Гарри-звероморф

Дико болели ноги. Старые кости (даже колдунские) срастаются плохо, и простреленные ружейной картечью голени долго не могли зажить, не помогал даже хваленый-перехваленый Костерост. Стальные дробины перебили кости в нескольких местах до осколочного состояния, а некоторые дробинки и вовсе застряли в костном пространстве навсегда, препятствуя полному заживлению. В общем, маггл с ружьем в очередной раз доказал, что с ним шутки нельзя шутить — костерок для ведьмы он всегда готов развести… Это Дамблдор запомнил накрепко и навеки зарекся приближаться к тому дому. После того, как верная Минерва трансгрессировала его в Хогсмид и тут же призвала к раненому директору мадам Помфри, прошло не так уж много времени. А Костерост так и не справился с задачей, бедная Поппи никогда не имела дел с огнестрельными ранами и поэтому обработала только видимые её части — сами раны, а пули-дробины из костей выковырять не додумалась, да и не смогла их найти вообще-то, если честно. Дамблдору потом ещё долго икалось, особенно после истерики МакГонагалл, когда, переместившись в Хогсмид, она с воем упала ему на грудь. — Ооо-о-о, что мы натворили, Альбус?! Гарри разорвали собаки! А я-то, я! Я Хагрида утешала, уговаривала его не шуметь, а то магглов перебудит, ой, я ду-у-ура… Говорила же, что нельзя его отдавать тем ужасным магглам, видите, что случилось? — Не порите ерунды, Минерва, — прокряхтел Дамблдор, едва не оря от боли в ногах. — Кого, по-вашему, Северус усыновлять собрался? Минерва замерла соляным истуканом на его груди, изображая жену Лота, застигнутую с любовником. Гневно запыхтела, раздувая ноздри и сминая пальцами мантию. — Вот же, подонки… так они что, блефовали?! — Ну да!.. — простонал Дамблдор. Минни недоуменно посмотрела на него, увидела перекошенное гримасой боли лицо, вздрогнула и, спохватившись, кинула Патронуса-послание Поппи. Ну, старческие косточки она кое-как сложила и срастила, кривенько и косенько, но ходить дедок зато смог, хоть и хромая на обе ноги. Шкандыбал потом по школе аки Грюм, но гораздо смешнее, как милейший комик Граучо Маркс, изображающий колченогого ковбоя. Только без цоканья, шляпы и шпор… Позднее старушка Фигг проблем добавила, заплутав поначалу, но вроде нашла дом, устроилась неподалеку, кошек перевезла, весточку прислала, Снейпа на горизонте не видно, всё хорошо. И Дамблдор расслабился, окунулся в школьную рутину и больные ноги, которые почему-то начинали болеть особенно сильно при воспоминании о Поттере. Это стало каким-то наваждением — стоило только подумать о Гарри, как ноги простреливало жуткой болью, как тогда, при выстреле. Ну прямо хоть заклятие Забвения на себя накладывай, чтоб забыть треклятого младенца со шрамом на лбу и кошмарного толстого маггла с адской палкой, которая, оказывается, причиняет ТАКУЮ сильную боль. Но увы, мозг — слишком ценный орган, чтоб подвергать его каким-то изменениям в угоду даже самому себе. Так что приходилось терпеть. Сцепить зубы, вспомнить Поттера и его дядю с ружьем, получить ещё одну порцию боли в нижние конечности, вздрогнуть и терпеть. Иногда в голову закрадывалась пугливая мыслишка — а не было ли то ружье заколдованным? Иначе с чего ж так ноги болят при малейшем воспоминании о мальчишке?! Ну, ружье было ни при чем, просто дядя Вернон, когда жал на курок, жаждал мести подлым колдунам, а святая месть имеет свойство становиться материальной при очень сильном желании. Так что молодец дядюшка Вернон, не промахнулся, дробью и местью приложил подлеца прицельно метко. *** В два года Гарри уже довольно бойко тараторил, строя сложносоставные предложения, радуя этим взрослых. Мама к тому времени стерлась из памяти окончательно, и