Бесприданница

      «Как же хорошо, когда не надо в школу!»       Именно с этой мысли началось утро Мирославы. Вытянувшись в постели, словно за ноги и за руки были привязаны верёвки, неумолимо тянущие её в разные стороны, девочка облегчённо расслабилась. Яркое задорное солнце пробилось сквозь лёгкий тюль, опустившись на пол широкой полосой света, а по стене понеслись в пляс солнечные зайчики. Веяло зимним деревенским утром. Будильник, гордо восседавший на тумбочке, был предусмотрительно разминирован ещё вчера вечером.       На фоне тяжёлых школьных дней этот — бывший ненавистным до сих пор — дом стал казаться храмом умиротворения. Уже не раздражали серые стены и деревянные ставни, не будил злобу тот факт, что они переехали жить в деревню. Отчего-то Мирке было так отрадно на душе. Она знала, что если выглянет сейчас в окно, то увидит насыщенно-голубое небо с мелкими облачками, блестящий снег и квадратики домишек с валившим из труб дымом. Дом семьи Черешенко находился на небольшой возвышенности, поэтому деревня виднелась как на ладони.       Она позволила себе ещё немного понежиться в тёплой постели, путалась в собственных волосах и зарывалась в одеяло. С момента уезда из города ощущение счастья не посещало её, будто забыв о существовании такой девочки, как Мирослава, а теперь вдруг переполняло и выливалось за края. Если бы можно было материализовать его, то оно затопило бы всю комнату и начало просачиваться на первый этаж, собираясь крупными каплями на потолке.       — Вот это утро, — с наслаждением прошептала Мира, лёжа на спине с закрытыми глазами.       Однако нужно вставать. Сегодня у неё куча планов, а этот прекрасный день такой короткий — нужно всё успеть! Усевшись на край кровати и свесив голые пятки, Мирослава повернула голову налево и устремила заворожённый взгляд в окно. Всё, как она предполагала: солнце, небо, домики, — но вид очаровывал таинственным волшебством! Деревня выглядела по-особенному, хотя любому другому она бы показалась обыденной. Мира никогда не жила в настоящем селе, где дети в рождественские каникулы колядуют, взрослые занимаются сельским хозяйством, а во время Масленицы все сжигают чучело и пекут блины, угощая соседей.       Не факт, что здесь будет именно так, но деревушка, в это утро не казавшаяся Черешенко отставшей от жизни и погрязшей в бескультурье, походила на сёла из старых добрых сказок. Здесь точно есть свои секреты, и она до них доберётся.       Спрыгнув с кровати, девочка, пританцовывая, напялила домашние штаны размером с парус и папину футболку. На дворе пятнадцатое декабря, как-никак скоро Новый год! Она жалела, что в приступе недовольства не взяла из квартиры половину новогодних украшений, ссылаясь на то, что, дескать, какой там праздник, в этой одноэтажной глуши. А теперь танцорша обладала полной уверенностью, что торжество пройдёт в атмосфере веселья, салютов и подарков.       Нахлобучив на ноги шерстяные носки, Мира, топая пятками, выпорхнула из своей комнаты. Несясь вниз по лестнице, Черешенко довольно мурлыкала под нос, словно песню:       — Украсить дом, разобрать вещи, посмотреть территорию, погулять, и ещё что-нибудь, — последние слова она максимально громко выделила голосом, так как в этот момент перепрыгивала через три последние ступеньки. — Доброе утро, пап! — залетела на первый этаж Мирослава. Отец, моющий посуду, едва не выронил из рук любимую кружку. Хватив за сердце, он посмеялся:       — Славка, не смей больше так пугать! Доброе!       — Так ты же слышал, что я встала, — хмыкнула Мира, усаживаясь за высокий стол.       — Но не ожидал, что ворвёшься как на пожар, — залихватски подмигнул. — Я смотрю, кто-то в хорошем настроении. На тебя не похоже — завтра стукнет тридцать градусов жары. — Его уведомили, что хорошее настроение связано с тем, что Мира выспалась и что сегодня не придётся идти в школу. — Какие планы?       — Много, — мечтательно протянула Славка, водрузив локти на стол.       — Это что за новости? — Голос папы вдруг сделался твёрдым, как кремень, будто он нашёл в дневнике дочери ужасные оценки. Мирослава, знающая, что за таким тоном обычно следуют звездюли или, как минимум, словесное недовольство, замерла и вжалась в стул. Однако не могла понять, что же вызвало в отце такую резкую перемену настроения. Владислав Сергеевич подошёл и аккуратно приподнял худощавую руку за предплечье. — Откуда?       — На физре упала, — пролепетала Мира, не найдя никаких других оправданий. И как же она запамятовала за всем этим деревенским волшебным утром, что конспирацию никто не отменял, и надевать следовало кофту с длинным рукавом. Вчера Славка даже не удосужилась оценить масштабы ссадин. Вот если бы сделала, то увидела бы, что оба локтя покрылись слоем коричневой, засохшей крови, в некоторых местах образовались синяки, а левое запястье испещрено мелкими царапинами — она помнит, как задрался рукав курточки и как белый джемпер окрасился в красный в районе кисти. Ну всё, сейчас отец, смотрящий недоверчивым взглядом дочери прямо в глаза, точно составит все кусочки пазла совсем в другую картину.       — А не эти ли балбесы вчерашние постарались? — Ну вот, пожалуйста. И ведь не убедишь в обратном. — Кому первому руки вырвать?       — Пап, я правда упала, — Мирослава медленно освободила руку и прикрыла локоть растянутым рукавом футболки. До раны он не доставал, и бордовая короста зияла из-под пёстрой ткани. — Ты можешь у физрука и ребят спросить, — придумала наконец она. — Мы на лыжах катались с горки, а я и стоять-то на них не могу.       Черешенко-старший, не отводя от Миры взгляда, опустился на соседний стул. Словно проверял, расколется ли. Девочка держалась мужественно: ни одна мышца на лице не дрогнула, а внутри бушевал стихийным бедствием страх. Рома и Семён — ничто, по сравнению с её папой, решившим в чём-то разобраться.       Зрительное противостояние продолжалось долго.       — Завтракать будешь? — неожиданно смягчился отец. Получив положительный ответ, Владислав Сергеевич отправился к плите ставить чайник, а Мирослава залезла в холодильник, будто прячась за дверцей. Ну и попала же! И так забот полон рот, а тут ещё она со своим враньём. Мира, переставляя с места на место консервные банки и нарочито громко ими гремя, остервенело крутила шестерёнками в голове и придумывала тему для разговора, дабы отвлечь озадаченного отца.       — Пап, — её осенило, — а тут есть магазин?       — Ну есть парочка, — донеслось из-за дверцы, громыхнула тарелка, которую убрали в сушилку. — Чего мы там забыли?       — Как что? — девочка встрепенулась, и чернявая макушка взлетела вверх. Мира выпрямилась. — Новогодние украшения, мишура, гирлянда — всё же в городе осталось, а праздник уже скоро.       — А я говорил тебе, чтоб ты взяла, — участливо вставил папа, вытирая о полотенце руки, — но ведь у тебя твои вечные недовольства на первом месте. «Какой в этой дыре праздник?!» или «я даже ёлку наряжать не стану!», — умело передразнивал он Славку.       — Ну а теперь я передумала! — тоном капризного ребёнка возразила Черешенко-младшая и сложила руки на груди.       — Вот поеду сегодня по делам, — достал заварку и сахар, — можешь со мной. Завезу тебя в твой магазин за украшениями.       Настроение молниеносно улучшилось, и даже рассекреченные ободранные локти уже не казались ей страшным событием. На завтрак и сборы ушло, как показалось Мире, бесчисленное количество времени. Девочке не терпелось сорваться с места. Она надеялась нарыть что-то симпатичное в деревенских лавчонках и подготовить двухэтажное жилище к встрече долгожданного праздника.       Как-никак новый год — новый лист в её жизни. Лист, который она начнёт с того, что догонит школьную программу десятого класса, займёт своё место в коллективе и отвадит от себя трёх хулиганов раз — и навсегда.       — Пап, ну одевайся скорее! — вертясь у входной двери, как пчела у цветка, канючила в коридоре Мирослава. Отец, собирающийся в своём привычном темпе, искренне не понимал причину такой внезапной спешки. Несколько дней назад дочь хандрила и носу не казала из постели, совершенно не желая ехать в школу и знакомиться с учителями, а теперь добровольно несётся куда-то как на пожар. — Я жду тебя на улице, короче.       Не успел Владислав Сергеевич обмолвиться и парой слов, дверь оглушительно хлопнула, а по крыльцу поскакали ноги в зимних ботиночках. Что приключилось с ребёнком? Откуда внутри неё материализовался неведомый водоворот сил и энергии? Так и не закончив наматывать на шею кашне, мужчина, остолбенев, глянул в зеркало, словно спрашивая сам у себя:       — А моя ли это дочь?       Тем временем на улице у Миры, которая, ко всем сомнениям Владислава Сергеевича, всё-таки являлась ему родной дочерью, случился сбой в работе организма — девочка замерла, а на лице отпечаталась эмоция приятного шока. Эмоция эта накатывает в такие моменты, когда реальность превосходит ожидания. Разгулявшаяся погодка мало чем отличалась от вчерашней, но сегодня абсолютно всё для Славки играло новыми красками.       Пока отец, чем-то шелестя за дверьми, продолжал неспешно собираться, Черешенко приступила к исполнению второго пункта в списке планов — исследовать участок. Деревянный сруб, в который они с папой поселились, от внешнего мира ограждали железные ворота и, что удивило ещё в первый день, обычный деревянный забор. Пусть и высок он был, и натыкан вплотную к друг дружке так, что не видно двора, смотрелись в этом заборе железные ворота очень чужеродно и не к месту.       В огороженном дворике стоял любимый папин Мерседес, занимая почти всё свободное пространство, остатков которого хватит лишь на то, чтоб разминуться с кем-то или же быстро прошмыгнуть на выход. Уютная, охватывающая угол дома, веранда для посиделок, где посередине стоял круглый стол и три потёртых кресла. А за самим срубом виднелся огород, накрытый белоснежным одеялом.       Обогнув веранду, Мира бегло окинула взглядом задний двор: баня, к которой вела свежевычищенная тропинка, судя по всему, проделанная папой; дровенник с висящими на стене оленьими рогами и заготовленными на зиму полешками; и ещё один маленький сарайчик, по предположениям Славы, так же наполненный всеми видами хлама от прежних хозяев. Интересно, какие скелеты в шкафу — в нашем случае в сарае — хранили те, кто жил здесь?       — Дочь, ты едешь или нет? — донеслось сзади.       Начисто позабыв о скелетах и сорвавшись с места, словно её кто-то ужалил прямиком в пятую точку, Черешенко с энтузиазмом заскочила в брюхо немца, которого папа чудесным образом успел выгнать за ворота. Наблюдать за деревней из Мерседеса намного спокойнее, нежели бы она пошла куда-то в одиночку и пешком. Лязгнули ворота, рядом плюхнулся папа, и авто мерно поплыло по заснеженной дороге.       Мирка старалась ничего не пропустить, с любопытством осматривала каждый домик, каждую улочку, где они проезжали. Впервые интерес, касающийся того, что же находится за пределами участка семьи Черешенко, начал теплиться где-то за рёбрами. Ей было в диковинку так проникнуться совершенно обычной, небольшой деревенькой, которая в прежние времена вызывала лишь вопрос с нотками брезгливости: «А как здесь можно жить?»       Теперь же она сама жила в глухом селе, где жители, казалось, следовали исключительно своему кодексу, сложившемуся здесь за несколько веков. Для них не существовало другого мира, кроме того, что ограничивался густым лесом. Сами поймали нарушителя — сами произвели над ним суд. Этого же поля ягода те три хулигана из её класса, установившие в коллективе авторитет и топчущие любого, кто попрёт против. А остальные, по понятной причине, делают вид, что так и должно быть.       Собственные мысли показались Мире до безобразия страшными. Однако хорошее настроение тихонько подсказывало ей, что она сможет справиться и адаптироваться среди ребят. Ещё вчера вечером стадия гнева, что она терпит унижения от каких-то деревенских шалопаев, сменилась стадией принятия и смирения. Их не исправить, поэтому способ один — бороться, выгрызать своё место под солнцем и заставить уважать себя.       Мерседес выехал почти на окраину деревни, где раскинулись в поднебесном просторе три широких поля, дремлющие сейчас под зимним покрывалом, ожидая весны. Также тут находилось несколько одноэтажных длинных зданий из бетона, далее рядом с ними множество, похожих на денники и стайки, небольших строений и ещё куча каких-то будочек, большой ангар с несколькими воротами. Туда-сюда сновали люди, что-то таскали в мешках, спорили каждый о своём, а вокруг образовавшейся картины бригада мужиков варила из прутьев высоченный забор.       У Миры разбегались глаза.       — Пап. — Обалдевшими глазами она вперилась в отца. Тот в свою очередь вальяжно раскинулся на сиденье, довольный произведённым эффектом. — Это что?       — Это? — Владислав Сергеевич происходящее обвёл гордым взглядом. — Это колхоз, — будто с особым почтением проговорил он. Мира нахмурила брови, но на губах играла улыбочка, говорящая а-ля: «Если это шутка, то неудачная». Ясное дело, что в деревне есть колхоз, но для чего им так восхищаться, девочке не удавалось понять. События принимали весьма чудаковатый окрас. Всё равно что её бы подвели к берёзе и с особой важностью сообщили, что перед ней дерево. — Ты не понимаешь? — искренне изумился несообразительностью дочери.       — Не особо. — По салону авто прошёлся звонкий смешок.       — Ну ты даёшь, дочь. — Мужчина хлопнул по коленям, осознавая безнадёжность ситуации. — В деревне обычно нехватка чего? Почему из деревень часто уезжают люди?       — Ты спросишь, конечно, — хмыкнула Мирослава, закидывая ногу на ногу. Пытливый взгляд отца всё ещё требовал ответа. — Даже не знаю, — запрокинула голову, уперевшись взором в бархатный потолок. — За лучшей жизнью уезжают, работать, учиться.       — Именно! — щёлкнул пальцами. — А если работа будет здесь, то никуда и ехать не придётся. Всё под рукой, родная деревня, родные края. Колхозу открываться только к Новому году, а желающие уже анкеты несут! — Глаза Владислава Сергеевича блестели детским восторгом. — Я обеспечу людей работой, а они поднимут производство с колен.       — Наполеоновские планы, — подпёрла подбородок ладонью, облокотившись на дверь. Отец мечтательно покивал и вновь обвёл своё громадное колхозное детище горделивым взглядом. — Только Наполеон получил сгоревшую Москву без жителей. Смотри, чтобы недоброжелатели не пролезли к тебе в колхоз.       — Завтра здесь поставят будку со сторожем. — Массивная рука вычертила возле воротин, собранных бригадой, прямоугольной формы объект. — А по периметру поставят наблюдение, чтобы и не залез никто, и рабочие самоуправством не занимались.       — Это ж всё охренеть сколько денег стоит, — задумчиво протянула Мирослава, на полном серьёзе поражаясь масштабами, охваченными Черешенко-старшим. — Откуда ты взял столько?       — А об этом, — Владислав Сергеевич заёрзал на сиденье, — расскажу уже дома, история долгая.       Будь Слава тогда чуть повнимательнее, то заметила бы, что действия отца сделались дёргаными, а сам он, покрывшись холодной испариной, неожиданно заволновался. Попросив дочь подождать, он грузно вывалился из машины и походкой знатока, который, в случае чего, сразу найдёт недоработки, направился осматривать прогресс.       У Миры появилась возможность обдумать отцовские грандиозные цели и идеи. Дело благое, не поспоришь, ибо даже шестнадцатилетней девочке картина вырисовывалась вполне ясная — деревня махотная, люди в большинстве своём держат скот, занимаются огородом, продают результаты своих трудов, а потом вновь тратят деньги на скотину и прочие приблуды, которые могут принести доход. Казалось, что здесь, в селе, есть какая-то единая сумма денег, которая распределена между жителями и кочует от одних к другим. Так и живут, обмениваясь.       А папа хочет перевернуть сложившиеся порядки, пойти против всего и вся. Это заставляет восхищаться им.       Ревизор ходил по колхозу недолго. Дал парочку указаний касаемо забора, объяснил какой скот в какие стойла определять, принял машину с брусом и, оставив остальные заботы на старшего, поспешил к дочери, которая всё ещё, как кипятком ошпаренная, рвалась за украшениями.       Егоза, обрадовавшись, затопала ножками по резиновому автомобильному коврику. Отчего-то её не покидало твёрдое ощущение того, что она найдёт то, что ищет. Подойдут даже звёзды из тонкой цветной бумаги, гирлянды с крупными фонариками, а ещё лучше — что-то похожее на раритет. К примеру, статуэтки Деда Мороза и Снегурочки. Возле ёлки будут смотреться просто идеально!       Вдали показалось одиноко стоящее, бетонное здание. Справа от входной двери, которая плотно закрывалась замком, на информационном стенде висела бумажка, гласившая:       — Учёт до часу дня, — мрачно подытожила Мира, снизу вверх буравя объявление взглядом. Казалось, ещё чуть-чуть — и бумажка вспыхнет! Не придумав ничего лучше, девочка сорвала листок с доски и с остервенением скрутила в рогалик. Отец осуждающе покачал головой. — А есть ещё магазин?       Несмотря на подпорченный настрой, Черешенко посчастливилось, так как второй магазин, под названием «Авоська», пестрил яркими плакатами о предстоящем праздновании на площади, а широко раскрытые железные двери, за которыми прятались деревянные, радушно зазывали покупателей. На удивление магазинчик оказался немаленьким.       — Пап, пойдём скорее! — едва ли не на ходу выскочила из авто Мирослава. — Я надеюсь на тебя, — обратилась к магазину. Мимо проходившая бабуля покрутила пальцем у виска, что-то недовольно шамкая беззубым ртом. — Папа, — Владислав Сергеевич, как медведь из берлоги, выкарабкался наружу, — а ёлку мы купим?       — Зачем же покупать? — брелок в его ладони пискнул, и припаркованный Мерседес, со звуком затвора пистолета, щёлкнул дверьми. Мужчина с интересом оглядел местность. Вниз уходила горка, подпёртая справа и слева деревянными заборами, а на опушке поодаль магазина росла величественная сосна. «Эх ты, совсем не как в городе», — думал папа. — Вокруг тебя огромный лес — сходим и возьмём настоящую.       — Правда? — Лучезарная улыбка озарила её бледное личико. В ответ кивнули. — Смотри, какой Урал! — Возле магазина и правда обозначился чёрный мотоцикл «Урал», выпущенный на Ирбитском мотоциклетном заводе, с вместительной люлькой. Чем он привлёк Мирино внимание — так это внешним видом. На коляске пестрили черепа, уже порядком стёршийся огонь и надпись «Гасись!» крупными буквами.       Где-то она такое уже видела.       На защитном ветровом стекле неаккуратно наляпаны наклейки голых баб, передняя фара замотана изолентой, а к глушителю привязана коротенькая цепочка. Мотик явно повидал многое, но тем не менее сильно убитым не выглядел.       — Вот же дурачьё, а, — фыркнул отец, — попадёт цепь, не дай бог, в колесо или ещё куда. Сразу видно, что какой-то раздолбай на нём двигается.       — Что правда, то правда. — Черешенко-младшая покивала головой. — Зато у этого раздолбая хотя бы есть на чём двигаться, а мне родной отец велосипед купил только после года уговоров. И то обычный, даже без мотора, — скрестила руки на груди. — Под предлогом того, что беспокоится за меня.       Владислав Сергеевич лишь устало вздохнул. Такая шарманка у дочери началась после того, как Мирослава по случайности оказалась в кружке юного техника, когда их класс привели туда на экскурсию. Девочка долго упиралась и отказывалась, но вышла оттуда совершенно другим человеком. Кружок принимал всех желающих и работал семь дней в неделю. Папа знал, что если дочь после школы не явилась, то, к гадалке не ходи, опять перебирает шестерёнки и листает книжки о технике. Именно поэтому определить марку треклятого мотоцикла, который послужил искрой для сена и породил новые уговоры хотя бы на мотороллер, ей не составило труда.       До появления собственных детей Мира вряд ли поймёт, что беспокойство вовсе не предлог, а реальная причина. Мужчина промолчал, не считая нужным поддерживать выклянчивания Славки.       Кинув ещё один завистливый взгляд на мотоцикл, Черешенко поднялась на крылечко магазина и, дёрнув за ручку, шагнула в сельмаг. В нос ударил приятный запах новья и свежего хлеба. Над головой зазвучала музыка ветра. Точно такое же украшение висело над дверью, когда они с папой только заехали в дом. Интересно, это какая-то традиция тут?       Оценив то, что изначально приняла за унылую лавчонку со скудным ассортиментом товаров, Слава в изумлении подняла брови.       Для такой маленькой, богом забытой деревеньки магазин оказался внушительным не только снаружи, но и внутри. На городской он, конечно, мало походил, однако вмещал в себя несколько отделов, а товар был рассортирован по назначению. Судя по всему, сюда ходит отовариваться вся деревня. Тут тебе и садовый инструмент, и мыльно-рыльные принадлежности, и прилавок с едой, за которым дежурила грузная продавщица в уж больно мизерном для её головы, зелёном козырьке.       Отовсюду веяло деревней, в хорошем смысле этого слова.       Даже сам магазин построен из деревянного бруса и внутри обшит фанерой, а не пластиковыми панелями. И здесь тоже начиналась своя подготовка к Новому году. Под потолком навешали яркого дождика, гирлянд и множество разноцветных картонных снежинок. В окне на двустороннем скотче болтался Дед Мороз с отклеившимся посохом и чуть-чуть помятый олень. Абы как, но всё ж празднично!       Зарядившись на поиски нужного отдела, Мирослава решительно двинулась вперёд. Отец, бегло бросив, что подождёт здесь, задержался у стенда с инструментами для дома и огорода, вывешенных на обычные крючки, похожие на те, что приколачивают в прихожей. Будто опаздывая на поезд, Слава быстро шмыгала между витринами и стеллажами. Посуда, мыло, галоши, грабли, всё перемешалось. И наконец, попав в другое помещение, девочка нашла то, что искала.       Для новогодних украшений выделили почти целый отдел. Конечно, сейчас все люди нуждаются в празднике, поэтому чем больше будет продано товаров, тем больше выручки получит хозяин или хозяйка магазина. Не раздумывая, Мира сразу взяла три картонные упаковки ёлочных игрушек: в одной рядками утрамбованы большие шарики, во второй — дребезжали шарики поменьше, а в третьей красовались фигурки различных животных и блестящие снежинки. Далее в руки Черешенко попал набор по акции, в который входила мишура пяти цветов и три пачки дождика. Руки оказались не резиновые, и Мирослава вдруг поняла, что не увидела на входе никаких корзинок.       Возможно, сюда люди ходят со своими авоськами, ведь неспроста магазин носит одноимённое название, или она просто-напросто прощёлкала клювом.       Возвращаться не хотелось, а то вдруг папа решит, что набранного ею товара достаточно, и скажет нести на кассу. Придётся выкручиваться. Коробку с красивыми зверятами успешно запихали в левую подмышку, а шарики и акционный набор аккуратно придерживали этой же рукой. Гирлянда повисла на шее, звезда для ёлки торчала из кармана, где приютилась ещё и складная дудочка.       Шествуя вдоль стенда дальше, Мира услышала знакомый смех:       — Ага, а прикинь Сёму на мотыке, на! Он же дальше двора не уедет. — Из-за витрины вышли две фигуры. В руках они тащили моток резинового шланга, флягу и несколько отвёрток. — А я ему и говорю… Вот это встреча! — Славка осознавала, что не успела бы никуда ретироваться до того, как её заметят, но чувство сожаления, что она не может слиться с кучей мишуры или стеной, наполнило её, словно сосуд под напором воды. — Миронка, на, — протянул Бяша шепеляво.       — Кого я вижу, — уголок губ дёрнулся. В один миг Ромка стал похожим на хищного зверька, заприметившего добычу. — Новенькая, куда тебе столько барахла, а? — Он снова беспринципно подошёл почти вплотную, как в прошлый раз, будто бы нарочно руша личные границы. Неизменная шапка-морковка восседала на макушке, а взъерошенная чёлка ниспадала на серые глаза. Правда, прикид уж больно лёгкий для зимы: дутая чёрная безрукавка с эмблемой «Adidas», торчащие из неё рукава толстовки, да спортивные штаны с вымазанными пылью берцами. Взгляд его прошёлся по Мире сверху вниз и обратно, будто саркастично облизав. — Или чё, бабла много?       Мирослава сжала губы. Картинки вчерашнего дня вновь замаячили перед глазами, по спине пробежало стадо мурашек размером с кулак, но страха как такового не ощущалось, ведь на кассе её ждал папа. И если вдруг он услышит истошный крик, то двум товарищам лучше начинать рыть братскую могилу прямо здесь, продирая ногтями деревянный пол.       — А что, поделиться? — процедила Мира. Что за глупости такие? Они с папой никогда не жили так богато, как со стороны казалось многим. На Мерседес папа занимал у своего армейского друга, квартира досталась от бабушки, а отцовский бизнес, на который тоже пришлось занимать деньжат, ограничивался палатками на рынке и магазином не самой дорогой импортной одежды. Да, пусть и жили Черешенко получше, чем некоторые, однако в золоте не купались. И именно из-за этого в Мириной голове не вязалась история с колхозом. Откуда такие деньжищи?       — Чего ж ты вчера так дерзко не отвечала? — Пятифанов накрутил на палец хвостик гирлянды, свисающей с шеи Мирославы.       — А ты так дерзко не разговаривал. — Их глаза врезались друг в друга, словно между ними грохнула молния. Бяша противненько загоготал:       — Она тебя не боится, на. Стареешь, брат.       — Это пока, — не отводя взгляда, хмыкнул в ответ Ромка. — За свет платила? — Неожиданно стало темно. Словно высунувшаяся из темноты рука, толкнула девочку прямо в лоб. Пол пошёл ходуном под ногами, Мира закачалась и почувствовала, как под мышкой стало пусто. На весь отдел послышался треск стекла. — Ой, бля.       — Ну всё, Ромк, тебе кранты, на.       Нащупав свободной рукой полку, Славка аккуратно водрузила туда оставшиеся коробки и подняла сдвинутую на глаза шапочку. У Ромки под ногами лежал тот самый набор с красивыми фигурками зверят. Пару мгновений назад она услышала звук разбитого стекла и поймала себя на мысли, что если опасения подтвердятся, сегодняшний выходной, который планировался волшебным и весёлым, ничего не спасёт. Присев на корточки, девочка грустно заглянула внутрь — у стеклянного медвежонка с большой бочкой мёда голова откололась и болталась отдельно от тела.       Подняв заблестевшие глаза, Мирослава выпрямилась. Ей стало так жалко разбившегося мишку. Девочка невольно сравнила его с собой. Совершенно непредсказуемый приступ жалости к себе заставил сжать кулаки, а носик злобно шмыгнуть. Пусть в данный момент самая страшная злоба и поднялась с глубин её души, она готова была поклясться чем угодно, что Ромка в мыслях давно усмехнулся такой реакции. И как тут не смеяться — прямо слон и Моська, ей-богу. Мира процедила сквозь зубы:       — Зачем ты это сделал?       — А я ебал что ли, что оно упадёт? — Вроде бы с неким чувством вины, а вроде бы с издёвкой гаркнул Рома. Бяша участливо вставил глубокомысленное: «Внатуре, на». — Подумаешь, залупа стеклянная, тут по-любому такая же есть. — Он повернулся к полкам. Мира повторила за ним. Внимательно осмотрев все товары, она не нашла ни одного похожего набора и вновь обратила пытливый взгляд на Пятифана. Тот развёл руками. — Не судьба.       — Чё ты прицепился ко мне? — очень грозно и раздражительно выдавила из себя Черешенко. В пустом отделе её разъярённый возглас отскочил от стен и сделался больше похожим на писк. Настолько эмоционально это получилось, что Ромкины брови чуть приподнялись. — Других, что ли, мало?       — Да кто прицепился-то? — обнажил резец Пятифанов. Отчего-то ему самому свой ответ показался абсурдным. — Дохера на себя чё-то берешь. Ты лучше иди, вон, на лыжах покатайся — авось, больше не наебнёшься. — Смех Бяши перекрыл смешок Ромы, но, несмотря на это, отчётливо слышались грубые и прокуренные нотки.       — Вот и ты вали своей дорогой и не подходи ко мне больше, дурак, — она хотела забрать с полки покупки и отнести на кассу, как вдруг её за локоть резко развернули назад, будто заставляя смотреть страху в глаза, а не трусливо убегать отцу за спину.       — Чё, если с батей, то сразу смелая? — Ромка наклонился к её лицу, руку не отпускал. Его серые глаза пронизывали Черешенко, словно две стрелы — одна отключила сердце, а другая — рассудок. Марат обошёл замершую, как статуя, Мирославу сзади, как бы прикрывая единственный возможный путь отхода. — А если я в школе тебя где-нибудь в пустом коридоре встречу и к стенке прижму, то хватит духа так базарить? Ты лучше сиди ниже травы и голос не подавай.       — А то что?       Рискованный, но всё же резонный вопрос, в который заложен не сарказм, а скорее, искреннее непонимание. Ведь действительно, что такого в том, что она защищает себя от абсолютно непонятного внимания со стороны Пятифанова? И этот человек ещё будет спрашивать у неё: «А может, я понравился тебе?» Ромка вдруг поднёс к её лицу ладонь. Рефлекторно Славка хотела вырваться, но сильная рука на локте властно дёрнула её в прежнее положение. Парень оказался ещё ближе.       Личное пространство между ними перестало существовать от слова совсем. Мира в прошлой школе делала так же, ибо натиск выбивает человека из колеи, а контроль над ситуацией полностью переползает в твои руки. Но когда это коснулось её самой, девочка пожалела всех тех, кого давила при помощи такого способа.       Однако, если действия Черешенко носили в себе цель укрепить уважение и обозначить место в коллективе, Пятифан же делал это, точно назло — точно бросая вызов. Вызов, что другой, к примеру Семён, не может провернуть подобное, а Ромка может. Может отдать приказ Бабурину, а за ослушание — разбить лицо.       Он здесь главный. Захочет — отвернётся, а захочет — приблизится настолько, что почти коснётся кончиком носа Мириных растрёпанных волос.       Это — желание сломать и подчинить.       Но стоит отдать должное, от Ромки не разило неприятной вонью, как от того же Семёна. Пятифан находился так близко, что Мирослава чувствовала запах какого-то терпкого одеколона, вероятно, принадлежавшего его отцу, с нотками табачного дыма и свежести деревенской зимы.       Лицо что-то щекотало.       — Будешь целочкой. — Он пальцами смахнул с её щеки чёрную прядь, выбившуюся из-под шапки. Мира не понимала его блатного жаргона, но в этом случае достаточно лишь сообразительности. Ромка опустил взгляд на побелевшие губы. — Черешенка.

***

      — Нахера ты так с ней? — осведомился у товарища Бяша, когда они вышли из магазина. — Чё она тебе, покоя не даёт?       — Какой там, — ухмыльнулся Пятифан, открывая багажник, находящийся в люльке мотоцикла позади пассажира. Закинул туда моток шланга. — Просто дерзкая дохера, научить жизни надо. А то если на дорогой тачке, — он бросил взгляд на немца, притаившегося под сосной, как хищник в засаде, — то сразу всё можно?       — Учитель нашёлся, на, — заржал Марат, ловко запрыгивая в коляску с черепами и огнём. — А шарики-то нахера ей разбил?       — Я, бля, не специально, сказал же, — смахивая рукавом нападавшие на сиденье снежинки, несколько нервозно прорычал Ромка. Кто ж знал, что она так плохо держала эту треклятую коробку? Как назло, ещё и последнюю со всей витрины. Несмотря на строптивый характер, Пятифанов глубоко внутри, в самых дальних закромах души, находил себя виноватым. Однако время не перемотаешь, а даже если бы и была такая возможность, он бы не поступил по-другому. — Мухи ебутся у неё в руках, а крайний я!       — Да базару ноль, безрукая, на, — бурят махнул рукой. — Чё, может, подымим?       — Базаришь, — одобрительно покивал Ромка и, не перекидывая ногу через мотоцикл, уселся на сиденье. Одной ногой упёрся в металлическую подставку, достал прямоугольную пачку. — Одну на двоих или шиканём? — Ему сообщили о безразличности данных вариантов. — Ну на, тогда, угощайся.       Вытянув по сигарете, парни чиркнули зажигалкой и закурили. Скользя взглядом по изгибам серого Мерса, огибая круглые фары и перепрыгивая с колеса на колесо, Ромка мусолил зубами сигаретный фильтр, зажатый между большим и указательным пальцами. К его большому нежеланию и внутреннему сопротивлению, Пятифан понимал, что обошёлся с новенькой как-то не совсем по-пацански. В голове всплыли два смотрящих на него голубых, как само небо, омута, в которых скакали злые искорки.       Эта девчонка — она вроде не насолила ему нигде, дорогу не перешла, а во взгляде её всегда сохранялось твёрдое противостояние. Даже тогда, когда новенькая стояла перед ними на лесной дороге, и, касаясь её предплечья, Рома ощущал мелкую дрожь, её глаза не блестели от слёз и всегда только с решительностью выглядывали исподлобья. Он не привык, когда дают отпор, и мириться с такой вопиющей дерзостью не хотел. Однако если парня можно потушить одним единственным ударом в челюсть, то поднимать руку на девчонку — дело неблагородное, и он, в отличие от Семёна, не мог себе такое позволить.       За это толстяк и расплатился распухшей физиономией.       Ромка пустил над головой клубы дыма. Бяша, мечтательно глядя в небо, озвучил его мысли:       — И долго ты будешь жизни её учить?       — Пока не научится, — логично и вполне предсказуемо ответил Рома, пожав плечами. Он осознавал, что черешня только на вид мягкая и податливая, а вот внутри у неё твёрдое ядрышко, об которое и зуб можно обломать. Однако и расколоть его тоже возможно. — Рано или поздно прогнётся.       — Странно ты учишь, на, — хмыкнул Марат, затянувшись. — Только и делаешь, что мацаешь.       — Не гони давай. — Ромка выкинул бычок истлевшей сигареты, которую так толком и не покурил. — Девок мацают по-другому. Да у неё и лапать-то нечего — доска доской.       — Ну да, тебе ли не знать. — Товарищи зашлись хохотом. — Чё, поехали, на. Мне ещё дрова наколоть надо. Поможешь?       — Помогу-помогу. Может, через Смирнову проедем? — Пятифанов спрыгнул с сиденья, выудил из кармана перчатки. Не сказать, что он горел желанием нанести визит Катьке, — скорее, хотел отвлечься от шибко навязчивых мыслей о новенькой. С какой бы стати какая-то смазливая девчонка стала будить в нём столько раздражения? Парень нахмурил брови. Поставил ногу на педаль и, с силой и резко надавив её вниз, запустил взревевший Урал.       — Иди ты нахрен, ждать тебя опять на морозе, — замахав руками, начал отнекиваться Ертаев. Ромка, прыгнув за руль, обнажил в полуулыбке острый резец. — Не, я на это не подписывался! Да и не пустит она тебя — только зря бензин тратить до её дома… Погнали уже!

***

      Если вы не верите, что прекрасный день, который начинался с волшебного морозного утра и томящегося ощущения приближающегося праздника, можно легко испортить, то Мирослава, услышав вас, только горько усмехнулась бы.       Ещё как можно!       Теперь будучи полностью уверенной в том, что даже на выходных стоит держать ухо востро, Слава понурой ехала домой. Чувство счастья и переполняющего веселья осквернилось, словно чистый ручеёк, в который опустили каплю яда. Завяло, будто огромный разросшийся цветок. Выгорело, как рисунок на солнце. И теперь на месте благодати царила пустота, а мрак и апатия заполняли каждую клетку тела.       Куда девать столько испорченной радости?       Уже без былого интереса наблюдая пустым взглядом за проплывающими за окном домами и улочками, Славка задумчиво вертела в руках шнурок от куртки и вновь и вновь прокручивала в голове встречу в магазине. Купленные украшения, болтающиеся на заднем сиденье, перестали быть столь желанными. Единственное, чего она желала, — понять причину Ромкиного поведения по отношению к ней и понять, что нужно сделать, дабы Пятифан забыл о её существовании и дальше жил своей жизнью.       Владислав Сергеевич, заметив удручённое состояние дочери, спросил:       — Что могло произойти, что ты зашла в магазин довольная, а вышла с кислой миной?       — Да так, — качнула головой, — вспомнила, что уроков много, не успею сегодня нарядить дом. — Мирослава поймала себя на мысли, что лучше бы действительно позанималась уроками, которых, к слову, задали всего по двум предметам.       — Сделай завтра, — пожал плечами папа с видом а-ля «нашла проблему, тоже мне».       — Посмотрим, — бросила Слава, на чём закончила глупый разговор. И ежу понятно, что уроки можно выучить завтра, но они, скорее, играли роль повода, чтобы не прикасаться к украшениям. Украшениям, из-за которых девочку снова унизили, снова прикоснулись к ней против воли, снова нагло влезли в личное пространство! — Пап, — она сглотнула горькую слюну, — а если парень всячески не даёт девушке прохода, но при этом ведёт себя как полнейшая свинья, как это расценивать?       — Какой хороший вопрос, — усмехнулся папа. Но прежде чем ответить, строго осведомился: — А к тебе кто-то лезет? — При помощи честных глаз его убедили, что такая ситуация сейчас происходит у одноклассницы. — Ну а как это ещё можно расценить?       — Явно не так, что она ему нравится, — скептически, словно ей пытаются втюхать навоз под видом шоколада, пробурчала Мира.       — С чего ты решила?       — Разве можно плохо относиться к человеку, который тебе нравится? — выпалила в сердцах такой животрепещущий для неё вопрос Слава, и отец, хоть и не будучи всецело уверенным, сразу понял, о какой «однокласснице» идёт речь. Он на долю секунды отвлёкся от дороги и увидел то, как Мирослава, смотря в никуда, сжимала в руках шапочку. Сминала так, что на и без того бледной коже белели костяшки. Владислав Сергеевич вздохнул.       — Можно, — он вновь обратил взгляд на заснеженную дорогу, сияющую от солнца. — Скорее всего, жизнь у пацана не самая лучшая, не умеет вести себя по-другому. Хотя и обычные мудаки тоже встречаются.       — А как такие семью строят, если не умеют?       — Если у такого человека в будущем появляется семья, то рядом с ним достойная и понимающая женщина, которая знает, как помочь ему. Таких почти не осталось, к большому сожалению, — снова тяжело и грузно вздохнул.       — Мама не была такой? — Черешенко-младшая повернулась на отца. Он покрепче обхватил руль массивными пальцами, что аж обивка на баранке жалостно скрипнула, точно прося пощады.       — Мама никакой не была.       Мира, понявшая, что данная тема для отца пока слишком болезненна, хотела ещё что-то сказать, но где-то неподалёку вдруг послышался громкий гул и стрёкот двигателя. С левой стороны на обгон Мерседеса шёл чёрный мотоцикл Урал. Если бы окна авто были открыты, то Ромка бы услышал, что он засранец и что ему рано ездить на чём-то, кроме самоката.       Пусть мотоцикл и ехал на большой скорости, Мира успела поймать серые глаза, промелькнувшие на фоне голубого неба.       Едва поравнявшись с машиной, Ромка дёрнул руль вправо, чуть не подрезав Мерседес. Папа громко сматерился и несколько раз толкнул ладонью в гудок. Лобовое стекло облепил снег, вылетавший из-под массивных мотоциклетных колёс. Когда Рома немного оторвался от авто, а папа очистил стекло дворниками, у Миры всё внутри сжалось и слова отца о том, что озлобленность Пятифана не с пустого места, перестали иметь вес: позади Ромки восседала Катька, которая, несмотря на то, что для пассажира имеется специальная ручка, плотно прижималась к парню, отхватывая руками торс.       — Малолетний идиот! — продолжал ругаться отец. — Если тебе на свою жизнь насрать, то твои пассажиры и мы здесь при чём?! Кстати говоря, а не твой ли одноклассник этот полудурок?       — Мой, — пискнула Черешенко, чувствуя, как начинают дёргаться губы, — к сожалению.       Мира не знала, что Ромка, мельком обернувшийся через плечо, растянул на лице хищную улыбку, однако совсем не связанную с тем, что смог вывести на эмоции Черешенко младшую. Им движило желание хоть как-то оказаться на ступень выше, чем отец новенькой, — хоть как-то унизить, пусть и не слишком конкретизировано. Лихач помнит, как Владислав Сергеевич грозился оторвать за свою дочку всё, что болтается, а Пятифан не любил, когда ему говорят, что делать.       Он, словно пуля, улетел, превратившись в чёрную точку на лобовом стекле, забросанном снегом. Мирослава, показавшаяся самой себе ничтожно маленькой и разбитой, свернулась на сиденье едва ли не в три погибели. Всю дорогу она смотрела в пространство между бардачком и коленями и не могла вернуться в реальность.       Владислав Сергеевич решил, что именно в этот момент ей меньше всего хотелось бы отвечать на вопросы, и промолчал, оставив дочь наедине со своими мыслями.       Дома девочка успокоения не нашла. Швырнув на стол купленные украшения и вновь услышав звон стекла, от которого внутри что-то окончательно надломилось, Мира рухнула в кровать. Плакать не хотелось из-за мешающей ей гордости, но в уголке глаза стало мокро, и к носу спустилась предательская солёная дорожка. Затем вторая, третья.       Как можно сильнее вжимая лицо в мягкую подушку, чтобы не услышал папа, Слава мелко задёргала плечами. Подушка не до конца поглощала плач — глухой жалобный стон, полный ощущения безвыходности и бессилия, разнёсся по комнате. И если попытаться найти точную причину этих слёз, то готовьтесь сушить вёсла, Мирослава и сама её не находила. То ли от обиды, то ли от осознания того, что у Ромкиных издёвок нет объективной стороны и он это делает не на почве симпатии.       То ли из-за едва промелькнувшей, странной ревности, перемешанной с едкой несправедливостью. Видите ли, Катьке Смирновой можно с ними и на мотоцикле покататься, и спокойно сидеть на уроках, зная, что её никто не осмелится трогать. А ведь она такая же девчонка, как и Славка. А что же Черешенко? Мире, не понимающей, чем она удостоена такого внимания, Ромка даже вне школы, буквально, шагу ступить не даёт.       Черешенко-младшая долго не поднимала головы, продолжая заливать цветастую наволочку слезами. Шёл час, второй, третий. Истерика потихоньку сходила на нет, но облегчения не наступало. Девочка не представляла, что должно случиться, чтобы эмоции улеглись и оставили её хотя бы до завтра.       Внезапно на весь дом раздалась трель дверного звонка. Звонок защебетал птичками, которые тут же заполонили гостиную, кухню и, кружась в воздушном танце, взлетели на второй этаж к Славке. Только тогда она оторвалась от промокшей насквозь подушки. Кожа слегка взопрела, глаза чесались, а к щекам налипли солёные пряди мокрых волос. Они охватывали щупальцами аккуратное личико, словно мерзкий спрут, поселившийся внутри и сжирающий самые хорошие чувства и воспоминания.       Кто мог почтить их своим визитом в деревне, где семью Черешенко ещё никто не знает?       — Дочь, к тебе гости.

***

«Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна И не вижу ни одной знакомой звезды. Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда, Обернулся — и не смог разглядеть следы». «Перемен требуют наши сердца, Перемен требуют наши глаза, В нашем смехе и в наших слезах, И в пульсации вен Перемен! Мы ждем перемен».

      Мерно и тоскливо, точно из загробного мира, звучал из магнитофона голос давно покинувшего этот мир Виктора Цоя, наполняя обшарпанный гараж с кучей запчастей и парой драных кресел тягучим спокойствием. В одном из кресел по-хозяйски расположился Бяша с полуразобранным цилиндром от мотоцикла Ковровец в ногах и потрёпанной книжонкой. Через приоткрытую от жары дверь гаража виднелся двор и отдыхающий Урал, а чуть поодаль него, дерзко завернув колёса влево, самосборный квадроцикл, который парни обозвали ласково — Стрекотун. Из дальнего угла гаража, из-под брезентовой накидки выглядывал Ромкин любимый Иж Планета-5 красного цвета, начищенный до блеска.       Самого же владельца Ижа видно не было.       Шлёпнув книжкой с каким-то мудрёным названием об пол, Марат перетащил цилиндр на верстак, поправил тусклую лампочку и принялся готовиться к прочистке. Отыскал перчатки, кучу различных приблуд, баночку с термоядерной жидкостью и бумажный пакет соды. И только Ертаев собрался приступить, как за спиной послышалось:       — Ну чё, разобрался в чём-нибудь? — Повеяло сигаретным дымом. Бяша обернулся — в гараж заходил растрёпанный Ромка в отцовской телогрейке на голый торс. Щёки его раскраснелись, на груди в свете лампочки блестел тонкий слой испарины, но выражение лица по-прежнему омрачено серьёзностью и вечным недовольством. Правда, не таким, как раньше. — О, ты почистить решил?       — Да, чё на него смотреть-то? — по-простому отмахнулся Марат, аккуратно размалывая соду пальцами через пакет. — Засрался поди, вот двигло и троит. Как раз почищу, поставим на место — и к Новому году готовы, — заливисто посмеялся.       — Да, я счас тоже приду, помочь. — Ромка получше укутался в куртку, сделал затяжку. — Только Смирнову домой увезу, а то она уж оставаться собралась. Нечего тут под ногами путаться и под руку вякать.       — Доиграешься ты с ней — в следующий раз вообще ничё не обломится, — вновь заржал гортанно. — Будете с Сёмой вдвоём удава душить, на, друг у друга.       Ромка, отвесив шуточный пинок товарищу, смылся в дом. Выбравшись из уличных тапочек, парень нерасторопно влез в вязаные носки, которые по приходу кинул в коридоре, в тёмно-синюю толстовку. Зашнуровывая берцы, Пятифанов золко думал о том, что, несмотря на недавно окончившееся развлечение, выходной он провёл бессмысленно. Внутри засело назойливое, как летняя муха, желание послать всё к едрени матери.       А что — всё?       Посылать-то было нечего.       Бушевала и злость, и раздражение, и совершенно необъяснимый зуд где-то промеж ребёр, будто он летит с огромной высоты. И если негативные эмоции давно стали частью его жизни, то этот зуд был ложкой дёгтя в бочке с мёдом. От него никуда не спрятаться, не заглушить алкоголем, а уж тем более курением. Он преследовал его по пятам с того самого момента, как Бяша сказал о том, что новенькая интересовалась им.       Оттого и злился Ромка на девчонку: негоже кому-то нарушать его привычную зону комфорта.       В дверном проёме образовалась Катя, озаряемая со спины светом настольной лампы, притаившейся возле разворошённой кровати. Густые белокурые локоны, чуть растрёпанные, спадали по плечам и спине, а пёстрая туника заканчивалась на середине бедра. Она грациозно проплыла через свалку обуви, вытянула из рук Ромки чёрный шарф и повисла на его шее. Потянувшись за хотя бы скудным поцелуем, Смирнова его не получила.       — Что, очередная железяка не заводится? — Ответа не прозвучало. — Во сколько завтра возвращается твой отец? Я мамке сказала, что к подруге иду на всю ночь, поэтому она обрадуется, если я вернусь с утра пораньше.       Ромка обвёл её взглядом. Да, раньше его мало интересовали девчонки — помимо одной, и то не настолько, чтобы тратить драгоценное время. Когда у Ромки появился первый мотоцикл Тула, они с Маратом в основном дневали и ночевали в гараже, собирали металлолом, продавали запчасти. Крутились как могли. И теперь мальчишки со всей деревни, а иногда и взрослые, обращаются к ним за помощью. И естественно, небесплатной.       Планировали, что вместе наскребут, наконец, на что-то покрупнее мотоциклов, которые за несколько лет стали сродни детскому конструктору.       А сейчас что? Сейчас Бяша ковыряется в гараже один, пока он удовлетворяет потребности, ставшие бескрайними за последние несколько дней. Бескрайними оттого, что Ромка не мог достичь того довольства, что раньше. Не получал, как он сам говорил, кайфа. Мечтал забыться, утонуть в море болтов с гайками и машинного масла.       — Ты, может, ответишь хоть что-то? — губки Катьки опасно надулись, хватка ослабла.       — Собирайся, — коротко бросил Пятифан, точно кость соседской собачонке, и освободил давку на шею.       — Что значит «собирайся»? — Девочка сжала кулаки и притопнула ножкой, на что Ромка среагировал лишь безразличным взглядом и продолжил мотать на шею шарф: к вечеру холодает. — Ты припёрся ко мне, когда я делала уроки, позвал кататься с вами. По итогу притащил сюда и теперь так просто выпроваживаешь гулять по темноте?!       — Я увезу тебя домой.       — Да что мне твои «увезу»? — всё сильнее распалялась Катя. Глаза её блестели злобой в полумраке прихожей. Казалось, что она, аки дикая кошка, сейчас накинется на Ромку и порвёт на мелкие кусочки. — Я не планировала возвращаться!       — У нас с Бяшей работы по горло, ты только мешаться будешь. — Нахлобучил на затылок шапку. — В другой раз как-нибудь.       — Я это постоянно слышу. Хоть бы раз сдержал обещание! — Смирнова капризно сложила руки, выпятив грудь, будто бы это могло как-то завлечь и заставить Рому подкорректировать своё решение. — Не буду я соваться в ваш склад металлолома — мне нет дела до ваших тарахтелок, — дома посижу, поесть приготовлю.       — Слышь, ты по-русски, что ли, не понимаешь? — Брови Пятифанова встретились у переносицы, проявились две продольные морщинки. Катька чуть сбавила обороты. Она прекрасно знала, как ничтожно мало терпения у её одноклассника, но отчего-то всегда доводила до финишной черты. — Что тебе не ясно в моих словах? Я сказал: собирайся и выходи. Жду пять минут. Не уложишься — пойдёшь сама.       — Ах ты!.. — от такого невиданного хамства у Смирновой пропал дар речи. — Не смей так со мной разговаривать! — Неожиданно даже для самой себя она занесла руку и прицелилась точно в Ромкину щёку, но плану не суждено было сбыться.       — Тише-тише, не надо крыльями махать. — Он отпустил худенькое, но сильно врезавшееся в его руку запястье с недолетевшей до адресата пощёчиной. — Одевайся. Только задницу прикрой, холодно там.

***

      Урал с огромной круглой фарой, освещавшей путь, со стрёкотом рассекал сельскую местность. Брезент, недавно укрывавший в люльке Катьку, сорвался с петли и трепыхался, словно простынь на ветру. Однако Ромке останавливаться было лень, поэтому несчастный клочок ткани развевался на последнем издыхании.       Вспоминая слова Бяши о том, что Смирнова в тусовке не к месту, Пятифан вполне осознано признал себя неправым. Стоило ему высадить девчонку у ворот, как та на всю улицу рявкнула громче мотоцикла:       — Чтоб ты здесь и на километр не появлялся со своей трещоткой! Езжай и не оглядывайся, Кулибин хренов!       Резко газанув и едва не обсыпав Катьку вылетевшей из-под протектора снежной крошкой, Ромка, выжимая из мотоцикла максимум, летел по пустой улице. Никого, кроме нависших над дорогой фонарей и разъярённых собак, кидавшихся на Урал, как на неведомое чудище. Жаль лишь, что в приступе гнева поехал не в ту сторону, но разворачиваться, чтобы вновь ехать мимо дома Смирновых, Пятифан не собирался. Через несколько проулков будет перекрёсток с улицей Победы — там и возвернётся.       Над головой его, с которой чудом не слетала шапка, проносились фонари. Он нырял то в свет, то в тень, отчего глаза начинали слезиться, но Ромка не сбавлял газу.       Едва не перевернувшись на резком повороте, ночной гонщик оказался на улице Победы. Тихая, безмолвная улочка с добрыми людьми, но с одним пустующим двухэтажным домом. Раньше там жила семья пацана из старших классов, с которым Ромка и Бяша частенько бегали за школу курить. Два года, как он отучился, и его родители выставили жилище на продажу, решив уехать в город за лучшей жизнью.       До сих пор от него никаких вестей.       Вдалеке на пригорке показался тот самый двухэтажный дом из светлого бруса. Пятифан притормозил — в окнах горел свет, а возле ворот зияли пятачки от автомобильных покрышек. Надо родиться полным идиотом, чтоб не понять, кто здесь поселился. Ромка заглушил мотоцикл, тот по инерции подкатился чуть ближе и замер в тени, не выезжая на свет фонаря. Первый этаж не просматривался из-за плотно натыканного забора, а вот на втором угадывались две чернявые макушки, судя по всему, сидящие за столом.       Парень чуть прищурился, будто не веря глазам.       — Этого, блять, не хватало, — прорычал Рома враждебно. Словно волк, увидевший на своей территории чужака. — Только не с ней.

