«Никого не любить — это величайший дар, делающий тебя непобедимым, так как никого не любя, ты лишаешься самой страшной боли»
Мы не учли одного — Антон ушел со своими вещами домой: в одежде, с рюкзаком на спине. А это, фактически, прямое доказательство, что мальчик жив; что мы пытаемся снова обвести адских тварей вокруг пальца. Я понадеялся, мол, звери не заметят этого упущения, но страх оказался сильнее, и я дрожал под его натиском, как лань, напуганная шорохом в кустах. Когда темень окутала долину, я поднялся на ноги, отряхивая штаны от снега, и прокричал в мертвую тишину тайги: — Выходите! Я знаю, что вы здесь! Однако лес лишь покорно всколыхнулся от порыва северного ветра и вновь застыл, казалось, с выражением ужаса на ветках деревьев. Я не понимал, почему Дьявол отказался доиграть сцену, но, когда я полностью проникся одиночеством здесь, внутри ночной чащи, я догадался, что монстры просто хотят меня запугать. Впрочем, и без особых усилий у них получилось заставить меня оглядываться на каждый еле слышимый шум и дергаться, если звук приближался вплотную. Я решил не двигаться с места, пока не удостоверюсь, что зверье готово продолжить. Точнее, закончить. Сегодня и навсегда. Один против четырех, и я пойду на любые риски. Мне нечего терять, и я не должен бы бояться смерти, но я все еще ребенок. Каким бы сильным и взрослым я не пытался выглядеть, в душе я оставался тем напуганным смертью папы мальчишкой. Перочинка брякнула о копейки, напоминая о своем существовании, словно сам отец присоединился ко мне в предстоящей схватке с Дьяволом.***
— Рома, подойди ко мне, — басистый голос отца донесся из глубины родительской спальни, и мальчишка последовал его словам, заходя в слабо освещенную комнату с единственным квадратным окном над кроватью, плотно зашторенным жалюзи. Пятилетний ребенок оглядел своего папу, расположившегося на кресле у левой стены. Мужчина был в военной форме, которую прислали день назад: хорошо выглаженная, пахнущая стиральным порошком. Тайга сотрясалась первым осенним громом и омывалась сильным ливнем, когда отец Ромы был призван на войну. Война. Какое страшное слово. Пугающая неизвестность, жестокая участь для солдат. Ведь простой рядовой — не более пушечного мяса, которое в руках неправильных людей — орудие, чья судьба — жертвенность. Удивляет не то, каким человек уйдет на верную гибель, а каким тот может вернуться: израненным; покалеченным или мертвым. Сколько еще человек должно оказаться в земле, чтобы мир наконец тяжело вздохнул и ответил: «Все. Этого достаточно.»? Рома знал, что между ним с папой должно быть расстояние, поэтому мальчик не подошел к креслу, а стоял в дверях. Так было всегда: соблюдение дистанции. Но сегодня отец мягко улыбнулся сыну и поманил рукой на колени. Рома с опаской приблизился к папе, и тогда мужчина поднял ребенка и усадил на ногу, разворачивая лицом к себе. — Маму слушайся, понял? Мальчик кивнул, опуская голову к груди. Хотелось обнять отца, сорвать с него этот проклятый офицерский мундир и вышвырнуть в дождь. — Ты уже взрослый, должен понимать, что маме тяжело. Так что не вредничай, а помогай. Папа не давал надежд и обещаний, что вернется. Ни жене, ни сыну. Он, вероятно, и себя ни в чем не уверял. Такие были годы: не знаешь, каким проснешься завтра и какой станет страна. — Ты должен быть защитником для семьи. Не подведи меня.***
