***
Слышит голос нежный и знакомый уж до боли,
Красоте её лица противиться неволен!
Утро у Мирославы выдалось не самым добрым. Полночи ветер стучался в окно стремительными порывами, не давая спать и захлёстывая с отлива снег. Остроконечные верхушки сосен и голые деревья, подпирая звёздный небосвод, опасливо махали ей с улицы, точно зазывали в густую темноту под свои переплетённые кроны. Злющий Владислав Сергеевич весь вечер с ней не разговаривал, смотрел соревнования по борьбе и чем-то гремел на кухне. Осадок после ссоры остался неприятный, но девочка упрямо не шла мириться — таким жестом она абсолютно точно скажет главе семейства, что смирилась с его приказом. Однако подыскать кружок в Доме культуры точно не помешает, ведь до конца каникул ещё целая неделя, да и после их окончания будет чем заняться. Проснулась Черешенко-младшая аккурат с первыми лучами солнца. Потянулась, окинула скучающим взглядом деревню через исписанное узорами стекло. Яркий диск на небе озарял жёлтыми лучами каждый миллиметр пространства, заставляя ещё не отошедший ото сна взор щуриться и слезиться. Хорошая погода, чтобы прогуляться, — так и не скажешь, что ночью заунывно стонала вьюга. Вползая в вязаные гамаши, девочка нервно покусывала обветренную нижнюю губу и надеялась, что отец давно в колхозе. В этот раз надежды оправдались. На столе скучал свёрнутый пополам лист формата а-четыре, размашистым почерком напоминавший ей о завтраке и о Доме культуры, работавшем в каникулы с девяти утра. Славка насупилась: вот это предусмотрительность, посмотрите на него! Перевернув некогда бывший документом листочек, Черешенко-младшая нахмуренно вчиталась в строчки: договор купли-продажи какого-то помещения площадью шестьдесят восемь квадратных метров. Ей показалось, что где-то такие цифры она уже видела, но в знак своеобразного протеста заморачиваться не стала, смяв бесполезную бумажульку в неаккуратный комок. Будет она ещё в его дела лезть! Плотно позавтракав овсяной — или, как говорил дедушка, геркулесовой — кашей, девочка тяжко бахнулась на диван, машинально включила телевизор. Бегая глазами по дощатым прорезям потолка, Мирка прокручивала в голове случайно услышанный разговор Бяши и Ромки, удостоившийся её внимания из-за ругани с главой семейства лишь сейчас. Во-первых, пугала перспектива жестокой расправы с Бабуриным, а во-вторых — что за Петров, которого припоминал товарищу Марат? Мира не была сторонницей драк и физических решений конфликтов, но в победе Ромки отчего-то даже не сомневалась, ловя себя на мысли, что толстяк заслуживает приготовленных для него тумаков. А вот таинственная история, связанная с не менее таинственным Петровым, судя по всему, относилась к касте не самых приятных. Что же такого у них произошло? Тем временем завтрак переварился, серия «Гостьи из будущего» закончилась и Мирослава принялась одеваться, то и дело посматривая на покоившийся на крючочке ключ зажигания от квадрика. С момента появления железного друга Славка с каждым днём чувствовала, как лень всё больше протягивала захапистые лапы из глубокой бездны, в которой укрывалась долгое время. Ходить пешком при таком агрегате совершенно не хотелось. Верно подмечала народная поговорка, что к хорошему быстро привыкаешь. Да и удрать на квадрике от шантрапы, вроде Семёна или Гири, гораздо проще, нежели пешком, но рисковать средством передвижения девочка не хотела. Железная дверь, ведущая на улицу, громко захлопнулась, ключ еле-еле повернулся в замочной скважине. Проверив, что не оставила жилище в свободном доступе для воображаемых грабителей, Черешенко-младшая накинула тесёмочку с ключами на шею и надёжно запрятала под куртку. Идти пришлось недолго: Дом культуры находился в паре проулков от площади, где всё ещё величаво возвышалась лесная красавица, несмотря на ворох напáдавших под ствол жёлтых иголок. Оббив прилипший к ботинкам снег, Мирослава потянула громадные двери на себя. Здание и впрямь кишило жизнью внутри даже в каникулы: сновали из кабинета в кабинет девушки и девочки с огромными плакатами, отдалённо слышалась музыка фортепиано и гитары, в зале для танцев проходил мастер-класс по шахматам — и многое другое, заглотившее Черешенко с головой. Вручив гардеробщице куртку, девочка забрала номерок и прошествовала к гигантскому информационному стенду, пестрившему объявлениями и расписаниями кружков. Выписанные в блокнотик понравившиеся секции и их время работы её не привлекли, поэтому перечёркнутый листик полетел прямиком в мусорное ведро, а Славка с пробудившимся энтузиазмом отправилась на самостоятельное изучение множества занятий. Скиталась по, казалось, бесконечному зданию она долго, заглядывала в кабинеты, дивясь разнообразию досуга. В городских центрах днём с огнём не сыщешь такого изобилия, как здесь! Она по рассеянности прервала урок по вокалу, мельком зацепила занятие военно-патриотического клуба «Витязь» и еле разобрала, что же мастерили девочки на кружке кройки и шитья. Выбор Черешенко-младшая пока остановила на весьма стандартной и посредственной изостудии, где просидела за наблюдениями неизвестное количество времени. Нравилось ей смотреть за тонкими линиями наточенного до колоссальнейшей остроты карандаша, бегать глазами по композиции, запоминать в ней каждую мелкую деталь в виде сломанной веточки яблока или небольшого скола на глиняном кувшине. Хоть она и считала себя далёкой от искусства, это не мешало восхищаться тому, как легки движения рисующих. Записавшись и выбрав время занятий, Славка засобиралась домой, вежливо отказавшись от пробного занятия: не взяла она с собой ни пенал, ни сменную одежду. Кто ж знал-то! И пока ребята убирали композицию, а к рисованию готовилась вторая подгруппа, к Черешенко подошла преподавательница: — Мирослава, подскажи-ка мне, ты не сильно торопишься? — Женщина поправила очки с толстенными линзами и окинула девочку взглядом, на что та растерянно пожала плечами. — Нам бы натуру для этюда. Сегодня запланирован был портрет, а я смотрю на своих: та, с кем договаривались, похоже, не пришла. Мира опешила ещё больше и поспешила донести до педагога, что ни разу не практиковала подобное в своей жизни, однако её заверили, что сложного ничего нет — нужно лишь неподвижно сидеть. Торопиться ей некуда, посему девочка пошла на авантюру. Художники тут же расположили Славку на удобном стуле, направили в её сторону лампочку, дабы тени на лице угадывались чётче. И натурщица замерла. Видя натянутую по струнке спину, преподавательница указала, что позу стоит принять удобную, чтобы не вымотаться раньше времени. Мирка послушалась. Восседая на мягком стуле и сминая пальцами накидку, что ребята набросили на угловатые плечи, девочка сосредоточенно держала взгляд на полке с книгами. Слышались штрихи о шероховатую бумагу, скрип мольбертов, нервный и короткий кашель. Творцы под негромкую лекцию педагога осваивали рисование портрета, и каждый наполненный досадой вздох вгонял Миру в переживания о глупости своего опрометчивого согласия на роль натурщицы. А если получится плохо или криво? Девочка поймала себя на мысли, что хотела бы позировать для той группы, что занималась здесь до этого: уж больно правдоподобно у них вырисовывался на бумаге натюрморт. Провела Черешенко-младшая в кружке рисования не менее двух часов и, увидев таки конечный