Видать, не поверил сейчас Он чистым лучам её глаз.
— Мы выходим, начинай собираться, — звучал на другом конце трубки осоловелый хриплый голос. — Только давайте аккуратнее. — В ответ усмехнулись. — Пожалуйста, Рома, — с небольшим нажимом, сжевав сладкий зевок, предостерегла хулигана Черешенко-младшая. Пятифановская непосредственность злила её до дрожи в хлипких коленках: однажды двое неразлучников уже заявились к ней, отоваренные так, что хватило бы на годы вперёд, а посему впадать в состояние катастрофического шока и панических атак Славке больше не хотелось. Кинув тусклый взгляд на отсутствие отцовской обуви, Мира со вздохом водрузила трубку на её законное место. Владислав Сергеевич так и не объявился. Благо, на телефон он всё-таки ответил, коротко отчитавшись, что дел невпроворот. Девочка ждала, что папа позаботится о том, что её понадобится отвезти в школу и дать денег на обеды, но тот лишь по-военному отчеканил в чернявую макушку указания — и был таков. А Черешенко нарочно и намёка не подала, лишний раз убеждаясь в папашином пофигизме. Оттого и зевала каждые пять минут — не привыкла так рано вставать. На Мерседесе дорога до школы сматывалась, как резко отпущенная металлическая лента рулетки, и понежиться в постели можно было чуть дольше. Удивительно, как Ромка с Бяшей добираются на своих двоих уже десятый год. Не исключено, что, если суммарно взять все пропущенные дни и уроки, то от десяти лет можно смело отнять пару годков, однако такое изматывающее постоянство всё-таки поражало. Натягивая зимние ботинки, Мира готова была задремать в таком нехитром положении. Каникулы расслабили, режим сбился с привычного ритма. Главное — не уснуть на уроке, а если и уснуть — то хотя бы не на самом важном. Попробуй на пару мгновений прикрыть глаза, когда сидишь на алгебре, — и доска вмиг обрастёт кучей уравнений, квадратных корней и логарифмов, в которых, к слову, не без труда разбиралась даже сама Катька Смирнова. От воспоминаний о гадюке грудь неприятно сдавило. Ох, и приятная же встреча ожидает её через полтора часа с небольшим хвостиком. Неизвестно, какого масштаба сплетни влились в уши одноклассниц потоком — густым и липким, как подстывшая карамель. Девочка ловила себя на мысли, что больше всего страшится реакции Ромки: вдруг тот, воочию увидев, какая дурная слава окутала его подругу, перестанет с ней контактировать, или же, в очередной раз поддавшись эмоциям, уверенными движениями вколотит в стену чью-то физиономию. И почему-то на месте страдальца она представляла Бабурина — девочка была убеждена, что Рома не оставит за плечами их нечестное противостояние и абсолютно точно спросит с толстяка вдвойне. А ещё сложнее Мирославе предстоит делать вид, что прошлой ночью между ними с Ромой ничего не было. Учитывая то, как Смирнова окрестила дочку председателя колхоза, эффект от происходящего был велик: утром, когда сильная рука охватывала талию, Славка и глаз поднять на Пятифана не смогла. Уткнулась в подушку, делая вид, что спит, пока парень сам не пробудился от шебуршания в отцовской комнате. Морщась, глянул на электронные часы на кассетном проигрывателе, и выкарабкался из-под одеяла. Остальной день волчонок вёл себя очень непринуждённо и, кажется, был уверен, что ночные игрища остались незамеченными. Только вот искрящиеся серые омуты выдавали хулигана с головой. Он смотрел на неё мягко, однако пробирающе, словно силясь углядеть остатки сжигающей нутро истомы. И они были: пунцовые щёки, припухлые от страстных поцелуев губы. А сам же Рома, помимо всего прочего, подметил нахмуренные брови, говорящие об анализе вчерашних ощущений. Волчонку льстило то, что он, как обычно, всё сделал правильно — даже такую недотрогу и неженку, как Мира, выкручивало под его руками точно от мощного заклинания. Она так сильно сжимала его кисть, что на коже до сих пор горело то неповторимое ощущение. И, пока пуховое тело зимней куртки поглощало в себя сонную Черешенко, Пятифан с лучшим другом Бяшей, с превеликим нежеланием таща за спинами рюкзаки, вышагивали по углу улицы Победы. Волчонок, от колючего мороза упрятав в воротник куртки привычную недовольную моську, загребал берцами снег и думал о чём-то своём. Марат же, завидев знакомый сруб, отбросил в сугроб истлевший до фильтра бычок: — Ну чё, на, — выдохнул клубы дыма, — когда к жиду-то этому пойдём за тачку спрашивать? — Да я б хоть счас, — вынырнули из воротника губы с острым контуром, Рома сразу же оживился, — если б не в школу. — Может, ну её? — по-простецки отозвался бурят, чем удостоился скептического взгляда. Прыгнув глазами с азиатской физиономии на кирзовые сапоги, черпающие наваливший поверх растаявшей каши снег, Рома даже не поверил — уж больно уверенный у Бяши походняк: идёт вразвалочку, вскидывая носки и ворочая корпусом так, словно пританцовывает. Как будто принятие положительного решения по вопросу покупки машины расцвело в душе паренька весенней вербой и облегчило пресловутые стенания. — Не, — хмыкнул хулиган, переняв позитивный настрой от искрящего хорошим настроением товарища. — Мирке одной скучно будет. — Там и без тебя, дурака, разберутся — у неё Полинка есть, на. Заявление бурята оптимизм не поубавило, однако Ромка, дёрнув кустистой бровью, с отвращением цыкнул сквозь зубы горькую слюну. Толку-то от Морозовой: ни защитить, ни плечо подставить. Разве скрипачка за школой спасла Мирку от Бабурина и его прихвостней? Или, может быть, она Гирю умотала в рукопашной драке? Ей ли противостоять Смирновой так, как это может делать он — змеюка на раз-два перекусит их обеих. Говорить, что Славка под надёжной защитой, считается актуальным лишь тогда, когда он рядом с ней. — Чё приуныл-то? — Плечо повело от несильного тычка. — Не кисни — вон, Миронка твоя вывалилась. К ним, и правда, шагала укутанная в зимнее одеяние Черешенко-младшая. Пятифанов, окончательно вынырнув из воротника, предусмотрительно стрельнул серыми омутами в сторону железных ворот: следов автомобильных покрышек и впрямь не было. Хрен бы, конечно, с этим деловитым коммерсом — Ромке-то только за радость проводить с девочкой больше времени, — но поступков его парень не одобрял. «Чеши себе, дочýра, в школу, как хочешь, а я буду и дальше у манды потасканной околачиваться», — сурово думал Рома. Он уже предлагал буряту найти дом, где стоял Мерседес, и проткнуть хотя бы одну покрышку, однако Ертаев, отшутившись, что у товарища образовался непонятный сдвиг на прокалывании колёс, грамотно заметил, что тем самым хуже они сделают Мирке, а не председателю колхоза. Ромка, отвесив голову в сторону, нехотя согласился. Мирослава остановилась напротив, прыгая голубыми глазами то на одного, то на другого. Рома, не сумевший устоять, победоносно-довольным взглядом пробежался по низкорослому силуэту. Девочка до сих пор находилась в оковах смущения — и это было видно. Но Ромка знал: ей понравилось, и ведёт она себя так лишь от невинной неопытности. Теперь, встречаясь с ней на каждом уроке, на каждой перемене, на обеде, будет уверен в том, что она только его. И что дарил ей все первые и неповторимые эмоции лишь он один. Широкоплечий Бяша, казалось, успевший за сутки соскучиться, приветственно раскинул руки: — Чё, не узнала, на? — потряс он сонную подругу, когда та шагнула ему навстречу и нерешительно упала в объятия. — Не спи — козлёночком станешь. — Привет, ребят, — заулыбалась Славка, сконфуженная вниманием хулигана. Она до сих пор с большим трудом переваривала тот факт, что сдружилась с самой отъявленной местной шантрапой, рядом с которыми такой, как она, не место — так теперь эта шантрапа её обнимала, подобно старшему брату. Так как пуховик на Марате пятифановский, в нос ненавязчиво прокрался запах Ромки: жжёный табак, дешёвый одеколон и призрачный оттенок мускуса. Девочка сощурилась. — Хорош тискать, — хмыкнул волчонок, дёрнув лучшего друга за локоть, — не ты один желающий. — Мира, словно ценный груз, перекочевала во власть Пятифанова. Спрятанные в варежках руки обвили крепкий торс. — Ну, чё ты жмёшься? — Холодно. Ехидная ухмылка тронула губы с острым контуром: ну конечно, холодно — помнит его горячие ладони, скользящие по бархатистой молочной коже. Не будь сейчас обязательства идти в школу, которое связывало его по рукам и ногам, он бы не устоял перед соблазном предложить вновь посетить его холостяцкое пристанище — только теперь уже без нужды мучаться в немой истоме, по-братски попросив Ертаева на время стать слабослышащим. Хулиган легонько тряхнул головой, прогоняя опостылевшие наваждения, терзающие сознание с момента первого поцелуя с Мирославою. — Дёрнули, а, — нетерпеливо потребовал Ертаев. — Опоздаем. Унылой процессией побрели друзья по заснеженной