***
Хосок думал, что утренний разговор не принесёт никаких плодов, но отец с тех пор действительно стал проявлять к нему больше внимания, видимо наконец признав его достаточно взрослым, чтобы посещать стратегические советы, плавно переходящие в попойки, и делясь своими абсурдными и абсолютно бесперспективными планами набегов на чужие территории. Хосок, однако, слушал всё очень внимательно, вычисляя слабые места отца и его окружения. Так он узнаёт, что всё ещё хуже, чем он предполагал. В казне почти ничего не осталось, холодная зима безжалостно убивает любые шансы на урожай, а соседние империи грозятся отобрать земли в уплату долгов. Хосок мечтал о том дне, когда корона перейдёт к нему и он сможет исправить то, что натворил отец. Но, оказавшись перед руинами некогда процветающей страны, как он собирается это сделать? Альфа не знает ответ, и от этого действительно страшно. Сможет ли он изменить хоть что-нибудь? — Ты всё сможешь, — нежно выдыхает Тэхён, когда Хосок касается его в чувствительных местах. С момента их первой ночи — болезненной и неумелой — остановиться было уже невозможно, только не для них. Не было ни единого шанса, познав друг друга однажды, отказаться от этого. Это было выше их сил, поэтому они не пытались даже сопротивляться. Альфа и омега изучают друг друга медленно и сладко, желая доставить другому как можно больше удовольствия. Они узнают, что им нравится и как этого достичь, вместе и по отдельности. Оказывается, это совсем не страшно. Хосок клянётся себе, что до конца вселенной будет хранить воспоминания об этих сладких ночах со своим любимым. — Когда ты так говоришь, мне кажется, я действительно могу всё, — шепчет Хосок, целуя омегу в губы. Тэхён такой невыносимо сладкий на его губах, руках и языке, ощущается тяжёлым и приятным, оседает где-то глубже, чем просто в сердце. — Потому что ты даже не представляешь, на что способен. — Омега блестит на него своими глазами и хосоково сердце расцветает от любви. Хосок понятия не имеет, откуда в Тэхёне столько веры в него.***
Хосок не хочет врать Юнги о ситуации с Тэхёном. Это кажется неправильным, даже если изначально он собирался оставить всё только между ними. Юнги всё ещё остаётся пугающим омегой, но уже давно не ощущается чужим. Омега знает, какую опасность представляет Император, когда смотрит на кого-то с такими намерениями. Альфа верит, что Юнги поймет, что Хосок не мог защитить Тэхёна иначе. Поэтому он пишет в письмах обо всём, что случилось. Лучше пусть узнает так, от него, чем поймёт всё сам, когда приедет в следующий раз. Старший омега заслуживает честность. Альфа никогда не стал бы скрывать от него что-то настолько значимое. Хосок нервно ожидает ответного письма, не находя себе места следующие две недели. Он грызёт ногти и почти срывается поехать к Юнги сквозь непрекращающиеся метель и вьюгу. Юнги, должно быть, вне себя от ярости. Он ненавидит его? Ненавидит Тэхёна? Он больше не приедет? У Хосока будет шанс увидеться с ним когда-нибудь ещё? Мысль о том, что его связь с Тэхёном может разорвать маленькую нить доверия между ним и Юнги, почему-то причиняет нестерпимую боль. Он уже планирует посетить дворец четы Мин на другой стороне Империи в разгар метели, когда вечером тринадцатого дня приходит ответное письмо, и в нём ни слова обиды, ни толики ненависти или осуждения — лишь слова, что дарят бесконечный комфорт. Там «У меня было плохое предчувствие. Я думаю, что знал, что рано или поздно это произойдёт. Тебе не за что просить прощенья», и «Я рад, что Тэхён не пострадал», а ещё такое необходимое «Ты делаешь то, что должен. Твоё сердце немного опережает твой мозг, но ты всегда был немного глупым, так что я не удивлён». У Хосока щемит сердце. Юнги такой невероятный, умный не по годам, будто уже познал всю жизнь целиком, бесконечно добрый и всегда готовый разделить его тревоги, даже если порой скрывает это под маской безразличия. Альфа прижимает письмо ближе к себе, вдыхая успокаивающий аромат рисовой бумаги и духов омеги. Хосок пугается от мысли, что вот-вот это письмо съест: настолько он вжимает его в своё лицо. Альфа внутри удовлетворённо рычит, всё чаще проявляя себя. Это хороший знак. Его альфа становится сильней и скоро с этим можно будет работать. В тот день Хосок сеет в своём сердце ещё одни семена любви. Он надеется, что однажды цветы, что он посадил, зацветут в полную силу, потому что его сердце переполнено благодарностью и любовью.***
Проходит время, за одним холодным месяцем следует другой, а потом ещё один такой же. Семнадцатый день рождения проходит мимо, а бесконечная зима становится ещё суровей. Люди замерзают не только на сквозняках улиц, но и в собственных домах, не имея ресурсов для отопления. Хосок сокрушается и винит в этом себя и свою неспособность взойти на трон, пока жив отец. Это убивает сильней, чем он ожидал. Всё, что Хосок может делать — это сближаться со своим отцом, даже если его сердце против этого. Альфа заставляет себя говорить с Императором, смотреть ему в глаза, подхватывать его идеи и молчать, стискивая челюсти и дробя зубы в порошок, когда это необходимо. Хосок усыпляет его бдительность всеми способами, пусть и внутри ненавидит себя за это. Вытягивать из себя всё это тёмное оказывается невероятно болезненным. Сердце альфы злится на него сильней всего, когда однажды, в разгар холодной зимней ночи, отец затаскивает его в Дом Кисэн. Там он обещает показать Хосоку, как альфа королевских кровей должен обращаться с низкосортными — да и вообще любыми — омегами. Будь они даже самого благородного происхождения, омеги ни что иное, как способ достижения цели. А цель всегда одна — бесконечное удовольствие. Иногда — рождение отпрысков для продолжения рода. Омеги не больше, чем просто дыра, куда можно засунуть свой узел и своих детей. Хосок стискивает зубы до скрежета. Ему уже не кажется бессмысленным, что его папа покончил с собой. Рядом с отцом у любого невольно возникают подобного рода мысли: настолько он невыносимый человек. Хосоку рядом с отцом всегда хочется исчезнуть. Ворота Дома кажутся ему неизмеримо высокими, будто уходящими в самое небо. Факелы с огнями освещают каменистую дорожку к ханокам, откуда доносятся болезненные стоны. Из некоторых домиков слышны душераздирающие крики и мольбы, а некоторые утопают в гораздо более пугающей тишине. Хосок не понимает, как можно спокойно идти под эти жуткие звуки и делать вид, что всё в порядке. Это чертовски ненормально. Альфа внутри скребётся в попытке сдвинуть тело и помочь омегам, которые явно страдают. Хосок заставляет его заткнуться, как делает это всегда. Слишком много контроля требуется для подавления своего альфы, особенно сейчас, когда он растёт и обретает больше силы. Но нужно терпеть. Терпеть даже тогда, когда почти невыносимо. Хосоку пока не выстоять один на один с отцом. Внутренняя борьба лишает сил, он сильнее кутается в меховое топхо и пытается подавить в себе нарастающую панику. На самом деле ему, как человеку — не как альфе или будущему правителю, а как обычному человеку с самыми обычными человеческими чувствами — искренне хочется разрыдаться и убежать. В воздухе пахнет собственным сожалением. Бедные люди, несчастные души. Чем альфа им может помочь? Что он может для них сделать? Его сердце так сильно болит без всех этих ответов. Он чувствует себя беспомощным. Хосок поднимает голову к тёмному небу без единой звезды. Луна решила избежать встречи с ним, поглощённая тьмой. Альфа выдыхает облако горячего пара. Оно поднимается вверх и растворяется где-то в глубине темноты. «Всевышний, подари мне немного мужества пережить эту ночь». Он не может дать слабину сейчас. Хосок ещё пару секунд молится, шагая за отцом, а потом их останавливает хэнсу дома. — Добро пожаловать, Ваше Величество, — лукаво улыбается омега. Хосока начинает тошнить от его противной улыбки. На вид омеге лет сорок, он хорошо сложен, достаточно почтителен и опрятен. Но глаза никогда не лгут: за серой радужкой скрывается жестокость, тщеславие и гордыня, а налёт былых преступлений неминуемо застывает на некогда красивом лице. — Сокджин готов? — спрашивает Император. Хосок навостряет уши, прежде никогда не слыша этого имени. Он знает всех, о ком говорит его отец, а это имя ему незнакомо. Насколько важен этот человек, что отец запомнил его имя? Обычно он не считает нужным запоминать даже имена приближённых к нему людей. — Конечно. Для Вас всё самое лучшее. Как всегда. — Омега глубоко кланяется и ведёт их за собой вдоль расходящихся дорожек к ханокам. Хосок благодарит богов за то, что на него не обращают никакого внимания. Его паника нарастает, что-то тяжёлое пластом ложится на грудь. Плохое предчувствие? Приближение чего-то фатального и неизбежного дышит в спину холодом. Хосок старается делать глубокие вдохи, чтобы немного успокоиться. Ему не нравится это место, но он не может сбежать. Не тогда, когда он смог подобраться к отцу так близко, вовлечённый во все его дела. Ему просто нужно, закусив губы, немного потерпеть. Вот и всё. Он справится. Но он уже не справляется, когда хэнсу, откланявшись, оставляет их у отдалённого, богато украшенного ханока. Император с силой распахивает сёдзи. Там, за деревянной перегородкой ожидает самое красивое существо, которое Хосок