Ничего не останется от нас, Нам останемся, может быть, только мы, И крылатое бьётся пламя между нами… «Любовь во время зимы», Мельница
Принимать сегодня гостей Мира не планировала. Она в гордом одиночестве отужинала и впервые по-настоящему крепко заснула, не опасаясь скрипящего дома и воющего за окном ветра. Вероятно, проснулась бы на следующее утро с улыбкой. Однако получилось так, что покалеченные друзья-товарищи завалились после полуночи, а посему можно считать, что формально планов девочки они не нарушили. Не сказать, что она не скучала или что утратила желание общаться — эти несколько дней прошли в относительном спокойствии, если не считать их негласного противостояния с отцом, поэтому гулять, либо же проводить время иными способами в компании парней Славка особо не рвалась. Не до этого ей было. Тем более, в голове вызревала, словно перепрелый томат, навязчивая мыслишка, мол, у них и без неё дел хватает. Да уж, как оказалось, дел действительно хватало. — Клади, клади на диван его! — суетилась вокруг ребят Черешенко, судорожно соображая за что схватиться. Её быстро взбодрившийся, а всё же ещё сонный взгляд цеплялся то за бордовую щёку Ромки и его заплывший кровью глаз, то за рассечённую губу Марата и разорванную в плече куртку, из которой комьями свисал намокший наполнитель. Девочка мысленно попросила для себя дополнительную пару рук, чтобы помочь обоим сразу, и несколько тонн выдержки, однако к горлу уже подступал вязкий ком. — Что случилось?! — дрожащим голосом пролепетала она. Оба молчали. Бяша, утирая со лба испарину, мокро кашлял, а сопровождённый к дивану Рома тяжело дышал и хрипел, лёжа лицом к спинке. Парни зашли прямо в обуви, наследив грязным снегом посреди гостиной, но Мира, даже не глядя на растекающуюся по линолеуму мутную воду, колола глазами то одного, то другого. Ертаев, словно намеренно проигнорировав подругу, кинулся к Пятифанову, осторожно поднимая того за плечо. — Братан, — звал его Бяша, но тот будто бы стыдился посмотреть друзьям в глаза. — Братан, вставай, на. Обработать надо! — Я за аптечкой, — зачем-то прокомментировала своё действие Мирослава, как обычно делают люди преклонного возраста, и поспешным шагом рванула к шкафу с бытовыми приспособлениями: тряпки, губки, салфетки бумажные. Там отыскалась пластиковая коробочка из-под новогодних сладостей. Оттуда уже давно не пахло конфетами и шоколадными вафлями — в пластиковые бока навечно впитался терпкий медицинский запах пластырей, бинтов и медикаментов, коих в доме всегда хранилось с запасом. Хоть и нашла она уже эту чёртову аптечку, зачем-то делала вид, что до сих пор находится в поисках. От опупеоза, хлынувшего на её макушку, точно ведро ледяной воды, девочка боялась подойти к Ромке. Несколько дней назад она видела его живым-здоровым, — даже касалась губ с острым контуром своими, — и сейчас для неё будто бы приоткрылась дверь в какой-то пугающий и страшный мир, куда ей совсем не хотелось идти. Краем уха Черешенко-младшая слышала, как Рома бубнит что-то нечленораздельное, но злостное, как проклятие. Казалось, под тяжестью его слов могли разверзнуться небеса — настолько сломался голос от ярости. Славка поняла. Он сломлен и побеждён. — Мирк, иди помогай! — тревожно окликнул её Марат. Из-за разорванной губы ей едва ли удалось понять смысл того, что Ертаев проговорил. — Да иди ты нахрен, блять, — послышался следом осипший голос. — Устроил здесь хрен пойми… А-а! — Я ж сказал: не ворочайся шибко — чёрт его знает, чё у тебя там с рёбрами, на! Черешенко-младшая и не помнит, как отдала Ертаеву коробочку с медикаментами и поспешно ретировалась на кухню, пытаясь не пересекаться с Ромкой взглядами. Ведь меньше всего сейчас он хотел этого — быть слабым и раздавленным, как шифоньерная моль, прямо на глазах у той, для кого так рьяно старался стать защитой. Пусть лучше их взаимодействие сократится до самого минимума, будто бы Мира и не в курсе, что двое товарищей заявились к ней в дом. Однако червяк сомнения таки наталкивал на мысль, что, возможно, именно её поддержка не позволит ему так низко пасть в собственных глазах. Но Славка не решалась. Надо признаться, что не только для Ромки это поражение понесло негативные последствия. Девочка трясущимися руками кромсала хлеб для бутербродов с маслом, которые, к слову, друзья даже и не просили. Она и подумать не могла, что Пятифана хоть кто-то способен сдвинуть за границы привычной жизни и его собственной зоны комфорта. Оттого бедняжка настолько перепугалась, теряясь в догадках как отреагировать и как себя вести, что пропустила в голову идею слинять за порог. Но куда она пойдёт из своего же пристанища? — Мирк! — беспокойно окликнули из гостиной. Славка молча потопала на зов, словно околдованная туманящими разум чарами. Звал её Бяша. Бурят повреждёнными пальцами пытался расстегнуть заевший замок на куртке Ромки, состояние которого вдруг сделалось каким-то полуобморочным. Испарина на лбу, красноватые щёки и приоткрытый в желании схватить хотя бы ничтожный грамм воздуха рот не сулили ничего хорошего. Черешенко с выпученными глазами замерла у изголовья дивана, нервно теребя кардиган бабушкиного фасона и не отрывая шокированного взгляда от сомкнутых век, где тонкими дорожками обозначились вены. — Ну чё ты встала, тетёха! — ругнулся Ертаев, дёргая всё никак не поддающуюся собачку на молнии и еле сдерживая рвущуюся наружу истерику. — Помоги! Не видишь, фонтан ебашит?! Уж неизвестно: действительно ли Марат видел вздыбливающийся столб жидкости или же пошатнувшееся состояние дорисовало в его мозгу страшную картину — только ничего похожего на фонтан тормозящая, как перегруженный задачами компьютер, Мирослава не наблюдала. Но вот когда Бяша переворачивал на спину уже почти обмякшего товарища, на спортивках в районе правой подвздошной кости блеснуло что-то мокрое, тёмное… — Марик… — в мёртвом ужасе сглотнула слюну Мира и тут же побледнела, как лесная поганка. — Нашатырь где у тебя?! Неси, блять! — тщетно сопротивлялся панике Ертаев — и без того заметная шепелявость всё сильнее искажала речь, а голос переходил в крик. — Неси, идиотка! — Но видя, что с минуты на минуту гостиная пополнится ещё одним обморочным, бурят сам занырнул в аптечку, а затем, решив не тратить времени, просто-напросто вытряхнул всё содержимое на диван возле друга. В поле зрения быстро образовалась тёмно-коричневая баночка, как назло отрикошетившая на пол и закатившаяся под стол. Бяша готов был выть нечеловеческим голосом, понимая, что окончательно теряет над ситуацией контроль. Он начал терять его ещё тогда, когда ссора с упрямым, как ослом, Ромкой чуть не переросла в драку. Марат всего лишь пытался оградить Пятифанова-младшего от рукоприкладства в отношении Бабурина, ибо видел, что глаза у волчонка загорелись и остановить его можно только молотком в голову. Уж очень хулиган не любил препирания на почве расхождения во мнениях. Однако в той ситуации Марат до конца не давал себе сорваться и пустить в ход кулаки. Но в сердцах выпалил: — И чё Мирке с тобой, ебланом, ловить? Только в яму с говном затянешь — а она, дура, ещё и вытаскивать полезет! Реакция не заставила себя долго ждать — Бяша тут же словил нижней челюстью острый и поставленный хук. Но отвечать на удар не собирался — остановил Рому лишь одним взглядом, затем сплюнул мутно-розовую жижу и отчалил из гаража, как настоящий пацан, не ставший поднимать руку на накосячившего ребёнка-сорванца. После подобных сюрпризов желание контактировать со строптивым хулиганом напрочь отвалилось. Где-то на дне сознания бурят понимал: исправить то, что при рождении никто не вложил Ромке в мозг инстинкт самосохранения, он не в силах. Однако искренняя надежда, что у друга хватит ума не соваться в потасовку в одного, продолжала теплиться в грудине. И она не оправдалась. Благо, подоспел Бяша вовремя, иначе от Пятифана и мокрого места бы не осталось. Доигрался в принципиальность, блять! Дрожащая ладонь протянула ему бутылёк с нашатырём. Ертаев без колебаний содрал крышку и, щедро плеснув себе на ладонь дурно пахнущей субстанции, приподнял второй ладонью пятифановскую голову, болтавшуюся словно набитая поролоном игрушка. Густые брови поползли к переносице, а горбатый нос брезгливо сморщился. Немедля и секунды, Бяша вновь вернулся к треклятой куртке, и здесь на помощь пришли руки Мирки. Белая, как стакан муки, Славка не без боязни отогнула ворот пуховика и, высвободив зажёванную в молнию ткань, сдвинула металлическую собачку до самого низа. Верхняя одежда, как два помятых крыла, упала на диван и взору открылась промокшая насквозь толстовка. Ткань у неё хоть и чёрная, однако застиранная, поэтому тёмное-тёмное пятно в районе правого бока тут же обозначилось, словно наводящая страх и ужас метка. — Это С-семён? — заикаясь, провернула язык Черешенко. Бледные губы дрогнули в позыве заплакать, но девочка мужественно удержала себя в руках, сжевав пресловутую эмоцию. — Некогда распинаться в объяснениях, на, — строго подметил Бяша, уже задирая окровавленную кофту. — Перекись давай! Зашипевшая на порезе жидкость дала грязную пену, скатывающуюся по поджарому торсу мутными комочками. Парень неприятно дёрнулся, втянул воздух сквозь стиснутые челюсти и передние зубчатые мышцы на животе его поджались. Мирослава, превозмогая боязнь, опустилась на краешек дивана, прижала к мокрому лбу волчонка ледяную ладонь. Ох, если бы отец находился дома, то непременно прижучил бы всех троих: парней за неожиданный визит с ножевым ранением, а Миру — за непутёвых друзей. Однако перво-наперво он бы позвонил в… — Может, Тихонову позвоним в участок, а? — шёпотом обронила девочка, отмечая, что Рома притих не то в забытье, не то прислушался. — Нельзя, — качнул головой Бяша, вытирая рану бинтом. Пятифанов-младший оказался везунчиком, ибо порез не нёс в себе серьёзных повреждений, но по еле сдерживаемым стонам парня было ясно, что боли от вроде бы небольшой ранки в стократ больше. — Хочешь, чтобы дело шить начали? — Но кто-то же должен за это ответить, — оказала нерешительное сопротивление Мира. — Сегодня — Рому, а завтра кого? — Без формазонов разберёмся, на. — Конечно, — нижняя губа у Черешенко оттопырилась, каждое слово звучало вымученно и тихо, — и всех так же перережут. — И вдруг хрипловатый голос вмешался в их притянутую за уши перепалку: — Да ничё не будет. — Рома сморщился, стараясь пошевелить плечами и уложить их чуть-чуть удобнее. — Свинья здесь не при чём. — Мира хотела уточнить этот момент, дабы внести лично для себя хоть немного ясности. Она только набрала воздуха в лёгкие, но язык не желал слушаться хозяйку, онемев после несуществующей анестезии. Ромка, словно почувствовав или же услышав мысли подруги, хрипло продолжил: — Упал неудачно. Больше он не сказал ни слова, грузно выдохнув, как при погружении в сон. Бяша обмазал кожу вокруг раны зелёнкой и добрым куском медицинского пластыря залепил повреждённое место. Вытер лоб, понимая, что всё обошлось, однако оставался начеку — мало ли, вдруг его товарищ не заснул. Потрепав Пятифана за плечо и услышав недовольное мямленье, говорящее о том, что друг в сознании, Ертаев наконец испустил облегчённый выдох и мешком упал на диван.***
