***
Чонгук так и не решился встретиться с бетой после того злосчастного утра. Он избегал совместных утренних прогулок, которые так любил, и стал редко бывать в библиотеке. Чонгук не знает, как вести себя рядом с Намджуном теперь, когда его взгляд кажется настолько опасным. Намджун из чонгуковых воспоминаний тёплый и нежный и, будто бы, уже далёкий. Омега вспоминает, как накануне бета позвал его на прогулку, но вместо привычного пути к конюшням, они направились в противоположную сторону к вольерам. Там, посреди ограждений с коровами, овцами и другой живностью, выделялся размером и цветом огромный тигр, на котором накануне прибыл Тэхён. Зверь опустил свою голову на лапы и мурлыкал почти как кот. Его ухоженная шерсть блестела золотом даже в тусклом свете вольеров. Глаза же, однако, были сосредоточенными, опасными, и будто отслеживали дичь. Намджун подошёл ближе к тигру. Зверь, словно узнав его, поднялся на лапы и начал ластиться под руки, издавая тихие порыкивания. Тело кошки вибрировало от радости, что к нему нежно прикоснулись. В лице беты он признал для себя кого-то родного, поэтому бесхитростно давался в руки. — Как ты не боишься такого огромного тигра? — спрашивает Чонгук, затаив дыхание. Ему страшно даже сделать шаг ближе. Будто животное сразу набросится на него, если он приблизится. — Здесь некого бояться, — снисходительно улыбается Намджун. — Тани прекрасный и покладистый тигрёнок. Не без характера, конечно, но он очень добрый. Я подарил его Тэхёну, когда он был ещё совсем маленьким — едва достигал размера обычной кошки. Мы все вместе долго подбирали ему имя. Он отозвался на Тани, хотя Тэхён утверждает, что его полное имя Ёнтан. Тигр, услышав своё имя, начинает тереться головой о грудь беты, и Намджун смеётся, оголяя свои глубокие ямочки. Чонгуку кажется, что он проваливается прямо в бездну этих ямочек. — Всё равно, разве не страшно? Дикие животные непредсказуемые, — выдыхает Чонгук. Он видел тигров лишь нарисованных на пергаменте или выскобленных на камне. С рисунков тигры всегда угрожающе скалились на жертву, готовясь к прыжку, желая поглотить ее полностью. — Тани совсем не такой, — отвечает старший. — Он тихий и спокойный. Хочешь прокатиться? Тогда ты убедишься сам. Уверен, вы подружитесь, как только узнаете друг друга лучше. Чонгук не уверен, что это хорошая идея, потому что его коленки трясутся с каждым шагом лишь сильней. Хорошо, что под слоями длинной зимней накидки этого совсем не видно. — Тэхён не будет сердиться, что мы взяли Тани без его ведома? — Всё в порядке, я спросил его. Он не против, если это мы. Чонгук громко сглатывает. Перед Намджуном не хочется показывать свою трусливую сторону. Он приближается к зверю, чьи чёрные глаза смотрят на него любопытно и насторожено, и протягивает свою руку, чтобы погладить шёрстку между ушами животного. Рука дрожит, выдавая истинные чувства омеги. Чонгук уверен, что его собственные глаза сейчас размером с целую планету, однако ничего сделать с собой не может. Он для беты как открытая книга на знакомом языке. Намджун тихо посмеивается себе в кулак, наблюдая за этой картиной. — Ты милый, когда напуган. «Сомнительный комплимент» — думает омега. — Я не милый, — бурчит Чонгук, смутившись. Пытаться сделать вид, что такой комплимент не обдавал теплом всё внутри, просто бесполезно. Омега несмело коснулся пальцами шерсти тигра. Они оба замерли на несколько долгих секунд, а потом Тани стал ластиться к его руке, как это было с Намджуном несколько минут назад. Тигр доверчиво смотрел в его лицо и мурчал как самая настоящая кошка. Что-то тёплое тогда разлилось под кожей Чонгука, и это было приятно и совсем не страшно, и омеге не терпелось ласково позвать животное по имени. От огня страха остались лишь тлеющие угольки. — Я же говорил, вы подружитесь, — улыбнулся Намджун. А потом Чонгук верхом на тигре неспешно прогуливался по саду, не покидая пределов Дворца. Намджун шёл рядом, рассказывая забавные истории про Тани, Тэхёна и их глубокую связь. И от этого было тепло, мягко и очень уютно. Омега не променял бы такие моменты ни на что другое. Чонгук в то утро чувствовал себя свободным и думал о том, что хищники совсем не страшные, когда они приручены нежностью и людской добротой. Только он ошибался. Потому что хищник всегда останется хищником. Кроваво-красная радужка намджуновых глаз в то утро лишь подтверждала это.***
Три дня до приезда беты движутся очень медленно. Время будто застывает в зимней тишине. Ещё одна способность времени — мучить и томить в ожидании, превращая секунды в вечность, замедляя весь мир. Даже снежинки кружатся так медленно, что проходит, кажется, целая вечность, прежде чем они соприкасаются с землёй. Чонгук продолжает свои уроки и первый раз идёт к лекарю, старому мужчине-бете, что всегда забывает, где оставил свои очки, но при этом отлично помнит названия всех лекарственных трав. Омеге интересно работать с цветами, а помогать людям тем, что он может и умеет, кажется почти мечтой. Чонгук счастлив делать маленькие шаги навстречу себе. Он хочет стать кем-то важным в своей собственной жизни. Возможно, он, как и Хосок, просто старается полюбить себя. И всё же… когда наступает ночь и Чонгук остаётся один в своих покоях, всё, о чём он думает, это Намджун. Как теперь смотреть ему в глаза? Как совместить тёплый образ из воспоминаний с теми опасными глазами, в которых кровавые осколки в пыль крошатся? Что из всего этого правда? Какой Намджун на самом деле? Чонгук не может разобрать клубок чувств внутри себя. Он любит Намджуна, да. Но он его совсем не знает. Это ранит, потому что Чонгук хочет знать его настоящего. Вечером третьего дня, когда первые сумерки опускаются на Кёнбоккун, Чонгука ждёт аккуратно сложенная записка под сёдзи его покоев. «Встретимся в беседке в полночь» Почерк Намджуна. Чонгук его хорошо запомнил, потому что бета часто помогал ему на занятиях, делая заметки в его рукописях и оставляя милые рисунки животных на обратных сторонах листов, даже если совсем не умел рисовать. Омега невольно улыбается, вспоминая милые детали из проведённого с Намджуном времени. Нет, это не может быть неправдой. Бета сказал, что подвоха не будет, значит Чонгук должен ему верить. Время до полуночи тянется ужасно долго. Чонгуку кажется, что минуты превращаются в часы, а часы — в дни. Когда он кутается в тёплое топхо и выходит на морозный воздух, ощущение, что минуло несколько недель. Следы омеги остаются на тонком ковре снега, снежинки блестят в темноте, свет от факелов освещает дорожку к открытой беседке недалеко от Зимнего сада. Чонгук выдыхает облако пара, когда приближается к деревянной арке. Намджун уже стоит там. Лунный свет серебром облизывает его строгий силуэт. Белые волосы кажутся глубоко-синими, отражая свет. Кожаные ремни туго перетягивают тёмную ткань кимоно. На боку позвякивают крепления для катаны и ножны, прячущие опасное оружие. Кожаные чёрные наплечники кажутся чешуёй дракона, они поблёскивают изумрудом на свету. Намджун стоит и смотрит вверх, на огромную луну. Его профиль будто вылеплен богами отдельно от всех остальных людей, и Чонгук не знает, как он может быть так близко и при этом чувствовать себя настолько далёким. Где-то в другой вселенной Чонгук бы подбежал к Намджуну, прямо в его тёплые объятия, прижался бы холодным носом к его горячей точке пульса на шее и застыл бы в вечности. В реальности