Воспоминания об отце воодушевили меня, как никогда прежде. С годами я стал забывать обещания, данные папе перед его отъездом. Время стерло многое, но то, что, казалось, исчезло вместе с отцом, вдруг проявилось из самой глубины души. Надежда — светлость, которая превращает простого человека в всемогущего, ведь, только надеясь, ты постигаешь мир. Я вынул ножик и поднял его на уровне глаз. Он вдруг засиял, словно попал в солнечные лучи ясного дня, хотя на улице стояли непроглядные сумерки. Папа тут, я чувствую его присутствие и даже слышу приглушенный голос, говорящий: «Ты справишься, дружок». На мое плечо опустилась чужая рука. Поверив в мистическую силу потустороннего мира, я радостно обернулся назад и ждал увидеть отца, но вместо него за спиной оказался Антон. — Что ты тут делаешь? — сунув ножик в карман, я вцепился в блондина и со всей силы тряхнул на себя. — Почему ты еще здесь? Я был несказанно зол за то, что он вернулся. Теперь наш план рухнет, и мы оба окажемся в могиле. Я уже приготовился жертвовать собой и настроился на собственную смерть, но появление Антона сбило меня с панталыку. Я начинал закипать. — Придурок! Убирайся отсюда, пока монстры тебя не заметили! — Почему ты так хочешь в одиночку сражаться с ними? Жертвенность есть эгоизм в полном его проявлении. Ты эгоист, Ромка? — Антон как-то необычно для себя выражался и глядел на меня, словно опасался нападения. Впрочем, этот страх был вполне оправдан: я ведь уже грозился расправой, хоть и не по своей воле. На секунду я подумал, что передо мной не Тоха, а его не идеальная копия — проделки Бафомета. Но выражение презрения на лице Петрова тут же сменилось милостью, что заставило меня поверить в реальность происходящего вновь. — Ты отправил меня домой и знал наверняка, что я уйду, а ты останешься. Ты хотел умереть, потому что так ты очистишься от вины. Одной единственной, мучающей тебя во снах каждую ночь. Ты страдаешь из-за самого себя. Ты считаешь, что ты причастен к смерти отца и несчастью матери. Ты — корень всех зол, Ромка, ведь именно поэтому ты решил остаться? — Да что ты знаешь о моей жизни? — я замахнулся на удар. Мой кулак повис в напряжении за пару сантиметров от лица Антона, когда я понял, что спешу с выводами. Петров ведь прав. Во всем, что он сказал мне, Антон был чертовски прав. — Вот видишь, — мальчишка опустил мою задранную руку и улыбнулся. — Я знаю намного больше, чем тебе кажется. Ты хочешь умереть, потому что в таком случае всем станет легче. Непутевый сын, плохой человек. Ты вернулся за мной не потому, что хотел помочь незнакомцу. Ты пришел, чтобы погибнуть. Со мной или без меня. Сколько будешь бегать от угла к углу, Рома, и когда ты наконец поймешь, что все, что твои руки делают, в конечном счете не больше мусора? Признай свой эгоизм и, может быть, тогда я сжалюсь над тобой. — Сжалишься? Я с ужасом отпрянул и уперся в сосну. Образ Петрова растворился в тумане, а на его месте очутился мой рогатый противник, раскатисто смеясь и блея от удовольствия. — Ха! Если мне удалось заставить тебя играть роль, значит спектакль выходит отличным! Напуганный Волчонок встретился со своим охотником! Что же ты, где твои дерзость и бесстрашие? Небось не ожидал, что, играя с Дьяволом в его игру, ты рискуешь преждевременно оказаться в дураках? Козел стоял передо мной неподвижно, лишь его глаза хаотично исследовали мой неподкупный страх. — Сдохни! Сдохни! Ты и твои дешевые трюки меня не пугают! — Не пугают? Жаль, что ты врешь. Снова… — Сатана прищурился. — Знаешь, я кое-что хочу тебе показать. Существо потянулось ко мне лохматой рукой и распахнуло ладонь, в которой я увидел, будто смотрел телевизор, свое прошлое. Я стал таким озлобленным не просто потому, что однажды мама утаила от меня смерть отца. Я стал нынешним собой потому, что на то был целый ряд причин.***