Разбрестись по комнатам Мирослава предложила сразу после того, как накромсанные ею бутерброды с маслом в один присест смёл Бяша. Рома отказался от съестного с лекарствами и, похоже, видел уже десятый сон, то и дело ворочаясь и недовольно морща от боли горбатый нос. Замученный же произошедшим Марат наскоро умылся, скинул верхнюю одежду, которую хозяйка дома предложила постирать, но Ертаев отказался, и завалился рядом с бледным Ромкой, с благодарностью приняв от подруги вязаный плед. В гостиной моментально повисла тишина, разбавляемая лишь громким сопением бурята. Спать в одной кровати парням было не зазорно, несмотря на то, что ещё в школе Пятифан через шутки неоднократно давал понять, что к сексуальным меньшинствам относится крайне негативно. Дескать, негоже раком нагибаться, если умеешь обходиться с противоположным полом. Черешенко его позицию отчасти разделяла, но считала уж больно радикальной, ведь чувства, в её понимании, не принадлежат конкретному полу. Сама Славка, нервно сжимая ладонью мизинец и безымянный палец второй руки, стояла посреди комнаты ещё несколько минут. Произошедшее никак не желало укладываться в голове и пресекало все жалкие попытки, предпринимаемые Черешенко для того, чтобы забыть пережитое за последний час. Казалось, что вот-вот изо рта, словно из улья, вырвется рой истерического крика осознания: её друзей избили до кровавых соплей и тот, кто это сделал, сейчас, вероятно, сопит в кровати кверху дыркой. Искра мести зажглась внутри, однако тут же потухла, когда на смену осознания пришла истерика. Девочка, прежде никогда не видевшая подобного зверства в реальном времени, готова была рвать на затылке волосы от перекосившего её отвращения. Настоящая кровь, настоящая рана с зияющим под полотном кожи тёмным мясом, настоящие ссадины и гематомы, по цвету напоминавшие переспелую садовую сливу. И всё это — в её доме, перед её глазами. Паническая атака подкрадывалась незаметно, как еле различимый на фоне ночного неба чёрный спрут. Она настойчиво ползла к своей жертве, перебирая под гладким, как пуля, телом испачканными щупальцами. Колени, дрожащие словно две погремушки, подкосились под гнётом накрывшей пелены ужаса. Благо, в гостиной имелось кресло с раскладным механизмом, дабы расположить в жилище ещё одного гостя. В него и упала Мирослава, подтянув ноги к грудной клетке. Нижняя губа тряслась, обнажая два передних резца, а дыхание скакало, точно лёгкие кто-то хаотично то сжимал, то вновь отпускал. Вновь внутри неё что-то ломалось, крушилось и стиралось в пыль. Деревня, куда Мира приехала совершенно нормальной и уверенной в себе, меньше, чем за полгода, морально уничтожила её до самого основания. Это похоже на то, как поздней осенью деревья теряют листву, оставаясь в виде тонкого ствола с торчащими угловатыми ветками, но в случае Славки «листва» не опадала — её безжалостно сдирали и топтали подошвой массивных башмаков. Постепенно поток мыслей уносил от чудовищного происшествия, фокусируя её внимание на грязной луже растаявшего снега. Черешенко-младшая подумала о том, что пора бы затереть данное мракобесие тряпкой и состояние заметно выровнялось. Бьющимися в треморе руками она брала швабру, а вот относила её в уборную уже без дрожи. Паническая атака уползла в темноту январской ночи, оставляя за собой липкий след, и Мирослава тихо выдохнула. Ей не стало легче. Но заходиться в истерике она уже не будет. Хозяйка отказалась оставлять ребят без присмотра, потому и расположилась на кресле-раскладушке, выдвинув из него дополнительное отделение. Она знала, что утром, а уж тем более ночью, отец не вернётся, так как сроки отсутствия главы семейства ей обозначили в несколько дней, но чем чёрт не шутит: возьмёт папа — да развернётся посреди дороги. Поэтому будет вдвойне хуже, если с порога он увидит на диване двух разукрашенных шалопаев. В случае чего, валить она решила на себя, что, мол, сама вызвалась помочь и сопроводила до дома. Глядишь, смилуется папаня. Конечно же, сон к ней всё никак не приходил, опасаясь, судя по всему, плещущегося в крови адреналина. Оставалось только крутиться на скрипучей раскладушке, как волчок, и периодически кидать взгляды в окно, что выходило на заднюю территорию участка. Полупрозрачная теплица, утопающая в зимнем покрывале, чуть выступающие из-под снега ограждения грядок и частокол забора, отделявший их огород от соседского. Ничего интересного, за что мог бы зацепиться глаз — быть может, изучая что-нибудь лемурьими голубыми глазами, взгляд Миры постепенно смазался бы и утащил девочку в царство Морфея. Но нет. Ей думалось лишь о том, что она слышит сопение. А точнее сказать, два. И девочка всеми силами цеплялась за каждый вдох, отмечая про себя, что оба парня дышат, а значит — живы. Пусть даже адекватность шептала ей, что никаких травм, угрожающих жизни, они не получили, Мирослава упрямо вслушивалась и вслушивалась. Неизвестно, сколько конкретно времени она провела за этим странным занятием, ибо контроль над подсознанием в один момент ослабился, и тяжёлая голова погрузилась в мимолётный сон. Славке показалось, что между дремотой и пробуждением прошло от силы несколько секунд, но на деле настенные часы показывали полседьмого утра. Девочка потёрла словно бы набитые песком веки. Хороший сон, после которого не было ощущения слабости, стал для неё диковинной редкостью. И причин этому Мира не находила. Ей то хорошо становилось в этой деревушке, то апатия вновь возвращалась, размазывая состояние с каждым разом всё больше. На диване поворочался Бяша, что-то болезненно прохрипел. Черешенко-младшая навострила уши — Ромки не слышно. Испуг за пропажу хулигана не успел настигнуть, так как на кухне кто-то мокро, однако тихо покашлял. Славка повернула голову на звук, опустила ноги на пол. Может, не стоит сейчас подходить? Вряд ли Рома ждёт её появления, если вспомнить как он старательно отворачивал раскуроченное лицо в противоположную от Миры сторону. — Давай же, — шёпотом попросила сама себя девочка, сжимая тонкими пальцами манжеты рукавов. Хотя бы сейчас она не должна бояться оказаться лишней, не должна бояться своего же… товарища? Черешенко и впрямь не понимала, кем он ей приходится сейчас: друг или же молодой человек. Другу несомненно нужна поддержка, нужны придающие сил слова, но нужно ли всё это тому, кто больше, чем просто друг?.. Она поднялась на ноги и тенью скользнула на кухню, остановившись в проходе. Привыкшие к темноте глаза быстро отыскали хмурящегося Ромку. Парень сидел на табурете, сгорбившись и опираясь локтем на колено, а свободной рукой держался за белеющий пластырем бок. Вокруг витала густая, как туман, скорбная атмосфера. Пятифанов злился и, похоже, хотел находиться со своей злостью наедине, но появление Славки как будто нажало на неведомый тумблер. Хулиган выпрямился, воткнувшись в хрупкую фигурку холодными серыми глазами. Мира, смотрящая на волчонка сверху вниз, молчала, но взгляд её — совсем осознанный, взрослый — всё говорил ему без слов. Подруга обеспокоена и слишком измотана, чтобы предпринимать решительные действия. Ей хочется услышать что-то, что хотя бы чуть-чуть погасит внутреннее пламя тревоги. Ромка не обладал должными навыками тактичности, поэтому выдал нечто обтекаемое и нелепое: — Жив, цел, орёл. Девочка не ответила. Она обессиленно прижалась плечом к косяку, обвила тонкую талию спрятанными в рукавах вязаного кардигана руками. Ей словно зябко, страшно — всё указывало на нужду в объятиях. Однако Рома впервые в своей жизни догадался, что в данный момент любые прикосновения будут лишними. — Что произошло? — сипло прошептала Мирослава, не поднимая глаз. Ответом послужил натужный выдох, и он явно её не устроил. Всем своим видом Славка говорила: «В конце концов, вы заявились ко мне домой, а не в больницу или же в участок к Тихонову, а потому я просто обязана быть в курсе всей правды. Пусть и горькой». — Чё-чё, — как-то неохотно отозвался хулиган. При желании, на напряжение, окутавшее их, можно топор вешать, ибо в голосе Черешенко, несмотря на усталость, звучала какая-то особенная твёрдость. В этот раз девочка точно не отступится, докопается до истины. И уж лучше эту истину она услышит от него, нежели вытрясет все неприятные подробности из Бяши. — Была стрела, — сглотнул, — и закончилась она хреново. — Как так получилось, что тебя ударили ножом? — Взгляд голубых глаз кольнул его слёзной пеленой. Волчонок поймал себя на том, что с радостью бы сейчас помолился, чтобы подруга не зашлась в рыданиях, да только ни в каких богов он не верил. — Как? — Да никто меня не ударял, — сквозь стиснутые зубы выплюнул Ромка. — Сам, дебил, виноват — знал, что когда-нибудь напорюсь, а всё на тормоза спускал, думал, что не раскроется нож в кармане. Вот и спустил. Ещё батя меня предупреждал, что раз в год — и палка стреляет. — И, выдержав паузу, зачем-то повторил: — Так что свинья здесь не при чём — он, падла, просто момент