когда-либо видел. И самое несчастное. Альфа снова теряет своё дыхание. — Это Сокджин, хотя тебе не обязательно запоминать его имя, — говорит отец, но Хосок слышит его будто сквозь удушающую толщу воды. — Жемчужина этого места. Сегодня я дам тебе несколько советов, как с такими жемчужинами нужно обращаться. Хосоку не впервой иметь дело с красотой. Он знает Тэхёна и Юнги, они оба очень красивые. Но красота омеги перед ним другая: она какая-то болезненная, тяжёлая, слишком кричащая, подчёркнутая стрелками, румянами и красной помадой. Она сломанная, не поддающаяся описанию, слишком открытая, до дрожи пугающая. И всё, что может Хосок — это стоять на пороге и задыхаться от чего-то доселе неизвестного ему. От того, что его сердце не способно выдержать, полностью перегруженное. Он провалился, проиграл. Он хочет убежать и больше никогда не оглядываться. Император громко захлопывает дверь за ними и приказывает Хосоку сесть на подушки. Комнату освещают ароматические свечи, тени от которых рассказывают печальные истории стенам и полу. Выглядит неуютно и холодно. На полу мягкий футон. На Сокджине, если Хосок правильно услышал его имя, тонкая полупрозрачная накидка, перетягивающая ремнём его аномально тонкую талию. Серебряные нити вплетены в его волосы, косы за головой заколоты пинё, с которой свисают драгоценные кисточки и белые жемчужины. Хосоку не составляет труда понять, откуда у этого места так много денег на дорогие вычурные наряды и содержание такого большого двора. Отец явно не жалел средств на подобные развлечения. Теперь понятно, почему казна опустошается с такой скоростью. Император подходит к Сокджину, больно хватает его за подбородок, оставляя красные следы от пальцев, и поворачивает голову омеги в сторону сына, ехидно шепча: — Давай покажем моему отпрыску, как нужно обращаться с такими омегами, как ты. Нет, покажем ему, как альфе следует вести себя с любыми омегами. А после срывает с него накидку вместе с поясом, разрывая ткань, оставляя омегу полностью голым. Сокджиново лицо при этом не выражает никаких эмоций, лишь смирение и пугающую пустоту. Его боль раскрошена на дне зрачка, рассыпана по радужке, но не добирается до уголков глаз, не скапливается там влагой, не выливается реками наружу. Так и бурлит где-то там, внутри, непролитая. Руки Хосока неконтролируемо дрожат, ком в горле заставляет хватать воздух глубже, насильно проталкивая комками внутрь. У него щиплет глаза. Он хочет зарыдать как никогда в жизни. — Всё просто. Тебе нужно только приказать им встать на колени и показать свою силу, — продолжает отец, давя на плечи омеги, заставляя того упасть. Хосоку хочется вскочить и закрыть омегу собой, но всё его тело немеет и тяжелеет, лишаясь всех сил разом. Да и смог бы он выстоять в битве со своим отцом? Что он вообще мог сделать? Сокджиново лицо, однако, продолжало быть застывшей маской, и альфа задавался вопросом, как часто такое происходило, что перестало омегу задевать. Даже сама мысль об этом причиняла альфе неизмеримую боль. Сокджин выглядел чуть старше Хосока: может, ему было девятнадцать или двадцать, но похоже, что жизнь никогда не была к нему благосклонной. Хосок теперь понимал, почему его отца заинтересовал такой взрослый омега. Сокджин был красивый настолько, что было почти невыносимо на него смотреть. Но также было невыносимо смотреть, как голову Сокджина прижали к футону тяжёлой альфьей рукой. Она казалась огромной в золотом свете свечей. Отец одной рукой наспех распахнул собственный ханбок и сплюнул на ладонь. Он быстро погладил себя несколько раз, будто куда-то опаздывая, и наспех вошёл в Сокджина полностью. Хосоку захотелось провалиться под землю. Он позорно заскулил и сжал ткань своего кимоно на коленях. Это было выше его сил. Звуки шлепков и хриплого дыхания отца заполняли его уши, разрывая перепонки. Сокджин молчал, закусив губы до крови. Отец словно зверь терзал его тело, хватал за волосы, сжимал шею, рычал и выхрипывал унизительные слова, а Хосоку приходилось на это смотреть, хоть перед глазами всё размыло до такой степени, что ему казалось, что он ослеп. Хосок хотел исчезнуть. Он никогда не чувствовал себя настолько беспомощным, абсолютно бессильным перед жестокостью своего отца. Почему он был таким слабым? Почему никого не мог защитить? Почему из-за этого ему приходилось так много терять? Хосок не знает, сколько это продолжалось: десять минут, час, несколько дней? Это ощущалось адом, где он даже не мог умереть. В воздухе пахло кровью. Хосоку хотелось снять с себя кожу — слой тканей, мышц, добраться до костей. Это было невыносимо. «Пусть это поскорее закончится. Пожалуйста, пожалуйста, я больше не могу» — альфа никогда так искренне не молился. — «Я не такой сильный. Я не могу это выдержать, я не могу, пожалуйста». Хосок даже не помнит, когда это закончилось. Он был полностью развален к тому моменту. Сердце изнывало от боли, альфа внутри скулил от отчаяния и бессилия. Призрачные звуки шлепков и громкого дыхания всё ещё эхом отзывались в голове. Хосок не был уверен, что когда-то сможет эти звуки забыть. Возможно, им суждено стать его новым ночным кошмаром. — Вот и всё. Это просто, не так ли? — говорит запыхавшийся отец. Он поднимается, запахивает своё кимоно и направляется к выходу. Сокджин разрушенным лежит на футоне. Тонкая струйка крови стекает от его губ к ложбинке между костями на груди. Хосоку до исступления хочется его обнять, хочется пасть к его ногам и молить о прощении, будто это он во всём виноват. Жаль, что это просто слова. Извинений никогда не будет достаточно, и целой жизни не хватит, чтобы искупить это преступление. Альфа Хосока не может дать ему ничего, кроме слов. Это убивает. — Да, отец. Это просто, — выдыхает Хосок, поднимаясь со своего места. Ноги затекли, тело ощущается неподъемным месивом, не поддающимся контролю. — Иди вперёд, я догоню. На лице Императора появляется уже привычная отвратительная улыбка, однако он ничего не говорит и покидает прокисшее пространство, громко захлопывая сёдзи. Тишина давит на перепонки. Свечи продолжают заунывно переливаться в темноте. Сокджин шуршит одеждой, поднимаясь и привычным движением натягивая и запахивая халат. Хосок мельком видит струйку крови, катящуюся по внутренней стороне его бедра, и множество старых и новых порезов и укусов. Грубый, будто ещё не заживший шрам поперёк живота, ещё несколько более бледных — вдоль рёбер. Эти шрамы будто горят под светом свечей, светятся в темноте несмываемым воспоминанием. Альфе хочется выплюнуть скопившуюся в груди желчь. Голова раскалывается от количества вопросов, которые у Хосока нет смелости задать. Как Сокджин вообще стоит на ногах, когда всё его тело — полотно для росчерков ран? Хосок бы уже повалился на землю, не выдержал бы такой боли, не смог бы с этим жить. Он слабый, крайне слабый человек для той роли, которая ему отведена в этой жизни. Он думает, что омеги — самые сильные существа на земле. Они способны вынести боль, не укладывающуюся в голове альфы. — Приём окончен, — устало произносит Сокджин в тишине. Он поворачивается и впервые смотрит ему в глаза, и будто возвышается над ним своей мощной аурой. Он словно насмехается над маленьким альфой, неспособным противостоять собственному отцу и потакающим его бесчинствам. Хосок чувствует себя под этим взглядом крошечным и ничтожным. Не то, что бы он не заслуживает такого презрения. Он действительно лишь маленький альфа, боящийся своего отца. Хосок знает это лучше всех. — Прости. Я знаю, что это лишь слова, но мне правда жаль. — Альфа осмеливается подойти немного ближе, но всё ещё не нарушает личного пространства. Он снимает с головы бисерную заколку, которую сплела для него Миён, и осторожно вкладывает в руки Сокджина. — Обещаю, что вытащу тебя отсюда, даже если это будет стоить мне жизни. Я не даю обещаний, которых не могу сдержать. Хосок не знает, как сделает это, но он должен. Да, он просто должен сделать всё, чтобы исполнить это обещание. Ему хочется вытащить омегу отсюда. Сокджин удивлённо смотрит на заколку несколько секунд, потом поднимает глаза на Хосока, а после заливается скрипящим натянутым смехом. — Мне не нужны твои обещания, малыш. — Он насмешливо закалывает заколку обратно в волосы альфы. — Позаботься хотя бы о себе, пахнешь слабостью. — Сокджин обходит Хосока, больше не произнеся ни слова и не оборачиваясь. Омега покидает помещение, оставляя его одного. Альфе не на что обижаться. Всё, что сказал Сокджин — лишь правда. Тогда почему слова будто облили его кипятком? Почему так сильно обожгли нутро? Зачем заставили всё внутри биться в агонии? Хосок выходит следом с роем вопросов, однако омеги уже нет поблизости. Недалеко его отец о чём-то разговаривает с хэнсу, а после оборачивается и вальяжно машет рукой, подзывая сына к себе. Хосок идёт за своим отцом и смотрит на его спину. Поднимающийся тёмный рассвет ничем не отличается от холодной ночи. Сине-оранжевый огонь тлеет вокруг факелов. Хосоку некомфортно в собственном теле в середине затянувшейся зимы. Он всё смотрит и смотрит на широкую спину своего отца, что сломала ему жизнь, сломала жизнь стольким людям. Он задаётся вопросом, сколько таких жизней ещё сломает? Хосок впервые представляет, как достаёт из запаха хвандо, как прикладывает всю свою силу и вонзает его глубоко между лопатками старшего альфы. Представляет, как тёплая кровь омывает его руки. В отблесках синей Луны кровь отца кажется сине-чёрной. Видение настолько ясное и чёткое, что альфа пошатывается и застывает на несколько секунд, не в силах поверить, что он смог об этом подумать. Возможно, именно эта ночь будит всю ту тьму внутри Хосока окончательно и бесповоротно. Он уже не сможет быть прежним. Это был опасный ход мыслей, но не думать об этом он не мог. С той самой ночи в стенах Дома Кисэн Хосок возвращался к этой мысли множество раз. Он обдумывал самые разные варианты, но раз за разом приходил к одному решению, которое, каким бы страшным оно ни было, казалось самым правильным. Он думал неделю, месяц, почти год. С этой мыслью он просыпался, с ней же ложился обратно в постель. Эту мысль он скрывал от чужих ушей и глаз, словно она была его тайной любовницей, недозволенной порочной связью, первобытным грехом. Но он чувствовал что это было его предназначением, его судьбой, в которую он никогда не верил. Он бежал от истины слишком долго. Пришла пора наконец посмотреть ей в глаза. Чтобы победить зло, нужно стать бóльшим злом. И правда в том, что в Хосоке оно всегда было.***