дороге. Кисть Черешенко-младшей предусмотрительно зацепили за согнутую в локте руку, а мозолистые ладони, подальше от кусачего утреннего мороза, спрятали в карманы спортивных штанов. Говорить было не о чем: про машину Славке знать необязательно, а про грядущие уроки трепаться могут только заядлые ботаники, коих среди абсолютно неготовых к предметам ребят не наблюдалось, а потому каждый витал в своих собственных мыслях. По пути попадались знакомые и незнакомые лица. Кому-то хулиганы жали руки, а кто-то с неприкрытым любопытством глазел на вязаную варежку Мирославы, торчащую из локтевого сгиба Пятифанова. Черешенко подобное внимание смущало, и она, опустив глаза, ненавязчиво попыталась вытянуть кисть, ибо такими темпами местной знаменитостью она станет быстрее, чем переступит порог школы. Рома, чувствуя возню в районе левого бока, вопросительно повернул голову на подругу. Девочка, как-то стыдливо сжевав нижнюю губу, вполголоса пояснила причину своего беспокойства: — Все пялятся на нас. — И чё? Мира даже подумать не успела о предсказуемости подобного ответа. Понятное дело, что Ромке глубоко начхать: он свою репутацию заработал, а если вдруг её захотят опорочить — выбьет назад кулаками. А ей как быть? Любая другая просто-напросто спряталась бы за спину зубастого волчонка и вершила оттуда свои грязные делишки. Например, такая, как Катька. Главной сплетнице и отличнице класса было бы не зазорно чужими руками выполнять непотребную работу, а вот Мирка себя к змеюке не приравнивала. Прежняя Мирослава, может быть, и соблазнилась бы на такую авантюру, однако нынешняя и думать о подобном не желала. Черешенко-младшая пожала плечами: — Мне неловко. — В разговор со своей очередной хохмой ворвался бурят: — Неловко, когда во рту головка. — Он сплюнул через плечо. — Ты думаешь, на тебя одну косо зырят? Люди всегда найдут, к чему прицепиться, на. — Ого, — вдруг многозначительно произнёс Рома, глядя на бурята с нескрываемым восхищением. Друг аж стушевался, озираясь по сторонам в искреннем непонимании. Но последующие слова волчонка быстро расставили всё по своим местам: — Оказывается, ты способен выдавать умные вещи. Очередной приятельский каламбур. Славка пропустила смешок, с одной стороны соглашаясь с Ертаевым, а с другой — по-прежнему боясь грядущих перемен. И, чем ближе они подходили к школе, тем сильнее в груди буйствовало поражённое любовью сердце. Желание быть рядом с сероглазым хулиганом перевешивало все мыслимые страхи и опасения. Заходя в холл и вдыхая блеклый запах школьной канцелярии и тёплой рисовой каши, что ждала учеников в столовой и текла по коридорам первого этажа сладкой поволокой, Мирослава уже откровенно дрожала. Секция раздевалки десятых классов пестрила разнообразными курточками, пальто, шубками, а продолговатые полки, по совместительству служившие скамьями, оказались доверху забиты влажной зимней обувкой. Ища свободный крючок, Черешенко-младшая чуть замешкалась и разминулась с парнями, нежданно отыскавшими тему для оживленной беседы. Окликать не стала — в конце концов, они ей не няньки. Оказавшись в нагоняющем беспокойство одиночестве, Славка окинула ломившиеся от одежды вешалки печальным взглядом: народу сегодня больше, чем когда-либо. Среди всех особо выделялась огромных размеров дублёнка с искусственным мехом на воротнике. От неё несло какой-то горелой пакостью и залежалыми семечками. Бабурин уже в школе. И Мирке больше страшно было, что удивительно, не за то, что вражда двух хулиганов дойдёт до директора, а за самого толстяка, который может изрядно пострадать, встретившись с Пятифановым, все каникулы снедаемым идеей мести. Но нет ничего мучительнее, чем тянуть время перед экзекуцией, поэтому смысла в протирании колготок в раздевалке столько же, сколько в бабуриновской тетради по алгебре. Собравшись с духом, девочка нервно поправила оливкового цвета свитер, неожиданно начавший казаться бесформенным и бабушкиным, и на ватных ногах пошагала вдоль рядов пропахших улицей курток. Возле выхода с раздевалки, облокотившись на решётчатую дверь и точно услышав её безмолвный крик отчаяния, ждали Ромка с Бяшей. Долговязый бурят самозабвенно покачивался на скрипучей створе, за что удостоился гневного взгляда вахтёрши, и самым первым завидел хмурую, как туча, девчонку. Компания зависла в железном проёме. Мира беспомощно смотрела на друзей и видела в них то, чего не доставало ей самой: в Ромке угадывалась непреодолимая уверенность в себе и в том, что постоять он сможет и за свою подругу, а в Марате — чуткое беспокойство и моральная поддержка. Нельзя утверждать, что девочка чувствовала себя полностью защищенной, но она соврёт, если скажет, что без парней ей было бы легче. — Ну чё, — шмыгнул носом Пятифан, — идём, не? Друзья направились в класс. Пока они преодолевали лестницы и коридоры, отдающие хлоркой после утренней уборки, волчонок не выглядел напряжённым — даже наоборот, вселял полную убежденность в том, что всё не так уж плохо — но, стоило подойти к заветной двери кабинета, как кустистые брови стянулись к переносице, уголки губ хищно устремились книзу. Класс встретил троицу застывшими в глазах недоверием, осторожностью и местами даже тревогой. Кто-то нахмурился, а кто-то наоборот в удивлении вскинул брови, ведь место Бабурина в крепкой компании отъявленных хулиганов внезапно заняла какая-то городская соплячка. По партам тихо прокатился короткий смешок. Однако, чего греха таить, Пятифанова боялись, а потому, после промелькнувшей на его лице толики недовольства, поспешно вернулись к своим делам, словно бы ничего примечательного в одноклассниках не нашли. Грузной фигуры Семёна не угадывалось — Мира выдохнула, подметив, что и Марат смахнул со лба пару солёных капель. Они пересеклись взглядами и поняли друг друга без слов: хотя бы до завтрака свинская харя доживёт. Также, помимо толстяка, и Катька, по обыкновению стращающая ребят за посещения с самого раннего утра, где-то самозабвенно прохлаждалась. Видать, чтобы разнести по школе новость про перо в пятифановском ребре и его новую подружку выделила для себя отдельное время. Но было видно — все уже и так в курсе. Волчонок, не теряя марку и, кажется, хапнув добротную порцию злобы на то, что Бабурина в кабинете не оказалось, деловито прошествовал через весь класс. «Интересно, — думал хулиган, скрипя крепкими зубами, — зассыт ли это пугало сесть на своё место?». Как выяснится потом, Ромкины предположения и догадки окажутся очень далеки от истины. Миру Бяша подтолкнул за парту к Ромке, а сам примостился за их спинами. — Чё, готовы к труду и обороне, на? — наклонившись грудью на парту, вполголоса забиячничал Ертаев. — Ага, бля, десять раз, — чертыхался вздыбленный Пятифан, обнаружив, что шариковая ручка протекла в пенале за время каникул. Он аккуратно выудил всё то, что замараться не успело, при этом удивительным образом моментально перепачкав руки, затем вдруг задумчиво затянул: — Из-за леса выезжает конная милиция… — и почему-то зацепил взглядом Славку, когда сквозь прозрачный носик ручки силился разглядеть остатки чернил в стержне. Мира, знать не зная, к чему Ромке вздумалось мурлыкать под нос такие странные песни, только потупила взгляд в тетрадь по истории. Затем, не проронив и слова, протянула хулигану запасную канцелярию, пока тот не измазался по самые локти. Ромка с усмешкой поблагодарил, и коридор заполнила трель пресловутого школьного звонка. Поднялась гулкая возня, намешанная из топота, криков, шебуршания портфелями. Пятифанов по-особенному собрался, сосредоточился на дверном проёме. Бяша с Черешенко вновь перекинулись немыми опасениями, как вдруг Рома, повернувшись к друзьям, сердито отчеканил: — Хорош тут переглядываться, мать вашу. Не буду я его при всех — на уроке у Лиль Борисовны вздохнуть лишний раз стрёмно, не говоря уж о забое скотины. Друзья синхронно покивали, хоть и облегчения от его слов не испытывали: действительно, не сейчас — так потом. Как говорится, примите — и будьте счастливы. Как же, наверное, отрадно Бабурину вышагивать по устланному линолеумом коридору и наивно полагать, что вопрос с Пятифановым рассосётся сам собой. В этот раз волчонка можно остановить лишь молотком о коротко стриженую макушку, да и то не факт, что он, будучи в полном забытье, не поднимется на ноги и, действуя лишь на автомате, не свернёт Семёна в бараний рог. Стуча каблучками, в классе материализовалась светящаяся, как змеиная чешуя на солнце, Катька Смирнова со своим извечным сопровождением в виде подружек-прихлебал. Трепетавшие ресницы на хитро сузившихся зелёных глазах выдавали в гадюке то, что она полностью сыта и довольна проделанной работой. Они всё ещё шептались, не выпуская из