? — хрипло спрашивает омега, ещё не до конца попрощавшись со сном. — Тэхён, слушай внимательно, ты должен бежать как можно скорей, — нервно говорит Хосок, теребя плечи Тэхёна. — Я напишу Юнги, и ты сможешь какое-то время находиться с его семьёй. А потом… потом… — Хосок сбивается с мысли. Его сердце так больно стучит, так сильно стремится прорвать железные прутья грудной клетки, что его почти не остановить. Его отец не посмеет забрать Тэхёна. Только не его. Только не так. Хосок не позволит ему. Даже если ему всё ещё больно терять дорогих сердцу людей, Хосок справится, если это означает их безопасность и попытку на счастье. Но почему же никакая боль не оправдывается этим? Почему же прощаться всё ещё так невыносимо, даже если Хосок знал, что такой день наступит? К этому нельзя подготовиться. Хосок никогда не будет готов отпустить Тэхёна. — Подожди. Объясни мне, что происходит. — Омега, кажется, сконфужен. Его огромные глаза сияют искренним недоумением. Сердце альфы беспокойно гудит. — Нет времени объяснять. Просто сделай, как я прошу, ладно? — Я не сдвинусь с места, пока ты не скажешь мне, что происходит. — Господи, иногда упёртость Тэхёна сводит Хосока с ума. Но, да, Тэхён должен знать, какая опасность его подстерегает. Ещё больше он должен знать, что Хосок собирается защищать его всем, что у него есть. Потому что он так дико, так отчаянно, так сильно любит его. Больше, чем способно осилить его сердце. По крайней мере сейчас. — Мой отец… хочет тебя. Он жаждет твоей невинности. Не знаю, когда именно он хочет забрать тебя, но по его взгляду я вижу, что он на грани соблазниться тобой. И у нас не так много времени, поэтому пожалуйста, просто позволь мне спрятать тебя, — Хосок почти ноет, готовый умолять. — Я не буду прятаться, если это означает оставить тебя. Одного. На растерзание собственному отцу. — Тэхён. — Я сказал, что не оставлю тебя, — отрезает омега. Его глаза излучают решительность и непоколебимость. Хосок не помнит, когда в последний раз видел Тэхёна таким настойчивым. — Я знаю, чего хочет твой отец, я не слеп. Липкость его взгляда порой висит на мне целый день. Но я не собираюсь бежать. Хосок бессилен. Это убивает его. — Тэхён, послушай, я не хочу, чтобы ты делал это. Ты хочешь рисовать, и увидеть этот мир, и встретить новых людей, и быть свободным. Эта ночь заберёт у тебя всё, оставит лишь пепел, лишь иллюзию прежней жизни. Мой отец не оставит живого места ни на твоём теле, ни на твоём сердце, поверь мне, я знаю. Ты знаешь это тоже. Я просто… очень сильно хочу уберечь тебя. Потому что ты знаешь, что я чувствую к тебе. Это признание им не было нужно. Они и так в полной мере осознавали чувства друг друга. Но они не могли быть вместе. Возможно, в следующей жизни. В мире, который был бы немного проще и лучше для них обоих. — Я знаю, — выдыхает Тэхён после недолгого, но тяжёлого молчания. — И я не собираюсь отдаваться твоему отцу. — Лицо омеги при этом искривляется в отвращении. — Но я также знаю, что не хочу и не могу оставить тебя сейчас. Моё сердце не хочет этого. Поэтому просто забери мою невинность и покончим с этим. Сегодня. Сейчас. — Что? — ошеломлённо выдыхает Хосок и отшатывается от омеги, словно от огня. Конечно, он хочет Тэхёна, но не так, не при таких обстоятельствах. Тэхёну едва исполнилось пятнадцать. И у Хосока совсем нет опыта, чтобы сделать это по-настоящему хорошо для них обоих. Чёрт, их тела даже не готовы к такому. И омега заслуживает кого-то намного лучше, чем он. Кого-то, кто сможет пообещать ему вечность. Хосок же не способен пообещать ему даже завтрашний день. — Ты знаешь, что это не может быть никто кроме тебя, — выносит приговор Тэхён. Это звучит так громко в доселе оглушающей тишине. — Нет, не говори то, что собираешься, — просит Хосок. Это сломает их обоих, но Тэхён как всегда не слушает его и произносит громкие твёрдые признания прямо в его сердце. — Потому что я люблю тебя, и ты любишь меня. И это всегда было между