Проходит ещё несколько недель прежде, чем альфа набирается смелости вовлечь в это кого-то ещё. Одно дело самому стать преступником, другое — раскрыть свой отвратительный план кому-то, кем он дорожит, кому безмерно доверяет и перед кем хочет казаться лучше, чем он есть на самом деле. Это волнующе и страшно, но правда в том, что он не справится один. Ему нужна помощь того, кто не осудит его. И у него есть такой человек, поэтому он ещё никогда не был так сильно готов. — Юнги, я хочу покончить с этим, — говорит Хосок. Его голос, осанка и разворот плеч кричат о непоколебимости сказанного. Он долго думал, кому может довериться. Тэхён был слишком добрым — ему лучше оставаться в неведении ради его же блага. Но Юнги — это другое. Он знает, как работают все стороны власти и у него есть необходимые для Хосока связи. И альфа доверяет ему, возможно, даже больше, чем самому себе. — Покончить с чем? — осторожно спрашивает омега, уже предчувствуя что-то неладное. Хосок знает, что это не лучшая тема для свидания (хотя омега упорно отказывается называть их прогулки вдоль кромки леса свиданиями), но здесь идеальное место: ни людей, ни удушающих стен замка. — Правление моего отца. Я хочу покончить с ним. Юнги видит, что альфа говорит это без толики сомнения или волнения, без ненависти, без сожаления. Будто он проигрывал всё в своей голове бесконечное множество раз. Слова, которые хочет произнести Юнги, слишком тяжелы для его языка, поэтому он просто продолжает молчать. — И мне нужна твоя помощь, Юнги. Я знаю, что нет никого, кому бы я мог доверять достаточно, кроме тебя. Что-то теплеет внутри старшего от мысли, что Хосок доверяет ему. Оттого ли это, что альфа знает, что Юнги не станет его отговаривать? Семья Мин, как и он сам, терпеть не может выходки Императора, и лишь страх удерживает их от восстания. — Чем я могу помочь? — со всей серьёзностью спрашивает омега. Если Юнги может быть полезен, он сделает всё, что потребуется. — Нужен яд. Сильный, но медленный. Мне нужно, чтобы всё выглядело словно болезнь, подкосившая его. Чтобы ни у кого даже мысли не возникало о другой причине. И я знаю, что у твоей семьи есть хороший травник. Юнги кивает в задумчивости. Хосок действительно собирается сделать это? Хосок — светлый, улыбчивый даже в самые тёмные времена, немного глупый, но самоотверженный и бесконечно добрый. Он правда пойдёт на это? Всевышний, почему ты приготовил для него именно такой путь? — Как ты будешь жить с этим? — спрашивает Юнги, потому что это важно. Взвалить на свои плечи подобную ношу сродни самоубийству. Хосок подходит к нему ближе, доверчиво смотрит в глаза. До Юнги почему-то только сейчас доходит простая мысль о том, как сильно Хосок вырос. Омеге и самому уже девятнадцать. Они так повзрослели. Нет больше шансов оставаться в собственном детском мирке. Нужно принимать серьёзные решение и брать за них ответственность. В конце концов кто, если не они? — Это будет мой крест, и я буду нести его до конца своих дней. Но, Юнги, я видел, на что способен мой отец. Пока я дождусь трона, будет уже некого и нечего спасать. А я очень, больше, чем что-либо, хочу защитить мир, в котором мы с тобой живём. Сделать то, что я собираюсь сделать — малая цена, которую я готов заплатить за этот мир. Они больше ни о чём не говорят. Шум зимнего ветра уносит все звуки с собой, не коснувшись ни чьих ушей. Хосок принял решение, а Юнги собирается последовать за ним. Боги, конечно, он будет на стороне Хосока, потому что однажды принял решение верить ему и в него. Потому что альфа был первым человеком, кто похвалил его, кто сказал ему, что заниматься музыкой, — не грех, сказал, что Юнги прекрасен. Хосок был первым, кто наслаждался его музыкой, кто был честен с ним, кто вызывал в нём улыбку. Хосок был первым, кто поддержал его, кто открыл ему свою душу и не требовал того же взамен. Он был первым, с кем можно было молчать, с кем не нужно было притворяться. Хосок всегда был первым, поэтому, конечно, Юнги последует за ним. — Дай мне немного времени, и я достану всё, что нужно, — обещает Юнги.***
Проходит ещё три недели, прежде чем Юнги возвращается и передаёт бутылёк с ядовитыми травами лично в руки альфы. Как и положено, у стен замка есть уши и глаза, а потому провернуть такое — довольно рискованно. Также Хосок понимал, что отведывателю тоже придётся погибнуть, и эта смерть также будет на его плечах. Это были жертвы, на которые он должен был пойти ради будущего страны, которую он любил. Ради жизни каждого в ней человека. Хосок с силой сжимал бутылёк в руке и понимал, что скоро всё изменится. Утро за завтраком было холодным и ленивым, время будто застыло и не хотело как-либо двигаться из-за мороза. Император сидел напротив и с огромным аппетитом поедал блюда королевского стола. Отца с сыном как всегда разделяла целая пропасть, которую он давно не пытался преодолеть. Хосок нервно копался в своём блюде и краем глаза наблюдал за отцом. Пиала с рисовым вином маняще поблескивала на фарфоре. Хосок нервно сглотнул. Прошло всего несколько часов, но альфа уже смутно помнил, как проскользнул на кухню, когда там никого не было, и лично вылил содержимое бутылька в кувшин. Воспоминания смазались, будто всё случилось давным-давно, много лет назад и не с ним — будто обломок чужого сна, неизвестно как добравшийся до его сознания. Хосок даже не помнил, дрожали ли его руки. Волновался ли он? Чувствовал ли он себя преступником? Сейчас альфа чувствует только нервное предвкушение и страх, что всё может не сработать. Отведыватель уже попробовал все блюда и напитки. Разумеется, понадобится несколько дней, прежде чем яд даст о себе знать, так что и еда, и вода посчитались пригодными для употребления Императором. Старший альфа, однако, долго не притрагивается к вину, что знатно нервирует. Будто отец что-то знает. Но это невозможно. Если бы он узнал, Хосок уже лежал бы глубоко под землёй. Потому что пусть даже они связаны кровью, он уверен, не будет прощения тому, кто попытается эту кровь отравить. Поэтому Хосок первым поднимает пиалу и отпивает свой напиток. Перед завтраком он соврал нухам, что у него болит живот, и вместо вина попросил налить ему простую воду. Знал ли отец, что Хосок пьёт не вино? Напряжение накаляется, когда время завтрака подходит к концу, а вино так и стоит нетронутым. Альфа нервничает. Если не сейчас, то когда? Второго шанса может и не быть. Ему нужно что-то предпринять, но что? Однако не успевает он придумать запасной план, как Император заканчивает завтрак, залпом осушая чашу вина. Мутные струйки текут с обеих сторон его подбородка, медленно, тягуче. Альфе кажется, что в этот момент внутри него всё замирает. Он громко сглатывает. Наконец-то точка невозврата. Самое сложное уже позади. Теперь осталось только ждать. Хосок ждал этого момента всю свою жизнь — он сможет потерпеть ещё немного. Он начинает отсчитывать дни. Несколько мучительных дней и ночей ничего не происходит, но после с простудой слегает отведыватель, а ещё через день — Император. Никто не удивлён, ведь зима суровая, она холодит и тело, и душу. И даже самые дорогие меховые топхо не могут противостоять этому пробирающему до самых костей морозу. Позже всё усугубляется, лекари разводят руками. Отведыватель сгорел в горячке два дня назад, а Император начинает бредить, тело его горит в высокой температуре. Хосок теперь отсчитывает не дни, а часы, всё ещё не веря, что это происходит на самом деле. Он каждый день наведывается в покои Императора, немного сидит у его кровати и меняет холодильные повязки, как и подобает прилежному сыну. Но правда в том, что он еле сдерживает видимое облегчение. Всё напряжение из его тела медленно вытекает, он будто выравнивается в осанке, его мысли освобождаются от чего-то мрачного и тяжёлого, а внутренний альфа может полностью проявиться, больше не ощущая за собой огромной тени отца. Его разум освобождается от вынужденной потребности противостоять кому-то, кто много сильней. Осталось совсем немного. Очень скоро он будет свободен. Сегодняшний