хороший выбрал. — Бабурин был один? Рома стиснул зубы сильнее прежнего, отчего на висках и очертаниях нижней челюсти проступили бугорки желваков. Черешенко-младшая, до тошноты поражая проницательностью, зрила в самый корень проблемы, отчего у него пробежались неприятные мурашки. В глубине души Пятифанов надеялся не услышать этот вопрос. Накал напряжения достиг максимума и держался на тонком волоске, который тотчас перебьёт пополам, стоит только Ромке ответить. — Нет. Громкий выдох разрезал сонную тишину и унёсся эхом на второй этаж. Славка тёрла кончиками пальцев переносицу, точно пыталась запихнуть слёзы обратно в глаза, но щёки намокали, а на ворот кардигана скатывались крупные солёные капли. Прежде, чем Рома успел что-либо сделать, Мира вдруг двинулась к нему. Шла неуклюже, однако решительно и когда, наконец, оказалась возле Пятифана, то заключила его в крепкие объятия. Точнее сказать, обвила руками голову, прижимая к груди, и уложила на макушку острый подбородок. Мокрого лба коснулись ледяные губы. Она целовала его сочувствующе, мягко, словно пыталась исцелить тем самым полученные увечья. Рома не терпел, когда его жалели, и попытался отстранить от себя подругу, только вот та не далась — только более настойчиво шагнула навстречу, заставляя хулигана выпрямить спину и навалиться на табурет. Ничего не оставалось, кроме как смиренно прикрыть веки и слушать толчки чужого сердца, поглаживая тощие ноги с внутренней стороны колена. Реакцию Миры можно понять, ведь, по мнению Ромы, она даже не знала о том, что намечается стрела, и потому настолько сильно оцепенела. Однако девочка, дрожащая под его ладонями от всхлипов, вдруг выдала: — Прав был Марат, прав. Пробежавшиеся мурашки взъерошили волчонку волосы на затылке, мозг начал дико пульсировать в черепной коробке, рискуя дать трещину поперёк лба. Пятифанов, неохотно оторвавшись от груди девушки, посмотрел на неё со всей суровостью, что у него имелась. В голове мельком промчался лживый заговор, который друзья втайне сотворили за его спиной, но трезвое сознание тут же отмело подобные подозрения. Сначала нужно разобраться или хотя бы попробовать. — В чём он там был прав? — злобно дёрнул подбородком волчонок. Мирослава опустила ладони на его плечи, не прерывая зрительный контакт, затем вновь потянулась ко лбу, но Рома поднялся со стула, автоматически став выше и возымев некое превосходство. Держа подругу за локти, он одним лишь своим видом требовал объяснений. Девочка зарделась, что было заметно даже в темноте, несколько раз сглотнула и выложила всё как на духу: — Я просто слышала ваш разговор, тогда в гараже. Я от Полины возвращалась и случайно, совсем случайно… Марат тогда сказал, что Семён вряд ли будет драться честно. И видишь — он прав, — тараторила Славка, еле успевая хватать ртом воздух. Не поверить ей мог только самый заядлый скептик: глаза чистые, блестящие в ночи, как освещаемое луной озеро, и взгляд — совсем как у провинившегося котёнка, перепутавшего лоток с тапками хозяина. И Рома верил. Хватив ладонью о чернявый затылок, он, цокая языком, властно прижал подругу к себе. Она ещё что-то говорила, но зарывшийся в волосы нос, шумно вдохнувший её запах, мигом заткнул девчонке рот. И тут Рома впервые обронил с языка то, чего не удостаивалась ещё ни одна девчонка: — Дурочка ты, — он громко выдохнул, — дурочка моя. Он мог обольстить любую барышню и называть таким словом, какое бы та хотела слышать. Здесь тебе полный зоопарк, окружающая среда и бытовые предметы со всевозможными уменьшительно-ласкательными суффиксами: киска, рыбонька, солнышко, хозяюшка и прочая гадость, после которой хотелось помыть язык. Но чувств и смысла, заложенных в прозвища, было столько же, сколько раз число тринадцать встречается на циферблате часов. В отличие от случая с Миркой. Славка ведь, и правда, дурочка: что-то подслушивает там под углом, как трусливый зайчонок, и потом крутит это в голове, добавляя себе лишний повод для переживаний. Благо, дату стрелы она знать не могла, а то, Рома готов поручиться, прискакала бы на всех парусах. И за что жизнь сунула ему эту бестолочь в бабушкиной кофте? Он приподнял уголок губ, блаженно скалясь на свои мысли. И пусть желание реванша уже выело из его головы всё, до чего смогло дотянуться, он пожелал отвлечься от подлого свинтуса хотя бы ненадолго. Потому как носить внутри ненависть — это всё равно, что чувствовать отравление и ничего с этим не делать. Тем более, затея того стоила, ибо оказываясь с Мирославой наедине, Пятифан терял голову. Заточить девочку в оковы поцелуя на этот раз оказалось проще. Она не сопротивлялась, не отстранялась, однако смущение, так волновавшее Ромку каждый грёбаный раз, всё же присутствовало, добавляя процессу перчинки. Ещё и чужая территория сыграла роль — в воображении волчонок сладко дорисовывал, что буквально ворует Мирку из-под надзора строгого папаши-коммерса и что он будет с ней, несмотря на запрет её родителя. В одно мгновение они оказались на втором этаже — уж очень Черешенко не хотелось случайно проснувшихся свидетелей в лице Марата. Рома, пошатываясь из-за саднящей под пластырем боли, поспешно прикрыл дверь, беглым взглядом оценив пристанище, максимально подходящее под саму Мирославу, и подтолкнул хозяйку комнаты к кровати. Девочка покорно опустилась в ворох незаправленного и как будто бы ещё сохранившего её тепло одеяла. Он навис над ней, как массивная гора, и, глядя на тонкое, как лоза, тело в нелепом кардиганчике, от которого веяло стиральным порошком, Пятифанов ощутил жар, тесноту. Однако старался не торопиться, помня о прежних ошибках. Круглые и громадные, как блюдца, пуговицы без возражений поддались его пальцам. Кардиган опустился по бокам от угловатой талии и Ромка, тряхнув чёлкой, признался самому себе, что порядком удивлён. Свободные, мешковатые и местами даже безвкусные одёжки скрывали в себе такой миниатюрный силуэт. Он всё ещё по-своему нескладен и неспел, но так по-настоящему манящ, таинственен… И всё для него одного. Хотелось изучить каждый сантиметр, каждую родинку и впадинку, каждый изгиб. Углубляя поцелуй, волчонок по-хозяйски направил руку Миры вверх по своему колену. Девочка дёрнулась, коснувшись кончиками пальцев сначала его чресел, а затем того, чего никак не ожидала коснуться. Губы сами собой перестали отвечать подающемуся навстречу Роме и он, заметив перемены в настроении подруги, разорвал поцелуй, изумлённо уставившись на неё широко раскрытыми глазами. Мира не шевелилась. Её взгляд застыл, сверля Ромкин заплывший кровью глаз, точно железным буром. Затем она, будто бы лишившись слепоты и окончательно прозрев, увидела, как багровеет на голом торсе синяк и как болезненно парню даётся каждое действие. Она в ужасе спросила своё подсознание: каким образом проявление сочувствия вдруг перешло в постель? О том, что интимная близость в отношениях с Ромой событие предрекаемое и даже неизбежное, Черешенко-младшая задумывалась не единожды, но говорить о её полной готовности к этому ещё нельзя. Он первым нарушил молчание, попытавшись придать голосу самую непосредственную и спокойную интонацию: — Да лан те. Это ж не так страшно. — Дело не в этом, — выдохнула ему в губы Славка. — Я… я ещё не уверена… Рома вскинул бровь, поведя плечами. Напряжение не спадало, отчего голова отказывалась соображать трезво. Не уверена? На секунду волчонку показалось, что они, наконец, приблизились к переходу отношений на новый уровень, которого он, честно признаться, весьма сильно желал. По его меркам прошло уже достаточно времени, чтобы довериться друг другу. А тут — на, тебе. Играть в средневековье, где нужно годами добиваться одного чёртового поцелуйчика, Пятифанова совсем не соблазняло. Он выдвинул единственное предположение, в вероятности коего он сомневался больше всего: — Я сделал чёт не так? — Чере́шенка покачала головой и повторила фразу о неуверенности, что сказала ранее. — Да забей на свои загоны, — он провёл рукой по чёрным смоляным волосам, спустился на плечи, — не узнает батя. Но Мира осталась непреклонна, давая понять, что уговоры не подействуют. «Ну точно нетронутая», — пронеслось в голове у волчонка. Было ли это плохо или же Пятифана скосило из-за того, что возбуждающий чувственность момент вновь безжалостно оборвали, — доподлинно неизвестно. Рома нехотя оторвался от подруги, уселся на край односпальной кровати. Пятернёй взъерошил чёлку, под которой ел подкорку мозга червяк сомнения. Неужто по своей глупости он ошибочно принял жалость за влечение? И ладно бы это понял только он, но, судя по всему, и Славка раскусила его позорный прокол. И как теперь поведёт себя подруга? Не сказать, что секс для Пятифана в приоритете и самое главное в жизни, но и завязать со сладострастным занятием на столь долгое время волчонок бы не смог. Остаётся надеяться, что девчонка опустит ситуацию и не станет поднимать к обсуждению. Рот обильно смочило слюной, губы пересохли. Потирая большим и указательным пальцем друг о друга, словно смоля фильтр, Ромка цыкнул языком. Скромным прикосновением и кивком головы у него поинтересовались в причине такого состояния, и волчонок ответил просто, хотя внутри мерзким клубком копошилась злоба: — Курить хочу. — Шмыгнул носом. — А сиги вряд ли высохли. Кажется, подругу это озадачило. Перегнувшись через край кровати, Мира дотянулась до нижнего ящика тумбочки и выудила оттуда нечто, похожее на конфету — листок, свёрнутый трубочкой и завязанный по краям шерстяными нитками. «Сладость» вручили Пятифанову, на что хулиган недоверчиво дёрнул бровью. Мало того, что дурочка — так ещё и чудна́я. Однако содержимое свёртка не без преувеличения обрадовало: помятая, однако целая сигарета марки «Космос», наличие которой девочка комментировать отказалась. Дескать, ну есть и есть, тебе-то что. Курить ему разрешили в форточку. Пристроившись полубоком на подоконнике, Рома согнул ногу в колене и, упёршись ею в чугунное тельце батареи, что тянулась вдоль стены, выудил из кармана болтавшийся в одиночестве спичечный коробок. Картонный засранец тоже оказался