виду сидящих вместе Ромку и Миру — они стали известностью номер один. Благодаря стараниям старосты класса, теперь только бродячая собака не знала о том, что приезжая городская фифа легла под беспутного Ромку, коего Катерина гордо окрестила маргиналом и отребьем. Следом за Смирновой и её верной свитой вплыла заспанная Полина, удостоившая Черешенко-младшую каким-то мрачным и печальным взглядом, а замыкала сию женскую цепочку Лилия Борисовна — вытянутая, как солдат, и источающая густую, полную энтузиазма энергетику, которая, в случае учительницы истории, не сулила ничего хорошего. — Доброе утро! — скандировала преподавательница, поправляя очки. — Как вас много — как раз для проверки знаний. Посмотрим, кто читал на каникулах заданный материал, а кто, извиняюсь, бока промял на диване. — По классу прошлась волна негодования: первым уроком — и контрольная? Такое можно было бы встретить в фильмах ужасов или самых страшных кошмарах, но не после новогодних каникул! — А вы что хотели, дорогие мои? — поспешила пресечь вспыхнувшие народные волнения учительница. — Учиться, не учась? — Давайте хоть сегодня без проверок? Мы только вышли на учёбу, — пискляво взмолился кто-то на первом ряду. — Отдохнули? — Лилия Борисовна упёрлась ладонью в стол, словно занимая оборонительную позицию. — А теперь время поработать. Вам и так выходные в этом году продлили… Славка, до которой препирания Войтеховой с целым классом недовольных ребят долетали весьма туманно, почти не моргая, беспокойно наблюдала за Ромкой: хулигану и дела до проверочных работ по истории не было — они все, с позволения сказать, вертелись на его самом интересном месте. Серые омуты продолжали сверлить пошарканную от времени дверь кабинета и выжидать, когда можно будет до крови вцепиться в опоздавшего на урок свинтуса. И не отпускать до самой перемены, дабы тот после звонка не смылся по своим поросячьим делам. Но тот, видать, уткнувшись рылом в столовские отходы, и думать об учёбе забыл. Перекатив желваки по острой челюсти, Ромка безутешно откинулся на спинку стула и, точно почуяв подставу, поймал на себе взгляд голубых глаз. Неизвестно, углядел ли он ту взволнованность, что грызла его новоиспечённую подругу, или же наоборот не нашёл объяснений такому пристальному наблюдению за ним, но губы волчонка чуть расслабились. Под аккомпанемент беззвучного смешка он легонько пихнул девочку коленом и, кажется, даже заинтересовался происходящим вокруг бунтом, бушевавшему подобно грозной стихии. — Так, я сейчас всем жирные двойки выставлю, и пойдёте у меня ещё на две недели каникул, — учительница угрожающе постучала кончиком шариковой ручки по зелёному журналу с большой надписью «10 Б». — Нет уж, яхонтовые, со мной такой номер не пройдёт. Достаём двойные листочки. Завершающая фраза служила последним гвоздём в крышке гроба троих друзей: Мирка так и не дописала конспект, а шпана в лице Ромы и Марата к учебнику и вовсе не прикасалась. Со вздохом захлопнув бесполезную тетрадь с оборванными на середине записями, девочка еле сдержалась, чтобы не швырнуть все принадлежности для учёбы прямо в Лилию Борисовну. Хотя преподавательница, конечно, повинной в безответственности Славки не являлась, а потому кидаться тетрадями можно лишь в свою пустую голову. И дело вовсе не в конспекте: исправить плохие оценки у исторички равносильно прохождению всех кругов ада на максимальном уровне сложности. — Что, игра не стоила свеч? — со своеобразным сочувствием подметил Рома. Да и чёрт бы с этой проверкой — под хлестнувшим плетью взглядом гадюкиных зенок уже мало думалось об учёбе. Катька беспрестанно посылала Черешенко самые яркие и сияющие лучи славы — славы, которой так боялась Мира. В одной лишь кривой ухмылке читались все подвиги, которые ябеда-староста ей заботливо приписала. Волосок, на коем держалось всё сегодняшнее эмоциональное состояние, начинал потихоньку натягиваться. Как будто на спусковой крючок медленно надавливал чей-то палец. И Славка сжималась. Сжималась в страхе, ожидая, как грянет оглушающий хлопок и воздух очернит запах пороха. И сковывал ужас по одной лишь причине: девочка знать не знала, куда свернут её эмоции. Если до переезда в деревню она с уверенностью отдавала себе отчёт о собственных действиях, то сейчас даже предположить не могла, на что способно её надломленное нутро. Может, она, лопнув от переизбытка чувств, упадёт в обморок или же, утирая рукавом выступившую в уголках рта пену, схватится за нож. Как оказалось, ни один вариант не оказался верным. Проверочная работа по истории подходила к концу. Сверля глазами громко тикающие часы, которые, казалось, готовы были пройти сквозь стену от смущения таким количеством внимания, ребята считали минуты до звонка. Рома с Бяшей посылали друг другу невербальные знаки, расшифровывающиеся как предложение покурить, а Мира, не желая сдавать пустой листочек, как плюнувшие на контрольную друзья, строчила между клеточек какую-то несвязанную околесицу. Что-то из учебника она всё-таки помнила, однако этих урывков было недостаточно для цельной картины, а потому и рисковать Черешенко было нечем: что так, что так в журнале напротив её фамилии нарисуется жирная двойка. Но существовал крохотный шанс, что за маломальское знание материала и частичные ответы на вопросы она может получить хотя бы тройку с громадным, как её желание уйти домой, минусом. Грянул стучащий по барабанным перепонкам звонок. Одноклассники высыпали в коридор, унеся за собой и двух закадычных товарищей, которые неоднозначно среагировали на появление у их парт Полины Морозовой. Лилия Борисовна, гордо возглавляя шеренгу плетущихся за ней учеников, которые не успели сдать работы до конца урока, во все услышания заявила, что после подобных выступлений про каникулы, она будет проверять контрольные так тщательно, как не проверяла никогда в жизни. — Можете не ждать поблажек! — подвела черту Войтехова и скрылась за дверьми вместе с делегацией копуш и лентяев. — Кажется, Лилия Борисовна сегодня не в духе, — задумчиво протянула Полина, усаживаясь на переднюю парту перед Мирославой. — Просто не нужно было спорить с ней, — возразила Черешенко, хотя и сама причисляла себя к тем, кто был решительно против проверочной работы. И против учёбы, и против всего класса. Съедало необъяснимое желание раствориться без остатка прямо за своим учебным местом, а ещё лучше — сбежать из этого рассадника сплетен подальше. — А сейчас весь класс получит. — Скрипачка повела плечами, опустила голубые глаза. Было видно, что в своих знаниях она уверена и, в отличие от некоторых, провела каникулы не с местными хулиганами, а с пользой и книгами. — Как ты? — Полина вновь потупилась, стушевалась. Полушёпотом она проговорила: — Дедушке хуже. Я теперь постоянно рядом с ним. — Прости, я не знала, — Славка тоже почувствовала себя неуютно. Хотелось сменить тему, чтобы не задевать неприятных для Морозовой шероховатостей, но вместе с тем было бы неправильным после сказанного так похабно отнестись к откровениям подруги. Но Полина сама прервала разговор: — Ничего страшного. Если бы мы чаще общались, то такой ситуации бы не возникло. — Мира насупилась: звучало это с неприпрытым упрёком, больно кольнувшим куда-то в середину груди острой иглой. Морозова грациозно уложила ногу на ногу. — Нет, я не обижаюсь — понимаю, что симпатия застилает глаза, но… — Тяжёлый, протяжный вздох — скрипачка как будто бы осеклась, успокаивая эмоции и не позволяя себе окунуться в пассивную агрессию. Поправила загнувшийся на коленной чашечке подол юбки, выдержала паузу. — Катька с три короба про тебя наплела. — Теперь уже упрёк сменился осуждением — осуждением дочки классной руководительницы. — Такое ещё постараться придумать надо. — Чёрт с ней, — фыркнула Черешенко, отворачивая голову к окну. Свет брезжившего у горизонта рассвета пронизывающе улёгся на гладь голубых омутов, и глаза вспыхнули настоящей яростью, — у самой рыльце в пушку. — Так ты теперь с Ромой? — задала кусачий вопрос скрипачка, подпирая поджатые губки кулаком. Славка не нашла ответа: парень вроде предложил встречаться, они даже целовались и спали в одной кровати, но как будто бы всё выглядело не так, как в её мечтах. Да и Рома, если объективно посудить, и в отдалённости не похож на того, кого Мирослава представляла рядом с собой. Он, словно дикий волчонок: самобытный, неуправляемый, нахальный. Девочка не знала, как точно охарактеризовать их взаимодействие: недоотношения или передружба? — Ну-у, — задумалась Черешенко, теребя шовчик на манжете свитера. Она судорожно подбирала в голове слова и понимала, что делает это слишком долго. Такое многозначительное молчание о многом говорило. — Ясно, — нижняя губа