Бесприданница

Эх, знать бы ей, чуять душой, Что в гордости, может, и сила.

      Казалось, проснуться от греющих щёки лучей зимнего солнца и скрипа снега за окном — это предел мечтаний. Однако для Славки, блаженно продравшей глаза часам к восьми, сюрпризом было совершенно не это, ибо солнца на улице не наблюдалось — она наконец-то выспалась и ощущала себя настолько бодро, что запросто отчеканила бы утреннюю зарядку. Но уютное облако одеяла не отпускало, и Мирка, без какого-либо сопротивления поддавшись, поворочалась в постели ещё с десяток минут, разбирая ощущения своего тела.       А тело сигнализировало об абсолютном удовольствии.       Черешенко таки признала, что баня в разы лучше ванной. И почему она до этого просила папу не шибко подкидывать дров, дабы успеть помыться в лишь слегка тёплом помещении, и почему не попробовала хотя бы ненадолго посетить уже пропаренную и разогревшуюся баню, а затем выйти на снег? Собственная глупость и скептицизм поразили девочку. И сколько же всего здоровского она упустила своими отказами? В голову врезались воспоминания о несостоявшемся из-за её капризов походе и о чёртовом колесе, когда пятнадцатилетняя Мирка струхнула высоты и не рискнула забраться в кабинку вместе с родителями.       Словно прячась от потока мыслей, она зарылась носом в подушку. Прошлое не исправишь, но в её руках — будущее, где суждено не бояться иногда рискнуть.       И то ли полноценный сон расхрабрил её, то ли неожиданно активизировалось шестое чувство, но возвращаться она не торопилась. Отца слишком часто не бывает дома. Таинственные поездки, в которых он пропадает по несколько дней, и даже не удосуживается позвонить, с каждым разом нагоняли всё больше недоверия. Пятой точкой Мира чувствовала неладное, как будто она что-то упустила — не завязала лишний узелок, и теперь истина юрко ускользала из её рук.       Создавалось впечатление, что он окончательно плюнул на дочь. Пока они негласно воевали все эти дни, Черешенко-младшая подмечала, как Владислав Сергеевич постепенно даёт слабину. Его будто бы медленно, но верно утягивало нечто более интересное, нежели борьба с малолетней девчонкой. И если это действительно так, то первым делом Мирослава подбоченится в возражении, что в свои шестнадцать считает себя вполне самостоятельной личностью, а во-вторых — в обязательном порядке узнает, что же так решительно отвернуло от неё Черешенко-старшего. Ибо, несмотря на недовольство контролем со стороны родителя, она всё же нуждалась в его внимании и отцовском крепком плече.       Хотя роль крепкого плеча на себя самозабвенно перетянул Ромка. Волчонок, пусть постепенно и оголяя свой строптивый характер, давал заботы и приятных эмоций в разы больше, отчего чаша весов всё больше накренялась в его пользу.       Взаимодействия с Ромой отозвались в памяти трепетным подрагиванием внутри груди и чуть прикушенной губой. Девочка приложила к области за ухом ладонь — там он тоже целовал её, — и опустила веки. Светлое и совершенно искреннее чувство нарастало, захотелось сделать парню что-то приятное.       Выскользнув из кровати, где этой ночью она осмелилась спать в одном лишь нижнем белье, Славка быстро оделась и приоткрыла дверь в гостиную. Там ждала совершенно умиляющая картина: Марат и Рома, теснясь на разложенном диване-полуторке, сладко сопели под шерстяным колючим одеялом, что настойчиво лезло из пододеяльника. Из-за своего роста Бяша был угнан к краю, отчего коренастого Пятифана почти вплотную прижало к стенке. Вероятно, именно это послужило тому, что Ромка сейчас хмурился даже во сне. Забавный он.       За пределы спального места свешивались голые пятки бурята, и так и манили себя пощекотать, но Мирослава не хотела будить парней.       Девочка тихонько прокралась в сторону кухни, погружённой в умиротворённое молчание, и зажгла свет. Свинцом вспыхнули лежащие на сушилке две глиняные плошки, заблестела алюминиевая кружка, на столе обозначился стакан с недопитым чаем и небольшое количество крошек. Всё говорило о том, что друзья вчера ещё и трапезничали, и точно легли спать позже неё. Под ложечкой засосало от чувства голода, и лампочка озарения зажглась в её голове. Черешенко подумала, что проснуться от перенасыщения сном, конечно, очень классно, но проснуться от еле тянущегося запаха тёплого завтрака — уж совсем на грани фантастики! Как раз можно скрасить парням это зимнее утро.       Только вот в пятифановском холодильнике царил его величество абсолютный голяк. Даже яиц для яичницы — и то не нашлось. Лишь в морозилке, намертво прилипнув к ледяной корке, грустно возлежал единственный её обитатель — ополовиненная щука. Похоже, парни вчера окончательно всё подъели. Пускать в ход замороженную рыбу, которая бог знает, когда растает, не выглядело для Миры правильным вариантом. Гениальностью отозвалась идея по-быстрому сходить в магазин. Девочка, в это время тихонько умывавшаяся, утвердительно кивнула в ответ своим мыслям. Оставалось надеяться, что в карманах завалялись остатки от карманных расходов — их-то точно хватит хотя бы на буханку хлеба и помятый брусочек масла.       Проблемой оставался незаметный уход из дома, ибо Славка была осведомлена об особенности входной двери в берлогу Пятифановых: громыхать на весь дом, да так, что дребезжали стёкла в ставнях. Ей слабо верилось, что от подобных звуков не проснётся даже самый заядлый любитель поплющить физиономию о подушку. Однако, деваться некуда. В противном случае все останутся без завтрака или проведут время под аккомпанемент урчащих животов в ожидании оттаивающей щуки.       Решив посетить ларёк в соседнем проулке, где, если не брусочек масла, то хлеб с каким-нибудь дешёвым повидлом уж точно удастся приобрести, девочка наспех оделась, обулась, и с ювелирной осторожностью толкнула толстенную дверь. Та не поддалась, скрипя замком, словно звеньями кандалов. Откинув железное ушко в сторону, Мирослава предприняла вторую попытку — только толкала в этот раз гораздо сильнее. И скрипучая деревянная створа капризно отклеилась от покрытого инеем порога.       Лицо обдало утренней прохладой, в воздухе будто бы пахло мокрым снегом. Черешенко-младшая, в отличие от деревенских жителей, знать не знала об особенностях погоды, но неведомое внутреннее чутье заставляло насторожиться. Словно из-за леса на деревню двигалось нечто необъятное, гремучее. Девочка с недоверием осмотрела небосвод — пасмурно, но спокойно. Черт его знает, почему шестое чувство вдруг решило обостриться, потому Славка с усилием воли отогнала от себя никчёмные домыслы.       Следовало поторопиться, ибо два закадычных товарища могли проснуться в любой момент. Не единожды успев стать свидетельницей всплеска пылкого темперамента волчонка-хулигана, Мирослава была уверена, что взрывоопасность её друга не даст ему ни единого шанса на рациональное размышление о том, куда вдруг подевалась вчерашняя гостья.       Зелёный прямоугольник деревенского ларька замаячил в конце переулка, как промокшая насквозь коробка из-под обуви. Снег, как оказалось, действительно липкий, жадно чавкающий под войлочными пятками колючих валенок. С чего бы вдруг такая погода — посреди января? Но предположений, хотя бы частично отвечавших на возникающие вопросы, как назло, не рождалось.       — Здравствуйте, — как-то обречённо, устав чапать по разъезжавшейся во все стороны снежной каше, выдавила в замутнённое окошечко Черешенко. Кислая продавщица — сменщица бабы Фроси, под честное слово продававшей школьникам сигареты — плеснула в юную покупательницу полный желчи взгляд. — Хлеб есть у вас? И повидло какое-нибудь недорогое.       — Есть, — донеслось из-за окошка. — Вчерашний.       — Дайте буханку белого. — В прорези железной рамы показалась заветренная горбушка булки песочного цвета. Бухнулась возле монетницы, рассыпав вокруг мелкие крошки. — А…       — Повидло какое?       — Недорогое, — колюче ощерилась Славка, возмущённая поведением продавщицы. Она, конечно, всё понимала: ранний утренний час, округа затянута мокрой ватой облаков, ещё и ветер липкий, промозглый — работать при подобных условиях захочется только в состоянии полной безысходности, — но нельзя же так фыркать на случайных покупателей. Звякнув мелочью и забрав пару-тройку монет сдачи, девочка поспешно удалилась от ларька, не удосужившись попрощаться. Раз ведёшь себя хуже мегеры, то получи в ответ соответствующее отношение.       Снег, смешавшийся в единое месиво с дорожной грязью, волочился по колее мерзким слизняком. Мира, опасаясь промочить валенки, которые приблизят её на шаг к больному горлу и температуре, заскочила на утрамбованную снежную обочину. Прижала буханку локтем к боку, упрятала нос от кусающего ветра в воротник пуховика, ускорила шаг — хотелось как можно быстрее добраться до Ромкиного дома. По расчётам Черешенко-младшей, обернуться она должна была быстро, и думала Мира так до тех пор, пока напротив не замаячила чья-то фигура, вывернувшая с пересекающей улицы.       Из-за гиперфиксации на собственных думах и размышлениях о том, что хлеб нужно будет поджарить, Мирослава намертво пригвоздила взгляд голубых глаз к вьющейся вперёд тропинке и заметила встречную только после того, как в поле зрения материализовались бежевые полусапожки с меховой окантовкой. Из них вырастали, утянутые колготками, ровные ноги с красиво выделяющимися коленными чашечками. Далее шла юбка, пуховик с шарфиком и лицо зеленоглазой мерзкой змеи, питающейся болью и чужими страданиями.       Смирнова.       Светловолосую одноклассницу Славка не жаловала: от неё исходила бешеная уверенность в себе и своей безнаказанности — мать у неё, как-никак, заместитель директора по научно-методической работе и невероятно ответственный педагог. Из рассказов Полины Мира знала, что до девятого класса Лилия Павловна был их классной руководительницей и вела русский язык и литературу, а громкую должность получила как раз в начале этого учебного года. Вот и получается, что козырей в рукаве у Кати образовалось больше, чем имеется у любого карточного шулера — отсюда вся спесь, высокомерие и честолюбие.       Но, признаться откровенно, такие люди, хоть и безмерно раздражают, однако с ними можно вести открытый бой и отражать даже самые подлые атаки со спины, но был аспект, при котором Мирка считалась бойцом-инвалидом — её чувства к Пятифанову.       Всплыли воспоминания, где Катька, чья узкая спина удалялась на мотоцикле, обнимала хулигана сзади, пряча лукавое лицо от бьющего ледяного ветра в Ромкины широкие плечи. И Смирнова, словно чувствуя, ковыряла и ковыряла эту болючую рану. Что на балу, что на дискотеке её экстравагантный образ безжалостно манил взгляды всех мальчишек, и Черешенко боялась разглядеть среди них те самые льдисто-серые глаза.       Считала ли она Катьку симпатичнее себя?       В ответе на этот вопрос девочка замнётся, но внутренний голос, шмыгая носом, еле слышно даст утвердительный ответ. Смирнова выигрывала во всём, начиная с аристократичных манер и заканчивая точёной фигурой. Плоская и незатейливая Славка со своими угловатыми формами и рядом не стояла, а потому боялась, что завлечь Пятифана она смогла лишь своей непосредственностью и мягким нравом, коим Катерина, казалось, не обладала даже в глубоком детстве.       — Привет, Мира, — затёк в уши игриво-сладенький голосок. — Чего ж ты одна по посёлку разгуливаешь? Вообще-то, люди пропадают, если ты не в курсе. Черешенко-младшая как-то неясно поздоровалась в ответ и пшикнула:       — В курсе. — Остановилась, подняв на нежелательную собеседницу глаза. — Сама-то не лучше, чем я.       — Так в основном дети пропадают, а я уже далеко не ребёнок. — Катя неправдоподобно усмехнулась, поправляя шарф, и вдруг выдала: — Послезавтра в школу. Как провела каникулы? — уголки губ расплылись в располагающей к невинному общению улыбке.       — Спасибо, хорошо, — через силу давила из себя Славка, не отводя настороженного взгляда. В словах Катьки скользило что-то неуловимое, колючее. — А ты? — спросила она, поддавшись мнимой вежливости.       — Просто замечательно, — продолжала улыбаться одноклассница-отличница, смотря на Мирославу строго в фас, как будто исподлобья, однако ровный нос оставался гордо задранным кверху. Черешенко, подгадав удачный момент, поспешила обрубить диалог, чувствуя, как зрительный контакт со Смирновой начинает высасывать накопившиеся за ночь силы:       — Очень рада за тебя, но мне нужно идти. — Она сделала шаг в сторону. Кому-нибудь другому она пообещала бы поболтать в школе или же встретиться позже, но с зеленоглазой гадюкой желание одно: десятилетиями не видеть, а если встретить — то расстаться и не видеть ещё столько же. Поэтому девочка торопливо буркнула: — Будь здорова.       — И ты будь здорова, — Змея выдержала театрально-многозначительную паузу, — подстилка Пятифана.       Эти слова шибанули отошедшую на пару шагов Мирославу раскалённым докрасна железным хлыстом. Шея вынырнула из плеч, словно кто-то дёрнул за чернявый хвостик, выдрав с затылка целую прядь тонких волос. Девочка застыла в изумлении, почувствовав себя абсолютно голой посреди дороги — она уже поверила, что удалось отделаться от Катьки без негативных последствий. Ещё с минуту Черешенко-младшая переваривала услышанное, а ликование Смирновой нарастало прямо у неё за спиной, и когда Славка наконец осмелилась обернуться, то та защебетала приторно:       — Ой, прости, — уголок губы искривился в перевёрнутую запятую, — не хотела говорить тебе, что все знают про твой маленький секрет.       Глаза Мирославы, как бы она не старалась скрыть испытываемый шок и толчки вмиг разбушевавшегося сердца, округлились, став по размеру как две громадные пуговицы. Если знает Смирнова — узнает и вся школа. Внутри закопошилось — точно страх огромными когтями продирал себе путь наружу. Страх перед неизвестностью: о чём толковала Катька? Неужто кто-то донёс ей о частых Мириных времяпрепровождениях у обожаемого девчонками Пятифана? Хотела бы она знать хотя бы часть той информации, которой располагает Катя, да только гадюка и слова не скажет, заставляя последние два дня каникул корёжиться в неведении.       Угнетённая и загнанная в пучину догадок, Славка проследила за удаляющейся Катериной и неторопливо поплела в сторону пятифановского жилища. Впервые в жизни в неё вселилась надежда, что абрикосовое повидло просроченное, и она, съев самую малость, отравится им к чертям собачьим — лишь бы не идти в школу, под шквал сплетен и кривых взглядов.       Хотелось спрятаться за широкие плечи и ощутить объятия крепких, массивных рук. Может, стоит рассказать о готовящемся сюрпризе Роме? Он со Смирновой десятый год учится и точно знает, как действовать в подобных ситуациях. Да и волчонок явно не привык реагировать на зеленоглазую пустобрёху — возможно, с его поддержкой свалившуюся на их головы дурную славу Мирке получится пережить. А отец и его статус, приплетание которых помогало Черешенко-младшей решать вопросы в прошлой школе, в этот раз не имели никакого веса. Владислав Сергеевич тут никто — разве что коммерс, приехавший отмывать деньги с деревенской земли, — его и первоклассник не забоится, а Катька уж подавно.       Только проскочила мысль об отце, как мобильник приглушённо запиликал в кармане пуховика: председатель колхоза сообщал своей дочери, что деньги лежат на кухонном столе, и ждать его домой сегодня не нужно. Бровь вздёрнулась кверху. Папа не сказал ей лично, не позвонил, а настрочил вшивую смс-ку, да ещё и с ошибкой в слове «ждать», которое теперь красовалось на экране телефона без мягкого знака. К абсурдности ситуации добавился тот факт, что, если Черешенко-старший оставил ей деньги, то значит, заезжал домой. И, судя по отсутствию тысячи пропущенных звонков, он элементарно не проверил: дома ли его чадо, али где-то бродяжничает. Видимо, неменяющаяся обстановка и пара чашек, так и стоящие в металлическом жёлобе раковины, папочку абсолютно не смутили.       Что же так затуманило разум Владислава Сергеевича?       Он в буквальном смысле не ночует дома, где-то катается без кошелька и водительского удостоверения, не утруждает себя коммуникацией с собственной дочерью — разве что, для вида покричал за затянувшиеся колядки, а затем спешно смылся в неизвестном направлении. Но куда? В городе весь бизнес отец свернул, а в колхозе вряд ли можно находиться круглыми сутками.       У пристанища семьи Пятифановых Славка нарисовалась насупленная. Помимо мыслей об отце, в последнее время крайне абсурдно противоречащем самому себе, девочка злилась, что пошла на ходу у желания чем-нибудь угодить парням. Уж лучше щукой замороженной хрустеть, чем попасть в подобное приключение с главной занозой класса. Она уже представляла, как переступает порог школы и тело её немеет — то кусачие взгляды сотен глаз впиваются острыми шипами. Каждый из них говорит ей обидные слова, коими такой, как Ромка, мог наречь девушку лёгкого поведения, а Мира стоит посреди сардонического мракобесия, не в силах контролировать собственные ноги, ставшие ватными.       Мирослава дёрнула калитку. На крыльце, уперев локти в колени, курил Ромка. Судя по мрачному взгляду, который, оказывается, вёл Славку от дороги и до ворот, хулиган, как и предполагала Черешенко-младшая, пребывал явно не в восторге. Он медленно втянул последнюю тяпку и, отстрельнув указательным пальцем бычок, со вздохом выпрямился.       — Ты хоть записку в следующий раз оставляй. — Серые глаза полоснули её недовольством. — Куда ты одна-то почапала с самого сранья? — Девочка, оказавшаяся готовой к гневной тираде, сунула под нос волчонку буханку хлеба, словно это был оберег от нечисти. — Разбудить меня надо было — свозил бы, — качая головой, хмурился Пятифан.       — Не хотела будить, — пожала плечами Славка. Слова выпали изо рта, как комок пережёванной жвачки. Рома, подметив тухлый настрой подруги, за плечи поманил её зайти и, пропуская в двери, осведомился:       — Чего нос опять морщишь? Баня вчерашняя не понравилась? — но тут же осёкся.       Хорошо, что Мирослава, в это время протискивающаяся в прихожую и нахваливающая славную парильню, оставила без внимания то, как поджались острые губы. Уж кому-кому, а не Пятифану подобные вопросы задавать — он такой банный день устраивал бы хоть всю неделю. В памяти всё ещё стоял аккуратный контур тела, очерченный луной. Дай природа волчаре талант, окромя разбивания чужих физиономий и ботанья по фене, он бы зарисовал, записал, запечатлел столь томный и волнующий нутро образ, казалось, навсегда отпечатавшийся на желтоватом стекле кухонного окна. Перед сном Рома долго отгонял наваждение.       Но Мира не отпускала.       Снилась, манила, улыбалась, прикрывала тонкими пальцами маленькую грудь, трогала и приоткрывала в сладкой истоме рот. Пятифанов, хмуря кустистые брови, всю ночь ворочался ужом, периодически сгребал поджарыми ногами чистую простынь, когда девочка позволяла себе слишком много, а наутро проснулся с настолько каменным стояком, что им без труда можно было бы спихнуть Бяшу с края дивана. Благо, бурятская морда сладко посапывала с зубной щелью навыкат и лихорадочное состояние товарища не заметила — напротив, почувствовав, что туша в виде Пятифана удалилась с кровати, Марат довольно развалился звездой и закопался лицом в подушки.       — Жопа встала — место потеряла, на, — пробормотал он в глубоком сне.       — Не гундось, чурка шепелявая, — потирая глаза, мигом отозвался Ромка, уловив ухом размазанный смешок. Голова гудела от беспокойного сна, а затянувшийся в боку порез ныл на самой слабой ноте.       Пропажу Миры он заметил сразу после умывания, когда остатки сна вобрала в себя ледяная вода: отсутствовали валенки, да и дверь в пятифановскую берлогу оказалась приоткрыта. Кровать разворошена, а подруги и след простыл. Грешным делом, волчонок решил, что девочка таки заметила его, вожделенно следящего за ней в январской ночи, и утром решила по-быстрому отпетляться, дабы избежать излишних любезностей и объяснений. Он даже умудрился придумать некое подобие отмазки, и очень удивился, когда из-за сугроба выплыла невысокая фигурка в длинном пуховике, двигавшаяся в сторону его дома. А внутри будто бы всё облегчённо опустилось.       — Я повидло взяла. Будешь? — выдернул его из мыслей Миркин голос.       — Кого? Погибло? — криво отшутился Рома, усмехнувшись на выдохе. Неловко ему было соглашаться: девчонка раньше них встала, сползала до ларька по слякотной погоде, деньги свои потратила, а он что, сейчас преспокойно будет сладость за щёки запихивать? Хотя есть, конечно, хотелось. Он прекрасно знал, что в холодильнике, окромя намёрзшей на стенку ледышки и безвкусной рыбы, ничего нет, как и в кошельке, роль которого играли карманы. На буханку хлеба — и на ту не наскреблось бы. Зиму семья Пятифановых всегда переживала тяжко. На мотоциклах, кроме них двоих и ещё нескольких отморозков, никто не ездил, а посему и чинить агрегаты некому. — Не, не буду.       — Я, что, зря покупала? — в голубых глазах скользнул чёртик, но не злой, а больше раззадоривающий. — Одной мне не осилить. — На кухонный стол она водрузила пластиковую баночку. Рома удивился размерам карманов — не сказать, что тара была маленькой. — Давай хлеб поджарим? Вкуснее получится.       Живот предательски уркнул. Славка услышала и теперь не задавала вопросов. Есть он не хочет, конечно! Чайник деловито восседал над огнём, чугунная сковородка нагревалась, а наточенный до бритвенной остроты охотничий нож неуверенно стругал белый хлеб. Мира занималась женскими делами, а он мужскими: рассматривал и рассматривал её с ног до головы. Парадоксально, что до недавнего времени глаз он клал только на тех девчонок, которым есть, чем завлечь парней, а его теперешняя подруга совсем не подходила под сформировавшиеся стандарты: фигура узкогрудая, запястья тонкие, задница теряется в одежде, а ноги с журавлиными коленками.       И что же он нашёл в ней?       Рома, пожалуй, и сам не знал. Возможно, ту узкогрудую фигуру, тонкие запястья, плоские формы и ноги, как у журавля. То, что раньше не привлекало, теперь возбуждало с неистовой силой. Он попытался отвести взгляд — не хватало ещё одного стояка за это утро, — но тело не слушалось.       Хулиган поднялся с табурета, обогнул стол и, снедаемый новыми ощущениями, сложил на точёную талию руки. Такое незамысловатое действие, коим сейчас не удивишь ни одну представительницу прекрасного пола, отчего-то грело ладони и разносило по телу лёгкий мандраж, стекающий с кожи вязкой патокой. Как бы он хотел приклеиться к этой будоражащей сознание девчонке и не отлипать до самого вечера. Высеченный подбородок опустился на скрывающее шею плечо.       — Сгорит, — оповестили его сиплым голосом. Оказалось, отвлечь Славку от готовки настолько просто. — Сам будешь его есть.       — Рот примет — жопа разбросает, — самодовольно ощерился волчара, превратившийся в ластящегося волчонка. Ромка внимательно наблюдал, как из-под белой мякоти начинает проклёвываться золотистая корочка, и как указательный палец легонько постукивает по столу. Он и подумать не мог, что с кем-то может быть так уютно — стоять и сверлить глазами жарящийся хлеб. Мог бы он так же с какой-то другой?       Опьянённый обществом Миры и молчаливым согласием на вседозволенность, кое он углядел ещё тогда, когда впервые коснулся осиной талии, Пятифан подошёл к девочке вплотную. И тут же почувствовал вспыхнувшее напряжение. Мирку словно натянули на гитарный гриф, подобно басовой струне. Одна из ладоней очертила прощупывающиеся рёбра.       — Тили-тили, шпили-вили, — послышался за спинами забиячливый голос. — А чё, тут поляну не накрывают, на?       — О-о, с первыми петухами проснулся самый главный. — И где-то в глубине души Рома был действительно недоволен. Умеет же бурят ювелирно подгадать момент. Он бесшумно чмокнул Миру за ухом, словно говоря, что точка здесь не поставлена — они ещё к этому вернутся, — и обернулся на Бяшу, с большой неохотой отрывая руки от своей подруги. — Чё те не спится-то?       — Губа зачесалась, на, — показывая пальцем на затянувшуюся корочкой губу, ответил Марат.       — А жопа у тебя не зачесалась?       — Как ты угадал, на? Почешешь?       И, пока каламбур за спиной Миры набирал обороты, а шутки покатили с мерзопакостным подтекстом, девочка остывала от Ромкиных прикосновений. Сказать, что это давалось с каждым разом всё тяжелее — не сказать ровным счётом ничего. Сначала горячие отпечатки ушли с талии, затем со спины. Черешенко-младшая натужно выдохнула, вернувшись с неба на землю. Ещё раз мысленно прокрутила слова Бяши, и если Пятифан их воспринял как очередную бутафорию для спектакля, устраиваемого бурятом, то Славка восприняла буквально и, сняв со сковороды последний ломтик хлеба, довольно-таки серьёзно спросила:       — А что у тебя с губой?       