влажным, однако всё же имел шансы на реабилитацию. Пара-тройка спичек, не желая зажигаться, стёрли о серные полоски чиркаша свои бертолетово-солевые головки. И только последняя соизволила войти в реакцию, породив на деревянном конце маленький огонёк. Рома поднёс еле-еле трепещущий язычок пламени к лицу и в темноте замерцала тлеющая сигарета. Мирослава, сидя спиной к стене, с замирающим сердце интересом наблюдала за тугой струйкой дыма, уползающей в приоткрытую форточку из точёных острым контуром губ, и чертила глазами грубый профиль. Рома и сам груб, местами даже невежественен. Произошедшая ситуация поселила в душе едкий осадок, ведь нельзя же идти напролом, как локомотив. Неужели хулиган не способен понять, что для неё — это серьёзный шаг? Она не кривила душой. Может, ей и хотелось выйти за пределы уже опостылевшего образа жизни, попробовать что-то новое, но не сейчас — и она не готова, и он не в той форме. Так и сидели они почти час. Каждый думал о своём, не роняя с языка ни слова. Сигарета давно истлела, отдав лёгким всё, что только смогла, и красным огоньком полетела в снег. Рома молчал, наблюдая, как над лесом зарождается зарево. Месяц ещё не завалился за горизонт, будто видел среди множества окон одно единственное, где сидели двое, и хотел дать ребятам в ночи ещё несколько минут. Мирослава, в отличие от Ромы, решила воспользоваться дарованным шансом: — Почему вы не обратились в больницу? — Она мгновенно встретилась взглядом с холодными омутами. Будь Пятифанов волком — шерсть на загривке стояла бы дыбом. — Ты не подумай, что вы мне помешали. Просто ранение могло оказаться более серьёзным, а Марат — более медлительным. Парень, ещё несколько секунд не отрывавший от Черешенко взгляд, словно ожидая продолжения, громко вздохнул и, нахмурив брови, вновь отвернулся к окну. Непонятная реакция привела девочку в замешательство и, решив, что ответа она так и не дождётся, Славка опустила голову на колени. Но Рома вдруг заговорил: — А ты представь, чё бы там было. — Он нервно оттряхнул штанину от какой-то невидимой грязи. — Сидят себе лепилы в белых халатах, жрут притащенные из дома харчи, ничё и ухом не чухают — и тут вваливаемся мы. Кругом грязища, кровь, собачье говно на башмаках, хари все разукрашенные. Сама понимаешь, Тихонов бы сразу обо всём узнал и в легенду про «я случайно упал на нож» он бы не поверил. А нам эти разбирательства и в хер не упирались. — А рассказать о стреле?.. — Но её даже не дослушали: — Ага, и всей деревне заодно, что Ромчик Пятифан мусорнулся. Цинк бы сразу пошёл. — Мне кажется, справедливость важнее репутации, — забито, словно сама не верит в то, что говорит или же ждёт того, что волчонок даст ей в лоб за такие высказывания, возразила Мирослава. И пусть приблатнённые словечки она не совсем понимала, общий смысл ей таки удавалось поймать. — Репутацию всегда восстановить можно. — В ответ хрипло и саркастично усмехнулись. От сокращения мышц Рома хватился за бок и мнимая тень веселья сползла с лица хулигана. — Вот как раз справедливость можно, как ты гришь, восстановить, а репутацию — хер. Если один раз обосрался, то даже с чистой жопой в тебя будут тыкать пальцем. По крайней мере, так всегда было здесь… — нос его сморщился, торс напрягся, — и будет. — Последние слова дались парню с необычайным трудом. — Ром… — Мира с ужасом приподнялась с кровати. — Ром, у тебя кровь. Из-под пластыря, наклеенного в два плотных слоя, сочилась тонкая тёмная струйка. Черешенко-младшая тут же мысленно обругала такого же упрямого, как дружок, Бяшу, настаивавшего на том, что вату класть не надо: дескать, прилипнет на засохшую кровь и отдирать будет очень больно. Хотя, может быть, и ей стоило лежать на раскладушке тише воды и ниже травы, дабы лишний раз не провоцировать Пятифанова на активные взаимодействия. Парень прижал к вмиг намокшей ткани ладонь, а Славка за руку поспешно поманила его на первый этаж. На удивление, в проходе они встретили Ертаева. Запыхавшийся бурят, судя по всему, только-только поднялся по лестнице. Мира, познакомившись с Бяшей в первый раз, ни за что бы не назвала парня внимательным и сообразительным в силу его комичного образа, но сейчас, когда для оценки ситуации ему понадобилось несколько секунд, она постыдно забрала все стереотипные домыслы назад. Беря друга под плечо, хотя тот вполне мог передвигаться сам, Марат просил меньше напрягаться. — Так меньше крови выйдет, — пояснял он. Затем, окинув взглядом семенящую рядом Славку, то ли в шутку, то ли серьёзно гаркнул: — Почпокаться можно было и потом — дождались бы, пока порез затянется, на. — Марат! — с укоризной ощерилась в ответ девочка. В этот раз с обработкой и заклейкой раны проблем не возникло, однако чувствовали себя парни всё ещё неважно. Рома, бок которого теперь белел не только медицинским пластырем, но и толстым покровом бинта, спать решил не ложиться. Вместо этого поковылял с проверкой к сигаретной пачке, мирно лежавшей на батарее. Цигарки подсохли, однако, по словам парня, не до конца, из-за чего будут плохо тянуться. Накинув на плечи испачканный пуховик, впоследствии заботливо заменённый Мирой на отцовскую телогрейку, хулиган аккуратно выполз за порог, запустив через дверную щель несколько щупалец колкого мороза. Бяша же расположился за барной стойкой на кухне, пока Черешенко ползала по холодильнику в поисках чего-нибудь съедобного, кроме сливочного масла. Ёрзая и пытаясь устроиться на высоком стуле, парень, несмотря на свой высокий рост, два раза чуть не полетел на пол. Кое-как взобравшись на предмет мебели, как курица на насест, бурят хмыкнул: — Мирк, а чё, нормальных стульев и столов у вас не водится, на? — Мне самой она не нравится, — пожала угловатыми плечами девочка, не понимая, чем же ему не угодил стоящий рядышком табурет. Хулиган в непонимании вскинул брови. — Ну, стойка барная. — А, эта хрень даже и не стол вовсе? — Не-а, — качнула головой. И резко насупилась: — Но тебе и так сойдёт. — Ты чего это? — А ничего! — Мирослава обернулась на озадаченного друга через плечо. — Не спали мы с ним, ясно? — А-а, — с улыбкой озарения протянул Бяшка, демонстрируя два отсутствующих резца, а затем рассмеялся. Заразительно и заливисто. Однако сразу же поднёс руку к фиолетовой губе, не дававшей полноценно улыбаться. — Вот умора, на! Угар за чистую монету приняла! — В веселящуюся физиономию прилетела зелёная прихватка — Черешенко совсем не смешно, как бы он не старался вывести ситуацию в шутку. — Успокойся, кукса, и не дуйся. Кто ж знал, что ты шуток не понимаешь. — Кто ж знал, что ты шутить не умеешь. — Стрелку метнула — какашек хлебнула. На кухне образовалась наигранная перепалка. Мирка, приподняв уголки до сих пор бледных губ, вздохнула с облегчением. Возможно, после случившегося ей слишком сложно было воспринимать шутки и отделять их от сказанного всерьёз. Да и не хватило бы моральных сил. Хотелось, чтобы друзья больше не попадали в подобные истории, но кого попросить об этом — бога, дьявола или же их самих, — она не знала. Может, лес попросить? — мельком пронеслось в голове. Над абсурдностью данного предположения только посмеяться — что мысленно девочка и сделала. — А ты вообще баран беззубый! — Славка, или как её назвал Бяша — хлызда ссыкливая, — уже улыбалась во все тридцать два. Всё-таки Ертаев, пусть и выглядевший после стрелы так, словно пять минут назад на нём тренировали удары дюжина боксёров, а после — бросили под каток, обладал поистине благотворной и придающей сил энергией. Остаётся лишь гадать, что толкнуло его на дорожку деревенского хулигана. — Беззубый — зато умный, — залихватски подмигнул бурят. — И запомни, Черешенка, то, что у вас там происходит — ваше дело. — Тон парня стал тише и девочку даже сконфузило от столь резкой перемены темы. — Я полезу, если попросите, а в остальных случаях мой нос должен быть на моём ебальнике, а не в чужих мутках. Замётано? — З-замётано, — по-простецки пожала плечами Мирослава и подарила парню тёплую улыбку. Хороший Марат парень, очень хороший. Тем временем Ромка, закинув ногу на ногу и кутаясь в просторную телогрейку на меху, восседал на ступеньках, ведущих в летнюю веранду. Крепкая сигарета шла замечательно, затяжка за затяжкой бушующее внизу живота желание утолялось, а над головой лазурь постепенно заливала неприветливое небо. Недоволен он был начинающимся днём. В боку кололо, а скопившееся напряжение вновь не нашло себе выплеска. Сейчас бы с Миркой в постели нежиться, думалось ему. Да только неприступность и порядочность подруги портили всё в самый неподходящий момент. А с другой стороны… Мира неосознанно всё больше и больше убеждала его в своей индивидуальности. Нет, она не была особенной, какими бывают героини западных фильмов, но и такой, как все, её не назовешь — язык не повернётся. Как говорилось ранее, Рома не любил, когда ему что-то достаётся просто так. Ему нравилась сама мысль о том, что путём труда и стараний он выгрыз то, к чему стремился. Пока один случай не изменил всё, а если быть точнее — одна девушка. Он грыз, грыз, грыз, а когда догрыз, то оказалось, что добрался до кости. До собственной кости. С тех пор интереса добиваться очередной лярвы у него не появлялось. Ломаешься или играешь в Мисс Целомудренность — значит, идёшь к чёрту. Он допускал лишь тот сценарий развития событий, который нужен ему самому. А Мирослава сопротивлялась, с самого первого дня. Это и привлекло. Правда, возвращаться к образу бегающего за одной единственной юбкой идиота Пятифанов не собирался. Он знал, что найдёт этому альтернативный вариант и добьётся своего. В потоке размышлений, Рома интереса ради запустил ладонь в карман телогрейки — против волчьей натуры не попрёшь. Всё ж таки любопытно, что таскал и что мог спрятать в карманах куртяги председатель колхоза. В голове хулигана прозвище Миркиного бати приобрело ядовитые кавычки. Тоже мне, председатель — разве что деревенского сортира! Парочка купюр небольшого номинала и два блеснувших на ладони пятака успешно перекочевали в спортивки. Простая пьезо-зажигалка, карманный фонарик