нами. И мы знали, что рано или поздно нам придётся об этом поговорить. Не отступай сейчас. Тэхён уверенно произносит то, в чём Хосок боялся признаться даже самому себе. Омега без труда облекает все огромные чувства в ёмкие короткие слова, и это ошеломляет так сильно, что Хосок почти не может дышать. Знание того, что Тэхён его любит, смешивается с бесконечной тревогой того, что его могут у него отнять. — Скажи мне, что тоже любишь меня, давай же, — тихо просит Тэхён, и Хосок срывается: обнимает его так сильно и крепко, словно это всё, что есть у него в жизни. И признания одно за другим выливаются из его груди, из его рта, из его сердца. И ночь хоронит эти клятвы лишь между ними двоими. — Я люблю тебя. Конечно, я люблю. Я люблю тебя так сильно, что боюсь. Я просто очень хочу тебя защитить, я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу для тебя кого-то, кто сможет дать тебе всё, чего ты по-настоящему заслуживаешь, — Хосок просто надеется, что не плачет, когда шепчет это в макушку Тэхёна, обнимая омегу как своё всё. Потому что Тэхён — его всё. — Но я не такой человек для тебя. — Нет, ты тот. Ты для меня, и я буду счастлив только с тобой, — отвечает Тэхён, сжимая в кулаках ткань ханбока на спине альфы. — Это не может быть кто-то другой. Ты должен сделать это для нас обоих. Тэхён эхом повторяет слова Юнги. Они правы. Он должен делать то, что нужно. — Я не хочу причинять тебе боль. — Я знаю. Я также знаю, что нам не избежать её, так что всё в порядке. Я люблю тебя. Принять боль от тебя — это то, с чем я могу справиться. — Тэхён. — Пожалуйста. — Омега отнимает голову от его груди и медленно приближается, целуя его сухие потрескавшиеся губы. Это его первый поцелуй: тёплый, несмелый, сухой, пропитанный отчаянностью и желанием. Но это идеальный поцелуй, потому что он от Тэхёна. Это омега посылает ужасных крошечных бабочек прямо к нему в живот, и Хосок просто хочет больше. Господи, он просто хочет позаботиться о Тэхёне больше жизни. Альфа прижимает его ближе к себе, наклоняет голову и углубляет поцелуй, соприкасаясь тёплыми языками. Они оба стонут от новых неизведанных чувств: чистых, никем не запятнанных, искренних. Которые они клянутся беречь, какой бы ни была цена. Поцелуи-бабочки порхают по щекам, векам, уголкам губ — и они позволяют себе улыбнуться друг другу даже в такое тёмное время, и подарить друг другу милое тихое хихиканье и воркование. Хосок чувствует, как его сердце раздувается от любви. И пусть он не уверен в том, что они делают, он уверен в Тэхёне и своих чувствах к нему. И это в конце концов именно то, чего хочет его сердце, так что всё остальное совсем не важно. Только не сейчас. Он заберёт невинность Тэхёна, и отец узнает об этом без промедления. И тогда Тэхён больше не будет представлять для него интерес, потому что он уже достаточно взрослый для возраста, излюбленного его отцом. Хосок бы хотел оставить всё между ними как есть до конца веков, но он должен действовать так, как должен. Боже, почему его сердцу так больно от этого? — Что бы сегодня ни случилось, я хочу, чтобы ты знал, что это по любви, — шепчет Хосок и не даёт омеге ответить, целуя его. Они целуются томно и долго, даже когда Тэхён тянет его за собой в постель. Хосок не верит, что это происходит на самом деле. Он позволяет себе касаться омеги через ночную рубашку и ловить его хныканья своим ртом. Хосок знает теорию, проходил с учителем по размножению. Но теория ничто по сравнению с практикой. Это по-настоящему страшно. Тэхён под ним такой гибкий и липкий, такой сильный, готовый принять всё, что альфа может ему дать. Он должен постараться. Хосок целует его глубже и трогает смелее, через прикосновения передавая свои чувства. Воздух становится горячим, Тэхён немного задыхается, Хосок — тоже. Он целует своего любимого в шею, плечи, спускается ниже и дышит ему в живот. Тэхён зарывается руками в его волосы и прижимает к себе ближе, безмолвно выпрашивая поцелуи. Хосок даёт их