Видя неприкрытое и уже не наигранное замешательство в глазах Ертаева, она тут же переключилась на Ромку, затем снова на Бяшу, на Ромку. Голубые глаза, бегающие от одного товарища к другому, вспыхнули каким-то поистине растерянным изумлением. В них так и читалось: «Чёрт вас подери, да на собаках раны заживают медленнее!». Мире сейчас гораздо проще было уверовать в существование волшебства, чем в то, что она видела: глаз Пятифанова, который ещё вечером был затянут кровавой вуалью, сегодня красовался лишь небольшой бордовой точкой возле уголка, а вчерашний Марат с разбитой надвое физиономией выглядел свежее всех их вместе взятых — только ссадина на скуле и маленькая чёрточка еле-еле виднелась на нижней губе.       Застывшая с вилкой в руках Черешенко выглядела, как баран, пялящийся на новые ворота, и ещё и посреди минного поля. Запахло палёным маслом — Ромка щёлкнул на плите вентиль, отключающий подачу газа. Когда-нибудь готовка в доме волчонка пройдёт гладко и без запаха чего-то горелого?       Мира повернулась к нему, опустила глаза на торс. Ей до сих пор казалось, что это всё шутка, и даже самый круглый дурак сейчас выглядел в стократ умнее её. Наружу вырвалась та самая девчонка, приехавшая с города и готовая докопаться до любых шероховатостей, вызывающих сомнение. Её ладонь бесцеремонно потянулась к краю футболки хулигана, рука Ромы остановила порыв — наружу также рвался настоящий Пятифан, волк, вожак, не позволяющий вольностей в отношении себя.       Они пересеклись глазами.       — Ром, покажи. — Взгляд её сделался твёрдым, как кремень. Видел ли он, чтобы хоть одна девчонка так смотрела на него? Да, но лишь одна. Те же голубые глаза, те же нотки настойчивости и злой блеск. Прогнулся бы он?       Нет.       Убрав намертво вцепившуюся в ткань ручонку, Рома поправил футболку и всунул руки в карманы, всем своим видом говоря, что с ним подобный номер не пройдёт. Волчонок не привык быть подвластным. Не каждый, кто погладил, становился ему другом — скорее, он откусит кисть, чем вильнёт на ласку хвостом. Однако, в спесивую волчью физиономию стремительным тараном полетел обезоруживающий аргумент:       — Ну, Рома, я же волнуюсь. — А следом — пуля в голову: Мира бережно приостановила его руку, уже хотевшую вырваться из кармана штанов, а второй отогнула край ткани. Взгляд изумления дублировался, но сменился чем-то радостным, облегчённым. Черешенко-младшая явно ожидала увидеть загноение, рытвину или ещё что-то более страшное, но нет, всего лишь отметина, примерно полтора сантиметра длиной — то место, куда и воткнулось лезвие. — Камень с души, — уголки бледных губ чуть приподнялись. Бяша, судя по всему, тоже не ожидавший от бани настолько исцеляющего эффекта, недовольно брякнул:       — Зато крови, как со свиньи, на. Всех до усрачки напугал, камикадзе. Да если б я знал… — раскосые глаза цвета графита впились в баночку повидла, стоящую на столе, и бурят тут же забыл, к чему вёл свою умную мысль. — Давайте пожрём уже хоть что-то, а то в этом кефирном заведении и крошки со стола не дождёшься, на.       Ертаев вряд ли знал значение слова, которым окрестил своего товарища, но в каком-то смысле он был прав: японские боевики и лётчики-смертники, которые как раз-таки и назывались камикадзе, шли на верную гибель для совершения террористического акта или же со своим самолётом. Так и Ромка, таранящий любые препятствия на пути к цели, вполне мог расплатиться жизнью за свою идейность и принципиальность — в конце концов, смерть от потери или заражения крови никто не отменял.       — Только о жратве и думаешь, — с напускной укоризной опрокинул Рома.       — А о чём я могу думать с самого утра? — вскинул брови Марат, откупоривая пластиковый язычок, державший крышку. — О тебе, вон, — он кивнул на Миру, — есть кому думать, на. Моя вахта кончилася.       Чавкнула крышечка, обнажая залежи абрикосового повидла. Бурят, склонившись, втянул сладкий аромат и растянул губы в блаженной улыбке. И действительно, с Бяши взятки гладки — если только спасибо сказать и в ноги поклониться: не успей он вовремя, то товарищ отхватил бы гораздо больше и сильнее. И Рома это понимал, однако чувство незакрытого гештальта преследовало его и днём, и ночью.       Несправедливо это — налетать толпой.       Толпой, сворой, стаей. Как голодные койоты, завидевшие на горизонте беззащитную овцу. Поджаренная корочка хрустнула на крепких зубах, один из которых до сих пор побаливал и имел риски вывалиться из раскуроченной десны. Волчонок не считал себя овцой, а потому хотел реванш, хотел поквитаться один на один. Зерно мести каждый день прорастало в душе всё глубже и, казалось, пустило корни. Крутой нрав давно сорвал бы хулигана с места и за доли секунды помог настигнуть подло смухлевавшего свинтуса. Однако такой исход, по мнению Ромки, был бы для Бабурина самым благоприятным и безболезненным — а Пятифан не привык миловать соперников.       Месть — то блюдо, которое подаётся холодным. А вторая атака всегда сильнее первой.       И, если Рома вновь попытается урегулировать вопрос честным путём и разберётся с Семёном где-то в тихом уголке, то его смело можно внести в список настоящих терпил. Ответ на нечестное противостояние априори не подразумевает под собой благородство, а посему поговорку «Замах на рубль, а удар — на копеечку» Пятифанов обязан перевернуть с ног на голову: замахнуться на копеечку и сделать выпад такой силы, чтобы заплывшие поросячьи глазки Бабурина вмялись в череп.       Вмялись, лопнули, смешались в кашу…       — Вы что собирались сегодня делать? — Миркин голос в очередной раз вернул парня в реальность. Проведя рукой по лбу, волчонок обнаружил, что от нестерпимого гнева, полыхающего, как лава в жерле вулкана, лоб покрылся липкой испариной, а сам он взмок, как бездомная псина. С круговоротом подобных дум в голове и вправду можно поехать кукухой. Ромка дёрнул напряжёнными плечами:       — Ничё необычного. «Урал» хотели починить. — Бяша мазнул друга уничижительным взглядом, в котором всё читалось без слов, однако таки брякнул:       — Если б одна дура помнила о педали тормоза, то и чинить бы нихера не пришлось, — Мира прыснула, наблюдая за реакцией поражённого до глубины души Ромки. Серые глаза вожака вспыхнули, брови сползлись к переносице, но ощущения, что он вот-вот замахнётся на товарища кулаком или схватится за нож не прослеживалось — даже самого призрачного.       — Бля, а я и забыл, что с нами за одним столом мотогонщик номер один, — протянул Пятифанов-младший. — Сам-то в прошлом году движок водой из речки напоил. Это ж надо додуматься, — хулиган повернулся к Славке, как к рефери. — Насрать, грит, проскочим — там неглубоко. Проскочили, — участливо хмыкнул он, ставя в рассказе точку. И только сейчас до волчонка дошло: — А чего хотела-то?       — В гости позвать, — по-простецки качнула головой Мирка. Бурят, у которого повидло чуть не нашло выход наружу, переглянулся с Пятифаном, оказавшимся озадаченным не менее, чем он сам. — К школе надо всё собрать, порядок навести, да и папы до завтра дома не будет.       — Где он у тебя опять? — Ромка, как и Мира, помнил о водительском удостоверении, кое председатель колхоза так самозабвенно оставил в кармане телогрейки, а потому вопрос вышел риторическим. Девочка выгнула губы, чуть дёрнув плечами. — Н-да, настоящий батя.       — Так мы, поди, мешаться будем, на, — аккуратно предположил Ертаев. Видно было, что юноша не привык расхаживать по гостям и светским приёмам — ночёвки у Ромки не в счёт.       Черешенко-младшая, улыбнувшись, заверила, что ей с ними двумя будет только веселее. Парням, ещё пару раз вопросительно переглянувшимся друг с другом, предложенная авантюра пришлась по вкусу. В конце концов, товарищи, хоть и редко выбирались к кому-либо на чашку чая, дружеские визиты рассматривали исключительно в положительном ключе, да и, чего греха таить, любопытство таки подъедало. Из-за того, что Миркиного батю считали зажиточным, становилось интересно: а как у них там дома? Один только участок на несколько соток вызывал у односельчан море поводов для зависти.       Нет, посетить пристанище семьи Черешенко им посчастливилось ещё позавчера, но то был совсем не невинный визит — техасская резня бензопилой вперемешку с детьми подземелья и Данилой Багровым с дырявым боком. И тут они — два шалопая, один из которых в палёном «Адидас», а второй вообще в дырявых носках — вновь вкатятся на буржуйскую территорию под видом приличных гостей. Даже в их головах подобная картина вызывала чувство нелепой неурядицы.       — Так что, пойдёте?       И, как бы Ромка с Бяшей ни стеснялись своего плебейского происхождения, однако согласились. Ну вот как ей откажешь?       Девочка обрадовалась, спешно осушила кружку воды — чай без молока, коим накачались её два названных товарища, она не особо жаловала, — и отправилась одеваться, дескать, чего сидеть-высиживать зазря. Парни поддержали порыв, убирая опустевшую посуду в раковину. Спустя минут двадцать вся процессия выплыла во двор пятифановского дома. Ромка, морща под ниспадающей чёлкой лоб, зажмурил один глаз и, обнажив сколотый клык, с претензией оглядел небо:       — Погода, бля, галимая, — заключил он, водружая на макушку привычную шапку-морковку. Капюшон, торчащий из-под ворота безрукавки, взъерошило хлёстким потоком ветра. Хулиган небрежно натянул его на голову, проворчал: — Ещё и тягун этот чмошный. Не, пешком идти — чё яйца морозить.       — Кареты нет пока, — приостановил поток возмущений Бяша. Он уже вышел с Миркой за калитку, готовый преодолевать непогоду вместе с подругой. — Дольше стоим, на.       — Я те говорил, — потрясая указательным пальцем, ёрничал Ромка, однако на лице его мелькнула нотка торжества. Он одним махом сорвал с помятого «Урала» тёмно-зелёный тент, открутил крышку бензобака, покачал агрегат из стороны в сторону, чтобы по бликам определить примерный уровень бензина. Кивнул — видимо, устроило. — А была б щас тачила… — мечтательно протянул волчонок, поправляя топливный шланг и проверяя, не закоксовались ли амортизаторы. Мотоцикл ворчливо заскрипел. — Сели бы да долетели с ветерком.       Графитные зрачки Бяши сделали по орбите круг — он безошибочно распознал жирный намёк, хотя не распознать его мог только кудлатая псина Вальтер, что восьмой год охранял дом бурята от нежелательных визитёров. Но, если бы жареный петух в одно место клюнул, то Пятифан мог и ему втолковать о степени малоумия хозяина. Сложности добавляло то, что намекать Ромка толком и не умел — смысл сказанного всё равно лежал на поверхности и, даже при большом желании, избежать каверзной темы не получится.       Так и здесь: Марат знал, что политика молчанки или попытка отшутиться с хулиганом сработают лишь в отрицательную сторону — неведомая настырность вылезет непойми откуда, и в таком неисчисляемом количестве, что будет способна раздавить до состояния коровьей лепёшки. Ертаев покосился на Черешенко и, видя горящие глаза, следящие за каждым движением волчонка, мысленно пожалел девчонку. Тяжело ей с ним придётся, очень тяжело — она покаместь и ведать не ведает о том, как в Ромке исказилось понятие «любовь». Парень втянул ноздрями мокрый воздух, язык упрямо не поворачивался сказать что-либо в ответ. Благо, Пятифанов первым нарушил тишину и провозгласил:       — Прошу на борт, господа хорошие.       И, пока скрипучие деревянные ворота, держащиеся на двух соплях, с трудом поддавались, проскребая липкую мокрую кашу аж до самой земли, не понимающая ничего Мира утрамбовывалась в люльку. Девочка понимала, что у Ромки с Бяшей свои движения и планы, но воспоминания о страшном вечере, когда парни, измятые, как вырванный листок школьного дневника с двойкой, заявились к ней среди ночи, заставляли недоверчиво вслушиваться в каждое слово. Славка, пожалуй, была меньше уверена в том, что на улице зима, чем в Ромкиной злопамятности. Не умеет такой человек забывать ущерб, нанесённый репутации.       Точнее, того, кто его нанёс.       