результат, только больше укрепила желание ходить на занятия. Приятное удивление заклокотало в глубине души. Портреты разношёрстные, но ни от одного не получалось оторвать восторженный взгляд. Укол стыдливости уже почти подобрался к её пятой точке, дабы вонзиться иглой в округлую ягодицу до самого основания, однако Славка, отмахнувшись, искренне поблагодарила за подарок в виде ценного опыта и запросила один из рисунков себе. Пыл вмиг остудили, сказав, что сначала рисунки две недели повисят на выставке. Эх, и зачем только позировала столько времени? Но раздосадованность сменилась радостью, что после окончания она любой понравившийся может забрать себе. Девочка повеселела и, точно не касаясь пола, выпорхнула из изостудии. По пути в гардероб Мирослава успела заглянуть в библиотеку, где завела собственную карточку читателя. Если уж кружка юного техника здесь нет, то хотя бы техническая литература в огромном ассортименте. И то неплохо! Решив, что больше дел у неё здесь не осталось, девочка выплыла в холл и вдруг краем глаза обратила внимание на ведущую наверх лестницу, по которой тоже носились ребята разных возрастов. Любопытство вновь защипало где-то между лопаток. Опираясь на то, что у председателя колхоза уж слишком много работы в коровниках и денниках, поэтому обедать домой он точно не поедет, Мира поставила ножку на первую ступеньку. И чем выше Черешенко поднималась, тем больше плакатов на стенах о боевых искусствах она видела. До неё стали долетать мужские голоса, скрежет металла и звуки хлопанья перчатками о боксёрские груши. Как и предположила Слава, здесь располагалось спортивное крыло с тренажёрным залом. Заприметив среди возвышающихся железных конструкций широкоплечего Гирю, тягающего штангу, девочка — за секунду до того, как здоровяк обернётся, — спешно ретировалась в ближайший коридор. Мелкие мурашки пробежались по копчику как упавшая ледяная капля. Не хватало ещё и здесь обменяться любезностями. И как ходить на кружок, зная, что ростовая глыба из мышц может в любое момент столкнуться с ней нос к носу? Мысли о двухметровом детине тут же улетучились, когда взгляд Черешенко-младшей прочертил линию до открытых дверей, откуда доносились хлопки и возмущения. Одна створа выходила в коридор, а потому действо, происходившее в соседнем зале, без проблем открылось её взору — боксёрский зал. Висящие груши, куча разноцветных матов и два ринга, утянутых белыми канатами. Один пустовал, а вот на втором разворачивался настоящий спарринг. Два бойца в специальных шлемах, прижимая к подбородку шарики перчаток, осыпали друг друга отточенными ударами. Мышцы на поджарых ногах при каждом финте поджимались, точно губка, а на бицепсах виднелась мелкая испарина. Судя по всему, бой продолжался уже приличное количество времени. Боксёр в чёрных шортах, будто не имея желания участвовать, иногда заминался и отходил назад, на что соперник реагировал молниеносно. — Открылся! — кричал седовласый, бывалый тренер, внимательно наблюдающий за поединком. — Локти прижал к корпусу, пошёл!.. Фронтальная стойка! — Несмотря на то что парни трудились наизнос, мужчина остался недоволен и, с силой дунув в болтавшийся на шее свисток, удивительно легко заскочил на ринг. Растолкав сорванцов, он, сжимая кулаки, выдал гневную тираду: — И куда это годится? Вы как на соревнования ехать собрались?! Ты-то, Куликов, ладно, а с тобой-то что сегодня? И только когда боксёр в чёрных шортах — тот, что с большой неохотой выполнял наставления тренера, — стянул с мокрой головы шлем, Мира узнала в нём Ромку. Покусывая нижнюю губу, потерявшая дар речи девочка с интересом прижалась к белой двери с облупившейся краской. Она, конечно, мельком слышала от одноклассников, что Пятифанов занимается в Доме Культуры, однако совершенно не думала о боксе. Ей казалось, что он ходит красоваться в тренажёрный зал или же является редким гостем на каком-нибудь военно-патриотическом сборе, но уж точно не всерьёз увлекается спортом. Мирослава ощутила густой комок, упавший из груди куда-то вниз живота. Щёки её вспыхнули, как молодильные яблочки. — Не идёт ни хера, Виктор Ильич! — рявкнул Ромка — да так, что голос его прокатился по залу, как мощный взрыв. — Сто раз предупреждал, чтоб никаких выражений у меня! — Мужчина зарделся от злости. Густые брови упёрлись в переносицу, грудь выпятилась колесом. — Не идёт только девочка на свиданку, а спортсмен должен уметь собраться! Чтоб послезавтра этого безобразия не было! Жестом, указывающим обоим бойцам на выход, Виктор Ильич обозначил, что тренировка окончена. Раздосадованный и дышащий, как бык на красную тряпку, он направился в кабинет, бурча что-то нечленораздельное себе под нос. Пятифан же, скинув перчатки, шлёпнул ими о ринг с такой силой, что дылда Куликов испуганно вздрогнул. Славка запереживала: Ромке вряд ли понравится, что она была свидетельницей перепалки с тренером, а потому решила спешно ретироваться, пока не оказалась замеченной. Но не успела. Подхватив с каната тускло-жёлтое застиранное полотенце, Ромка соскочил на пол и колючий взгляд его тут же упёрся в низкорослый силуэт, притаившийся у двери. По чернявой макушке и двум голубым, точно небо, глазам, парень тут же узнал Миру. Сердце его стукнуло, будто громадный таран, врезавшийся в ворота неприступного замка. На секунду он замешкался, да только поняв, что та собирается улизнуть, окликнул: — Мирка! — Из-за двери на него опасливо выглянул распахнутый глаз. Ромка вальяжно подошёл к выходу, облокотился на косяк. — Здорова. Ты чё тут? — Черешенко медленно выплыла в проём, представ перед ним в полный рост. — Привет, — пикнула она, точно забитая. — Да так, искала занятие. — Да? — Волчонок хмыкнул, над нижней губой прорезался крепкий клык. Взъерошив волосы, Рома кивнул на боксёрский зал: — Так давай к нам. — Нет, спасибо, — приподняла уголки побледневших от волнения губ, — я к дракам не очень отношусь. — Так это не драка — это спорт. — Да какая из меня спортсменка? — Тут впору было посмеяться, что девочка и сделала. Пятифан, пропустив мысль о Мире в боксёрских перчатках, которые та едва удерживает у лица, тоже коротко усмехнулся. Через них проскочил светловолосый Куликов, вероятно куда-то спешивший и долгое время не хотевший прерывать беседу двух голубков. Да только пронёсся больно неаккуратно, зацепив Мирославу спортивной сумкой, чем едва не сбил девчонку с ног. Ромка кинул вслед: — Ты глаза-то разуй, обморок!.. — Я, наверное, пойду, — робко перебила его тираду Славка. — Не буду отвлекать. — Так я уже закончил. — В другой день он, может, и остался бы на подольше, поколотил кулаками грушу, но сегодня действительно всё наперекосяк. Сжёг яичницу, по пути до Дома культуры пару раз поскользнулся, а с утра едва не расшиб голову о деревянную полочку в умывальнике. С самого детства умывался — и ничего. А сегодня, как назло, впечатался затылком прямо в неё, опрокинув флакон с одеколоном и отцовские приблуды для бритья. То ли скопившееся напряжение не давало ему житья, то ли встал не с той ноги. Хрен пойми. — Мир, — он остановил Черешенко-младшую за локоть, — давай, мож, провожу тебя? Ты только в гардеробе меня подожди. В ответ лишь неопределённо пожали плечами, что Рома расценил как положительный знак и, завернув полотенце на шею, решительно направился в раздевалку. Смотреть