день не исключение. Хосок как обычно сидит в покоях отца, трогает его горячий лоб и понимает, что это конец. Биение сердца еле слышно под плотной кожей грудины старшего альфы. Но на мгновение в отцовском доселе затуманенном взгляде мелькает ясность, и он судорожно хватается за полы хосокового ханбока, резко потянув на себя. Они оказываются лицом к лицу, очень близко. В глазах Императора плещется ярость, а изо рта вырывается тяжёлое альфье рычание. Хосоку слишком тяжело на это смотреть. — Ты, — шипит отец, — маленькое отродье, ты это сделал! — Сделал что? — Ты убил меня! — Старший альфа что есть силы трясёт сына, вцепившись мёртвой хваткой. Он говорит о себе в прошедшем времени, полностью осознавая свой конец, но отказываясь с этим мириться. Ярость искажает его лицо почти до неузнаваемости. Клыки прорезаются сквозь дёсны и ранят губы в кровь. Она течёт тёмной рекой прямо к его шее. Император выглядит как зверь, готовый разорвать на клочки любого, кто окажется в поле его досягаемости. Он бьётся в агонии, в неисчерпаемом гневе, варится в собственной злости, давясь кровью и слюной. Жизненная сила быстро иссякает, покидая тело старшего альфы. Хосок чувствует, как хватка отца на его одежде ослабевает. На самом деле, Хосок ничего не хотел говорить, но если это конец… если это действительно последний раз, он не станет молчать. — Ты так и не понял, что я сделал, отец, — говорит Хосок, отрывая от себя руки альфы, но продолжая держать их в своих под недовольное рычание. — Я подарил тебе такую лёгкую смерть для твоих преступлений. Без мучений, без заслуженного наказания. Я уберёг тебя от столького зла, на которое ты ещё был способен. Отец, я обошёлся с тобой так лояльно, потому что остался последним человеком, который тебя по-настоящему любит. Если бы не любил, не смог бы этого сделать. Каждый день смотреть, как ты становишься сосредоточением зла, было выше моих сил. Но теперь тебе не о чём волноваться. — Хосок смотрит на отца, запоминая его лицо до мельчайших деталей: каждую морщинку, пятнышко, каждую ресничку. Он наслаждается холодом ладоней своего родителя: в конце концов, это всё, что он может получить. Ему никогда не было суждено большее. — Отправляйся в ад, отец. Тебя там ждёт папа. А здесь я обо всём позабочусь. — Ты ублюдок, — выплевывает Император вместе с пеной, выдирая свои руки из некрепкой хватки сына. Силы быстро покидают измождённое тело, а рычание превращается в едва слышимое шипение. Он валится на кровать, хрипя: — Ты будешь гореть в аду. — Как и вы все. Там и встретимся, отец, а до тех пор спи. Хосок смотрел, как жизнь покидает его отца: быстро, тихо, едва заметно. Смерть несправедливо ласково обнимала его. Сквозь окно пробивались первые несмелые солнечные лучи, а Хосок впервые за всю свою жизнь чувствовал невероятное, почти чуждое ему облегчение. Ни тоски, ни печали — только удивительное умиротворение. Он опустился на самое дно, чтобы в итоге найти там надежду.***
Хосок объявляет о смерти Императора рано утром следующего дня, когда все приготовления к похоронам уже окончены. Альфа выходит на балкон главного дворца Кёнбоккуна. Церемониальная одежда кажется тесной, а головной убор — тяжёлым и почти непосильным для хосоковой головы, но отступать больше некуда. Хосок не видит пути назад. Ему недавно исполнилось восемнадцать. Слишком рано для принятия Короны, но по меркам Хосока уже даже немного поздно. Холодный пот стекает по его щекам, но показывать волнение нельзя: на центральной площади Кёнбоккуна собралось огромное количество людей — весь город, возможно половина страны. Уставшие, голодные, измождённые, в захудалой одежде посреди суровой зимы, но почему-то не теряющие веру во что-то хоть немного лучшее. Люди смотрели на него с надеждой, с которой альфа не знал, мог ли справиться. Но в него верили, и ради этой веры перед ними всеми Хосок становится на колени, упираясь лбом в холодный пол и просит прощения за все деяния своего отца, которые не искупит ни время, ни сама жизнь. Он говорит, что после стодневного траура взойдёт на трон, и если кто-то хочет бросить ему вызов, пусть сделает это прямо сейчас. Больше нет золота, нет драгоценностей, денег, зерна — нет ничего. Вот почему никто так и не осмеливается возразить зелёному юнцу, решившему изменить ход истории. И может дело в отчаявшихся людях или в том, что их вера в Хосока была слишком огромной и нелепой, но никто не выказал и капли недовольства. Толпа взревела в облегчении от новости о кончине Императора и беззаветно верила в его сына. Многие знали его с младенчества, видели, как он рос, не раз становились свидетелями его добродетели. Хуже стать не могло. Им был предписан один путь — к свету. И они верили, что Хосок — тот самый свет. Траур был формальностью. Смерть Императора никого по-настоящему не заставила страдать. Наоборот, люди ободрились, обобщились — надежда расцветала даже в самых заледенелых сердцах. Снег таял, наполняя реки водой, солнце делало первые робкие шаги из-за серых туч. Становилось теплее. Из-под снега показывались первые подснежники. Прилетали весенние птицы, снова начиная петь по утрам. После долгих лет настала долгожданная оттепель. Спустя тридцать дней траура Хосок наравне с другими альфами, бетами и омегами отремонтировал госпиталь. Спустя пятьдесят дней открыл школу прямо в стенах замка. Королевские учителя с удовольствием обучали детей-простолюдинов всему, что знали. Спустя восемьдесят дней, заручившись поддержкой нескольких бывших чиновников-оппозиционеров, альфа начал строительство теплиц для выращивания риса и овощей. За десять дней до конца траура он начал подготовку к коронации и своей свадьбе. К тому времени весна, не боясь, уже смело ступала в дома и сердца людей. Говорили, что сама природа на его стороне. Хосок, ещё даже не вступив на трон, уже делал всё, что мог. Ему предстоял долгий путь. Нужно было наладить отношения с другими странами, укрепить собственные границы, каким-то образом привести страну к долгожданному процветанию. Это было сложно, но альфа чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Теперь он мог что-то изменить, он был на своём месте.***
До конца траура оставалось два дня, до коронации — три. До свадьбы с Юнги — четыре. Хосок нервно кусал губы. Свадьба с Юнги. День, который должен был наступить в конце концов. Хосок иногда позволял себе думать об этом, но сейчас, когда всё стало таким осязаемо близким и реальным, его сердце не могло найти себе места. Альфа внутри него был ошеломлён и… недоволен. Юнги приехал со своими родителями и братьями два дня назад и всё время избегал его, не оставался наедине, даже не смотрел в глаза. Это беспокоило, это было странно… страшно. Юнги никогда не избегал его. Они вместе разделили страшную тайну, которая сблизила их ещё сильнее. Так почему сейчас омега пытается отдалиться от него? Возможно, Хосок знает причину, но говорить с Юнги всё равно страшно. Говорить о своих чувствах всегда страшно. Альфа забирает деревянную коробку с красным шёлковым кимоно, приготовленным специально для Юнги. Сумерки опускаются на Дворец безмолвной тишиной. Нухи иногда снуют туда-сюда, робко опуская перед ним головы в лёгком поклоне. За рисовой бумагой бамбуковых сёдзи в некоторых комнатах полосами струится свет. Хосок несмело стучит костяшками пальцев по дереву. Омега приоткрывает сёдзи после третьего стука, немного уставший и сонный. У альфы щемит сердце. Юнги кажется таким родным спустя столько лет. Его чёрные волосы красиво и нежно обрамляют белое лицо, накидка эротично оголяет часть такого же белого плеча. Множество серёжек ниспадает из маленьких ушей вдоль тонкой шеи. Он выглядит маняще, невероятно привлекательно. Хосок не может отвести глаз, но он очень старается, ясно? — Что ты здесь делаешь? — спрашивает старший, ничуть не смущаясь своего провокационного вида. Будто это не он поднимает в Хосоке нечто дикое. — Принёс твой свадебный наряд. — Альфа протискивает между ними коробку, нуждаясь хоть в каком-то пространстве. Юнги приходится нехотя отступить, чтобы пропустить альфу в свои покои. — А ещё нам нужно поговорить. — Нам не нужно говорить. Всё будет в порядке. — Трёт переносицу омега, устало вздыхая. — Церемония пройдёт отлично, спаривание тоже. Тебе не о чём волноваться. Хосок кладёт коробку у подножья кровати и поворачивается к Юнги. Он видит неизбежность и смирение в его глазах, поэтому не намерен оставлять всё как есть. Это не должно быть так. Только не между ними, Хосок не позволит. Юнги должен знать. — Можешь, пожалуйста, сесть и послушать меня несколько минут. — Хосок знает, что звучит немного жалко, слишком уязвимо, но волнение не проходит, и альфа внутри него взмылен, почти по-детски взвинчен. Юнги ничего не отвечает, но кивает и садится на кровать, готовый слушать. Хосок делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться, прежде чем подойти к кровати и опуститься перед омегой на колени. Он поднимает голову, встречаясь с удивлёнными глазами старшего. В горле не вовремя пересыхает, а первые слова рвут грудную клетку и обретают мощь на выходе через большие усилия. — Юнги, я знаю, что нет никого, кто подошёл бы на роль моего супруга лучше, чем ты. Надёжный, прямолинейный, умеющий хранить тайны, знающий все стороны