Мотоцикл с рёвом выехал за пределы двора, Марат торопливо захлопнул ворота и резво вскочил на седло. Грязевая резина, специально предназначенная для езды по бездорожью, с хлюпаньем прокручивалась в серой массе, взбивая из земли и снега несъедобный коктейль. Комья грязи летели, колесо проворачивалось, а Ертаев, не в силах перекричать работающий на максимальных оборотах двигатель, что-то вещал про неумение плавно нажимать газ. Однако резина поймала зацеп, и «Урал» отъехал от дома Пятифановых.       Глядя на то, как развезло дорогу, Мира засомневалась, что на машине они долетели бы с ветерком, если учитывать, что проходимость мотоцикла гораздо выше. Хотя, смотря, какая машина: вот УАЗик Тихонова запросто преодолел бы образовавшееся на улицах деревни болото. А «Мерин» отца? Немецкая машина утонула бы под своей тяжестью по самое днище. Но рычащий трёхколёсный агрегат грёб, а Славка поглядывала по сторонам.       Они выехали из-за поворота, однако Ромка выбрал дорогу более длинную, обосновав своё решение тем, что прошлой весной её посыпали щебнем, а значит грязи, по логике, должно быть меньше. Так и оказалось: «Урал» набрал скорость, слякоть с недовольным бурчанием разъезжалась под скребущей покрышкой.       Черешенко глазела на дома. Вот они пролетели голубой домик с аккуратным палисадником, чуть-чуть застопорились на проезде кочки возле коричневого свежего сруба, где возле ворот всё ещё торчала украшенная ёлка, подобрались к зелёному домику с новой металлической крышей — и тут сердце Славки ёкнуло в груди. Она едва не вывернула голову, пытаясь понять, то ли видится ей, то ли кажется. Сознанием овладело что-то сравнимое с паникой, к которой примешалось недоверие собственным глазам.       Волчонок, хмуря брови на бьющий в лицо влажный ветер, стремительно отдалялся от объекта Миркиной бурной реакции. Бяша моментально заметил перемены в настрое подруги и, насторожившись, неотрывно наблюдал за тем, как она робко теребит Пятифанова за рукав. Тот опомнился не сразу — вполне мог принять за то, что шевелится деталь одежды от врезающегося в неё потока воздуха, — однако, как только до хулигана дошло, он, не отнимая взгляда от дороги, склонил голову ближе к Мирославе.       Но перекричать так остервенело рявкающий Урал Черешенко-младшей было не по силам — даже Марат, морща нос, пытался понять, что же так остервенело им втолковывала красная от крика девчонка. И донести информацию двум друзьям она смогла лишь тогда, когда двигатель мотоцикла затих возле её дома. Рома озадаченно переспросил, отгибая капюшон, чудом не свалившийся при езде:       — Что у тебя случилось?       — Видела кое-что, — Мира поёжилась. — Пойдёмте в дом — там расскажу, — а то холодно. — Обстановка на улице и впрямь складывалась крайне мерзкая: с неба мелкой крошкой сыпался мокрый снег, облепляя всё то, чего мог коснуться — вся Славкина шапка оказалась в тонкой ледяной корке, а «нос» «Урала» и помятое крыло с ветровым стеклом съела бесцветная липкая масса. Парни тоже пребывали в не самом лучшем расположении духа, кривились и прятали руки в карманы штанов. — Может, мотоцикл во двор загнать?       — Не, — качнул головой мрачный, как туча, Пятифан, закрывая тентом сиденья и люльку. На нос ему упал сгусток крохотных снежинок, и волчонок, шаркнув по лицу рукавом, обосновал свой отказ: — Валить иначе некуда будет, если твой батя нарисуется.       Защипнутый носик невольно скукожился от небрежно брошенного слова «нарисуется» — это ж его дом, в конце концов. Но волчонок зрел в корень. Черешенко вряд ли хотела бы так скоропалительно представлять председателю колхоза своих друзей, один из которых уже гораздо больше, чем друг. Отец не оценит — если и вовсе не вышвырнет шпану за шкирку вперёд ногами. А потому она вынуждена была согласиться.       Попутно Мира подмечала изменения: следы от отцовских ботинок, ещё не успевшие осесть в вязкой грязи, небольшой бардак на коридорной тумбочке и умерщвлённая одиночеством гостиная. Девочка пропустила мысль, что дом выглядит нежилым. Аромат тушёной на томатной пасте капусты, которую она сготовила себе перед сном в ту злополучную ночь — и тот выветрился без остатка. Остался лишь строгий запах дерева и еле заметные отголоски морилки.       Как папа мог оказаться так слеп?       Его ведь даже не смутили две кружки, что стояли в раковине с присохшей ко дну заваркой — именно из них пожёванные дракой Бяша с Ромкой пили за завтраком чай. Не насторожил разложенный диван, чью примятость от двух спавших на нём тел прикрывал скомканный плед. Что, и не вызвала вопросов кинутая на журнальном столе аптечка с початым пузырьком перекиси?       Мирослава только сейчас понимала, сколько же улик она, стремглав несясь за двумя засранцами, побросала прямо на глазах у главы семейства. Однако то, что мобильный телефон подавленно молчал, не разрываясь от звонков и криков по ту сторону трубки, даёт понять одну простую вещь — Черешенко-старший действительно не заметил следы от творившегося здесь мракобесия. Или, может быть, безразлично проигнорировал.       И, пока два мявшихся на пороге сорванца освобождались от верхней одежды, рука Черешенко нырнула в карман дублёнки. Губы побледнели и сжались в тонкую ниточку — бумажник с водительским удостоверением на месте. Всё сходится!       — Будьте как дома, — продекларировала заезженную фразу девочка, проходя вглубь. На матовой от пыли барной стойке, кою Славка считала полнейшей и самой главной безвкусицей в этом доме, обозначился свёрток купюр. Она развернула и поразилась: их было гораздо меньше, чем всегда. Хочется верить, что это максимум до послезавтра — до школы, ведь наступает новая четверть, за которую нужно внести плату на обеды. — Вы проходите-проходите, — опомнилась Мирослава.       Ромка проследовал в гостиную — уверенно и по-хозяйски, а Бяша, с осторожностью озираясь, словно находится здесь впервые, семенил следом. Несмотря на пятифановскую спесь, которую тот отыгрывал и держал на все пять баллов, хулиганы выглядели несколько зажато — совсем новые для восприятия образы. Мира, за пребывание в деревне привыкшая, что роль хозяина положения отведена не ей, аж замешкалась, не зная, что предложить парням. Но Пятифан в очередной раз спас заведомо провальную ситуацию. Кивком указав на пластиковую коробку возле телевизора, он с нескрываемым интересом спросил:       — Нихера, эт чё, «Сонька»? — Черешенко облегчённо закивала, сетуя, что не нашла этого очевидного решения гораздо раньше. Излюбленную Плейстейшен папа умудрился урвать в Москве, когда ездил в командировку, ибо в их городе из подобных развлечений продавались лишь подделки «Денди» и барахлящие тетрисы. А потому приставкой владелица дорожила, как зеницей ока, и трогать её практически никому не разрешала. — Палёная, поди?       — Да нет, настоящая, — по губам скользнул смешок. — Хотите — сыграйте.       — А чё есть у тебя? — серые глаза вспыхнули ещё большим интересом с примесью азарта. Волчонка уведомили о том, что в данный момент вставлен диск с четвёртой частью игры «Мортал Комбат» — одной из самых популярных на то время. Бурят, заметно повеселев и осознав, что проколотые ножом бока и кровь давно в прошлом, и преследовать его тут не собираются, задиристо протянул:       — Я в «комбáта» бы пошпилил, на. — Затем ехидно хмыкнул, переводя взгляд графитовых глаз на вздыбленного волчонка. — Пару раз вздрючить Ромыча, как лоха цветочного.       — Ты — меня? — искренне обалдел Пятифанов. Мирослава и моргнуть не успела, как раззадоренные парни, ни разу не имевшие дела с подобной техникой, в мгновение ока расправились с приставкой и поделили джойстики. Рома взял тот, которым всегда играл отец. На экране замаячила заставка с Рейдэном — героем игры, богом грома. — Счас я какого-нибудь вот такого возьму, — указывая на персонажа, подзуживал Рома, — покараю тебя. Видал посох у него?       — Да это ватная палочка, на, — отшучивался бурят.       И, пока товарищи рассматривали набор бойцов, Славка отмыла столешницу стойки от тоненького, однако имевшегося слоя пыли, освободила раковину от грязных кружек и отправилась на второй этаж за школьными принадлежностями. Нужно было завести парочку новых тетрадок по предметам, заполнить числа в дневнике, доделать несколько заданий и подклеить скотчем немногочисленные учебники.       В ладони Черешенко сжимала портмоне.       Когда за спиной захлопнулась дверь комнаты, она ещё раз раскрыла находку, словно надеясь, что водительское удостоверение оттуда пропадёт, но права покоились на месте. Примостившись на краешке кровати, Мирослава иступленным взглядом буравила карточку образца «номер один» — второй отец благополучно посеял при переезде, а потому это был единственный экземпляр водительского удостоверения.       И ещё один факт, сверлящий темечко толстенной иглой, Мира старалась запихать куда-то за задворки сознания, дабы не морочил голову до тех пор, пока не станет что-то известно. Что-то щёлкнуло на уровне затылка, и Славка, открыв самый последний ящик прикроватной тумбочки, злобно отправила портмоне под залежи колготок, нижнего белья и чистых носков — сюда отец точно не сунется.       Она хотела оставить данную тему до выяснения обстоятельств лично с Владиславом Сергеевичем, однако Ромка посчитал иначе. Когда девочка со всеми манатками устроилась в излюбленном уголке на диване, который ребята успели к её появлению сложить, парень, ожидая загрузки уровня, окинул подругу взглядом и заговорил:       — Мирк, так чё ты рассказать-то хотела? С пытливым «в натуре, на» в их диалог включился и Марат. Черешенко сжала челюсти до выступивших желваков. Рома, чёрт его дери, проницательный засранец и, оказывается, с очень хорошей памятью! Понимая, что придумать правдоподобную ложь у неё всё равно не выйдет, да и высказаться некому, хозяйка приставки, вздохнув, без предисловий выдала друзьям то, что чуть не заставило её выпрыгнуть с мотоцикла на ходу:       — В чьём-то из дворов стояла папина машина. — Бяша с Ромой синхронно нахмурили брови. — Точнее, — бросилась пояснять Славка, — я видела только крышу, но я ни с какой другой её не спутаю — там антенна длинная, а на антенне ленточка георгиевская завязана.       Переводя взгляд голубых глаз с одного озадаченного лица на другое, Черешенко-младшая осознавала весь масштаб сумасбродности, что окутал её слова: такой набор может быть на крыше любого автомобиля — это во-первых, а во-вторых, со стороны отца настолько нелепый огрех: спрятать машину в чужом дворе и оставить на видном месте, словно ориентир, оранжево-чёрную ленту, начавшую выцветать от времени.       Ну до чего же глупо звучали её сырые доводы! Однако она, будучи знакомой с немецким авто больше года и видя его крышу из окна квартиры по триста раз на дню, готова была голову на отсечение отдать, что ничьей больше стоящая в чудом дворе машина оказаться не могла.       Опасаясь, что названные товарищи сейчас аккуратно отложат джойстики и начнут, держа Славку в поле зрения, медленно двигаться к телефону, чтоб вызвать санитаров, она приготовилась остановить хулиганов, но опасения не оправдались. Пятифанов, кивком принимая её рассказ, подкрепил его следующей фразой:       — Ну тогда понятно, чё он права свои дома выложил — с бабой они без надобности.       Миру словно ушатом ледяной воды облили. Глаза пугающе расширились, словно позади них скапливалось давление, что с секунды на секунду вытолкнет голубые омуты прямо в физиономию хулигана.       Для неё не существовало ничего страшнее, чем это.       После истории с матерью, знатно пошатнувшей и без того надломленную родительскими скандалами психику, двенадцатилетняя Черешенко-младшая оказалась единственной в жизни Владислава Сергеевича, о ком он мог заботиться и кого мог любить. Отчего любые знакомства папы с женщинами девочка встречала бешеными криками и истериками, пока родитель всецело не отдался бизнесу и любимой дочери.       Она не могла и не хотела представлять отца с другой. Ей не нужна была новая мама. Или мачеха.       — Да лан тебе, — массивная рука обвила угловатое плечо и притянула Черешенко-младшую к крепкому торсу, скрывавшемуся под толстовкой. Рома не умел поддерживать так, чтобы от негативных эмоций не осталось и следа, но в сложившейся ситуации ему захотелось максимально отвлечь подругу от болезненной темы. Видно, как слова о посторонней бабе, с которой, судя по всему, и кувыркается её папаша январскими ночами, задели девочку за живое. — Подбери сопли, Мирк. Заблядовал — да перестанет. Покажешь потом, у какого дома тачку видела — мы тебе с Бяшей всё про эту шлёндру расскажем.       — Ага, и бате твоему, если надо, на, — залихватски подмигнул бурят. Славка, мало веря в то, что россказни двух отъявленных разгильдяев повлияют на отцовские решения, всё же приподняла уголки бледных губ.       — Целое дело притараним, с фотками и отпечатками, — Теперь же в руках Ромы тихо усмехнулись. Он потёр ладонью предплечье, словно силился разнести по миниатюрному тельцу заряд бодрости и хорошего настроения. — Ну вот, другой разговор.       — Ты расскажи лучше, за кого в «мортале» играешь обычно, на.       Марат не был уверен в том, что это хороший вариант для перевода темы. Нетрудно догадаться, что чувствует сейчас Мирослава — о каких играх может идти речь? Девчонку жаль хотя бы из-за того, что неизвестно: загулял ли колхозный коммерс или же нацелен на серьёзные отношения. А бабы сейчас разные — не угадаешь с первого взгляда. Конечно, Миркин батя мог не прогадать и избранницу найти ту, что полюбит неродную дочь, как свою собственную, а мог напороться на лярву редкостную, которая житья спокойного ни ему, ни Славке не даст.       Черешенко утёрла влажные глаза рукавом, прошмыгалась и, дёргая рычажок на джойстике, переместила окошечко на черноволосого парня:       — Вот, за Лю Кана люблю играть…

