***
Ах, взять тебя и трудно, и легко Не брать тебя — и сладостно, и трудно
— Сраный, сраный жид, — чертыхался Пятифанов, дёргая калитку за потайной крючок, спрятанный с внутренней стороны. Габаритные огни заветной «девятки», коя любому парню могла привидеться лишь во сне, отдалялись в густой темноте, опустившейся на погружённую в безмолвие улицу. А чего он ожидал? Договариваться с Казимирычем без излишней эмоциональности может только мёртвый. Волчонок с самого начала понял, что разговор не клеится, особенно, когда речь зашла о торге. Естественно, в его интересах сэкономить как можно больше, да только старик упёрся рогами, не желая торговаться даже в пределах совсем скромной суммы. А их с Бяшей сумма превышала заявленную старикашкой, разве что, на пару сотен. Аргументы вроде тех, что машина эта в других местах стоит гораздо дешевле, скупщик воспринял резко, посоветовав нерадивому волчонку, дескать, «вот и покупай там, где дешевле», на что тот, не имея свойства удерживать колкий язык за зубами, послал Казимирыча в пешее эротическое путешествие. Одним словом, туда, где деду самое место. Вот и разошлись стороны ни с чем: скупщик, высадив Пятифанова у дома, покатил восвояси, а сам Ромка, не имея никакого желания, кроме как уронить тело в кровать, взбирался на скрипящее крыльцо. Разуваться в сенках не стал: уж больно влажно на улице — обувка не просохнет. Дом встречал безрадостно и скупо. И только в гостиной, роняя на ковёр тонкую полосочку, горел свет. — Э, господа хорошие, — небрежно обозначил свой приход Рома, нажимая носком на пятку мокрого берца. Туго сидит, падаль. В гостиной послышались тихие шопоркания. — Вы чё там, а? — Брови, и без того накрывающие верхние веки, вовсе сползли на глаза. Сердце в тревожном стуке опустилось на дно груди: Мирка обычно с порога суетливо, хоть и краснея, как пареная свёкла, лезет в объятия. Она любит класть руки не поверх одежды, а запустить их под — вокруг торса — и вжиматься в солнечное сплетение так, что бедные щёки собираются в кучу. Но теперь она даже не торопится встретить его. Неужто обиделась на дневное происшествие и показательно не выходит? Наконец, расправившись со шнурками, хулиган скинул обувь и стремительно направился в гостиную. Кулаки, под воздействием вспыхнувшего подозрения, сжимались сами собой. Он уже запустил костяшками вперёд, дабы открыть дверь, но в проёме из ниоткуда возникла тощая фигура. — О, бля, куда намылился? — Да я домой, на, — сдавленно отозвался бурят, спешно переступая выпуклый порог. Пятифан тут же отыскал глазами Мирку, укутанную пледом почти до самого носа. Интересная картина разворачивается. — Чё, не срослось? — А?.. — вынырнул из размышлений. — Не, не прогнулся, сука. — Ромка коротко выдохнул, полагая, что воображение в стократ преувеличило то, что могло быть сокрыто от его взора дверью. Однако, дёрганность Ертаева, откровенно говоря, смущала. Он дружил с ним с самого детства, начиная от соседних горшков и заканчивая совместными похождениями на дискотеках в Доме Культуры, а посему знал, что выбить из колеи лёгкого на подъём Марата практически невозможно. Бурят, когда надо — весел, а когда надо — рационален и умён. Но вот таким рассеянным волчонку доводилось видеть товарища крайне редко. — А ты-то чё такой? — Ответом оказался уточняющий вопрос. — Да вот хуй тебя разберёшь, — бесхитростно ответил Пятифанов, чувствуя, как зерно смятения прорастает изнутри. — Да бабка ещё утром просила вечером дома быть. — А-а, — скосив нижнюю челюсть на бок, задумчиво протянул хулиган. Странно, что бурят и словом не обмолвился о том, что ночевать он