на девушку с каждым разом становилось всё тяжелее. Колючий взгляд серых глаз, точно намагниченный, опускался то на тонкие запястья, то на небольшую грудь, скрывающуюся за вязаным барьером свитера, то на чуть округлые бёдра. Однако хулиган пока отдавал себе отчёт и мог контролировать бушующий пыл. Выпрыгивая из шорт, оставаясь лишь в нижнем белье, Пятифанов спешно, чтобы девочка не решила уйти в одиночестве, размышлял над тем, стоит ли принять холодный душ. Придать и без того разгорячённое тело ледяным струям заржавевшей лейки, смыть накрывающее напряжение, остудить голову. Чёрт подери, последний раз он так суетился в шестом классе, когда одна особа лишь взглядом зазывала проводить её. Дескать, боится одна. А Мира не боялась, несмотря на то, что в любой момент может встретить и Гирю, и Семёна, и Катьку с хорошими новостями, как он едва ли не вдолбил её в кухонный стол. Но он, словно умалишённый, рвался сопроводить её до дома. Душ как идею разрядки благополучно отмели. Ромка решил тщательно умыться, протереться влажным полотенцем и выцедить несколько капель из почти опустевшей склянки с одеколоном. И так пойдёт. Ладно бы он с ночёвкой к ней пошёл — тогда другое дело. Топая берцами и поправляя на плече спортивную сумку, Пятифан спустился по лестнице, оглянул холл. Мирославы нигде не оказалось. В сомнениях он пробежался уже не взглядом, а буквально поворачивая голову, точно выписывающий кругаля волчок. Пыльно-зелёный свитер не обозначался на горизонте. Ромка — убеждения ради — смерил глазами ведущий к музыкальному кружку коридор и в непонимании скривил нижнюю губу. Неужто свинтила? Вот тебе и проводил. На мгновение Ромка ощутил себя пассажиром эмоциональных качелей, которые сам и создал. Не стоит говорить о том, как неприятно и гадко отдаётся в груди чувство злобы, когда понимаешь, что буквально пару минут назад утопал в эйфории, а сейчас будто окунулся в бочку с ледяной водой. Крепкими зубами он закусил мягкую ткань щеки, сжал в ладони пластмассовую бирку с цифрой — посчитал, что он не тот, с кем можно так поступать какой-то девчонке. Забирая куртку из гардероба и параллельно выслушивая возмущения Галины Фёдоровны, что вернул ей треснутый номерок, направился на улицу. Скрипящее во рту желание покурить сгущало слюну. Он даже не знал, как реагировать на подобную наглость. Другая бы на плечи повесилась, едва заслышав предложение проводить до дома — если вообще бы сразу не спустила штаны, зазывая на чай. А эта… Прямоугольная пачка вывалилась на заснеженное крыльцо, а злые мысли с упрёком стеганули по спине раскалённой плетью. — Просил же у гардероба подождать, — недовольно кинул распалившийся Пятифанов, но голубые, как у оленёнка, глаза окатили его растерянным взглядом, и он, подумав, добавил: — Думал, что ушла. Черешенко помотала головой, всем своим видом говоря о том, что его домыслы по глупости сравнимы разве что с надписями на заборе. Рома прикурил, и ребята молча двинулись вдоль растущих по бокам дороги берёз. Пусть гнев, поднявшийся с глубин души за считанные секунды, всё ещё и грыз его где-то за затылком, как присосавшаяся зараза, хулиган сменил-таки недовольное лицо на более расслабленное. Поведение своё оправдывал тем, что считал испытываемые чувства нечтом важным, а потому и топтать их никто не был вправе. И Мира тоже. Сама девочка скромно вышагивала рядом, смотря себе под ноги, и даже не заметила, что спутник её, который — точно волк, бежавший к бабушке Красной Шапочки, — выбрал самый удобный путь. Только в сказке он был коротким, а Ромка следовал по самому длинному, огибающему чуть ли не половину деревни. По плану Пятифана: так ему удастся побыть с подругой подольше и озвучить наконец весьма животрепещущий вопрос. — Как у тебя, кстати, батя-то там? — Это не тот. Интересовался он с целью начать беседу, да и доля любопытства здесь, естественно, присутствовала — от настроя председателя колхоза, хоть Рома и старательно игнорировал данный факт, многое зависело в их взаимоотношениях. — Не сильно орал? — Покричал, — качнула головой Мира, не поднимая взгляд от скрипящего под ботинками снега. — Не без этого. — Разосрались? — Немного. — А в Доме культуры-то чего забыла? — Выдохнул через ноздри едкий дым. — Чтоб меньше рожу его видеть? — Может быть, отчасти. Черешенко-младшая чуть прикусила нижнюю губу. Изъяснялся Рома грубо, однако правды в его словах было больше, чем в её притянутых за уши размышлениях о том, что ей нужно занятие на каникулы. Идея фикс, что отец должен почувствовать сопротивление командованию, конечно, разнилась с её действиями, но повиноваться и отказываться от только-только появившихся знакомств Славка не хотела. Либо пусть принимает то, что у дочери новая компания, либо видеть её будет лишь с утра и вечером перед сном. Непокорность грызла затылок, как мерзкий термит. От несправедливости отцовского поведения возгорелось желание топать ногами оземь, кричать и рвать на себе волосы, но конкретно в эту секунду ничего не изменить, поэтому оставалось молча глотать горькую обиду и загребать носами ботинок снег. К болтающейся по поясу руке, недавно сминавшей замёрзшую рябину, прикоснулось что-то тёплое. Спина вытянулась, будто все мышцы разом напряглись, превратившись в камень. Секунда — и холодную ладонь твёрдо и решительно обвили массивные пальцы. Металлическое кольцо холодило, от шершавых мозолей саднила кожа, но Мирослава ни в коем случае не решалась разорвать телесный контакт, хоть в душе и поселился навязчивый вопрос: «А что между нами?» Поцелуй не отправная точка отношений — только вот в случае с Ромкой нельзя делать поспешных выводов. Удивительно, но и сам Пятифанов молотил эту тему почище, чем самый навороченный комбайн. Ситуация неопределённости ему досаждала, только вот повторять старые ошибки не хотелось. Вдыхать полные лёгкие воздуха, произносить те же слова, которые когда-то разорвали нутро напополам. Чёрт бы подрал эту Мирку! — он чуть сильнее сжал ручку одноклассницы. Признаться самому себе в том, что кишка тонка повернуть язык, Ромка не смел. Да только правду топором не вырубить. Домики проплывали, дороги перекрещивались. Ребята молча брели вдоль улиц, точно нехотя держась за руки. На деле же — обычное стеснение, неловкость. Хулиган замечал, что иногда спутница вертела головой, окидывая местность взглядом. Поди-ка разбери, чего она высматривает — не то дорогу запоминает, не то серый мерин ищет. Идти оставалось недолго — вот и последний поворот на улицу Победы. Несколько покосившихся сарайчиков, избы, бани, и в конце проулка замаячило жилище семьи Черешенко. Рома, выгрызая щёку едва ли не до мяса, хмурил брови, думая о том, что, видать, важный вопрос придётся отложить для другого раза. Однако язык, на котором, вероятно, давно вертелись данные слова, сработал быстрее мозга: — Слышь, Мирк, — стрельнув колючими глазами, позвал хулиган девочку и остановился, когда двухэтажный сруб оказался всего в нескольких метрах. Та повторила и промычала что-то несвязное в ответ, дескать, я тебя слушаю. — Я тут чё подумал: мутить я с тобой хочу. — М-мутить? — Чуть вскинула бровки Славка, смотря на провожатого, словно тот силой тащил её всё это время по дороге и угрожал с минуты на минуту дать звонких звездюлей. Смысл сказанного, кое-как пробивавшийся через сленг и пятифановскую манеру