он её больше не ждал. И перестал о ней спрашивать, на время потеряв интерес к несуществующей матери. Ему вполне хватало папы, дяди и тёти. К трем годам Гарри стал совершенно очаровательным живчиком — смешным, вертлявым и непослушным, как и Дадли, впрочем. Они оба всем задавали жару. Зовет Петунья к столу, прибегают пацанята с громким топотом и с такой подкупающей готовностью, что мама-тётя готова умилиться, а сорванцы, узрев на столе кашу, начинают концерт. — Бэ… Дад, этожеовсянка! — Фу, ма, мы не будем это есть! — тут же солидарно надувается Дадли. — Ну, мальчики, ну, хорошие мои, ну ложечку, а? — начинает умолять Петунья. Паршивцы отнекиваются, дуются и топают ногами, заместо каши выпрашивают тянучку, пудинг и сливочную помадку. Петунья рычит, ругается, требует сесть за стол и начать жрать! Дадли и Гарри переглядываются, берут тарелки и, опрокинув, вываливают кашу на стол, доводя Петунью чуть ли не до бешенства. Так они, негодники, развеселившись, начинают играться с овсяной жижей на столе: размазывают её по всей поверхности, облизывают ладони, вымазанные в каше, комкают, что-то в рот, что-то лепят, а что-то кидают друг в дружку и в стену. А Петунья вдруг успокаивается — ну и ладно, что перемазались, хоть так, да поели! — Мальчики, у вас игрушки повсюду разбросаны, приберите, пожалуйста! — Мама, а это они спать легли, а не разбросаны, не видно, что ли? — Да, тётя Тюни, мы завтра придем и доиграем! А пока они спят, тсс-с-с… — Так, это что за фокусы? Немедленно уберите всё в коробку! — гневно начинает воспитывать мальчиков Петунья, а те — ни в какую, упрямятся изо всех сил. — Не хочу! — Не буду! — Сама убирай! — Упс… — Что-о-о??? А ну марш в угол! Угол для наказания у мальчишек был давно облюбован, ещё с первого года их жизни. Он располагался в прихожей, по двум сторонам от входной двери, на стыке косяка и стены. И вот закономерность детской солидарности: если наказывали Дадли, другой угол занимал Гарри, сам, без подсказки. И наоборот, если наказывался Гарри, то в свободный угол вставал Дадли, тоже просто так — за компанию. А уж когда наказание настигало обоих сорванцов… Вот и сейчас, услышав строгий приказ, мальчишки с готовностью убежали в холл и заняли каждый свой угол с ободранными обоями, с царапинками, со следами чернильных и карандашных клякс. Стоя носом в угол, Дадли незаметно пошарил в кармане штанишек и вздохнул: карандашика нету — забыл, придется поскучать. Гарри что-то бросил на пол в его сторону, маленький цилиндрик прокатился по направлению к Дадли и ткнулся ему в ботинок. Дадли скосил глаза на предмет и просиял — мамина губная помада! Через пятнадцать минут, когда смилостивившаяся Петунья зовет мальчиков из угла, сочтя, что они достаточно наказаны, стены по сторонам двери на высоте где-то чуть повыше полуметра от пола оказываются размалеваны розовой и алой губной помадой… А вот настало время укладываться спать. Северус, держа перед собой раскатанную для надевания детскую пижамку, зовет сына: — Ну-ка, Гарри, давай, просовывай сюда голову… — Папа, а я не хочу спать! — Хочешь, давай иди сюда, наденем пижамку и ляжем спать. — Папа, ну я правда не хочу, — капризно ноет Гарри. — Гарри, я кому сказал? — начинает выходить из себя Северус. — Не хочу! Не выдержав препирательств с мелким неслухом, Северус пытается натянуть рубашонку на сына силком. Гарри, восторженно взвизгнув, уворачивается и радостно удирает от папы по всему дому. Точно так же драпает от своего папы Дадли, и в доме на какое-то время затевается ежевечернее родео с погонями и сражениями на подушках. Визги и вопли пацанов, индейские кличи мужчин, всё это индейско-ковбойское торнадо проносится вихрем по