скрипачки небрежно поджалась. — Береги себя рядом с ним. Прогремевший звонок поставил жирную точку в разговоре с Морозовой. Она грациозно поднялась с места Ертаева и прошествовала к своей парте. Славка осталась наедине с непониманием и перевариванием последней брошенной Полиной фразы: как бы прискорбно это ни звучало, но тут, скорее, другим необходимо беречь свои носы — Ромка распадаться в реверансах не станет, если кто-то посмеет урвать больше положенного. Ей-то чего бояться? — Вообще позорище! — образовалась на пороге класса Катька. Адресованы эти слова были её вечным спутницам-прихлебалам, однако уж слишком громко сказаны — словно каждая буква пестрила ярким намерением, чтобы их услышал кто-то другой. И через секунду стало ясно, кто. — Под отребье уличное лечь. Славку передёрнуло, мышцы шеи напряглись в тугом глотке. Гадюка, не скидывая с лица свою фирменную улыбочку, пристроилась за партой. Нет, она не гадюка — она гадина. Самая настоящая гадина, сочетающая в себе всё самое отвратительное, мерзкое, гнилое. Она чувствует, как кольца её хвоста всё туже пережимают жертву. Зашелестел лист тетради с сегодняшними записями — то Мира сжала его трясущимися от ярости пальцами. Её воля, этот лист оказался бы у Смирновой в глотке, перекрывая доступ кислорода. Благо, её спасением оказался Бяша, чья голова, возвышающаяся над потоком учеников, показалась ещё в конце коридора. Бурят сел рядом, ограждая подругу от тонн высокопробного дерьма, что лила на неё Смирнова. Тихое и ехидное «Шалашовка» отрикошетило от его широкой спины. У девочки не хватало духа поднять на Ертаева голубые глаза — под тяжёлыми веками застыла слёзная пелена. Стоит лишь шевельнуться, как щёки вмиг намокнут. Марат сочувственно и так, чтобы никто не оказался свидетелем, положил широкую ладонь на ледяное запястье: — В следующую перемену с нами выйдешь. Одну тебя загрызут. — Втянув губы с такой силой, что рот превратился в тонкую ниточку, Мира покивала. В словах друга нашлась отдушина. Теперь она отчаянно, каждой фиброй души хотела ухватиться за общество парней и ни на шаг от них не отходить. Самостоятельно дать отпор у неё не получится. Её сломали, растоптали. Обидно было то, что про Смирнову в коридорах школы и обществе подростков слухи ходили ничуть не лучше, но змеюка, пользуясь положением и бесконечной уверенностью, сама могла раздавить кого угодно. — Ромыч-то где, на? — вдруг спросил бурят, с каким-то сожалением убирая ладонь от руки Мирославы. Да только та этого не приметила — в ушах зазвенел вопрос, выбивший девочку из колеи. — С тобой, — полупьяно проговорила Черешенко, чувствуя, как мозг в затылочной части неприятно запульсировал. Ертаев молчал, явно обрабатывая информацию. Мира медленно подняла голову, выпустив таки наружу переполнившие веки слёзы. Приблизившись в озадаченному Бяше и, кажется, понимая, что произошло, она с ничтожной надеждой в голосе, хоть и осознавая, насколько бредово прозвучит, спросила: — Он же с тобой? — Доброе утро! — зазвучал за кадром голос учителя. — Все по местам! — Что за преподаватель и что за предмет — друзьям вмиг стало всё равно. Они, ужаленные паникой, синхронно подхватили рюкзаки, бросая на партах учебники с тетрадями. — Так, стоп, куда это вы собрались? — Возмущался безликий учитель, чей силуэт тенью проплыл мимо двигающихся на выход учеников. — Черешенко! Ертаев! Я докладную на вас напишу! Немедленно вернитесь! Слова растворялись в гулком коридоре, по которому, сломя голову, неслись Славка и Бяша. Бурят, осознавая, что один его шаг — это три Миркиных, схватил подругу за руку, чтобы та не отстала. Только складки мешковатого свитера подскакивали на бегу. — Вот же мудила, на! — причитал Марат, пыхтя, как разъярённый бык на красную тряпку. — Сказал, что в класс к тебе пойдёт — знал, что поверю! — Может, Семён?.. — Может, Семёна?! — Как назло, урок проходил на третьем этаже. Бег по лестницам съедал очень много времени. Если в одиночку Марат запросто может перепрыгивать через несколько ступеней и за пару минут оказаться в школьном холле, то неуклюжая Черешенко от одного такого прыжка только костями сбрякает. — Давай-давай, Мирыч, не тормози, на! — Да бегу я! — задыхалась девочка. Несмотря на неплохую физическую форму, полученную на занятиях танцами ещё в городе, устраивать марафоны под действием сумятицы являлось не самой умной идеей. Дыхание махом закончилось, а пульс отбивал бешеный ритм. Переодеваться времени не оставалось. Ребята выскочили на улицу в сменке, без курток, под проклятия вахтёрши, так некстати оказавшейся на месте. Распалившись до немыслимой температуры, Славка даже не чувствовала утреннего мороза. Ощущения были схожи с теми, когда она стояла после бани на снегу. Бяша же пёр, как локомотив, боясь, что в очередной раз придётся собирать друга по частям. Они приближались к школьному тупичку. Почти перед самым поворотом Марат выпустил из руки ладонь Миры и прибавил скорость, понимая, что девчонка значительно отстанет и в возможное месиво не попадёт. Бяша исчез из виду. Еле перебирая балетками, у которых на холоде враз затвердела подошва, превратившись в настоящие коньки, Мирослава мужественно преодолевала расстояние, ведь сейчас Роме может быть плохо, а они и сделать ничего не успеют. Снег ошпаривал кожу через капроновые колготки, начал чувствоваться колкий мороз. Оставалось несколько метров, но ноги разъезжались с каждом шагом. И наконец. Она выпрыгнула из-за угла, как ошпаренная кипятком кошка. Секунды хватило для оценки происходящего. Семён, зажатый в углу, кое-как поднимался на ноги. Лицо заливала тёмная кровь, от которой шёл пар. Чуть поодаль Ертаев и Пятифанов валялись в снегу, как выброшенные на берег рыбины. Пропуская слова Ромки о желании насадить свинью на перо, Славка поторопилась подойти поближе, пристально всматриваясь в Бабурина. Не дай бог, если у волчонка хватило духа воплотить поговорку «Око за око» в жизнь: он, хоть и по своей вине, получил ножевое — значит, и противник должен вытерпеть ту же участь. Но, кажется, крови, сочащейся сквозь ткани одежды видно не было. — Чё, встала, лярва?! — гавкнул на девочку разъярённый Семён. — Глаза свои на трассе продавать будешь! — От его слов Ромка заворочался под Бяшей с ещё большей силой, осведомляясь, кого же свинтус посмел обозвать лярвой. Угрозы разбить узкоглазую физиономию становились злее, правдивее. Короткий и натужный выдох Ертаева давал понять, что ему прилетело куда-то в корпус. Может быть, Мира в глубине души и желала, чтобы хулиган вырвался, но, наступив на горло собственной мстительности, тихо пробурчала: — Уходи отсюда. Марат не железный. Бабурин, распахнув свиные глазёнки и явно не ожидая такого подарка судьбы от новенькой, кою возненавидел в первый же день, глянул в последний раз на Пятифанова, которому до высвобождения оставалось совсем немного и, оттолкнувшись от стены перепачканными лапищами, дал дёру так, что снег летел из-под массивных ботинок. Кажется, на дне глаз пробегавшего мимо неё жирдяя Черешенко прочитала призрачную благодарность. Не исключено, что у Ромки были твёрдые намерения если не убить, то сильно покалечить. Под громкое «Куда, сука?!» разгромленный Семён, прихрамывая, скрылся за углом — похоже, бежать решил напрямую, через стадион, чтобы у Ромы было меньше шансов его догнать. — Чё ж вы, блять, наделали, а, — сплёвывая прилипший к губам снег, прорычал Пятифанов, понимая, что пускаться в погоню за недобитым соперником уже поздно. — Ещё и с урока смылись, два ботана. — А ты и надеялся, что не смоемся, на, — небрежно бросил Бяша, отпуская переставшего брыкаться товарища. Он с досадой поднялся на ноги. Эмоции прослеживались такие, словно Рома проиграл мировой турнир. Ертаев, отряхнувшись, цыкнул на землю сквозь щель между зубов. — Конь педальный, бля. Хорошо хоть, вас не запалил никто. — Да я его и тронуть не успел! — делая выпад в сторону Марата, вдруг взорвался Пятифан. Тот лишь руки на груди сложил, не двигаясь с места. — Чё ты влез-то? Ну вот скажи, чё ты влез-то, а?! — Взгляд серых глаз остановился на Мирославе. — Ещё и эту с собой потащил! — Эту? — повторила Славка, не веря своим ушам. Конечно, Рома не вкладывал в свою фразу никакого негатива и, возможно, выпалил её на льющихся через край эмоциях, но как будто бы одним лишь этим словом он обесценил всё то, что она для него сделала. На фоне испуга за безмозглого волчонка образовалась обида. Девочка, обняв перемёрзшие плечи, медленно побрела прочь — не от желания, чтобы её догнали, а от желания избавить от своего общества тех, кто не рад её видеть. — Чё ты ляпаешь-то ваще? — услышала она негромкий шёпот. Спасибо Марату за то, что остаётся объективным в любых ситуациях. Она, еле