Мальчишка смотрел на свое отражение уже почти пять минут, не отрывая глаз. За окном слышался гулкий ветер и радостные крики детей, играющих в снежки. Казалось бы, долгожданные каникулы, преддверие Нового Года, скорые одиннадцать лет, но что-то было не так. Ребенок из зеркала хмуро окидывал взглядом своего оппонента, будто бы ругая и осуждая. «Уебок», — юноша стукнул кулаком о раковину и выбежал из ванной. — Я гулять! — крикнул он своей маме и, схватив куртку с вешалки в коридоре, выбежал на морозный воздух, так и не дождавшись ответа. Зима 1991 год. — Ромка! Я тут себе всю задницу отморозил, на! Это был Байдам — друг Ромы Пятифана. Ему давно уже дали кличку «Бяша» за то, что блеет, как овца. А делает он это потому, что однажды столкнулся с ужасом наяву. Черный гараж, о котором так не любят заводить разговоров местные. — Не мороси, а! — Рома выудил из кармана потрепанную пачку с сигаретами и достал одну для товарища, чтоб тот скорее успокоился. — Так а че ты так долго дома проторчал? Небось мамаша твоя… — Бяша не успел закончить фразу, как Ромка угрожающе ему шикнул. Может, жители поселка и не терпят бесед о страшных событиях здешних краев, а вот Роме было как-то все равно на эти байки. В легенды он не верил, как и ни во что другое. Однако тему родителей он никогда не поднимал и запрещал делать это другим. Особенно, затрагивать отца. Если кто-то и решался говорить про папу Ромы, он тут же приходил в бешенство: глаза наливались кровью и Ромка бросался в драку без разборок и бил, пока человек без сознания не свалится. С кем тот только не передрался… Десятилетние пацанята спускались по улице к дому какого-то младшеклассника из их школы. — Что, Бяша, говоришь тебя мелкий отпиздил? — Пятифан язвительно расхохотался. Странная у них была дружба, конечно. Рома нашел себе идеального товарища — отпор в одиночку не окажет, трусливый, но податливый — то, что нужно. Правда играть в хорошенького плохо получалось. Гадость, паразитирующая в таком юном сознании, так и норовила вылезть наружу, и Ромка показывал зубки. Нацепив однажды овечью шкуру, ему удается заманивать в свою ловушку бедных глупеньких жертв. И Бяша, что смешно, был одним из таких. — Да нихуя, на! Он мне кассету батину не отдает, — бурятенок насупился и уткнулся взглядом в заснеженную дорогу. Обиделся. Мальчишки подошли к дому и обогнули его, оказываясь перед окном в спальню. — Эй! — Рома заметил в комнате детскую фигуру. — Открывай, недоносок! Ребенок испуганно дернулся, завидев незваных гостей, и ринулся бежать. Дурак. Он же в доме, чего ему бояться? Донесся скрип дверей, и пацаны двинулись на звук. — Вот лох! Сам же в лапы и пошел, на, — Бяша хихикнул. Мальчуган остановился перед двумя амбалами в куртках нараспашку и с сигаретами во рту и трясущимися руками протянул им названную кассету. — Не бейте только! — выпалил напуганный ребенок. Роме нравилось это чувство превосходства над людьми. Его лицо становилось мерзким: появлялась сардоническая лыба до ушей с выставленными напоказ клыками, как у дикого зверя; брови съезжали к центру, образуя две дуги с острым изгибом, а глаза словно чернели и бегали по жертве, детально изучая ее страх. Пятифан был красивым, но очень обиженным жизнью, а потому, таким злым. — Чу, молокосос! — Рома повалил мальчишку в сугроб и, прокрутив свой любимый ножик, приставил лезвие к горлу. — А ну, извиняйся! Ребенок расплакался и сжался в ужасе быть избитым до полусмерти, на что Ромка лишь закономерно себе усмехнулся. — Пожалуйста, отпустите! Я вам денег дам! — залепетал мальчик, вытягивая из кармана десять рублей. — Ты смеешься что ли? — Пятифан пнул ногой руку ребенка, от чего купюра выпала на дорогу. — Ты наебать меня вздумал, а? Твои матка с батяней труп не найдут, в какое мясо я тебя превращу! — Ты чего, Ромка? Он ж все вернул! — вмешался Бяша, но снова был заткнут громким шиканьем в свою сторону. Рома не на шутку разозлился на пустом месте. Казалось бы, с чего такая агрессия? Уже ж и вещь отдали, и деньги предложили… А все было просто — взятка в обмен на свободу. Это взбесило Пятифана, потому что напомнило про отца. Он погиб за Родину, в которой теперь продаются любым суммам. Не за это воевал папа и не за это умер. — Гуляй, уебок! — Рома рывком поднялся во весь рост. Понял, что переборщил.***