власти, разделяющий мои стремления — это всё ты. — Хосок, я знаю это. Я же сказал, что всё пройдёт хорошо, — снова устало вздыхает Юнги. Его руки тянутся к переносице, но альфа перехватывает их и нежно держит в своих. — Но я не хочу, чтобы ты выходил за меня по этой причине. Я хочу, чтобы ты вышел за меня, потому что я люблю тебя. Может, с того момента, как мы стали соучастниками преступления. Или когда ты без вопросов принял самую тёмную сторону моей личности, которую я сам продолжаю отвергать. Или с того момента, как я впервые встретил тебя. Или, может, с того момента, когда я услышал, как ты занимаешься музыкой, и это перевернуло всю мою жизнь. Или, может, где-то между всеми этими событиями. Я люблю тебя. Не потому что ты идеально мне подходишь. Ты идеально мне подходишь именно потому, что я люблю тебя. Я готов отдать за тебя жизнь, если потребуется. Хосок просто надеется, что Юнги прочитает его искренность, если не в словах, то в том, как альфа смотрит на него. Признаваться в любви так сложно. Открывать свои чувства, обнажать свою душу: выворачивать это всё наизнанку, вкладывая признания в чужие уши, вверяя себя в чужие руки. Затаив дыхание ждать ответа. Почти слишком много, почти невыносимо. — Шесть лет назад ты стоял передо мной, краснел и говорил всякую чушь. С тех пор ничего не изменилось. — Юнги улыбается с дёснами, как тогда, в самый первый раз, когда альфа застукал его играющим на инструменте. И точно так же, как тогда, в Хосоке что-то плавится от этой улыбки. Омега убирает одну руку из хватки альфы и нежно гладит по голове. — Тогда ты был таким беспечным и влюблённым. Ты смотрел на Тэхёна, будто он твоё всё, а я даже не знал, что можно так любить. Я подумал тогда: «Было бы здорово, если бы однажды в его сердце появилось место и для меня. Я бы хотел, чтобы меня любил такой человек, как он». Спустя шесть лет ты стоишь передо мной на коленях и говоришь, что готов отдать за меня свою жизнь. И я думаю, за скольких ещё людей ты готов с ней попрощаться? — Юнги… — Всё в порядке. Однажды я принял решение поверить тебе и следовать за тобой. Ничего не изменилось. Мне больше неважно, скольких людей ты встретишь на своём пути, скольких из них ты полюбишь. Просто не отдавай за них свою жизнь. И за меня тоже не нужно. Ради всех них, ради меня, ради Тэхёна, живи. Просто живи. Только так ты сможешь защитить тех, кого любишь. И позволь защитить себя тем, кто любит тебя. — Мин Юнги, ты только что признался мне в любви? — улыбается Хосок, снова перехватывая руку омеги и прижимая к своим губам. Альфа внутри него умиротворённо мурлычет. Юнги принял его как своего — всё хорошо. — Никогда в жизни, — фыркает омега, но руки не отнимает. — Я потрачу всю свою жизнь, чтобы услышать, что ты по уши в меня влюблён. Я очень упорный. Хосок не успевает договорить, потому что Юнги закатывает глаза, а потом вдруг толкает себя и склоняется над ним, вжимаясь своими горячими губами в его. Альфа не может поверить, что это происходит на самом деле. Первый поцелуй с Юнги на вкус как обещание чего-то сладкого. Альфа крепче прижимается к омеге и обнимает его что есть силы. Если бы только Хосок мог отдать ему всё, что чувствует.***
В день коронации цветёт весна. Она пышет теплом, ласковостью, сладостью. Розовые лепестки потккота падают с деревьев прямо под ноги, устилая город бледно-розовым ковром. После пятилетней белой зимы цвета природы кажутся ослепительно яркими. Хосок передвигается по городу в паланкине, машет рукой собравшемуся народу, дарит всем ободряющую улыбку. Кат на его голове украшен чёрным жемчугом и аметистами, красный ханбок вышит золотыми нитями. Цветы родового герба поднимаются с подола накидки до самого пояса. Хосок всё ещё задыхается в этой одежде, а головной убор давит на голову, но люди вокруг него улыбаются и машут ему, бросают цветы, выкрикивают восхваляющие речи, искренние благодарности и поздравления. Альфа знает, что пока не заслужил такой чести и доброты, но он дал себе обещание оправдать их. Он не подведёт. Паланкин вместе с толпой следует в Кёнбоккун. Там Хосок приглашает всех желающих в Кынджонджон. Конечно, часть людей остаётся снаружи: слишком много народа собралось. В тронном зале с Хосока снимают кат и надевают исонгван. Он кажется альфе непомерно тяжёлым, но Хосок не может опустить голову сейчас. На него с надеждой смотрят люди, они верят в него. На него смотрит Юнги со своими родителями и братьями. На него смотрит Тэхён. Ради всех них Хосок сжимает руки в кулаки и поднимает голову высоко и гордо. Он пьёт священное рисовое вино из церемониальной чаши, произносит клятву и благодарственную речь, которую писал несколько ночей. Она всё ещё кажется ему немного сырой, но альфа вложил в неё всю свою искренность. С сегодняшнего дня он официально носит титул Императора. Этот день Хосок приближал, как мог. День, который был предписан ему небом, звёздами и самой судьбой. Это немного волнительно, это безусловно тяжело. Но это путь, по которому альфа решил идти. Он улыбается и не собирается поворачивать обратно. Да, Хосок собирается сделать всё, что в его силах.***
Следующий за коронацией день кажется ещё более волнительным. Хосок подумал, что два грандиозных события подряд помогут людям воспрянуть духом и немного взбодриться после суровой затяжной зимы. Плясать на руинах былого величия не самое приятное занятие, но Хосок хочет, чтобы люди запомнили это время как новый отсчёт для чего-то хорошего. Он хочет, чтобы день стал радостным и для Юнги тоже. Хосоку восемнадцать, Юнги — девятнадцать, и они ещё слишком молоды для женитьбы, и возможно даже немного нелепо смотрятся вместе. И их союз хрупок, как тонкое стекло. Но Юнги — прекрасный омега, он лучший омега, и он подходит Хосоку как никто другой. И люди поймут это, как только увидят. Поэтому брачную церемонию будут праздновать целый день: с традиционными песнями, танцами и всеми необходимыми ритуалами. Пока Хосок занимается последними приготовлениями к предстоящей свадьбе, Юнги стоит перед зеркалом, а нухи непрестанно суетятся вокруг него. Хварот, который принёс для него Хосок, казался потрясающим: красный шёлк блестел даже в темноте, родовые орнаменты обрамляли плечи, спускались до пояса и растворялись к низу, утопая в цветах смеральдо. Длинные широкие рукава ниспадали почти до пола. Иссиня-чёрные волосы омеги были заплетены в косы и украшены пинё и жемчужными шпильками. На его узком лбу сверкала чоктури, покрытая чёрным шёлком и позвякивая короткими золотыми и серебряными нитками. Юнги смотрит на себя в зеркало и кажется таким бледным, почти бесцветным на фоне яркого свадебного наряда, который поглощает его. Волнение плещется на дне грудной клетки, без возможности освободиться, и пускает корни куда-то глубоко. — Ты хорошо выглядишь, — говорит Тэхён, прислонившись боком к сёдзи и сложив руки на груди. Юнги выдыхает и приказывает нухам оставить их наедине. У старшего омеги столько вопросов, но все они истлевают в горле до выдоха. Юнги всегда избегал спрашивать. Возможно, он просто не хотел знать правду, но если он собирался заставить эти отношения работать, ему нужна была правда. Он совсем не знает, что происходит в голове у младшего омеги. — Тебя правда это не волнует? — спрашивает Юнги, встретившись глазами с техёновыми в зеркале. — Твой альфа женится на другом омеге. — Разве это не то, что ждало нас с самого начала? Это было неизбежно. — Тэхён простодушно улыбается и беспечно пожимает плечами. Юнги не особо разбирается в красоте, но Тэхён пышет ею, излучает её даже в самой неприметной одежде, как та, что на нём сейчас. Ему, в отличие от Юнги, даже не нужно стараться, чтобы выглядеть привлекательным в любых глазах. «Почему ты такой красивый? Разве можно быть таким? Разве это не слишком для обычных людей?» — И ты смирился с этим? — вместо этого спрашивает Юнги. Ему даже нечего противопоставить. — Мне не нужно ни с чем мириться, потому что это ты, — улыбается младший омега. — И что это значит? — Это значит, что сейчас ты выйдешь к Хосоку, сразишь его своей красотой, станешь его омегой, спаришься с ним и будешь жить долго и счастливо. — Тэхён продолжает по-глупому улыбаться. В какой-то момент его улыбка становится странно прямоугольной. Он подходит к Юнги ближе, высится над ним ростом и шириной плеч. Младший омега касается его плеч, всё ещё не сводя глаз в зеркале. Юнги думает, что Тэхён потрясающий. Нет ни одного другого омеги, который бы так сильно подходил Хосоку. Юнги чувствует себя плесенью между ними двоими. И ему не нравится мысль, что Хосоку придётся оставить Тэхёна ради него. Это так… так неправильно. Юнги сдаётся. — Мы всё отменяем. Мне не нравится такой план, — протестует Юнги и ловит в зеркале удивлённый взгляд младшего. — Почему? — В нём нет тебя. Это неправильно. Где есть Хосок — там есть Тэхён, разве нет? Если ты любишь Хосока, то должен любить и Тэхёна. Вас можно взять только парой. По крайней мере, ты не должен соглашаться на меньшее. — Юнги делает глубокий вдох, воздух кажется тяжёлым и почти видимым между ними. Юнги прилагает много сил, чтобы повернуться и напрямую посмотреть Тэхёну в глаза, даже если он терпеть не может смотреть на кого-то снизу-вверх. — Я бы не смог простить себе, если бы мне довелось встать на пути