Вслепую вновь перелистай Пергамент нам доступных тайн — Лёд, раскалённый докрасна, Любовь страшнее, чем война! Мельница — «Любовь во время зимы»
Сон снился серый и безрадостный, как громадная дождевая туча. Снилась война — Великая Отечественная. Снился окоп, винтовка и тихое, безмолвное небо. Как небо Аустерлица — бесконечное и высокое. Словно бы и эта война была ни к чему. Мирослава в гимнастёрке сидела на холодной сырой земле, прижимаясь щекой к стволу затёртой «трёхлинейки», и мечтала о том, как один из таких же снайперов, но с немецкой стороны, пробьёт пулей её черепную коробку. Таких, как она, осудили бы за измену Родине и трусость, так как весь её взвод, в том числе и старшина, упали замертво за пределами окопов, словно подкошенные. А Мира отсиделась, забилась в угол, сачканула. Ибо на её глазах немецкий бомбардировщик в пух и прах разнёс девяносто четвёртую зенитку, а на поле, грохоча гусеницами, выбрались несколько «Пантер». Все кинулись в атаку защищать русские земли от врага. А Славка нет. И теперь сидя, как загнанный в угол зверёк, девочка слышала, как подбирается немец, и считала секунды до своей гибели. В горле встал ком, тело кинуло в жар. Радовало лишь одно — никто не запишет её в дезертиры и предатели, разнеся после окончания войны позорные слухи о фамилии Черешенко. Убьют, а на кадрах документальных фильмов будет маячить надпись: «Пали смертью храбрых!». И тут она открыла глаза. Ей, и правда, было жарко. Да только не от страха скорой смерти, а от тяжёлого ватного одеяла, накрывавшего её с головой. Каким образом она оказалась дома, в кровати? Неужто колядки и Ромка с Бяшей были лишь сном, как и Великая Отечественная Война? Приподнявшись на кровати и протерев глаза, Мира кое-как различила в кромешной темноте плотно зашторенное окно и очертания мебели, после кошмара казавшейся совсем незнакомой. Но она никогда не закрывает на ночь шторы, тогда кто?.. И только спустя минут десять, когда на стене проявился плакат с Иваном Драго, до Черешенко-младшей с трудом дошло, что она и не у себя дома. Стоило бы догадаться сразу, но Мира упрямо искала подтверждения того, что это чьё угодно пристанище — Полинкино, Катькино, Бяшкино, — но не семьи Пятифановых. Интересное кино: она даже и близко не подобралась к титулу «Подруга хулигана», а уже ночует у него дома. И что, скажите на милость, ей теперь делать? Выйти и как ни в чём не бывало пойти домой, или в юркнуть в окно, чтобы здесь и следа её не осталось? А как же квадрик? Да и неизвестно сколько сейчас времени. И где же сам Ромка? Не мог же он одну её оставить у себя и отправиться куда-то кутить. А может, она и поспала-то недолго, а они с Бяшей всё ещё валандаются в гараже. Слишком много вопросов для ещё витающего в полусонной дрёме сознания. Девочка аккуратно привстала на кровати, подползла к краю и отогнула шторину: темнота с горящими жёлтым светом фонарями и густой снегопад с метелью, что аж домов через дорогу не видать. Ветер нещадно гнул тонкие ветви сливы в палисаднике, скрипел иссохшийся забор, а сдерживаемые крючками ставни били по стенам дома свою жуткую песнь. Да уж, красота. И как по такому безобразию добираться до дома? Отпрянув от окна, Мира потянулась, отмечая про себя, что изрядно отлежала шею, и спустила ноги с кровати, которая, слава богу, оказалась не скрипучей. Волосы, упавшие на лицо, говорили о том, что коса расплелась. Резинку искать бессмысленно. В темноте Славка различила два шкафа напротив кровати, стол, кресло, несколько полок и выход в самом конце комнаты. Уютно здесь, конечно, и хотелось бы задержаться, но сна уже не было ни в одном глазу, поэтому пора отправляться на поиски хоть одной живой души. И как по щучьему велению, с кухни донеслось шебуршание. Черешенко-младшая, держась за ручку двери трясущимися ладонями, молила судьбу, чтобы обошлось без Ромкиного отца. Она легонько потянула на себя. Впереди оказалась ещё одна комната, побольше — её она мельком видела, когда Ромка с Маратом уходили переодеваться. Здесь на фоне пёстрого ковра расположился диван, ещё парочка кресел со шкафом и старый телевизор на тумбе. Дверь находилась уже не в конце, а по правую руку. Мирка открыла и её. В глаза ударил свет, что аж пришлось зажмуриться. Прижимая ко лбу рукав свитера, дабы лампа, лупящая из-под потолка прихожей, не слепила взор, Мирослава нерешительно приблизилась к проходу на кухню, откуда и доносились звуки: там Ромка резал бородинский хлеб. И смешно так резал, криво. Рядом лежало запечатанное в пищевую плёнку сало, располовиненная луковица и знакомая банка с молоком. От такого меню можно и до туалета не успеть добежать. — Ром, — позвала она парня. Видно, что не ожидал, — острый, как бритва, нож вывалился из рук. Пятифан едва уберёг ноги от совершенно ненужных увечий. Постучав холодным оружием три раза об пол, Рома, смотря на нежданную гостью, распрямился. — Извини, не хотела тебя пугать. — Фигня, — он махнул рукой. — Чё вскочила-то? — Кинул беглый взгляд на настенные часы. — Ночь на дворе. — Выспалась. — А, ну понятно. Чего топчешься-то там на пороге? Садись давай. Есть будешь? — Мирослава помотала головой, однако её мигом рассекретили по громкому и заунывному урчанию в животе. Одними конфетами сыт не будешь. Указывая на стул напротив, Ромка не требующим возражения тоном выдал: — Падай, покормлю. Ты уху ешь? — Ем, — кивнула Черешенко, усаживаясь. Скромность не позволяла и взгляда поднять на возвышающегося над столом Ромку. Она только украдкой засмотрелась на руки одноклассника с закатанными по локти рукавами. Всё те же сбитые костяшки, выпирающие вены, массивные, длинные пальцы и неизменное жестяное кольцо. Теперь же в глаза бросился ещё и кожаный браслет, который прежде Мира не замечала под манжетами толстовки. Расправившись с хлебом, Пятифанов направился к холодильнику. — Только это, подождать придётся, пока согреется. Уха из щучки, с Бяшей не так давно наловили у нас на речке. Этот балбес хотел с крючка её снять — так она его за руку тяпнула. Говорил ему, чтоб не лез, а он как обычно. — Тут есть речка? — с неподдельным любопытством вскинула брови Мирослава, поднимая лемурьи голубые глаза. — Есть, лесная. И озеро есть, и старый карьер. Мы там летом купаемся. Покажу тебе как-нибудь. — Чиркнула спичка — и Рома водрузил на плиту здоровенную кастрюлю, а рядом чайник. У него поинтересовались, где же сам балбес, которого тяпнула за руку щука. — Этот-то дома давно. В баню сходили и разошлись. — А я как у тебя оказалась? — Весьма животрепещущий вопрос, так как Черешенко отказывалась верить в своё единственное предположение. Но оно оказалось верным: — Ну, — замялся Пятифан, — я тебя донёс. Ты так жёстко вырубилась, что не слышала, как мы квадрик заводили. Побоялся, что замёрзнешь. Смешно. Он ещё даже не претендовал на роль её молодого человека, а уже умудрился поносить её на руках. Повисла неловкая пауза. Славка, ковыряя в ладони несуществующую мозоль, сгорбила спину и задумалась, ну а хозяин дома вновь взялся за нож. Только теперь под нарезку попал обваленный в красном перце шмат сала, от одного вида которого девочку воротило. Она всё не могла понять, что же так терзает её ещё толком не проснувшееся подсознание. Ощущения сравнимые с забытым утюгом, который оставили включённым. И вдруг спохватилась и — через пару секунд раздумий — молча встала из-за стола и зашагала в прихожую. Ромка проводил непонимающим взглядом. Запустив руку в карман куртки, Мирослава нащупала лишь перчатки и ключи от дома. Пошарила в другом — пустота. В голову тотчас ворвалась подлая мыслишка, и она обернулась на хулигана с ножом в руках, застывшего, будто изваяние, в дверном проёме. Потерять потасканную раскладушку девочка не могла, ибо куртка предусмотрительно была выбрана с застёгивающимися на молнию карманами. Неужто своровали? Однако в этот раз Мирка телиться долго не стала и, сглотнув образовавшийся в горле