не останется. Как-никак планировалось на оставшиеся с покупки деньги машину обмывать, а у этого балбеса вдруг дела образовались. — Тебе, вроде как, насрать всегда было. — Да мало ли чё, на, — отвечал Марат уже из коридора. Влез в куртку, кирзовые сапоги и, почти не смотря другу в глаза, махнул рукой. — До завтра. — Ага, — кивнул головой волчонок. — Привет передавай. — Окончание фразы стукнулось о входную дверь. Пятифанов поразился: Бяша сковылял так моментально, что длинная стрелка настенных часов не успела пройти и четверть своего пути. Подумав о том, что делать выводы пока рано — может, действительно дома помощь нужна, — Рома обернулся к Мире. — Ну, чё ты, хозяюшка? — низким елейным тембром спросил он, захлопывая дверь. Его всё так же смущал натянутый практически до глаз плед. Медленно подходя подруге, парень пообещал сначала поблагодарить бурята, если под ним нет одежды, а затем свернуть его вихрастую голову и бросить в ближайший сугроб. Нутро вспыхнуло, точно от детонатора. — Мёрзну, — тихо оповестили его, поднимая голубые глаза. — Согреть? — Рука отогнула край пледа, пробираясь к прячущейся под ним Мире, и нащупала колючий свитер. Вставая коленями на диван, хулиган мягко уложил Черешенко на спину, попутно разворачивая вязаное одеяльце, подобно обёртке на сладкой конфете. — Чего «Рома»? — передразнивал он смущающуюся девочку, утыкающуюся ему в ключицу. Чёрт, как же хулигану нравилась Миркина неиспорченность! Если бы можно было от переполняющих сердце чувств вгрызаться в неё зубами — от подруги не осталось бы и мокрого места! Она не зазывала маняще, как Катька Смирнова, и не кидалась с ногами на шею, подобно другим, с кем он спал. Её притянутые к груди руки так и манили прижать их чуть выше головы, а пунцовые щёки тихо молили осыпать их поцелуями. Рома готов был выпить её всю. До последней капли. Однако та стойкая неприступность, что упрямо не подпускала волчонка ближе вот уже которую неделю, накаляла градус до небывалых температур. Даже руку, ползущую под свитер, Славка остановила. — Всё ещё играешь в Мисс Я-Умру-Старой-Девой? — хмыкнул он ей почти в губы, однако… девочка вдруг отвернулась. На секунду Ромка растерялся. Она, вся сжимающаяся и тяжело хапающая ртом воздух, вдруг отвернулась? И, что странно, вновь схватилась за край треклятого пледа, прижимая его к лицу. То ли это очередная игра, заводящая волчонка с полтычка, то ли строптивая всё ещё силится показать свой характер за пятифановское поведение. Однако на несговорчивость Миры у него имелись свои действенные методы. Рома спихнул одеяльце, заставляя отогнуться с края дивана, и «наступил» на него локтём. Голубые оленьи глаза, потеряв возможность прятаться, теперь прожигали в нём огромную дыру, как будто хотели что-то сказать. Момент молчания длился вечность. Поустойчивее установив таз, дабы не причинять подруге дискомфорт своим немаленьким весом, хулиган постарался придать пышущему возбуждением голосу серьёзности: — Чё, с Бяшей, что ль, нацеловалась уже? — Вопрос подразумевался как неосторожная шутка, а потому Пятифанов, не дождавшись ответной реакции, зарылся носом в молочную шею и, оставляя пылкие отметины, горячим рыком прошептал: — Тогда мне придётся закопать его в огороде под вишней. По причине занятости совершенно другим, Рома не мог видеть того, что лицо Мирославы перекосил ужас — шутки она не услышала. К сожалению волчонка, сие действие, как и все предшествующие, не зашло дальше дозволенного. Ромка, прижимая тонкие кисти к дивану, старательно взвинчивал девичье нутро и позволял ладоням слишком многое — он знал, что, как только запахнет