держа равновесие на скользких балетках, уже дошла до школьного двора, как её притормозила мозолистая рука. Рома, таща девочку на себя и одновременно расстёгивая куртку, прикусив при этом ворот, чтобы удобнее было вести собачку книзу, уже не выглядел таким раздражённым. Недовольным — да. Укутав не сопротивляющуюся подругу пропахший дешёвым табаком пуховик, он прижал Черешенко к себе, растирая угловатые плечи. — Пизду простудишь, — без колебаний и лишних сантиментов прокомментировал ситуацию Рома. — Счас Бяша шмотки вынесет — и свалим отсюда нахер. Мира, дрожащая в объятиях волчонка, закивала. Ей стало совершенно плевать, куда бежать и какие последствия встретят её после такого опрометчивого решения. Конкретно в данную минуту хотелось находиться где угодно, но не здесь — под прицелом осуждающих взглядов и всё новых сплетен, выползающих из змеиного рта. Хоть в лесную чащу иди, ей-богу. Ертаев, как выяснилось позже, свинтивший при помощи выхода со спортзала, появился через несколько минут, таща в руках куртки и мешки для сменной обуви. Ромке, предусмотрительно переобувшемуся в берцы, холодно не было, несмотря на то, что стоял он в одной толстовке, а вот Черешенко изрядно потряхивало. Пальцы, через тонкую подошву балеток ощущавшие едва ли не каждую снежинку, оковы холода сковали так, что кожа задубела. Девочка готова была расплакаться от счастья, когда стопы опустились в ещё не остывшие от помещения ботинки. — Пошли быстрее, пока не спалили, на. Торопливость бурята передалась друзьям, и те, спешно вскидывая на спины рюкзаки, направились вслед за Маратом в сторону посёлка.***
Февраль. Масленичная неделя.
Поразительно, но по всем канонам февраль, хоть и считался самым суровым месяцем зимы, когда снежная красавица оставляет людям впечатления на целый год, в этот раз расцвёл иначе: снег заметно растерял свою пушистость уже к концу второй недели, а сосульки, свисающие с отливов и крыш, стали отваливаться и редко-редко капать. Мирка, сидя в кресле Ромкиного отца, наблюдала, как парни расчищали тропинку к стволам яблони и вишни. В приоткрытую форточку прохладным потоком вливался воздух, приобретший приятные древесные нотки. Девочка знать не знала, как пахнет деревенская весна. Сейчас, когда земля принялась просыпаться, и под влажными залежами снега шевелилась жухлая трава, этот аромат постепенно заполнял её всю. Он веял чем-то особенным, долгожданным. Таким же долгожданным, как отцовские звездюли, которые накапливались вместе с пропусками в школе. Владислав Сергеевич, несмотря на свою известность, ещё не был осведомлён об успехах дочери. А Славка ситуацию только обостряла: она знала, что глава семейства ей что-то недоговаривает, а что — понять не могла. Постоянные поездки в город, отсутствие дома, уменьшение карманных расходов в несколько раз. Потому и скребла Мира на свой хребет. Без привирания, было у неё необъяснимое чувство пофигистичного бесстрашия, когда всё и без того плохо — а значит, можно пойти ва-банк. В беспечном пропуске занятий, пожалуй, находился всего один плюс: Ромка не порывался расквитаться с Бабуриным, которого, к слову, в школе тоже не наблюдалось. Мира спокойно выдыхала, а Марат лишь догадывался о мыслях друга, ведь знал его не первый год. Может быть, сейчас он кажется спокойным, но потом может нанести мощный удар из-за спины, что и показал недавний опыт. Потому слежку за товарищем Ертаев решил усилить, да так, чтобы тот ничего не заподозрил. Сегодня, кстати, они тоже благополучно прогуливали. Черешенко почтила своим визитом Ромку почти с самого утра, филигранно разминувшись с Пятифановым-старшим, и тягостно заявила, что в школу идти не хочет. Товарищи-балагуры не настаивали — сами подумывали подбить девчонку на пакостный поступок, за который совесть не грызёт класса, эдак, с третьего. А посему и домашние дела двинулись с места — что уборка, что мужская работа. Зябко передёрнув плечами — всё-таки температура погодки ещё не поднималась выше плюс трёх, — Черешенко продолжала изучать новые для себя запахи. По ту сторону стекла постучали костяшками — то Ромка, глумливо скалясь, подошёл к окну. — Чё, тащишься? Хорошо школу-то на болт навернуть, а? — усмехнулся волчонок, утирая выступившую на лбу испарину. Его голос влетел в форточку слегка приглушённо, но так, будто Пятифан стоял не за бревенчатой стеной, а прямо напротив неё. Нос, острые губы и щёки так ярко зарумянились, что парень стал походить на выходца из советского мультфильма. Девочка покивала, растянув рот в улыбке. — Смотрю, лихо тебе уборка надоела, — кивнул на железное ведро с водой, что стояло неподалеку от комода. Его уведомили, что это всего лишь пятиминутная передышка. — Ну-ну, — вновь прокуренно хмыкнул. — Ты это, калитку-то прикрой. Мало того, дом остудишь, так ещё и продует. С этими словами Пятифан отлип от окна и вернулся к раскапыванию плодовых деревьев. А Мирослава только подальше оттолкнула створу форточки. Прикрой — ещё чего! Жилище Пятифановых давно нуждалось в избавлении от натопленной зимней духоты и пыли. Заходишь с мороза — и чувствуется, что воздух спёртый, тяжёлый. Вот Славка и подрядилась освежить холостяцкую берлогу. С гостиной она расквиталась, на удивление быстро, поменяв при этом два ведра воды, следующей же на очереди стояла комната её названного молодого человека. Не сказать, что помещение нагоняло тихий ужас и вопросы, дескать, «Как тут можно жить, а уж тем более спать?», но цепкий взгляд голубых глаз, нацеленных на чистоту, приметил и слой пыли, и завалы на полках, и незаправленную постель. Сетуя на манер бабушки, неизвестно с каким ветром забрёдшей в комнату оболтуса-внучка, Мира принялась разгребать захламления на письменном столе. С момента начала третьей четверти к месту, где нужно бы делать уроки, никто, судя по всему, не притрагивался. Ромка поражал свой фартовостью: голова способна работать — и временами работает! — на хорошие оценки, в то время как сам хозяин головы не имел ни стабильных посещений, ни желания образовываться. Бяша же наоборот к знаниям тянулся, да только жопа тянула на приключения в разы сильнее. И посреди них Мирка — в прошлом любимица учителей, сообразительная и активная ученица, — теперь также примеряла на себя роль разгильдяйки. Сегодня же в разгильдяйке проснулась чистоплюйка. Старательно отжимая тряпку, дабы протереть деревянную сидушку стула и при помощи неё дотянуться до самой верхней полки, где слой пыли, по предположениям, уже ожил и мог начать обороняться, Славка локтём задела край запиханной под столешницу канцелярии. Надо понимать, всё благополучно слетело на пол. Среди шелестевших учебников и тетрадей отчётливо проскочил звук чего-то металлического — вместе со смятыми учебниками и несколькими пустыми пачками из-под сигарет на ковёр вывалилась коробочка из-под монпансье. Черешенко-младшая не находила ничего смешного в собирании различных причудливых коробок — будь там замудрённый чай, редкие конфеты или ещё какая-либо диковина, — но то, что у такого парня, как деревенский хулиган по кличке Пятифан хранилась подобная вещица, девочку позабавило. Она не привыкла рыться в чужих вещах, ведь это вторжение в личную жизнь. Мало ли, что таит в себе эта коробка с нарисованными на ней леденцами и надписью «Ф-ка им. Бабаева». Но крышечка, обычно плотно вдавленная в края, как по чудесному совпадению, оказалась чуть торчащей. Большой палец сам подцепил её металлический гребешок. Воображение уже дорисовывало самое неожиданное содержимое: купюры крупного номинала, мобильник, украденный у кого-то из жителей деревни, или вообще старый-старый Тульский Токарев. Однако… внутри оказался огромный ворох вкладышей из жвачки «Turbo». Они по сей день оставались актуальной темой у ребятни и даже у подростков. А мелкотня и вовсе за такой наборчик готова была душу продать. Модели в железной таре из-под леденцов варьировались от часто попадающихся до очень редких, а под дном крышки, на кривеньких кусочках скотча, покоилась жемчужина Ромкиной коллекции — вкладыш с Мерседесом. Мира улыбнулась совпадению: точь-в-точь, как у отца. Интересно, сколько километров жевательной резинки пришлось сжевать, чтобы добраться до него. Ещё немного поперебирав пятифановское бумажное сокровище, выискивая интересные вкладыши, девочка с толикой зависти убрала на место волшебный ларец. Несмотря на то, что она, пусть и любила машины, но коллекционированием вкладышей прежде не увлекалась — таким нешуточным арсеналом ей тоже захотелось обладать. Пугало лишь одно: зубов не хватит, чтобы нагнать Рому хотя бы на одну треть. Поэтому, с тяжестью в душе, пришлось вернуться к изначальному занятию. Парни же следовали своей цели неукоснительно: освобождали