преподносить информацию, доходил до неё с трудом. — Ну, гонять, тусоваться, кино-домино, — волчонок подвигал свободной ладонью из стороны в сторону, перечисляя нелепые обозначения. И чувствуя себя полнейшим идиотом. Какие к херам признания он здесь затеял и, главное, для чего? Ведь ещё топая за Катькой, как телóк, Пятифан мысленно прикрывался тем, что ничем смазливой, чернявой девчонке не обязан, ибо разговора о более близких отношениях даже не заходило. Да и поцелуев он раскидал за свои семнадцать лет немало, и если бы перед каждой барышней держал ответ, то был бы, как минимум, в списке предателей родины. Убеждение, что облизывания дёсен ничего не значат, давненько укрепилось в голове. Только вот с Мирой любое взаимодействие имело для него вес — а поцелуй уж подавно! — Ром… — Собеседница, похоже, и сама не на шутку ошарашена настолько нежданным аттракционом невиданной щедрости. Маленькая ручка робко поёрзала промеж длинных пальцев. — Я могу подумать? Густые брови деревенского хулигана медленно сползли к переносице, а сам он завис во фрустрации. Чувство, что выглядел волчонок глупо, дополнилось полной потерей дезориентации. Впервые девчонка выбила из колеи. Да так метко и бесповоротно, что тело чуть покачнулось и Ромка поймал упор на пятки. А чего здесь думать-то? Интересное кино, однако, складывается. Мира не вязалась в его голове с образом распутной девки — если наоборот, не была излишне скованной, — поэтому уж для кого-кого, а для неё произошедшее между ними всяко-разно должно считаться важным. Допускать мысль о том, что девчушку посмеет после него целовать кто-то ещё, Пятифанов считал невозможным и злобно отметал её куда-то на задворки сознания. — Не, ну если нет… — почему-то брякнул он, вмиг прикусив язык. Цыкнул сквозь зубы в сторону, вернулся из ступора к трезвым рассуждениям. Руку подруги не отпускал. — Ты это, давай-ка лучше без загадок. Не люблю я всей этой херни. — Черешенко-младшая стушевалась. Ситуация начинала набирать обороты и сворачивать в какое-то абсурдное русло. Ромка ощущал, как зажатая пальцами ладошка медленно холодеет, но отступать не собирался: — Может, ты сейчас хорошенько поднапрягёшься и подумаешь? — Наклонился, и взгляд колючих серых глаз устремился под прикрывающие омуты ресницы. Нет, он не давил — просто не желал ждать. Ждать, накручивая себя, как велосипедную цепь на шестерню. В конце концов, дома и так слишком много забот, а пустые переживания, способные лишь на подрывание нервов, в список дел не входили. Ему нужен точный ответ, и он добьётся его сейчас. Прислонив свободную руку к Славкиному локтю, Рома потянул девочку на себя, и та вдруг робко заговорила: — Могу дать лишь маленькую надежду. — Пятифан отчётливо ощущал нерешительное сопротивление, однако волчья натура брала своё — Мирослава становилась всё ближе. — То, что мы сделали, не должно быть обыденным у друзей… — Так я и не дружить хочу. — Качнул головой хулиган, усилив наступление. Дослушать он не удосужился, решив, что Мира от волнения вздумала пойти на попятную, а потому пресёк любые попытки отвергнуть его чувства. Больше он на эти грабли не встанет. Сжавшаяся в клубок Черешенко буквально утонула в его крепких объятиях. Дважды сломанным носом хулиган зарылся ей в воротник, вызвав тем самым тихий вдох с примесью сиплого голоса и чистого смущения. — М-мы можем попробовать… — еле слышно прошептала Славка и как будто бы хотела что-то добавить, но то, как хулиган сжал в своих объятиях, враз заткнуло ей рот. Настала очередь Ромки размять лёгкие. Только вдох его гораздо тяжелее, громче и полный неприкрытого желания не отпускать её, пока вдоволь не насытится. Грудину приминали две ладошки, голова подруги прижалась под подбородком. В нос прокрался ненавязчивый домашний запах, словно Мира телепортировалась прямиком из давно забытых воспоминаний. Конечно, насыщенная ежевика не оставила бы этому аромату и шанса, но нравился хулигану именно он. Его хотелось бы вдыхать лёжа вдвоём, на кровати, и приобнимая девочку за нескладные плечи. Левая рука сползла на талию, захаписто прижала Миру. Жжение, сначала проедавшее нутро меж рёбер, теперь спустилось по прямой мышце живота. Влечение возрастало, точно ему тесно, душно. И Ромка, приоткрыв серые зеницы и ещё не до конца вынырнув из накрывшей волны дурмана, отдалённо осознал, что ему и впрямь тесно. Ниже резинки пуховика — в штанах. Нежданное озарение отрезвило. Он ставил все свои сбережения, что чёрные спортивки с тремя полосками уж слишком явственно оттопыривались в районе паха, и если Черешенко-младшую сейчас отпустить, то она немедля заметит перемены в его видке. Всё бы ничего — многим бабам даже нравится осознавать, что у парня на них встал, — только Мирослава вряд ли вручит за это медаль. Да и светить болтом после обыкновенных объятий не представлялось Роме чем-то адекватным. Ладно бы подобное приключилось при горячем поцелуе наедине, но не здесь и не сейчас! Адреналин прыснул в кровь, пыл и жар притупились. Пятифанов громко сглотнул, дёрнув кадыком, будто перезарядили помповую винтовку, напряг желваки. Ремень спортивной сумки продавливал объёмный пуховик в районе плеча. Казалось, поклажа, всю дорогу бившая по задней стороне ног, могла оказать помощь в сложившейся ситуации. Дурацкую, но помощь. Наклонившись к уху подруги, Рома сипло выдал: — Ну давай, это, я пошёл. Сегодня на корте за площадью, кстати, игра будет — хоккей. Подгребайся к пяти часам. Мирослава, подняв на хулигана голубые глаза, несколько раз покивала и больно заметно смутилась, словно бы опасаясь, что их губы вновь сольются в поцелуе. Всё-таки это не препирания на лесной дороге, когда Славка возвращала пятифановский учебник литературы — здесь совсем иной уровень их взаимоотношений, который ей только предстоит принять. Девочка мягко отстранилась, чувствуя, как по рукавам сползли массивные ладони и потопала к воротам. Рома же, смотря на отдаляющуюся спину, прижимал спереди спортивную сумку так, чтобы поклажа загораживала натянутые в районе паха штаны. Благо Черешенко-младшая, обуянная стеснением, даже не обернулась на него. Проскрипела железная дверь, и, когда подруга скрылась из поля зрения, ком напряжения ослабился, точно лопнул надутый до предела воздушный шарик. — Блять, — сквозь зубы ругнулся Пятифан, опустив беглый взгляд на упирающуюся в сумку выпуклость. Был он парнем легковоспламеняющимся, которому для того, чтоб вспыхнуть, много поводов не нужно, однако объятия для него — пройденный этап. Уже давно Ромка не находил в них ничего диковинного, да и, честно признаться, не особо-то любил. Давненько это повелось, ещё с шестого класса. Тогда он впервые прижал к себе ту, которая могла всколыхнуть душу одним только взглядом. С тех пор в сознании закрепилось убеждение, что объятия — это не для всех. Это проявление чего-то чистого, доверительного, ибо ты полностью открываешь грудь и в любую секунду можешь пострадать. Ведь не зря говорят: чем сильнее раскинуты руки, тем проще тебя распять. Знать бы, что на этом-то его искренняя любовь и закончится. Ромка таки получил ожидаемый удар, после чего закопал все имеющиеся чувства в могилу, пообещав себе никогда не возвращаться к возвышающемуся над землёй безымянному камню. И теперь, когда ему переспать гораздо проще, нежели крепко обнять, вдруг объявляется та, кто делит его жизнь на «до» и «после». Та, чьи ладони, упираясь в грудину, касались словно бы самого нутра. Оттого и тело, чувствуя прилив знакомых ощущений, моментально среагировало на зов сердца таким специфичным образом. Ромка нахмурил брови и, поправив ремень на плече, торопливо направился в сторону своей улицы. Ещё не хватало, чтоб его застали в подобном виде.***