жаренным, Мира начнёт сопротивляться. Сначала скромно, а потом очень яро. И только доведя девочку до самого пика, Рома отступит, словно бы давая добыче немного времени пожить. В этот вечер не только ей, не способной повернуть ласки Пятифана вспять, было больно на душе. Ертаев, забрёдший на поплывший от постепенного прихода весны корт, сидел на одной из крытых трибун и медленно курил, пытаясь вычленить из никотина хотя бы грамм помощи. Сигарета была последней, а желание смолить никак не утихало в прокуренных лёгких. «Ты мне нравишься» — звучал в голове его собственный голос. Признание далось ему с небывалой лёгкостью и искренностью — до этого ему и думать было дискомфортно о том, что он когда-то откроется Мире в своих чувствах. В конце концов, её сердце несвободно, и занято, и не абы кем. Лучший друг всплыл в памяти, как древнее чудовище из морских глубин. Он осуждал Ертаева, сверля холодными глазами выбоину прямо в сердце. А для Бяши всё выглядело несправедливо. Он почти всю жизнь ставил интересы Пятифанова превыше своих. Кутить, когда дома гора невыученных уроков, а на следующий день с больной головой получать плохие отметки — погнали! Мило беседовать с девушкой, пока Ромка вовсю обхаживал её подругу в соседней комнате, и делать вид, что ничего не происходит — да пожалуйста! Машину купить на совместно скопленные деньги — только рад! И теперь, когда новенькая, понравившаяся ему практически сразу, вызвала в волчьей душе симпатию — Марат вновь уступил. Уступил, позволив другу дарить свои чувства той, кому они будут небезразличны. Но тот шансом воспользовался по-своему, в угоду себе. Бяша хотел бы верить, что ему всё кажется: кажется, что Мирослава из бойкой девчонки с горящими глазами превратилась в забитого котёнка, коего таскают за загривок. Само собой разумеется, на признание она не сказала ни слова, нахмурив тонкие бровки, но и не отвергла прямым текстом. Молчала, забившись в плед, как гусеница в кокон. А ушёл он лишь потому, что не смог бы выносить того, как вернувшийся со сделки Рома будет проявлять к своей девушке знаки внимания. «Походу, нужно выкинуть из головы, что мы можем быть больше, чем друзьями» — решил Марат, затушив сигарету о пятку сапога. — «Захочет — ответит». Сбоку скрипнул снег, словно через шедшие за кортом трубы деревенской теплотрассы кто-то перевалился. Таким нехитрым образом многие сокращали путь, чтобы не идти в обход. Да только какому умнику вздумалось переться на каток, когда кругом всё тает? Шаги приближались. Судя по всему, таинственный путник шествовал в одиночестве. Подумав, что скоротать время в компании дурака, решившего покататься по мокрому льду, будет не так уж страшно, Марат лишь переложил одну ногу на другую. Всё равно он, завидев, что погода нелётная, рано или поздно удалится, и можно будет продолжить вдали от всех своё одиночное заседание. — Здорова, бродяга, — послышался знакомый голос. — Сёма? — вскинул бровь Бяша, ожидая увидеть кого угодно, но не грузного Бабурина, ибо последнее, с чем ассоциировался толстяк — это фигурное катание. Однако коньков при однокласснике Ертаев не обнаружил. На кой леший он тогда припёрся? И, пока бурят соображал, как бы поделикатнее осведомиться у бывшего дружка, что же ему надо, Семён примостился на скамью и спросил в привычном вальяжном тоне: — Чё один-то? — Захотел, на, — моментально откликнулся Марат. Не сказать, что диалог складывался без напряжения, но личных счётов с Бабуриным Бяша не имел. Здоровяк всегда шёл на поводу у своего бездумного языка, не раз втягивающим его в передряги. Как и в ситуации с Миркой, Сёма повёл себя