Вот уже час Рома ждал Полину под дверью кабинета музыки, откуда звучало тоненькое «пение» скрипки. Конечно, девочка не знала, что ее будут встречать, и, когда вышла из класса, была удивлена фигуре Пятифана. — Рома? — Морозова слегка улыбнулась. Она поняла, что Ромка явно пришел не музыке учиться. Это льстило и раззадоривало. — Проводить тебя? Щас, говорят, по лесу какой-то маньяк шастает, — мальчишка оглядел пустой коридор, ища глазами возможных зевак, которые могли бы увидеть ребят и пустить слухи. — Проводи, — загадочно протянула девочка, зачесывая прядку за ухо. — Только не до дома. Дедушке не понравится, что я не одна пришла. Рома радостно кивнул. Получилось. У него получилось. Пусть и не до дома, но они пойдут вместе. Мальчики — существа интересные. Когда им начинает нравится какая-нибудь девочка, их поведение в ее компании резко меняется. Они становятся такими разговорчивыми и болтают обо всем подряд, что связано с их силой, умениями и достижениями. — Я же борьбой занимался, так что если тебя кто-нибудь обидит, ты только скажи! Я ему мигом зубы… — Пятифан замолчал, увидев испуганное лицо Полины. Он слишком поверил в себя, забыв об истинном обличии. Ему приглянулась Морозова. Ангельской красоты девочка, играющая на скрипке, с лазурно-голубыми благодушными глазами и люцидной улыбкой, не похожей на Ромкину. Они учились в одном классе. Все бы ничего, но краски сгущала дружба между Полиной и Катей Смирновой. Последняя была сущим кошмаром. Настоящая язва, стерва и жуткая вяжихвостка. Рома чертыхался каждый раз, когда на горизонте возникала Катя. Ее родство с классной руководительницей еще больше нагнетало обстановку. Катя вытягивала весь негатив из Ромки одним своим присутствием, что портило картину его взаимоотношений с Полиной. В общем, Смирнова была той еще занозой для Пятифана, не меньше, чем он сам. Бяша часто шутил, что Роме нужно было не Полину выбирать, а Катьку. Характерами похожи, повадками и мнением о людях. Ромка лишь пихал друга в бок и угрюмо приказывал молчать. — Ладно, проехали… — Рома опустил очи в пол. — Так, а что там с твоей, этой, скрипкой? Чего играешь? Недалекость мальчишки позабавила Полину, и она, прикрыв рот ладонью, тихо усмехнулась. Вероятно, он ждал Морозову долго и слышал за этот час весь песенник. И «Грозу» Вивальди, и «Пляску ведьм» Паганини, и «Чакону» Баха… — Я люблю классическую музыку. Она такая невероятная и возносит тебя далеко-далеко ввысь! — Полина воодушевленно посмотрела в потолок, как в чистое бескрайнее небо. — Мне как-то попалась кассета с исполнителем…как там его… Тортилла! — Пятифан победно окинул взором девочку. Он хотел показать, что разбирается в ее теме, но в ответ получил громкий заливной смех. — Тартини! — Морозова закончила хохотать и серьезно посмотрела на юношу. — И не с «исполнителем», а с «композитором». Стыдно, стыдно! И правда: Ромке стало очень «стыдно, стыдно»…***