омега дыхание задерживает, боясь сделать лишний вдох. Тело становится мягким и податливым, и в итоге Чонгук идёт к бете своими самыми тихими и робкими шагами. Намджун, конечно, улавливает даже самое лёгкое движение, поэтому оборачивается и смотрит на младшего. Его глаза, как и в то утро, блестят красным ореолом вокруг радужки, но взгляд всё равно мягкий, когда он смотрит на Чонгука. Всё равно намджуновы глаза кажутся самыми родными и совсем не опасными. — Здравствуй, — говорит бета. — С возвращением, — приветствует Чонгук. Они стоят и смотрят друг на друга, и что-то внутри омеги начинает закипать. — Я принёс то, что ты просил. Но… ты уверен, что хочешь на это смотреть? — откашливается Намджун после недолгого молчания. Чонгук лишь безмолвно кивает, даже не осознавая, что подходит к старшему ближе. Его просто тянет к бете в пространство, будто Чонгуку нужно дотронуться до него, чтобы ощутить эту реальность. Возможно, это не Намджун другой. Может быть, это в Чонгуке каждый день что-то меняется. И, может, Чонгуку не Намджуна нужно заново узнавать, а самого себя. Бета поднимает с пола закрытый деревянный ящик и ставит на круглый дубовый столик посреди беседки. Чонгук знает, что в нём — сам попросил Хосока передать его просьбу Намджуну. И всё же… открыть этот ящик значит посмотреть своему страху в глаза. У Чонгука всё дрожит внутри, но он собственными глазами должен увидеть виновника всех своих кошмаров. Иначе никак. Иначе это будет мучить его до конца его дней, как черви мучают свежее яблоко, подъедая каждый день по крошке. — Открой ты, — просит Чонгук, выдыхая облако пара изо рта. Ночь становится более глубокой и холодной. Звёзды рассыпаются на небесном полотне как снежинки по земле. Намджун долго всматривается в лицо Чонгука. Омега не знает, что он в нём пытается найти. Сомнения ли? Страх ли? Чонгук волнуется и боится, но не собирается позволять этому уродливому ощущению взять над собой верх. Бета кивает сам себе и отодвигает крышку ящика. Оттуда на Чонгука смотрит загорелая костлявая рука, которая лишила жизни его родителей. Та самая рука, которую омега запомнил в мельчайших деталях: каждое пятнышко, ранку, родинку — будто смотрел на неё со дня своего рождения каждый день. Рука палача, убийцы. Рука человека, возомнившего себя Смертью, решающей, чью жизнь забрать, а кого пощадить. Эта рука снилась Чонгуку много раз: она была то глубоко-синей, то кроваво-красной, то мертвенно-белой. Она то сжимала его горло, то лезла в рот, то закрывала ему глаза, то до боли сжимала волосы. Сейчас… сейчас эта рука кажется ничем другим, кроме самой обычной руки. Руки, ноги, голова, тело — в итоге важно только то, к какому сердцу прикреплены все эти части. Руки — лишь инструмент. Они могут исцелять, обнимать, ласкать. Они способны убивать, мучить, терзать — всё зависит только от намерений. Чонгук чувствует, как кошмар, терзающий его по ночам, исчезает, растворяется в дымке звёздного зимнего вечера, унося с собой болезнь ужасных воспоминаний. Он больше никогда не вернётся, никогда не прикоснётся к нему фантомной болью. Это осознание приносит тошноту и облегчение одновременно. — Его больше нет, Чонгук. Как и других, кто был с ним. Их больше никогда не будет, — тихо говорит Намджун, не решаясь подойти к омеге ближе. — Спасибо. — Я сделал это не ради тебя. Точнее, не только ради тебя. Они действительно были плохими людьми: грабили, убивали, насиловали, продавали людей. Делали что хотели и не получали должного наказания. Смерть, порой, бывает слишком лёгкой расплатой за преступления, но иногда люди настолько опасны, что только смерть может отгородить их от мира живых. Решётки тюрем с такими иногда не справляются. — Я знаю это. Наверное, я просто не слишком хороший человек, раз хотел, чтобы их не стало. Я хотел, чтобы они перестали существовать, — признаётся Чонгук, смотря в глаза Намджуну. И всё же… даже несмотря на то, что глаза старшего таят в себе что-то страшное, омега знает, что Намджун никогда не причинит боль ему. Эта мысль греет душу. — Ты хороший человек, Чонгук-а, — тихо отвечает Намджун, решаясь взять холодную ладонь омеги в свою. Он улыбается уголками губ, обнажая ямочки на щеках, когда Чонгук раскрывает свою ладонь ему навстречу. — Ты никогда не причинял другому человеку зла, а твои мысли… у всех бывают тёмные мысли и желания. Мы все заложники своих чувств и эмоций, потому что мы всего лишь люди. Но наличие тёмных мыслей не делает тебя плохим. Лишь поступки определяют человека. — Тогда… какой человек ты? — спрашивает Чонгук, не разрывая зрительного контакта. Тепло намджуновой руки греет его изнутри, но чувство того, что омега совсем Намджуна не знает, пронзает холодом. Этот контраст бросает его из одного угла в другой. — Я думаю… нет, я знаю, что я плохой человек, — спустя несколько напряжённых минут отвечает Намджун. — Я отнял жизнь у большого количества людей. Не все из них были плохими. Возможно, многие из них были такими же напуганными детьми, как я сам. И я не оправдываюсь, но, Чонгук, ты должен знать, что я никогда не сделаю тебе больно. Я однажды поклялся защищать людей, которых люблю — это я и делаю уже много лет. Я не прошу тебя принять меня и мне жаль, что то, кем я являюсь, причиняет тебе боль. Я просто был бы счастлив, получи я разрешение быть недалеко от тебя, чтобы я мог смотреть на тебя хотя бы издалека, потому что мне это нужно. Чонгуку это тоже нужно. Он тоже хочет смотреть на Намджуна: близко, очень близко. Он хочет прикасаться к нему, целовать его, смотреть в его глаза, держать его за руку, как сейчас. Издалека никогда не будет достаточно, если это касается Намджуна. — Я не хочу издалека. Я хочу, чтобы ты смотрел мне в глаза, как делаешь это сейчас, — признаётся Чонгук. — Но я совсем тебя не знаю. Расскажи мне что-нибудь о себе, что угодно. Я приму любую правду. Прости, если прошу много, но мне правда нужно знать. — Я мало что помню о своём прошлом. Остались лишь обрывки, — морщится старший. — Но я постараюсь рассказать всё по порядку. Но перед этим… — бета отпускает руку Чонгука, и омеге тут же хочется вернуть её на место — обратно в руки беты. Это желание оказывается почти нестерпимым, но Чонгук только закусывает губу и безмолвно наблюдает, как Намджун задвигает крышку проклятого ящика и ставит его под стол, вместо этого поднимая нечто, накрытое тёмной тканью. Бета одним движением сдёргивает чёрный бархат, и у Чонгука перехватывает дыхание. Там, в маленькой клетке сидит Куки — его некогда милый белый кролик. Он стал крупнее, его ушки вздёрнуты вверх, а глазки как две красные капли смотрят на омегу. Чонгук всегда узнает этот взгляд среди многих других. Кролик что-то жуёт, его белые мягкие ушки взволновано подёргиваются, будто ему не терпится запрыгнуть к омеге в руки. — Его соседи подобрали… после всего, — рассказывает старший. — Они слышали крики той ночью, но никто не решился выйти. Никто не хотел рисковать своей жизнью. А утром они увидели твоих родителей, а тебя самого не нашли. Они подобрали живность, что была у вас. Они сказали, что ты дорожил этим кроликом. Куки очень скучал по тебе. — Я тоже скучал по нему, — улыбается Чонгук, сдерживая слёзы. Это что-то настолько родное из его прошлой жизни. Что-то близкое, драгоценное, что-то, что Чонгук хочет помнить. — Хочешь подержать его? — улыбаясь, спрашивает Намджун. Чонгук кивает, и бета открывает