у вашей любви. Серьёзно, Тэхён, я никогда не видел, чтобы кто-то любил так сильно, как Хосок любит тебя. И как ты любишь его. Я наблюдал за вами годами. Я знаю, о чём говорю и даже не буду пытаться конкурировать с тобой, — выдыхает Юнги с облегчением. Да, эти слова кажутся очень правильными, когда он думает о них. Они кажутся всем, что Юнги когда-либо хотел сказать Тэхёну. — Любовь — это не соревнование. В хосоковом сердце есть место для нас обоих. Ты знаешь это как никто другой. Ты наблюдал за нами годами, но и мы наблюдали за тобой. Мы с Хосоком много говорили о тебе, о том, как мы можем двигаться дальше вместе. Это никогда не будет просто, но Хосок готов стараться. И я тоже приложу все усилия. — Тэхён улыбается и смело тянется рукой к лицу старшего. Он со всей аккуратностью заправляет выбившуюся прядь волос обратно в причёску омеги. У Юнги сдавливает сердце, а потом оно будто немного распухает, увеличившись в размерах. — Я знаю, я тоже буду стараться, но я не могу не задаваться вопросом, будет ли между нами кто-то ещё? Возможно не сейчас, позже. Скольких людей способно любить хосоково сердце? Сколько людей сможет полюбить его в ответ так же сильно, как мы с тобой? — Юнги оголяет своё полное переживаний и вопросов сердце, впервые не беспокоясь, что его оттолкнут. Тэхён не из таких людей: он не способен причинить боль кому-либо. — Я не знаю ответа на твой вопрос, но, знаешь, эти люди, если они когда-нибудь будут, если они действительно будут любить его, они будут стоять не между нами, а рядом с нами. Им придётся полюбить и нас тоже, теперь мы идём набором из трёх, — Тэхён улыбается и показывает три пальца. Юнги закатывает глаза, но позволяет младшему омеге обнять себя, не забыв при этом скорчить оскорблённое лицо. Сердце его, однако, переполняется благодарностью и нежностью. Юнги не знал, что его сердце способно на такие глубокие чувства. И возможно, это не совсем та жизнь, о которой мечтал Юнги. Может быть, это что-то намного лучше.***
Свадьба проходит в лучших традициях королевский семьи. Хосок с Юнги принимают много цветов и поздравлений, произносят традиционные клятвы, кланяются друг другу в пол, отвешивают поклоны гостям и родителям Юнги. Хосок ведёт светские беседы с самыми обычными людьми, порой открыто игнорируя чиновников. Юнги же хоть и не любит общаться, но берёт их на себя, демонстрируя свою осведомлённость во многих военных, торговых и экономических вопросах. Жаль, тут совсем не с кем поговорить о музыке. Свадьба такого масштаба, как и предсказывал альфа, поднимает общий дух народа. И Юнги не может не улыбаться, даже несмотря на то, что его одежда и причёска слишком тяжёлые для длительного ношения. Юнги, однако, не позволяет себе жаловаться, потому что Хосок блестит на него своим неприкрытым счастьем и называет красивым и милым, даже несмотря на то, что получает в ответ только закатывающиеся глаза и смущённое бормотание. Юнги сгибается пополам, благодарит всех за присутствие, но отказывается участвовать в групповых танцах. День кажется длинным и сложным. Усталость волнами стекает в ноги, поэтому омега благодарит всех богов, когда торжество, наконец, заканчивается. Это был хороший день, но Юнги бы никогда не решился его повторить. Когда становится совсем сложно, Хосок держит Юнги за руку. Тэхён тоже всегда где-то неподалёку: улыбается им, подбадривает их. Это ощущается правильно и хорошо. Да, именно так. Это хорошо. Он получил больше, чем мог вообразить, когда в возрасте тринадцати лет впервые переступал порог Кёнбоккуна.***
Наступает ночь и сердце Хосока готово разорваться. Близость с Юнги, боже. Сегодня он завяжет Юнги и сделает его своим, оставит на нём свою метку и больше никогда не отпустит. Это случится так скоро. Это правда происходит на самом деле? С ним? Хосок уже не ребёнок, он знает, как доставить удовольствие омеге, как сделать так, чтобы им обоим было хорошо. Но Юнги — это другое. Порой, Хосок к нему даже прикоснуться боится. Нухи помогают альфе принять ароматическую ванну, втирают в кожу приятно пахнущие масла, надевают шёлковое чогори и широкие шёлковые паджи, и Хосок словно в тумане направляется в свою спальню. Он не знает, почему старается передвигаться как можно тише, словно боится спугнуть наваждение. Альфа слышит своё тяжёлое дыхание у себя в ушах и почему-то ему хочется сбежать. Покои вдруг кажутся ему чужими, когда он осторожно переступает их порог. Лунный свет проникает в комнату, свечи почти догорели до основания, даря крохи света. Где-то на горизонте загорается рассвет, но ещё не смеет перечить огромной Луне. Хосок тяжело сглатывает. Волнение комком стоит в горле. Боже, они ещё не начали, а он уже чувствует себя таким слабым и почти болезненно возбуждённым. Юнги стоит посреди его покоев, такой неожиданно расслабленный и как всегда по-особенному красивый. Усталость тяжёлого дня даже тенью не ложится на его лицо, хотя ещё накануне он казался измученным. Тёмные волосы распущены, они вьются по всей длине, волнами спадают на плечи и достигают поясницы. От него приятно пахнет цветами и мылом ванной комнаты. Его глаза будто светятся в темноте. Юнги всегда был красивым, тонким, но сильным, таким неуязвимым и хрупким одновременно, что Хосок не знал, как Юнги умещает всё это в себе. Они стоят и просто смотрят друг на друга несколько минут, или, может, часов. Может, проходит несколько дней, Хосок не уверен. Он даже не уверен, не снится ли ему всё это, потому что в один момент Юнги прикасается к завязкам своего ночного кимоно и тянет за них, оголяясь полностью. Ткань накидки валяется под ногами, и Хосок даже не понимает, что рычит, глядя на его нагое тело. Юнги такой… такой чертовски красивый. Его кожа бледна, но мышцы под ней упруги. Вместе с тем его касается румянец в некоторых местах: пятнышко на груди, на острых коленях и локтях, на щеках. Хосок не может поверить, что Юнги когда-то говорил, что он собирается засунуть в него свой узел и продолжать думать о Тэхёне. Сейчас в его голове ничего, кроме Юнги: его прекрасные кошачьи глаза, его милое маленькое, но сильное тело, его красивые красные уши, его мягкие волосы, его милые короткие ресницы… Как Юнги вообще мог подумать так, когда он на самом деле такой… такой потрясающий? — Снимай одежду, — хрипит Юнги, и Хосок даже не успевает осознать, как распахивает свою чогори и избавляется от паджи, оставляя их валяться под ногами. Голос омеги действует на него как гипноз, как приказ, которого он не осмелится ослушаться и под страхом смерти. У Хосока даже нет времени смутиться своей наготы, своего почти дикого возбуждения. Его голова наполняется сладким туманом. — Ложись на кровать, — продолжает омега, и альфа следует за ним своими тяжёлыми ногами. Он утопает в мягкости простыней, когда Юнги, не разрывая зрительного контакта, забирается на него верхом и начинает скользить по его возбуждению своим. Руки Хосока тянутся остановить омегу, потому что это слишком много, но Юнги перехватывает их и прижимает у него над головой. — Нельзя трогать, альфа. Только смотреть. — Юнги улыбается как-то по-особенному. Хищно и опасно, словно наслаждается тем, какой альфа перед ним беспомощный и возбуждённый. Словно он владеет ситуацией. Хосок думает, что так и есть, потому что сам он теряет абсолютно все силы перед людьми, которых любит. — Я заставлю тебя развалиться подо мной, альфа. Ты будешь умолять прикоснуться ко мне, будешь жаждать этого так сильно, что сойдёшь с ума, — Юнги шепчет это и облизывает свои розовые губы. Он продолжает тереться о возбуждение Хосока и, боже, омега такой чертовски мокрый для него. Хосок скулит, пытаясь толкнуться вверх, ближе, больше. Он уже на грани, уже готов плакать и умолять. Они вспотели, их волосы путаются и липнут ко лбам и спинам. Юнги отпускает руки Хосока, но те даже не сдвигаются с места, будто и не его вовсе. Омега довольно улыбается. — Не отводи глаз, альфа, — говорит Юнги и поворачивается к нему спиной, представляясь. Он выставляет напоказ свою прекрасную мокрую задницу прямо перед хосоковым лицом, заводит руки и погружает пальцы в себя почти грубо, слишком резко, чтобы из его рта вырвался болезненный стон. Хосок стонет вместе с ним. Это слишком. — Пожалуйста, позволь мне дотронуться до тебя, — скулит Хосок, уже полностью разрушенный для Юнги. Он даже не может контролировать свой нуждающийся голос. — Нет, только после того, как я дотронусь до тебя. — Юнги закачивает подготовку быстро, едва достигнув трёх пальцев, и снова нависает над Хосоком. Он даже не даёт альфе вздохнуть, прежде чем затягивает его в поцелуй с открытым ртом. Поцелуй получается грязным, мокрым и диким. Юнги кусается, борется, задыхается — это слишком хорошо. Это то, в чём, Хосок даже думал, что так сильно нуждался. Юнги отстраняется через нечеловеческие усилия, и несколько секунд они просто тяжело дышат друг другу в рты. А потом омега берёт в руку член Хосока и направляет в себя. Альфа не уверен, но кажется, он плачет. Внутри Юнги слишком узко, почти до боли. Но ещё там тепло и влажно, и это просто слишком много. И Юнги над ним тоже весь плачущий и стонущий. Пот так красиво стекает по его лицу, плечам, собирается влагой в лоне пупка. Юнги упирается руками в хосокову грудь и начинает двигаться, отдавая всего