Когда в класс пришел новенький, все изменилось. Рома почувствовал что-то неладное внутри себя, словно нечто инородное стягивало живот от одного взгляда на Антона. Мысли кричали много глупостей, на которые Пятифан плевал с высокой колокольни, пока судьба не столкнула их в лесной чаще. Рома не ударил за отца, запретил применять силу к Петрову и простил колкости в сторону бывшего друга. Тогда в душе проскочила искра, которая подожгла потушенный костер с воспоминаниями. Роме нравился мальчик. Высокий, очаровательный, с совершенным чувством юмора старшеклассник. Тогда этот юноша учился в восьмом, а Пятифан ходил в четвертый класс. Именно он поймал охваченного страхом, потерявшегося ребенка и пригрел у своих ног. Рома был вогнан в ужас смертью отца и два года после раскрытия правды метался от одной удобной руки до другой. Забыл наказания папы, «дорогу домой» и человечность. — Пошел нахуй! — выкрикнул Ромка, до собственной дрожи запинывая ботинками одноклассника. В пустом кабинете математики их столкнула словесная перепалка, перетекшая в драку. Одно неверное выражение — и ребята сцепились, заряжая друг друга кулаками. — Эй, эй! — в помещение заглянул парень из восьмого «А». Он оттащил Рому в сторону и помог проигравшему подняться. — Лежачих не бьют. Ты что, пацанский кодекс не уважаешь? — Да эта гнида… — Пятифан озлобленно посмотрел на школьника. — Пошли, — старшак вывел Ромку в коридор и повел на улицу. Занятия все равно закончились. На дворе стоял теплый сентябрь. Начало занятий, новый этап жизни для каждого ребенка, но только не для Ромы. Ему было абсолютно фиолетово на школу. Куда как интереснее прогулять учебу, сидя с пацанами на гаражах около магазина с сигаретой в зубах и обругивая каждую мимо проскочившую моль. — Че ты меня трогаешь, уебан гороховый? — Пятифан недовольно фыркнул и попытался вывернуться из рук парня. — Скажи, ты чего так на одноклассника взъелся? — размеренно произнес юноша, самостоятельно отпуская мальца. Рома умолк, вспоминая чудовищные фразы, брошенные малолетней сволочью, чьей целью было разгневать мальчишку. Опять предметом внимания стал отец. На этот раз, не церемонясь, соученик выдал все, что думал про Рому и его родичей. Озверело и желчно, товарищ по классу опорочил все добросердечные представления одноклассника про своего отца, сорвав с резьбы, и тот кинулся в мордобой. Не жалея кулаков, Пятифан колотил и плакал. Слова ранили его до глубины души, вывернули наружу всю ярость, какая копилась долгие месяцы. Рома молча прикурился, опустив ситуацию, словно ее и не было, но не ушел. Он бы мог сбежать домой, ведь его больше никто и ничто не держит, однако он остался, ожидая чего-то еще. Старшеклассник расплылся в улыбке и потрепал мальчика по голове, тоже ничего не сказав в ответ. Так они познакомились. Через неделю судьбоносно встретились в курилке, разговорились, обменялись именами. Парня звали Тагар. Его родители разбились в автокатастрофе уже давненько, так что теперь он живет с бабушкой. Внешность у него была бурятская: узкие темные глазенки, смуглый, черноволосый. Обычный местный житель, если бы не одно «но» — Рома видел в нем несуществующего себя. Этот парень был именно таким, каким мечтал быть Пятифан до роковых событий в своей жизни. Если б отец не умер на войне, Рома стал бы похожим на Тагара: беззлобивым, вольным, как птица, человеколюбивым в конце-концов. Общаясь с Тагаром, Ромка чувствовал себя как за каменной стеной и постепенно начал таять, однажды обнаружив себя влюбленным, пока легенда, будоражащая и терроризирующая поселок, не превратилась в явь. Летом нечто необъяснимое утащило Тагара в лес. Он пропал самым первым из всех тех, кто стал таинственно исчезать в лесной глуши. Люди посчитали все выдумкой, сослались на самоубийство и забыли. Было выгодно отбросить дурные идеи, потому что народ боялся, что это повторится. Все замяли историю, будто ее не случилось, но оно беда прогремела вновь, и жители засуетились. Милиция обхаживала лес, следила за порядком вдвое больше, но люди проваливались сквозь землю снова и снова. После смерти Тагара Рома возненавидел мир еще сильнее, пока не встретился с Антоном. Чувства, загнанные в клетку, вырвались на волю, закружили сердце, сломали предрассудки. Любовь к Полине была минутной, ради новой жертвы, ради вызволения себя. А природа любви к Петрову оказалась другой, даже не той, какая была к Тагару. Рома не нашел в лице блондина потенциальной добычи. Он отыскал в нем жизнь.***
Увиденное добило мою психику. Ноги подкашивались, я будто даже посекундно терял сознание. Теперь я окончательно понял, о чем шептались местные. «В очах Хозяина ты увидишь весь ужас». Все твои страхи - не в глазах Козла, а в руках. Он держит дурные мысли, переживания, фобии в цепких лапах и обращает на тебя, заставляя вглядываться в каждый их сантиметр. Мысль об этом успокоила. Я понял, что меня дурят. Да, Сатана открыл мне правду, которой я боюсь, но лишь с той целью, чтобы уничтожить. — Ну же, дитя, успокойся. Ты ведь хотел умереть ради спасения своего друга, так прими судьбу с достоинством. Погибни героем, — Бафомет принюхался, видимо уловив запах от шапки Антона за пазухой. — Обмазавшись кровью Зайчика, которой он благодушно поделился с тобой, ты действительно надеялся, что я поведусь? Лес — мой дом. Деревья — мои глаза и уши. Я вижу и слышу каждый хруст ветки, а такое великое событие, как объединение двух миров, я уж никак не мог упустить из виду. Я хорошо следил за вами и узнал, каковы ваши души. Хочешь скажу твое послевкусие? Такой мальчишка как ты излучает горькую, но все же сладость. — Послушай сюда, ты, черт помойный! — я в ярости схватился за первую попавшуюся в сугробе иссохшую ветку и вытянул ее перед собой в предвкушении битвы. — Я сделаю все, чтобы затащить тебя в ту дыру, из которой ты выполз. И пусть расплатой за это станет моя жизнь, но ты навсегда уберешься отсюда! — А не слишком ли ты юн, мальчишка, чтобы давать такие серьезные обещания перед лицом самого Ада? Козел спрятал лапы между двумя краями мантии и достал какую-то толстенную книгу в твердом объемном переплете. Хозяин открыл ее на странице с красным ляссе и начал читать что-то на латыни. Абзацы складывались в поэму — я понял это по отчетливой рифме. Слог звучал угрожающе, так, будто Козел проговаривал какое-нибудь проклятие. Внезапно чтение оборвалось рыком существа напротив, и монстр схватил меня за шею. Я не успел толком ничего сообразить и даже воспользоваться неожиданно приобретенным оружием, когда оказался в метре от земли. Начавшийся приступ кашля от удушья сбивал меня и заставлял дрыгать ногами в попытках высвободиться, но хватка была жесткой. К тому же, зверь являет собой антропоморфное адское создание, что доказывает его превосходство надо мной во многих аспектах. Самое простое — в силе и росте. Латынь сменилась знакомым языком: — И всколыхнулся лес, и твари самой темной ночи выползли из своих укрытий под высокими соснами и густыми кустами, и начали те читать молитвы, призвав Бафомета к ответам. Сатана взошел на сырую человеческую землю, устланную костным порохом и алой кровью, и сказал: «Идите и смотрите». И твари двинулись на яркий свет между ветвей. Козел захлопнул книгу и сунул за пазуху, так и не дочитав до логического конца. Теперь, вероятно, то, о чем повествовал монстр должно было совершиться на моих глазах, и все, что будет происходить дальше, не нуждается в описании. Он тянет время, ожидая прибытия своих приспешников, с приходом которых и