клетку. Кролик выпрыгивает из неё и ныряет прямо в объятия омеги, ластясь под его руки. Он такой мягкий и пушистый и пахнет так, как Чонгук помнит: свежескошенной травой, свежестью осенних полей и зерном. Омега зарывается носом в его шёрстку на загривке. Куки — его маленький милый кролик — пахнет домом, который Чонгук когда-то потерял. Сейчас у него новый дом, и он прекрасен. Но он никогда не будет пахнуть так. — Спасибо, — шепчет Чонгук. Его сердце разрывается в благодарности. Нет, что бы Намджун ни говорил, он не плохой человек. Не может быть плохим тот, кто так заботится о людях, которых он любит, так дорожит своей семьёй и всегда думает о других. Омега встречал людей намного, намного хуже. Рука одного из таких уже лежит на дне ящика. Чонгук даже боится представить, что Намджун сделал с остальными частями. — Я также был на могилах твоих родителей, Чонгук-а, — несмело говорит старший. — Твои соседи похоронили их по всем традициям и сделали красивые надгробия. На их могилах летом зацветут белые лилии. Так что, если… когда ты захочешь увидеть их, они будут там. Будут ждать тебя. Чонгук всё же не может сдержать слёзы, поэтому плачет от души. Горячие капли оставляют красные следы на его щеках, и он рыдает прямо в шерсть растерянного кролика в своих руках. Его сердце переполнено скорбью по его родителям и облегчением из-за того, что убийц его семьи больше нет. Он также полон благодарности к Намджуну, который так много сделал для него. Бета подходит ближе, заключает его в свои знакомые тёплые объятия прямо с кроликом между ними и мягко похлопывает по спине в успокоительном жесте. Он позволяет Чонгуку долго плакать в своих руках и омывать слезами его дорожное кимоно. Намджун ничего не говорит, но гладит по спине и волосам, пока в Чонгуке не остаётся ни одной слезы: ни в его глазах, ни в его сердце. Ночь мягко обволакивает их морозной прохладой. Перед Намджуном не стыдно плакать, не страшно выворачивать свои чувства наизнанку и быть слабым, когда он действительно не может быть сильным. Намджун никогда не осудит его и всегда будет на его стороне, поэтому Чонгук тоже будет рядом. — Спасибо, Намджун-и, — впервые Чонгук позволяет себе ласковое обращение, и что-то приятно щекочет его изнутри. — Это много для меня значит. Раньше я даже представить не мог, что смогу когда-то вернуться туда, даже если очень захочу увидеть родителей. Меня пугала одна только мысль, что те люди могут быть где-то рядом и что они снова причинят мне боль. Я чувствую облегчение сейчас, когда их больше нет. Я думаю, что однажды смогу вернуться и навестить родителей. Если это время настанет… если бы когда-то я решился это сделать… ты бы поехал со мной? — Чонгук смотрит доверчиво в ожидании ответа. — Я отправлюсь за тобой даже в ад, если ты попросишь. Я последую за тобой, как уже много лет следую за Хосоком, Тэхёном и Юнги, как следую за Сокджином и Чимином. В этом я когда-то нашёл смысл своей жизни, этому я буду верен до конца своих дней. Так что, конечно, я поеду с тобой. Я буду там: стоять за твоей спиной, чтобы тебе было куда обернуться. Или буду стоять рядом и держать тебя за руку. Так что не спеши, впереди целая жизнь и тебе некуда торопиться. Убедись, что действительно готов вернуться. За Чонгуком никогда не следовали. Он никогда ни для кого не был таким важным и особенным. Он впервые сталкивается с подобным чувством, и это греет его изнутри, прогревает кости, мышцы, кожу, вырывается наружу горячим паром. И раньше омеге казалось, что его сердце не выдержит таких огромных чувств, но сейчас… сейчас ему кажется, что он может вместить в себя всю их любовь, с благодарностью принять всё, что они могут ему дать. И он может, да, теперь он действительно может отдать им взамен и свои необъятные чувства. Он полностью готов к этому. — Ты прекрасный человек, Намджун. Ты не плохой, и никогда таким не был. Жизнь иногда распоряжается иначе, и нам приходится делать то, что мы делаем. Но это не делает тебя плохим человеком. Ты — хороший. Намджун вдруг разжимает объятия и отступает на шаг назад. Глубокая морщинка поселяется между его бровями, выдавая истинный возраст. Он отводит взгляд и сжимает руки в кулаки. — Ты прав, Чонгук. Ты меня совсем не знаешь. Я недостоин ни твоей благосклонности, ни тем более любви, — говорит он. Чонгук хочет возразить и снова сократить расстояние между ними, но Намджун останавливает его движением руки. — Прежде, чем сказать то, что ты хочешь, сначала выслушай меня. Я расскажу тебе, кем я был, а после… возможно, после этого ты больше не захочешь говорить со мной.***
Намджун мало что может рассказать о своём прошлом: воспоминания покрылись дымом, плотным туманом. В конце концов, бета склонен думать, что его настоящая жизнь началась со встречи с Мин Юнги. Намджун вырос в большом промышленном городе на Юго-Востоке. Место славилось своим большим портом и лазурными берегами восточного моря. Он мечтал ходить на больших кораблях, живя морем. Мир казался таким большим, и времени было так много — впереди была целая жизнь, чтобы этот мир изучить. Конечно, не в его случае. Намджун родился в семье чистокровных бет в седьмом поколении. Но также он вырос в семье рабов, чья жизнь состояла из ежедневной непрерывной работы. У него была старшая сестра, отец и мать, но Намджун не смог бы вспомнить их лица, даже если бы очень постарался. Наверное, у него была неплохая семья, может быть, его даже любили. Но всё это Намджуну никогда не узнать, потому что в двенадцать его вместе с другими рабами-бетами перевезли в Японию, где вложили в руки катаны и отправили на ожесточённую войну. Война стирает всё в голове, не оставляет ни одной здравой мысли, ни одного воспоминания, за которое можно зацепиться, чтобы остаться в своём уме. Война никого не щадит, никого не жалеет. Она омывает кровью твои руки, и если убиваешь не ты, то обязательно убивают тебя. Намджуну хочется сбежать с поля боя каждый день. Он даже не знает, за что сражается. Дни сменяются ночами, одни лица приходят на смену другим. Намджун не может запомнить ни одного имени. Он голоден, он хочет жить, и с этими мыслями его толкают в очередной бой. И так проходит день за днём. Намджуну двенадцать, тринадцать, пятнадцать — он видит в отражении грязной реки седые волоски на своей голове и отшатывается назад, не узнавая собственного лица. Он выглядит много старше. Выглядит уставшим, измождённым, таким глубоко-пустым. Просто телом: мешком с костями и сырым мясом. Война к тому времени уже не кажется страшной. Она становится просто… рутинной. Тем, что ты делаешь каждый день, как работа в поле или на рудниках. Намджуну уже не страшно убивать. Протыкать острием катаны мягкую человеческую плоть не вызывает никаких чувств. Больше не страшно щуриться, целясь с большого расстояния, натягивать тетиву до подбородка и выпускать стрелу точно в цель, или орудовать ручными ножами, без проблем ориентируясь в темноте, полагаясь на свой нюх, слух, внутреннее предчувствие и интуицию. Командиры хвалят его, горделиво называют Монстром, национальным достоянием и главным оружием, но Намджуну это не кажется впечатляющим. Ему говорят, что если бы жизнь была партией сёги, то он был бы в ней Драконом, потому что он одинаково хорош в самых разных направлениях. За время войны Намджун осваивает японский, учится мастерски владеть почти всеми видами оружия, развивает все свои чувства