***

      Вечер накрыл матовой темнотой, зажглись жёлтые, будто бы вколоченные в небосвод фонари. А в доме Черешенко всё так же бушевала стихия: Бяша и Рома, до побеления костяшек сжимавшие джойстики, осыпали друг друга страшными проклятиями, а Мирослава, принявшая поддержку хулиганов и не без труда отвлёкшаяся от размышлений над похождениями Владислава Сергеевича, доделывала последнее из заданных на каникулы упражнений по русскому. Оставались история и литература, но с излишне эмоциональными геймерами, прямо под носом готовыми взорваться, как бомба замедленного действия, уроки рисковали остаться несделанными.       — Мудло ты кривоногое! — забористо бранился раздосадованный Пятифанов, готовый дышать едва ли не пламенем. Проигрывать, как выяснилось, волчонок совершенно не любил и не умел. — На, ногой в хлебало…       — Смотри приставку не разбей, а то потом с Миркой до конца жизни натурой расплачиваться будешь, на, — в тщетных попытках не расхохотаться над комментариями соперника периодически смеялся в воротник свитера Ертаев, при этом успевая держать под контролем своего игрового персонажа. На втором уровне он уже и вовсе распластался по дивану длинноногой звездой. Только время от времени подскакивающие худощавые коленки выдавали в нём старание обыграть лучшего друга. — Монах в красных штанах, бля.       — Схлопнись. — Ромка, будучи сосредоточенным сильнее, чем мог бы быть на годовой контрольной, пялился в экран сверкающими серыми омутами, где отражалась виртуальная бойня. Сидел он, сгорбившись, уперев в колени локти, отчего со стороны походил на ощетинившегося ёжика. Несмотря на то, что Мира объясняла, что в этой игре существуют комбинации приёмов, которые активируются нажатием кнопок в определённом порядке, волчонок тыкал без разбора на всё подряд. Лю Кан то приседал по несколько раз, то отпрыгивал прямо под удар, то ставил блок вместо того, чтоб хорошенько садануть по противнику огненным шаром. — Ах ты сука!.. Да как ты так выигрываешь-то?       Бяша, за время пятифановских возмущений научившийся делать «фаталити», красочно добил шаолиньского монаха. Хулиган, закатив глаза, откинулся на спинку дивана. Злоба, бурлящая где-то под толстовкой, казалось, ерошила парню волосы на затылке своим искажающим воздух жаром. Он с силой пихнул коленом побагровевшего от хохота Марата:       — Еврей бурятский, натыкал мне подставу какую-то. Выбить тебе остатки зубов, чтобы неповадно было. — Черешенко-младшая, наблюдая за разворачивающимся цирком, еле-еле держалась, чтобы не подавиться вставшим поперёк горла смешком. Волчонок это заметил и развернулся к ней: — Мирк, скажи же, да? Чё-то эта чурка там наколдовала.       Прыснув, девочка покивала. На самом деле, шансы выиграть у друзей были абсолютно равные. Каждым персонажем нужно уметь управлять, зная его стиль боя и набор приёмов. Обалдевший с заявления Славки Ертаев весь вечер играл за Скорпиона, привыкая и разучивая, а Ромка тыкался с одного на другого, вешая ярлычки: «какой крутой», «о, у этого оружие», «счас тёлочка тебя ушатает». Потому победа Бяши считалась заслуженной, но хозяйка приставки подхватила карусель лишь ради шутки.       — Э, Мирона, какого хрена, на? — пучил газа Марик, наблюдая за тем, как Пятифан откладывает джойстик в сторону. — Я просто играл, пока эта истеричка орала, как не в себя, — указал на товарища.       — Ты чё, блин, — волчонок навис над бурятом, как боевой снаряд, который вот-вот столкнётся с целью. — Тебя честности научить, а?       Ромка одним движением рванул друга за костлявую щиколотку, подтаскивая к себе. Тот едва успел выпустить из рук игральный джойстик. Мирослава поджала колени к груди, дабы её ненароком не схватили в шуточное толковище. Но у Пятифана день, видать, не задался с самого утра: борец за справедливость, собиравшийся воплотить «фаталити» на своём товарище, не удержал равновесие и, навалившись на Ертаева, увлёк их обоих на пол. Два шкафа — один жилистый, другой коренастый — покатились кубарем, шуточно борясь друг с другом.       Кряхтели, рычали, обзывались. Сначала Рома зажал вихрастую голову Марата в локте, затем бурят искусно вывернулся и попытался скрутить плечистого Пятифана. А Славка, пребывая в состоянии перманентных шока и веселья одновременно, самозабвенно собирала учебники. Пока друзья, вообразившие себя великими единоборцами, не снесли ни в чём не повинный журнальный столик и стул — поединок, перекочевавший из игры в реальную жизнь, лишь набирал силу.       — Хорош, бля, — с тяжёлым дыханием подымаясь на ноги, молвил покрывшийся испариной Марат. — Идти надо. На улице уже ночь-полночь, а мы тут зависаем — вдруг батя Мирки вернётся.       — Тогда сразу через окна сигаем, — заключил оттряхивающий штанину Ромка. Он осмотрел гостиную на предмет неожиданно нарисовавшейся подруги, которая как раз отошла в коридор позвонить отцу и добавил: — И Мирку с собой. — Бяша отшутился, мол, потом придётся спешно убираться уже не из дома, а из деревни, и парни, смеясь, взгромоздились обратно на диван. Рома ещё раз оглянулся на тонкий силуэт, склонившийся над домашним телефоном, и поднял совершенно неожиданную тему: — Слышь, я тут думал вчера: а чё ты тачку у Казимырыча брать не хочешь? Она ведь вылизанная от фар до выхлопной трубы — под себя ж делал. Надо просто сразу за неё лавэ отдать, чтобы никаких лишних контр с ним не иметь.       — Да хер знает, — вздохнул Ертаев, понимая, что непростой разговор наклёвывается вновь. Он помнил, чем закончился прошлый — оставшийся после ругани мерзкий осадок в душе периодически напоминал о себе в назидание, что спорить с Пятифаном чревато. Однако неправым себя Бяша не считал. Внутреннее чувство собственного достоинства кричало об отстаивании своего мнения, ибо назвать дружбой формальные отношения, где твоё слово в учёт не берут, очень сложно. Но Марат слишком хорошо знал Ромку. — Говорю ж я тебе: мутный он. Как бы боком нам эта покупка потом не вышла, на.       — А чё будет-то? — искренне удивлялся Пятифанов, закидывая локоть на спинку дивана и оказываясь тем самым чуть ближе к буряту — чтобы взявший трубку председатель колхоза неожиданно не услышал на заднем плане чужие голоса. — Сначала документы и ключи, а потом уже бабки. Не захочет — покрышки ему прошьём и зеркала поотшибаем.       Марат, на секунду ощутивший на кончике языка вкус безнаказанности, коей судьба его баловала в любых проделках на пару с Ромычем, и сам почувствовал в груди жгучее желание овладеть железной подругой. Она была далека до «Бумера», о котором постоянно вещал его товарищ, обещая купить такой годам к двадцати трём, но функция у каждой машины одинакова: крутить колёсами и везти владельца. Скрывать, что ему, как и любому нормальному пацану, хотелось таскать в кармане ключ зажигания от своей верной брички, он уже больше не мог.       Бяша запрокинул голову назад. Может, прав Ромка? Нагреет их Казимирыч — они научат старика уму-разуму, и никто ничего не докажет. Да и деньги можно не отдавать вперёд — тогда не придётся их отбирать. Есть ли в этой затее прок? Определённо! В конце концов, даже Тихонов вряд ли смекнёт, что к чему.       — Побазарить с ним надо сначала, на, — заключил Ертаев после недолгих раздумий. — А то взвинтит цену выше головы.       — Не взвинтит, — елейно отозвался довольный, как слон, Рома, добившийся наконец того, чего хотел. Тратить их совместные деньги без спроса он бы не посягнул, а с одобрения Бяши плясать уже гораздо проще. В гостиной нарисовалась смурная Мира. Уголки губ увядшие тянулись вниз, а брови дёрнула озадаченность. Пятифанов озабоченно спросил: — Ну?       — Трубку не взял, а последние два звонка вообще сбросил, — промямлила девчонка, казалось, в полнейшем смятении. Она плюхнулась между парнями, но на спинку, под влиянием внутреннего напряжения, облокачиваться не стала. — Ни с мобильника, ни с домашнего не дозвониться. — На спину опустилась тёплая ладонь, нащупав проступающие бугорки вереницы позвонков.       — И ты к херам телефоны оборви, — предложил хозяин ладони, хотя предложение его больше походило на руководство к действию. Славка скептически посмотрела на парня через плечо. — Не, ну, а чё ты ещё сделаешь? Искать по деревне побежишь или долбиться в чужой двор, где мерс стоит? — Черешенко обиженно дёрнула губками и потупила взгляд, как будто бы соглашаясь, что звучит подобная идея как минимум глупо, а как максимум — бредово и нелепо.       — Теперь даже находиться здесь неохота, — пожаловалась она, с ненавистью оглядывая гостиную. В её словах не прозвучало ни единого намёка — это был просто-напросто факт, ведь идти-то ей некуда. У Ромы она и так едва ли не прописалась, а Полина уже десятый сон видит. Однако волчонок вновь уверенно перехватил инициативу:       — Так погнали ко мне. — По реакции Мирославы можно без труда понять, что девочка не восприняла приглашение, как выход из ситуации, да и звучало оно уже не так однобоко, как раньше: в слова Ромки как будто бы просочилась некая твёрдость, а вместе с ней и нескрываемое собственничество. Если до этого ночёвки случались сумбурно, то на сей раз предлагал волчонок целенаправленно, дескать, нас связывает не только дружба. Черешенко-младшая, начав было открещиваться, не успела и рта раскрыть. — Иди, одевайся.       — Я уроки не доделала, — пошёл в ход единственный её аргумент, который и то не сработал.       — У меня доделаешь.       Больше спорить Мира не порывалась. Да, предложение действительно выбило её из колеи, так как морально девочка уже настроилась ночевать в пустом доме. Уроки и подклейка учебников служили своеобразным поводом, ибо основной целью вылазки из дома Пятифана стояло возвращение в отчий дом — в конце концов, подготовиться к школе она могла и завтра. И к тому же, Славка считала, что она уже неоправданно долго находится у своего не совсем товарища, ведь каждому нужен покой, да и от общества друг друга тоже нужно отдыхать.       Только, похоже, Ромка считал иначе.       Собрались ребята быстро, словно всё это время находились наизготовке и терпеливо ждали отмашки, чтобы со всей силы рвануть к выходу. Телевизор обиженно погас, приставка вернулась на своё место. Отяготив плечи рюкзаком, Мирослава с неким злобным сожалением заперла входную дверь. И, садясь в коляску мотоцикла, вдруг ощутила призрачную грусть от того, что пришлось покинуть семейное пристанище. В груди скреблось чувство, что уезжает Славка навсегда, без оставленной записки для загулявшего отца и лишних сумок — просто-напросто побросав всё там, где оно лежало, чтобы через время мебель и вещи покрылись толстым слоем пыли. Ей подумалось, что именно такая горечь разрывает сирот, что враз лишаются всего и всех.       Но сирота ли она?       