У века каждого на зверя страшного Найдётся свой однажды волкодав.
«Лучше бы я плюнула на этот чёртов рюкзак!» Другой мысли в голове не возникало. Если бы Славке в тот момент сказали, что на свете есть кто-то, кто более невезуч, чем она, девочка бы только рассмеялась в ответ. Стоя перед встретившими её за углом школы четырьмя ублюдками Мира понимала всю губительность сложившейся ситуации. Каким рангом неудачницы надо обладать, чтобы так вляпаться? Семён, обитавший до недавнего времени где-то в тени Ромки, теперь же деловито возвышался среди своих прихвостней и, судя по всему, чувствовал по-настоящему полновесную силу в кулаках. Лицо, алеющее от количества прыщей, растянула гнусная улыбка, обнажив два ряда кривых жёлтых зубов. Задний двор, будто бы оторванный от реальности, пустой и пугающий. Несмотря на то, что это школа, здесь вполне спокойно можно отдубасить кого-нибудь и при этом остаться незамеченным. Обернувшись на стену с нарисованным висельником, девочка не решилась подходить ближе к компании парней. Трое прихлебал-гиен, щерящихся за бабуриновской спиной, в нетерпении переминались с ноги на ногу, как кони, роющие копытами землю. Теперь Семён выглядел как главарь собственной банды. Вполне возможно, у Ромки отряд уменьшился, сократившись в численности лишь до одного Бяши, однако ничего хорошего распад хулиганской братии не сулил. Пророчились два варианта развития событий: либо беспредельничать в школе начнут две объединившиеся шайки, либо сосуществовать отдельно друг от друга, но каждая будет считать своим долгом зашпынять Черешенко. Она помнит, что Пятифанов не раз отдёргивал толстяка, дабы тот шибко не распускал руки, и существует вероятность, что Бабурин просто-напросто отрёкся от Ромки, устав ходить в шестёрках. Но не исключено, что сейчас двое запоздавших товарищей подойдут на наклёвывающееся шоу. — Отдайте портфель! — потребовала девочка. Свора тотчас пропустила глумливый смешок. В руках у воришки болталась её сумка, он стоял за спиной у Бабурина. Рисковать и пытаться вырвать вещь из клешней зеленоглазого шныря Мира и пробовать не хотела — этого и ждут. А если решат закинуть рюкзак куда-то на высоту, то она хотя бы увидит куда именно и обратится за помощью к школьному завхозу. Одноклассник хмыкнул: — Ага, разбежались! — Ну чё, теперь поговорим один на один? — премерзко протянул Семён, подбоченившись. — А то в классе ты больно дерзкая. — Мне с тобой не о чем разговаривать, — Мирослава решительно сдвинула брови. Бабурин бесспорно внушал тревогу и боязнь, однако Ромку Черешенко-младшая побаивалась гораздо больше, чем жирдяя, так и норовившего ударить со спины. Пятифан действовал напрямик, смотря при этом в глаза, а бывший сосед по парте лишь его неумелый пародист. — Зато мне есть, — сплюнул в сторону. Три шакала гадко заулыбались. — Уж как-нибудь переживу. О чём мне разговаривать с ссыкуном, который хочет поговорить один на один, а приходит с дружками? — язвительный взгляд прошёлся по парням. — Завали своё хлебало, пока я тебе не помог! — На угловатое плечо пришёлся мощный толчок ладонью. Черешенко чуть попятилась назад. Пусть Бабурин и не выглядел в её глазах настолько устрашающим, насколько хотел показаться, инстинкт самосохранения кольнул острой иглой, ибо какая разница, каким его видит Мирослава, если комплекцией хулиган гораздо больше и способен задавить физически безо всяких усилий. — Иначе тетрадки твои на обогрев пойдут! — Он демонстративно чиркнул вытащенной из кармана зажигалкой. — Отдайте мои вещи, вы, уроды! — голос предательски дрогнул. — Сейчас мой отец приедет, спросит с вас так, что языки в задницу завернутся! — Это был последний защитный аргумент. — Да мне твой батя по барабану, — в безумном смехе чуть наклонился назад Бабурин. Свита повторила, кто-то с издёвкой произнёс: «Батей пугают только первоклашки», — а Мирослава скривилась. В прошлый раз, когда они подловили её на лесной дороге, у толстяка едва приступ паники не случился от встречи с папой, а теперь он оперился. — Пусть с защитника твоего спрашивает, а то он решает, кому чё можно, а кому чё нельзя. Или ты думаешь, я Ромашки испугаюсь? Шиш, — массивные пальцы свернулись в кукиш перед носом Миры, — клал я на него большой и толстый. Счас твоя смазливая рожа пополам треснет! — Что ты вообще несёшь? При чём здесь он? — Славка искренне не понимала, почему в любой ситуации непременно всплывает эта шантрапа. Первый день в школе — Пятифан, работа на уроке — Пятифан, магазин — Пятифан. На какие жертвы надо пойти, чтобы судьба перестала сводить их везде, где только возможно? — На меня наезжаешь, а Ромки испугался! — ни с того, ни с чего выпалила она. — Чё сказала? — Семён сделал шаг в её сторону, заполнив дыхательные пути вонью жжёного табака. — Ты, чернявая, смотри, на кого хайло разеваешь! — Шарф, плотно утягивающий шею, оказался в ладони у толстяка. Он, как безжизненную куклу, тряхнул Мирославу за него. — Тебе так и не втолковали здешние порядки, как мне помнится. — Отпусти меня! — силясь расслабить шарф, перекрученный под капюшоном, верещала Черешенко в надежде, что крики привлекут хоть чьё-то внимание. Но, как говорилось ранее, шайка удачно выбрала закуток, куда не выходили школьные окна. Свита Бабурина с садистским упоением загоготала — здесь тебе и хлеб, и зрелище. И ведь весело же засранцам! У девчушки в голове не укладывалось, что с такими дикими восторгом и кровожадностью можно наблюдать за страданиями другого человека. — Пусти, быстро! — Думал, он сможет вечно ездить на моём горбу, а вот хрена с два! — словно не слыша её и не воспринимая окружающий мир, причитал Семён, точно в бреду. Тряска его становилась всё сильнее, шарф начинал уменьшать обёрнутые вокруг шеи кольца. Того и гляди, пережмёт горло и Мира испустит последний короткий выдох. — Плевал я на его запреты! Сейчас отхватишь ты, а следом и до него доберусь! — Шнурки завязать не забудь! — под гогот прихвостней рвалась из тисков Бабурина Черешенко-младшая. Зажмурившись от пугающей безвыходности и занеся руку над головой, девочка наотмашь ударила ладонью куда-то вперёд и почувствовала, что тряска ослабла. Шакалы протянули громкое: «У-у!» С опаской приоткрыв глаза, Слава увидела перед собой оторопевшую физиономию, прямо посреди которой обозначился след от случайного удара. — Ну, тварь, — лицо Семёна перекосило ещё больше, свора оскалилась, — готовь деревянный макинтош. Резко дёрнув Мирославу на себя, толстяк вложил всю прыть, что у него имелась, в сверхъестественно мощный толчок. Получилось так, что Мира спружинила и по инерции отлетела на пару метров. Падение оказалось слишком сильным даже с учётом того, что кругом лежал снег. Мало приятного, когда с силой влетаешь в промёрзлую почву. Упираясь голыми ладонями, девочка попыталась встать, но резкая боль в боку в районе рёбер опрокинула назад. Вжикнула молния, и все вещи из рюкзака оказались на земле. Ветер, шелестя бумагой, раздувал тетрадки и перелистывал страницы учебников. Опустевший портфель унизительно, как собаке, бросили прямо в лицо. Лямки горячей плетью ударили по замёрзшим щекам, а костлявые коленки, утянутые колготками, сковал холод. Хулиганы взяли её в полукруг. — Больше не хочется выёбываться, а, соплячка городская? — почти над самым ухом заговорил прокуренный голос. — Теперь деревенские тебе не кажутся лохами? — За шарф вновь потянули, приподнимая, дабы взглянуть в испуганные глаза, блестевшие от слёз. Мира находилась в шаге от того, чтобы разрыдаться от несправедливости происходящего. Мало того, что заманили в безлюдное место нечестным путём, так ещё и не упустили возможности поиздеваться. Она всей душой желала, чтоб папа уже подъехал к школе и, потеряв дочь, отправился на поиски. И увидев развернувшуюся картину, пристрелил всех ублюдков из пистолета! — Счас ты навсегда запомнишь наш урок, — протянул Семён и плюнул на ладонь. Черешенко-младшая знала, зачем так делают, поэтому, приготовившись, вновь с силой зажмурила глаза. Именно сейчас она не может избежать участи и заступиться за себя. Очень больно осознавать, что над твоей жизнью властна воля кучки каких-то шалопаев. Где-то сзади вдруг раздался громкий свист, тут же трижды повторившийся эхом. Шарф отпустили, и у Миры появилась возможность украдкой обернуться. Скрипя снегом под подошвами, подходили двое. Шаги приближались, и в поле зрения оказались высокие армейские берцы. Теперь уже Семён попятился назад. Вторая пара ног подскочила к Черешенко-младшей, и за среднюю треть плеча её подцепил Бяша. — Вставай, давай, — пробубнил он куда-то себе под нос. Запястье поверх рукава куртки обхватила другая рука, не Марата. Ромка одним движением завёл, буквально закинул, девчонку за спину и засунул ладони в карманы спортивных штанов с тремя полосками. Мира не видела их лиц, она лишь испуганно прижимала к груди пустой портфель и слушала диалог: — Слышь, Гандон Батькович, ты, походу, не понял меня, — голос Ромки звучал твёрдо и ровно, однако, даже не имея абсолютного слуха, можно уловить кипящую ярость. Славка точно понимала, что перед ней разворачивался порыв праведного гнева, только что спасший её от неизвестного объёма побоев. Да, Пятифан ещё тот подлец, но сейчас она боялась и шага сделать из-за его широкой спины, облачённой в дутый чёрный пуховик. — Толпой на бабу — очень по-пацански. — Не по понятиям поступаешь, на, — поддержал Ертаев, стоя плечом к плечу с Ромкой. — Кто бы, бля, говорил. — Послышался скрип снега, словно кто-то шагнул назад на несколько шагов. — Дрочить меня за то, что какая-то шапёзла свой хавальник раскрывает. Она чё, думала я от радости ссаться начну? — Мирославу так и подмывало на то, чтобы выглянуть из-за спины Пятифана и рассказать, кто же на самом деле начал общение с оскорблений. Но состояние шока перевешивало, поэтому девочка, вжимая голову в плечи, пыталась как можно лучше укрыться за спиной хулигана, хотя её с трудом получилось бы увидеть, если бы она выпрямилась в полный рост. Выдавали лишь угадывающиеся коленки. Ромка, словно прочитав мысли Черешенко-младшей, возразил: — Хрена ли ей остаётся, когда какой-то жирный урод не за хуй собачий чмырит её как парашницу? — голос парня становился всё ниже. — Глядите-ка, — Бабурин сделал небольшую паузу, вероятно, оглянувшись на своих дружков. — Волчара решил в монахи податься и защищать местных лошар! — Гортанный смех своры разнёсся эхом аж до школьного стадиона. Кулаки Ромки сжались. — Благодетель, блять, — кинул кто-то из бабуриновской свиты. — Будь на её месте другая, я бы тоже тебе руку не пожал, потому что нехуй на бабах отыгрываться. Если ты чушкарь по жизни и хочешь уважения, то попробуй замахнуться на тех, кто сильнее тебя, — Мира удивилась тому, что Пятифан буквально цитировал утренние слова Катьки Смирновой, и явственно видела посыл — Ромка прямым текстом говорил о них с Маратом. Бяша выдавил ехидный смешок, дескать, да-да, рискни здоровьем. — А не на соплячку малахольную, как эта. Ещё раз повторяю, оставь девчонку в покое. — Раз ты так за неё жопу рвёшь, то счас увидишь, как с неё пух посыпется! Ромка внезапно сделал шаг назад и отвёл правую руку, словно создавая между Черешенко-младшей и внешним миром воображаемый барьер. Так обычно делают, если не хотят, чтобы кого-то обидели, и готовы дать себя на растерзание. От страха, что соперников больше и что даже такой опытный задирала и боец, как Рома, вряд ли потянет нескольких человек, Мирослава, отчаявшись, вплотную вжалась парню меж лопаток, хватая ладошками пуховик. Пятифанов вздрогнул, но вида не подал. Банда засранцев, уповаясь нагнанным на девчонку ужасом, громким смехом вновь подняла округу на уши, с соседних деревьев поднялись в воздух сороки и какие-то мелкие птички. От чёткого ощущения, что в нём ищут защиты, хулиган оцепенел и не мог пошевелиться, будто в одночасье превратился в каменную статую. Зуд в груди усилился, сердце застучало. — Если у тебя муда чешутся на очередную шалашовку, то ты так и скажи, нехер здесь рыцаря разыгрывать! — задыхался Семён. В его голосе слышалось долгожданное превосходство, лидерство, коих он ждал все эти годы, бегая в Ромкиной тени. Он смеялся, словно злодей, осуществивший свой коварный план и растоптавший в пух и прах положительного героя. — Ромашка сдулся! — Бяша, уведи её отсюда, — шикнул товарищу Ромка низким басом. Кажется, на месте одноклассника сейчас образуется ядерная бомба, которая, рванув, оставит после себя глубокий кратер с размазанной по стенкам кровью врагов. За предплечье сопротивляющуюся Миру, которая через пуховик Пятифана почувствовала мелкую яростную дрожь, тут же схватил Марат: — Пошли, — скомандовал он. — Э, стопэ! — взревел Бабурин и рванул было за ними. Мирослава мельком обернулась и увидела кулак левой руки, точно летящий в прыщавый нос. Ромка сделал это так резко и остро, что прихвостни Семёна успели среагировать лишь тогда, когда так называемый Волчара, поставленным ударом по корпусу, уложил здорового, как шкаф, толстяка на лопатки. Свора, будто настоящие кровожадные шакалы, кинулись на Пятифана втроём. — Марат, нет, выпусти! — заверещала Славка, рвясь на помощь. Она понимала, что толку от неё в этой драке как от козла молока, но её сердобольная душа не могла просто так свинтить с места чудовищной расправы. — Крути отсюда педали, пока пизды не дали! — по-настоящему злобно гаркнул на неё Бяша. — И попробуй только скажи кому! Он вытолкнул её за угол и, запинаясь, молниеносно поспешил на помощь другу. Хотевшая вернуться Мирослава едва только завидела, что кто-то из бабуриновской шайки несётся по пятам и ему летит наперерез Ертаев, тут же в ледяном ужасе сквозанула к школьным воротам. Девочка, стараясь концентрировать внимание на скрипящем под подошвами ботинок снегу, а не на диких криках за углом школы, бежала так, словно выбралась из настоящего ада и вдобавок за ней гналась стая диких зверей. На её счастье Мерседес уже стоял возле школы, оставалось лишь запрыгнуть в него так, чтобы папа не обнаружил бешеную панику. Получилось это весьма неубедительно, так как копающийся в бумагах Владислав Сергеевич, тотчас озабоченно поинтересовался: — О, с пожара, что ли, несёшься? Чего тебя так долго не было? И почему вся в снегу? — Долгая история и совсем не интересная, — пожала плечами Черешенко-младшая, вроде бы невзначай запихивая пустой портфель между дверью и сиденьем и пытаясь унять крупную дрожь. — Задержали тут, задержали там, а пока бежала до машины, то упала пару раз. — Нечего бегать, я подожду сколько надо. — Мира дёргано покивала. — Кинь-ка в бардачок, — протянул дочери стопку неизвестных документов. Понимая, что стоит ей вытянуть за ними руки, то отец непременно заметит нервный тремор, и расспросов не избежать, девочка предпочла сделать вид, что не услышала. — Дочь, не спи. — Пап, я что-то замёрзла. — Славка утрамбовала ладошки в карманы куртки, уткнула нос в вязаный шарф. — Закинь, пожалуйста, сам и включи печку. — Когда успела замёрзнуть-то? — Владислав Сергеевич с недоверием покосился на чадо, предполагая, что от него что-то старательно скрывают. Тем не менее печка мерно загудела, обдавая Черешенко-младшую горячим воздухом. — Из школы и в машину. — Папа выкрутил руль, направляя авто прочь от ворот. — Не знаю. Может, ещё не выздоровела. — Приедем, температуру смеряешь, — устало вздохнул мужчина, дескать, только что ведь с больничного вышла, сколько можно болеть. Мирослава вжалась в сиденье и, чуть наклонив голову, заглянула в зеркало заднего вида, понадеявшись увидеть Ромку с Маратом, но те на горизонте не виднелись. Воображение рисовало раскиданный кругом снег, окровавленную стену с нарисованным висельником и смятую шапку-морковку. В бабуриновской шайке состояло четверо, включая самого главаря, — если, конечно, он потом не подтянет кого-то ещё, — а Пятифанов с Ертаевым лишь вдвоём. Перед глазами стояла страшная картина, как на Ромку налетели сразу три хулигана. Черешенко и ранее становилась свидетелем драк, только совершенно иных, нежели здесь — за свои интересы выступали двое и решали всё честно, на кулаках, без вмешательства других. Увиденное, как одного раздирают толпой, словно мелкую собачонку, никогда не покинет её голову и засядет в воспоминаниях в качестве самого страшного примера, с которым она будет сравнивать абсолютно всё. Конечно, в прямом смысле Ромку никто не раздирал. Мира всё же успела запечатлеть то, что он мастерски увернулся от рассёкшего воздух кулака и оттолкнул паренька в шапке-ушанке, но неизвестно справился ли он с остальными. Девочка впервые бога молила, чтоб фортуна пребывала на стороне двух товарищей-хулиганов. Её снедало желание поскорее приехать домой, сделать уроки и погрузиться в царство Морфея, дабы телепортироваться в следующий день. Черешенко-младшая легко призналась самой себе, что положа руку на сердце переживает за исход драки, переживает за Марата и Ромку. Она искренне жалела, что Пятифан вмешался и, вероятно, получил от банды Семёна по полной программе, но понимала, что именно это спасло её от тумаков. В душе теплились два перемешавшихся между собой чувства — жалость и благодарность. Мира надеялась, что хоть теперь Ромка перестанет строить из себя важняка и поговорит с ней без напускного высокомерия, ибо мотивация данного поступка оставалась для неё загадкой.***
Ночь девочка провела в беспокойстве. Страх, который давно должен был отступить, сковывал душу и тело, будто ржавой цепью, натирающей тонкую кожу до саднящих рубцов. Казалось бы, всё закончилось, но панический ужас, не давая заснуть, снова и снова накатывал от осознания, что её несколько часов назад могли избить до кровавых соплей. Становилось боязно идти в школу, в неизвестность, где за каждым углом может поджидать Семён с бандой. Вот только Мира поставила цель номер один — убедиться, что двое хулиганов не пострадали. Так и не поспав, Славка напилась утром крепкого чая и, собравшись, погрузилась в брюхо прогретого немца. Всю дорогу до школы она высматривала на обочинах Марата с Ромкой и ловила себя на желании попросить отца остановить авто, если парни таки попадутся. И тогда она, не робея, выйдет прямо им навстречу. К большому сожалению, друзья, как назло, по пути не встретились. Школа приняла не радушно — в холле Мирка едва не разлеглась звездой из-за слякоти, бывшей не так давно снегом, а вахтёрша, заслышав брань об отсутствии добросовестных уборщиц, пригрозила визитом к директору. Столкнувшись в коридоре с Полиной, Черешенко-младшая спохватилась, что начисто позабыла о запланированной прогулке. Видя рассеянное состояние подруги, одноклассница положила руку на плечо и взволнованно поинтересовалась, всё ли в порядке. Мирослава потупила взгляд — Поле лучше не знать о вчерашнем инциденте. Врать не хотелось, однако слова о неожиданно накатившей вечером усталости и сна, свалившего с ног, непроизвольно сорвались с языка. Благо одноклассница сообщила, что у самой вчера образовалось дел невпроворот и она совсем не держит обиды. — Мы можем погулять и сегодня, — расплылась в добродушной улыбке Морозова. Смотря подруге в глаза, Мира неподдельно удивлялась широте Полининой души, но обещать прежде времени не стала, условившись на том, что они сначала созвонятся. Перемена закончилась, подруги влились в класс вместе с потоком ребят. Черешенко-младшая, перебирая взглядом одноклассников, не понимала одно — где можно ошиваться столько времени. Да ещё и скрытно, ведь ни по пути, ни в гардеробе — ни единого намёка на товарищей-добродетелей. Подобрались последние опоздавшие, коридор полностью опустел, а друзья всё не объявлялись. Они точно обитались где-то в здании, потому что на момент прибытия Мирославы в школу их пуховики и мешки с уличной обувью уже болтались в раздевалке. Радовало лишь исключение одного повода для беспокойства: пришли — значит, живы и здоровы. Шуршали сумками соседи, падали на пол карандаши, слышались перешёптывания. Ни учителя, ни троицы. Приступ злобы, вызванный замешательством, обжёг горло. И как прикажете понимать? Когда они так нужны — днём с огнём не сыщешь, а когда отбиваешься от хулиганов поганой метлой, то они непременно будут выползать из каждой щели и не давать прохода. На доске красивым учительским почерком выведена дата «двадцать третье декабря», на стенах пестрили рисунки с новогодней тематикой, мишура и мерцающая четырьмя цветами гирлянда, которую умудрились протянуть вокруг доски и вывести на гардину. Забавно, ведь когда начнёшь списывать с доски, гирлянда будет только отвлекать. Полина с первой парты второго ряда обернулась, тоже заметив отсутствие классных задирал. В её взгляде читался немой вопрос, на что Мира пожала угловатыми плечами. Наконец за дверью кабинета послышался стук каблуков, причём шли явно две женщины. В класс шагнула учительница по биологии и Лилия Павловна, а следом… Мира ощутила громкий стук сердца, точно поднявшегося под самый подбородок. Оно будто пыталось раздробить рёбра и, оторвавшись, выскочить за пределы груди. На секунду девочка оказалась в еле уловимом трансе, смотря лишь на одного человека. На зияющие синяки и разбитую до бордовой корки губу. На содранные костяшки и взъерошенные волосы, словно их выдернули из драки буквально пару мгновений назад. Неужели парней вчера поймали?! Тряхнула головой, опомнилась. К партам продвигались Семён, Марат и Ромка. Исподтишка наблюдая за Пятифаном и ожидая, что тот сядет рядом, Мирослава продумывала то, как бы поосторожнее задать парню интересующие её вопросы, как вдруг он, не удостоив даже сухим взглядом, прошёл мимо, опустившись за парту с Бяшей. Славка, зависнув, как перегруженный программами компьютер, впала в состояние полнейшего опупеоза. Рядом грузно бахнулся Бабурин со здоровенной шишкой на виске, затрагивающую кровоподтёком заплывший левый глаз. Черешенко поёжилась сначала от страха, а затем от осознания того, что ударь Ромка чуть сильнее — толстяк просто-напросто покинул бы этот мир. Семён самодовольно ухмылялся, отчего исход поединка оставался неясным: то ли бабуриновская свора получила по заслугам, то ли Ромка с Маратом, хмурившие брови, потерпели поражение. Классная руководительница, в возмущении поджавшая губы, даже не заметила, что Рома отсел на другую парту, тем самым игнорируя возложенную на него обязанность делиться учебниками. Встав перед классом, она одним лишь взглядом указала всем сидеть, не шевелясь. — Здравствуйте, ребята, — отчеканила Лилия Павловна, словно её голос был топором, рубившим дрова. — У меня для вас несколько важных объявлений. Первое, и в наибольшей степени важное, касающееся драк на школьной территории. Предупреждаю, если кто-то ещё вдруг окажется замеченным за таким ужасным занятием — вопрос с нарушителем будет решаться кардинально, вплоть до аннулирования оценок и отчисления из школы! — За партами поднялось нервное шевеление и перешёптывание, одна только Катька Смирнова, по-настоящему хитро ухмыляясь, восседала на первой парте первого ряда, наблюдая за реакцией остальных. А Мира от шока побледнела как самая ядовитая поганка. — Во-вторых, те, кто в понедельник вышел с больничного, сегодня после уроков подойти в триста тридцать второй кабинет, взять домашние задания. Да, Маша? — А если ещё вчера всё взяла? — пропищала девочка откуда-то с четвёртого ряда. — Умница, можешь не подходить, — кивнула педагог. — Третье объявление касается школьного новогоднего бала. Начало вечера пройдёт в школе, где будут младшие и средние классы, а после окончания празднования старшие классы имеют возможность посетить дискотеку в Доме культуры. — Будь Лилия Павловна чуть внимательнее, то увидела бы среди учеников вытянутое от изумления лицо Мирославы Черешенко. Девочка совсем не ожидала, что деревня, в которой жителей можно посчитать по пальцам, может похвастаться собственным Домом культуры. — Хотя после ваших выходок, — она задержалась строгим взглядом на троице, — я бы вообще отстранила вас от праздника. Нина Викторовна, — повернулась к преподавателю биологии, — можно вас на минуту? Женщины покинули кабинет. С первой парты четвёртого ряда прозвучало глумливое: «Опять эти что-то натворили! Не хватало нам испорченного Нового года!» Славка подняла взгляд на Рому — он сидел сгорбленно, сцепив руки в замок и отвернув голову куда-то в сторону соседнего ряда, словно не желая видеть теперь уже бывшую соседку по парте. Точно почувствовав, что его буравят взглядом, Пятифан подобрал локоть ближе к телу. Мира потёрла нос, который начало неприятно щипать, и прикрыла заблестевшие глаза. — Держи, на, — послышалось спереди. Перед ней легли смятые учебники, пенал и бугристые тетрадки со взбухшими листами и размазанными чернилами. Апатичное состояние так резко накатившее, будто громадной волной, позволило лишь молча кивнуть в знак благодарности. Бяша, хотевший ещё что-то сказать, ненадолго задержался взглядом карих глаз на девочке и, вероятно передумав, уткнулся носом в свою тетрадку. А Черешенко-младшая точно провалилась в глубокий чёрный омут. Краски окружающего мира выцветали как увядающие на морозе цветы. Стали блеклыми рисунки на стенах, потеряла яркость и мерцающая вокруг доски гирлянда. Обхватив себя руками, Мирослава откинулась на спинку стула и вперилась глазами в костистые коленки. Мысленно она кричала себе, чтобы не смела плакать и расстраиваться из-за разгильдяя, который сам не знает, чего хочет, и творит не бог весть что, но эмоциональные качели, раскачиваемые Пятифаном, набирали обороты. Не так давно она не предполагала, какая Мира вырастет на месте вырванной из нутра уверенной девчонки, которая знала, что её всегда защитит папа, и добивалась того, чего желала. Сейчас же Славке становилось ясно как божий день, что её новая личность растёт уже заведомо разбитой, зажатой и безвольной. Не способной постоять за себя и боящейся открыть лишний раз рот. Смысл в стремлении быть независимой терялся. Как ни крути, каждый этап её жизни от чего-то зависит — от обстоятельств, от определённых людей. Может, она была не права, устроившись на месте Семёна и решив дать отпор? Может, гораздо проще было встать и пересесть за другую парту? Тяжело вздохнула. Мира совсем не обратила внимания на вернувшуюся в класс учительницу, не обратила внимания на то, что начался урок. Сорок минут стёрлись так же незаметно, как и её давешняя бравада. Сколько бы раз она не пыталась противостоять, сколько бы не билась — все попытки оказывались позорно проваленными. Ей продолжали бесцеремонно сдёргивать шапку на глаза, отбирать рюкзак и без спроса прикасаться к рукам, талии, где кожа пылающе саднила и до сей поры. Наотрез отказавшись выходить к доске, Черешенко схватила первую двойку в новой школе. В приоткрытую дверь кабинета ворвался звонок на перемену. От тревожного гула в ушах, давившего на барабанные перепонки, трель звонка усилилась, и Мирка, взявшись за голову, едва ли в панике не закричала, что её контузило. Одноклассники следом за педагогом высыпали в коридор, Бяша с Ромой и Семён тоже оперативно удалились. На переднюю парту подсела Полина. — Мира, — она накрыла ледяную руку, — что с тобой? — В её голове слышалась нескрываемая тревога и волнение. Черешенко прикрыла мокрые глаза ладонью, грустно подумав о том, что Морозова, пожалуй, единственная, кому есть до неё дело. — Пожалуйста, расскажи, что случилось. — Полин, — шмыгнула носом, — не переживай. Проблемы дома. — Серьёзные? Я могу чем-то помочь? — Ответом послужило молчание и неопределённый кивок. — Ты знала о драке за школой? — Девочка слегка наклонила голову, встретившись взглядами с подругой. — Вчера я занималась скрипкой и слышала, как Лилия Павловна в учительской голосила, что дворник вышел подметать и увидел драку. Он сказала, что там заметили девушку, похожую на тебя. — Их поймали вчера? — Не знаю, — пожала плечиками, — слышала только обрывки. Ты правда там была? Мирослава отрицательно помотала головой и мысленно нарекла себя бессовестной лгуньей. Стыдно, безумно стыдно перед самой собой, перед Полей, но она не готова обсуждать эту тему, по крайней мере, сейчас. Ей бы немного времени, немного спокойствия, чтобы никто не караулил после школы и не пытался избить в качестве мести Пятифанову. Разум взрывался, не в состоянии уместить все кусочки разорванного в клочья пазла. «Пусть с защитника твоего спрашивает». Стоило ожидать, что драка, в которой, как все легко поняли, участвовали Ромка, Марат и Семён, стала самой обсуждаемой темой на перемене. С коридора доносилось: «Интересно, из-за чего можно так сцепиться? Они же корефаны лучшие!»; «Видел, какие фонари понаставили?!»; «Зуб даю, что потасовка выдалась ой-йо-йо!» Если до ребят дойдёт информация, что её видели на месте побоища, то страшно представить, какое количество слухов выползет наружу, как из надрезанного гнойного нарыва. А информация наверняка дойдёт, и даже гадать не надо, кто сыграет роль зачинщика сплетен. Это похоже на то, как в чистое маленькое озеро запускают огромную зубастую щуку. Урок литературы, где учебником пришлось делиться Ертаеву, прошёл так же непродуктивно и бессмысленно, как и урок биологии. Оказалось, ребята разучивали какие-то стихи и теперь по очереди рассказывали их у доски. Сославшись на то, что она неделю просидела на больничном и не знала о домашнем задании, Черешенко скучающе подпёрла кулаком подбородок. Пятифан тоже отмахнулся от назойливой Раисы Степановны, получив в журнал жирную двойку, а вот Бяша к доске вышел и рассказал стих «Парус», легко, с выражением. Даже шепелявость из-за двух отсутствующих передних зубов не портила впечатление. Мирослава нашла между ней и парусом схожесть — она не знала, что кинула в краю родном и что ищет в стране далёкой. Однако, если задуматься, то, что она кинула, девочка как раз-таки точно знает, — друзей, увлечения, дом. Там её место. А здесь, в стране далёкой, Черешенко-младшая своего места найти не могла и если до этого её казалось, что положение подлежит исправлению, то сейчас безысходность поглотила, как вязкая трясина.***
В деревенской школе, как и в городской, в каждом крыле имелись закутки, где можно было посидеть, написать домашние, попить из миниатюрного фонтанчика. И всё же сельская школа отличалась небывалым удобством, ибо вместо стульев здесь стояло несколько кресел, мягкие диванчики и удобные столы. С окон свисали длинные шторы, которые — что весьма необычно! — не пропускали свет, делая местечко слегка затемнённым. Учеников здесь обитало мизерное количество, они распределились по углам и общались каждый о своём. Мира тоже оказалась в числе тех, кто на большой перемене не пошёл на обед и решил отсидеться здесь, в уютном уголке. Есть не хотелось, поэтому пусть её порцией поживится кто-нибудь другой. Компания, проходящая по коридору вдалеке, во главе с Катькой Смирновой, вероятно записавшей Ромку в число своей собственности, кольнула её недовольными взглядами. Они знают. Знают о том, что она присутствовала на драке за школой. Понять это оказалось слишком просто, ведь недаром Катя дочка классной руководительницы — она всегда первой будет в курсе всего и вся. Славка с прискорбием отдавала себе отчёт в том, что от Пятифана ей не отделаться и впереди их ждут свежие, как горячие пирожки, сплетни, на которые он неизвестно как отреагирует. Перебирая пальцами деревянную головоломку, взятую из коробки на столе с огромным числом подобных, Черешенко размышляла о единственной теме, которая смогла её хоть как-то отвлечь, — новогодний вечер. Галина Александровна сказала, что открывать так называемый бал должны первые классы и десятые-одиннадцатые. Сама мысль о танцах будоражила в сознании давно зажившую рану, по новой расковыривая её с каждой минутой. Прокрались коварные планы о том, чтобы заболеть, и тогда точно вальсировать не придётся. Однако вальсировать с Бяшей, честно признаться, для неё было сплошное удовольствие — и она хотела бы оказаться на новогоднем балу только ради того, чтобы красиво станцевать на фоне остальных. — Ну как, тебе лучше? — на соседнее кресло примостилась воздушная Полина. — Будешь? — Мире протянули шоколадный батончик. — Зря, шоколад вырабатывает эндорфины, которые делают нас чуточку счастливее, — покачала головой подруга, когда от предложенной сладости отказались. — Ты точно должна выйти погулять сегодня. — Не знаю, Полин, — вздохнула. — Никуда не хочу. — Нужно, Мира, — Морозова посмотрела на девочку настойчивым взглядом, — иначе совсем потухнешь. — И пусть, — бесцветно отвечала Черешенко-младшая. — Ты из-за Ромы так расстроилась? — одноклассница по обыкновению положила ладонь в район запястья. Когда она так делала, Мира будто бы ощущала родное тепло, передающееся невербально. В ответ у Полины поинтересовались, с чего она взяла такую глупость. — Он отсел, — по-простому объяснила свои догадки Поля, и Славка не могла не согласиться. — Всю неделю, пока тебя не было, он сидел на том месте и сидел с тобой вчера. А тут эта драка… Я же понимаю, что ты была там. Да и по лицу Катьки Смирновой всё предельно ясно. — Послушай, — Черешенко-младшая вдруг со всей серьёзностью обратилась к подруге, — ты никому не скажешь? — Незачем, — заверили её. — Полин, он за меня вчера защитился, — после долгих колебаний шепнула Мирослава однокласснице на ухо. — Этот Семён, будто взъелся на меня, хотя я всего лишь ответила взаимностью на его оскорбления. И он хотел, — сглотнула слюну, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Ладошка Морозовой мягко и сочувственно очертила её плечо, — побить меня, что ли. И если бы не Рома с Маратом… Стоило вспомнить последнего, он тут же нарисовался в поле её зрения. Мира прервала рассказ, так как на это она очень-преочень надеялась — Бяша вышагивал по коридору в одиночестве. Молниеносно сорвавшись с места, наспех извинившись перед Полиной и пообещав остальное дорассказать на прогулке, Черешенко направилась к Ертаеву. Чуть выглянув из-за угла, она позвала парня: — Марат! — Бурят тотчас обернулся и Мирослава поманила его рукой. — Чего тебе, черешня? Шпионишь тут за кем, на? — беззлобно, но без былого шутовства поинтересовался Бяша, облокотившись на крашеную стену. — Что хочешь? — Марат, что случилось вчера? Вас поймали? — с ненаигранными беспокойством спросила Славка, вынашивая этот вопрос с самого утра. — Есть немного, — обтекаемо ответил одноклассник. На просьбу рассказать подробнее Ертаев немного помялся, всячески показывая, что это не лучшее время и место для подобных разговоров, но Мира не отступала. — А что тут говорить? — вздохнул, будто у него что-то не получалось. — Дворник с завхозом разогнали, а сегодня к училке за шкирку, на. — И что она сказала? Вас ведь не отчислят? — Мирослава так искренне спрашивала об этом, что сама себе не верила. В душе боролось двоякое чувство: с одной стороны, плевать на них всех, пусть отчисляют и гонят мокрыми тряпками отсюда, но с другой — она отчего-то не хотела подобного разворота событий по отношению к Ертаеву и Пятифану, заступившимся за неё. Парень отрицательно качнул головой. — А с Ром… — осеклась, — с Ромой что? — Жив, цел, раз в школу пришёл, — пожал плечами, обтянутыми вязаным тёмно-синим свитером. — А всё-таки? — продолжала додавливать Черешенко-младшая, чувствуя, что рассказывать правду её собеседник не горит желанием. Надоело, что ни он, ни Пятифан не умели разговаривать, как все нормальные люди. Обязательно надо строить из себя неприступное божество и Гоголем выхаживать по школьным коридорам. Вот только если Ромка уж слишком крепкий орешек, то в Бяше чувствовалась маленькая слабина, которая приоткрывается лишь тогда, когда его эпохального дружка нет рядом. — Ну дробилово вчера нормальное было. Думаю, ты и сама всё видишь, — он указал на алеющий синяк на правой скуле. — Там всем неслабо прилетело, поэтому кто вывез, а кто просрал — непонятно. — Зачем вы вмешались? Неужели, чтобы помочь мне? Откуда-то из-за Мириной спины зазвучал тяжёлый, прокуренный голос с хрипотцой: — Не бери на себя много, новенькая, я сделал это не из-за тебя. Бяша, словно ожидая такой исход, лишь сухо цокнул уголком губы, дескать, довыпендривалась, а я ведь не зря разговаривать не хотел. Понимая, что Пятифанов, скорее всего, слышал весь разговор от и до и что именно поэтому Ертаев отвечал загадками, перепугавшаяся Мирослава, вобрав в лёгкие воздуха, напрямую спросила: — А из-за кого? — Повторяю для тупых, что не из-за тебя — этого тебе должно быть достаточно. — Серые глаза смотрели на девочку волком. Под их прицелом становилось неуютно и даже страшно. Руки, как заведённые с ключа, начинали трястись, на пресловутой «р» Мира скартавила: — Ладно, прости, что я забываю о твоём неумении разговаривать по-человечески. — Её действительно с каждым разом всё больше и больше обижала Ромкина манера общаться, отчего она в сердцах выпалила: — Именно поэтому всегда подхожу к Марату, а не к тебе. — Славка собиралась вернуться к Полине, которая могла дать какую-никакую, но защиту, ибо одной куда страшнее. И это с учётом того, что теперь она разговаривала лично с Ромкой, без скалящегося из-за плеча Бабурина — легче не стало. Костлявое запястье перехватила ладонь с сухими мозолями. — Решила со мной в игры поиграть? — его лицо вновь оказалось от неё в паре сантиметров. Обнажился крепкий, острый клык, но не в ядовитой полуухмылке, а в гримасе ярости. Бяша захлопал товарища ладонью по плечу, и тут же подоспела Морозова: — Рома, — с несвойственной для неё твёрдостью процедила девочка, смотря хулигану прямо в глаза слегка прищуренным взглядом, — отпусти её. Того, будто холодной водой облили. Ладонь, сильно сжимающая запястье, казалось бы, должна была злобно откинуть руку Мирославы в сторону, но она лишь мягко ослабила хватку, задержав тонкую кисть в переплетениях пальцев. На появление Полины что Марат, что сам Пятифан отреагировали не столь радушно, как могли бы, — друзья на изумление Славки промолчали, хмуря густые брови. Морозова не отставала, потихоньку вытягивая руку Черешенко из ладони Ромки. Зрительное противостояние троицы прервал звонок. Массивные пальцы разжались, Полина отвоевала Мирославу. Друзья-хулиганы с толпой ребят влились в кабинет, а мимо деловито, как громадный крейсер, проплыл Бабурин. Бяша сказал, что победителя вчера не выявили, ибо потасовку разогнали с территории школы, но тогда с какой радости толстяк так горделиво скалит жёлтые зубы, смотря на всех свысока? Возможно, его тешит сам факт того, что он откололся от числа шестёрок и смог бросить вызов самому Ромке Пятифану, которого боялись даже одиннадцатиклассники. Только вот для того, чтобы заработать авторитет, одной лишь попытки мало. — Всё хорошо? — осведомилась Морозова, когда на горизонте не виднелось ни единого одноклассника. — Да, Полин, спасибо, — искренне поблагодарила подругу Черешенко-младшая.***
— Чё ты, братан, нормально? — Бяша толкнул локтем Пятифана, погрузившегося во фрустрацию. — Всё путём, — ответили ему.***
Дежурство по классу после уроков. Есть ли занятие более скучное, особенно для семнадцатилетнего парня, которого в гараже ждёт гора работы? Вот и Ромка Пятифан считал, что лучше бы его вышвырнули из школы — он бы не пропал, — чем заставили драить парты и полки, как престарелую уборщицу, с довольной физиономией всучившую ему ведро и тряпки. Ещё и кабинет дали самый пыльный — биологию на третьем этаже. Шкафы здесь забиты различными статуэтками, моделями и другой занятной белибердой, которую Ромка скучающе перебирал. Взяв в руку чучело мохноногого сыча, он поставил его на стол и, легонько постучав, передразнил: — У, у, у, я сова, дайте мне зерна… Дрянь какая-то, — отставил назад. Смотря на ведро с водой и висящую на его краю потасканную тряпку, Пятифан видел в отражении себя. С рассечённой бровью, разбитой губой и синяком на нижней челюсти, куда вчера здорово прилетело. Раньше следам от драк он не придавал огромного значения, потому что в большинстве столкновений Ромка выигрывал, и оставшиеся ссадины служили своего рода достоянием, дескать, посмотрите, побоище развернулось зверское, но я одержал победу. А сейчас фонари не красили его. Хотелось взять ту самую тряпку и смыть их с лица, как тонкий слой пыли, вместе с напоминанием о вчерашнем дне. Толкнув языком зуб в том районе челюсти, где красовался здоровенный синяк, Ромка обнаружил режущую боль. Благо, что не выбили. Мягкое кресло, притаившееся в конце класса, так и манило в свои объятия, и хулиган решил не противиться. Бухнувшись между двумя подушками, он сложил ногу на ногу и, откинув голову, упёрся взглядом серых глаз в белеющий потолок. Свет длинных люминесцентных ламп выжигал зрачок, одна из них раздражающе моргала. Ромка прекрасно понимал, что чем раньше он начнёт, тем быстрее освободится, потому что уж лучше выдраить класс, чем пригласить отца в школу. Но и на должность Золушки он не нанимался. Мозг рисовал взгляд новенькой. Как бы не силился, Пятифанов не мог вспомнить, чтобы кто-то из девочек так на него смотрел. Обеспокоенные голубые глаза, обрамлённые короткими, но густыми ресницами, встретили его так, словно пожилая мать дождалась из Афгана своего единственного сына. Только она ему никто, даже не подруга, и Ромка искренне не понимал и не принимал тот факт, что девчонка так за него переживала. Нашла за кого, в конце концов. Если понадобится, он согнёт в бараний рог любого, кто осмелится только раскрыть пасть. При том, вопреки всему, минуя отторжение и гордость, он ощущал внутри некое тепло. Его совсем мало — буквально несчастный клочок! — и всё же оно согревало. Это можно сравнить с накрытой густыми облаками вечной мерзлотой, в которую вдруг пробился маленький лучик солнца и согрел очень крошечный участок земли. На том участке изневесть проклюнулась пожухлая трава, бывшая промёрзлой почва напиталась талой водой, корни оживились. Картина, радующая глаз. Но только не Ромкин. Он знает эти чувства — потому и отсел от девчонки. И желание он испытывал лишь одно — словить этот кусочек тепла и сдавить ногтями, как назойливую блоху, кусающую кошку в месте, куда та не может дотянуться. Ромка презирал тех, кто готов был бросить к ногам объекта обожания весь мир. Потому что он однажды бросил. И его мир растоптали. С тех пор ему чуждо показывать своё нутро. Жизнь стала статична, боль от разорванного в клочья сердца утихла, а Ромка занимался делом, способным отвлечь от любых стенаний, — чинил с Бяшей, дежурившим через кабинет, мотоциклы, продавал запчасти. Всё шло своим чередом, пока не объявилась эта девчонка. Новенькие к ним приходили редко — за все десять классов вырисовывались всего трое, не считая этой. Кто вообще переводится в середине десятого класса да ещё и из города со всеми удобствами? Люди бегут из деревень за лучшей жизнью, а эта семейка наоборот, ныряет в омут с головой. Хрен бы с ней, с новенькой — перевелась и ладно, — но она внесла в его жизнь дисбаланс, расшатала и без того хлипкую лодку, в которой он плыл. Сначала у Бяши что-то спросит, потом таскает с собой треклятый учебник по литературе и требует разговаривать с ней по-человечески, а теперь и вовсе открыто интересуется его самочувствием. И вновь у Марата. Гадая о её мотивах, Пятифан и сам не заметил, как стал хуже спать, меньше есть и распаляться из-за каждой незначительной мелочи. Такой ритм жизни ему непривычен. Он злился на девчонку, что та смогла выбить его из колеи, отчего и хотел морально уничтожить, дабы исчезла причина его нестабильного состояния. Дверь кабинета скрипнула. Подумав, что классная руководительница решила проверить ход работы, Рома даже не дёрнулся с места, решив, что отмажется усталостью. Пусть парты и полки не блестели, как наказала Лилия Павловна, и вода в ведре оставалась кристально чистой. А оказалась это вовсе не Смирнова-старшая — порог перешагнула худощавая, низкорослая девчонка с голубыми, опущенными в пол глазами. Подавленная и грустная, незваная гостья выглядела, как плохо взбитое пюре, изрядно подпортившееся в холодильнике. Она понуро опустилась за последнюю парту и, положив рюкзак перед собой, уткнулась в него лицом с россыпью родинок. Тёмные волосы щупальцами повисли со стола. Смотря на сгорбленную спину и угловатые лопатки, Ромка первые секунды испытывал замешательство. Стоило подумать о новенькой — девчонка тут же объявилась в кабинете, совершенно наплевав, что вероятность их встречи равнялась одному к миллиону. Похоже, она его даже не заметила. Бесшумно поднявшись с кресла, Пятифанов протянул руку к двери класса и плотно закрыл её, сопроводив это всё негромким, но разорвавшим тишину хлопком. Новенькая дёрнулась. — Ты? — Брови сдвинулись к переносице. — А ты-то что здесь делаешь? — Вероятно, она пребывала в таком же недоумении, что и он сам. — Я-то дежурю, а ты здесь чё забыла? — в ответ ощетинился, словно волчонок, Ромка. — Уж точно не желание встретиться с тобой, — Черешенко надула губы, глаза блеснули, но непонятно от злости или от слёз. — Да? Тогда чё пришла-то? — Я же не виновата, что тебя поставили дежурить здесь. Знала бы — отправилась бы домой, — помолчав, едко добавила: — Потому что стараюсь держаться подальше от лицемеров. — Их обмен колкостями начинал наращивать обороты и быстро превратился в настоящую ругань, которая уж точно донеслась до соседних кабинетов. Ромка, метая колючими глазами молнии, обнажил щербатый клык: — Нихуя, какой я быстрый. Это когда это ты меня успела в лицемеры записать? — С того самого момента, когда меня сначала защищают, а затем отсаживаются и отплёвываются, как от бочки с дерьмом. Ты же именно этим сегодня занимался, верно? Лицемерил, — новенькая поднялась из-за парты, опёрлась на столешницу рукой, будто готовясь запустить ею в Пятифанова. Ромка, снедаемый отвержением любых нежных чувств, не мог остановить поток яда, льющийся на беззащитную перед ним девчонку. Он злобно отчеканил: — А, может, мне надо было мимо пройти, чтобы ты осталась довольна? — Так и прошёл бы, — голубые глаза презрительно сощурились, превратившись в две маленькие щёлочки. — А то сначала корчишь из себя Робин Гуда, бежишь на помощь, а на следующий день и думать об этом забыл. Сделал — и так сойдёт! Для чего тогда весь этот цирк, объясни мне, Рома? Хулиган почувствовал бегущих по спине мурашек. Словно чья-то ледяная рука, надавив на копчик, провела ладонью до самой макушки, взъерошив тёмно-каштановые волосы. — Лучше скажи спасибо, что не получила лещей, а не в своё дело лезть не надо, — он буквально процедил эти слова, стиснув зубы, как при сильной боли. — Называешь меня лицемером, а сама только и делаешь, что бегаешь к Бяше, что-то вынюхиваешь и выискиваешь вместо того, чтоб напрямки спросить у меня! — Нет уж, спасибо, одного раза хватило! Внезапно девочка грубо загребла с парты рюкзак и стремительно, как локомотив, направилась на выход из кабинета. Ромка преградил путь, отрезая новенькой возможность выскочить в коридор. Честно признаться, он и сам не до конца понимал, зачем каждый раз пытался её остановить, поэтому прикрывал данный поступок тем, что ему не нравилось, что девчонка всегда норовила свинтить, обрубая разговор, будто топором. Да с чего она решила, что можно вот так просто отмахнуться от него? В душе боролись две стороны, одну из которых Ромка, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, с трудом игнорировал. Либо отпустить и пусть себе несётся хоть на другой конец деревни, либо, плюнув на всё, схватить руками за плечи и выпалить прямо в лицо всё то, что он держал внутри. Перед таким трудным выбором хулигана жизнь ещё не ставила. Хоть в гроб ложись. Сама же Славка, не дожидаясь, пока слёзы расчертят щёки солёными дорожками, всего-навсего хотела уйти от конфликта. Она устала собачиться, устала разгадывать Ромкино поведение, устала терпеть то, как её душу и сердце режут на куски. Проще плюнуть на него и игнорировать, словно у неё запущенная стадия амнезии. Не беспокоясь о личных границах, Черешенко врезалась в крепкую грудь Пятифана и попыталась оттолкать его ближе к двери, дабы увеличить шансы на побег. Сначала она упиралась ладошками, стараясь двигать Ромку, как неподвижную стадию, но постепенно толчки участились — и вот Мира едва ли не колотит его кулаками, в которых совершенно не было сил. Она вот-вот расплачется, а он не должен видеть её слезы! Вдруг ей стало невыносимо тесно и морно, как под одеялом, когда забираешься туда с головой и сидишь долгое время. Руки, прижатые к грудной клетке, ни согнуть и ни выпрямить. Мирославу словно связали туго стягивающими путами, перекрыв доступ к кислороду. Её словно… обнимали. Массивная ладонь охватывала костлявое плечо, сминая бесформенный свитер, вторая же рука с силой сдавливала талию. А духоту создавало жаркое дыхание над ухом. Ромка прижимал к себе так, будто под ногами девочки зияла бездонная пропасть. Одно неловкое движение — и лёгкость свободного падения с большой радостью подхватит худощавое тельце, раздувая тёмные волосы и взбивая юбку. Расстёгнутая олимпийка накрывала, как крыльями, а через толстовку чувствовалось стучащее сердце хулигана. От Ромки пахло жжёным табаком, терпким одеколоном и чем-то родным, давно забытым где-то в детстве. Так пахнет в деревенском доме, где посередине стоит огромная печь, на которую кладут спать маленьких детей и пекут в ней пироги. В доме, где стоит старая, скрипучая, железная кровать с прогибающимся матрасом и сложенной пирамидкой подушкой. Где тумбочка накрыта белой вязаной скатертью, а на деревянном подоконнике с облупившейся краской стоят в стеклянной банке цветы. Мира, никогда не жившая в деревне, однако приезжавшая в глубоком детстве к бабушке, вспомнила всё это, будто время отмоталось назад — настолько явственной представлялась в голове картинка. Черешенко-младшая застыла, боясь вдохнуть. Голубые глаза широко распахнулись и упёрлись в ту самую мерцающую люминесцентную лампу, на дне зрачка словно бы бушевал шторм. Так противоестественно стоять в обнимку с тем, кто истощил моральное здоровье до тонкой ниточки, которую осталось лишь коснуться, чтобы оборвать. Смущение захлестнуло громадным цунами, щёки заалели, дыхание спёрло. Она, пытаясь унять мелкую дрожь, вывернулась из объятий, чему Ромка вовсе не препятствовал. Судя по всему, собственные действия оказались для него сюрпризом. Их взгляды ещё несколько секунд жадно впивались друг в друга. Казалось, что оба, очнувшись, вновь шагнут навстречу и ощущение сдавливающих пут вернётся. Вернётся жаркое дыхание над ухом, вернётся стук сердца. Но Мира, не в силах побороть стеснение, вжала голову в плечи и пулей выскочила в коридор. Вот только стеснения этого Ромка не понял. Сжатые в кулаках руки затряслись, а зубы стиснулись до противного скрежета.***