ком, спросила севшим голосом: — Ты не видел мой мобильник? — Пятифанов сначала шумно выдохнул, затем посмотрел себе под ноги. Паранойя, уже оккупировавшая всё нутро, возросла с дикой силой, нижняя губа дёрнулась. В данный факт просто-напросто не хотелось верить. Славка пробурчала: — Но в-вы же… — Спокойно. — Рома плеснул студёным взглядом серых глаз. — Здесь твоя труба. — Он обернулся через плечо и протянул руку на кухонный шкаф. В ладони действительно оказалась потасканная раскладушка. — Я не чмошник, чтоб у девушки воровать, советую это сразу запомнить. Пошли есть. — И исчез на кухне. Откинув крышку телефона, Мира едва не откинулась сама. Пропущенные от отца, Полины, а звук звонка отключён! И если Полинке перезванивать было не страшно, то двадцать с лишним звонков от Владислава Сергеевича нагоняли дикий ужас. А вдруг он уже вернулся, а её с квадриком дома нет? Вдруг обратился к участковому и милицейская карета колесит по деревне уже не один час?! На глазах навернулись слёзы, мышцы шеи поджались. Если папа действительно поднял шум, то её немедленный звонок хотя бы остановит образовавшееся мракобесие. И здесь даже раздумывать нечего. Вызов. Протяжные и унылые гудки как обратный отсчёт перед неминуемой гибелью. Будто немец из сна подобрался на рекордно близкое расстояние и уже направил ствол ей в голову. От страха девочка зажмурилась, чувствуя, как руки из спокойного состояния переходят в нервный тремор, а по телу разносится дрожь. Сейчас гудки прекратятся — и это станет равноценно прицельному выстрелу. Встретили её совсем не радужно. — Алло, Славка! — как гром среди ясного неба гаркнул в трубке разъярённый отец. — Сподобилась, наконец, на связь выйти! Ты что, засранка такая, меня до инфаркта довести решила?! Я тут чуть не поседел! Тебя где носило?! За сутки ни привета, ни ответа! Отвечай живо, пока я не сорвался посреди дороги назад! — Пап, — еле ворочая языком, стараясь заглушить мгновенно подступивший плач, промямлила Мира, — я… я… — Что «я-я», блять?! — Черешенко-младшая, закусив зубами рукав свитера и чувствуя, как шерстяные нитки скребут эмаль, тихонько всхлипывала. Не было печали — да черти накачали. И угораздило же так вляпаться. — Я спрашиваю, где ты шлялась?! Я здесь места себе не нахожу! — Я у Поли… у Полины была. Те-телефон д-дома. — Истерика не давала и слова без запинки произнести. Мокрые щёки раскраснелись, как переваренная свёкла, уши горели. Казалось, что дольше секунды она этого натиска не выдержит, но отец, судя по всему, накрутил себя настолько, что если бы был юлой, то крутился беспрестанно лет сто, как минимум. Ясное дело, что потерял единственное чадо, но зачем же так кричать? Мирослава уродилась некрикливой, и любое повышение тона приводило либо к гневу, либо к истерическим рыданиям, которые долго не унимались. — Пап-папочка, п-прости… — Полина сказала, что разошлись вы после колядок, хватит мне голову морочить! Чтоб до моего приезда из дома ни ногой! Уж не знаю, когда я приеду — сегодня ли, завтра ли, — но я с тебя так спрошу, что задница твоя трещать будет! До конца каникул не заживёт! — Она хотела спросить, неужели её собрались бить, на что получила жёсткий ответ: — За враньё раньше язык отрезали! Узнаю, что валандалась с каким-нибудь козлом, — и с него шкуру спущу! Всё! В барабанную перепонку очередью врезались короткие гудки. Такие же короткие, как на приборе для измерения ритма сердца. Бьющиеся в конвульсиях руки выпустили мобильник, что он с грохотом треснулся об пол. Напуганная девочка закрыла лицо ладонями с натянутыми на них рукавами и заплакала навзрыд. Папа прежде никогда не кричал на неё и не обещал применить физическую силу. От испуга она почувствовала, как силы медленно иссякают, а тело становится ватным. Мирослава сползла по стенке вниз, жалея, что не может прямо сейчас провалиться под землю. Куда-то туда, где черти танцуют адские танцы вокруг котлов с грешниками. В один миг Черешенко поверила в существование и бога, и дьявола, первому из которых она молилась, чтобы всё обошлось, а второго мысленно просила забрать её. Забрать, чтобы разгневанный папа не нашёл. Интересно, а если бы по приезде он узнал, что она умерла, то его гнев сменился бы на милость?.. — Тихо, тихо, — услышала она голос рядом с собой. На плечи легли руки, крепко обхватили. — Мир, слышишь, успокойся. Она подняла заплаканное лицо. Напротив неё на корточках сидел озадаченный Ромка. Он всё прекрасно слышал и, скорее всего, понимал её как никто другой. Ему ли не знать о склоках с родителями и о долго заживающих побоях. Только сейчас она углядела в его глазах что-то сочувствующее, чего не видела раньше. Он притянул девочку к себе, пропустил руку под локоть и аккуратно поднял с пола. На кухне ждал подостывший чай с молоком. Рома с превеликой осторожностью, будто одноклассница сделана из фарфора, усадил Мирославу на стул и придвинулся на табуретке ближе к ней. Одной рукой обнял за шею, второй пододвинул красную чашку в белый горошек. Поглаживая по плечу, он говорил: — Всё, всё, не реви. Пей давай бадягу свою. Бати они все такие — характер покажут, а потом им совестливо становится. Подумаешь, наорал. — Он меня отл-отлупить обещал, — всхлипывая, запиналась Мира. — Да с психу ляпнул. Чё, его же тоже понять можно. Считай, потерял тебя, весь день набрякивал. — Ром, я боюсь. Он убьёт м-меня, когда прие-едет. А если вдруг соседи р-раскажут про вас… — То так ему и выложишь, что да, мол, колядовала с одноклассниками. Ты ж не на блядках была, а дружить с нормальными пацанами пока вроде законом не запретили… Ты глубоко вдохни и выдохни несколько раз — полегче будет. Всё решаемо, чё ты слякоть-то развела? — Он не поймёт меня, — на громком выдохе пробурчала Мирослава. Ромкина методика действительно работает. Восстановив дыхание, она, наконец, перестала заикаться. Остаётся лишь догадываться, откуда он подобное знает. Успокаивал ли кого или же сам сталкивался с перебивающим речь плачем? — Он считает, что здесь мне никто не ровня. С-сказал, что даже дружить с мальчишками нельзя. — А чё он сделает-то? — Не знаю. Он бывший военный и не любит, когда нарушают его «устав». — Значит, отрицай всё. А то мало ли, чё там соседи болтают — у каждого своя колокольня, — качнул головой Пятифан, пропустив мысль о том, что бывших военных не бывает. А Мирке — ей-то что остаётся в такой ситуации? Сам он вряд ли стал бы отгребать от своей задницы, особенно, если дело касается близких отношений, но видно, что девчонка отца своего боится, поэтому его советы могут только навредить. — Зачем вы выключили телефон? — Шмыгнула носом. — Почему не разбудили меня? — Да, блять, — и он вновь замялся. А значит, что попала в точку. Славка-то знала, что она никогда не отключит звук, даже случайно. А здесь, стоило оказаться в компании местных хулиганов — и сразу такой огрех. — Чё, мне ему ответить надо было, чтобы тебе ещё больше влетело? Так, глядишь, может, и уляжется ситуация, а ответь я ему — проблем бы ты хапнула. Но если хочешь, в следующий раз и я трубку могу снять. — Так почему не разбудили-то? — Мирослава подняла голову, заглядывая прямо Ромке в глаза. Ещё бы чуть-чуть — и кончики их носов соприкоснулись бы. Пятифанов пожал плечами, не отрывая немигающего взгляда, и выдал: — Будить тебя жалко было. — Очередная слезинка очертила влажную дорожку по контуру Славкиного лица. — Да не лей же ты слёзы свои, ну. Только же успокоилась. — Он неуклюже и даже немного грубо, хотя изо всех сил старался бережно, вытер алеющие уже не от плача щёки. И забылся. Руку нужно было убрать, а он не убрал. Большим пальцем Ромка погладил вздёрнутый носик, спустился к шее. Мирка же, выпучив и без того огромные глаза, смотрела на него неотрывно. Голубые омуты — чистые и невинные, как само небо, — склеившиеся от слёз ресницы, россыпь родинок. Именно сейчас Мира выглядела такой настоящей и искренней, какой он её доселе не видел. Ни одна