гостиной вокруг дивана с Петуньей, которая и ухом не ведет, сосредоточенно считая петли на спицах — она давно уже привыкла к этой карусели, разыгрывающейся каждый вечер вот уже с полгода. Вернон, плотно сбитый и подтянутый, ловит своего сына первым, подхватив и засунув Дадлика под мышку, уносит наверх, походя щекоча ему розовые пяточки. Северус дает Гарри ещё немного порезвиться, предпочитая, чтобы уставший ребёнок сам подошел к нему и запросился на ручки. Что и происходит вскоре — Гарри, сонно позевывая и потирая кулачками глазки, подходит к папе и застенчиво просит пижаму и сказку. Взяв малыша на руки, Северус, как и Вернон, уносит его наверх, в свою с Гарри комнату. Они живут в ней вместе, отец и сын, в комнате стоят две кровати: детская и стандартная взрослая, полутораспальная. Сев на свою, Северус переодевает Гарри в ночную одежку, потом ждет, когда сынок заберется в кроватку, накроет одеялом и, взяв книгу сказок, усаживается рядом. Читает Северус интересно: самую простенькую сказочку с незатейливым сюжетом он превращает в шедевр словесности, виртуозно меняя тембр и интонацию голоса. Герои книги буквально оживают, становятся личностями и разговаривают каждый по-своему. Маленький Гарри навсегда запомнил чудесный папин голос, бархатистый и глубокий, и его различные нотки, когда он изображал то ворчливого деда — куды-куды, да перекуды, или нежно мурчащую кошку, с её утробным урчанием — прр-р-ра-виль-но, прр-р-ра-виль-но… Гарри засыпает, и Северус закрывает книжку. Задумчиво-долго смотрит в лицо спящего малыша, чувствуя, как что-то щемит в груди от этого трогательного зрелища. Он давно перестал удивляться и спрашивать себя — а как так вышло, что чужой ребёнок стал родным? Ответ был всегда один и тот же — вот так. Судьба сложилась так, что Эвансы оказались не чужими ему, приютив и взяв под свою опеку, Гарри и Роза стали его родителями, Лили и Петунья — назваными сестричками, благодаря чему было не так больно отдать рыжую подружку Поттеру. И судьба же распорядилась, чтобы именно он заменил Гарри отца, чтобы именно он занял его место и принял на себя эту обязанность — воспитать маленького мага. И познать чудо детской любви. А Гарри действительно любил его, всем своим сердцем, всем своим существом, крепко и безоглядно. Странная магия Гарри со временем стала чем-то обычным, Северус уже почти и не вздрагивал, когда мальчишка исчезал, становясь щенком или котёнком, следил лишь только за тем, чтобы это волшебство не произошло на глазах у посторонних. А если случались рядом люди, то Северус стремился отвести глаза или навести чары отвлечения внимания от ребёнка, который ни с того ни с сего вдруг превратился в кролика. Дома он пытался выяснить — зачем Гарри это делает? Дождавшись, когда белый пушистый крольчонок станет мальчиком, Северус ставил его перед собой и, держа за плечи, вопрошал: — Гарри, пожалуйста, объясни мне, зачем ты стал кроликом принародно? А если бы кто увидел?! — Э-э-э… Нельзя? — озадаченно глядит на него Гарри и расстраивается: — Я плохой, да? — Нет, Гарри, ты очень хороший, очень-очень, но прошу, больше не делай так! Я очень боюсь тебя потерять! И пожалуйста, скажи мне — зачем ты превратился в кролика? Но Гарри не знает, во всяком случае, он пока не может объяснить словами свои странные поступки… Это объяснилось однажды само собой, внезапно и страшно. Во время очередной прогулки в парке Северус отвлекся всего-то на минуточку, покупая мороженое себе и сыну. Расплатившись с мороженщиком и купив пару рожков, он посмотрел вниз, собираясь передать Гарри его порцию, и к своему ужасу увидел, что мальчика рядом нет. Взгляд его пробежал аллею из конца в конец в поисках синей курточки