и дополнительный пульт без батареек от сигнализации Мерседеса тоже соблазнительно просили их присвоить, однако последним идиотом Пятифан себя точно не считал, а потому оставил побрякушки на прежних местах. А вот за пазухой отыскалось кое-что поинтереснее: небольшой кожаный кошелёк, где из-за прозрачной пластиковой вставки на Ромку глазел строгий мужчина в костюме. Это было водительское удостоверение и ещё парочка визиток с номерами риелторов, юристов и самого Владислава Сергеевича. В соседнем отделении денежных купюр не оказалось, зато мозолистые пальцы выудили фотографию Мирославы, похожую на карточку из школьного альбома. «Вот это тюпка», — хмыкнул в мыслях хулиган. И пусть данным словечком в простонародье называли нос, Рома же имел ввиду симпатичное лицо подруги. Внимание привлекало не только лицо, но и внешний вид: вся, как с иголочки, волосы утянуты высоким хвостом, а рубашечка накрахмаленная заправлена в тёмно-синюю юбку. Красиво, но уж больно вылизано. И на фотографии действительно Мирослава — подкрученная дочка зажиточного коммерса, а его подруга — это Славка, Мирка, Черешенка. И явно не такая, как на этой фотокарточке. Бумажный прямоугольник с городской девочкой вернули на прежнее место. Вызывало вопросы и водительское удостоверение. Сегодня ночью сквозь пелену боли, от которой парень дважды терял сознание, он отчётливо слышал, что коммерс отбыл в город как минимум на несколько дней. Дескать, вопросы с оставшимся там бизнесом разрешить, привезти некоторые документы, вещи и сделать ещё кучу всего, во что Славку не посчитали нужным посвятить. Он, вспомнив события прошедшей ночи, лишний раз поблагодарил судьбу, что заявились они как нельзя вовремя и даже не оставили после себя никаких грязных следов. Но образовавшийся вопрос оставался актуален: как можно уехать за тридевять земель без водительского удостоверения? Выдаётся оно в едином экземпляре, да и по самой дате выдачи видно, что документ не менялся. А на взятки всем попадающимся по пути ментам никаких денег не напасёшься. Может, он и не уезжал никуда? — Мирк, — позвал подругу волчонок, когда сидеть на улице стало слишком зябко и он вернулся в дом, — а, Мирк. — С кухни вопросительно откликнулись. Пятифанов разулся, повесил телогрейку на вешалку и, заходя к ребятам, протянул девочке кожаный гомонок. — Эт куда у тебя батя сквозанул без прав? В соседнюю деревню, что ли? Находка Ромы повергла девочку в настоящий шок. Она даже забыла узнать, с какой целью волчонок рылся по карманам, если телогрейка всё это время висела накидкой на его плечах. И ладно бы она прежде не видела этот бумажник — тогда вопросов, может быть, и не возникло вовсе, но Славка точно знала, что кожаный кошелёк с правами и наличностью отец всегда возит с собой в барсетке. Как и при каких обстоятельствах вещица оказалась не в парадно-выходной дублёнке, а в домашнем тулупчике — загадка. Завтрак проходил в атмосфере не гнетущей, но несколько напряжённой. Как ни крути, никто толком не выспался, отчего разумом не мог уйти дальше собственных мыслей. Только когда стол оброс тарелками с ячневой кашей и тёртой варёной морковью, неприятно похрустывающей после хранения в холодильнике, ребята, словно пультом включённые, активизировались. Правда, здорового питания, коим пренебрегала даже сама Славка, товарищи не оценили. Еда липким комом упала на дно желудка, автоматически отбив всякое желание шевелиться, поэтому после приёма пищи парнями было единогласно решено переварить стряпню у телевизора, а затем направиться к Роме. По его словам, отец вкалывает на смене и дом как минимум на сутки остался без присмотра. Тем более, родитель после трудового дня, может сквозануть к синеботам-друзьям и не являться домой ещё несколько дней. Мира же воздержалась от ответа, размышляя о том, что заряда её социальной и жизненной батарейки вряд ли хватит на визит к Пятифану. Первым на спальное место приземлился Бяша, вальяжно растёкшись посередине в царской позе. Как и всегда, он взял на себя роль громоотвода и с воодушевлением принялся разряжать обстановку. Запрокинув руки на спинку дивана, бурят деловито выгнул губы и оповестил бестолковых холопов в лице Миры и Ромы, дабы те несли ему виноград с халвой на золотом подносе. Смешок таки проскочил, чему Марат совершенно искренне порадовался. К нему подошёл Рома и в привычной манере ввязался с другом в шуточный обмен колкостями: — Вот ты жучара позорная — сразу козырное место занимать. — А ты больше хлеборезкой щёлкай, — не выходя из образа придурковатого царька, протянул Ертаев с наигранной манерностью. — Так, смотри, все места позанимают. — Послушай, у тебя несчастные случаи в царстве были? — Нет, пока ещё ни одного не было, на. — Щас, походу, будет. Мира невольно улыбнулась, сразу распознав косо отыгранную отсылку на фильм Леонида Гайдая про приключения Шурика, и пока парни делили койка-место, отыскала на журнальном столике пульт от телевизора. Кинескоп запищал, а двое товарищей, что-то вещающие на заднем плане, чуть приумолкли. Места на диване осталось мало. Черешенко-младшая суетливо оглянулась в поисках уголка, где можно было бы пристроиться, и тут Рома, уже сдвинувший Бяшу ближе к краю, поманил её к себе, дескать, прикладывайся. Девочка покачала головой. — Не ссы, — хмыкнул Пятифанов. — По швам не разойдусь. Марат, иронично морща лоб, наблюдал тем, как девчонка неуклюже утыкается к Пятифанову под бок, и когда та начала мешкаться, с завидной проворностью увёл у неё из-под носа пульт. Даже Ромка, отвлёкшийся на подругу, не заметил его махинаций. Потрясая пластмассовым переключателем, Бяша торжественно объявил себя хранителем пульта и по совместительству киномехаником — тот, кто в нужном порядке включает фильмы в кинотеатре. Самопровозглашённый хранитель принялся щёлкать по каналам. Конечно же, работа киномеханика не может обойтись без корректировщика-наставника, который не даст опростоволоситься перед публикой. Вот Ромка и корректировал. — Да куда ты листаешь, чепух? — тыча ладонью в экран, возмущался хулиган. Он старался особо не ёрзать, дабы режущая боль в боку вела себя тихо, как спящий вулкан, и не тревожила и без того размазанное состояние. Однако взрывная натура не давала ему усидеть спокойно. — Ну вот же боевик какой-то — пацаны лупцуются!.. Ёптать, пацанов переключил, а каких-то доярок оставил!.. Тебе чё, бля, впервые пульт в руки попал? — Пиздеть команды не было, на, — отстаивал свои права Ертаев, деловито щёлкая по переключателю и, видать, ища что-то на свой вкус. — Сиди и помалкивай. — Ну-ка, гони его сюда! — Да щас! Продолжалось это долго, пока в немногочисленном количестве каналов ребята не усмотрели «Электроника». Белокурые близнецы выскочили средь сменяющихся кадров неожиданно, словно бы ожидая своего часа. И неугомонные товарищи, готовые рвать и метать за несчастный пульт, наконец, утихомирились. Рука Ромы, всё это время обитавшая где-то в районе рёбер, переместилась на талию и по-хозяйски прижала Миру к раненому боку. Девочка, хоть и с некоторой опаской, облегчённо выдохнула: лежи она с другой стороны — препирания парней и бесконечные тычки друг друга локтями, непременно бы расшевелили порез заново. Уж лучше пускай ситуация будет целиком и полностью под её контролем. Однако за всем этим натужным весельем и попытками отогнать впечатления от прошедшей ночи, Славка видела, что для Ромы такое поражение — это удар ниже пояса. Он охотно поддерживал Бяшкину хохму, сам не оставался в стороне от шуток, но стоило только на секунду отвлечься, сколотая улыбка тут же сползала, оставляя после себя грязный след. Рома разбит и разгромлен — и хмурящиеся брови, образовавшие над переносицей две характерные морщинки, тому доказательство. Он зол даже сейчас: в кругу друзей и укрытый тёплым пледом, под которым провёл всю ночь. Холодные серые глаза горели мстительным огнём. Он точно не оставит это просто так. Славка поджала колени, погрузившись в раздумья. Становилось страшно лишь от одной мысли про реванш. Она считала своим долгом остановить череду побоев, но понимала, что её и слушать не станут. Неужели такова цена за звание подруги местного хулигана: в вечной панике ждать того со стрелок и сочувственно гладить по голове, пока он зализывает раны? Или, может быть, до конца дней своих наставлять нерадивого спутника жизни на путь истинный? И как ей только в голову пришло связаться с ним! Однако девочка чувствовала, что прониклась сорванцами. Несколько дней, проведённых без парней, казалось, расставили все точки над «и», но только завидев искалеченных друзей, Мирослава потеряла дар речи, а спину кольнул холодок. Она готова была отдать всё, чтобы и у них, и у своры Семёна начисто отшибло память.***