Такой сумасбродный и эмоциональный порыв Мира, по большей части, связывала с поведением отца. В голове не укладывалось, что можно вот так игнорировать собственную дочь. Почему она не рассматривала вариант, что с председателем колхоза что-то случилось, а «Мерседес» угнали и спрятали в том дворе? Девочка элементарно нутром чувствовала, и вряд ли в маленькой деревушке, где круглосуточно бдит участковый Тихонов, можно без свидетелей провернуть нечто подобное.       Тогда почему пропадают люди? Черешенко не сможет ответить на этот вопрос. Не сказать, что тема с исчезновением детей не беспокоила её, но кто перепутает ребёнка с почти двухметровым взрослым шкафом? И какой кретин, укравший человека, будет писать его дитю СМС-ку, к тому же зная о приготовленных на карманные расходы деньгах?       Голова пухла от размышлений, пока «Урал» форсировал застывшую снежную кашу: под ночь температура всегда опускалась ниже дневного уровня, потому всё растаявшее превратилось в ледяную корку. Мирослава понадеялась, что обратно они поедут той же дорогой, однако Ромка изначально отвернул от её дома в совсем противоположную сторону. Обиженно подумалось: «Ну и хрен с тобой, папочка, тусуйся там, с кем бы ты ни был».       В отличие от неприветливого пристанища семьи Черешенко, пятифановское жильё встречало ещё не остывшей печкой и еле заметной поволокой утренних тостов. Удивительно, но здесь нечто домашнее окутывало с ног до головы. Пока Славка скидывала с плеч рюкзак и высвобождалась из длинного пуховика, парни раздеваться не торопились. Точнее, не торопился хозяин дома, а Марат просто-напросто ждал, пока гостья освободит и без того небольшое пространство.       — Бяш, погодь, — Пятифанов-младший остановил друга за плечо, — пошли, поможешь — в яму надо сползать.       — На кой? — удивлённо вопрошал бурят.       — За картошкой, — отвечал сражённый наповал таким глупым вопросом волчонок. — И закрутки бабкины взять надо. Здесь из еды только мой хер — и тот без соли.       Капризно, как школьник, которого мать не отпустила на гульбища, Ертаев громко выдохнул и, расстёгивая куртку, любезно предложенную товарищем вместо той, что разорвали на стреле с Семёном, попросился надеть замызганную фуфайку. «А то зафаршмачусь ещё, на, — одёжа ведь не моя», — объяснил Бяша.       Хулиганы удалились, а Мира с уроками расположилась в гостиной, куда её отправил Пятифан и велел не стесняться брать недостающие учебники в его комнате. Жареную картошку друзья вызвались готовить без помощи. Марат отшутился, дескать, здесь и без сопливых скользко, и двое поварят, гремя кухонной утварью, принялись кашеварить. Черешенко-младшей оставалось лишь пожать плечами. Из-за стены доносились уморные комментарии:       — Да оно стухло уже, на!       — Ты чё, какой «стухло»? — Зашуршал пакет, на пару секунд повисла тишина. — Нормальное сало.       — Воняет, как яма выгребная!       — Это от тебя, бля, воняет — ещё хуже даже!       Под такое юмористическое выступление история училась туго. Вместо Октябрьской революции в голове стояли Рома с Бяшей в нелепых фартучках, а абзац про Ленина пришлось переписывать аж дважды. По дому пополз аромат поджарок, и у Миры засосало под ложечкой. Ещё чуть-чуть — и она капнула бы слюной прямо в тетрадь. Уютный зимний вечер мог мягкой поступью перерасти в ночь, скрашенную поеданием жареной на сале картошки и сверлением глазами какого-нибудь ужастика.       Если бы не одно «но», разнёсшееся по жилищу стуком в дверь.       По злобному бубнежу, дескать, какого урода нелёгкая принесла, Черешенко-младшая поняла, что к двери направился Рома. Если кто чужой, то выбрал не тот дом — пиши пропало. Лучше самолично взять себя в руки и спустить лестницы, пока это не сделал Пятифанов. Волчонок с рыком и в довольно грубой форме попросил неизвестного представиться. В сенках послышалось:       — Я это. Открывай давай, сын!       Секунда молчания.       — Мирку спрячь.       Шёпот Ромы донёсся аж до гостиной и Славка, одним движением зашлёпнув учебник вместе с тетрадью, вскочила с кресла. В проёме нарисовался малость растерянный Бяша. Найдя взглядом подругу, он за плечи торопливо поманил её в комнату Пятифана-младшего, пока тот, в свою очередь, прятал девчачий пуховик в ворох одежды на вешалке и валенки — в полку для обуви.       И когда за спиной гостьи захлопывалась дверь, скрежетал замок, отделяющий сына от родного отца. Лязгнули дверные петли. Мире даже показалось, что вмиг раскрасневшиеся от стресса щёки обдало уличной прохладой. Зашуршала куртка.       — О-о, шпана, все в сборе, — говорил раскатистый, однако сиплый от курения голос. — Здорова! — Судя по всему, Бяша и глава семейства Пятифановых пожали друг другу руки. — Принимайте поклажу!       — Эт чё? — послышалось озадаченно от Ромки.       — Премиальные за хорошую работу. — Мужчина был искренне растроган и доволен произведённым эффектом, а Мирослава нахмурила тонкие брови. Отец выписал работнику премию? Стало быть, лично вручал её? И, словно по мановению волшебной палочки Рома озвучил её мысли:       — Чё, коммерс этот в колхоз приезжал, что ль? — Он явно узнавал это не для себя. Отец хулигана, откликаясь уже из умывальника, бесхитростно рассказывал:       — Так Влад каждый день там. — У Славки челюсть отвисла. Ей не послышалось? Интересные отношения в колхозе между начальством и рабочими, что те по именам общаются. Тем временем, наперебивку журчащей воде, Пятифанов-старший продолжал: — Позвал он меня в кабинет-то свой и говорил, мол, «так и так, Евгений, это тебе за помощь в праздники». Секретутка его мне отщёлкнула из пачки… или бухгалтерша это… Ай, чёрт её знает, не лезу я в ихние дела!       — Я думал, ты бухаешь все праздники, — угрюмо ощерился Ромка. Мирослава мысленно молила уточнить про не то секретаршу, не то бухгалтершу, так как пятой точкой чувствовала настолько жгучую ревность, что ступни начинали переминаться. В городе, в штате отца, тоже имелась бухгалтер, но там никакими шашнями и пахнуть не могло — это его давняя подруга, которая давным-давно носила на тонком безымянном пальчике обручальное кольцо. А в данном случае неизвестно, что там за сотрудница. Но Пятифанов-младший отделился незримой стеной. — А тут — надо же.       Далее ещё парочка препирательств, и отец Ромки, недвусмысленно намекая на вкусный аромат, витающий в доме, получил свою порцию картофеля. Послышались шаги, приближающиеся к двери. Мирка отпрянула — порог перешагнул вздыбленный волчонок. Щёлкнул шпингалет, парень вплотную приблизился к девочке. Серые глаза, казалось, горели фосфором в еле проглядной темноте. Он ругнулся в сторону, зашептал:       — Счас он в комнату свою утрамбуется, я тебе хавки принесу, а пока подождать придётся. Свет можешь, вон, — он кивнул на небольшую настольную лампу на подоконнике, — у кровати включить — только люстру не врубай… Ну, запамятовал я, что его домой занесёт, извиняй, — под давкой какого-то вымученного взгляда лепетал Ромка. — Да и не знал: у него день на день похож, порой неделями не появляется.       — Так, может, мне просто выйти? — предложила Славка, хотя сама, честно сказать, не особо желала такого развития событий — слишком уж волновалась, несмотря на то, что в голосе мужчины звучала звенящая трезвость. — Не убьёт же.       — Рано вам ещё знакомиться, — как отрезал хулиган. Мозолистые руки опустились на хрупкие плечи, пригладили, будто тормоша. — Мы с Бяшкой к тебе скоро придём, видик посмотрим. Не скучай.       Он по-хозяйски потянулся за поцелуем. Черешенко-младшая лишь чуть отвела голову назад, однако не противилась. Они одни, они вместе, между ними нечто большее, чем просто дружба — пора перестать бояться Пятифанова и его порывов. Как выяснилось, не такой уж он вблизи и страшный, хотя властная энергия так и пёрла из каждой клеточки его тела.       Поцелуй выдался недолгим. Ромка удалился, а Мирослава, скинув колючий свитер и уличные штаны, осталась в тёплых колготках и укуталась в вязаное покрывало. Поправилась, утыркалась в угол кровати под настольную лампу, вновь раскрыла учебник истории. На костлявых коленках расположилась тетрадь, пальцы крепко сжали ручку. Прописные и заглавные буквы, вперемешку с цифрами различных дат, полились синими чернилами на разлинованные листы, а обгрызенный карандаш чертил кривые схемы и таблицы.       Мерный бубнёж, еле-еле доносящийся с кухни, массировал темечко мягкой вибрацией, строчки с каждым абзацем задавали всё большую волновую высоту и бурлили в голубых глазах, как непокорный океан. Отчего-то она даже не обижалась на Ромку — она сама вряд ли бы познакомила его со своим родителем. По крайней мере, сейчас. Лучше отцам, каждый день работающим бок о бок в колхозе, не знать о том, что их дети зашли дальше совместных прогулок и колядок.       За написанием истории и ненавязчивыми мыслями об отцовских секретутках, Мира и не заметила, как клюнула носом. Вынырнула из дремоты она только тогда, когда входная дверь скрипнула. Через проём в комнату стягивались Бяша, нёсший две банки с соленьями, и Рома с тарелкой и кружкой чая. Сонная и едва соображающая трезво Черешенко умилилась с обозначившейся в полусвете картине настолько, что зажевала в покрывало рвущийся наружу писк.       Рома строго шикнул. И только после того, как шпингалет лязгнул в железном ушке, вполтона заговорил насмешливо:       — Чё, слюнями обмазалась? — Кивком головы призывая отложить учебник в сторону, парень водрузил Славке на колени жестяную миску, до краёв наполненную ароматным картофелем. — Марио, неси нам тоже.       — Нахера я комнату закрывал, на? — возмутился бурят. Голос Ертаева, обычно прыгающий с одной ноты на другую, очень непривычно звучал в обличии шёпота. Мирослава даже поймала себя на мысли, что таким обволакивающим тембром можно успокаивать плачущих детей — и они действительно перестанут заходиться слезами. — Проглот, твою мать, — наигранно возмущался вернувшийся Марат, подавая Пятифану его порцию. — Тебя проще убить, чем прокормить, Ромыч.       — Не муди, — без задержек откликался Рома, закидывая в рот целую стопку жареных ломтиков. Грубо воткнув вилку посередь тарелки, парень, рыща серыми омутами по каждому тускло освещаемому уголку, отправился на поиски пульта от телевизора, попутно поглощая их с Бяшей произведение кулинарного искусства.       — Да вот он, слепень.       Марат протягивал товарищу пластмассовый прямоугольник, выудив того откуда-то из-под пятой точки. Кинескоп запищал, а Ромка, оставивший тарелку с яством на хранение комоду, уже перебирал полку с кассетами. Пикантный фильм для взрослых был предусмотрительно выключен и выплюнут из брюшка металлического проигрывателя. Друзья с набитым ртом решали, на какой киноленте остановиться, а уплетавшая картошку Мирослава только растерянно качала головой, дескать, мне-то откуда знать. Таким нехитрым образом отсеяли: «Бешеных псов»; «Маску» в очень плохом переводе, если верить Марату; потасканную кассету «Рыцарь в доспехах»; ещё не успевший постареть «Блокпост», который Славка отказалась смотреть из-за жалости к бойцам, затем пару-тройку не знакомых девочке кинолент, русских сказок и сборник мультфильмов «Обезьянки, вперёд!», неожиданно вызвавший в Черешенко бурю эмоций.       — Давай потом твоих обезьян? — вздыхал Ромка. Девочка не спорила: будет честно смотреть то, что нравится всем, а не только ей одной. Но попробовать выдвинуть кандидатуру одного из своих любимых мультфильмов было необходимо! — Вон, про охоту можно.       В мозолистой ладони блеснула обложка «Особенности национальной охоты». Ертаев, силясь распочать маринованные огурцы, согласно задёргал вихрастой головой. Славка тоже согласилась. По словам Пятифана, это комедия, а посмеяться сейчас было бы неплохим занятием.       Проигрыватель со смаком проглотил пахнущую пластиком кассету, издал несколько урчащих звуков, и на экране замаячили начальные титры. Бяша предпочёл остаться в кресле, а вот жующий волчонок взгромоздился на кровати — рядом с Мирой. Пока не начался сам фильм, девочка абсолютно искренне похвалила двух кулинаров за отменную картошку и скромно попросила Марата поделиться соленьями. Кушать в постели, конечно, дело последнее, но Рома, и сам занимавшийся поглощением ужина, облокачиваясь на деревянную спинку, отмахивался, мол, «всё равно других вариантов нет».