девчонка не могла бы сравниться с ней. И льдина в груди дала трещину, наружу пробилось тепло. Рома начал медленно притягивать девочку к себе, чувствуя лёгкое сопротивление, лишь наоборот подогревающее желание. Ему казалось, что лучшей возможности никогда не представится. Сама же Черешенко, напуганная до мозга костей, оказалась парализована, словно каменная статуя. Она неоднократно предавалась томным фантазиям на предмет того, когда и при каких обстоятельствах мог бы произойти поцелуй. Все варианты казались ей весьма романтичными, но Мирослава и подумать не могла, что события сложатся так абсурдно и нелепо. Ромка прикрыл глаза, и их губы соприкоснулись. Мышцы на спине Миры рефлекторно поджались, позвоночник выпрямился, а Пятифан сразу же схватил быка за рога — он с несвойственной нежностью обвил рукой талию, притянул ещё ближе к себе и углубил поцелуй. Под ладонями почувствовалась мелкая дрожь — Черешенко-младшая трепетала, как лепесток. Рома подметил, что целуется она неумело и скромно, что ещё больше распалило внутри неистовый огонь. Он прижал девочку уже с силой и украл с её губ тихий стон. Мирослава, на мгновение позабывшая о ссоре с отцом, сомкнула дёргающиеся веки. Ещё ни разу она не целовала человека, совсем недавно изводившего её до белого каления. Он жадно впивался в губы, словно хотел выпить её всю, без остатка — так целуют только тогда, когда очень долго этого желают. Неужели причиной всех издевательств и игнорирования было то, что она оказалась объектом его воздыхания? С трудом верилось, честно говоря, ведь если любишь человека, то не сделаешь ему больно. А может, это и не любовь вовсе? Находясь вплотную, Ромка всё наступал и наступал. Славка мало что понимала в поцелуях и уж тем более не умела их оценивать, но, по её скромному мнению, целовался Пятифан отлично. Настолько отлично, что она, будучи в забытье, дотронулась ладонью до его угловатой нижней челюсти, но лишь на мгновение. Губы коснулось что-то влажное и тёплое, Рома настырно переводил поцелуй из романтичного русла в более страстное. Мира не препятствовала по одной простой причине: не знала каким образом. Чувствуя, как внизу живота завязался тугой узел, девочка от одного лишь осознания, что Рома Пятифанов целует её, сама была готова переплестись подобно верёвке, теряя своё начало и конец. Вот тебе и починка коробки передач, отлично съездила с ребятами на колядки! Мало того, что получила звездюлей от отца — да таких, что умудрились напугать её до полусмерти, — так ещё и осталась один на один с самым отъявленным хулиганом на деревне, который долго любезничать не стал. Существуй в мире предмет «Поиск приключений на пятую тачку», Мирка была бы по нему медалисткой. Суп и чайник на плите кипели, подбрасывая крышки. Щучка, цапнувшая Бяшу за руку, готова была кричать человеческим голосом и молить о пощаде, а Ромка всё прижимал к себе Черешенко. Он не мог перестать упиваться моментом, смущением Миры, ибо такое бывает только при самом первом поцелуе. Дальнейшие взаимодействия происходят в уже более решительном темпе, а такая невинность и стеснительность — только сейчас. Но Пятифан пожадничал. Был он парнем востребованным у девчонок и никогда не знал дефицита внимания, а потому и считал, что перейти черту можно уже в первый день знакомства. И переходить её можно вплоть до интимной близости. Марат тысячу раз повторял, что с Мирославой так не сработает, а потому на поворотах стоит быть полегче, и Рома всеми силами держался от Черешенко на расстоянии, усмиряя внутренний пыл, который последнее время унять не так-то легко, но сегодня буквально на долю секунды его нетерпеливость и фривольность накрыли хулигана с головой. Рука, придерживающая Славку за лицо, опустилась ей на колено, и затем внаглую поползла наверх. Всё выше и выше, пока не добралась до начала рёбер. И вот здесь Пятифанову оставалось сделать последний рывок, держа девочку в заложницах поцелуя, однако Мира остановила его. Черешенко-младшая отпрянула, вся красная и взъерошенная, как уличный воробей. И нет, она не жалела о содеянном, но у всего должен быть предел. Её сокровенных мест на теле не касался ни один парень. В конце концов, хулигану ещё только предстояло перейти стадию доверия, поэтому торопить события девочка считала недопустимым. — Ром, там, кажется, суп горит. В кухне и правда тянуло горелым. Похоже, щучка из варёной превратилась в жареную. Со звучным «ох ты ж блядство!» Ромка вскочил с табурета и кинулся к плите, перекрывать газ. Из-под крышки кастрюли, конечно, пахло далеко не ухой. — Придётся тебе чай с бутерами топтать, — заключил Пятифан, махая полотенцем, дабы прогнать неприятный запах гари. — И раз твоего вояки нет, то оставайся уж до утра. На улице всё равно вон какой пиздец. Квадрик мы ещё не сделали — устали, как собаки, — поэтому придумай, что бате скажешь. Да уж, это, конечно, не адский котёл с грешниками, но после угрозы получить по заднице, и Ромкины владения казались неплохим пристанищем. Да и возвращаться домой по метели и темноте ей не шибко-то и хотелось. Потому в предложении хулигана она видела отнюдь не вынужденную меру, а руку помощи, за которую нужно ухватиться. — А твой отец? — А мой отец дежурит до завтрашнего утра на работе, а потом к своему дружку синему пойдёт, который как раз сторожем устроился в колхоз. Так что не ссы, больше разнимать нас не придётся. Мирослава лишь пожала плечами, чувствуя, что жар на щеках всё никак не уймётся. Сам же Ромка, хоть и исходило от него некоторое напряжение, заметно воспрял духом, и когда ребята сели ужинать, то стол уже не разделял их. Пятифан пристроился рядом со Славкой, подменив табуретку на стул, и предложил гостье полистать огромный атлас запчастей от «девятки». Черешенко, конечно же, согласилась, ибо это гораздо лучше, чем сидеть в тишине, переваривая в мыслях этот первый, долгий поцелуй.***
Вскочил Ромка рано. И первым делом проверил свою комнату на наличие подруги, вырубившейся после эмоциональной встряски и полуночного ужина. Мира, забившись клубком к стенке кровати, мерно посапывала под вязаным покрывалом. Ватное одеяло она настоятельно просила забрать, аргументируя данное решение тем, что она всё равно ляжет спать в одежде и чтобы ночующий в гостиной Пятифан ненароком не замёрз. А ему и не до холода было: всю ночь глаз не смыкал, иногда подымаясь и расхаживая по комнате взад-вперёд, ибо скопившееся за неделю напряжение и вчерашний поцелуй впервые так сильно выбили его из колеи. Очевидно, что начался новый этап их взаимоотношений с Мирой, и, похоже, та совсем не против. Настораживали лишь слова друга о том, что если он отпугнёт её сейчас, то с малой долей вероятности сможет вернуть потом назад. Бяша, конечно, тот ещё советчик — у самого наберётся, дай бог, девчонки три, с кем он близко знался. Однако он никогда не желал Ромке зла, и не принимать его дружескую помощь было бы неправильно. Проблема лишь в том, что Рома не из самых терпеливых людей и долгие ухаживания его совсем не впечатляли. Он привык быть первым и сразу получать любой приз без остатка. Но что же до Мирки? Шаг с поцелуем ей явно пришёлся по нраву, а вот физической близости испугалась — явно в этих делах неопытная. Ещё, не дай того бог, если совсем нетронутая. С одной стороны, данный факт, естественно, тешит, ведь тебе достанется абсолютно чистая девочка, но с другой — к ней придётся очень долго подступаться, чего Ромка не умел. Набеги размышлений не давали парню уснуть почти всю ночь, поспал максимум несколько часов. В восемь утра, почистив зубы, Пятифан решил съездить до магазина за свежим хлебом с хрустящей корочкой. Размашистым почерком на листе школьной тетрадки по геометрии он поведал, что скоро вернётся, и украдкой положил послание на стол возле кровати, дабы в случае преждевременного пробуждения Славка тут же отыскала записку. На секунду хулиган засмотрелся на курносую мордашку, укутанную в