— Э, Мирк, — звали её сквозь густую пелену. — Ми-ирк… — Славка откликнулась коротким «А?» только когда окружение лишилось мутности и приобрело чёткие очертания. Оказывается, они вновь задремали. По телевизору вовсю крутили повтор одного из выпусков программы «Звёздный час», раздражающего сонное сознание громким говором ведущего, а за окном проснувшаяся деревня жила и дышала полной грудью. — Мы ко мне почапали, в баню, — говорил нависший сверху Рома — уже одетый в порванную толстовку и шапку, — закрой за нами. — Куда? — еле провернула она язык, хватив парня за рукав и сведя у переносицы тонкие брови. Хулиган, судя по всему, не ожидавший такой реакции, тронул непонимающим взглядом её руку, затем медленно присел у дивана на корточки, чтобы быть с девочкой на одном уровне и уберечь и без того ноющую спину от ощущения затёклости. — Тебе сейчас нельзя в баню. — Ну помыться-то я должен, — возразил Пятифан, буравя подругу серыми омутами, — шмотки постирать — не в этом же говне ходить, — кивнул на тонкий высохший слой грязи в районе плеча. — Но порез только схватился — размякнет и снова начнёт кровить. — Она закачала головой. — Он даже не забинтован нормально. — Либо ещё раз залататься, либо вонять, как бомжара, — для меня первый варик куда путёвее. Черешенко прошлась глазами по Ромкиному рукаву, который всё ещё зажимала в ладони, и поднялась к его лицу. Кустистые брови парня не хмурились, однако их кончики уже нетерпеливо подрагивали, готовые молниеносно сорваться и окрасить физиономию собеседника в максимальную суровость. Жалость к товарищам, терзающая хозяйку дома всю ночь, уступила место своей старшей сестре — неодобрению, а следом Славка почувствовала и колючее раздражение. Если не сказать иначе — Пятифанов сейчас по-настоящему злил её. Хотя злобу эту можно отнести к пресловутому праведному гневу. Упрямый волчонок, совсем не отдаёт себе отчёт о своих действиях! И ведь не понимает, что наплевательское отношение к здоровью может многого стоить! — Тогда я с вами, — тоном, не требующим возражений, отрезала Мира и принялась выковыриваться со спального места. С улицы зашёл Бяша и оповестил, держась за чуть зажившую губу, что замаялся ждать Ромку на морозе. Черешенко злобно зыркнула на бурята, явно удивлённого её пробуждению, и потопала на второй этаж за тёплой кофтой, краем уха услышав слова Ромы: — Придётся подождать ещё — тут кое-кто с нами намылился. Прозвучало с некоторой усмешкой, однако девочка сонным сознанием её не распознала. Она готова была ругаться матом, сетуя на абсолютный пофигизм двоих товарищей, дескать, ладно Ромка, но Марат-то куда смотрит! По её мнению, Ертаев уж точно осознавал риски мытья в жаркой бане с ножевым ранением в боку. И пока Славка собиралась, успевая бурчать под нос что-то нечленораздельное, Рома, морщась, натягивал армейские берцы и негромко брюзжал: — Вот ты баклан, конечно, — разорялся он на друга, — говорил же тебе, что нельзя к ней идти. Эти бабы все с шилом в одном месте — разволнуются, кипиш поднимут. Вот тебе и пожалуйста. Какого хера домой ко мне не пошёл? — У тебя дома из аптечки, разве что, обоссаный бинт и перекись со времён Царской Руси — и то, дай бог найти их, на. — Опущенный за ворот пуховика подбородок и взгляд исподлобья ясно говорили о том, что Марат не разделяет мнения товарища. Да и настроение у него совсем не такое позитивное, как раньше. — А Мирка вчера выручила, так что скажи спасибо, на, что рану промыли и говна туда никакого не занесли, а то загнулся бы, как рог бараний. — Спасибо, бля, — саркастично ощерился хулиган и медленно поднялся, держась за левое подреберье. — Удружили. Только она счас шагу спокойно ступить не даст, а свинья ещё много чё не уяснил. Например, что на стрелку, сука, толпой ходят только лохи позорные. Бля буду, надо выцеплять его один на один. — Последнее предложение он сказал словно бы самому себе, не испытывая ничего, кроме желания поквитаться с Бабуриным. Марат это видел, а потому попытался унять пыл товарища, дабы тот не дошёл до точки кипения прямо при Мирославе: — Ты сначала подожди, пока бочина зарастёт, а то насадился на перо, как шашлык, на. Свинтус тоже не дебил — знает, куда бить надо будет. — Он немного помолчал и решил напомнить, чтобы внимание Ромки сфокусировалось на кое-чём другом: — У тебя ваще, вон, гостья наметилась. Потусуемся вместе, баню затопим. — Да уж, блять, — почесал затылок волчонок. — Я из-за этой гостьи скоро стены долбить пойду. Ломается, как монашка, мать её. Ертаев ответить не успел — в коридоре нарисовалась насупленная Мирка в вязаном свитере с высоким горлом. Товарищи переглянулись, что она мигом подметила и вопросительно вскинула брови. Марат среагировал быстро и неуклюже отшутился про спор, завязавшийся на почве погоды. Ромка хмыкнул, качая головой — ага, поспорить им не о чем, кроме погоды. Однако девочка, ещё толком не проснувшись, легко поверила и, пожав плечами, принялась вползать в зимнюю куртку. Путь друзья старались преодолеть быстро, держа недовольного происходящим Ромку посередине — дабы прохожим или выглянувшим из окон жителям не бросилось в глаза изрядно потрёпанное состояние хулигана и тёмно-бордовое пятно на спортивных штанах, тянущееся аж до колена. Пятифан ершился, призывая Миру с Маратом не заниматься ахинеей, и тут же морщился от неприятных ощущений, шевелящихся под пуховиком. Благо, к его возмущениям прислушиваться не желали. С небывалым везением обогнув УАЗик участкового Тихонова, судя по всему, заехавшему к кому-то на вызов, ребята шмыгнули на улицу Пятифана и выдохнули лишь тогда, когда за спинами захлопнулась входная дверь. Ромка выругался, задвигая засов, разулся и решительно направился в комнату — должно быть, скинуть грязную одежду, от которой саднила кожа. Марат поторопился за ним, а Славка тенью прошмыгнула на кухню подальше от серых глаз, ставить чайник, ибо видела, что её маленький бунт пришёлся хулигану не по нраву. Но и оставить ситуацию на плаву без должного контроля она не могла себе позволить. На затёртой временем стене одиноко болтался отрывной календарь с жёлтыми листами, где маячили выведенные жирным шрифтом цифры. Одиннадцатое число… Одиннадцатое? Девочка, округлив глаза — да так, что те рисковали вот-вот вывалиться из орбит, — осознала, что рождественские каникулы почти пролетели, словно фанера над Парижем. Она и пикнуть не успела! И, конечно же, задания, любезно предоставленные от учителей по каждому предмету, были благополучно отложены в долгий ящик и забыты. Прокралась мысль, что в холостяцкой берлоге Пятифановых вряд ли бдят за всякими календариками, однако по количеству листков видно, что начат он недавно. Ещё одним доказательством послужили несколько туго скрученных бумажных комочков, валяющихся на тумбочке. Славка насупила нос. Каникулы нужны для того, чтобы отдыхать от пресловутых школьных будней и высыпаться до головной боли, как чёртов сурок. Но пока чернявая черепная коробка болела лишь от недосыпа и двоих товарищей, вырисовывающихся в её жизни в самые неожиданные моменты. И девочка не была бы так возмущена, если бы они не вносили дисбаланс — зачастую каждое появление сопровождалось неприятностями, из-за чего парней вполне можно возненавидеть. Под эмалированным дном чайника заиграли синие языки пламени. Огонь будто бы сглаживал, слизывал и без того туманный взор. Черешенко казалось, что она сейчас либо клюнет носом в конфорку и на весь дом запахнет жареной курицей, либо же повалится навзничь и уснёт калачиком прямо на коврике. Прошелестевший мимо Ромка и не заметил состояния подруги. Он живо обулся в кирзовые сапоги и хлопнул дверью. На кухню вполз Бяша, потирая рассечённую губу: — Не спи — козлёночком станешь, — и выключил закипающий чайник. Окинув взглядом медленно моргающую Миру, у которой глаза сбежались в кучу, бурят осуждающе качнул головой: — Осталась бы дома — продрыхлась, на. — Ага, — участливо отозвалась Мирослава, поражаясь простоте Ертаева: их вчера по частям собирать можно было, а сейчас — ведут себя как ни в чём не бывало! Ну просто чудеса! Фыркнула: — И потом опять вас забинтовывай или того хуже — привязывай в бане веночки. Вот размокнут раны!.. — Да ничё не будет, на, — перебил подругу Марат. — Я те отвечаю. Черешенко-младшая только презрительно помычала — толку-то им что-то объяснять и разоряться. Отсутствие инстинкта самосохранения у этих двоих поражало её всё больше, но она решила остаться в роли наблюдателя. Пусть творят что душе угодно, а понадобится помощь — она вмешается. Только перед этим выпишет огромный, жирный втык! Остальной день проходил в полусонном состоянии, пошатывая девочку из стороны в сторону и оббивая о дверные косяки. Ромка, наконец, заметивший сонную муху по имени Мира, любезно предложил подруге отлежаться на диване в гостиной — пустить её на собственную кровать, где он занимался непотребствами, хулиган попросту не смог. Однако девочка вежливо отказалась, предпочтя выйти на крыльцо. Она, кутаясь в пуховик, со скукой, но внимательно наблюдала за тем, как они таскали в баню воду, как из чёрной от копоти трубы в голубое небо повалил дым и как Бяша, словно в попытках развеселить, чебурахнулся с охапкой дров в сугроб. Веселье не взыграло. Только лишь Ромка обозлился, что товарищ разворотил снежную гору и засыпал тропинку. Заметно помрачнев, Марат собрал деревянной лопатой беспорядок и скрылся в предбаннике. К крыльцу подошёл Пятифанов. Ловко подтянувшись за перила, чуть нахмурив брови от боли, он оказался напротив помятой Миркиной физиономии. Девочка, точно протрезвев, немного отстранилась, на бледные щёки закрался румянец. Она, подняв на парня голубые омуты — огромные, как у оленёнка, — заботливо прошептала: — Твой глаз — он почти прошёл. — Горбатый нос Ромки сморщился. Видимо, ему совсем и не до глаза. И Мира, силясь отвлечь внимание от себя, предприняла ещё одну попытку достучаться до друга: — Я надеюсь, ты не станешь мочить порез? — И покосилась на его мокрый лоб, толком не понимая, что это: испарина от таскания воды или же до сих пор шпарящая температура. Потому как в случае второго варианта желательно обратиться в больницу, ведь не исключены инфекции. Рома только пфыкнул, дескать, нет повода для переживаний. Черешенко-младшей же оставалось обалдевать — она с самой ночи диву давалась, что хулиган при таком ранении ещё не валится с ног. Резонно подметил Бяша, что порез, видать, получился неглубокий, а кто-то из них троих явно симулянт. — Спокуха, — хрипло отозвался Пятифан. Он развернулся спиной к перилам, но продолжал держаться за них локтями. — Слыхала, что в бане все болезни проходят? — Ерунду-то не городи. Баня — не больница, — нахохрилась Славка, отведя скептический взгляд. Совсем уже тронулся. Похоже, у него всё-таки температура — если вообще не жар. — Ещё скажи, что в ванной покреститься можно. — Ха-ха, — язвительно. — Я знаю, что говорю. Да и ваши ванны-шманны — херня, по сравнению с настоящей русской банькой. А если ещё и на снег выйти, обтереться, — Ромка с некоторым наслаждением и даже мечтательностью вознёс колючие омуты к небу, — то вообще песня. — Чего? — вскинула бровь Мира. Сонливость начисто изничтожила самые крохотные остатки эмоциональности, а потому её вопрос прозвучал очень небрежно, а выражение лица скривилось в недоверии. А хулиган, кажется, ожидал именно такой реакции. — Какой снег после бани? Простудиться же можно. — Рома хмыкнул: — Ещё никто не простудился и не сдох. Черешенко сжевала ответ и диалог обрубился. Волчонок, решив не препираться, неуклюже спрыгнул на землю и пошагал по направлению бани, прижимая к боку согнутую в локте руку, а девочка осталась наедине с мыслью, что ещё чуть-чуть — и этим двоим точно придётся вызывать скорую.***