стволы вишни, сливы, яблони, имитируя так называемые проталины. Ромка доподлинно не знал, по кой чёрт раскапывать деревья, когда снег начинает таять, однако бабушка по материнской линии, некогда ещё имевшая возможность приезжать, всегда так делала и его, оболтуса, заставляла. «Потом к своей Полинке сбегаешь, — сетовала бабуля, — а ну, марш за лопатой — помогать будешь!». С некой досадой вспомнив те тёплые визиты, когда дом насквозь пропитывался ароматом домашней еды и едва заметной нотки ладана, особенно сильно благоухающего возле небольшой лампадки в красном уголке, Рома на секунду приостановился и, облокотившись о деревянный черенок, утёр разрумянившееся лицо. — Чё, в зобу дыханье спёрло, на? — хохотнул бурят, с превеликой осторожностью подбираясь к мокрому стволу вишни. Глубоко вздохнув, он вонзил лопату в образовавшийся сугроб и предложил другу сигарету из выуженной с кармана пачки. — Перекур? — Пятифан не отказался. — Ну чё, — пряча едва трепыхающийся на конце спички огонёк в широкие ладони, подкуривал Марат, — решил, когда к Казимирычу пойдём? — Вечером, — выдохнул дым волчонок, щурясь от яркого солнца. Удерживая губами сигаретный фильтр, он водрузил варежки на ветки и затянулся так, что щёки завалились вовнутрь. — Лавэ пересчитаем и пойдём. Только Мирку надо занять чем-нить. — Торговаться будем? — стряхнул пепел. — Надо, — многозначительно качнул головой. — И чем больше — тем лучше. А то сольём всё до копья, а потом заправляться и чиниться не на что будет. — Верняк. — Давай это, короче, — Ромка наскоро докурил оставшийся в папиросной бумаге табак, запулил окурок в сугроб, — пошли пожрём. У меня с утра во рту, кроме снега, нихера не было. Да и заноза эта, поди, тоже упахалась там. Ертаев спорить и не думал — сам из дома свинтил без завтрака. У Ромыча, конечно, не фуршет — особо не разгуляешься, — но деваться было некуда. На крайний случай, они могут посетить подпол, где в обители холода зимовали различные соленья, каждый год присылающиеся бабушкой со знакомым соседом, а в ящиках под папоротником лежала пахнущая осенью картошка. Питаться этим парни готовы были хоть весь год. Благо, хозяин пристанища оповестил, что дома имеются макароны и тушёнка. Царский обед, одним словом. — Мирк, — прорезал коридор басистый оклик, когда товарищи пересекли порог, — ты хавать будешь? — Не-а! Помоги мне лучше! — Чего? — хмыкнул Пятифан, вешая на крючок потёртую тужурку с засаленными рукавами, предназначенную специально для огородных и гаражных работ. — Ща я, — оповестил он товарища и направился в комнату, гадая, что именно задумала Черешенко. Как только волчонок оказался в гостиной, по ногам его пробил холодок. Ковёр собран у стенки в толстую колбаску, явно готовую к тому, чтобы её выхлопали, а пол намыт до чистоты — на нём ещё даже остались мокрые разводы. Видно, что постаралась. Однако форточка, которую мадемуазель Мирославу просили закрыть, расхлябана так, что тюль колыхался от гуляющего по дому сквозняка. — Мирк, ебать тебя в рот, — ругнулся Рома, туго закручивая ручку-защёлку, — я ж сказал… — Слова застопорились у острых зубов сами собой, когда в поле зрения попала сама подруга. — Хорош видок, да только меня не задобришь. — Да тьфу, я вовсе и не собиралась. Запечатался, блин, как от войны! — возмущённо кряхтела девочка, стоя коленками на столе и еле-еле дотягиваясь до окна. Форточка была так прихлопнута на щеколду, что подушечки пальцев багровели от новых и новых попыток её открыть, а та всё никак не поддавалась. — Дышать в комнате нечем. — Дышать нечем, потому что ты тут развонялась, — в полуулыбке обнажился крепкий клык. Конечно, он не имел ввиду, что от Славки дурно пахло — пахло от неё так, что ему кружило голову. Просто-напросто Мира, девяносто процентов времени пребывающая в очаровательном для хулигана спокойствии, вдруг не пойми откуда зарядилась энергией и устроила в жилище такую инспекцию, что мама не горюй. Пятифанов не любил чрезмерно активных девушек. От таких в привычном темпе жизни селится какая-то моральная давка, так и кусающая за подсознание, мол: «Она полна сил, а ты тюлень». И пусть Ромка тюленем не являлся и ленился, если можно сказать, только по праздникам, подобная взбучка посреди белого дня выматывала похлеще страстной ночи или, откровенно, ебле с очередным барахлящим двигателем мотоцикла. — Слезай, пошли сварганим чё-нить. — Варганьте, я же не мешаю, — всё ещё натужно скрипя от напряжения, проговорила Черешенко-младшая. Форточка упрямо стояла на месте. — Только открой мне её, а. Ну, пожалуйста, — видя непреклонность товарища, законючила Славка. — Такой же упрямый, как эта форточка. — Слышь, ты, чума бубонная, — чуть улыбнулся Рома, направляясь к столу. Мирослава и обернуться не успела, как талию обхватили ладони и с лёгкостью подняли её с места. Уцепившись за щеколду, как за последнюю надежду, девочка уже хотела забиячливо похвастаться, что её живой не взять, как вдруг деревянная рама скрипнула, и форточка, словно по мановению волшебной палочки, резко распахнулась, впустив морозный ветерок. Пальцы соскользнули, а рукав свитера зацепился за угол полки. Вся железно-деревянная конструкция рухнула с таким грохотом, что ни о чём не подозревающий Марат сначала до чёртиков напугался, а затем за доли секунды сорвался в сторону звуков. Мира же по-настоящему ужаснулась произошедшему ещё в полёте — это Рома отдёрнул её так, чтобы ту ненароком не пришибло прямо на столе, но, по счастливой случайности, запнулся за край половичка и с подругой на руках чебурахнулся так, что сбрякал посильнее, чем упавшая полка. К ногам посыпались тетради, какие-то книжки, фигурки солдат, кассеты. Девочка опасливо затаилась, ожидая реакции хулигана, что крепко прижимал её в область грудины. Она уже приготовилась получать лещей, как тот громко и сипло заржал. Он смеялся так, что в уголках его глаз образовались «гусиные лапки», а клыкастая пасть позволяла пересчитать каждый крепкий резец. Рома, приподнимаясь на локте, откинулся на спину, и смех набрал ещё больший оборот. На пороге комнаты возник Ертаев. Правда, уже не в таком напуганном состоянии. — Дебилы, на, — коротко гавкнул бурят, однако у самого улыбка так и ползла. — И кто это убирать будет? — Мирка, — еле смог выговорить Пятифан, катясь со смеху. Славка же, по большей части испугавшись, нежели найдя в этом что-то забавное, улыбалась лишь потому, что впервые видела волчонка таким. И слышала его смех не сквозь мотоциклетный рёв, а очень чётко, раскатисто, внимая каждой хриплой нотке. — Фух, бля, чуть не сдох, — констатировал хулиган. Он поднялся, ещё изредка пропуская смешки, и подал руку подруге. — Прости, я не хотела. — Черешенко не разделяла эмоций друзей. Прежде она чужих вещей не ломала — особенно подобным образом. И, самое интересное, что мозг чётко стоял на позиции, что «никто тебя не убьёт — все посмеялись и забыли», но сердце бешено колотилось внутри груди, словно бы она не должна была так делать. Сопротивление и показ характера обернулись боком прямо так же, как в первый день в деревенской школе — и теперь неизвестно, чем закончатся её глупости. Пятифанов приподнял брови в удивлении. — Да брось ты. — Оттряхнул штаны, кофту. — Не стеклянная же. — Я всё уберу. — Она кинулась к рассыпавшимся по полу вещам. Загребла в руки учебники, игральные карты, наручные часы. — Нельзя же так всё оставить. Идите, я сейчас… — Среди устроенного бардака ей на глаза попался потёртый временем листок. Края его давно истончились и рыхлились мелким-мелким волокном — в собственности у Ромки явно не первый день. Он был так похож на те, что Славка уже видела ранее. Водрузив на стул всё то, что успела поднять, девочка протянула за ним руку. — Внимание, пропал ребёнок, — начала читать она и, дойдя до личности пропавшего, на секунду сбилась, — Петров Антон. Петров? Петров Антон? Эта фамилия — она ей знакома… Точно! Её произнёс Бяша, когда Черешенко-младшая, возвращаясь от Полины, совершенно случайно подслушала их разговор в гараже. Неужто про него говорил Марат? Сжимая листок, Мирослава очень долго всматривалась в лицо мальчика в очках. Принтерная краска выцвела и истёрлась, скомкав бумагу, но, несмотря на это, черты внешности отчётливо угадывались на пожелтевшем листке. Он выглядел таким серьёзным в свои двенадцать лет — именно такой возраст был указан в объявлении, — белёсые волосы, цветом похожие на снег, ниспадали на лоб, а брови задумчиво сдвинуты. Петров Антон смотрел с фотографии точно живой. Что же с ним приключилось, что он бесследно исчез? Кажется, чаща леса сцапала себе в коллекцию ещё одну жертву. — А кто это? — глядя в побледневшие лица парней, аккуратно поинтересовалась Славка. Настроение