***

      Мира, не знавшая, что за ней ведётся пристальная слежка, не могла усидеть на месте. До этого с наслаждением лезшие в желудок блинчики с малиной разрывали вкусовые рецепторы насыщенностью и сладостью, а сейчас вкус сделался приторным и совершенно не возбуждающим аппетит. Протолкнув в горло отхваченный кусок, Слава обвела взглядом комнату, но ей этого показалось мало — что-то сверлящее затылок не пропадало.       Она выглянула в окно на дорогу: пустота, лишь одинокий фонарь, кланявшийся ей, как королеве, обозначился напротив дома. Черешенко пригладила волосы на затылке, якобы проверяя, не показалось ли ей.       — С тобой всё в порядке? — Полина, прожёвывая остатки блина, смотрела на неё обеспокоенными глазами.       — Да, не переживай, — задумчиво ответила Мира. — Показалось, что кто-то к дому подъехал.       — А, ну, бывает. Здесь частенько так, — запила горячим чаем. — Я, надеюсь, понятно объяснила материал? — В ответ кивнули по причине набитого рта. — Твой папа точно сможет увезти меня? А то на улице уже так темно, а я боюсь ходить одна.       — Увезёт, — Мирослава тоже потянулась за кружкой, — я же договорилась.       Одноклассница добродушно усмехнулась.       Слава благодарила всех богов, которые её услышали, что они послали к ней в этот трудный момент решившую помочь с уроками Полину. Эта светлая девочка с кулёчком малиновых блинов, едва переступив порог, будто бы разрушила плотину, огораживающую царившее в доме уныние от целого моря умиротворения и ничем не омрачённой энергетики.       И папе стало спокойно, что дочь отвлечётся, и Мира была счастлива, что не придётся коротать остатки испорченного выходного в одиночку.       Уроки выучили быстро и успели забежать чуточку вперёд, полистав следующие темы, которые только предстоит изучить в школе. Появилась возможность пообщаться поближе, поделиться увлечениями и взглядами на жизнь. Обсудить одноклассников. Так для Черешенко приоткрылась иерархия классной жизни.       Бабурин — фигура, мягко говоря, нелицеприятная — стоит в самом низу. Попал в сельскую школу в результате перевода из соседней деревни, где жили его мать и отец. Деревенька эта далеко, с Семёном родители не справлялись и без малейшего зазрения совести решили скинуть непутёвого сына на плечи бабушки. Вот и висит Бабурин тяжёлой крестягой на шее у старушки с четвёртого класса.       Катька Смирнова — дочь классной руководительницы. Всегда при параде, про всех всё знает и в любой неудобный для неё конфликт вплетает Лилию Павловну. Постоянно находится в сопровождении подружек, поэтому поймать её, чтобы поговорить наедине, становится невыполнимой задачей. Ходят слухи, что путается с Пятифаном. Про это Полина, как Мира не выспрашивала, рассказывать не стала, утверждая, что априори не верит никаким слухам и не хочет их подкреплять.       И наконец, самые, если можно так сказать, яркие персонажи, стоящие на вершине феодальной лестницы, — Ромка и Марат. Бяшу девочка охарактеризовала не самыми плохими словами. Если верить ей, то Ертаев достаточно добрый и чрезмерно болтливый, но всё это тщательно скрывается под маской ротозея, скачущего в тени своего более влиятельного товарища — Пятифана, о котором Поля тоже не рассказала ничего занимательного.       Подумав, Морозова провела простую аналогию с царём и придворным шутом. И правда, другое впечатление, глядя на этих двоих, не создаётся.       Черешенко-младшая, наблюдая за собеседницей, поражалась тому, что рассказ девочка преподносит всё с той же лёгкостью. Мысленно Славка сравнивала Полину с зефиркой или кусочком хрустящего безе — настолько она была утончённой и воздушной. Общение с ней затягивало, а искренние голубые глаза из-под пушистых ресниц смотрели словно в самую душу. Мира понятия не имела, как такой лучезарный человечек может найти себе место среди стада блеющих овец, каждая из которых всеми силами норовила кольнуть, укусить, затоптать.       — Поль, — позвала Мирослава одноклассницу, та, дожёвывая блин, вся во внимании, обратила на неё вопросительный взгляд, — что за ситуация, после которой вы с Ромой не общаетесь?       — Не очень хорошая, — девочка вновь поникла, как в прошлый раз, чем вызвала у Мирославы ещё большее любопытство и желание докопаться до правды. Что могло произойти, чтоб от воспоминаний настроение менялось, будто по щелчку переключателя? — Об этом неприятно разговаривать.       — Он что, тебя бросил? — вскинув бровь, предположила Слава.       — О нет, что ты, — Морозова бесцветно усмехнулась. — Он показал себя не с самой хорошей стороны.       — Ну расскажи мне. — Черешенко подсела чуть ближе к однокласснице, как делают, если хотят сохранить тему разговора в тайне от окружающих. Поля машинально замотала головой. — Никто не узнает, правда.       Она хотела что-то сказать Славке в ответ, но разговор прервал отец, заглянувший к девочкам. Владислав Сергеевич уведомил, что часы пробили десять вечера — пора расходиться по домам и отправляться на боковую. Полина покорно согласилась, а Мира сложила руки на груди и кинула задумчивый взгляд в окно — там, в свете жёлтого фонаря, плясали хлопья снега.       Что за ситуация такая, про которую Поля старательно умалчивает и спрыгивает с темы уже второй раз подряд? Неужели тайна настолько значима и велика?       Черешенко съедало любопытство. Мнение о Ромке и без того испорчено, поэтому ничего хуже быть не может, — хотелось на все сто процентов убедиться и топором высечь себе на лбу, что от Пятифана нужно держаться подальше. Однако Мирослава решила не наседать на новоиспечённую подругу. Возможно, Полине нужно время для того, чтоб довериться — абы с кем делиться секретами и переживаниями не будешь. Особенно, когда тебя пытают расспросами похуже, чем в гестапо.       А коли доверия меж ними не образуется — Слава никогда не узнает правду.       Морозова спустилась вниз, забрав с собой портфель, пустой кулёк от блинов и энергетику умиротворения. Тревожность о грядущей учебной неделе вернулась, в голове всплыла проевшая всю плешь картина, порождённая богатой фантазией ещё днём, — то, как Черешенко внутри круга из одноклассников шпыняют от одного к другому мощными толчками. Зеваки едко подзуживают, учителя проходят мимо. А она безвольной куклой поддаётся и никак не может разорвать это скопище.       Пальцы на руках похолодели, тело оцепенело.       Тряхнув чернявой головой, якобы силясь выбросить видение из мыслей, Мира громко выдохнула, словно скинув с плеч пятидесятикилограммовый мешок с сахаром. Не приставай к ней Пятифан с остальными, она, может, и справилась бы. Ромка здорово играет на нервах, создавая эмоциональные качели, которые, хоть и не крылатые, но взмывают выше ели и не ведают преград.       Накачавшись на них до тошноты, Черешенко-младшая сама с собой заключила пари: если она вновь стушуется под натиском Ромки, то проще будет при всех признаться в собственной трусости и позволить каждому отвесить леща по макушке. Отнеся данный вопрос к куче сделанных уроков, Слава потопала провожать сегодняшнюю неожиданную гостью.       И если бы гостья обладала большей решительностью и смогла хоть на чуть-чуть приоткрыть завесу тайны, то Мирослава бы судорожно открестилась десятью молитвами от своего решения. Она бы передумала играться с огнём. Однако Полина Морозова ехала в Мерседесе домой на соседнюю улицу, думая о том, что дедушка, должно быть, сильно распереживался, а Славка, плюхнувшись на скрипучий диван в гостиной, сложила руки на живот и упёрлась взглядом в потолок.       Она старалась думать о чём угодно — об уроках, о скором празднике, о том, что ей в понедельник надеть, наконец, — но воспоминания предательски перебрасывали её на отдаляющуюся спину Катьки Смирновой. В горле запершило, между рёбер начало скрести, будто кто-то мерзкий расковыривал проход наружу. Вспыхнуло не пойми чем вызванное чувство негодования, клокочущей ярости, жгучего гнева, испепеляющего остатки живого внутри.       Мирославе оставалось лежать в пустом доме посреди гостиной и, гадая, что могло послужить причиной агрессии, слушать тиканье старинных деревянных часов.

***

      Пуская клубы дыма, Ромка стоял возле гаража, облокотившись на косяк. Сигаретный фильтр, если бы умел говорить, слёзно попросил бы разорвать его к чертям собачьим, так как Пятифан мусолил никотиновую палочку с такой силой, что ногти и подушечки пальцев полностью обескровились. На небе царствовал круглый блестяще-белый диск, окружённый сияющим ореолом. Снег, впитывая снисходящий от луны свет, таинственно поблёскивал, придавая самым тёмным уголкам мягкое свечение.       Пятифан сплюнул, поднял взор на величественный спутник планеты.       Полнолуние.       Чем дольше он всматривался в его сияние, тем отчётливее видел, как округлость луны растворяется, появляются острые углы, а середину пересекает деревянная оконная рама с форточкой. Ромке мерещилась новенькая — то, как она, словно почуяв наблюдение, подошла к окошку. Благо он стоял в густой темени, куда не доставал жёлтый свет фонарного столба.       Она выглядела по-простецки, не как в школе. Прямые чёрные волосы, растянутая футболка и рука с зажатым в ней чем-то съестным. Свербить между рёбрами стало сильнее, гулко застучало в груди. Отдалённый шум грозного леса и треск ломающихся от ветра ветвей заглушал внутреннее беспокойство, иначе бы вся улица отчётливо услышала, как часто и громко бьётся сердце местного хулигана.