То ли от переживаний и полчища атакующих разум мыслей, то ли от того, что не выспалась, Мира, пообедав после похода в Дом культуры, поймала себя на размазывающей слабости. Девочку морило и тянуло к подушке, поэтому просмотр кассеты с фильмом «Сказка о потерянном времени» превратился с борьбу с убаюкивающей дремотой. Бой был неравным, и Славка, поджав ноги, закуталась с головой в вязаный плед. Перед тем как провалиться в сон, Мирослава крутила в голове момент, произошедший возле дома. Неожиданное предложение хулигана и впрямь ударило, будто металлическим обухом, а потому просьба времени на подумать была вовсе небезосновательной. По причине того, что опыта отношений с противоположным полом у Славки ещё не имелось — а уж с таким, как Рома, и подавно, — ей требовалось переварить и уложить в сознании полученную информацию. Тем более, утопая в объятиях волчонка, она и думать забыла о том, как воспримут такой союз другие. Отец уж точно в восторг от подобных известий не придёт, а по школе, как пить дать, поползут нехорошие сплетни о примерной новенькой, спутавшейся с местными хулиганами. Грядёт необъятная куча усмешек и кривых взглядов, врезающихся меж лопаток. Вопреки всему симпатия перевешивала. Черешенко-младшую, несмотря на страх перед неизведанным, тянуло к Пятифанову сильнейшим гравитационным полем, а потому и на корт, где собирался народ перед хоккейным матчем, Славку привело как по мановению волшебной палочки. Ребята подходили от мала до велика — и взрослые, и дети. Все бурно обсуждали предстоящую игру, шутили и спорили. Сам же корт, точно капля варенья, обрастал со всех сторон беснующейся толпой. Пожёванные временем трибуны не вмещали и половины пришедших, поэтому люд плотно кучковался по всему периметру разукрашенных граффити деревянных ограждений. Мира, зевая, металась сонными глазками по проплывающим шапочкам, рассматривала лица, но нигде не замечала искомого. Ромка что, не пришёл? Рано делать выводы, если вспомнить, как на новогодний вечер в школе они с Бяшкой прискакали в самый последний момент. Возможно, и здесь друзья объявятся чуть позже. — О, Черешенка, на! — гавкнули где-то со спины. Надо же, вспомнишь солнце — вот и лучик! Марат, пускающий над головой клубы пара, облачённый в неизменный капюшон, без стеснения демонстрировал в улыбке зияющую пустоту на месте двух коренных резцов. Мирослава кивнула в знак приветствия и машинально обшарила глазами пространство возле бурята. Удивительно, что он один. — Чё, ссышься в толковище соваться? — насмешливо протянул Бяша. — Не думала, что будет так много народу, — честно призналась девочка, почёсывая уголок брови. Её и впрямь ошарашил ажиотаж, поднявшийся вокруг обыкновенного любительского матча. Хорошо, что встретила Ертаева, — поможет работать локтями в скоплении болельщиков, дабы пробраться поближе к корту. — Это нормально? — Обычное дело, на, — махнул рукой. — Тут так постоянно, если игра намечается. Чё, повеселиться же людям надо. — Славка повела плечами, дескать, не могу не согласиться. — Пошли, скоро начнётся. Мест на трибунах, стоит полагать, не нашлось, поэтому пришлось протискиваться к бортам, улеплённых ребятнёй. Черешенко, держась за рукав недавно появившегося в кругу общения товарища, проскальзывала по его следам, словно вода между камней. Расцепляться с Бяшей было опасно — того гляди рослые пацаны сметут с лица Земли. Добраться до первых рядов таки удалось. Выставив Мирославу вперёд, будто маленького ребёнка, Марат встал позади, дабы девчонку не унесла в неведомые дали улюлюкающая буча. Сам же он, будучи выше подруги на голову, легко мог наблюдать за игрой. Подсвеченный висящими над кортом прожекторами лёд сиял, будто отполированный до блеска слиток серебра, и казался настолько вылизанным, что хоть сейчас бери и перекидывайся через борты и смотрись в него, как в зеркало. Одиноко стоящая будка с надписью «Прокат коньков», табло с ржавыми перекидывающимися пластинами и выведенными на них масляной краской цифрами «0 — 0». Единственное, что настораживало, — ограждения не имели железных сеток, а некоторые смельчаки и вовсе восседали на них, свесив ноги. Так недолго и шайбой в лоб получить. Мирославе оставалось надеяться, что сегодня она не окажется в числе счастливчиков, кто уйдёт отсюда, освещая дорогу фонарём под глазом. — Марат! — позвала она одноклассника, еле перекрикивая компанию посвистывающих ребят, расположившихся по соседству. Ертаев, вопросительно дёрнув головой, склонился к ней ухом через плечо. — Марат, а Рома где? — Не мороси, придёт скоро твой Рома! — хохотнул бурят, хлопнув ладонью по плечу. На слове «твой» девочку как-то непривычно сконфузило. Рома — её? Сама мысль о подобном внушала в сердце нарастающую тревогу перед чем-то новым и незнакомым, однако переживания уже были куда теплее тех, что жрали её в первые дни знакомства с хулиганом. Стоило Бяше обронить это обещание, на лёд выкатилась первая команда хоккеистов. Махая руками и поднимая клюшки над собой, парни под громкие крики, словно грай взлетевших с дерева птиц, сделали круг по корту, успевая обмениваться с болельщиками звучными «пять». Они выстроились в шеренгу, и тут же следом появилась вторая команда. Особенной формы у игроков не было — все в обычной уличной одежде. Однако поверх ребята нацепили отличительные майки с номерами: у первой команды они были белыми, а у второй — красными. Позади неё оглушительно засвистел Марат и, срываясь на каждой гласной, закричал: — «Метеор» вперёд летит и сегодня победит! «Факел» зря пришёл на лёд — ему сегодня не попрёт! — Один из хоккеистов махнул Ертаеву рукой, а игроки первой команды покосились на бурята с недовольными физиономиями. Кто-то даже многозначительно провёл по горлу указательным пальцем, но тот самозабвенно продолжал: — Раскатай их, Ромыч! — Ромыч?! — еле дооралась до разошедшегося Марата девочка. — А кто ж ещё! — хмыкнул. — Вон этот зверь — под третьим номером! Смотри, какой надутый, на! — рассмеялся Бяша. Мирослава, сфокусировав зрение, слегка подкосившееся из-за долгого наблюдения за поблёскивающим льдом, и правда распознала среди команды красных нахмуренного Пятифана. Она, ещё толком не отойдя от открытия, что Ромка занимается боксом, теперь дивилась, видя парня на коньках и с клюшкой. Какие же ещё сюрпризы таит в себе местный хулиган? После обмена капитанов рукопожатиями на льду образовался физрук Ростислав Юрьевич и, положив шайбу на маленький кружочек в центре корта, поднял над головой руку. Славка мало что смыслила в правилах и тонкостях хоккея и не имела абсолютно никакого представления, что же ожидает в этом матче. Она и моргнуть не успела, как команды сорвались с места, стуча клюшками об лёд. Ромка, чьё нахмуренное лицо, прорезанное двумя морщинками между бровей, было видно через весь корт, вырвался из задних рядов и, нырнув в толковище хоккеистов, выскользнул оттуда с шайбой. Та словно намертво прилипла к клюшке, и хулиган гнал её