до максимальных пределов и не проигрывает ни одной партии в сёги. Однако, какой в этом смысл, если внутри он пустой? В нем ничего не осталось: ни любви, ни страха, ни печали. У него отняли даже воспоминания. Он не помнит ни одной своей мечты. Море, которое он теперь видит, всегда наполнено кровью. Намджун думает, что проще было бы умереть, но почему-то не выходит. Ни у кого не получается его убить. Он задаётся вопросом, почему тех, кто больше всего хочет жить, всегда убивают первыми? Чем сильнее цепляешься за жизнь, тем тяжелее за неё действительно ухватиться. Это даже забавно. Забавно и то, что всё в этом мире, что имеет начало, однажды обретает и конец. Приходит день, когда война заканчивается. Империя зализывает раны, считает потери, делит забранное, расправляется с пленными. Намджун даже не знает, одержали они победу или проиграли. Он так и не понял, за что воевал. Наверное, это уже и неважно. Кто-то из таких же воинов как он, сказал, что они сражались за мир. Намджун давит в себе саркастический смех. Он никогда не слышал ничего более нелепого. Убивать людей ради мира это как ненавидеть, чтобы любить. Любовь порождает любовь. Ненависть порождает ненависть. Война порождает лишь войну. Это замкнутый круг. Намджун не нашел друзей, не нажил врагов, он так и не запомнил ни одного лица и ни одного имени. Все прошли мимо, словно тени. Сейчас он даже не знает своего собственного лица. Он не узнаёт себя ни в одном отражении. Возможно, он сам стал тенью. Его волосы и брови теперь седые, а черты лица слишком острые и будто не нашедшие достаточного места на его лице. Его кожа натянута между перепонками и еле удерживает крепкие раздувшиеся мышцы. Если Намджуну не изменяет память, ему должно быть где-то девятнадцать. Война закончилась, следующая пока не началась. Намджуна никто не ждёт, ему некуда возвращаться, и у него совсем нет денег. Из положительных сторон было то, что у него теперь не было хозяина, он больше не был рабом, потому что во время войны произошёл переворот, и теперь иметь рабов считалось незаконным. Поэтому Намджун не возвращается в Корею, а остаётся сам по себе здесь, в Японии. У него есть определённый набор навыков, но что он действительно умеет делать хорошо — это убивать. Бета присоединяется к городской банде наёмных убийц, но через год уходит от них, предпочитая работать в одиночку. Так меньше следов и межличностных конфликтов. Намджун часто переезжает с места на место, объездив почти всю Японию, нигде не задерживаясь надолго. Он предпочитает мимолётные связи вместо крепких отношений. У него слишком опасная работа, чтобы заводить семью. Намджун и не хочет. Он не знает, как заботиться о ком-то, поэтому был бы плохим спутником жизни для любого человека, который решил бы связать с ним свою судьбу. Вместо этого Намджун изучает мир, пытаясь понять, где его место. Он читает много книг, изучает математику, историю, языки и политику. Он, наконец, понимает, за что сражался — за интересы ненасытных к территориальным богатствам Императоров, обладающих огромным эго и феноменальной глупостью. Жаль, что в этой бесконечной игре пешками выступают обычные люди. Думать об этом, однако, бесполезно. Война — основа их истории. Империи построены на костях. Схема намджуновой жизни довольно проста: он использует псевдоним, получает деньги и данные объекта, выслеживает его, выбирает удобный момент и устраняет. Катана или стрелы — в зависимости от того, что больше подходит к ситуации. Главное не оставлять никаких следов. Бета берётся почти за любой заказ, исключая женщин и детей. Заказчиками в основном выступают богатые чиновники и чеболи. Простой люд не занимается подобным — не жаждет убить собственного брата из-за наследства или прочей чепухи. За это хорошо платят, так что Намджуну всё равно. Он вообще мало, что чувствует. Его голова полна знаний о мире, его сердце, однако, совершенно пустое. Бета не знает, чем его можно наполнить. Возможно, в нём вовсе нет никаких чувств, может, он просто не способен испытывать никакие эмоции, делающие людей людьми. Намджун пытался, правда. Женщины, мужчины, альфы, беты, омеги — никто не вызывал в нём ни любви, ни ненависти, ни сочувствия, ни жалости. В большинстве вопросов он руководствовался логикой и моральными нормами — никогда не сердцем, не чувствами. Он даже пробовал завести собаку, но бедняжка быстро сбежала, ища человеческое тепло у других. Бета даже не расстроился. Это было неизбежно. И вот так, день за днём, Намджун просто существовал. Он задумывался о том, есть вообще в его нахождении в мире какой-то смысл? Он хотел найти, ради чего жить, но поиски были разочаровывающими и казались совсем безнадёжными. И в момент, когда Намджун хотел опустить руки, на пороге его дома появился Юнги. Именно эту встречу бета называет настоящим отсчётом своей жизни. Юнги был красивым, он держал осанку, его спина была натянутой струной, а подборок всегда вздёрнут вверх. Омега обладал способностью смотреть сверху вниз, даже когда собеседник был много выше. Юнги был высокородным омегой, Намджун сразу это почувствовал. Он задавался вопросом, что такой омега забыл на пороге его дома. Хотел заказать убийство мужа или пасынка, чтобы получить власть или деньги? Или хотел устранить любовников своего мужа, ведомый ревностью? Вариантов было не так уж много, поэтому Намджун очень удивился, когда Юнги заговорил. — Я хочу нанять тебя как личного охранника для Императора Кореи. Срок службы: до конца твоих дней. Навсегда. Намджуну не нравилось слово навсегда, потому что у всего, что имеет начало, есть и конец. Это было глупо. Он даже не был в Корее с тех пор, как его увезли оттуда. И он не был уверен, что хочет возвращаться. — Я дорого беру, — в итоге сказал бета. Это была правда. Он хорошо выполнял свою работу, поэтому брал за нее внушительные деньги. У него был большой дом с собственным прудом, окружённым бонсаями. Природа — единственное, что даровало его вечно занятой голове немного спокойствия и умиротворения. — Я заплачу столько, сколько захочешь, — сказал омега, отпивая сентя из фарфоровой посуды. С открытого балкона они наблюдали за стаей уток в намджуновом пруду. Была удивительно красивая и тёплая весна. — Почему я? — спросил бета. Он не намеревался соглашаться на предложение омеги, бросая свою ничем не наполненную, но тем не менее привычную жизнь, и отправляясь в неизвестность. Но ему было любопытно, ради чего Юнги преодолел такой путь? Намджун того не стоил. — Ты лучший. О тебе ходят легенды и в Японии, и за её пределами. Тебя называют девятихвостым лисом и демоном. Но я вижу в этом лишь человека, который хорошо выполняет свою работу. Мне нужен такой профессионал в окружении Хосока. — Хосока? — Имя моего мужа. Он Император и тот, кого я хочу, чтобы ты защищал ценой собственной жизни. Намджун нервно сглотнул. Статус высокородного омеги в разы превосходил изначальную оценку беты. — Отдать за него жизнь? — непонимающе переспросил Намджун. Крайне абсурдная и нелепая просьба. Да кто вообще на такое согласится? Даже если у Намджуна не было ради чего жить, он пока не планировал умирать. — Если потребуется. Надеюсь, что нет. Хосок — правитель молодой, амбициозный и в каком-то смысле даже радикальный. Он правит уже шесть лет и ведёт свою страну к процветанию. Это не всем нравится. У него много завистников и недоброжелателей. Много людей — богатых людей, имеющих