себя альфе, словно играет свою лучшую песню. Свою первую песню. Да, Юнги посвящает ему свою песню, созданную из стонов, шёпота и обжигающих шлепков. И эта песня проникает в хосокову душу, разливается по его сердцу, доходит до костей. Это ошеломительно. — Юнги, ах, милый, пожалуйста, пожалуйста, — Хосок снова стонет, не в силах сдерживаться. Руки, губы и зубы зудят в желании прикоснуться, подарить омеге намного больше, чем тот может себе вообразить. — Хочу… хочу прикоснуться к тебе, пожалуйста. Я буду хорошим, я сделаю всё хорошо, — альфа рыдает и умоляет. Ему кажется, они так хорошо подходят друг другу. С первого раза, будто знают, что друг другу нужно, в чём каждый из них нуждается больше всего. В Хосоке много любви и тепла, он жаждет отдать его Юнги. Юнги хочет забрать себе всё — на меньшее он не согласен, поэтому может быть, они правда созданы друг для друга. — Ты можешь, — шепчет Юнги, выдохнувшись полностью. Он почти падает на альфу, когда Хосок его подхватывает и переворачивает, укладывая на спину. Альфа не позволяет себе замедлить темп, лишь добавляет к размашистым толчкам свои руки в чувствительные места. Добавляет губы к губам омеги, к его шее, груди, розовым опухшим соскам. Он чередует это с глубокими поцелуями и лёгкими дразнящими укусами. Хосок знает, что это первый раз для Юнги, но омега так чертовски хорошо справляется. Он просто повалил альфу на кровать и взял всё, что хотел. Боже, Хосок так сильно его любит, кто бы знал. — Ты такой красивый… такой невероятный, — хрипит Хосок, чувствуя, как его узел раздувается внутри омеги. — Ты так хорошо меня принимаешь. Я дам тебе всё. Всё, что ты когда-либо захочешь. Юнги под ним мечется в агонии, стонет, кричит, хрипит, цепляется за альфу будто за свою жизнь и вдавливает отпечатки своих пальцев в его плечи. Его волосы разметались по подушке красивыми лианами. Хосок не может — не хочет — прекращать его целовать. Всё, чего он жаждет — это укусить Юнги и сделать его своим. И стать его тоже. Так он и делает: вцепляется зубами прямо в шею омеги, ловит его сладкий тихий стон и изливается внутрь, завязывая узел. Юнги размазывает под ним. Омега крепче прижимает его к себе, будто хочет удержать рядом как можно дольше. Но вот в чём дело, Хосока и под страхом смерти от Юнги не оттащили бы. Связь вспыхивает между ними, когда Юнги тоже кусает его, оставляя глубокий след на всю жизнь. Это ощущается по-новому. Нечто большее, глубинное, сильное, нечто крайне значимое и необратимое. Нечто правильное, хорошее. «Я тебя сберегу» — думает Хосок. — «Я сберегу всех вас. Я взращу в своей груди такие цветы, которые никогда не завянут». С тех пор в жизни Хосока происходит ещё множество разных вещей: он выполняет данное себе обещание и забирает Сокджина из Дома Кисэн. И это сложно на самом деле, и Сокджин не прикладывает усилий, чтобы облегчить хосокову жизнь, но альфа очень старается, чтобы жизнь стала легче для старшего омеги. Через несколько лет Юнги буквально дарит Хосоку Намджуна, в разы облегчая его императорское бремя. Теперь ему есть, с кем разделить свою ношу. Хосок тратит много сил на налаживание отношений с соседними странами, развитие торговли и производств. Это отнимает много сил и времени, но Хосок не променял бы это ни на что другое, когда видит счастливые и благодарные лица своего народа: людей, которые с первого дня его правления верят в него. Альфе нравится, что Юнги занимается тем, что ему нравится больше всего — музыкой. Ему нравятся глупые шутки Сокджина, когда тот наконец начинает чувствовать себя комфортно рядом с ними. Ему нравится Намджун, который стоит за его спиной, даря чувство безопасности. Он обожает Чимина, которого приводит Тэхён. И он всё ещё так сильно любит Тэхёна, словно в свой самый первый раз. Хосок ставит метки Тэхёну, затем Сокджину и Намджуну, потом Чимину. И он радуется, когда всё срабатывает и между ними образуется связь. Его любимые люди улыбаются, плачут, обижаются, мирятся. Они грустят, тоскуют, а потом обнимаются и целуются — и Хосоку не насмотреться на них и за несколько тысяч жизней. Хосок живёт, любя их, и знает, что умрёт так же. Потому что они всегда были его началом. Хосок хотел бы, чтобы они навсегда остались бы и его концом.***
— Ну вот, я снова заставил тебя плакать, — говорит Хосок, вытирая слёзы с раскрасневшихся щёк Чонгука. — Прости меня. Чонгука хватает лишь на то, чтобы отрицательно помахать головой. То, что рассказал ему альфа, так ценно для него. Воспоминания о его матери — той, какой он никогда её не знал. Воспоминания о собственных родителях и тяжёлой ноше преступления, что альфа вынужден нести на своих плечах до конца жизни. Его любовь, его боль, его борьба — Чонгук не знал, что Хосок был настолько потрясающим и сильным человеком. И теперь альфа не казался идеальным. Он тоже совершал ошибки, тоже чувствовал себя слабым и неспособным что-либо изменить, чувствовал горечь и печаль потерь. Хосок был невероятным альфой. Чонгук любил его всем сердцем. — Спасибо, что поделились со мной этими драгоценными воспоминаниями, — шепчет он, не в силах больше ничего держать в себе. — Мама очень любила вас. Она часто глубоко задумывалась о чём-то, и когда мне было семнадцать, я спросил, о чём. Тогда она рассказала мне о мальчике, который был её светом, благодаря которому она живёт свою лучшую жизнь. Я хочу, чтобы вы знали, что она никогда не забывала о вас. Она сказала мне, что было бы здорово, если бы мы однажды встретились. «Мама, я надеюсь, ты не против, если он станет и моим светом тоже?» — думает Чонгук. — Почему же ты сразу не пришёл ко мне? — Вы Император. Я не думал, что вы согласились бы меня выслушать, если бы я пришёл из ниоткуда. Я даже не был уверен, что вы помните о моей матери. И когда вы увидели меня, я солгал о своём возрасте и, похоже, только разозлил вас. — Прости меня, я был слишком груб, — хмурится альфа. — Не стоит. Я также был полон предубеждений. Простите меня. На самом деле вы невероятный человек. — Кто был невероятным, так это твоя мама, Чонгук. Она была потрясающей женщиной. Я никогда в жизни больше не встречал таких. Миён выполнила все обещания, данные мне: вырастила тебя прекрасным человеком и жила свою лучшую жизнь столько, сколько смогла. Я думаю в последнее время, было ли всё это судьбой? Должен ли был я помочь Миён сбежать, чтобы ты смог родиться? Должен ли был я найти Сокджина, чтобы он нашёл тебя? Должен ли был Сокджин оказаться там, где он был, чтобы я нашёл его? Знаешь, много дурацких мыслей, подобных этой, — улыбается Хосок. — Я не верил в такое до того, как встретил тебя. Не верил в судьбу. Но что, если всё действительно предначертано, Чонгук? Что, если так должно было быть с самого начала? Наши страдания, наша боль, наши лишения. Только чтобы в конце концов мы просто нашли друг друга в этой точке. Я — в середине своей жизни, а ты — в начале? — Я знаю, что это судьба, — улыбается Чонгук, смотря на улыбку альфы. Он уже не плачет, но Хосок всё ещё продолжает гладить его по щекам в утешительном жесте. Чонгук наслаждается теплом, исходящим от старшего. — Не может быть, чтобы это была случайность. — Я верю тебе, раз ты так говоришь. Чонгук не знает, подействовали ли так откровения между ними или то, что сейчас он чувствует себя невероятно храбрым… или скорее дерзким. Или, может, и то, и другое одновременно. Просто омеге кажется, что более подходящего момента не будет. Осталось две недели до его совершеннолетия. Он должен знать, есть ли у него шанс быть с Хосоком так, как он хочет быть. — Я лишь хочу, чтобы вы оставили для меня место в этой судьбе. Оставили место в своём сердце для возможности любить меня, — выдыхает Чонгук. Хосок на секунду останавливается в поглаживаниях, удивлённо вскидывая брови. — Ты так и не понял? — альфа берёт его руку и подносит к своему сердцу, крепко вжимая в грудь. Чонгук даже сквозь плотные слои ткани чувствует жар, исходящий из тела старшего. Он обжигает даже так. — Тут всегда было место для тебя. Всё время, ещё до того, как ты родился, Чонгук-и. Просто сейчас это обрело форму. Ты, должно быть, волновался всё это время, да? Всё в порядке, тебе больше не о чём волноваться. Я покажу тебе. Хосок даже не ждёт ответа, снова касаясь щёк Чонгука руками, а потом прижимается губами в поцелуе, истрачивая много секунд на простую нежность, прежде чем углубить поцелуй и погрузить омегу Чонгука в своё альфо-пространство. Альфа Хосока уже был в пространстве Чонгука в тот самый день, когда освободил её, но омега впервые в пространстве альфы. Это волнительно. Тут красиво. Небо чистое, восхитительно голубое и ясное, без единого облачка. Солнце светит жёлтое-жёлтое. И бесконечное цветочное поле — яркое, слепящее, сбивающее с ног своими ароматами. Лёгкий ветерок кружит в пространстве лепестки цветов и зелёные блестящие листочки. Здесь тепло и светло и пахнет свежестью, будто весна переходит в лето. Издали трели птиц создают музыку, звуки чудно сочетаются с шелестом деревьев. Чонгукова омега заворожена и поражена. Разве может в ком-то существовать такое прекрасное место? Чонгук не знает ни одного человека с такой красотой внутри. Вдалеке омега видит силуэт альфы в соломенной шляпе, поливающего цветы и будто разговаривающего с ними; трогающего их лепестки, удобряющего