к воротам соперников. Правда, забить гол ему не удалось — чёрный резиновый кружочек прошёл аккурат рядом со стойкой ворот противника. Те, кто болели за «Метеор», возмущённо заулюлюкали и загоготали, словно отряд рассвирепевших гусей. Марат отчего-то голосил: «Судью на мыло!», хотя Ростислав Юрьевич, погрозивший буряту кулаком с явным намёком на весёлую физкультуру, вины в Ромкином промахе не имел. Пятифанов злобно ударил клюшкой по льду, не поднимая глаз на пришедших на матч друзей. И Мира понимала: для такого видного парня, как Рома, любая осечка равноценна унижающему позору. А потому, перекинувшись парой слов с физруком, Ромка тенью проскользил к своей команде, и трибуны вновь затихли. Цифры на табле всё также гласили «0 — 0». И в следующей игре первый гол буквально пролетел со свистом в ворота красных. Парни, чьи лица приобрели оттенок маек, эмоционально резали коньками лёд и срывали со взмокших голов шапки. Открыл счёт тот самый игрок под седьмым номером, что недвусмысленно водил пальцем по горлу. Ертаев, едва державшийся, чтоб не закурить сигарету прям в беснующейся толпе, вновь выругался на весь корт — да так, чтоб седьмой непременно услышал: — Динсква… диквасифи… дисквалифицировать его! — еле выдавил бурят. Забивший гол лишь саркастически покосился на проезжающего мимо Пятифана и кивнул на табло, где наконец сменился счёт, на что хулиган, шмыгнув носом, демонстративно сплюнул в их сторону смачный харчок. Черешенко, разогревающая паром ладони, пятой точкой чувствовала запах жареного: такими темпами и криками неугомонного Бяши команды после матча подерутся где-нибудь за Домом культуры. Притянув друга за рукав, девочка высказала свои опасения: — Марик, они ж нам потом голову открутят. В ответ Ертаев наигранно прыснул сквозь щербинку. Славку не устроила его реакция, поэтому она, выпустив густой клуб пара, упёрлась подбородком в ладони, с трудом осознавая, что вряд ли ей под силу повлиять на исход игры: видно, что соперничают ребята давно. Эх, утащить бы этих двух подальше, чтобы те не успели зацепиться с командой белых. Тем временем началась новая игра. В этот раз Пятифанов рвался вперёд слишком резко — с прытью — и размахивал клюшкой так, что неровен час кому-нибудь прилетит по зубам. И дай бог, если пострадавший после удара не начнёт видеть в зеркале второго Бяшу. В один момент шайбу у несущегося, словно разъярённый бык, Ромки отобрали и чёрный кружок начал продвигаться к воротам «Метеора». С трибун на корт волной хлынуло возмущение, громкое «Э-э!», и куча неразбираемых на фоне воплей обзывательств. По несчастливой случайности шайба оказалась у седьмого, уверенно гнавшего её ко второму голу. Хулиган сорвался молниеносно. Он пулей сократил расстояние от ворот соперников и до треклятого седьмого номера, чьё ехидное выражение лица не сползало с физиономии на протяжении всего матча. Мирославе отчего-то показалось, что Ромка сейчас зарядит подлецу клюшкой, что было запрещено правилами, и постаралась докричаться до парня сквозь взбесившихся болельщиков. Но накал, образовавшийся в толпе едва не верещавших визгом болельщиков, смазал её предостережения в нечто беззвучное, словно она и не кричала вовсе, а лишь беззвучно открывала рот, как аквариумная рыба. Соперники приближались, Славка отчётливо видела струйки пара, что вырывались из раздувавшихся Ромкиных ноздрей. И когда лезвия коньков, дробящих лёд чуть ли не в мелкую крошку, поравнялись и у Пятифана были все шансы выхватить шайбу из-под клюшки ехидной язвы, хулиган поступил иначе. Мгновение — и седьмой, подкинутый мощным толчком плечом, с грохотом влетел в деревянную ограду корта. Одна из досок треснула, и на исчерченный коньками лёд брызнула пожухлая щепа. Вечернее небо содрогнулось от оглушительного свистка Ростислава Юрьевича, на всех парах мчавшегося к пострадавшему. Мирослава прижала холодные ладони ко рту, точно заглушая крик от испуга. Соперничество соперничеству рознь, но ведь не до такой степени. Взъерошенный Рома, заранее предвидя разворот событий и не желая прилюдно получать звездюлей, откатился к будке, где висела надпись «Прокат». Бяшка, не менее раздосадованный случившимся, чем фанаты красной команды, потянул Черешенко за рукав. И пока друзья обходили скопление народа и пробирались к прокату по узкой тропочке посередь сугроба, Пятифанова успел настигнуть физрук. Он рвал и метал, — да так, что было слышно за пределами будки, — вещая о нечестности матча и о том, что злобу в спорте завещано отключать, поэтому ребята не решились вклиниваться в напряжённый момент, оставшись ждать хулигана на улице. Появился он скоро, с перекинутыми через шею коньками. Спрашивать лишнего никто не стал. Славка, пряча окоченевшие от ожидания пальцы в шерстяные варежки, семенила за Ромой и Маратом и едва слышала обрывки фраз: «Да забей, братан», «Говноед сраный» и «Чё с него взять?». И только когда корт, где, похоже, начался новый тайм, остался далеко за плечами и улюлюканья зрителей перестали касаться слуха, друзья обратили внимание на подругу. Бяша, обернувшись, выглянул из капюшона: — Мирка, я домой почапал, на, — шмыгнул носом, — скотину кормить пора да дров натаскать. Тебя, вон, Ромыч проводит, а то темно уже. — Может, тебе помочь чем-нибудь? — как-то неуклюже предложила та, словно боясь, что могут рассекретить. Ей наконец хватило смелости признаться самой себе, что оставаться наедине с Пятифановым она опасается. И не потому, что парень может ей навредить или ещё чего — собственная неопытность в делах любовных пугала её буквально до дрожи. По походу из Дома культуры Мира убедилась, что быть в обществе друг друга им пока трудно, а посему не стоит торопиться. Марат на предложение о помощи замялся и, как показалось Славке, даже поёжился. Рома, судя по всему, имевший другое мнение насчёт времяпрепровождения вдвоём и завидевший, как товарища сконфузило, хрипловато отозвался: — Да у него дома орава, как в детском садике — только мешаться будем. Лучше завтра, когда пиздюков в садик отведут. Ертаев, одним лишь взглядом поблагодарив дружбана, поспешно ретировался на параллельную улицу, сославшись на то, что так будет гораздо короче. Мирослава перевела на Пятифана голубые глаза и тут же вперила взгляд в войлочные носы валенок, будто нашла в заснеженной обуви что-то интересное. Ромка тоже отвёл внимание на частокол забора, давая девочке переварить ситуацию. Он уже понял, что смущение обезоруживает подругу, делая из той молчаливое изваяние. Да что там — у дерева в лесу эмоциональный диапазон гораздо шире, нежели у Черешенко-младшей в подобные моменты. Однако и жевать сопли Рома не любил. Чего стоять посреди дороги, как баран посреди минного поля? А потому ладонь с шершавыми мозолями теперь уже не скромно обвивала девичьи пальцы, точно парень прятался от собственных чувств, а напрямую протягивалась навстречу ручонкам в мягких варежках. — Ну чё, пошли? — многозначительно кивнул волчонок на освещаемую фонарями снежную дорогу. В ответ привычное качание головой. Заговаривать с Мирославой он больше не порывался. С эмоциональным перенапряжением и так нагородил с лихвой — не хватало ещё чего лишнего ляпнуть. Да и вёл на этот раз не по длинной дороге, а то вдруг папаше приспичило вернуться пораньше, а дочери-то и след простыл. Радует, что метели не предвиделось — улица