так лишь потому, что общаться по-другому — без гонора и напускной небрежности — не умел. Да и не уважал никого, окромя своей бабушки и старшего лейтенанта Тихонова. Это только на людях он нарочито пытался показать обратное, но, тем не менее, с Антониной Яковлевной разговаривал не иначе, как на «вы». А участкового опасался по понятным причинам. Возникшая ситуация между новенькой и Сёмой искренне задевала Ертаева, только он, в отличие от зубастого волчонка, считал, что им обоим следовало более старательно контролировать свои амбиции. Однако коллективный влом звездюлей товарищу Пятифанову не делал толстяку столь желанной чести и не имел никаких шансов на оправдание. Посему настрой у Марата априори не мог быть дружелюбным. — Пропустишь? — вдруг предложил Семён. Бяша скосил взгляд — бывший дружбан предлагал сигарету. Дешёвую, ядрёную. Однако и такой Бяша был бы несказанно рад. Слюна стала горькой, кончик языка онемел. — Обойдусь. — И хрен с тобой, волк в овечьей шкуре. — Бабурин чиркнул пьезо-зажигалкой и выпустил в вечерний воздух столб едкого дыма. Он молча курил, оглядывая разбухший корт, и создавалось впечатление, что последние события для него не имели никакого значения. Словно бы стычки с Пятифаном не случалось, драки за школой — тоже. И, как будто бы не он хотел отоварить худенькую девчонку, которая дать отпор такому, как Сёма, не смогла бы даже при огромном желании. Марат, сплюнув через высокие деревянные борта, задал волнующий его вопрос: — Чё вы толпой-то на одного? Сёма не издавал ни звука, находясь в ведомой только ему атмосфере: то ли отвечать не хотел, то ли и сказать-то нечего. Одноклассник, уперев ладони в массивные колени, делал тягу одну за другой, пока Ертаев, в свою очередь, тоже не желал лишний раз повторять свой вопрос — чай, не попугай. Сигарета тлела, а молчание всё тянулось, как расплавленная резина. И перед тем, как расквитаться с табачной палочкой, Бабурин вдруг изрёк — очень многозначительно, вдумчиво: — А против ножа хыть толпой, хыть в одиночку. — Сигарета, погаснув, издала из сугроба последний звук. — Всё равно исход будет один. — Брешешь, как падла. Он упал на этот нож, на, — решительно вступился за друга Бяша. — Потому, что сам дебил, — подвёл черту Сёма. И вдруг развернулся корпусом к Ертаеву: — Ты ж не видел ни черта — смели в толпу только под конец. А потому знать не знаешь, как разговор наш пошёл, чтобы судить. — Я Ромычу верю. — А я тебе нет, бля. — Бабурин в привычной манере мерзко сплюнул, с характерным шмыгом носом. Марат почувствовал, как по позвоночнику пробежались мурашки. Как будто холодная солёная капля поднималась по хребтине к вихрастой макушке. Может, он действительно врёт? И не кому-то — себе. Сглотнув вязкую, как горячий гудрон, принципиальность, Бяша сквозь зубы процедил: — И как пошёл разговор, на? — С пером, — коротко поведали ему. — Я раньше Волчару другим знал: махался паклями, но если на стрелку звал, то сначала предъявлял по факту — за косяки. В этот раз всё по одному месту пошло. — Слышь, достал. Расскажи всё, как есть.***