Банных встреч Славка никогда не понимала. Отец являлся нередким гостем саун и, что удивительно, ходил туда вместе с партнёрами по бизнесу и потенциальными клиентами. Чем там заниматься, кроме накачивания холодным пивом и поедания вяленой рыбы, она не знала. У Ромки же с Маратом, когда те под пристальным взглядом отправлялись мыться, никаких алкогольных напитков, впрочем, как и самой рыбы, Мира не видела, а потому уже третий час гадала о причинах такого долгого отсутствия. За это время можно помыться не только самому — полдеревни отшоркать! Но парни всё не являлись. Закрадывались беспокойные мысли: а ну как отец Ромкин придёт, кто ж его знает! Что она будет говорить и, немаловажно, как представится? Подругой Ромы — а в каком смысле? И не выставит ли он её за дверь? И пока мозг по крупинкам растаскивали подобные думы, в сенках послышалась возня. Славка, оторвав подбородок от столешницы, выплыла в коридор и, простыми словами, обалдела до глубины души. На пороге стояли друзья со взъерошенными макушками и повязанными на пояс махровыми полотенцами. Они что, вот так болтались на улице, где температура опустилась ниже пятнадцати градусов? И если такой задохлик, как Мира, после подобного приключения тотчас сляжет с температурой, то товарищи больными не выглядели. Напротив, щёки их румянились, а тела полыхали красным. Бинт, перекрывающий порез на торсе волчонка, превратился в потасканную марлю, прошедшую не одну войну. Пожелтел, свалялся, разбух. Славка, не помня себя от опупеоза, дёрнулась, боясь представить, что творится с ранением. Окончательно добили прилипшие то тут, то там березовые листья. — Вы что, парились? — Слова выпали изо рта, как пожёванная вата. Черешенко-младшей, пожалуй, впервые встречаются настолько безголовые разгильдяи. Ей так и хотелось отвесить парням по подзатыльнику. — Порез же весь размок! — Она в мгновение ока оказалась возле Ромки и очень аккуратно оттянула краешек перевязки. — Это… это как? На её удивление, взору предстала не сопревшая рана с жёлтой сукровицей и белой от влаги кожей вокруг — в окружении почти смытой зелёнки порез словно бы чуть подзатянулся и если расфокусировать взгляд, то вообще терялся из виду. Девочка похлопала глазами, думая, что её сонному сознанию уже чудная регенерация мерещится. Однако нет. Даже после того как набитые дрёмой веки подверглись трению ладонями, всё осталось как есть. «Такого быть не может!» — кричало подсознание. В конце концов, пусть Мира отдалённо и верила в чудеса — фанатичной мечтательницей, витающей в облаках, не являлась, а потому скептик в её душе без промедления активировался. Она была уверена, что плотное и грамотное лечение даст бóльшие результаты, нежели один визит в жаркую баню. Но не доверять собственным глазам оснований не было. Может, действительно порез не столь глубок и серьёзен? Осознавая, что, впопыхах несясь на проверку, она буквально обеими ладонями ухватилась за мощный поджарый торс и сейчас, откровенно говоря, пялилась на массивное тело, Славка густо покраснела. От бугристого живота взгляд отрывался так неохотно и тяжко, словно приклеился на клей для обуви. Отходя, Черешенко не могла не отметить слаженность Ромки, внушительность мышц и волосяную дорожку, уходящую от пупка под полотенце, которую Марат почему-то обозвал «блядской». Далеко не Шварцнеггер, конечно, но, чтобы впечатлить ровесниц и козырнуть в спортзале хватит вполне. Ертаев же, будучи выше товарища почти на голову, торсом целиком и полностью соответствовал своему вытянутому телосложению, однако растительности почти не имел, что создавало иллюзию полного её отсутствия. Только кожа у бурята более смуглая, бархатная. В районе же подреберья багровел синяк, огромная ссадина возле ключицы и ещё несколько мелких царапин, хаотично вылазящих то тут, то там. И какие же это, к чёрту, трофеи, о которых ещё не так давно толковал Ромка? Из-за них парни выглядели настолько жалко и разбито, что желание посочувствовать невольно рождалось где-то за рёбрами. Мира опустила глаза, стараясь как можно меньше цепляться взглядом за побои и видя, как её смущение волчонок заметил и раскусил. Как-никак, в обществе двух полуголых хулиганов, распаренных после бани, будто новорожденные младенцы, она ещё никогда не имела чести находиться. Дабы не маячить перед друзьями с красной, как свёкла, физиономией, девочка предложила чистоплюям свежий чай. — Какой чай после бани? — хмыкнул Пятифанов, протирая небольшим полотенцем, снятым с шеи, ушную раковину. — Ты бы ещё горячего супа налила. — А чем суп плох? — не поняла иронии Славка, так и не поднимая взгляда на Ромку. — Жарко потому что, — пояснили ей. Проходя на кухню, парень по-свойски хлопнул смущённую Мирославу по плечу и снял большую, плоскую крышку с какой-то бадьи, всё это время строящей возле окна. Зачерпнув оттуда ковшом, что попал в руки с подоконника, Рома жадно припал губами к чёрному лакированному бортику посудины. Если бы Пятифанов не прикрыл от наслаждения глаза, то вполне мог бы увидеть, как Славка украдкой, точно заколдованная, глаз не сводит со скачущего за глотками бугорка кадыка. Он громко выдохнул, когда ледяная вода остудила палящий изнутри жар, утёрся тыльной стороной ладони. Мира сглотнула. Она сама словно бы вышла из бани, еле-еле борясь с пересушившей горло жаждой. — Хочш — тоже сходи, — вдруг выдал хулиган, провожая взглядом упавшего за стол Бяшу. Предложение застало Черешенко-младшую врасплох, но она, не давая себе застопориться, сразу же отказалась, аргументируя данное решение моралью, дескать, «негоже девчонке с малознакомыми мальчишками оголяться». Рома с полуулыбкой только качнул головой, вновь опрокидывая в бадью ковш. — Мы ж не блохастые, на, да и с тобой на полки́ не напрашиваемся, — в стиле своей фирменной непосредственности и простоты отмочил бурят. — В натуре, сходи, погрейся. Водой с эвкалиптовым маслом брызни на камни — и кайфанёшь, и нос пробьёт на раз-два. — Он, ища подтверждения своим словам, посмотрел на друга. В ответ Рома кивнул, дёрнув бровью. — Ещё и спать будешь, как убитая, бля буду. Славку перспектива смущала. С собой нет ни полотенца, ни мыла, ни сменного нижнего белья. Понятное дело, что она не собиралась появляться перед друзьями в плавках, однако этот вопрос отчего-то волновал её больше всех прочих: лифчик с перекрученными бретелями и трусы с Микки Маусом — отличное бельё, которое, к слову, ещё и разномастное! Ну просто змея-искусительница номер один! — Иди, — видать, задолбавшись ждать ответа, в приказном тоне протянул Пятифан, опираясь на вытянутую к оконной раме руку. И затем, на удивление Мирославы, озвучил беспокоящие её мысли: — Есть у меня стираное полотенце и мыло есть детское, ещё даже в упаковке — мамке Марио выдают по несколько брусков, а он парочку мне таскает. — Ты ей ещё трусы свои рваные втюхай, — поддел Ертаев. — Такое только ты у нас носишь, — хмыкнул Рома, отправляясь в комнату. То ли от состояния сонливости реакция была такой заторможенной, то ли ребята слишком резко поставили её перед фактом, но Славка и моргнуть не успела, как ей торжественно вручили полотенце с запечатанным в шуршащую упаковку мылом. — Новыми вихóтками не разжились пока, поэтому придётся тебе без мочалки обойтись. Если, конеш, брезгуешь. Мира брезговала. В конце концов, средства и предметы личной гигиены должны быть строго индивидуальны, да и различных кожных заболеваний никто не отменял. И прополоскать мочалку в кипятке, как считал Бяша, вовсе недостаточно, чтобы полностью обезопасить себя — проще справиться ладонями. Получив от Ромы инструкции, где и что в бане находится, девочка накинула на плечи куртку, обулась в предложенные калоши сорок третьего размера и неуверенно шагнула за порог. Луна горела над чернявой макушкой белым диском. Ни единого облачка — только звёзды и тёмно-синий купол неба. Свет отражался от снега серебрящимся блеском, оттого тропинка к бане хорошо освещалась. Мира протопала по дорожке и дёрнула деревянную дверь за ручку, сделанную из толстой обструганной ветки. Та, скрипнув, поддалась. Взору предстал освещаемый желтоватым предбанник. Под потолком чуть мерцала лампа накаливания, в углу на лавочке отдыхал топор, не так давно лузгавший щепу для растопки печи, а на стене висела целая вереница березовых веников, двух из которых не хватало. Пахло древесиной, мылом, баней. Чувствовалось, что буквально десять минут назад тут разворачивалась активная банная деятельность — взбороненный полосатый половичок и мокрые на нём следы тому доказательство. А также оставленная на гвоздике кофта. Мирослава подошла ближе. Ткань затёртая, в мелких катышках. Она подтянула вещь к себе и от кофты моментально пахнуло Ромкой — тем Ромкой, который не так давно спалил уху на плите, и тем, который, прижимая к себе так, словно девочка хотела сбежать, пылко целовал её на кухне. Славка дёрнулась. Одержимость хулиганом пугала до чёртиков и одновременно с неменьшей силой тянула к нему, заставляла волноваться и трепетать при одном только воспоминании. Однако, еле отогнав наваждение, Черешенко-младшая вернулась к цели: ею стала проверка версии Пятифана, согласно которой он получил ножевое ранение. Не сказать, что она верила в такое случайное стечение обстоятельств, но, несмотря на масштаб ненависти к Семёну, надеялась, что Бабурин всё же непричастен, ведь если это его рук дело, то она будет вынуждена — даже обязана! — убедить Рому обратиться в милицию. С внешней стороны у кофты никаких признаков поножовщины не имелось, а вот с внутренней стороны кармана отыскалась маленькая, продолговатая дырочка, всецело подтверждающая Ромкины слова. Мира, выпустив вещь из рук, отошла и присела на лавочку. Опрометчивое решение — таскать холодное оружие в кармане, — обернулось