деньги и связи — хотят причинить ему вред. И они могут это сделать. — При этом лицо омеги само исказилось от боли и отвращения, будто он припоминал какие-то определённые случаи. Намджун не очень хорошо читает людей, но почему-то у него не возникает вопроса о том, любит ли Юнги своего мужа. Ответ почему-то кажется таким очевидным. Меж тем омега продолжает: — Хосок — это свет, но он сияет слишком ярко. Этот свет не может существовать без тени. Чем ярче свет, тем больше и темнее должна становиться тень. — И ты хочешь, чтобы я стал этой тенью? — спрашивает Намджун. Он и до этого ощущал себя тенью, это не было чем-то новым для него. Но почему-то именно сейчас, когда это было произнесено вслух, это впервые показалось таким весомым. Будто Намджун был важен. — Да, именно так. Ему, как Императору, приходится принимать много сложных решений, которые противоречат его убеждениям и природным качествам. Это отягощает его, это ранит его, это причиняет ему боль. Намджун, я буду откровенен с тобой. Я хочу, чтобы ты выполнял грязную работу и принимал решения, которые он не может принять. Но больше всего я хочу защитить его, потому что люблю. Юнги говорил так резко, что это вполне могло быть сочтено оскорбительным. Вместе с тем внутри Намджуна что-то всколыхнулось, сдвинулось с места, пошатнулось. Это случилось впервые. Что-то в его сердце слегка кольнуло, когда омега признавался в любви альфе, которого Намджун даже не знал. Что-то, что впервые в жизни он не мог себе объяснить. Ни множество прочитанных книг, ни внушительный жизненный опыт, ни обширные знания о мире не давали ответа на то, почему Намджун, ни разу не слышавший биения своего сердца, теперь вдруг ясно ощущал его удары прямо в своих ушах. — Почему ты думаешь, что я смогу принимать подобные решения за него? — спросил бета. В горле почему-то пересохло и неприятно зацарапало. На кончике языка появился кисло-сладкий привкус, и томное ожидание чего-то неизвестного поселилось в груди, сделав её тяжелее. — Потому что, судя по твоей филигранной и быстрой работе, ты не позволяешь своему сердцу колебаться и руководствуешься головой. А нам как раз нужна холодная голова. Горячих сердец у нас достаточно. — Юнги впервые за всё время разговора улыбнулся ему уголками губ. Это был первый раз, когда кто-то сказал Намджуну, что он нужен. Пусть даже как тень, пусть даже для определённой цели. Было странно впервые осознавать, что от него не требовали чувств, не выводили на эмоции, а ценили именно его холодный ум. — У меня есть время подумать? — спросил Намджун. Правда, ответ он уже знал. Он сделает ещё одну попытку найти смысл своего существования. Даже если для этого ему придётся бросить свой уютный угол с бонсаями. Может быть, это знак. Может, он найдёт нечто, что удержит его, что пробудит в его сердце что-то, похожее на настоящие чувства. В конце концов, ему нечего было терять. И он всегда мог вернуться обратно. — Конечно. Вот адрес, просто напиши, когда будешь готов. Каким бы ни был твой ответ, я буду ждать. Намджун кивнул и проводил Юнги до выхода, где омегу уже ждал паланкин с охраной. Он смотрел, как их силуэты размываются и скрываются за горизонтом. Начинало темнеть, цикады вот-вот начнут гудеть. У Намджуна было много дел: ему нужно было полить сад и собрать немногочисленные вещи. В любом случае, Намджун не собирался умирать, лишь хорошенько заработать и, может быть, лишь может быть, услышать биение своего сердца в ушах как сегодня.***
Намджун пересёк море вместе с Юнги и снова попал на родную землю, которая родиной не пахла. Всё казалось чужим и далёким. Намджун думал, что, возможно, к нему вернутся обломки воспоминаний: бликом, всплеском или даже эмоцией, но его голова и сердце всё ещё оставались пустыми. Он не помнил ничего. Может, потому, что на самом деле и не хотел вспоминать. Может быть, его воспоминания не стоили усилий. В какой-то момент бета просто перестал пытаться вспомнить что-либо. Вместо этого он сосредоточился на выполнении своих обязанностей. Намджун познакомился с Императором и его приближёнными, познакомился с его стаей, вник во все вопросы, которые касались различных угроз в рамках Империи. Он знал своё место: оно было прямо за спиной Хосока. Намджун сопровождал его во всех путешествиях, был с ним на многочасовых изнурительных переговорах, присутствовал на встречах с самыми отвратительными чебольскими семьями и чиновниками близлежащих стран. Он тихо расправлялся с теми, кто угрожал делам страны, заметал следы, где это было необходимо, продумывал стратегии защиты и укрепления границ, искал информацию о грязных делах тех, кто угрожал безопасности Империи. И где-то между всеми этими событиями бета поймал себя на мысли, что хочет Хосоку помочь. Это было первым желанием, посетившим его спустя годы. Не решение, принятое в результате долгого обдумывания, а лёгкое заключение, простая мысль, исходящая не из его мозга. Оно исходило импульсом откуда-то изнутри, куда Намджун пока не мог добраться. Бета видел, как много работал Император на благо своей страны. Как день и ночь сидел в своём кабинете над горой бумаг, как морщились его брови и нос каждый раз, когда он видел в этих бумагах что-то неприемлемое. Намджун наблюдал, как лицо альфы светилось каждый раз, когда тот получал положительные результаты своих действий и переговоров, когда ему удавалось сделать что-то действительно значимое для своего народа, когда всё удавалось решать словами, а не оружием. Даже если где-то нужно было прогибаться, Император делал это, лишь бы обойти войну, лишь бы не погубить ни одну невинную жизнь. Намджун тогда просто смотрел, просто старался разобрать лицо Хосока на части и сложить как головоломку. Но он чувствовал, будто что-то упускал, и от этого его сердце тревожилось. Оно было не на месте, Намджун это ясно понимал. Иногда его сердце стучало у него в ушах или горле, или под коленными чашечками, или где-то в пятках. Как будто оно увеличилось в размерах и больше не помещалось в его груди, поэтому бродило по телу. Это было что-то новое и странное. И Намджун не знал, как с этим справиться. Впервые в жизни, он был настолько растерян. Может, это произошло в тот момент, когда он увидел, как Хосок смотрит на своих омег, как он лелеет все их мысли и желания, как балует их, как потакает им. Как его омеги выражают любовь и благодарность всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Юнги, Тэхён и Сокджин были кем-то, кого Намджун бы никогда не смог разгадать, даже если бы очень старался. Они были силой, с которой не дано было справиться даже такому человеку как Намджун. Они превосходили всех людей, которых он когда-либо знал. Их лица и имена были первыми лицами и именами, которые он запомнил. Это были образы, которые он не мог — и почему-то не хотел — вытеснять из своей головы. Так что эта мысль была простой. Намджун хотел защитить их. Это желание исходило прямо из его сердца. Намджун хотел стать огромной тенью, которая могла бы скрыть всю их боль. Он стоял коршуном за плечами Хосока на всех важных встречах, наполнял свои глаза тёмным мерцанием, безмолвно угрожая оппонентам, если вдруг они захотят причинить альфе вред. Он будто телом ощущал опасность, так что всегда был на стороже в такие моменты. Он делал обходы несколько раз за ночь, чтобы защитить тех, кто находился в стенах Кёнбоккуна, он тренировал охрану, укреплял армию и