их корни, вдыхающего их прекрасный аромат, лелеющего их как самое драгоценное, что есть в его жизни. — Твоя мама сказала мне, что каждый человек — это цветок. Твоя любовь заставляет цветок цвести и источать приятный аромат. И чем больше людей ты любишь — тем больше цветов вырастает в твоей груди, в твоём сердце. Это моё цветочное поле, Чонгук-а. Это мой народ. Это люди, которых я люблю. — Он указывает на большое цветочное поле у склона зелёной горы, усеянное цветущими ромашками, аквилегиями, аистниками и другими полевыми цветами. Они разноцветным ковром стелются под ногами. Чонгук неспешно поднимается в гору, сопровождаемый этими цветами. Его ноги будто сами ведут его, хотя он просто следует за силуэтом альфы. Омега удивляется, что на цветы невозможно наступить, хотя они кажутся так близко к ступням. Только сейчас Чонгук осознаёт, что его омега стоит босиком. Мягкая трава приятно щекочет пятки. Альфа Хосока вдруг оказывается рядом, нежно беря омегу Чонгука за руку. Прикосновение ощущается очень хорошо, будто касание теплоты, ласкающее кожу. — А вот здесь, — альфа указывает на зелёную гору впереди. — Здесь то, что я особенно лелею и люблю. Чонгук видит шесть прекрасных цветов на склоне. Они купаются в солнечных лучах, облитые светом, теплом, влагой и ветром. Здесь красивый малиновый каликант — яркий и вызывающий, как Тэхён. Нежные белые спиреи — воздушные и лёгкие, как Чимин. Фиолетовые клематисы — высокие, с толстым стеблем, сильные как Намджун. Розовая лиственница и красный румекс причудливо переплетаются тонкими стеблями — такие запутанные, необычной формы, они немного странные, но от них невозможно отвести глаз. Их хочется разглядывать вечно, как обычно хочется смотреть на Юнги и Сокджина. Чонгук видит рядом с ними маленький жёлтый лютик — очень хрупкий, но блестящий, отдыхающий в тени пяти других цветов. Чонгук поднимает вопросительный взгляд, уже зная, что этот цветок принадлежит Хосоку. — Этот цветок я вырастил для себя, — объясняет альфа немного смущённо. — Всю жизнь я жил ради других: ради своей страны, ради своих любимых. Всегда хотел всех спасти, всех уберечь, но при этом совсем забывал беречь себя. Но благодаря тем, кто меня окружает, я учусь любить и себя тоже. Делать что-то только для себя, потому что хочу. Делать не только то, что должен. Иногда это что-то эгоистичное, или по-детски возмутительное, но мне не страшно показаться странным или глупым. Я знаю, что есть люди, которые будут любить меня, несмотря ни на что. Мне понадобились годы, чтобы понять, что я не смогу удержать это поле цветущим внутри себя, пока не взращу свой цветок. Невозможно любить кого-то, если не любишь себя. А если такая любовь и существует, то она не исцеляет, а убивает. — Никогда не думал об этом, — выдыхает Чонгук, оглядываясь и замечая ещё один цветок — красивую высокую тигровую лилию. Ее листья блестят на солнце изумрудом, оранжевый бутон похож на солнце на закате, а чёрные пятнышки почему-то забавно походят на арбузные косточки. Лилия ещё не расцвела, но сильно набухла, будто вот-вот распустится. И для неё достаточно места среди других цветов. И она прекрасно сочетается с другими цветами в причудливом симбиозе цвета и светотени. — Это твоё место, Чонгук. Всегда тут было. Это был цветок, названия которого я не знал, он был неосязаемым и ничем не пах. Но я так любил этот цветок. Я много думал о тебе — ребёнке, которого даже ни разу в жизни не видел, и этим самым я удобрял и взращивал его. И когда я встретил тебя… нет, прости, немного позже. Когда я поцеловал тебя и увидел твою запертую омегу, цветок обрёл свою форму, и я понял всё сразу. Та заколка на самом деле была просто подтверждением моих догадок, в которые я не хотел верить. Потому что если ты был здесь, это значило, что Миён здесь больше никогда не будет. Лилия ещё не зацвела, потому что я не могу вывалить на тебя все свои чувства разом. Это будет слишком ошеломительно. Но когда я оставлю на твоей прекрасной шее свою метку — ты почувствуешь всё, я обещаю. Сердце Чонгука распухает от чувств. Он даже не может их выразить словами. Нет ни одного, которое бы подходило, все слова слишком короткие и сухие для того, чтобы выразить что-то настолько огромное. — Вы знаете, что означает тигровая лилия на языке цветов? — «Пожалуйста, люби меня». — Верно. До недавнего времени я так боялся просить любви, будто я её недостоин. Всё время сравнивал себя с другими, приходил к выводу, что никогда не сравнюсь с вашими прекрасными омегами. — Чонгук-и, тебе никогда не нужно сравнивать себя с другими, потому что ты всегда окажешься лучше нас всех. И тебе больше не нужно просить о любви. Потому что я уже люблю тебя. Альфа Хосока крепче сжимает его руку, переплетая пальцы. От него исходит приятное тепло. Чонгук отводит глаза в сторону, не в силах смотреть больше. Его сердце поёт. Он снова оглядывает цветущее поле, замечая белую лилию своей мамы и ещё несколько необычных цветов. А потом, вдалеке, под цветущей раскидистой ивой, он видит силуэты двух цветов, закрытых кронами от солнца в низком деревянном ограждении. Чонгуку не нужно спрашивать, чтобы понять, для кого эти цветы. Даже если его родители не были людьми, способными на любовь, Хосок не переставал любить их. Пусть они и не принесли ему ничего, кроме боли, и не даровали ни одного счастливого дня, который можно было вспоминать. Интересно, как вообще сердце альфы способно на такую любовь? — В конце не осталось ни злости, ни обиды, ни тем более ненависти, — отвечает альфа, прослеживая взгляд младшего. — Я люблю их, потому что не могу не любить. Я подпитываю цветы воспоминаниями о них. И я верю, что после жизни, когда смерть заберёт меня, я отправлюсь вниз и поговорю с ними. У нас осталось много нерешённых дел. — Я думаю, что нужно быть очень смелым для такой любви, — выдыхает Чонгук. — Спасибо, что думаешь так обо мне. А теперь нам нужно возвращаться. — Хорошо. Чонгук возвращается в сознание медленно, даже немного сонно. Так глубоко погружаться в чьё-то пространство всегда очень утомительно, но Чонгук одинаково воодушевлён этим, и тем, что Хосок не отпускает его и продолжает нежно и неглубоко целовать. Омега внутри Чонгука живёт свою лучшую жизнь, зная, что альфа любит и принимает её. Чонгук счастлив тоже, понимая, что у Хосока всегда было место для любви к нему. Это удивляет и ошеломляет, но в приятном смысле. Чонгук почти вибрирует от радости, отвечая на поцелуй. Под веками вместо темноты лишь что-то яркое и тёплое, и это больше, чем он мог желать. Этим утром Чонгук чувствует, что стал ко всем ним ближе, чем когда-либо. И он больше не чувствует себя недостойным, плохим, недостаточно хорошим. Они все совершали ошибки, ревновали, злились и притирались друг к другу, ища лучшие пути. Чонгук ничем не отличается, потому что он всего лишь человек. Когда поцелуй обрывается, Хосок продолжает гладить его по щеке, находясь в паре сантиметров от его лица. — Можно мне… позволишь мне посмотреть на тебя ещё немного? — спрашивает Хосок с надеждой в глазах. Господи, как будто Чонгук может сказать «нет». Он хочет отдать альфе всё, что у него есть. И эгоистично он так же хочет взять всё, что Хосок может ему предложить. — Пожалуйста, смотрите на меня, — просит он, накрывая руку альфы на своей щеке, мягко потираясь. Этот мимолётный жест вызывает прилив нежности в глазах Императора. Чонгук ожидает, что альфа будет осматривать его с ног до головы, но Хосок не отводит взгляд от его глаз. Это немного тяжёлый взгляд, в нём много обожания, много ещё чего-то такого, что Чонгук не может прочитать. Тяжело не упасть на колени под тяжестью всего, что за этим взглядом стоит, и он не уверен, что выстоит. Слишком много. — Чонгук, — тихо произносит Император. Отчего-то из его рта выскальзывает облако горячего пара. — Позволь мне заботиться о тебе, как ты того заслуживаешь. Будь моим, пожалуйста, и я дам тебе всё, что ты хочешь. Больше, чем ты когда-либо желал. Я хочу сделать твоё сердце своим домом. Позволишь мне? Зачем альфа спрашивает такое, когда ответ очевиден? Чонгук позволяет себе дерзость и первым приближается к Императору, прислоняя свой лоб к его. Он вдруг осознаёт, что сам разгорячился. Боже, возможно, он даже немного мокрый прямо там, между своих бёдер. — Вы знаете ответ, — шепчет он, и пар клубится над ними, выходя изо рта. Внутри что-то сильно нагревается, натягивается, скручивается. Что-то приятное, что заставляет поджать пальцы на ногах. — Скажи это вслух. — Я люблю вас. Это копилось слишком долго, непозволительно много времени ждало своего выхода, освобождения из клетки чонгуковой груди. Эти слова одновременно лёгкие и имеют вес. Их будто недостаточно для всех его чувств и одновременно слишком много. Хосок улыбается так, как Чонгук всегда мечтал, чтобы альфа ему улыбнулся. Хосок отстраняется и захватывает его в свои горячие крепкие объятия. Император никогда не был большим альфой, но его объятия ощущаются большими. Чонгук утыкается в его плечо и позволяет себе прижаться ближе и обнять его в ответ. — Спасибо, что сказал это, милый. Ты даже не представляешь, как счастливы мы будем. Обещаю. Чонгук действительно не представляет.Ведь и себя я не сберег для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок...