Я бежал так быстро, как только мог, пересекая деревню по Центральной улице. Где мне искать Антона, я не знал, но понимал, что звери будут ждать меня в лесу, на тропе перед полем. Чутье не обманывало меня, и я прекрасно осознавал, что сегодня случится что-то непоправимое, и мне стоит держать себя в руках.
Я остановился в ельнике, пытаясь немного отдышаться, ведь пробежал километра два без перерывов. А силы удивительным образом прибавлялись от одной лишь мысли, что Тоху могли поранить или что похуже, пока меня нет. Я не сдержал своего обещания и винил себя за это. Я уже оставлял Антона одного, и ничем хорошим это не заканчивалось. Козел сказал, что я выиграл бой, но не битву, и это наконец обрело для меня смысл. Почему же я позволил похищению случится? Отпустив руку в первый раз, я чуть не потерял Тоху, но, прочувствовав риски, я довел ситуацию до критической. Козел не терпит, если ошибки повторяются дважды. Он словно хочет научить меня: как старший в стае волк обучает щенка основам выживания, и в итоге взращивает настоящего хищника, под стать себе. Только в нашей истории щенок, то бишь я, в конце должен умереть.
Все, что оставалось у меня от Антона, так это его рюкзак с вещами. Я потянул за бегунок. Догадки оправдались: между тетрадями запряталась заячья маска. Я вынул ее и усмехнулся, осматривая со всех сторон. «Надевай, говорю. Поскачешь перед нами, зайчик», — зазвенели в ушах мои слова. И следом за ними я вспомнил о видении, когда я вкусил козлиный хлеб: про одомашненных животных и их принадлежности к рабам. Нас же с Антоном чудовища окрестили дикими зверьми — олицетворением свободы, что не складывало пазл. Все нутро зажглось ненавистью, и ноги сами понесли меня по ухабам.
Началось мелколесье. Благо на улице еще стоял день, и зимнее солнце, пробивавшееся сквозь тучи, хорошо освещало тайгу, но до сумерек оставалось меньше часа, что наталкивало меня на мысль ускоряться. Клокочущий в грудине страх пробежал мурашками по спине и застрял в пальцах тремором. Редкий лес перетек в кустарниковый и вскоре вовсе стал полем. Теперь же Луной мне не была расчерчена дорожка, но я точно знал и без нее, что на другом конце пашни меня заждались. Монстры жаждут моих слабостей, оборачивают переживания за Антона против меня, играются на чувствах — делают то же самое, что и я. Меня, как наследившего котенка, хватают за шкирку и тычут в дерьмо носом; показывают, где я оступился.
— Волчонок! — перед лицом пронеслась гигантская птица и остановилась, преграждая путь.
Знакомая мне Сова запетушилась, расставляя лапы на уровне плеч, и раскинула крылья по обе стороны от себя.
— С дороги! — выкрикнул я, толкая чудовище в снег. Птица пошатнулась, нахмурилась.
Она захлопала крыльями, с каждым разом прибавляя темп. Я заметил только сейчас, что Сова — единственный приспешник Тьмы, у которого не было человеческих рук, что придавало ей некоторой изюминки и приковывало взгляд.
— Волчонок выиграл битву, но бой он проиграл! Волчонок выиграл битву, но бой…
Сова мигом замолчала, оглядываясь по сторонам, будто уловила какой-то тонкий звук. Ее глаза сверкнули на мне ярким светом, и чудовище убежало через поле в сосны. Я в ужасе отшатнулся. Меня пугало, что я стал ко всем этим жутким вещам, происходящим с нами, относиться так, будто это обыденные вещи.
— Используй нюх, найди Зайчика, — козлиный голос, зашипевший в голове, перебил меня.
Нюх? Но я ведь не животное, чтобы по запаху определять местонахождение добычи. Но вдруг я действительно почувствовал ненавязчивый шлейф рубашки Антона, поминутно усиливающийся в ноздрях, и вскоре он стал бить по рецепторам, будто яркий трупный запах, который преследовал меня в лесу прошлой ночью.
Я очень боялся проснуться. Проснуться в пустой комнате, а на утро милиционер придет в школу, но уже с фотографией улыбающегося Петрова. Пусть бы что угодно, только не такой исход. Пропали бы мы разом, вдвоем. Исчезли б с лица земли, словно нас и не существовало. От этих мыслей живот скрутило, как при рвоте. Я выдохнул скопившийся в легких воздух и помчался дальше по полю. Стало невыносимо жарко, как летом. Я расстегнул старый отцовский пуховик, стянул с макушки шапку и сунул ее в рюкзак. Тепло в груди разрасталось, на лбу проступил пот. Меня будто в кипящий чан окунули и вытолкнули в первый пар вытопленной бани.
— Жарко Волку в шубке? — голосов стало несколько, и они становились громче, теперь звуча словно бы под ухом. — Раздевайся!
На провокации я не поддался. Дурак что ли? Зимой голым по полям бегать. Еще увидит кто, в милицию сдаст. Хотя и вся эта ситуация была похожа на безумство, к которому я привыкал, снимать одежду я все равно не решился — лишь бы не втягиваться в этот бред с головой. А духоты от того становилось не меньше.
— Ловит волк, да ловят и волка! — передо мной выросла фигура Лисицы. Наконец, я смог разглядеть таинственную незнакомку при свете дня. Обычная девчонка, только маска на ней была лисья. Шуба рыжая, каков был подол моей овечьей. Я даже едва заметно ухмыльнулся. — Небось вымотался Волчонок своего Зайчика искать?
— Да уйди ты!
— Ну какой же ты, Волчонок, грубый! Ладно, на грубость грубостью я не отвечаю, и, так и быть, помогу с охотой. Все равно ты один не справишься! Звереныша нужно уметь выслеживать, принюхиваться к следам. Вот припади ты к дороге — сразу поймешь, куда бежать надо. Да охоться тише, словно крадешься. А нападай в прыжке и сразу хватай жертву за горло — так не сбежит, — Лисица усмехнулась, прикрывая морду рукой, и схватила меня за руку, заставляя опуститься на землю.
Я под давлением лег на живот и действительно уловил четкий запах Антона. Жуть какая… Я и правда охочусь.
— Вот! Другое дело, Волчонок! Только как ты в чистом поле собрался втихую нападать? Скрывайся в снегу или следуй по кустам, чтобы Зайчик тебя не заприметил.
— Что ты мне херню какую-то паришь? — не успел я высказать все, что думаю, Лисице, как та испарилась с места событий.
«Вот дура. Да и я дурак не меньше».
Я поднялся и заметил вдалеке круг животных. Желание увидеть Антона живым захлестнуло меня, и я, позабыв о наказаниях рыжей, побежал вперед, но за сотню метров остановился. Все казалось сущим бредом, выдумкой, кошмарным сном, но я все же лег обратно на дорогу и медленно пополз к чудовищам. Запах уже лупил меня по ноздрям, вызывая чувство голода. Я на секунду опешил, вспоминая о человеческом существе, но не смог удержать контроль над инстинктами хищника. Я ворвался в круг зверей, расталкивая монстров, и набросился на мальчишку диким животным. Антон оказался застанут врасплох и дернулся, когда я зарычал, как дикий волк, зашипел, как дремучая тайга, и сжал руками шею Зайчика.
— Хорошая охота, удачная, — Козел за моей спиной заржал, и этот смех подхватили его сообщники. — Волк поймал Зайца.
Эта фраза прорезала собой воздух. Я замер над Антоном, и слезы покатились по щекам. Что я наделал… Я сделал так, как мне сказали монстры: я поймал зайца.
Антон пытался оттолкнуть меня, вырваться из мертвой хватки, но я никак не двигался, лишь продолжал неумышленно душить.
— Трусишка Зайка серенький под елочкой скакал, — Медведь облизнулся, первым поднимаясь из круга.
— Порою Волк, сердитый Волк рысцою пробегал, — продолжила Лисица, обойдя Медведя со спины. Она встала за ним, выглядывая юркими глазенками на нас.
— Козел с Лисою рыжею пришли смотреть концерт, — Сова замкнула цепочку животных, поднимая свои большие крылья над головами существ, словно нимб.
— Как Волк Зайчонка серого разделает и съест, — завершил песню Козел.
Он сел перед своими слугами в позу лотоса лицом ко мне. Его левая рука была опущена вниз, а правая устремлялась к небу. Мизинец и безымянный пальцы сгибались, большой накладывался поверх них, а указательный и средний оставались прямыми — крещение по старому завету. Вдоль вен на обеих руках я прочитал «Solve» на правой и «Coagula» на левой. В книге, которую мы отыскали в библиотеке, я читал что-то такое. Кажется, эти два слова обозначают «растворяй» и «сгущай» с латыни. Ужас окатил мое существо. Хотелось спрятаться в дремучей тайге и больше никогда не показываться на людях. Стать затворником леса, найти пустой охотничий домик и начать новую жизнь, в которой я был бы оруженосцем и безжалостным стрелком.
— Ты больше не щенок, и можешь питаться свежим мясом, как все взрослые волки. Ешь и молись, Волчонок! Ты заслужил вкусный ужин, — Козел толкнул копытом тело Антона в мою сторону.
Мальчишка перевернулся на бок лицом ко мне и протянул руку в попытке схватить, образумить, достучаться до настоящего меня, спрятавшегося внутри и дрожащего от страха.
— Рома, очнись! — Антон резко схватил меня, переплетая наши пальцы. В пульсирующих на подушечках пальцев венах я услышал движение крови и вспомнил, с какой целью я вернулся искать мальчишку во второй раз. Пелена перед глазами рассеялась. Запах человечины перестал лупить по носу.
Путей развития событий было несколько: в первом случае я поддамся спектаклю и убью Антона, став частью труппы; во втором — мы оба превратимся в трапезу для чудовищ; в третьем варианте я окажу отпор, переиграв ситуацию с теми знаниями о Бафомете, которые имею сейчас, и, бог знает, что с нами будет в таком случае.
Терять уже было нечего, и я выбрал наиболее тернистый путь. На лице проступила язвительная улыбка, адресованная Антону. Я прыгнул, налегая на Петрова всем телом, будто действительно собирался его отведать, но вместо так ожидаемого монстрами первого укуса я зарычал, как только мог, на животных вокруг нас.
— Вы чего уставились? Не то хотите, чтобы я разделил собственно пойманное между всеми? Это моя добыча, не ваша!
Идея казалась мне равной гениальному ходу, и зверье ведь правда поверило в мои слова. Лиса разозлилась, что было видно по ее скорченной морде, и уже приготовилась вмешаться, когда Козел остановил рыжую и дёрнул за руку встать на место.
— За попытку обдурить нас следовало бы вырвать тебе язык, Волчонок, но ты был так хорош в сегодняшней охоте, а твой Зайчик так складно отыграл роль… — Медведь прервал сценку.
Существо источало злобу, которой я был не в силах противостоять. Меня то и дело прибивало к земле, будто в поклонении хотелось упасть в ноги Дьяволу. Вероятно, каждому из прислуги был свойственен этот притягательный, но жуткий аромат смерти.
Козел приказал молчать. Он долго смотрел на наш застывший акт, пока наконец не произнес:
— На каждую тварь — свой охотник, Волчонок. Репетиция окончена.
Тишина и кромешная тьма охватили округу в мгновение. Тепло, исходящее из груди, превратилось в холодный поток ветра, свободно блуждающий по закромам моего тела. Конечности наполнились легкостью и превратились в мягкую нугу. На языке вновь возникла трупная сладость, и, когда пелена с глаз спала, я увидел Антона, стоящего посреди поля напротив меня. Монстры исчезли, словно их и не было. Мы оказались оторваны от всего прочего мира, и дышали только друг для друга.
— Ты сам выбрал такой путь, — Петров приготовился бежать. Я заметил, как он глядит в мои глаза, как боится меня.
Боится…
— Послушай, Тоха, я не хочу на тебя охотиться, — мой голос задрожал, я с трудом сглатывал слюну, будто поперек горла ком встал. — Это же бред какой-то. Я пытался спасти нас, а не…
— Заткнись, — Антон прервал мои оправдания и надел себе маску зайца на лоб. — Ты хотел меня поймать? Тогда догони. Если получится, я позволю тебе съесть меня.
Такого я не ожидал услышать. Точно не от Антона. Что-то здесь было не так, что-то случилось в тот момент, когда я потерял видимость и контроль над ситуацией.
Я осторожно, стараясь не напугать еще сильнее, шагнул навстречу блондину и протянул руку к нему.
Антон украдкой взглянул на меня сквозь пальцы, в которых прятал испуганную физиономию, и наконец сам подошел ко мне практически вплотную. Его горячее дыхание обожгло мне ухо. Он едва слышно шепнул: «Играй, иначе умрешь».
Он присел на корточки и с расстояния швырнул мне в ноги волчью морду, после чего поднялся, приготовившись за секунду сорваться с мертвой точки.
Что же произошло, пока я был в темноте? Быть может, монстры заставили Петрова насильно участвовать в их представлении, угрожая расправой с его семьей? Но для чего все это? Почему мы здесь и главный вопрос: зачем Козлу нужно сделать из меня «настоящего волка»?
Долго думать я не мог — Антон уже бежал через поле к лесу. Я поймаю его. Я должен это сделать, как ни крути. Мой план не сработал, ситуация только ухудшилась. И теперь я начну охоту на своего Зайчика.
Я взял маску и тоже надел ее на лоб. Опускать ее на все лицо было до жути страшно. Я вспомнил Волка и его смерть от лишения части кожи. Маска стала его продолжением, и я не рискнул использовать подарок Козла.
Тьма сгустилась над нами. Сегодняшнее небо не украшала холодная Луна, не указывала дорогу. Я следовал собственному нюху и ориентировался на слух, подсказывавший мне нахождение Антона. Я бежал следом за мальчишкой, точно зная, куда он направляется. Не сбившись с пути ни разу, в итоге я пересек поле и оказался на другой стороне леса, поодаль от деревни, примерно в 10 километрах от дома. Сердце бешено билось о грудную клетку, ладони вспотели от напряжения. Я вобрал носом морозный воздух, ощутив легкий шлейф тела Антона, и двинулся по соснам напрямик.
Чем ближе я был к цели, тем страшнее мне становилось, ведь я не понимал, как могу повести себя, когда поймаю Зайчика. Уже раз я напал на Антона, начал душить его и не сумел остановиться. Но то была только репетиция, проба к настоящему спектаклю. Сейчас же мы играем на живую, и как бы я не завел ситуацию слишком далеко, так как в таком случае выбор сократится до единственного: съесть Антона.
— Попался! — я выпрыгнул из кустов, выведав отличный момент для нападения, когда Петров был отвлечен шорохом в елках. Я уронил мальчишку в сугроб и, наклонившись к нему, прошипел: — Что теперь?
— А то-то ты не знаешь? — Антон прищурился и отвернулся, выставляя шею, чтобы я отведал свежей человеческой плоти.
— Блять, да ты спятил!
Я хотел было отскочить назад, но блондин крепко сжал мое запястье, не позволив сменить положение. На спине я почувствовал чужие костистые лапы — Козел тоже не дал прервать постановку. Все было настроено на печальный исход.
— Ешь, Волчонок. Ешь и молись. Твои ошибки текут в крови Зайчика. Омойся ею, искупи грехи.
Козел исчез также быстро, как и появился, оставив после себя запах ужаса и ощущение полнейшего выгорания внутри.
Я приблизился к нежной коже Антона и вдохнул аромат его тела: такая ненавязчивая сладость, не похожая на трупную, скорее напоминающее полдник в столовой. В некоторые дни, когда наступает какой-то праздник, за день до него к обеду в школе выдают пряники. Рассыпчатая сахарная масса растворяется в первые секунды попадания на язык и долго остается в слюне приятным напоминанием момента вкушения пряника. К десерту выносят чай без сахара, что для меня, как для любителя сладкого чая, удивительно, с каким упоением я пью горький напиток; однако все же отсутствие сахара компенсируется пряником. В школе такие яства бывают нечасто, и, когда наступают предпраздничные дни, все ученики с радостью бегут в столовую, будто никогда там ни были, потому что знают: сегодня полдник.
Я принюхивался, вертел головой, словно искал место куда кусать, но голову заполнили мысли о том, в какое положение попал, и я больше думал об этом, чем о потенциальной возможности убийства своего одноклассника и по совместительству нового друга. Мозг кипел и подавал сигналы по всему телу, от чего то дрожало как банный лист. Я уже буквально пыхтел от злости на ситуацию и пытался глазами найти опору, какую-нибудь поддержку. Возможно, хотел, чтобы меня образумили. Вывели на чистые эмоции, и я остановился делать глупость.
— Я не могу! Блять! — выругался я, выдыхая воздух до предела. Рассудок подсказывал прекратить, но руки продолжали вдавливать Антона в землю.
Мальчишка резким движением завел кисть за мою голову и сжал волосы на затылке, приближая меня к себе.
— Просто укуси.
Просто укусить? Как все легко! Если бы это было действительно так, я бы тут не мучился в агонии. Но я ведь понимал, что не смогу сдержаться. Монстры пробудили во мне животное нутро, которое жаждет заячьей крови.
— Ты щенок или волк? Благородная порода или шавка дворовая? Раб ты или созидатель? — голоса зверей наперебой выкрикивали вопросы, приводящие меня в бешенство. — Страх ты или жалость? Палач ты или осужденный? Смута ты или ясность?
***
— Рома! — из кухни послышался строгий женский голос. — Роман, ну-ка быстро сюда подошел!
Мальчишка выбежал из комнаты и помчался по коридору на кухню, где его уже заждалась мама.
Женщина стояла опершись на столешницу и, скрестив руки на груди, метнула грозный взгляд на сына. Она была по природе брюнеткой, но так случилось, что по молодости дама перекрасилась в рыжий, и теперь всегда ее волосы отливают кирпичными стенами старого завода, последними минутами закатного неба над деревней и лисьей шубкой в летнюю погоду. Они интересно вились и после душа ложились прямыми прядками по плечам. Лицо у нее было миловидное с редкими морщинами по краям глаз и тонкой полосочкой на лбу. Кареглазая, курносая, женщина всегда производила приятное внешнее впечатление о себе.
— Мне директор звонила… Это как понимать? Мне нажаловались, что ты математику на одни двойки решаешь! — женщина еще больше насупилась и выставила руки по бокам на тазовых костях. Немного подавшись вперед, она нагнулась к сыну и повторила вопрос: — Это как понимать? Я тебе сколько раз говорила домашние задания выполнять? Ты совсем человеческих слов не понимаешь? С тобой будто на китайском разговаривают! Как тебе вдолбить, чтобы ты начал учиться, а? Марш в свою комнату! Живо! И чтобы немедленно за математику сел!
Мальчик скрылся в темном коридоре и затем бесшумно нырнул к себе в комнату. Озаряемая зимним солнцем, детская выглядела еще более уютной и приветливой, чем обычно. В спальне Рома прятался от внешнего мира и чувствовал себя в безопасности за закрытой дверью, но, когда все же помещение раскрывалось, юноша терял ощущение спокойствия. Кто угодно мог бесцеремонно ворваться в его обитель и начать строить свои порядки. Так обычно делала мама: она плавно скользила по паркету прямиком к комнате сына, открывала двери настежь и, оставляя их в таком состоянии, разбрасывалась колкостями о правилах в доме. Не ешь за рабочим столом и в кровати, не распахивай окна, не бегай по коридору и прочие-прочие тонкости. И как жить в подобных гулаговский условиях нормальному ребенку, который нуждается в активности и шалостях; ведь когда еще баловаться и быть собой, если не в отрочестве?
Рома включил настольную лампу и принялся за математику. Предмет давался труднее других, и если с остальными уроками все было предельно ясно, то вот с математикой ну никак не задавалось! Примеры, дай Бог, решились с третьей попытки, а на задачах Ромка всегда плыл.
Тогда ему еще было только восемь. Он учился во втором классе, ходил в спортивную секцию после школы, а затем бежал домой и садился за уроки. Казалось бы, прилежный ученик, старательный, но все поменялось в один день, когда от отца пришло письмо.
Вечер. На улице морозит, и кожа от холода покрывается корочкой и трескается. Рома возвращался с учебы, будучи, как он думал, самым счастливым человеком на свете: сегодня занятия закончились раньше. Он забежал в теплое помещение, стягивая шапку с макушки и вешая куртку на крючок вешалки. Когда Рома преодолел коридор, незаметно прошмыгнув мимо кухни, где готовила ужин мама, он вошел в свою комнату и закрыл дверь за собой. Трясущимися от радости руками мальчик держал отцовское письмо с войны в Афганистане. Его с утра передал почтальон, которого Рома встретил на пороге. Хорошо, что он вышел в школу раньше, чем мама пошла бы на работу.
Распечатав промаркированный конверт, мальчик вынул листок и начал читать. Радость сменилась горем: письмо писал не отец, а его товарищи с фронта. Обращалось оно к матери Ромы и в нем было сказано, что ее муж попал в госпиталь и уже долгое время не приходит в себя. По мере чтения Рома все больше грустнел. Вероятно, папа сейчас был на грани жизни и смерти, и никто не в силах ему помочь, особенно сын. Рассказ писался в течение нескольких недель, что было понятно по описанию состояния здоровья раненного. Письмо окончилось фразой: «Рядовой Пятифанов умер двадцать первого февраля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года в четыре часа дня».
— Рома! Иди кушать! — из кухни мама позвала мальчика на ужин, но ребенок не откликнулся.
Он перечитал заключение о смерти снова, но поверить в правду было так трудно и больно, практически невозможно. Отец умер еще два года назад.
Женщина вошла в спальню сына и, увидев в его руках письмо, с ужасом пошатнулась.
— Зачем ты читал его? Кто тебе разрешал трогать чужое?
Рома поднял заплаканный взгляд на маму. Он все понял: она знала до этого письма, что отец умер. Она все знала и молчала. Кормила сына надеждами на возвращение папы, но сама строила план, как сказать правду. А если… Если бы она вообще никогда не призналась?
— Сука! — мальчишка кинул листок в лицо матери и выбежал из комнаты.
В тот день все изменилось.
Мать и сына больше не связывала привычная любовь и забота друг о друге в отсутствие защитника семьи. Они даже перестали толком разговаривать. Все время собачились, будто неродные, ругались по пустякам. Женщина стала холодной, словно новый человек переехал в дом, а прошлая любящая мама куда-то бесследно исчезла.
Рома подрос, но ненависть к матери только разгоралась. Мальчишка стал курить, пить, дебоширить. Все то, о чем предостерегал отец, открылось жизнью для Ромы. Он дышал злобой на мир, на людей вокруг. Перестал заниматься уроками. Устраивал драки и частенько посещал директорский кабинет. Оказавшись средь обломков прошлого себя, теперь Рома устремлялся к разрушению.
***
— Так кто ты, Волчонок? — Козел, внезапно появившийся на месте событий, силой наклонил меня к шее Антона, почти что залезая пальцами мне в рот, чтобы я послушался и «показал зубки».
— Я… — поперек горла встал ком. — Просто обиженный ребенок с разбитым сердцем. Я потерял отца и с каждым днем теряю связь с мамой. Она стала мне чужим человеком, так что, умоляю, не отнимай у меня друзей, не забирай Антона.
Сказать правду оказалось сложнее, чем я думал, но на душе образовалась легкость, и глаза загорелись счастьем. Я наконец-то оказался честен, и это стало разгадкой.
— Ты сам его у себя забираешь, Волчонок. Я не приказывал тебе охотиться, не давал подсказок, разве не так? Посмотри, что ты наделал. И ты называешь меня монстром? Взгляни на себя. Кто ты теперь?
Лапы Козла держали овечью шубу и зеркало из ее кармана перед моим лицом. Я посмотрел на свое отражение, замечая кровавые подтеки у губ и под глазами. Откуда это взялось — я не знал, но понял одно — Дьявол любит поиграть. Ну а я… Люблю рисковать.
— Катись в ад, сука.
Козел перепрыгнул меня и, опустившись в позу лотоса, запел:
А Волк сам себе волкодавом стал, и Зайчик тому помог.
Когда Сатана возвратится в ад, на землю вернется Бог.
— Но неужели ты думаешь, что это тебе поможет? Если посылаешь меня в ад, то вы вдвоем отправитесь следом.
На дороге вырос тот самый Черный гараж, преследующий всех местных жителей и терроризирующий городок уже несколько сотен лет. Загадочное строение, возникающее по всем окрестностям деревни и леса около нее. По легенде, гараж ворует людей по одиночке в безлюдных дворах. Выжидает момент и утягивает человека навсегда. Если ты заметил Черный гараж единожды, будь уверен, что он вернется за тобой тогда, когда ты не будешь этого ожидать. Черный гараж — символ смерти для сибиряка.
— Зайдешь на чай? — парировал Козел, попутно играя партию на флейте.
Выхода нет. Бежать некуда. Дьявол получил то, что хотел дважды. И в этом только моя вина. Хотя, если так подумать, Антон ведь тоже позволил себе сыграть выделенную роль.
Петров рассмеялся, и я хотел было спросить причину для смеха в данной ситуации, но мальчишка опередил меня:
— Я был рад познакомиться с тобой, Ромка. Честно сказать, я не думал, что когда-нибудь искренне скажу «спасибо» такому человеку, как ты, но оказалось, что за тобой есть душа, которая может сострадать. Так вот, спасибо, что вернулся за мной оба раза. Спасибо, что не отпустил руку. Ты единственный, кто позаботился обо мне. Я бы хотел стать с тобой друзьями.
Я ошалело покосился на блондина и понял, что сейчас он окончательно сдался, но его слова о том, что мы могли бы дружить, воодушевили меня. Перед смертью не надышишься, но такое ощущение, что я все же успел вдохнуть этой жизни сполна. Умирать больно, умирать страшно, но
выхода нет.