наступит финал эпопеи. Настоящий Антон уже, должно быть, вернулся домой. А если нет? Что, если мальчишка все еще где-то среди сосен и наблюдает за нами? Или пойман зверьми и убит? Представим, довелось бы мне узнать, что Петров не сбежал, как было велено, был бы я так же зол, как и при встрече с копией Антона? — Скажи мне, дитя, чего ты хочешь? — Козел прервал мысли о друге, обращая узкие прямоугольные зрачки строго на меня. — Может, осчастливить маму? Или восстановить семью? А может, встретиться с Тагаром? Последнее я могу с легкостью осуществить! — Я хочу, чтобы ты пошел нахуй! — меня затрусило от слов Бафомета про мою первую настоящую любовь. Я впал в отчаяние, вспомнив приветливое лицо Тагара и запах его тела. Стало зверски больно и так же дьявольски мерзко. — Перед смертью последнее желание проигравшего победитель обязан безукоризненно выполнить. Так о чем ты на самом деле мечтаешь? — Козел кинул меня на землю, нависая сверху. В его глазах что-то сверкнуло. Я заметил субстанцию, стекающую по подбородку Сатаны. «Это яд!». Капли с уст адской твари попали мне на губы и отравили мое сознание, что заставило меня признаться во всем. Но если у Бафомета все это время был карт-бланш, для чего тогда он вытягивал из нас все «на живую»? — Я хочу увидеть отца и обнять его. Я плохо помню лицо, но точно знаю, что оно было добрым. Я хочу, чтобы между нами с мамой перестала расти та пропасть, что образовалась после смерти папы. Я хочу, чтобы Антон не отвернулся от меня, ведь он единственный, кто беспокоился обо мне. Но тебе не под силу исправить зародившееся гниение в моей жизни. Даже такому могущественному существу, как ты. Но кое-что ты все же можешь исполнить… Передай своим слугам: пусть один из них доберется до дома Антона и передаст мой ножик, но после больше никогда не сунется к нему. Козел усмехнулся. Эта просьба действительно выглядела странной, ведь Бафомет думал обо мне иначе и точно знал, что я и не вспомню об Антоне перед смертью. Он считал, что я попрошу поговорить с отцом или принести маме извинения, а вместо восстановления давно утерянных связей с семьей я пожелал отнести свой нож Петрову в память обо мне. — Двенадцатилетний мальчишка с огромным сердцем, полным бесстрашия перед лицом смерти… Ты заслужил прощения, — Козел помог мне подняться. — Я разрешу тебе передать подарок самому. Условие одно: проведи меня через чащу к полю и открой врата домой. — Думаешь, я поведусь на этот бред, а? — усмехнулся я, поставив руки по бокам на талии. Вероятно, владыка Ада шутил, в противном случае, на что он надеется? Я ни под каким предлогом не пойду за ним напрямик к собственной погибели. Я не спущусь в Ад, зная, что Козел останется тут и дальше приносить разрушение. — А разве мы не уже идем? — спросил Бафомет, когда картинка глухого леса перед глазами сменилась бегущими деревьями чащи. Мы и правда шли. Я не успел понять толком, как это вышло, а впереди тут же мелькнул тот самый Черный гараж. Внутри все сжалось, будто образовался вакуум. Шея застыла в одном положении, а глаза четко ловили проблеск сооружения средь заснеженных еловых веток. — Ч-чего?! — я брыкнулся, но мигом был повернут назад. Пальцы Сатаны вдруг стали тоньше, но длиннее, обхватив мое предплечье в полноценный замкнутый круг. Появилась четко пахнущая смертью аура Козла, аж в носу защипало.***