Пятифана смиг сменилось на противоположное: густые брови встретились у переносицы, губы напряглись. Смех и забава улетучились, точно подхваченные февральским ветром. Мира, опасаясь надавить не на ту точку, упёрла взгляд в пол. Тишину рассёк голос Марата: — Одноклассник. — Ваш друг? — сработал язык быстрее мозга. Рома резко и громко вздохнул. Он протянул раскрытую пятерню в сторону листка. В объяснения подаваться он явно не желал. Мира машинально прижала листок к груди, хоть это и не её вещь вовсе. Совсем не время для вскрытия старых ран — друзья явно не хотели рассказывать. Так зачем же пытаться выведать из них правду? Она последний раз взглянула на парнишку. — Давай-давай, — поторопил волчонок. И, когда объявление перекочевало к нему, грубо смял его и убрал в карман — понятно, почему листок весь истёрт едва ли не до дыр. — Больше ни слова об этом, — голос предательски дрогнул, — никогда, бля… Пошлите жрать уже, сколько можно. Пятифан, так и держа руку в кармане спортивных штанов, словно его содержимое кто-то в любой момент мог выкрасть, удалился через гостиную на кухню. Мирослава, обуянная странным чувством недоговорённости и мелкой дрожью, одним лишь взглядом обратилась к Бяше. В этом человеке Славка видела того, кто непременно сможет всё объяснить, разложить по полочкам разбросанные факты, но тот, качая головой, только погладил её по плечу и направился вслед за другом. Мира осталась посреди комнаты, растерянно смотря в пустоту.***
Она до сих пор коротала время в одиночестве. Парни же, обуянные небывалыми собранностью и серьёзностью, тактично попросили подругу побыть некоторое время дома: дескать, «мы туда — и обратно». На решение их «пацанских тёрок», как изъяснился Рома, Славка смотреть не желала, однако не оставляла попыток увязаться за друзьями хвостиком, опасаясь нового удара со стороны Бабурина или Ромкиного неконтролируемого желания мести. Те же зареклись, что это всего-навсего пустяковое дельце, на которое Черешенко дольше будет собираться, чем присутствовать. Ушли пешком, как ни странно. Перед этим зачем-то посетили закрытый на зиму чердак. Всматриваясь в карманы, чтобы те не были ничем отягощены, девочка с неспокойной душой отпустила товарищей по делам, а сама принялась завершать уборку. Ковёр парни обещали выбить завтра, бардак на письменном столе устранён, кровать застелена. Собрав в металлический совок остатки мелкой щепы, что брызнула с надломившейся полки, Мира отправилась за водой к скважине, что выводилась небольшим кранчиком на шланге, уходящем куда-то в фундамент дома — набирать воды в ведро, еле-еле ютясь в мизерной раковине желтоватого оттенка, не совсем-то и удобно. Пока ледяная вода, которую предстояло подогреть на плите, медленно набиралась из промёрзшего насквозь шланга и отражала на дне ведра небо, скрадываемое едва заметными сумерками, Мирослава восседала на чурке для колки дров, кутаясь в Ромкин пуховик. Пахло от куртки всё тем же жжёным табаком, дешёвым одеколоном и мускусом, но вместе с этими резкими ароматами пробивалась нотка, доселе неизвестная ей. Как будто бы так пахло от его шеи, крепких плеч. Девочка, уткнувшись носом в воротник, втянула воздух обеими ноздрями. Веки опустились, внутри зарождалось что-то наподобие умиротворения. Она поймала себя на мысли, что беспокоится о настроении волчонка — уходил он с кислой миной, будто бы за щекой мусолил лимонный кусочек. Хотя отчасти это являлось правдой: перед выходом они с Бяшей плотно напились чая с лимоном, а помутневшую от заварки дольку Рома без единой дрогнувшей мышцы закинул в клыкастую пасть. Он явно придёт недовольный, нахохленный. Но она уже скучала. — Вода через край льётся, — окликнули её с другого конца двора. Славка, чуть не кувырнувшись под крыльцо, впопыхах завинтила железный кран. Ведро и впрямь переполнилось. Она обернулась на визитёра. — Привет, — как-то удручённо поздоровалась скрипачка, держась варежками за хлипкую калитку. — Я так и знала, что ты здесь. — Полин? — искренне удивилась девочка. Она, конечно, предполагала, что разговор о её легкомысленном образе жизни с деревенскими хулиганами Морозова рано или поздно поднимет, но конкретно в этот момент, когда Славка в Ромкиной одежде и валенках сорок шестого размера, подобное стечение обстоятельств вырисовывалось слишком неожиданным. — Привет, — растерянно пролепетала Мирослава, подходя к воротам и открывая щеколду. — Зайдёшь? Подруга мотнула головой: — Из школы иду, устала. — Мира сжевала протяжное «м-м», чувствуя, как совесть, всё это время самозабвенно дремавшая, вдруг закусала где-то под подбородком. — Не боишься ты вот так открыто? — Она обвела взглядом двор Пятифановых. — Деревня ведь маленькая, все всё про всех знают. В школе уже тоже в курсе, что вы вместе уроки прогуливаете. — Катьке на радость, — выплюнула Черешенко-младшая, облокачиваясь на столбик ворот и застёгивая пуховик. — Пусть потешится. — Так ты ей мстишь или себе хуже делаешь? — Вопрос поставил прогульщицу в тупик. Она, на манер волчонка, нырнула носом в воротник и нахмурилась. Полина очень сочувственно покачала головой. — Ты ведь пожалеешь потом. Не стоит этот Ромка, — его имя скрипачка произнесла с особой ненавистью, острой буквой «р», — того, что ты ему всей душой отдаёшься. — Может, и не стоит, — угловатые плечи подёрнулись. — Да только рядом с ним я чувствую себя в безопасности. — Мира, — подруга сделала шаг ближе, беря собеседницу за локоть. Её взволнованные глаза заглянули куда-то глубоко-глубоко — в самое сердце, — это пока что. Ты не представляешь, кто рядом с тобой. — Хватка за предплечье стала сильнее. — Ты не знаешь его. — А, может быть, ты знаешь? — Ещё чуть-чуть и их носы, горячие от эмоций, соприкоснулись бы. Морозова, до боли сжимавшая локоть, и Мирослава, ни с того, ни с сего вставшая на бурную защиту своих личных границ. И Ромки. Да, его не требовалось защищать, но тяжесть от того, что каждый третий вторит о том, что хуже его никого на свете не сыщешь, начинала ломать кости. — О какой тайне ты мне тогда говорила? Ну же, расскажи, просвяти меня. — Я не могу этого сделать. Пошли отсюда. Я не хочу ссориться с тобой, но, пожалуйста, пошли. Ведь, если твой отец узнает — беды не миновать! — тараторила скрипачка, как заведённая. — С чего бы мне уходить? — как облитая ледяной водой от такого требования, девочка попятилась назад. — Да что с тобой такое? — Я хочу как лучше. — Полина! — Мира! Перенос веса со стороны на сторону начинал набирать обороты. Скрипачка, несмотря на всю свою воздушность и нежность, тянула с такой силой, что огромные валенки, кои Мирка сдуру нацепила, начинали играть против хозяйки. В глазах Морозовой заблестели прозрачные капли, а Черешенко-младшая, до мозга костей обалдев от происходящего, цеплялась за калитку всеми конечностями. Девочка искренне надеялась, что намерения у подруги не несли в себе ничего злого — напротив, порыв, кажется, был искренний и праведный, — но опасения следовать за ней, пока эмоции хлещут, как из жерла вулкана, стучали Славке прямо в темечко. Потому она желала только одного: чтобы творившееся мракобесие, неизвестно чем спровоцированное, поскорее кто-нибудь прервал. — Понимаешь, я твоего папу встретила — он спрашивал про тебя! А мне пришлось наврать! — и без того облагороженные аристократичной бледностью щёки расчертили солёные дорожки. — Пришлось наврать, что всё хорошо, хотя ничего хорошего нет совсем! Не разбирая, расстроилась Полина из-за того, что погрязла во лжи, или же из-за Славкиного бесстрашия перед отцом и отчислением из школы, или на то существовала какая-то третья причина, Мира, на секунду потеряв контроль над телом, шаркнула голой ладонью по сухой древесине столба, что держал на себе калитку и ворота. Больше не имея возможности сопротивляться, еле-еле управляясь с гигантскими валенками, Черешенко давала слабину, однако закричать себе не позволяла. Они с Полиной уже оказались на дороге, как вдруг громкий свист рассёк пустую улицу. — Э-э, на, разошлись живо! — поспешил на помощь бурят, мигом разняв хрупких девочек так легко, словно разнимал двух сцепившихся котят. На секунду потеряв всякий здравый ум, Мира юркнула Бяше под локоть, охватывая парня за торс. Для неё он в данную секунду выглядел как манна небесная — вдвоём их Полина точно не утащит. Морозова шмыгнула, утирая влажной варежкой лицо. — Вы чё, девчонки, помаду не поделили? — голос Марата звучал сдавленно. Он выпрямился, стараясь не коснуться локтем Славки, обвившей его в плотное кольцо. Полина прыснула ядом: — Ромку твоего. Спешно скрипачка поправилась и решила покинуть место встречи. Резко, рвано, она мгновенно преодолела расстояние до своего дома, не обронив и скупого слова, а