границы. Намджун использовал все возможности своего ума и накопленные знания в политике и международных отношениях, чтобы помогать не только в защите, но и в переговорах. Его сердце переполнялось неведомой ему ранее радостью, когда они заканчивали все дела, и у Хосока появлялось время для своих драгоценных омег. Намджун наслаждался этими чувствами, его сердце становилось таким большим, что иногда было трудно дышать. Но было приятно немного задыхаться от этого. И даже если это не было взаимным, бете было просто приятно ощущать себя кем-то живым, кем-то способным на такие глубокие чувства. Намджун удивился, когда Тэхён позвал его с собой в поездку в Японию, где омега хотел представить свою новую выставку. Намджун согласился, так как хорошо знал соседнюю Империю и мог защитить омегу, если вдруг что-то произойдёт. Было приятно несколько месяцев провести с Тэхёном за уютными разговорами об искусстве в его доме с озером и бонсаями. Было приятно показывать ему красивые японские сады, проводить чайные церемонии и посещать местные фестивали. И вовсе не было странным на ярмарке приобрести для него маленького тигрёнка просто потому, что он очень напоминал омегу своими большими чёрными глазами и длинными ресницами. Было приятно, когда его внимательно слушали, когда его знания оценивали по достоинству, когда его труд ценили и поощряли. Было очень приятно, когда на него блестели своими глазами и благодарили за его труд. Это наполняло сердце Намджуна чем-то вязким, горячим и приятным. Ему казалось, что он прогревается до самых костей. Его сердце больше не было пустым. Намджун упивался этим чувством. Было странно, когда в один из особенно напряжённых дней к нему подошёл Сокджин и поместил свои руки ему на плечи, делая массаж. Омега расспрашивал о том, как прошёл его день, как он себя чувствует. Было приятно отвечать на такие вопросы. Будто теперь он сам, а не только его опыт, был важен для кого-то. Будто его благополучие действительно кого-то волновало. Его жизнь никогда не была важной: Намджун был лишь тенью. Это было нормально и не причиняло никакого дискомфорта. Так почему? Почему сейчас он так хотел стать для них важным? Почему он хотел стать кем-то большим? Почему Юнги искал утешения в его объятиях, когда в третий и четвёртый раз потерял ребёнка? Почему Хосок протягивал свои руки и сладко звал его по имени, словно в этом имени была заперта часть вселенной? Почему они заставляли его чувствовать себя так, словно он часть стаи? Словно он действительно важен. Намджун хотел задать эти вопросы. Они часто обжигали кончик его языка, но он никогда не решался спросить. Бета хотел продлить иллюзию своей важности, потому что на самом деле знал, что не сможет быть частью стаи. Он даже не омега, он бета. Это немыслимо, чтобы в гаремах находились беты. Для любого правителя это было невообразимым обстоятельством. И Намджуну было нечего им предложить. Теперь, когда его сердце наполнилось разными чувствами, страх стал неотъемлемой частью его существа. Бета знал, что страх — не порок. Страх раскрывает тебе твои же слабости. Познав их, человек становится не только сильнее, но и добрее. А ему ни в коем случае нельзя было становиться добрым, иначе он перестанет быть полезным. У Намджуна теперь не было холодной головы, лишь ещё одно горячее сердце, которое им было ни к чему. Поэтому молчание было единственным, что бета мог себе позволить. Он думал, что, возможно, когда-то осмелится спросить, было ли что-то из того, что он чувствовал, взаимным. И были бы они вместе, если бы родились в другое время или, возможно, в другом мире, где не существовало бы таких нелепых правил? Но Намджун считает, что ему не дано этого узнать, потому что закрывает своим телом Императора, когда в того летит отравленная стрела. Они стоят посреди многолюдной ярмарки, недавно покинувшие зал переговоров, и Намджун чувствует опасность ещё до того, как находит её источник. Он не успевает оттолкнуть альфу, может лишь прикрыть собой, укутать в своих широких объятиях и защитить хотя бы так. Отдать за него свою жизнь, как и обещал Юнги, даже если изначально не собирался этого делать. Потому что тогда они были никем — лишь люди, что должны были пройти мимо. Сейчас же они стали всей его жизнью. И Намджуну не жаль отдать свою жизнь за что-то столь значимое. «Это время настало, Юнги. Всё, как ты говорил. Надеюсь, что не разочаровал тебя. По крайне мере, я очень старался» Красное тепло растекается по его плечу, шум в ушах заглушает испуганный крик Хосока и слаженные движения охраны где-то у него за спиной. — Дурак, — шепчет Намджун. Он умирает, значит можно не церемониться и отставить все ненужные почести. — Ты же Император. Ты не должен так кричать. «Ты должен радоваться тому, что жив. Не нужно смотреть на меня такими глазами, будто это ты тут умираешь. Я того не стою», — так и остается несказанным, потому что вместо слов изо рта выхлёстывается лишь густая тёплая кровь. Силы утекают куда-то в землю, покидая потяжелевшее тело. Перед глазами темнеет, Смерть подкрадывается к нему и шепчет что-то неразборчивое, но утешительное. Намджуну не страшно. Он думает, что умереть, защищая людей, которых он любит, не так уж и плохо. Но, возможно, если бы он знал, что это его последний день, он бы улыбнулся им чуть шире, чем обычно. Он бы обнял их чуть крепче. Он бы смотрел на них на несколько секунд дольше, чтобы получше запомнить их сияющие лица. Может быть, если бы он знал, что умрёт сегодня, он любил бы их намного смелей.***
Однако Намджун чувствует, что не может умереть, когда сквозь небытие призрачно слышит их обеспокоенные голоса и чувствует, как его тело передвигают с места на место. На его лоб ставят что-то холодное. Он чувствует боль где-то отдалённо в плече и спине, она паутиной расползается по телу. Его бросает то в жар, то в холод. Почему он просто не может умереть? Зачем его так мучают? Он дико устал и просто хочет спать. Горький запах трав впивается в ноздри и забивается в поры. Намджун беспокойно мечется. Он слышит встревоженные и отчаянные голоса Сокджина и Юнги. Может, это галлюцинации? Может, он умер и попал в рай? Или, может, слышать их голоса без возможности ответить им — его персональный ад? «Нет, ты должен бороться, слышишь? Ты должен вернуться к нам», — звучит голосом Сокджина. Это где-то близко, совсем рядом. Намджун хочет дотянуться до этого голоса и забрать его себе, но он не может пошевелиться. Тело ощущается неподъёмным многовековым камнем. Но руки, которые ухаживают за его телом, губы, которые прикасаются к его лбу и щекам, тихие мольбы «не умирай», срывающиеся с их губ — это не даёт Намджуну умереть. Он не может уйти, пока не узнает, было ли всё это реальностью или просто предсмертной, вызванной горячкой игрой его воображения. Намджун в кромешной темноте вдруг слышит «Я люблю тебя» голосом Хосока, и возможно, именно эти слова вытаскивают его с того света, потому что Намджун у самой Смерти себя выдирает. Не даёт её костлявым рукам себя обнять, отбивается, бежит. Цепляется за голос, что ведёт его куда-то к свету. Намджун не боится умирать, но он не может этого сделать, пока не узнает, есть ли у него шанс найти своё место рядом с ними. Именно поэтому он не может так легко уйти и оставить их. Это выше его сил. Бета открывает тяжёлые веки. Слишком много света заставляет его болезненно жмуриться. В лазарете пахнет спиртом и горькими травами. Лекарь говорит, что это чудо, что он жив. Сокджин и Юнги, которые находятся рядом с ним, говорят, что Намджун боролся почти три недели. Хосок стоит чуть поодаль, бледный и будто не спавший пару-тройку веков. Намджуну до нестерпимости хочется его обнять. — Нам говорили, что это конец, — шепчет Сокджин, нежно обхватывая его руку и прижимая к себе. — Но мы знали, что ты не сдашься так легко. «Как я мог сдаться, когда вы так отчаянно звали меня по имени?» — хочет ответить бета, но из сухого рта вырывается лишь хриплое: — Почему… вы волновались за меня? Юнги закусывает губу и хмурит брови, когда подходит ближе, легко прислоняя кулак к намджуновой груди, будто хочет ударить. Бета даже не пытается делать вид, что такое простое прикосновение не причиняет боль его истощённому телу. Каждое прикосновение сейчас ощущается смертельным ударом для него. — Как мы можем не волноваться, когда ты оказался на грани смерти? Кто тебе разрешал умирать?! Кто разрешал тебе лежать здесь столько дней и держать нас в неведении?! Кто разрешал тебе так беспокоить и ранить наши сердца?! — Юнги не пытается сдерживаться. По его щекам текут слёзы — и это первый раз, когда… кто-то плачет из-за Намджуна. Он хочет выпить все их слёзы, пролитые из-за него. — Я того не стою, — выдирает из себя Намджун. Голос совсем не слушается, а телом и вовсе не пошевелить. Всё очень сильно болит, каждый вдох причиняет боль, но… Намджун чувствует себя живым. Он может слышать их, смотреть на них, отвечать им. Это всё, чего он желает. — Ты всего стоишь, — продолжает Юнги уже тише. — Так что не нужно умирать. Хосок подходит к супругу, сжимает его в своих объятиях, Юнги доверчиво утыкается ему в шею. Сокджин продолжает сжимать руку Намджуна, и это всё похоже на сон с привкусом сладости. — Намджун, когда ты получил стрелу вместо меня, мне показалось, что я сам умираю, — говорит альфа. — И я не думаю, что смогу пережить это снова, так что не умирай, пожалуйста. Хосок выглядит измученным, но облегчение от того, что Намджун проснулся, светом отражается на его мягком лице. — Для меня было бы честью умереть ради вас, — отвечает бета. Он не знает, как выразить те огромные чувства, что бушуют в нём, словами. Намджун ради них из рук самой Смерти вырвался. Они его к жизни вернули, с того света прямо к себе привели. Намджун только к ним идти хочет, только навстречу или рядом. — Для нас будет честью, если ты будешь ради нас жить, — говорит Тэхён. Намджун даже не заметил, как омега появился в душном помещении лазарета. Хосок выпускает из своих объятий Юнги и опускается перед кроватью беты на колени. Альфа нежно проводит руками по его лицу и смотрит с щемящей любовью. Намджун читает в его глазах всю нежность этого мира. Его сердце пропускает несколько судорожных ударов, потому что трудно осознавать, что вся эта нежность прямо сейчас предназначена лишь для него одного. — Я должен был сделать это раньше, но так робел каждый раз, когда думал о том, чтобы поговорить с тобой, что это даже смешно, — смущённо улыбается альфа. — Ким Намджун, правда в том, что я хочу, чтобы ты был рядом со мной, пока моя жизнь течёт во мне. Я хочу держать тебя за руку, хочу защищать тебя всем, что у меня есть. Я хочу видеть твои милые ямочки на щеках и знать, что они предназначены мне. Мои драгоценные омеги — ты смог найти место в их сердцах; для каждого ты стал особенным, и я не могу не быть этому рад. Намджун-а, мы были бы счастливы, если бы ты разделил с нами эти чувства. Только если ты сам хочешь. Только если чувствуешь то же самое. Альфа выглядит неуверенным и смущённым, он слишком ярко надеется и даже не скрывает этого. Намджуну хочется стереть эту неуверенность с его лица. Бета знает, что он другой: его пребывание рядом с ними будут долго обсуждать и осуждать. Он будет нелепо выглядеть в их кругу: слишком большой, смуглый, с седыми волосами в столь молодом возрасте, с тёмным прошлым, которое может запятнать их всех, если о нём когда-либо узнают. Но не это больше всего волнует его. — Мне нечего вам дать, — выдыхает Намджун. — А мы не хотим ничего у тебя брать. Просто позволь нам любить тебя, — отвечает Император. Это первый раз, когда кто-то так открыто просит его любви. Первый раз, когда на него смотрят с щемящей нежностью и говорят о его важности. Это первый раз, когда кто-то так откровенно предлагает Намджуну стать кем-то большим. Другом, возлюбленным, любовником, стаей. Тем, кем бета никогда не думал для кого-то быть. У него не было друзей, не было врагов. Он всегда был один. Но сейчас… ему больше не нужно быть холодной головой. Они нуждаются в его горячем сердце, они принимают его. Поэтому Намджуну наплевать на трудности. Ему всё равно, что скажут люди. Он хочет быть с ними. — Позвольте мне остаться вашей тенью, — просит он. — Намджун, — хочет возразить Хосок, но бета его останавливает одними глазами. — Обещаю не умирать. С того света буду к вам возвращаться, пока сама Смерть не опустит руки в попытках поймать меня. Я позволяю вам любить меня, так что позвольте и мне тоже любить вас и защищать, как я умею. Это последнее, что произносит бета перед тем, как на него наваливаются с объятиями. Это больно, и Намджун немного задыхается, но он не променял бы эту боль ни на что другое. Их объятия — единственное место, где он когда-либо хотел оказаться.***
— Вот он я, перед тобой, — говорит Намджун. В его взгляде всё ещё читается неуверенность, будто Чонгук собирается его отвергнуть. Будто бета боится, что Чонгук от него отвернётся. Но омега только подходит ближе и заключает его в свои объятия. — Ты прекрасен таким, какой есть, — произносит Чонгук. Потому что это правда. Намджун, возможно, нехороший человек. Возможно, он погубил много невинных жизней. Конечно, это ранит. Конечно, это причиняет боль. Но Чонгук больше не хочет смотреть назад. Пусть прошлое остаётся в прошлом. Он просто ценит, что бета открылся ему и показал себя настоящего и уязвимого. Чонгук не собирается от него отказываться. Это невозможно. Намджун немного отстраняется и тепло смотрит на омегу, убирая его отросшие волнистые волосы за уши. В глазах Намджуна пройденная война, много сражений с самой Смертью и ноша правосудия, хотя он не Бог, чтобы решать, кому жить, а кому умереть. У Намджуна седые волосы, подаренные ему войной, смуглая кожа, подаренная ему жарким солнцем на плантациях. На его лице отражается вся его жизнь: в каждой морщинке, каждом пятнышке. Чонгук хочет сберечь это всё в своей памяти. — Знаешь, в ту ночь, когда мы встретились, я делал обход вокруг Кёнбоккуна. Услышал шорох, поэтому стоял под стеной с катаной, готовый наброситься на любого, кто посмеет осквернить своим присутствием территорию Дворца. — Но это оказался всего лишь я, — улыбается Чонгук. — Это оказался ты. Назвал мне своё имя, и я крутил его на кончике своего языка, даже не зная твоего лица. А потом Сокджин привёл тебя, и ты смотрел на нас своими большими глазами, в которых плескались звёзды. Я утонул тогда сразу. Под воду ушёл с головой, даже дышать не мог. Сказал тогда, что буду за тобой присматривать, потому что не доверяю тебе, а сам каждым моментом, проведённым с тобой, наслаждался. — У нас будет ещё много таких моментов, — обещает Чонгук, потому что теперь он знает, что счастье не даётся просто так. Лишь те, кто познал несчастье, знают ценность счастья. У них у всех не идеальное