покрывало. Мира, прижимая щекой ладони, спала сладко, словно заключённая в транс, что польстило хозяину дома, — видать, хорошо ей здесь. Затем Ромка быстро накинул толстовку, дутую безрукавку и удалился. Дом, конечно же, закрыл на ключ. Выгнал Урал за пределы двора, завёл и, не дожидаясь, пока мотоцикл прогреется, стартанул в путь. У семьи Ертаевых уже горел свет, валил дым из кирпичной трубы, слышались звуки колуна. Бяшка всегда встаёт ни свет ни заря и, не завтракая, принимается за хозяйство: кормит кур, таскает сено козам, топит печь. Для всех он создавал впечатление работящего пацана, который и дерево посадит, и дом построит. Только для Ромки не секрет, что если тот не вкалывает, как папа Карло, то сумасшедшая мать, на пару с бабкой, лупит его, как непослушного пса, сетуя, что в своём доме растит нахлебника, способного лишь таскаться по подворотням и ковыряться в железяках. Неоднократно случалось такое, что Марат, похватав некоторое количество вещей, сбегал в лес и жил там в палатке едва ли не полмесяца. Поэтому и к семье Пятифана Бяша приходит без приглашения — так сам Ромка ему сказал, дескать, считай, что и тут у тебя дом. Его отец — Ертаев Анчиг — только и делает, что ездит на вахты, обеспечивая большую семью деньгами, и возвращается раз в пятилетку. Марата, как своего единственного сына и продолжателя рода, Анчиг Дарханович очень любит, поэтому при отце мать не решается поднимать руку и сыпать едкими оскорблениями. А Бяша терпит и молчит — не заведено в их семье жаловаться, тем более на женщину. Нахмурившись, Рома дал себе слово зайти за другом часам к одиннадцати утра, чтобы тот не огребал весь день по шапке, и накрутил ручку газа сильнее, долетев до магазина за считанные минуты. Тётя Клава — грузная продавщица с колоссальнейшим обхватом груди, со всех сторон обхаживающая участкового Тихонова — раскладывала в витрину только привезённый хлеб, заполняла накладные. Залетевший в дверь Ромка напугал женщину едва не до потемнения в глазах. Продавщица ругнулась: — Тьфу ты, Пятифанов, каким ветром тебя занесло так рано? — И вам здрасте, — кивнул головой нахохрившийся хулиган. Не любил он, когда в смене оказывалась эта особа. Хоть и вокруг холостого Константина Владимировича дорожка ею протоптана чуть ли не на два метра под землю и морально изничтожены почти все соперницы, с другими особями мужского пола любвеобильная мадам тоже непрочь позаигрывать. Иногда и молодые парни, как он, оказывались на мушке. К таким за покупками лучше приходить вечером, когда им уже надоедает строить глазки каждому встречному. — Чё, хлеб утренний? — Утренний, — кивнула женщина. Тон её заметно смягчился. — Тебе, поди, бородинского? — Ага, буханку. — Перебрав пальцами пятаки, разложенные на ладони, Рома бросил взгляд на ларь с мороженым. Среди эскимо и вафельных стаканчиков выделялся отсек, полный ванильного пломбира в пластиковых «фруктах». Апельсинка, клубника, ежевика. — Ещё что-то? — почти вываливаясь за кассу, приулыбнулась тётя Клава. — Да, вон ту клубнику, только не мятую. На глянцевом столе закрутилась пластиковая ягода с зелёной крышечкой, покрытая тонким слоем морозильного инея. В монетницу Пятифанов высыпал всю мелочь, что болталась в карманах, и, пока раздосадованная невзаимностью продавщица насчитывала сдачу, стянул с прилавка ещё парочку жвачек «Турбо». Висящая над дверью музыка ветра разнесла переливистую трель по всему отделу: в магазин вошёл ещё один покупатель. Из-за спины хулигана знакомый голосок пропел: — Доброе утро, тёть Клава. Хлеб привезли уже? — Ромка, прекрасно понимая, что его и так без особого труда узнают, всё же сделал тщетную попытку отвернуться, якобы засмотревшись на стеллаж с крупами. — Привет, Рома. — Привет, Катьк, — таки обернулся он на сладкий зов. В монетнице зазвенела сдача. Забрав покупки, Пятифан собрался спешно удалиться, но его настойчиво остановили за локоть. Малахитово-зелёные глаза под длинными ресницами, склеенными на кончиках тушью, блеснули хитрым огоньком. — Подожди, Ромочка, куда ты так скоро? Мне поговорить с тобой надо. Подожди меня, пожалуйста. Он сжал губы в тонкую ниточку, но всё же покивал и, не попрощавшись, покинул магазин. Утренняя свежесть январской зимы тут же спёрла горло, замороженная клубника обжигала холодом ладонь. Захотелось курить. Он и сам не понимал мотивов своей реакции, ибо раньше встреча со Смирновой будила внутри лишь азарт и игривость, а низ живота напрягался, будто бы качаешь пресс. Сейчас же он не чувствовал ничего, окромя желания проигнорировать Катькину просьбу, и уйти отсюда ко всем чертям. Однако он был слишком высокого мнения о себе и ссыклом в своих глазах уж точно не выглядел. Бегать от бабы — это удел слабаков и половых тряпок. А вот с желанием закурить он бороться не в силах. Чиркнув Бяшкиной «Тбилиси», Ромка втянул в лёгкие едкий дым, но облегчения не почувствовал. Затяжка, и ещё. Хотелось напыхаться так, чтоб деревня поплыла, а промёрзлая земля и небосвод поменялись местами. Тогда бы исчезла треклятая Катька, нарисовавшаяся в неподходящее время в неподходящем месте. — Давно не виделись, — вздохнула Катерина, прикрыв входную дверь магазина. Девочка подошла ближе, прижалась головой к Ромкиному плечу. — И ты не заходишь. — Ну ты ж сказала, чтоб меня и рядом с твоим домом не было, — качнул головой Пятифан, затягиваясь. — А слово женщины — закон. — Да брось ты, я со зла брякнула, — она бархатисто посмеялась. Рома невольно отметил разницу Катьки и Миры. Катькин смех не менялся от ситуации к ситуации и звучал всегда одинаково — так, словно неподалёку бьёт горный ключик, и нотки фальши и наигранности не заметишь вовсе. А Черешенко-младшая схожа с Маратом; что он, что она, — оба смеются заливисто и заразительно, не стесняясь давать волю веселью. Иногда Бяша увлекался настолько, что мог несколько раз хрюкнуть, отчего волна хохота накатывала с новой силой. — Неужели ты поверил? — Смирнова мягко провела ладошкой от локтя до кисти и сразу же обратила внимание на мороженое. — Это мне? Не помню, чтоб ты брал для себя такое хоть раз. — Кать… — Слушай, Ромочка, может, зайдёшь ко мне минуты на две? Чаю попьём с пирогами — мы ж не враги. Мамку в школу вызвали по какому-то вопросу с ремонтом в нашем классе, так что дома её нет. — Голосок Катьки обрёл привычную игривость и усыпляющую бдительность сладость, точно изворотливая Багира из мультфильма «Маугли» заманивала его в своё логово. Как назло вспомнились вечера, которые он проводил вместе с ней, вспомнились эмоции, и нутро передёрнуло от таких знакомых чувств, которые ещё совсем недавно присутствовали в его жизни. Хулиган нахмурился, силясь отвлечься от нахлынувших воспоминаний: — Времени нет, работа ждёт. Давай в другой раз? — Ну что ты? — Она капризно надула губки, как маленький ребёнок, и прижалась ближе, переходя в объятия. — Совсем не соскучился? Я же тебя долго не задержу. Сопротивляться затеянной Катькой игре было сложно. Он прекрасно понимал, что оказался так беспрепятственно и легко втянут в хитрые силки, связавшие его по рукам и ногам. Мира, сладко посапывающая в кровати, постепенно отдалялась и растворялась подобно дымке, разум затуманивался. Ромка, не в силах терпеть внутренний зуд и удерживать льющуюся через край энергию, поддался мимолётной иллюзии. — За две минуты, боюсь, не управлюсь, — бесцветно хмыкнул он. — Хорошо-хорошо, зайдём на пять. Ну в крайнем случае, на десять, — уголки Катькиных губ лукаво вздёрнулись кверху, а во взгляде проскользнула одурманивающая чертинка, не исчезающая до самого дома семьи Смирновых. По приезде она по-честному расположила Пятифана за столом, а сама кинулась ставить чайник, как бы совершенно случайно изворачиваясь, словно дикая лоза. Усевшись рядом, она демонстративно поправила клетчатую скатерть и томно спросила: — Что нового за эту неделю, что мы не виделись? — Работы много, — передёрнул плечами хулиган, помечая, как