для друга плачевными последствиями. Какой бы жалостью и сочувствием она не пропитывалась к строптивому волчонку и какое бы чувство отмщения не копошилось в её душе, в полученных увечьях он был виноват сам. И всё, что ему сейчас остаётся — сделать выводы и принять поражение. Ну а ей — отправиться в баню и смыть с себя весь этот поганый день. Что она и сделала. Уложив на лавочке одежду так, чтобы нижнее белье, которого она так стеснялась, было прикрыто остальными вещами, Славка, заслоняя нос и губы ладошкой, дабы их не ошпарило, потянула за ручку и перешагнула порог. В лицо ударил жар. Банька оказалась небольшой, тускло освещаемой и с миниатюрным окошечком почти под потолком. От мысли, что в один прекрасный момент за мутным стеклом обозначится чья-то физиономия с хищной улыбкой, Черешенко-младшую сконфузило и она машинально прикрыла грудь и область ниже пупка. Мысль продолжилась тем, что неожиданно нагрянувшему отцу Пятифана или самому Пятифанову ничего не помешает заявиться сюда как ни в чём не бывало. Однако взопревший лоб, солёные капли с которого катились прямо в глаза, затуманивая взор, отрезвил задумавшуюся девочку. Сделав аккуратный шаг по мокрому от недавних плесканий полу, Мирослава взяла один из перевёрнутых кверху днищем тазиков и направилась к пузатой металлической печке, которая своей трубой и решёткой с камнями, предназначенными для поднятия жара, если плеснуть водой — именно про них говорил Марат, — со стороны больше походила на какой-то инопланетный саркофаг. Бадья с горячей водой оказалась почти полной, в тазик из крана заструился кипящий водопад. Затем горячая вода разбавилась ледяной, что находилась в бочке в углу, и Мира приступила к процедуре. С каждым движением становилось всё жарче, тело горело, точно политое расплавленным железом. Несмотря на то, что воду Славка развела дополнительным ковшиком холодной, ей всё равно не становилось легче. Также стоящая отдельно эвкалиптовая смесь, что девочка, следуя советам Бяши, брызнула на камни, быстро наполнила маленькое помещеньице паром и пропитала каждый миллиметр пряным запахом. От этого Черешенко разморило ещё сильнее, и она не хотела ничего, кроме глотка свежего воздуха. Вспомнились слова Ромки о том, что полезно выходить на снег, и когда еле переставлявшая ноги Мирослава, будто жижа, выползла в предбанник, то в своём поле зрения она не видела ничего, кроме заветной двери, ведущей на улицу. Когда голову окутала ночная прохлада, а разгорячённые ступни коснулись снега, Славка с изумлением поняла, что ей совсем не холодно. Пылающее тело, от которого шёл густой белый пар, мороз покусывал совсем незаметно, точно миниатюрными иголочками, но это было настолько приятно, что Черешенко-младшая ненадолго прикрыла глаза. И только после того, как ей стало легче, она обратила свой взгляд на окутывающее деревню лунное свечение. Увидела, как иней серебрится на ветках зимующих сливы и яблони, что росли посередь Ромкиного огорода. Увидела ещё не заснувшую деревню, тянущиеся кверху столбы дыма из труб, мерцающие жёлтым окна. Увидела звёздный небосвод и Млечный Путь с Большой Медведицей. Голубые глаза, отдающие лазурью в свете луны, восторженно смотрели на раскинувшийся пейзаж, а внутри нарастало ощущение полной гармонии и… счастья? Черешенко отчётливо чувствовала то, как счастлива в данную минуту. Всё негативное словно бы выжглось в бане, а позже — поднялось паром с её худощавого тела и унеслось куда-то в ночное небо. Она дышала полной грудью и улыбалась, стоя на снегу и не желая отрывать взгляда от ласкавшей каждый изгиб луны. Великолепие раскинувшегося вида и облегчение после бани растянули бледные губы в искренней улыбке.***
— Будешь? — протянул Ромка Бяше ковш с ледяной водой. Тот качнул головой. Рома, вытянув ноги, казалось, ещё сильнее врос в стул, расплывшись по нему, как подтаявшее на солнце желе. После контраста жаркой бани и обтирания снегом, нахождение дома очень расслабляло. Тело обмякало, сознание затуманивалось. Чтобы не уснуть, Пятифан бодрился холодной водой, но даже она со временем перестала помогать. Чуть опущенные веки молили прикрыть их до конца, но Рома понимал, что тогда он окончательно погрузится в царство Морфея и не застанет пришедшую после банных процедур Миру. Бяша вдруг спросил, напоминая другу их незавершённый разговор у подруги дома: — А чё, ты вроде сказал, что стены долбить собирался — почему, на? По нахмуренному и чуть сонном лицу стало ясно, что волчонок не сразу врубился в то, что спрашивал у него товарищ. Но, когда глаза отбежали чуть в сторону, вытаскивая из мозга воспоминания, а брови, наконец, приподнялись в осознании, Рома почесал мокрый затылок и повторил то же, что изрёк ранее: — Ломается, как монашка. Задрался подступаться. И вот когда всё к делу уже идёт — она кайф обламывает в самый такой… — парень задумался, выискивая подходящее слово, — …пикантный момент! — Хуя ты дал, — даже Марата позабавило то, как выразился хулиган. Слышать от Ромки такие хитросплетения фраз было более, чем непривычно. Он, трогая указательным и средним пальцем губу, с которой после бани спал-таки отёк, хмыкнул и решил поддержать Пятифанова, чтобы неловкость за недавний конфликт стёрлась окончательно: — Ну, ты погоди малёха — она ж не Катька. — Понятное дело, — пожал плечами Рома. Его слова прозвучали с еле заметными нотками смирения и даже понимания в отношении Мирославы, но в ту же секунду парень вновь нахмурился и чуть раздражённо процедил: — С целками всегда дольше мучаешься, чем кайфуешь. — Он поднялся, придерживая бок, который всё же ныл от неприятного пореза. Взял пачку сигарет со стола. — И так, вроде, стараюсь без лишних движений. Марат едва заметно скривил повреждённую нижнюю губу, сморщил лоб. Может, он и хотел возразить другу — ведь было чем! — но решил не накалять обстановку. Главное, что сейчас всё более-менее спокойно и ночная встряска бесследно стёрлась из памяти, словно никто из друзей не хотел помнить и вспоминать этот кошмар. Ертаев бы и рад отказаться от участия в конфронтации с Семёном — к чёрту все эти противостояния и лишнюю нервотрёпку, но знал, что Ромка поражений признавать не умеет и от жизни советов не черпает: напоролся на нож по глупости — значит, переложит перо в другой карман. Получил лещей от толпы — выловит каждого по отдельности и наподдаёт по самые помидоры. Пятифанов присел на подоконник в полуразвороте, поправил сползающее влажное полотенце. На языке поселилось едкое ощущение кислоты, словно он только что лизнул батарейку. Желание покурить сейчас соизмерялось, разве что, с самой Вселенной. Губами подцепил из мятой пачки сигаретный фильтр, вопросительным кивком головы предлагая другу, но Бяшка отказался. Опуская на глаза тяжёлые веки, волчонок готов был поклясться, что ожидал увидеть в окне что угодно: пришедшего трезвым папашу, метеоритный дождь или охваченную огнём треклятую деревню, но не её. Мира. Тонкий силуэт, утопающий в лунном свете, что серебром затекал в каждый изгиб, обозначился прямо у входа в баню. Ромка бы и рад зацепиться колючим взглядом за какую-нибудь деталь одежды, но одежда отсутствовала. В объятиях январской ночи девочка стояла абсолютно нагая. Кусочек чуть округлой груди, выпирающие подвздошные кости и ямочки Венеры над ложбинкой промеж ягодиц свет обрамлял настолько бережно, что кожа Мирославы казалась матовой. Хулиган бился об заклад, что если прикоснуться к ней, то подушечки грубых пальцев задержатся на месте, упираясь в приятную шероховатость. Она, как музейный экспонат, стояла за стеклом и манила. Манила. Хотелось, как в седьмом классе, в школьном музее, плюнуть на запреты. Они с Бяшкой в тот день тиснули с подставки наган. Увесистый, потёртый, но притягательный. Как же им тогда влетело в директорском кабинете! Экспонат отобрали, а эмоции остались. И он бы всё отдал, чтобы точно так же, забив болт на правила, протянуть сквозь стену руку к настолько желанной Мирке. Чувство собственничества и тяга к девочке нарастали, и он злился, что не может взъерошить чернявые волосы, как зимний ветер, или же улечься ладонями на талию, как холодный свет луны, почувствовать прохладу и влажность кожи. Не отрывая глаз, Рома представлял, какой покорной его рукам она могла бы стать и в какой изгиб он бы увлёк её изящное тело. Он хотел её, хотел всеми фибрами души, ведь Мира красива, по-настоящему красива. И неудивительно, что стерве-Катьке и Витьку Гире она не давала покоя. Но она — его. И скоро он окончательно утвердит свою роль в её жизни.***
Когда же напарившийся до красных щёк экспонат появился на пороге дома Пятифановых, Ромка будто бы принял на подбородок точный и острый апперкот — в нос прокрался еле уловимый аромат эвкалипта и детского клубничного мыла. Мирка не на шутку кружила ему голову и тёплая кофта, скрывающая под собой обласканное луной тело, точно бы растворялась прямо на ней. Но додумать образ было невозможно, ведь девочка стояла к окошку почти спиной и всё самое сокровенное спрятала от его серых глаз. Потому, прокашлявшись, стараясь хоть как-то себя отрезвить, хулиган хмыкнул: — С лёгким паром. Славка устало кивнула. Сон так и плескался в её глазах, наполняя веки. Рома приподнял уголок губы, ловя себя на довольствовании, ибо несмотря на размякшее состояние, Черешенко-младшая выглядела свежо. Неспроста провела в его бане полтора с лишним часа! Не успел он раскрыть рот, Мирослава, потирая кулачком внутренний уголок глаза, скромно попросилась: — А можно у тебя прилечь ненадолго? — Валяй, — пожал плечами Пятифан, — постель только-только сменил. Он знал, что после бани практически невозможно на короткое время завалиться в кровать. Тело отдыхает, дышит и будто бы слегка сокращается от шевеления внутри чистой кожи тысячи крошечных иголок. Тем более Мира вряд ли чувствует себя стабильно после их визита посреди ночи. Стоит только коснуться головой подушки — и она провалится в сон. Так и произошло. Девочка укуталась в одеяло и вжалась к самой стенке. Лишь чернявая макушка торчала из теплого вороха, а где-то внутри сопел защипнутый нос.