прошлое: каждый совершал ошибки, каждому причиняли боль, они тоже приняли боль в ответ. Они не идеальные для мира, но они нашли друг друга и стали идеальными друг для друга. — Я уже говорил это, но ты невероятный, Чонгук-и. Я люблю тебя. Знал бы насколько сильно — точно испугался бы, — признание легко вырывается из глубин его сердца. Намджун уже давно не демон и не монстр — лишь просто человек, познавший однажды любовь, и больше не захотевший её терять. Чонгук думает, что его сердце может взорваться от любви. Снежинки кружатся в ночи будто маленькие фонарики, тихий шелест хвои баюкает своей колыбелью. Чонгуку теперь не кажется страшным облекать свои чувства в слова. — Я тоже люблю тебя. Намджун целует его в основание шеи, обнимая сильнее. Чонгуку тепло в его объятиях посреди холодной зимней ночи. — Можно я понюхаю тебя? — спрашивает Намджун, и омега доверчиво склоняет перед ним голову. Это приятно — дарить кому-то свой аромат, приятно отдавать любовь способами, которые не причиняют боль. Приятно назвать себя чьим-то и при этом чувствовать себя свободным, принадлежащим самому себе. Чонгук жмётся к бете ближе, почти засыпая в его медвежьих объятиях. Приятно любить кого-то, кто любит тебя.***
Юнги лежит в объятиях Хосока. Императорская кровать кажется слишком большой для них двоих, обнажённых и сплетённых конечностями, сердцами. Альфа поглаживает его спутанные волосы, целует в висок. Ночь аккомпанирует им шелестом вечнозелёных деревьев. Крупные хлопья снега ищут тепла у оконных рам, тая, так и не успев коснуться долгожданного света. — Юнги-я, — зовёт альфа, продолжая убаюкивать омегу в своих объятиях. — Я никогда не хотел вмешиваться и указывать, что вам делать. Но я слишком долго был в стороне и пустил всё на самотёк. Всё ждал, что вы сами заново найдёте путь друг к другу. Это моя вина, прости. Омега приподнимается, опираясь головой о предплечье, и заглядывает Хосоку в глаза. — Что бы это ни было, тебе не за что просить прощения. Юнги такой невыносимо красивый в золотом свете танцующих свечей. Удивительно, что Хосок даже спустя два десятилетия не может насмотреться на своих любимых. Слишком драгоценно для его рук и глаз. — Ты и Сокджин. Я не буду спрашивать, что произошло. Два года не спрашивал и сейчас не стану. Если вы не рассказали мне, значит у вас на то была причина. Но я больше не могу смотреть на то, как вы причиняете друг другу боль. Даже когда мы гнездились, я чувствовал напряжение между вами, несмотря на то, что вы пытались сделать вид, что всё хорошо. Я не заставляю вас помириться, если это действительно не то, чего хотят ваши сердца. Но, господи, просто поговорите друг с другом… пожалуйста. — Если бы ты сказал это пару месяцев назад, я бы разозлился, — улыбается Юнги одними уголками губ. Золотое сияние освещает контур его лица, маленького носа и узких губ. — Но сейчас всё изменилось. Сейчас появился Чонгук. Раньше у меня не было слов, чтобы поговорить с Сокджином. Я судорожно искал хоть одно в закромах моего сердца, но все были не теми, всех было недостаточно. Чонгук сказал мне, что слов порой и вовсе не нужно, что я могу выразить свои чувства по-другому, и Сокджин всё поймёт, потому что он очень хорошо видит людей. Чонгук. Одно его появление делает их завершёнными. Хосок больше не будет искать, его сердце полно любви. И любить ещё больше даже ему не по силам. Альфа чувствует, как Чонгук меняет их, как наполняет их новыми чувствами, как заставляет их цвести в середине зимы так, словно сейчас разгар лета. Это происходит медленно и почти незаметно, и естественно, будто так задумала сама природа. Будто это и правда было заложено самой судьбой. — Чонгук действительно лучше всех нас, — говорит альфа. — Так и есть, — Юнги ложится обратно на его плечо, будто для его головы там есть специальная выемка, и продолжает нежно улыбаться. — Я сделаю всё, чтобы помириться с Сокджином, так что не волнуйся, альфа. Возможно, это не сработает, но я хотя бы буду знать, что сделал всё, что мог. — Юнги нежно касается своей воспалённой метки, оставленной старшим омегой давным-давно. Она болит, но уже настолько привычно, что Юнги не представляет себя без этой боли. Однако это не значит, что он не хочет от этой боли избавиться. — Спасибо за то, что так стараешься. Люблю тебя, — выдыхает Хосок, утыкаясь носом в макушку Юнги. — Я знаю. — Ты должен сказать, что любишь меня тоже. — Никогда в жизни, — игриво бодается старший. — Мин Юнги, ты страшный омега, — смеётся Хосок, пока они мило дерутся, вороша постель. Когда они выдыхаются, то снова ложатся в ворох тёплых одеял, медленно засыпая. Тишина глубокой ночи приятно укутывает их. — Хосок? — шепотом зовёт Юнги. — М? — полусонно отзывается альфа. — Я люблю тебя. Хосок обнимает его так крепко, как только может.***
Сокджин беспокойно мечется на кровати. Ему снятся чужие руки, что перекрывают дыхание, полосуют живот и сгибают его пополам в попытках сломать. Множество разных рук гуляют по его полупрозрачному телу с одной целью — причинить боль. Они тянутся к нему, оставляют жирные отпечатки от своих сальных пальцев на его коже, заставляя его кричать, раздирая горло. Омега просыпается в холодном поту. Неприятные мурашки гуляют по телу, слегка подташнивает. Старые шрамы болят: два поперёк рёбер, один росчерк внизу живота. Сокджин хватается за свою шёлковую чогори, словно это его вторая кожа. Он хочет её содрать. Сколько бы времени ни прошло, как бы сильно его ни любили, как бы сильно он сам ни любил, иногда всё возвращается сном наяву. Словно он вернулся на пятнадцать лет назад, в свой тесный душный ханок, откуда нельзя выбраться. У Сокджина кружится голова, как только он силится встать. Фарфоровая пиала с остывшим ромашковым чаем опрокидывается на пол, давая трещину и разливая остывшую жидкость по полу. Сокджину иногда кажется, что на нём так много трещин, что он вот-вот разлетится на куски. Он обнимает сам себя, раскачиваясь из стороны в сторону. Сейчас всё пройдёт — он пойдёт спать к Чимину, тот будет его целую ночь обнимать. Или пойдёт к Тэхёну, и омега своими горячими поцелуями разберёт его до основания. Или он постучится в дверь к Намджуну, и тот будет обращаться с ним, как с принцессой, потому что Сокджин этого заслуживает. Или он пойдёт сразу к Хосоку, и альфа будет разминать ему плечи и ноги, осыпая комплиментами. Они бы собрали его заново, как делают это всегда. Но иногда… иногда Сокджину не хочется ни к кому идти. Иногда он просто остаётся со своей болью один на один, чтобы оплакивать ту маленькую жизнь, которая когда-то жила в нём, и свою потерянную несчастную юность. Уже привычно смотреть своей боли в глаза и разговаривать с ней, словно она его сестра, — нечто, неотъемлемое с самого рождения. Иногда Сокджин думает, что было бы, если бы однажды он набрался смелости постучать в дверь Юнги. Открыл бы он ему дверь? Принял бы в свои объятия? Сокджин снова возвращается в постель, укутываясь сильней, будто так сможет избавиться от мерзлоты в костях. Как бесполезно думать о том, что в Сокджине есть хоть капля смелости, чтобы пойти к Юнги. Правда в том, что Сокджин всегда хорошо притворялся и никогда не был смелым. Он лишь блоха, которой никогда не стать слоном.И если умирает человек, с ним умирает первый его снег, и первый поцелуй, и первый бой… всё это забирает он с собой.
Таков закон безжалостной игры. Не люди умирают, а миры.