с белым песцовым воротничком на капюшоне… Страх напал моментально — Гарри же вот только что был тут, у правого колена. И главное, на сей раз Северус не видел, в какое животное перекинулся этот невозможный ребёнок! Стараясь не паниковать, Северус пошел по аллее, всматриваясь в детей и зверушек, отсеивая всех четвероногих в ошейниках и на поводках. Его внимание привлек жеребёнок рыже-белой масти, пегий уэльский пони. — Гарри? — неуверенно позвал Северус, подходя ближе. Гарри дернул коричневым ухом, не отрываясь от колен маленькой девочки в детской коляске. Насторожившись, Северус повнимательнее присмотрелся к малышке: следы химиотерапии обычно очень заметны, а на девочке под шапочкой был платок, который защищал лысую головку от грубой материи. Рядом с коляской на корточках сидела чем-то удивленная мать девочки, растроганно и со слезами на глазах, она что-то говорила. Северус прислушался: — Какая чудесная лошадка, правда, Дейзи? Погладь, не бойся… Девочка робко коснулась коричневой мордочки пони и слабо улыбнулась. А когда пони ласково толкнулся в ладошки — тихо засмеялась. Мать прижала руку ко рту, но Северус услышал её потрясенный шепот: — Боже… она смеется!.. Ей не больно! Присев на корточки, Северус положил руку на спину Гарри и с интересом заглянул в круглый карий глаз. Значит, ты что-то делаешь, Гарри? Что-то очень важное?.. Гарри хрюкнул и потянулся к рожкам в другой руке Северуса. Больная девочка пораженно ахнула, глядя, как удивительная лошадка ест мороженое. Второй рожок Северус отдал ей, спросив предварительно разрешение у матери. За разговорами выяснились следующие подробности. Дейзи Лерман три года, как и Гарри, родилась она слабенькой, и почти сразу ей поставили страшный диагноз — лейкоз. Вот уже три года они борются с лейкемией, перенесли несколько операций, прошли курс химиотерапии, но девочке становится всё хуже и хуже, она слабеет и сильно потеет ночью, теряя драгоценную влагу. Шансов на исцеление очень мало, а главная мечта Дейзи в последнее время — покататься на лошади. Дейзи очень любит лошадей, она их рисует, лепит из пластилина, смотрит все фильмы и мультики с их участием, собирает фигурки… Северус сидел рядом с миссис Лерман и молча слушал исповедь измученной матери. Гарри-жеребёнок стоял перед девочкой и вдумчиво лизал её ладошки, бескорыстно даря ей свою теплую звериную любовь. Домой Северус вернулся в глубокой задумчивости, помог пони подняться по ступенькам и на кухне попросил превратиться обратно в человека. Превратился Гарри, встал перед отцом и ошарашенно выдал: — Папа, а кони ногами видят! Представляешь? — Ух ты! — оценил Северус и спросил: — Кролик? Ты помнишь, почему ты стал кроликом? — Да, помню, — закивал Гарри. Теперь, при правильно поставленном вопросе, он смог ответить. — У того мальчика что-то болело, ему было жарко и очень плохо, а ещё он грустил от того, что никогда не видел кроликов. Мне стало его жалко, и я показал ему кролика. Папа, ты не сердись, пожалуйста, он так обрадовался… Северус сидел на стуле и хмуро рассматривал Гарри, стоящего перед ним. Он начинал понимать странную магию сына: всё было кристально ясно — Гарри чувствовал больных и инстинктивно тянулся к таким людям, чтобы облегчить им боль. Невольно вспомнилось, как он ушиб ногу о тумбочку и как Гарри котёнком залез ему на отбитое колено и не слезал до тех пор, пока ушиб не прошел. Точно так же Гарри согревал поясницу дяди Вернона и приболевшую простуженную Петунью. Маленький мальчик с пухлыми щечками и яркими зелеными глазами просто любил жизнь, любил окружающий мир и интуитивно стремился сделать его ещё лучше, сталкиваясь с чужими болью и страданиями. Вздохнув, Северус