Забившись под лестницу, где произошло знакомство с Полиной, Черешенко-младшая, плотно прижимая ко рту ладонь, заливалась слезами. Девочка уродилась слишком миниатюрной и не могла вмещать в себя целый букет эмоций, разросшийся до колоссальных размеров. Обида, ревность, боль, бессчётное количество плевков в душу и новое, совсем неизведанное, как книга за семью печатями, чувство. Она всячески препятствовала его росту, стараясь искоренить ещё на начальной стадии, но душевный порыв наперекор всему заполнял её. Постепенно, по капельке, медленно, но верно. Казалось бы, уже все слёзы девочка выплакала, ведь за последнее время она рыдала столько раз, сколько не рыдала за шестнадцать лет. Раньше её было сложно вывести из душевного равновесия, ибо Мирослава всегда держалась уверенно и сама кого хочешь могла довести до белого каления. Впрочем, Ромке удалось ухватиться за нужные точки и вывернуть её наизнанку, как тряпичную куклу. Избитая психика уже не могла выдавать другой реакции, окромя истерического плача. Эмоциональные качели превратились в безумный аттракцион с мёртвой петлёй, где Славка кружилась снова и снова. Сначала довести до морального истощения, а теперь обнимать? — Не получилось поговорить, на? — Черешенко подняла зарёванные глаза. Привалившись на перила рядом с ней стоял Бяша, появление которого она даже не отследила. Шмыгнув носом, Мира хрипло выдохнула: — Пошёл он к чёрту! Я пыталась по-хорошему, а он… Я уже совсем ничего не понимаю, — она беспомощно, будто пытаясь спрятаться от сложившейся ситуации, закрыла лицо руками и сдавленно всхлипнула. — Ты на его выпендрёж не обращай внимания, он у нас кадр сложный. На, вытри слякоть, — Марат протянул однокласснице небольшую пачку бумажных салфеток, смявшихся в кармане, — и забей. Исправится — вот увидишь, на. — Спасибо, — Мирослава без единого намёка на брезгливость развернула платочки и прижала к глазам. Деревянная скамейка слегка прогнулась под тяжестью примостившегося рядом Ертаева. Зашуршала картонная пачка. — Ты здесь курить собрался? — удивилась Черешенко-младшая, украдкой наблюдая за парнем. Ей сообщили, что здесь часто курят. — А не боишься, что заметят? — Я пару тяпок, — отмахнулся Марат. — Да и в школе-то уже никого, выветрится. — А зачем ты вообще куришь? — Расслабляюсь, на. — Этот вопрос бурят слышал уже как минимум сто тысяч раз и порядком устал давать на него пояснения. Да и какая кому разница. Один хрен, все в конце окажутся на том свете и незачем ограничивать себя в чём-либо. Однако следующий вопрос, который задала новенькая, он ещё не получал ни от одной знакомой девчонки: — А можно мне тоже? — А не слишком зелёная, чтоб дымить? — Бяша затянулся и скептически усмехнулся, обнажив две пустующие лунки передних резцов. — Курила когда-нибудь? — Он достал тёмно-синюю пачку. На крышке Славка различила надпись «Космос». В ответ нерешительно покивали. — Да кому ты рассказываешь, на, — хмыкнул и выдохнул едкий дым. — На, вот, — ей протянули табачную палочку, — захочешь — попробуешь. А счас иди лучше домой. — Марат поднялся со скамьи, потушил почти целую сигарету о тыльную сторону лестницы. — А домашки? — Завтра возьмёшь, — и одноклассник скрылся из виду. Только его ноги затопали над головой Мирославы. Промокнув последние капли слёз, собравшиеся в уголках глаз, Черешенко-младшая и не заметила, как приступ истерии отчасти успокоился, словно затихшая буря. Тонкие пальцы сжимали сигарету. Каким образом такая вонючая и едкая штука могла доставить расслабление? Наверное, стоит отложить её до лучших времён и достать лишь в том случае, когда будет казаться, что всё летит к чертям. Упрятав табачную палочку в несколько слоёв тетрадных листов — тех самых, что промокли во время вчерашней драки, — Мирослава аккуратно упаковала свёрток в портфель и обессиленно направилась в гардероб. Продвигаясь по пустому коридору и слушая эхо своих шагов, Славка всё ещё изредка подрагивала. Ромка её обнял! Не просто прикоснулся без спроса или саркастично стащил шапку на глаза, а обнял! Такое Мира считала чистым и нежным проявлением чувств, потому что, заключая тебя в объятия, человек показывает, что его доверие на максимальном уровне, ведь он полностью открывает свою грудь. Куда какой-нибудь подлец без зазрения совести может вонзить острый нож. Но с чего бы взяться чистым и нежным чувствам у Пятифанова? Ей мало верилось, что хулиган, столько времени терроризировавший её на пару со своими дружками, способен любить или хотя бы проявлять симпатию. Но, стоит признаться, Мира в последнее время очень много думала о нём. Во время больничного, в ночь с воскресенья на понедельник, вчера. И мысли, обычно злые и переполненные отвращением, приобретали совершенно иной окрас. Словно неподатливый и безобразный камень постепенно сглаживали, шлифовали. Ненависть обтачивалась ревностью, злоба — волнением. Миру пугала перспектива в один прекрасный момент осознать, что в душе проснулось некое влечение, поэтому всё положительное, связанное с Ромкой, будь то благодарность за защиту или любование красотой рук, она старательно убирала в самые потаённые уголки. Черешенко понимала, что и даром ему не сдалась. Пятифану подавай таких, как Катька, — и то, ещё запросит. — О, Мира, — выдернул из раздумий нежный голос. Произошло это слишком внезапно, отчего девочка чуть не подпрыгнула до потолка. — Не хотела тебя напугать, — лучезарно улыбнулась Полина. Стоило их взглядам пересечься, подруга тут же заметила красные глаза и горящие щёки. Улыбка увяла, как букет пионов, простоявших в вазе едва ли не неделю. — Ты плакала? Что случилось? — испуганно насторожилась Поля. Несмотря на всю нежность, голос одноклассницы точно приобрёл суровый стержень. Окажись рядом Пятифан — девочка испепелила бы его взглядом. — И не вздумай отмалчиваться или прикрываться домашними проблемами. — Не здесь, Поль, — Мирослава указала глазами на уже заприметившую их вахтёршу. — Пойдём сегодня гулять и я расскажу. — Сейчас мы пойдём до тебя и сразу же гулять, — отчеканила тоном, не требующим возражений, — а потом я помогу тебе с уроками. Это уже ни в какие ворота не годится. — Меня папа заберёт, — ни к селу, ни к городу брякнула Славка, будто пытаясь откосить. Если она начнёт рассказывать обо всём подробно — а по-другому Поля явно не захочет, — то это равносильно повторному кругу ада. Всё придётся проживать и прогонять через себя по новой. — Вот и замечательно — не придётся пешком тащиться. Давай-давай, пойдём в гардероб. Морозова в одно мгновение из тихой, воздушной девочки превратилась в матёрую лучшую подругу, которую можно встретить в каждом втором боевике и которая в пух и прах разорвёт всех, кто посмеет тронуть её приятельницу. Этим Поля очень восхитила Черешенко-младшую, неуклюже натягивающую пуховик. Она смотрела на одноклассницу, как на одно из чудес света, и от изумления не могла повернуть языком. Не верилось, что с ней дружит такой прекрасный человек. Мира совершенно отчётливо поняла, что готова довериться Полине целиком и полностью. Рассказать обо всём, что терзает, что мучает и что волнует. Спросить о Ромке, о Катьке, о засранце-здоровяке Бабурине. Глядишь, и Полина пойдёт навстречу и наконец поведает ей о той страшной ситуации, расколовшей её дружбу с Пятифаном.