Из-за нитяных штор выглянула пухлая дама средних лет в синем переднике поверх белого платья-блузы. Лицо ее было налито кровью, брежневские брови нависали на мелкие юркие глазенки, «пятачок» прятался в больших щеках, а покусанные губы обнажали желтые, словно цыплята, зубы. — Чого тобi, шпаненок? «Шпаненок»… Только одна она называла так всякого молодого парня, зашедшего в ее скромный магазинчик на окраине деревни. Людмила Петровна была приветливой по характеру, но мрачной внешне женщиной. Она держала единственную торговую точку на весь поселок. Ромка частенько бывал у нее, ведь тетя Люда всегда была ему рада. Она усаживала его в каморку за прилавком, наливала горячий чай и слушала все истории, которые с мальчишкой приключались. — Знову небось за сигаретами або за горiлкой прибежал? — спрашивала женщина, открывая створку столешницы, чтобы пропустить в комнатку. — Сьогодні не продам, немає. — Как нет? А когда будут? — неустанно лепетал Рома, присаживаясь на стул. Люда ставила чайник на одинокую конфорку и садилась напротив юнца. — Може к обеду привезуть, — продавщица улыбалась, покуда разливала по кружкам кипяток. — Як у школi? — В школе все по-старому! По математике тройку получил! — радостно откликался Рома, ловя на себе озадаченный женский взгляд. — Как у Вас здоровье? Людмила Петровна тут же хмурилась, стоило завести разговор о ней. Женщина мало что рассказывала. Пятифан знал только, что она не местная. Ее родители бежали с украинского села в Сибирь. В году эдак 88. Когда начинались восстания в СССР, семья тети Люды переехала из родной Украины. По наказу ее прабабушки, которая пророчила гражданскую войну, они перебрались в наиболее тихое и отдаленное место бывшего Союза — в сибирскую тайгу. Прабабка не соврала, и спустя четыре года волнений, страна распалась. Тетя Люда с семьей обосновались здесь, в поселке. Она говорит на украинском языке, но жизнь в России сделала свое дело, и в ее речь вклинились русские слова. Пару лет назад умер отец Людмилы Петровны, а следом, через полгода, умерла и мать. Родители ее были строго против быть похороненными на родине, а потому тетя Люда до сих пор не вернулась на Украину. — Спасибо, Рома. Тiльки ты у мене один и остался. Погоди трохи, — женщина полезла в широкий карман передника и достала пачку сигарет. — Приберегла для тебе в подарок. А горiлку не дам! Малый ще.***
Не знаю, почему мне вдруг на пороге смерти вспомнилась тетя Люда. Ее детально запомнившееся мне лицо, светлая улыбка, наш последний разговор… Давно она не появлялась в магазине. Заболела. Ее уже несколько месяцев мучал какой-то кашель, а теперь и вовсе слегла. В мыслях проскочило странное желание о выздоровлении Людмилы Петровны. Я как точно сбрендил! Во мне стала открываться человечность, но слишком поздно — мои дни сочтены. Я был горд собой. Я рассказал правду о себе, хоть и нехотя; обрел друга не посредством силы или на поле схожих бандитских наклонностей; не раз спасал Антона, ничего не требуя взамен; позволил настоящим искренним чувствам проникнуть к сердцу. Я очистился, но не по завету Сатаны. Я омылся от грехов пред лицом Бога. Козел вдруг замер, не дойдя до врат полшага. Он пошатнулся, заблеял, как овца, раскинул лапы в стороны, будто защищаясь от неведомой атаки из-вне. Что-то происходило внутри существа. Словно разрывая плоть, нечто пробивалось наружу. — Зайчик! — Бафомет забил копытами по земле, обхватывая голову руками. — Найти-и-и! Уби-и-ить! Я почувствовал неладное. Вера в то, что зверье не сунется к Антону после моей кончины, рассеялась. Конечно, было глупо слушать сказки самого Ада и кивать в согласии. Я согрешил на яд Козла. Он заставил меня говорить и делать. Наконец, когда я пришел в сознание, до ушей дошел приказ Сатаны об убийстве Петрова. Я вздрогнул. Мне не удастся добежать к Антону быстрее слуг. Те засели по деревьям и кустам и слышат все. Если наказание умертвить было дано вот-вот, значит, твари уже почти достигли цель.