затем хлопнула калиткой так, что металлический звон разнёсся до самых небес. Мирослава опасливо отошла от Бяши, ведя взглядом по веренице заплетающихся следов на мокром снегу. В голове билось полное отрицание произошедшего. Поссорились. Впервые разногласие преодолело точку невозврата. Казалось, что выйти в ссору с такой, как Поля, невозможно, ведь она всегда держала разум в трезвости, а эмоции — в узде. Скрипачка сама могла разрешить любой конфликт, не прибегая к переходу на личности и негативу. Что же в этот момент сломалось в ней? — Пойдём, Мирк, — поманил её Марат. Славка, не сразу вернувшись с небес на землю, шагала исступленно, как по Луне. Мозг пульсировал, до боли отдавая в виски. В нём то и дело крутилось: «в школе всё знают», «подстилка хулигана», «Полина наврала отцу — скоро правда дойдёт и до него», «мы поругались». По ощущениям девочка готова была распасться на атомы, чтобы её придавила подошва Бяшкиных кирзовых сапог. Неужели последствия наплевательского отношения ко всему и всем начинают просачиваться в ней, когда она так беззащитна, и давать свои плоды? — А Рома где? — сквозь потрясение промямлила Черешенко-младшая, когда они перешагнули порог гостиной, посвежевшей после уборки. — Скоро будет, на. — Когда Черешенко опустилась на диван, Ертаев упал рядом. Легонько пнул коленом, привлекая внимание. Мира обратила к нему свои печальные глаза. — Чё случилось-то? Какая муха вас укусила? — Девочка пожала плечами. А что ей отвечать? Может быть, рассказать про Катьку или про Владислава Сергеевича, который скоро прознает про её похождения? А ведь если получит она — влететь может и Ромке с Бяшей. Тогда про мир, дружбу, жвачку придётся забыть надолго. Забыть точно так же, как про объявление о пропаже Антона Петрова — навсегда. — Мир, — вдруг обратился к ней друг, глубоко вздохнув. По телу его чувствовалась лёгкая волна напряжения и некий трепет, словно бы он аккуратно подбирался к их со Славкой диалогу, — ты можешь мне верить. Марат еле подавил приступ кашля, точно ещё какие-то слова застряли прямо поперёк горла. Мирослава, чуть приподняв уголки губ, по-дружески боднула его головой в плечо, говоря тем самым, что ни секунды не сомневалась в нём. Он хмыкнул и чуть сполз по спинке дивана, складывая руки поперёк живота — похоже, что ответ его устроил. Но нарастающее напряжение не исчезло. Теперь оно быстрее увеличивалось в размерах. Однако чувствовал его лишь Бяша. Кусая щёку с внутренней стороны и на сотый раз прокручивая в голове то, что в очередной раз их с Ромкой не оказалось рядом, Ертаев без особого стеснения рассматривал Миркины руки. Тонкие пальцы с выступающими фалангами держали друг друга в плотном замке, чем показывали крайнее нежелание Черешенко бередить себе душу. Ссоры всегда оставляют мерзкий осадок: как-никак, Полинка ей подруга, а переживать конфронтацию со своим товарищем — всё равно, что войти в охваченный пламенем дом. Марат сам не понаслышке знал эти тяжёлые чувства, накручивающие последнюю нервную клетку в громадный ком из негодования и сожаления. Девочка потёрла ладони о штаны и вновь крепко сцепила между собой, натягивая рукава свитера поближе к пальцам. — Чё, ты замёрзла, что ль? — осведомился он. Подруга неопределённо качнула головой. После внезапной догадки и сам Бяша приметил не совсем приятную прохладу. То ли самовнушение сыграло злую шутку, то ли нагретое помещение и впрямь остыло, пока они шастали по своим делам. — Дурёха, говорили ж, что дом выстудишь. Эт тебе не городская хата с отоплением, на. Да и с твоим домом рядом не стоит. — Бурят поднялся с дивана и содрал со спинки вязаный плед. — Счас я подкину, укройся пока. — Да дома дышать нечем — накопили за зиму. — На дворе тоже не весна. Земля ещё холодная, нельзя тепло так разбазаривать, на. Мира поджала губы и с благодарностью приняла заботу в виде пледа, первым делом пряча под себя ноги — даже через шерстяные носки пальцы продрогли насквозь. Кто ж знал, что Ромкины слова не преувеличены, и одной лишь уборкой с открытой форточкой вполне реально устроить такой собачий холод. Благо, оперативности Марата можно было памятник нерукотворный возводить: парень быстро расправился с печкой, в которой угли истлели до серой золы, и, присаживаясь обратно к Славке, проверил температуру её руки, что пыталась отогреть замёрзший нос. — Вот ведь Золушка, на, — неодобрительно цокнул языком. Приподнимая руку, он потребовал: — Давай, двигайся ближе. — Но так как ростом Бяшка превосходил даже Ростислава Юрьевича, учителя физкультуры, Черешенко-младшей и двигаться не пришлось, чтобы её можно было обхватить и притянуть к себе. Марат тщательно растирал узкое плечо. — Отогреть тебя надо к приходу Ромыча, а то он пукнет от злости. — Ты же меня в порошок сотрёшь, — сквозь навязчивые мысли о словах Полины и об отце прыснула Славка. — Зато окна больше открывать не будешь, на. Ертаев продолжал применять к подруге походные методы отогрева, и надо сказать, что действия, сначала показавшиеся забавными, работали — предплечья начинали приятно гореть. И вместе с оставляющим холодом постепенно притуплялись тревожные думы. В конце концов, обратить время вспять девочка не в силах. Часть проблем Мира навлекла на себя собственноручно и, честно признаться, ни капли сомнения в ней не возникало, когда уроки в школе успешно прогуливались один за другим, особенно последнюю неделю. «Неправильно» — ей это говорила пунктуальность, привезённая с города: там Славка никогда не пропускала занятия и кружки, ведь в иных случаях твой авторитет среди учителей и друзей стремительно падал. Носила только импортную одежду, идеально выглаженную и пахнущую стиральным порошком, ибо появиться в обществе в валенках или потасканном пуховике приравнивалось к позору и несло за собой насмешки. Выходить на снег после жаркой бани тоже посчиталось бы первобытной дикостью. А в Рождество колесить от дома к дому и за стихи брать конфеты — за такое и вовсе могли загрести в участок. Здесь же Мирослава дорвалась до безнаказанности. И хапнула её выше нормы. Посему благодарить за найденные на пятую точку приключения ей полагается лишь саму себя. Парни здесь не при чём. Сама шла на риск — сама же напоролась. Только вот в ситуации с Полиной Черешенко-младшая не могла найти утешения или хотя бы логического объяснения подобного эмоционального взрыва. Наврала — и наврала. Чёрт бы с этой ложью, Мира ответственность возьмёт на себя. Зачем же слезливо, едва сдерживаясь от рёва навзрыд, пытаться увести её? — Тепло? — рассёк тишину голос над ухом. — Тепло, — благоговейно протянула Мирослава, чувствуя, как ногам постепенно возвращается чувствительность. — Блин, Марик! — пискнула девочка, когда от активного растирания с костлявого плеча свалился плед. Прохлада тут же улучила момент и куснула прогретый участок тела, несмотря на то, что он скрывался под кофтой. Трагедии, конечно, не произошло, но так резко лишиться накопленного трудом Бяши тепла оказалось очень обидно. — Ну ты даёшь, конечно. — Славка склонила голову, дабы посмотреть, куда завалился заветный кусок одеяльца. Одновременно с ней и Ертаев поспешил устранить причинённые неудобства: — Да я ж не хотел, на. Плед вернулся на прежнее место. А Марат нет. Кончики его чёлки щекотнули раскрасневшийся лоб. Мирослава, не сводя с парня огромных, как две пуговицы, глаз, вмиг зарделась пунцовым румянцем и ждала лишь того, что друг отклонится назад, но он оставался неподвижен. «Почему я стала такой рохлей и не могу заставить тело шевельнуться? Давай же!» — кричала мысленно Черешенко, начавшая предпринимать самостоятельные попытки выхода из двусмысленной ситуации. Но шея, точно облачившись в металл, не позволяла даже шелохнуться. До противного скрипа шейных позвонков, что отдавался в ушах, Славка отвела-таки голову, но на настолько ничтожное расстояние, что, когда волосы Бяши скользнули к бровям, а носы соприкоснулись, девочка рефлекторно прикрыла глаза. Теперь и губам стало тепло. От губ Марата, с едва заметно трепетавшим в них волнением. Он и сам, на мгновение погрузившись в неведомый транс, опомнился в момент, когда обоняние уловило аромат травяного шампуня. Рукой, разгорячённой и совсем чуть-чуть влажной от эмоционального взрыва, что накрыл его с головой, Марат провёл по пылающей щеке. Кожа. Нежная, тонкая. Его движения, наполненные самой беспокойной на свете аккуратностью и боязнью причинить хотя бы малейший грамм дискомфорта, сопровождались подрагиванием длинных ресниц, что щекотали её веки. Жалел ли он в данную секунду о том, что осмелился совершить? Боялся ли самого настоящего и неприкрытого гнева своего товарища, так не вовремя отворявшего калитку во дворе? Хотел ли прекратить? Нет.