рука Смирновой подобралась ближе к его ладони. — Сама прекрасно знаешь. — Уж наслышана. А как у Маратика дела? Что-то его совсем не видно. — Жив-здоров, ничё с ним не сталось. — Он чувствовал, как их пальцы переплетаются, но не препятствовал, ощущая, как внутри нарастает напряжение. Однако упрямо сдерживал его. — На рыбалке чуть под лёд не провалился, ещё и щука за руку цапнула. Больше ничего интересного для тебя, в технике ты всё равно не волочёшь. — Зато знаешь, какие новости-то до меня дошли? — придвинулась ещё ближе, сбавив тон. — Виделась я тут с Гирей в Доме культуры. Говорят, что в колядки вы с Маратом совсем не одни были. — Пятифанов, быстро смекнув, к чему идёт разговор, поспешил предупредить Смирнову о том, что существуют дела, в которые не стоит совать свой длинный нос. Но Катя, судя по всему, решила работать на опережение: — И знаешь, Ромочка, я так заревновала. — Она поднялась со стула, оказавшись вплотную с Пятифановым. Её рука поползла к Ромкиной шее. — Катьк. — Поднялся на ноги и сам Рома, стараясь избавиться от невесомых прикосновений. Злоба, всклокотавшая из самых глубин души, обжигала каждую клетку тела. Злоба на какой-то пресловутый стыд, словно он кого-то предал, обманул. Катина игра всё больше завораживала и опьяняла, с чем парень тщетно боролся, с каждой минутой проигрывая самому себе. — Слушай… — Её руки оказались на его торсе, чем буквально перехватили дыхание и лезшее наружу возмущение, и девушка нежно, но очень горячо прошептала ему на ухо: — Я не хочу слушать, Ромочка. Давай, мы не будем сейчас разговаривать? И он сдался. Сдался настолько молниеносно и резко, словно внутри лопнула натянутая до предела кевларовая струна, тем самым опрокинув чан со вскипячённым напряжением. Грубо ухватив одноклассницу за талию, он одним махом усадил Смирнову на стол, опрокидывая с него стеклянную вазу с печеньем, и жадно, как вампир, впился в её губы. Тело пылало адским пламенем, и там, где блуждали ладони Катьки, оставались ледяные следы. Рома, потерявший возможность спокойно дышать, всеми фибрами души желал выпустить всё, что накопил за последнюю неделю. То, что, подобно огромному мотку колючей проволоки, выскребало и царапало внутри всё живое. Схватившись за Катькину кофту, он рывком задрал её до самых ключиц и повалил девушку на клетчатую скатерть, смявшуюся в бесформенную тряпку. Взору предстало молодое зовущее тело, каждый сантиметр которого он уже выучил наизусть. Взгляд рикошетом отскочил от родинки к родинке, от шрамика возле подвздошной кости до родимого пятна на животе. Совершенно обыкновенный белый бюстгальтер, поддерживающий полную, упругую грудь, оказался сорванным, словно бельевая резинка, и отлетел в дальний угол кухни. Ладони, царапая шелушащимися мозолями нежную кожу, проскользнули от талии и выше, а вязаная серая юбка собралась на осиной талии пухлым валиком. Ромке и самому в одежде стало тесно, жарко. Кожа саднила, точно перепачканная чем-то едким. Скинув с себя толстовку, парень вдруг услышал громкий «цок» об пол. Испуг за старенький пейджер, который и так на ладан дышит, заставил на секунду отвлечься, но это был вовсе не он. По полу белой лужей растекалось растаявшее ванильное мороженое, которое он купил для Миры, и так и не донёс. В голове щёлкнуло что-то сравнимое с разрядом тока или рубильником выключателя, обездвижив хулигана. Жаркий пыл, накрывший неконтролируемой волной, сначала притупился, а потом и вовсе сошёл на нет, точно раскалённый уголёк затушили ведром воды. На смену опьянённому рассудку постепенно пришла трезвость, и распахнувший серые, холодные глаза Пятифан впервые очутился в полной дезориентации, как преступник, пойманный за руку. Почему он вообще сюда пошёл? Что хотел здесь получить? Стыд, колющий острой иглой ещё возле магазина, превратился в тысячу булавок, каждая из которых до боли вонзилась в покрытое испариной тело. Он всей душой ненавидел предательство, с коим столкнулся ещё в шестом классе, — именно тогда его мир безжалостно растоптали. Оттого и пообещал самому себе, что больше не даст волю искренним чувствам, заперев их под замок за семью печатями. А теперь получается, за что боролся — на то и напоролся. Он чуть не предал человека, которому изначально подарил надежду и вскружил голову. Да и, честно признаться, надежда теплилась в душе и у самого Ромки, далеко-далеко, в самых потаённых закромах. Он чуть собственноручно не сломал то, что кое-как удалось построить буквально на пустыре, пройдя через ненависть, гордость и сомнение. За резинку спортивных штанов его вновь потянули в бездонный омут, но Рома сделал шаг назад. Катерина, захлопав глазами, вкрадчиво спросила: — Ну, чего же ты остановился? — Кать, — поднял он на девушку глаза. Та привстала, и несколько капелек пота скатились по округлой груди с розовым ореолом. Диафрагма поджалась, проявляя тонкие полозья рёбер. Одноклассница улыбнулась, она ожидала услышать то, что пришлось бы ей по нраву. Однако Пятифан, нахмурившись, взъерошил чёлку и уверенно отчеканил: — Мы больше не будем с тобой видеться. — Что? — Малахитово-зелёные глаза, обрамлённые густыми ресницами, расширились до размера пятирублёвой монеты. От шока Смирнова потеряла дар речи и выглядела словно глотающая воздух рыба, выброшенная прибоем на берег. Оно и понятно, ведь всё шло хорошо, а тут тебя огорошивают, как обухом по голове. Девушка ещё несколько минут не могла поверить в происходящее, застыв на столе, но, едва завидев, что Ромка принялся натягивать кофту, речь к ней вернулась, а в глазах заплясали недобрые огоньки. Катька зарделась, насупилась, сжала плечи, будто готовилась выстрелить порцией яда, и, не желая разбираться в ситуации, в которой ей и так всё ясно, зашипела сродни змее: — Конечно, у тебя же работа… Слыхали мы про твою работу, весь посёлок уж болтает! — О чём ты вообще? — безразлично откликнулся Пятифан, направившись в коридор. — О чём?! — взвизгнула Катя и, спрыгнув со стола, понеслась за одноклассником по пятам, начисто позабыв об одежде. — Да о том, что ты приезжую дрянь эту обхаживаешь! Что, Ромочка, на городских позарился? Денежки её покоя не дают! Мечтаешь до школы на Мерседесе ездить, а не с дружком своим косоглазым тащиться полчаса?! — Ты друга моего не трогай, — гневно зыркнул он исподлобья. — И её тоже, усекла? Треклятые берцы всё никак не натягивались на шерстяной носок, руки не хотели слушаться. Раньше он, вдоволь наразвлекавшись, без проблем мог отмахнуться от девчонки, как от назойливой мухи, раздражающей слух, и она бы рано или поздно объявилась снова, но в этот раз всё совершенно иначе. Хулиган понимал, что отказывается и от удовольствия, и от самой Катьки. Понимал, что внезапный порыв к сексу с целью сбросить напряжение — это не более, чем идиотское малодушие. Несмотря на то, что они и в отношениях-то не были, Пятифанов признал, что решиться на такой серьёзный шаг совсем нелегко. — Как же, как же, — издевательски пропела Смирнова, вздёргивая уголки губ. Однако зелёные глаза блестели не только от злости, и голос срывался на каждой гласной. — А я и не собиралась — только руки марать. Оставлю эту грязную работу для Гири, он вроде как заинтересовался твоей серой мышью! — Если она хоть как-то пострадает, — Ромка грубо схватил девушку за предплечье, — я первым делом его порешу, а потом к тебе приду. — Отпусти меня, любитель замухрышек! — Она с силой вырвала руку из тисков парня. Упругая грудь подпрыгнула, будто напоминая о необходимости прикрыться, но Катя проигнорировала. — Давай, вали отсюда! — Пощёчина, которая не долетела в прошлый раз, когда Рома неожиданно заявил, что Катерине пора домой, долетела до адресата сейчас. Ухватив лежащий на тумбе хлеб, парень сгрёб с вешалки безрукавку и вынесся из дома. — А может, ты надеешься в их семейку влиться, а? — Мчалась по пятам Пятифана Катька в мамкином пальто на голое тело. По разгорячённым щекам лились