***

      Под плывущие кверху фамилии режиссёров, гримёров, операторов, ребята, с мышиной аккуратностью посетив по очереди умывальник, разбредались по кроватям. Наполненные животы вскоре повлекли за собой чувство сытости. Сначала зевнул Бяша, затем Мира, и, прикрывая ладонью клыкастую пасть, сам Рома. После первого круга никто и не дёрнулся, но зевота захлёстывала всё сильнее. В финале киноленты Марат уже откровенно спал, запрокинув голову и обнажив предел мечтаний любого стоматолога. Прилетевшая подушка отрезвила — бурят всхрапнул и направил на друзей полный сонливости взгляд. Становилось ясно: пора на боковую.       Настольная лампа погасла, телевизор обиженно пискнул и погрузил комнату в полумрак. Лёжа, укутавшись в плед, Славка сквозь дремоту наблюдала за раскладывающими диван друзьями. В её планах было пожелать парням добрых снов и отвернуться, уткнувшись в подушку. Мобильник молчал — а значит, никто её не хватился. Где-то в глубине души девочка даже желала, чтобы шуршание одеялами и тихие переговоры хулиганов развеяла писклявая трель, но раскладушка покоилась на подоконнике, как неотъемлемая его часть.       Владислав Сергеевич мирно спал в чужой спальне, не подозревая, что и дочь засыпала далеко не в своей постели.       Вот коренастый силуэт Ромки направился к ней — наверное, наградить поцелуем в лоб. Но каково было удивление Мирославы, когда волчонок, и не собираясь подходить, запер за своей спиной дверь. Черешенко-младшая аж приподнялась, не скрывая своего шока. На какую-то долю секунды в голове молнией пронеслась неприятная мысль, но Пятифан, выползая из толстовки, вмиг заметил обеспокоенную реакцию подруги.       — На том диване Бяша обычно спит один, если остаётся у нас. Как я объясню бате, что я оказался с ним в обнимку? — Вопрос, и правда, показался резонным, а потом приобрёл статус риторического. Причин, по которым два шалопая могли ютиться в одной постели при наличии спальных мест, не так уж и много, и ни одна из них совершенно не вязалась с Ромой. Разве что, Пятифанов-младший гулял во сне и случайно забрёл к Ертаеву под одеяло, но над подобной версией только посмеяться — никак не поверить. — Да и хорош уже, я ж тебе не чужой.       «Чужой», — подумалось Мире. Но лишь на мгновение.       Сама она, если отбросить опасения и предрассудки, не была против скоротать время до утра в обществе своего друга — тем более деваться при таких замысловатых обстоятельствах всё равно некуда. Не на полу же класть строптивого волчонка. А тот, пока она размышляла, перепрыгнул в домашние спортивки, торс же остался болтаться в майке. Этот факт отчего-то успокаивал. Видимо, по её от изумления расширившихся до размера пятирублёвки глазам, Рома всё прочёл и решил-таки исключить смущающие девочку условности, которые она, как пить дать, приписала бы к категории не самых приличных.       Одетого парня воспринимать проще, чем обнажённого.       Однако второе одеяло отдали Бяше, а потому ютиться придётся спина к спине. Пятифан без лишних сантиментов отогнул край пледа и вполз на уже нагретое Мирой местечко. Зябко подёрнул плечами, придвинулся чуть ближе. Славка, лежащая на спине, как Тутанхамон в саркофаге, боялась и голову повернуть. Всё тело стало ватным, пальцы на ногах поджались, превращая гостью в реальную мумию. Напряжение, в стократ сильнее двухсот двадцати вольт в розетке, пронзало хрупкую Мирославу.       Черешенко дала бы руку на отсечение, что с этого злополучного момента её одиночные ночёвки закончились. Для чего волчонку стеснять и без того широкоплечего товарища, если он может с преспокойной душой спать-почивать в собственной постели, и ещё и с персональной грелкой под боком?       Стремительность их сближения волновала до болючего покалывания в пятках. Не так давно они обменивались ненавистными взглядами, а теперь спят вместе. Даже в самых низкосортных мелодрамах, что попадались ей в ночное время по телевизору, главные герои подступались друг к другу гораздо медленнее. Создавалось впечатление, что над ними сидит кто-то сверху — кто-то, кто дёргает за ниточки, дабы события выстраивались лишь одному ему удобным образом. Тасует колоду, вытаскивая козыри.       Потому как не бывает подобного стечения обстоятельств.       Щёку опалило чужое дыхание. Рома, опираясь на локоть, смотрел на соседку по кровати сверху и, казалось, забавлялся с её немого ступора, хотя лицо его не выражало явных эмоций. Мира, нахмурив брови, на секунду отбросила мысли о правдивости слов отца о её легкомысленном поведении и с мнимой грозностью спросила:       — Что ты уставился? Икона, что ли?       — Чё, впервые спишь с кем-то, кроме своих плюшевых медведей? — самодовольно хмыкнул волчонок, изучая тонкие черты лица, еле различимые в густой темноте. Черешенко бросилась защищать свою честь, кою наглый хулиган посягнул опорочить:       — Не особо большая разница, — и враз прикусила язык, не узнав свой голос: не то игривый, не то бросающий вызов. Смешок на выдохе смахнул чернявую прядку с её лба. Губы волчонка тронула какая-то плотоядная ухмылка. Понять было сложно: ответ его не устроил или напротив раззадорил. Сухая ладонь прошлась по дальнему от парня плечу, легла на плавную нижнюю челюсть:       — Ты так думаешь? — Она покивала. Кожа жгла кожу. Глаза — лёд и океан — буравили взглядами похуже, чем острейшими копьями. — А твой медведь может так? — Рома переместил руку на талию и грубо придвинул лукавую девчонку к себе. Мира не препятствовала и силилась показать полнейшую невозмутимость, однако ладони, слабым протестом упёршиеся в крепкую грудь, сдали хозяйку с потрохами. — Или так? — Хват внаглую переместился чуть ниже — на бедро.       Тяжёлый и томный выдох, слабое движение корпусом.       Рома не позволял вырваться из своих объятий, прижимая тощую фигурку одной лишь левой. Мирка смотрела на него покорно, мягко, но на дне зрачков плескались огоньки возмущения вперемешку с ехидством. В этот раз им не суждено вырваться наружу — по медленно, но верно нарастающему дыханию подруги это было видно. Пятифанов, поустойчивее подперев голову, продолжал подзуживать Черешенко-младшую до самой точки кипения:       — Ты хоть останови меня, ради приличия.       Но той и невдомёк — как с гуся вода. Славка, якобы всеми силами старавшаяся отклеиться от точно магнитившего её Ромки, приподнялась на локте в попытках отстраниться, несмотря на десятый слой пунцового румянца, что споро поглощал впалые щёки. Лицо хулигана становилось всё ближе, глаза загорались ярче. Ворот девчачьей футболки съехал в сторону, натянулся на плече, обнажая похожую на лозу ключицу.       Рома готов был поклясться, что под подбородком внезапно образовалось сосущее чувство. Такого он точно не испытывал ни с одной из девчонок: жар, жажда, голод. Девочку хотелось надкусить, как воздушное кремовое безе. С хрустом, с аппетитом. Его заводила её игра. Мира отстранялась — он в мгновение ока оказывался рядом. Постельное бельё шуршало, а кровать поскрипывала, рискуя выдать всему дому их лишённые всякого стыда забавы. Однако пара обоюдно абстрагировалась, сфокусировав внимание лишь друг на друге. От изнеможения на руках волчонка пухли вены, а грудь Черешенко остервенело вздымалась.       И вдруг.       Невесомое касание его лица — острого, высеченного, не единожды разбитого до кровавых отметин. Оно едва не вызвало с глубины натужный утробный рык. Теплота её ладони переместилась на стальное от напряжения плечо. Мирка, в чьих глазах плясало настолько искреннее вожделение и трепет, крадучись, как пушистая кошка, придвинулась к хулигану. Так легко, словно угловатое, бесформенное тело в одночасье превратилось в полупрозрачную вуаль. Чуть склонила голову и прошептала то, что моментально сорвало крышу и все мыслимые крепления, держащие её:       — А ты хочешь, чтобы я тебя остановила?       Славке и самой не верилось, что это говорит она — говорило сердце, дикая влюблённость, пульсирующая венка на виске, но не она. Ураган неведомых доселе чувств сметал на своём пути все остатки рационального разума, кричащего о неизвестности, кроющейся за сладкой истомой. Внутри будто бы раздувался огромный тугой шарик, который вот-вот лопнет, взрывной волной отбрасывая Черешенко-младшую прямо во властные объятия обожаемого волчонка.       Поцелуй завязался сам собой. И растянулся не больше, чем на пару минут — первым отпрянул Ромка. Серьёзно смотря на подругу сквозь застилающую глаза пелену возбуждения, он негромко потребовал:       — Не зажимайся. — И требовал, как он сам считал, весьма оправдано: вскружила голову и теперь боится лишнее движение губами совершить, которые под конец и вовсе сжались в тонкую ниточку, чем совершенно не устроили распалённого парня. — Расслабь… — он коснулся её подбородка и положил большой палец у рта.       И, когда привычная припухлость вернулась, перестав натягивать молочную кожу, Пятифан зацепил большим пальцем нижнюю губу, отгибая, и углубил влажный поцелуй настолько, что тихий стон контрольным рикошетом отскочил прямо в пульсирующий мозг. Целовал он гораздо горячее, чем в прошлые разы, и не стеснялся орудовать языком.       Славка отвечала с не меньшим пылом, но неумело и скомкано — к доминантному Ромке приравняться сложно. Превратившись в один большой сгусток эмоций, он, как шаровая молния, не давал ей и шанса на передышку: тянул к себе, впечатывал, впивался. Узкая спина извилась в неестественной позе, и Черешенко плавно опустила корпус, увлекая за собой и Ромку. Ещё бы пара секунд — и в позвоночнике точно что-нибудь защемило, превращая девочку во взаправдашний скрипичный ключ. А в таком положении, лёжа, было удобно обхватить шею вжимавшего её в постель хулигана и толкать подушечками пальцев короткие иголочки волос на затылке.       И наступил тот самый момент — момент знакомства.       Нет, речь не об именах или датах рождения — о телах. Тело Миры, всё это время так надёжно прятавшееся в зимних одеяниях и колыхавшее воображение волчонка со вчерашнего банного дня, теперь дрожало под его иссушенными ладонями. В его праве шагнуть хоть куда, начиная от кончиков пальцев и заканчивая макушкой — и он шагал. Жадно, нахраписто, как бравый завоеватель, пришедший на новые земли, что станут его будущими владениями.       Также и Мирославе, с неким застенчивым любопытством глазевшей на складное телосложение, теперь не нужно стесняться и отбегать глазами в сторону, точно провинившейся школьнице. Однако захапистая ладонь под шумок непрекращающегося поцелуя накрыла неналитую грудь первее, чем тонкие пальчики скользнули по торсу. Ромка брал гораздо больше, боясь оставить без внимания хоть один маленький участочек. И когда покрасневшие губы уже перешли на поджимающуюся от каждого прикосновения шею, до запечатанных страстью ушей наконец донеслось:       — Ром… Рома, у тебя полон дом народу.       До него не сразу дошёл весь смысл сказанного, однако, как на заказ, трезвый рассудок забил тревогу: устраивать интим едва ли не при свидетелях? Ладно Бяша — тот перманентно сопровождал балагура во всех похождениях, да и сам не отставал, — но батя. Волчонок понимал: это уже слишком. Пусть уважения к папаше у него имелось столько же, сколько хороших отметок по алгебре, трахаться за стенкой пахло явным перебором.       В конце концов, по приходу домой нерадивый родитель видел лишь Ертаева, потому вопрос, с кем сношается сынуля в своей комнате, всплывёт моментально. А на утро невыспавшийся отец будет искоса поглядывать на двух закадычных товарищей, гадая, кто же из них перевоплощался в девку.       