попытался ещё раз донести до детского сознания опасность принародных превращений. — Гарри, прошу тебя очень внимательно меня выслушать и запомнить. Не превращайся при посторонних! Это очень опасно. Что, если тебя в этот момент увидит плохой человек? Он увидит, как ты превращаешься, удивится и захочет тебя украсть. Что я буду делать без тебя, Гарри? — Украсть? — тоненько переспросил ребёнок, округлив глаза. — Да, Гарри, тебя могут украсть! — воодушевился Северус, надеясь, что это-то хоть дойдет до ума. — Тебя украдут, увезут от меня далеко-далеко, так далеко, что никто тебя не найдет. Понимаешь? Я буду очень расстроен, дядя Вернон будет ругаться, а тётя Петунья станет плакать. А Дадли потеряет брата навсегда. Пухлые губки трогательно задрожали, глазки налились слезами, на щечках выступил румянец. Тонкий голосок зазвучал ещё тоньше: — А я не хочу, чтобы тётя плакала, ты огорчался, а дядя — ругался… И я не хочу, чтобы Дадли меня потерял. Не хочу, чтобы меня украли, — тут Гарри всхлипнул и жалобно спросил: — Папочка, а мне совсем-совсем нельзя превращаться? — Горюшко мое… — подхватив сынишку, Северус усадил его к себе на колени. — Ты можешь превращаться, но только дома или на заднем дворе, где никто из посторонних этого не увидит, понял? А в парке и вообще на улице — не смей! — Ладно, — растерянно пообещал Гарри. Кроме превращений, магия Гарри больше никак себя не проявляла. В остальном он был совершенно обычным ребёнком, и Северус, продолжавший поиски во всех библиотеках, постепенно утвердился в одной информации: на его попечении находится ребёнок-звероморф, не анимаг в прямом понимании этого слова, а копирующий ДНК-аниморф. Но, как выяснилось вскорости, это оказалось неточным. Совершая покупки в Лондоне по просьбе Петуньи, Северус неспешно прогуливался по Пикадилли, получая эстетическое удовольствие от нежданного шоппинга, его руки были заняты пакетами, мыслями он витал в нирване вокруг овощного рагу… Понятное дело, что он был совершенно не готов к тому, что в него кто-то врежется с радостным писком и обхватит его ноги где-то чуть повыше колен. Едва удержав пакеты и равновесие, Северус вынужденно спустился с небес на землю и увидел, что его обнимает крошечная кудрявая девочка. — Ух ты… вы кто такая, маленькая мисс? — спросил Северус, глядя с высоты своего роста на сияющую златовласку. Девчушка счастливо пропищала: — А я вас сразу узнала, дяденька! А где ваш пони? Северус растерянно замер, силясь сообразить, откуда его может знать эта девочка и какого пони она имеет в виду? Тем временем подошли родители малышки. — Простите, ради Бога, Дейзи так счастлива… Ох, это вы! — воскликнула женщина, узнав Северуса. Что ж, Северус тоже узнал её, как и девочку — больную малышку в колясочке. — Здравствуйте, — ошарашенно поздоровался он. Миссис Лерман всплеснула ладонями. — Вы не поверите, но случилось чудо! Прямо в тот же день, после прогулки в парке, Дейзи вернулась домой страшно голодной и впервые в жизни проспала всю ночь без температуры! Ни разу не вспотела! И главное, врачи ничего не понимают, только руками разводят и как один твердят — «чудо, божественное вмешательство, на всё воля божья!» Побеседовав с ним и вывалив на голову кучу восхитительных подробностей, молодая семья ушла, уводя с собой чудесно исцелившуюся дочку, оставив Северуса растерянно хлопать глазами посреди оживленной улицы. Приехав домой и передав Петунье покупки, Северус в полном офигении уставился на беззаботно играющего сына. Что ж ты натворил, Гарри?! Каким-таким чудом ты смог вытащить с того света умирающего ребёнка, находящегося в предтерминальной стадии рака? Что за магия бурлит в твоих жилах, невозможный ты мой ребёнок?..