ему. Даёт ему свои руки и губы, свои нежные взгляды, улыбку и слова. И надеется, что это сработает. — Позволишь? — шепчет альфа, дёргая за шнурки полураспахнутой ночной накидки. — Что угодно, — выдыхает Тэхён, позволяя себя раздеть. Тело Тэхёна ещё мальчишеское и угловатое, но всё равно привлекательное, гладкое и упругое. Хосок немного сходит с ума, когда целует его снова. Господи, какой же он красивый, и как это всё похоже на сон. — Ты невероятный, — шепчет альфа и направляет свои руки вниз, между ног Тэхёна. Член омеги налился тяжёлым возбуждением, он влажный и горячий, и руки Хосока немного трясутся. — Всё в порядке, ты можешь… исследовать, — шепчет Тэхён, закусывая губу. Его щёки бледные, но глаза искрятся теплом и желанием. Хосок научился читать его очень хорошо за эти годы. Они оба дико взволнованы. Хосок исследует тело Тэхёна руками, языком, словами и глазами, пока омега не разваливается под его руками, пока не превращается в горячее стонущее месиво. Тэхён стонет, тянется к нему руками, просит что-то неизвестное никому. Его блестящие волосы прилипают ко лбу, плечам и пояснице. Хосоку кажется, что это всё сон, Тэхён как видение, как мираж. Он так легко скользит в руки Хосока, так легко открывается ему, отзывается на все ласки, и его так сильно хочется любить. Хосок задыхается, а Тэхён горит под ним. Альфа боится просыпаться. У него внизу живота целое солнце, что вот-вот взорвётся, и это почти причиняет боль. Хосок не осознаёт ни времени, ни пространства, всё кажется сном, ощущается слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Прости, больше не могу… хочу тебя сейчас, пожалуйста, — просит Хосок, утыкаясь вспотевшим лбом в голое плечо любимого. Тэхён запутывает в нём свои конечности, громко дышит. — Ты можешь. Хосок пытается снова его поцеловать. Внутри Тэхёна влажно, тесно и очень горячо. Хосок никогда не испытывал ничего настолько интенсивного. — Я… я уже, — всхлипывает альфа, прижимая Тэхёна ближе. Он только вошёл, но уже держится из последних сил. Это поражает его, это больше, чем он может вынести. Из глаз омеги текут слёзы. Они распалили друг друга, но это всё ещё больно для них обоих. Слишком сильно, слишком много. — Х-хорошо, да, пожалуйста, — просит Тэхён, — Сделай меня своим. Хосок не может завязать узел, даже не знает, как это сделать. Но он отпускает себя прямо в Тэхёна, запечатлевается на нём, всё равно оставляя свой след. И снова трогает твёрдый горячий член Тэхёна, и омега идёт за ним, испытывает оргазм: болезненный и короткий, потому что его тело ещё не умеет правильно наслаждаться всем, что Хосок способен ему дать, но омега так благодарен. Это ощущается правильным для его тела, для его сердца. — Прости, — выдыхает Хосок, всё ещё не отпуская омегу из своих объятий. Альфа хочет держать его в руках всю ночь. — Я мог сделать лучше. — Это было хорошо, — возражает Тэхён, находя утешение в его объятиях. — Ты плакал. — Я просто был очень счастлив. Я рад, что теперь нас связывают узы гораздо сильней, чем дружба. Хосок немного отстраняется и смотрит Тэхёну в глаза. Омега улыбается, слёзы высыхают на его бледных щеках. — В следующий раз я постараюсь лучше, — обещает Хосок. Потому что теперь он знает, что никогда не сможет отпустить омегу, что бы это ни значило для их дальнейшего пути. И Хосоку больше не страшно говорить о своих чувствах вслух. — Я люблю тебя. — Я люблю тебя больше, — воркует Тэхён. Хосок всё ещё не уверен, что это не сон. — Вряд ли это возможно. За окном всё ещё лютая метель, а солнце давно позабыло к ним дорогу, но этой ночью Хосок думает только о том, чтобы держать засыпающего Тэхёна в своих объятиях до самого утра. Он не знает, что будет завтра, и это по-настоящему страшно. Но когда придёт время, Хосок будет готов. И он сделает то, что должен.Сохраняю твой лик, устремленный на миг в безнадежность, — безразличный тебе — за твою уходящую нежность, за твою одинокость, за смятенье твоё, за твою молчаливую юность.