Только вот разогревшиеся тело и мозг наотрез отказывались переходить в состояние покоя. Рома тяжело выдохнул, не решаясь оторваться от охваченной огнём подруги. Он, конечно, понимал, что отвертеться у Славки уже не получится: она явно не последний раз прибывает на ночёвку — благоприятный случай, когда они останутся только вдвоём, непременно подвернётся. Вот только легче от сей мысли не становилось. Распалившийся до предела хулиган не горел желанием обрубать столь жданный момент, ведь он вновь самый-самый первый — уже не удастся точь-в-точь повторить все пущенные коту под хвост эмоции.       Но вдруг волосы на затылке зашевелились, пустив вдоль позвоночника стадо мурашек. Медленно, точно дразня, Ромка рукой опустился с плеча на талию, с талии — на подвздошные кости. Елейный тембр подобно тёплому мёду влился в девчачьи уши:       — Тогда тебе придётся быть тихой.       Грудь Мирославы дёрнулась, когда источаемое чужой ладонью тепло поползло ещё ниже. Давление на внутренней стороне бедра усилилось — Рома властно сжимал утянутую тканью колготок ляжку. Начавшие было шевелиться губы, с коих с секунды на секунду полилось бы возмущение, грубо заткнули поцелуем. Она попыталась остановить двигающуюся наверх руку, но оказалась пригвождённой взглядом, полным уверенности — то Пятифанов замедлил поцелуй и теперь не сводил с подруги пытливых серых омутов.       Игра прошла точку невозврата — настало время играться волчонку. Только вот на кону сейчас нечто большее, чем шебуршание постельного белья. Он нарочно освободил от истязаний уста Миры — исход финального раунда теперь зависел лишь от неё.       Девочка опасливо притаилась между Ромой и примятой подушкой. Узел, завязавшийся внизу живота, давным-давно запутался, затрагивая, казалось, все нервные окончания до онемения костлявых коленок. Рома издевательски тянул время: то заглядывал в глаза, то ослаблял давление на внутреннюю сторону бедра. И когда напряжение оставалось висеть на тонком волоске, и ноги Черешенко машинально сжались, Пятифан секундой ранее предугадал этот момент.       Громкое «Ах!» врезалось ему в ладонь и глухо унеслось обратно в голосовые связки. Мира зажмурилась, держась за массивное запястье с такой силой, что кончики пальцев белели восковым оттенком. Не убирая левой руки из клубка напряжённых паховых мышц, хулиган медленно отвёл правую от лица Черешенко-младшей и водрузил её на чернявую макушку. Жар молочной кожи остался жгучим отпечатком и чувствовался через штаны, через майку. Стиснув зубы, Славка с трудом испустила тихий выдох.       — Право на ошибку проёбано — ты проиграла. Пощады не будет, — припечатал Рома, фиксируя в памяти весь исходивший от подруги эмоциональный диапазон. Она так смущалась и краснела, что от пурпурного оттенка кожи рисковала слиться с темнотой. Но он видел всё: видел приоткрывшийся в немом постанывании рот, подёргивающуюся нижнюю губу, трепещущие ресницы. Он двинул поверх колготок большим пальцем, с нажимом у влажной выпуклости. Мира громко втянула воздух. — Тише, — продолжал измываться хулиган, упиваясь моментом. — Ещё тише.       Натянутые, как два толстенных каната, грудино-ключичные мышцы шеи знаменовали усиливающийся накал. От похотливых размышлений над тем, какой сладостный и полный робости стон накрыл бы его уши, не будь дома случайных свидетелей, Рома сам не прочь был зарычать, но всё же держался на и без того скудных остатках силы воли. Когда же ниже резинки штанов ткань, тем временем, рисковала порваться под воздействием натяжения разгорячённой плоти, а сердце качало кровь, как работающий на последнем издыхании автомобильный поршень.       — Рома… — хотела что-то сказать девочка, но скрутилась клубком, не выдерживая тягучих, непрекращающихся поглаживаний. Хотелось хрипло скулить и метаться по кровати, как ужаленная скорпионом змея, которую к тому же кинули на сковороду с кипящим маслом. Нет, это не она, не с ним. Мысли, крошащие черепную коробку, бились подобно пулям, которые выстрелили внутри металлического шара.       Кто она после того, как позволила прикасаться к себе в таких сокровенных местах: распутная девка, легкомысленная дура? Или что похуже?       Прозвища, которыми в огромном количестве обладал Ромка в своём словарном багаже, одно за другим впивались иглами в такт волчьим пальцам. И наперекор всей стыдливости и навязанных отцом стереотипам о женском поле, Мире в данный момент было абсолютно начхать, кто она и кем её можно считать после этого. Единственное, чего она хотела: освободить голос от сдерживающих оков и самыми высокими нотами осыпать горячие губы хулигана, что впивались в неё до покраснений на тонкой, как папиросная бумага коже.       Ритмичное массирование приостановилось, и внутри как будто ослабла натянутая до предела струна. Девочка с громким выдохом опустила грудную клетку. Рука исчезла с чувствительного места. Рома вновь притянул её за подбородок, припал к влажным губам.       — Ты тоже можешь попробовать, — сдавленно шепнул он, теряя всякое самообладание — настолько долгое взаимодействие со Славкой наполнило всю кровь сладким опьянением и не шло в сравнение ни с одним алкоголем, даже самым крепким. Голубые глаза, еле-еле различимые под прикрытыми веками, смотрели на него туманно, с застывшим в них вопросом. Черешенко и впрямь показалось, что парень, находясь на краю пропасти медвяного пыла, что безжалостно застилал разум, нехило бредит.       Попробовать что?       Без пустого трёпа, который сейчас никому к чертям не сдался, Рома обвил тоненькое запястье, переполз пальцами на ладонь, раскрывая её из зажатого кулака. Положил на живот, прижимая сверху своей. Мирослава, поймав себя на сожалении, что парень остался в майке, через ткань прощупывала торс. Откровенно говоря, Пятифан и рядом не стоял со спортсменами с идеальным телом, не был шибко мускулистым или матёрым, однако его справности и, чего греха таить, хорошей физической форме можно было обзавидоваться.       И весь Ромка был в её распоряжении.       Она, под контролем руки волчонка, обошла бока, покатистую грудь, разгладила собравшуюся на всё-таки имевшемся прессе ткань майки и мельком коснулась полоски кожи, оголившейся у резинки штанов. Когда ладонь толкнули ниже, девочка, не ожидавшая чего-либо большего, оказала некоторое противостояние. Она всё ещё чувствовала себя, словно подтаявший на солнце пломбир, но непонятно откуда вылезший жук сомнения заставил начать сопротивляться, дескать, «тебе начхать на то, кем тебя можно считать после этой ночи, но не боишься ли ты этого опыта?».       Только вот хулигана никакие жуки не грызли — его уже было не остановить. Он уверенно и с ненавязчивой силой тянул руку подруги ниже пупка — по густой волосяной дорожке. Мира дрожала, когда ладошка коснулась рвущегося наружу эрегированного члена.       Брови волчонка стянулись к переносице, глаза прикрылись. Он позволил самому себе рулить процессом и пару раз двинул подконтрольной ладонью Мирославы от основания до пульсирующей головки. Пусть и происходило действо через штаны, распухший язык отщёлкнулся от щербатого нёба и вымученный, басовитый стон сорвался с острых губ Ромки.       — Вот и ты потерял своё право на ошибку.       Потерял. И ощутил, насколько сложно сдерживаться, когда изнутри прёт неконтролируемое полчище эмоций. В отместку подколовшей девчонке, что возбуждала его до стального стояка и красных ушей, Рома сквозь усилие одёрнул чужое запястье и, бесцеремонно ухватившись за костлявые бёдра, подтянул Славку так, как ему было удобно. Увлёк в страстный поцелуй, вновь подбираясь к месту, что вывинчивало Черешенко-младшую, точно раскалённую дугу.       В этот раз он чуть сильнее прижимал ладонь к оголившемуся животу, и грубые пальцы, целенаправленно двигающиеся через пупок, без препятствий проскользнули подушечками между подвздошных костей — под эластичный пояс колгот. Миру, раскусившую волчьи намерения, вновь мотнуло, как от пронизывающего электрического разряда, не давая хулигану преодолеть следующий предмет одежды, потому волчонок прижал её своим весом. Резинка трусов также оказалась поверх его сбитых костяшек.       Он видел, как с каждой секундой соприкосновения их тел ей всё тяжелее: от рвущегося наружу смущения, от прикосновения к влажной коже. До мелкого тремора хилый кулак, в котором, казалось, проклюнулись ростки силы, сжал застиранную простынь. Рванёт чуть в сторону — и послышится треск. Да и чёрт с этой простынёй — пусть разорвёт её в клочья, разбрасывая ошмётки по всей комнате, но только не перестаёт так невинно отворачивать обласканное липкой истомой лицо!       Неотрывно продолжая смотреть за сгорающей от творящегося бесчестья Мирославой, пытавшейся вычленить из непривычных прикосновений нечто приятное, он, шумно втягивая воздух через ноздри, углубил пальцы в нежных складках. Подруга дёрнулась, когда маленький сгусток нервных окончаний скользнул меж подушечек волчонка. Средним и безымянным он манипулировал очень медленно, приучая девочку к ощущениям, при этом не оставляя без внимания молочную шею, припухлые губы.       Хрупкое тело бурлило, словно от спазмов. Мира, изначально чувствовавшая причиняющую дискомфорт сухость чужой руки, теперь буквально слышала каждую ноту увлажнившейся кожи — она звучала так, словно две половинки очищенной мякоти апельсина тёрли между собой. Дыхание сбивалось, горошины затвердевших сосков обнаружили себя, приподняв шероховатую ткань домашней футболки. Славка не заметила, как под властью Пятифана она превратилась в марионетку и стала послушно отодвигать одну из колен в сторону, дабы кукловод мог доставить ей ещё больше неизведанного удовольствия.       Темп ускорялся. Узел внизу живота теперь тянул за собой всё нутро, и тяга эта уже давно перевалила за несколько тонн. Бросив истязать простынь, Черешенко переключилась на крепкую спину — не царапала, а беспомощно хваталась, силясь вывернуться из-под громоздкой туши. Рома же, не сбавляя оборотов, прижимал её, как съехавшую с катушек правонарушительницу, что собиралась слинять с места преступления. Под одеялом уже откровенно хлюпало, а стиснутые челюсти сводило судорогой.       — Остановись, — просила она, буравя затылком подушку. — Остановись, Рома…       Но он видел, что финал уже близок, а потому лишь ускорил напряжённую до предела руку. Подруга просила прекратить оттого, что ей уже было сложно контролировать себя — она могла заложить их обоих, обнаружив пламенные игры одним лишь протяжным и громким стоном, который по крупицам накапливался в алеющем горле и с секунды на секунду собирался высвободиться в полном объёме. И вот рот её приоткрылся. Среагировал Рома мгновенно: губы Славки вновь оказались прижатыми ладонью, однако голосовые связки напряглись от беззвучного крика.       Наказание за ошибку последовало сразу, без промедлений. Рома, ожидая бурного окончания, сам готов был кончить от одного лишь вида утопающей в истоме Мирославы. От выгнутых дуг бровей, от покрытого испариной лица, от до боли вцепившейся в лопатку руки.       Девочка громко и резко вобрала в лёгкие воздух через нос и замерла, точно пытаясь победить в игре «Море волнуется раз». Худощавые ляжки сжали волчью лапищу, а округлая выпуклость под пальцами запульсировала и совсем перестала прощупываться. Последний утробный хрип, ознаменовавший долгожданный и первый в её жизни оргазм.       Рома убрал руку от лица подруги, подметив влажность и на ней, со всем смаком втянул подрагивающие губы с застывшим на них стоном.       — Ну ты и варёная, — хмыкнул он, смахивая прилипшие к раскрасневшимся щекам пряди. Волчонок будто бы сам утонул в волне сладостного экстаза, видя измотанную удовольствием подругу. Её всё ещё мелко подёргивало, но рука, до покраснения сжимавшая кожу над лопаткой Пятифана, ослабевшей опустилась на живот хозяйки. — А я тебе говорил: проигравшим пощады не будет.       — Когда-нибудь, — не размыкая тяжёлых век и еле ворочая языком, сипло отозвалась Черешенко, — ты и сам проиграешь.       — Точно не сегодня.