слегка пугающе звенела своим безмолвием, но яркий месяц на небе, чей холодный свет ложился на снег серебряным покрывалом, держал страх в узде. Разве что скрип под подошвами разбавлял тишину, стоявшею в этой части посёлка. Короткая дорога быстро привела пару на улицу Победы. Вдали показалась рубероидная крыша, еле различимая на фоне тёмного неба и выдаваемая лишь подсвеченным железным каркасом. Свет в окнах не горел, а значит, что опасениям его — грош цена. Владислава Сергеевича, мысленно прозванного Ромкой коммерсом, дома не наблюдалось. Поэтому перед воротами Рома не спешил отпускать её. Голубые глаза до сих пор упрямо смотрели вниз, и ему это не нравилось: глупо стесняться человека, у которого ты ночевала дома. Он разжал ладонь с мягкой варежкой и поднёс руку к красной, как яблоко, щеке. Кожу приятно обожгло теплом. В свете фонаря он увидел, как и без того вниз растущие ресницы опустились до самых-самых, создавая впечатление, что девочка спит. Обветренные губы дёрнулись, разомкнулись. — Смотри чего покажу, — почти что шепнул он. То ли напряжение, скопившееся с позапрошлой недели, ударило в голову, то ли от хоккейного матча его повело, но стоило подруге обратить взгляд на него, хулиган с жадностью притянул её к себе, как измученный пустынной жарой путник притягивает к губам набранную в ладони воду. Ему было нужно, чтоб она видела, чтоб смотрела прямо в глаза, когда он приближается к её лицу, — долго назревающий поцелуй от этого обрёл ещё более яркие краски. Большим пальцем Рома пригладил щёку, обвил плечи. И если бы на месте Миры стояла другая, то рука уже бы давно спустилась ниже. С ней же что-то сдерживало. Возможно, случайные свидетели в лице соседей останавливали парня от дальнейших действий. Будет паршиво, если оккупировавшему колхоз коммерсу донесут о похождениях дочурки и он поспешно отправится разбираться. И по этой же причине опасно соваться к ней домой. А может, захотел чуть оттянуть момент — хер его знает. Однако действия его в следующую минуту стали противоречить всему тому, что он обдумывал буквально только что. Не в силах сопротивляться волчьей натуре, Ромка беспрецедентно и напористо шагнул в тень, падающую от ворот, — весьма предусмотрительно, если помнить о любопытных соседях. Спина Черешенко встретилась с воротами и с необратимостью ситуации, которую целиком и полностью контролировал Пятифанов. Пригнув голову, что аж острая линия нижней челюсти, будто высеченная топором, выделилась на фоне соседской крыши, Рома опустил поцелуй ниже, к подбородку. Тугой узел, завязывающийся, точно питон, стянул низ живота, начисто отключив здравый смысл. Исходящий от Миры запах поджёг бикфордов шнур и сорвал хулигану голову. Тонкие нотки чего-то домашнего заставляли парня хищно осыпать мочки ушей и лицо девочки пылкими поцелуями, и он уже почти зарылся носом в обвивавший шею шарф, чтобы обеими ноздрями втянуть полные лёгкие, но Славка робко отстранила его, прижав ладони к впалым щекам. В глазах, как у африканского лемура, которые наконец-то направлены точно на него читалась мольба не продолжать. Как же в тот момент ему захотелось разразиться матом на всю деревню! А затем, вернувшись к ласкам и нежной коже, мягко рыкнуть на ухо Черешенко: «Не обламывай кайф». Но о каком тогда кайфе может идти речь, если он находится на пике удовольствия, а она трясётся от ужаса, как загнанный щенок? Рома любил осознание того, что у парнёрши от его общества подкашиваются колени и дыхание становится томным и жарким, а Мира… Чёртова Мира больше, чем парнёрша или даже девушка для досуга. Он бы с радостью избавился от боязни спугнуть девчонку и остаться у разбитого корыта, как та бабка из старой сказки, но вопреки всему сердце начинало стучать сильнее, когда рядом оказывалась она. Уперевшись рукой в ворота, Пятифанов склонил голову к угловатому плечу подруги. Пыл сходить на нет и не думал, поэтому на то, чтоб успокоиться ему понадобилось немного времени. Девочка явно не оказывалась прижатой и ответить чем-то на Ромкин порыв попросту не могла. И одному богу известно: к лучшему ли это али нет. Она тихо пробормотала: — Нас могут увидеть. — Плевал я, — устало выдохнул хулиган ей в шарф, подметив, что ему очень трудно ворочать языком. Неудовлетворённость и внезапные приливы жгучего желания забирали всё больше и больше сил. Он оторвался от подруги и посмотрел той прямо в глаза. — Чего ты ссышь-то всё время? — На покрасневшие губы заползла натянутая полуулыбка. — Не знаю, как отреагирует отец, — призналась Мира. На причину её страха Ромка лишь фыркнул. Затем с несвойственной ему, хоть и неуклюжей, ноткой заботы поправил шапочку с бомбошкой, что съехала набок от жаркого поцелуя, и выдохнул Черешенко почти в губы: — А мы ему не скажем.***
Это расставание с Мирославой далось труднее остальных. Возвращаясь домой, оставив связанные шнурками коньки безвольно болтаться на шее, Рома без особой радости ловил себя на том, что в груди наворачивается ком зависимости, — зависимости от человека. Он с чувством отягощения смотрел на удаляющуюся за ворота спину, хозяйка которой наградила его робким поцелуем в щёку. Девочка, едва начавшая разговор про инцидент на хоккейном матче, от скованности не смогла выдавить и слова, поэтому отправиться в дом оказалось единственно верным решением. А ему и не нужен был этот бесполезный трёп: он отчётливо понимал, что не хочет уходить. Никто, конечно, не мешал одним резким движением вклинить носок берца между косяком и закрывающейся дверью, чтобы вновь влиться в общество Черешенко, но тогда его сдержанности точно может не хватить. Прав был треклятый бурят — эта узкоглазая, хитрющая рожа! — настырность девчонку пугала. Однако менять политику своего поведения Пятифан не намеревался. Он привык так, и никак иначе! Да и не узнал бы он самого себя, если бы вдруг переделался в благородного пижона, выписывающего реверансы и вихлявшего перед бабой, как слащавый недоносок. Внутри забилось мужское эго. Оно противилось и скреблось от одного лишь прообраза Ромки, который вдруг стал галантным и услужливым. Волчонку тоже предложенная роль не нравилась, а потому фантазии и мысли, награждённые званием «нездоровые», тут же отмелись туда, куда хулиган отметал все нравоучения взрослых, препирательства со Смирновой и список литературы на зимние каникулы. Дом встречал привычной безжизненностью и неизменностью, порядком надоевшими за семнадцать лет. Пока здесь находилась Мира, домашнее пристанище не отталкивало и временами даже казалось, что опостылевшие бесцветные стены насыщались и в очаге образовывался уют. А теперь переступать порог снова не хотелось. Судя по одинокой веренице следов, оставленных самим Ромкой на девственном снежном покрове ещё днём, глава семейства домой не возвращался. И где же старика черти носят? Пятифанов-младший был уверен, что носили его именно черти, потому что после трёх суток алкогольного путешествия собственные ноги папашу вряд ли в состоянии унести. Звёздный купол покачнулся от далёких волчьих завываний, неожиданно донёсшихся со стороны леса. Рома, нахмурившись, повернул голову на выглядывающие из-за соседских крыш макушки деревьев. Страшилки, вроде чёрного гаража и вылетающих из трубы бани головёшек, его давно уже не пугали, но что-то мёртвое слышалось в этом холодном вое. Как будто выл