слёзы, падая на обнажённую грудь. — Надеешься, что уродина твоя в подоле принесёт и тогда уж точно жениться можно?! Не считая нужным запускать двигатель, Ромка круто развернул мотоцикл и хотел было покатиться с пригорка, дабы Урал завёлся с толкача, но не успел — прямо напротив них в коричневом полушубке стояла ошарашенная Лилия Павловна, у которой от шока из рук вывалилась сумка со школьными тетрадями. Женщина, не зная, кого первым оттаскать за уши, металась взглядом от Ромки к Катьке и обратно. — Что здесь происходит?! — грозно, едва ли не на всю улицу, взревела растерянная учительница. — Пятифанов, немедленно объясни, в чём дело! Но Ромка и не собирался. Молниеносно среагировав и мощно толкнув мотоцикл, он скатился на нём под горку, щёлкнул коробкой передач. Урал заклокотал и с рыком завёлся. В одну секунду парень оказался на другом конце улицы и исчез за поворотом. Только выхлопной дым растаял в воздухе. Похватав со снега тетрадки, классная руководительница бросилась к дочери, стоявшей с голой грудью нараспашку. Загнав ту во двор, хватая едва ли не за косу, — подальше от соседских глаз — разгневанная мать гаркнула Смирновой-младшей прямо в лицо: — Ты опять за своё?! Сколько раз я должна сказать, чтобы его здесь не было?! А ты всё хвостом своим вертишь перед ним, как куртизанка! — Не лезь ко мне со своими наставлениями! — прокричала Катерина, едва не захлёбываясь от рыданий. — Учи в школе, а не меня! Без тебя разберусь! — Да в чём ты разберёшься-то?! — с некоторой усталостью, почти мольбой, в голосе протянула Лилия Павловна. — Только в том разобралась, как всяких проходимцев, вроде Пятифанова, у себя привечать! Брала бы пример со старшей сестры — той и в голову бы не пришло водиться с такой голью перекатной! — Да плевать я хотела на эту сестру! — Заливаясь слезами, девушка толкнула мать в плечи. Без силы, почти невесомо — сопротивления ради. — Плевать! Нет у меня сестры, знать её не хочу!.. Во дворе раздался громкий шлепок, словно стеганули массивной плетью. Катя оборвалась на полуслове, в прямом смысле прикусив себе язык. Держась за горящую от удара щёку, она чувствовала, как рот наполняется солоноватой жидкостью с привкусом железа. Смотря на мать, как на врага народа, Смирнова-младшая втянула носом воздух, запирая рвущуюся наружу истерику. Зимний ветер, заглянувший во двор, тотчас осушил все солёные дорожки, что она выплакала. Обуянная гневом Катерина, сглотнув, вернулась в прежний змеиный образ и с упоением представила, как женщина разозлится от бардака, разведённого на кухне. — А ну, живо в дом, — процедила Лилия Павловна. — И запахнись же — чай на улице не май месяц! Поднимаясь по крылечку, Катя только и думала о том, как бы отомстить неожиданно образовавшейся на горизонте сопернице. Сопернице, на которую её — самую красивую ученицу 10 «Б» класса — так запросто променяли. Но месть — работа грязная. А грязную работу Катерина никогда не делала сама.***
Нёсшийся по улицам Рома, трижды чуть не перевернувшийся на поворотах, хмурил брови и стискивал зубы так, что ещё чуть-чуть — и ровные ряды превратятся в кровавую кашу. Он самочинно сделал выбор и до тла сжёг все налаженные мосты. И чем дальше он отъезжал от дома Смирновых, тем сильнее в темечко стучалась мысль, что его решение — сплошное сумасбродство, сравнимое разве что с поступком несмышлёного ребёнка. Но Мира слишком крепко засела в его голове, слишком цепко украла уже давно умершее сердце и каким-то чудом реанимировала его. И пусть пока оно стучалось еле-еле, Ромка понимал, что уже ничего нельзя изменить. Попытаться забыть Мирку и снова вернуться к разгульной жизни, где можно было расшвыриваться искренними чувствами девочек направо-налево, равноценно причинению вреда самому же себе. Он не хотел, чтобы его нутро растоптали ещё раз. Возможно, даже боялся, что это повторится вновь. Плохо затормозив возле дома, Пятифан почти с разгона влетел в деревянные ворота и с треском выбил несколько досок прямо посередине. Урал обидчиво заглох, будто от настоящей боли, а Рома, выплыв из-за руля, с досадой отметил, что весьма добротно помял переднее крыло. На секунду он позволил эмоциям вырваться наружу и с размаху саданул кулаком по ветровому стеклу. Оргстекло, потускневшее от времени, разлетелось на несколько кусков. Так и оставив мотоцикл за пределами двора, Рома грузно упал на крыльцо и запустил руку в карман. Благо, ни шапка, ни курево не выпали. Зубами выудив из пачки сигарету, хулиган неслушавшимися пальцами, дрожащими от боли на содранных костяшках, щёлкнул «Тбилиси» и глубоко затянулся. Впервые табачные палочки показались ему редкостной дрянью, вяжущей язык, однако следует добить до конца. Через несколько затяжек он уже добрался до фильтра и затоптал носком берца окурок «Космоса». Подниматься на ноги оказалось тяжело, будто на спине висел десятитонный валун, но Ромка выпрямился и шагнул в сени, где на входной в дом двери болтался увесистый замок, — там сейчас находится она. Это походило на встречу с судьбой — волнительную и спирающую дыхание. Брякнули ключи — и замок с лязгом раскрыл ржавую пасть, высвобождая железные петли. Неизвестно, проснулась ли Мира, либо же до сих пор пребывает в царстве Морфея, но Пятифан долго не решался зайти, дабы взглянуть в голубые глаза той, кого он сам выбрал. Обычно Ромка не церемонился, а сейчас же волновался, как перед своими первыми попытками научиться ездить на мотоцикле. Однако всё же рассусоливать здесь нечего — подумает ещё, что вор в двери скребётся. Пятифанов дёрнул за ручку и очутился в доме, где тянуло теплом — летел-то от Смирновых в одной толстовке и изрядно промёрз — и, удивительно, мылом. Парень скинул обувь, повесил безрукавку и, пройдя, тихонько заглянул на кухню. Всё так же, как и вчера, словно Черешенко здесь и не было, но вымытая кастрюля из-под пригоревшей щучьей ухи говорила об обратном. Скрипнула дверь в его комнату, послышались быстрые шаги, и на пороге гостиной образовалась Мирослава. Заспанная, как медвежонок после зимы, и помятая. А внутри Ромки, словно опрокинули бадью с горячим чаем, пробудились мурашки. — Обнимешь? — слегка устало хмыкнул Пятифан. Видя секундное замешательство, поспешил пояснить: — Замёрз просто. Пожав плечами, девочка молча подошла к нему и, просунув руки меж его локтей, заключила хулигана в скромные объятия. А он, хоть и помня вчерашний неудачный опыт с жадностью, вновь захотел больше и, чуть наклонившись, обвил руками угловатые плечи, подметив, как Мира забавно встала на цыпочки. Пусть тепла он не ощущал, ибо промёрз до самых костей, но был доволен, что хоть часть скопившегося напряжения удалось выпустить в объятия с Мирославой, ставшие своеобразной отдушиной после визита к Катьке. Ромка невольно расслабился, будто бы наваливаясь на девочку всем своим весом. Черешенко-младшая, покрепче ухватившись за его толстовку для поддержания баланса, смущённо пискнула: — Ты и правда холодный. Ты что, в одной кофте гулял, что ли? — Ага, — протянул Рома и прикрыл глаза, украдкой вдыхая запах её волос. А он и не замечал никогда, что от Миры веет приятным домашним ароматом с нотками кофе. И кожа у неё, будто бы молочная, как сливки. Удивительно, насколько он был слеп, когда помешался на попытках морально задавить её, дабы волнующее сердце чувство заново не проснулось. — Есть такое… Ты давно встала-то? — Да нет, услышала грохот с улицы — вот и подскочила, — говорила она рядом с его ухом. — Это, случаем, не ты? — Не, — качнул головой и с большой неохотой оторвался от девочки, однако руки оставил на плечах. — Чё, пошли чай попьём? Бяша вчера конфет-то оставил. — Его уведомили, что с утра кушать сладкое очень вредно. — Мы же чуть-чуть. А я пока соображу что-нибудь. — У тебя можно где-то в порядок себя привести? — Спрашиваешь. И пока Мирослава оккупировала умывальник, Ромка распахнул холодильник в поисках съестного. Да уж, тут даже мыши вешаться негде — разве что утопиться в банке с молоком. Задумчиво протараторил тихое «тэкс-тэкс-тэкс», постукивая пальцами по дверце холодильника, и оглушительно хлопнул ею, с прискорбием осознавая, что от того, что он смотрит на полупустые полки, готовая еда там не появится. Позориться перед гостьей совершенно не хотелось, однако, как ни крути, поживиться просто-напросто нечем, поэтому придётся готовить и на этот раз постараться ничего не сжечь. Зажимая полотенцем разбитые до крови костяшки, Пятифан вытащил на стол несколько яиц и ту самую банку с молоком, куда он предложил бы нырнуть пришедшей повеситься мыши. Забацать вкусный омлет ему не составило бы труда, если бы не мешающаяся на руке тряпка, перепачканная бордовым. И как раз в тот момент, когда из-за накрученного на ладонь полотенца Ромка буквально размазал по столешнице сырое яйцо, под поток мата на кухню зашла Мирослава. Её взгляд тут же упал на причину Ромкиного дискомфорта, и она, теребя рукав свитера, боязливо поинтересовалась: — Откуда кровь? — Врезался на мотоцикле, — вздохнул Пятифанов, стараясь поплотнее завязать полотенце вокруг руки. На последовавший вопрос «куда?» он бесхитростно ответил: — В ворота. — Всё-таки это ты грохотал, — заключила Славка явно обескураженная полученной информацией. — А аптечка у тебя есть? — Мир, прекращай, — отмахнулся хулиган, непривыкший когда о нём заботятся. — Чё я, развалился, что ли? Заживёт, как на собаке. — Да, но давай хотя бы обработаем. — Ромка принялся артачиться и бубнить что-то несвязное себе под нос, но Черешенко-младшая хоть и вежливо, однако твёрдо стояла на своём: — Неси аптечку. Заражение пойдёт — придётся в больницу обращаться. В ходе недолгого спора, где Пятифан наотрез отказывался от медицинской помощи, Мира пообещала, что лишь посмотрит, и если всё не так плохо, то обрабатывать не будет. Еле слышно рыкнув недовольное «вот же ж!», Рома сползал в гостиную за небольшой коробкой, где хранились бинты, вата, некоторые таблетки, бутыльки с лекарственными жидкостями и упаковки с ампулами, предназначение которых Славка уточнять не стала. Расположившись на кухонном столе, девочка аккуратно размотала импровизированную повязку и едва не уронила глаза прямо Ромке в ладонь. Не говоря ни слова, она потянулась за ваткой и баночкой перекиси. — Ты сказала, что не будешь там ничего обрабатывать, — изогнув брови, напомнил Пятифанов. — Но ведь надо промыть перекисью, а то вдруг… — Договаривать не стала, ну а Рома не стал противиться. Перекисью ещё можно, а вот разукрашенным, как дитё с разодранными зелёными коленками, ходить он не собирался. Щедро полив раскуроченные костяшки и наблюдая за тем, как полезла густая пена, Мира осведомилась: — Не больно? — Ты ещё подуй, — насмешливо выкинул Ромка. Девочка лишь передёрнула плечиками, дескать, не больно — так не больно. В ходе некоторых манипуляций она всё же пару раз подула — то ли рефлекторно, то ли действительно что-то пыталась подсушить, — на что хулиган только подивился — во чудная. Ему предложили всё-таки обработать хотя бы тонким слоем зелёнки или заклеить пластырем. — Да хватит изгаляться-то, добро на говно переводить. Позорно парню с цветными костяшками ходить — это ж как трофей! — Трофей, — повторила она, качая головой. — Не те у вас трофеи. Трофеем кубок можно назвать или вещь какую-то. А это что? Увечья, да и только. — Вам, девушкам, не понять, — вновь отмахнулся. И пока Славка собирала всё, что навытаскивала, Рома вернулся к готовке. Девочка с самого его возвращения подметила нечто странное: хулиган упорно пытался показать, что общается он так же, как и раньше, однако невооружённым глазом было видно холодную опустошённость. Его словно отрезали от внешнего мира, лишили всяких эмоций. Хотелось спросить, что же случилось, но Мира отчего-то не решалась — мало ли, что-то слишком личное, куда не стоит соваться, ведь чужая душа — потёмки. А вот помочь с завтраком можно. — Может, лучше я? — предложила Черешенко, наблюдая, как Ромка пытается взбить в эмалированной миске сырые яйца. Он обернулся на неё как-то недоверчиво, точно не веря, что это сказали ему. — Мне уж явно будет поудобнее без трофеев-то. — Ну, если так хочется, — развёл руками парень, отставляя в сторону свой кулинарный шедевр. — Соль в этом — в деревянном таком бочонке… Чё у нас там по времени? — оглянулся на настенные часы и, мягко говоря, обалдел, выразив удивление несколькими смачными матами. У Катьки он потерял без малого два часа, да ещё и в магазине проваландался. — Я пошёл до Бяши сгоняю. Справишься здесь сама? — А ты надолго? — спохватилась Мирослава, выйдя за одноклассником в прихожую. — Мне домой скоро. Вдруг отец уже вернулся — тогда я точно получу. — Не переживай, — поспешил остановить порыв Славки хулиган. Он не без труда признался самому себе, что не хотел бы, чтобы гостья ушла так скоро. — Ехал мимо твоего дома, там даже следов от колёс нет. — Могли остаться старые, — выдвинула предположение Черешенко-младшая. — Вчера же метель херачила. Замело их все, и ворота тоже. Так что не бзди. — Затем он на секунду задумался над одной неприятной мыслишкой, стрельнувшей в голове яркой молнией. И натягивая пуховик, вкрадчиво, насколько умел, поинтересовался: — Или тебе просто не нравится у меня? Если хочешь, то без б, могу увезти домой. Не обижусь, если чё. — Да ты что? — Тонкие бровки сдвинулись к переносице, в Рому метнули осуждающий взгляд. — Я бы всё равно дома ничем полезным не занималась. А здесь, хоть и немного непривычно, но хотя бы не одна. Пятифанов хмыкнул — уже не устало и бесцветно. И натянув на макушку неизменную шапку-морковку, предупредил, что закрывать на ключ не будет, и вышел за порог. А слегка обескураженная Мира вернулась на кухню, волоча за собой огромный ком размышлений, с которым проспала в обнимку всю ночь. Неужто ей не показалось, что Ромка не хотел, чтобы она уходила? Безусловно, данный факт очень льстил и подогревал, но то, что ей здесь непривычно, девочка значительно преуменьшила — да она, чёрт возьми, никогда не ночевала у парня и до сих пор чувствовала себя не в своей тарелке! Чувство несоответствия и некоего стыда подогревал и произошедший накануне поцелуй. Сердце дрогнуло от сладкого, ещё не успевшего остыть воспоминания. Теперь она на все сто процентов убедилась, что дружить им не суждено — в дружбе нет места романтическим всплескам. Однако душу терзали смутные сомнения: вдруг Ромка поспешил? Поспешил и сам это сейчас осознал. Как потом смотреть друг другу в глаза, делая вид, что всё осталось на своих местах? Правда, при всём при этом желание возвращаться в семейное гнёздышко у неё так и не появилось. Тем временем Пятифанов был уже на полпути к семье Ертаевых. Потягивая сигаретный дым, шёл он по привычке быстро, то и дело прогоняя из головы рыдающую Катьку. Эти слёзы он видел третий раз в жизни, и призрачное чувство жалости таки ненавязчиво промелькнуло. Впрочем, пропало оно так же быстро, как и появилось — стоило вспомнить угрозы в адрес Миры. Рома вновь ощущал знакомое влечение защищать, стремление оградить от всего, что могло причинить ей вред, но всеми правдами и неправдами старался усмирить этот внутренний ураган, помня неудачный опыт. Возможно, стоит прислушаться к Бяше, советовавшему для начала притереться друг к другу, а не кидаться на каждого, кто подышит в её сторону. Показалась зелёная крыша — он почти добрался, продолжил бы размышлять над творящимися в его жизни событиями, как вдруг до Ромы донеслись крики. Из-за расстояния они были неразличимы, однако, стоило подойти ближе, он отчётливо услышал: «Только и можешь ворон считать, бездельник!» И к гадалке идти не нужно, чтобы понять, что происходит у Ертаевых, поэтому с шага Ромка перешёл на бег и, рванув на себя железную калитку, без запинки отчеканил уже заготовленную фразу: — Здрасте, Юмсун Оджиновна, Марата можно? Женщина в шерстяной безрукавке и с повязанным на голову