не волк, а сам лес, машущий хулигану безлистными лапами с заскорузлой корой. Ромка, сплюнув сквозь передние зубы, обвёл глазами кроны деревьев. — От же нежить, — почему-то брякнул он и затворил за собой расшатанную калитку. Как попало закинув на вешалку верхнюю одежду, деревенский хулиган опёрся плечом на косяк и скучающим взглядом обвёл кухню, погружённую в вечерний желтоватый мрак. На махровом лысом полотенце в лунном свете, закрадывающимся через окно, блестела эмалированная миска — та, которую мыла Мирка. Он не трогал её, потому как нечего и не из чего было готовить, да и хотел подольше сохранить следы пребывания девчонки в его доме. Хоть с воображением у Ромки дела довольно-таки печальные, на секунду он представил, что посудину положили сюда недавно, и даже вообразил на ней свежие капли, оставшиеся после полоскания. Явственное присутствие Черешенко обожгло нутро. Ему хотелось зайти в свою комнату и отыскать её спящую на скомканной кровати. Но комната пустовала. Один лишь телевизор, поставленный на ветхий табурет, возвышался посреди затёртого временем ковра. Впервые одиночество давило на Пятифана, словно огромный гидравлический пресс, однако разбавить его не мог даже Бяша: Миркино присутствие разбаловало и насытило новыми ощущениям. Ибо, несмотря на разгульный образ жизни, в Ромкином доме ни разу не ночевала девушка. Старая кровать и диван в гостиной пропустили через себя не одну представительницу прекрасного пола, но до утра не удавалось остаться никому. «В святой храм блядей не пускают», — изрекал Рома, выпроваживая в ночь очередную зарёванную девчонку. Каждая из таких знала, что к ним относятся, как к отработанному материалу, однако всё равно шла с хулиганом, как колдовством зачарованная. Ромка видел, как девки, что у него перебывали, надеялись доказать свою неподражаемость и особенность, чтобы его выбор пал именно на них: крутились, извивались, говорили как будто заученными под копирку словами. И делали так абсолютно все, отчего даже самому тупоголовому кретину будет ясно: никакой индивидуальностью здесь и не пахнет. Даже девственницы, коих парень повидал ровно три, в конечном итоге прогибались и повторяли судьбу своих предшественниц. Лишь только одна девчонка, сверкнув злыми голубыми глазами, ему однажды сказала: «Непонятно, почему на тебя вешаются, как мухи на мёд — ты и гроша ломаного не стоишь!» Она осталась при своём мнении и переступила порог дома семьи Пятифановых с гордо поднятой головой. Рома потом долго крутил в голове её слова, размышляя и спрашивая себя, дескать, «я что, и впрямь такое фуфло?». Но прошло время, в девчонках нужды он не знал, себялюбие выправилось, а потому и фраза эта забылась, как забывается всё то, чему перестаёшь придавать значения. Мира стала первой, кто оказался в его пристанище не ради кувыркания в кровати или же попыток закрепиться на Ромкином счету. Она первая, кого выгонять в ночь ему не представлялось возможным. Первая, кто притронулся к немытой посуде, обработал его раны и настоял забрать ватное одеяло, чтобы он ненароком не замёрз. Удивительно, но волчонок только сейчас осознал, что спал с ней в разных комнатах и что принял это в тот день без лишних возмущений как само собой разумеющееся. Ритм привычной жизни с появлением Мирославы совершенно сбился с курса и, казалось, больше на этот курс не вернётся. Рома не привык много думать про девушек, поэтому, вытравливая из головы нежданно нахлынувшее наваждение, щёлкнул кнопкой на телевизоре. Кинескоп запищал и вывел на экран пикантную картинку — а он и забыл, что в проигрывателе вставлена порно-кассета. Пялиться в эротическое кино — не самая хорошая идея, ибо и без этого напряжение подъело его до самой кромки, но на чуть мерцающем экране мелькнули чёрные волосы. Палец, что Рома занёс над кнопкой пульта, замер. Он, оценивающе склонив голову, не без наслаждения наблюдал за уткнутую в простыню девушку. Вчера вечером он и не заметил, что и телосложение актрисы точь-в-точь такое же, как у Миры. Рома откинулся на спинку кровати, чуть выдвинул таз вперёд, дабы поудобнее устроиться. Желание выключить порнофильм, вспыхнувшее буквально на секунду, затерялось где-то в колючих серых глазах, цепко хватающих каждую мелкую деталь, которая могла бы ассоциироваться с Черешенко. Примечательно, что он никогда не обращал внимание на то, сколько в эротическом кино интересных моментов, помимо самого соития. Например, всё те же чёрные волосы, молочная кожа, утончённое тело. Раньше он не разглядывал актрис и уж тем более не искал схожестей с девчонками из деревни, но в этот раз, казалось, превзошёл самого себя. Он скользил глазами по тонким запястьям, костлявым коленям, несочной заднице и проецировал происходящее на экране лишь на одну девушку, которую хотел бы почувствовать рядом с собой. Чёртово напряжение, скапливаемое столько времени, полилось через край, в очередной раз перекрывая здравый рассудок. К низу живота словно бы медленно, но верно опускался тяжёлый валун. Он волновал и будил каждую клетку тела. Спортивки начинали стеснять. Через несколько секунд раздумий Рома задрал толстовку, оттопыривая резинку штанов. Он старался не смотреть на свои действия, держа взгляд у экрана, будто примагниченный, чтобы не пропустить ни единого момента с черноволосой девушкой и не отвлекаться лишний раз на укоры, что занимается такими грязными делами. Ниже пояса стало свободно, однако тугой узел, завязавший нутро и всё, что с ним связано, мучительно не отпускал. Ладонь обхватывает разгорячённую плоть, без дополнительных прикосновений, без увлажнения, и мышцы пресса невольно поджались. Волчонок шумно выдохнул, скользнув рукой вверх. Каждое движение он наполнял мыслями о девочке — о своей девочке. К нежности он был равнодушен и не умел её проявлять, а потому и водил рукой сбито, неуклюже. А ещё сказывалось отсутствие привычки. Смешно было признаваться самому себе, что разучился дрочить, но от правды не убежишь: тянуть руки к паху он перестал с тех пор, как начал знаться с девчонками и понял, что те любят таких, как он — резких, вспыльчивых, решительных. Однако воспоминания и инстинктивность пробудились быстро, и ладонь, щербатость которой совсем перестала ощущаться, туго наглаживала пенис. Разум погружался в туман, как в вязкую, тянущуюся кашу, и происходящее перестало коробить. Движения ускорились, дыхание участилось и прыгало, словно кардиограмма. Само же сердце по ощущениям билось где-то под подбородком. Меньше всего ему хотелось оказаться пойманным, отчего приоткрытая дверь первое время смущала, но когда в серых глазах заскакали искры, как от сварки, окружающий мир вовсе перестал интересовать. Перед развязкой он всегда ускорялся, буквально всаживаясь в парнёршу по самое основание члена. Рука лихорадочно билась внешней стороной кулака о лобок, короткие выдохи слышались в аккомпанемент стонам актрисы. Кадр сменился, и на экране замаячило лицо девушки. И то ли накрывшая волна удовольствия так смазала происходящее, то ли действительно привиделось, но в эротическом фильме он углядел бледное личико подруги. Живот обожгло горячими каплями, в ладони пульсировало. Рома стиснул зубы едва ли не до боли, закрыл глаза и откинул голову назад, дыша, как после километрового спринта. Мысли о Мире ещё долго не давали заснуть ему в этот зимний вечер.