платком мигом обернулась на зов. В руке она воинственно держала деревянный половник, предназначенный для размешивания еды скотине. Ромка поставил бы все свои сбережения, что минуту назад этим половником чуть отошедший на расстояние Бяша получал втык. Тонкие брови встретились на переносице, и мать Ертаева обрушила весь свой гнев уже на незваного гостя: — Время ещё и к полудню не подошло, а ты уже пасёшься здесь, шпана! Этот оболтус не сделал и половины того, что я просила! Лишь бы слинять побыстрее, лишь бы слинять! — Я его не баклуши пинать зову, а деньги зарабатывать, — вступился за друга Рома. Бяша лишь виновато смотрел на него из-под упавшей на глаза чёлки. Как всегда, неизменный капюшон, чтобы в случае попадания по голове было не так больно. — Он каждую копейку в дом тащит. — Да что вы там зарабатываете-то?! — всплеснула руками Юмсун. Кажется, половник очень соблазняла Ромкина макушка. — Как ни придёт, табачищем разит да сивухой, а у нас, между прочим, дома дети! Таскаетесь черти знают где! — А вы бы хоть раз пришли и проверили, — начинал распаляться Пятифанов. Каждая собака в деревне знала, что хулиган способен завестись с полуоборота, поэтому лишний раз с ним никто не цеплялся, окромя взрослых. Рома считал, что возраст — не показатель ума, посему не видел авторитета ни в ком. Даже лейтенанта Тихонова он не боялся, не раз давая от него дёру на мотоцикле. Участковый предупреждал, что знает о том, что Пятифан лихачит без прав, и рано или поздно обязательно поймает его. Да только нелегальному гонщику глубоко наплевать. — Орёте на него зазря! — Это я-то ору?! А ну пошёл вон отсюда, пока я и тебе не выписала! Пришёл он тут, понимаешь, права качать! Твой ненаглядный дружочек сегодня домашний, так что до завтра даже на горизонте не появляйся! — Может, он сам за себя решать будет? — На каждой гласной голос набирал обороты, а две морщинки меж бровей прорезались всё сильнее. — Ему скоро восемнашка, а вы его пилите, как лоха малолетнего! Хоть бы раз поблагодарили за то, что он батрачит, как лошадь, ещё и деньги домой носит! Деревянный половник вместе с Юмсун Оджиновной полетел на Ромку и мог дать нехилую затрещину, да только парни среагировали мгновенно — Пятифан свистнул за ворота, а Марат — через ворота. И пока мать Ертаева выбегала из двора, друзья уже успели оторваться и слинять на параллельную улицу. Пообещав куда-то в воздух, что звездюли Марата будут ждать страшенные, женщина захлопнула калитку. Оказавшись на безопасном расстоянии, пацаны отдышались, опираясь ладонями в колени. Бяша сплюнул и хлопнул товарища по плечу: — Спасибо, брат, что пораньше зашёл, а то стоит над душой уже с самого утра — ни присесть, ни прислониться, на. — Дал бы ей чё-нить в руки, да сквозанул бы, пока не опомнилась. — Бяшка мотнул головой, дескать, не вариант, и Рома не стал докапываться. Он выудил из кармана прямоугольную пачку и лишь жестом предложил другу закурить. Марат жадно выхватил сигарету и, как только чиркнула зажигалка, с наслаждением затянулся. — Полегчало? — В ответ кивнули, и ребята направились по заснеженной дороге до дома Ромки.***
Омлет тихонько пыхтел под металлической крышкой, а Мирослава мыла эмалированную миску и столешницу от следов готовки. Она не являлась профессиональным шеф-поваром и искренне опасалась испортить завтрак парням, которые с минуту на минуту причалят. Полный чайник грелся, заготовленные под чай чашки стояли рядком на столе. Удивительно, что дома Черешенко так не хозяйничала, оттого и отца редко баловала чем-либо съестным. Интересно, успокоился ли он хотя бы чуть-чуть? Ибо идти домой действительно становилось страшно. И Мира твёрдо решила, что если папа приедет до того, как она уйдёт от Ромки, и начнёт звонить, то она быстренько перекочует к живущей через дом Полинке, которая уже введена в курс дела, и прямолинейно заявит, что вернётся только тогда, когда Владислав Сергеевич пообещает не применять физическую силу. План гениальный, как ей казалось, поэтому внутренний мандраж заметно сбавил обороты. Осталось надеяться, что она не пересечётся с отцом Ромы, потому что такое стремительное и неожиданное знакомство с родителем уж точно не входило в планы ни её, ни самого Ромки. При мысли о хулигане дух перехватило. И не только от симпатии — девочка словно бы ощутила еле заметную тревогу, вспыхнувшую на уровне подсознания, словно бы тому нужна какая-то помощь. Прежде такого не случалось, поэтому Черешенко-младшая порядком растерялась. А в сенях послышались шаги. Ну неужто пришли! Направившись в коридор, чтобы встретить голодных парней, Мирослава враз оцепенела от макушки и до кончиков пальцев, как околдованная тёмной магией: в прихожей топтался широкоплечий Гиря. Да, тот самый Витёк, недвусмысленно звавший Славку на экскурсию в лес. Парень выглядел так, точно закрался сюда тайком и что-то с осторожностью выискивал. Появление Черешенко сменило его настрой. Баянист натянул на пухлое лицо улыбку и шутя раскланялся в реверансе: — Доброе утро, доброе утро. — А Миру, вросшую ступнями в пол, бросило в жар вперемешку с крупной дрожью. — Где самоделкин-то? Я остаток лавэ ему принёс. — Ск-скоро вернётся, — выдавила Мирослава еле ворочавшимся языком. — А-а, ты тут одна, что ли? — хмыкнул Витёк, и во взгляде его тут же прочитался сформировавшийся план. — Чё, я его подожду тогда? Может, чаем напоишь? — Не успела девочка среагировать, как Гиря скинул валенки с верхней одеждой и без спроса прошёл в дом. Приблизившись, здоровяк чуть сбавил тон, но отчётливо слышался тугой нажим: — Давай-давай, показывай, куда идти. Вкусненько у тебя тут пахнет. — Ладонь размером со Славкину голову проскользила от плеча до локтя. Черешенко передёрнуло. Впервые она молила, чтобы рядом с ней оказался Пятифан. Впервые она готова была кричать «Рома!», срывая голос, но лишь бы он услышал. Где же он, когда так сильно нужен? — Ну чего ты, боишься меня? — Волосы над ухом зашевелились — это он накрутил их на палец. — Тебя-то я не обижу. И про деревню лучше расскажу, чем Волчара, уж поверь. От ледяного испуга — второго за эти сутки — Славка зависла, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Нервотрёпка от папы теперь казалась ей полнейшей ерундой. Девочка лишь ждала, когда чудовищная пытка закончится, надеясь, что вот-вот распахнутся двери и в проёме вырастет Ромка. И конечно, не упустила возможности мысленно обругать деревенский люд за раскрепощённость, поскольку считала такой откровенный прессинг чем-то за гранью адекватного представления. Массивной клешнёй Гиря отделил от волос прядь и, поднеся ближе к лицу, шумно втянул ноздрями воздух. Мира прикрыла глаза, чтобы не видеть разворачивающегося безобразия. Теперь сомнений в чувствах к хулигану не осталось — ей было неприятно и даже противно от того, что к ней лезет и прикасается другой парень. Костлявые плечи отяготились под весом двух лапищ. Она ощутила несильную давку и думала, что показалось, но нет, Витёк действительно легохонько толкал её назад, к стенке. Он будто прощупывал почву — закричит али нет. Но, по правде говоря, вопить было страшно, ибо одной лишь ладонью Гиря запросто может перекрыть ей весь кислород посредством сжатия тонкой шеи. Поэтому Мира и пискнуть не решалась.***
Переговариваясь о своём, Рома и Бяша вырулили на улицу Максима Горького. Оставалось пройти несколько домов — и они бы прибыли в пункт назначения, но, судя по всему, судьба сегодня не настроена на мирный лад и абсолютно непреклонна. Впереди показалась водная колонка, где до появления у Пятифановых скважины друзья часто набирали ледяной воды в летние походы. А возле колонки обозначилась свора из пятерых человек, среди которых выделялся рослый толстяк с алеющими издалека прыщами. — Свинтус, — буркнул себе под нос Ромка. Для Бяши это прозвучало как сигнал — бурят размял шею и звучно щёлкнул костяшками, чтобы в случае чего быть в полной боевой готовности.