— Может, нахер — не пойдёшь домой? — в очередной раз попробовал остановить порыв подруги Рома. Двухэтажный сруб вот-вот покажется из-за поворота, и у него ещё было время её отговорить. Подорвалась, как ужаленная, ей-богу. Завертелась под ним ужом, силясь выбраться, а, как только получила такую возможность, похватала вещи — и опрометью сдриснула в коридор. Любой армеец позавидовал бы той скорости, с которой она оделась и с низкого старта пулей направилась в сторону улицы Победы. Сам Ромка за ней едва успел. — Нет-нет, — оставалась непреклонной Мира. — Если папа позвонил несколько раз, значит это не просто так. Мне тогда по уши хватило. — Вот и не надо к нему идти. — Последние несколько домов — и финишная прямая. — Ты ж его проучить, вроде как, хотела. Да и вдруг отхватишь по ушам. Девочка насупилась: — Бить он меня не станет. — Ага, и в прошлый раз обещал. — Если не приду — хуже будет. В поле зрения образовался дом семьи Черешенко. Широкие борозды от ворот, собранный по бокам снег — машина точно во дворе, — и полыхающий за шторами свет. Девочка ускорила шаг, но тут же затормозила, остановившись на месте, как вкопанная. Её разбросанное состояние заставляло волчонка перманентно нервничать: сначала она, как умалишённая, металась по дому в поисках своего приданого, забывая при этом снимать валенки, а затем, выскочив на улицу, пошла вообще в другую сторону. Как бы Славка ни ершилась, напоминание об отце посередь тихого вечера подкинуло её какой-то неведомой силой. — Нельзя, чтоб папа тебя увидел — вдруг ему вздумается выглянуть в окно. Иди домой, — она с небывалой силой пихнула его в грудь. Пятифан, проворности которого завидовал даже он сам, ухватил подругу за кисть, заставляя под действием инерции отпружинить прямо ему в руки. — А если я унесу тебя силой? — шепнул он, прижимаясь горячим лбом ко лбу Мирославы. — Рома, — грустно взмолилась девочка, — я не могу. Отпусти, у нас очень мало времени. — Позвони, когда всё утихнет, — он прижал её так сильно, как только мог. Они стояли, покачиваясь, как два тонких молодых деревца: плакучая берёза и клён. Клён не сдержал себя. Помня о стремительно сокращающемся времени, он склонил свои окрепшие кроны к берёзке. Поцелуй, словно самый последний перед вечной разлукой, разлился по телам нестерпимым жаром. Мира, впервые забыв о стеснении, крепко обхватила его лицо, едва заметно притягивая к себе. В Рому словно бы вонзили осиновый кол, а он, как настоящая нечисть, громко зашипел и постепенно начал растворяться. Они целовались долго — неприлично долго для тех несчастных минут, которые дал ей Владислав Сергеевич для того, чтобы явиться домой. В кармане вновь завибрировал телефон, губы с громким чмоком разъединились. — Позвони, я сказал, — глубоко дыша, продублировал просьбу Рома. Пусть ситуация выглядела патовой, но на вечно бледном лице его расцвёл румянец, а концы чёлки взялись лёгкими завитками от влажного марева, что образовалось между ними в этот короткий миг. Отдаляющаяся Славка кивнула и, снимая трубку, сообщила отцу, что уже заходит во двор. — Дверь открыта, — уведомили её, и в динамике повисли гудки. Отворять её было боязно. Чёрт его разберёт, что за срочность такая. Отпираться времяпровождением с Полиной Мирослава посчитала наглостью, да и несусветной глупостью — папа явно первым делом потревожил скрипачку. А посему оставалось признаться, что, помимо Морозовой, её круг общения пополнился двумя шалопаями, которых отец крайне недолюбливал. Глядишь, постепенно Владислав Сергеевич свыкнется с этим фактом. Дверь захлопнулась, как крышка гроба. Снимая обувь и уже предвкушая весёлый разговор, Черешенко-младшая уловила еле-еле заметный аромат чего-то постороннего. Или, если точнее сказать, кого-то. Ноздри раздувались в попытках понять, какой именно запах витал в воздухе полупризрачной поволокой. И на Миру снизошло озарение — парфюм. На пороге гостиной материализовался Черешенко-старший. И не в самом лучшем расположении духа. — Явилась, горе-гулёна. — Его руки оказались на боках. Позы буквы «Ф» Славка в обычной ситуации остерегалась — это была своеобразная стойка, которую отец принимал перед серьёзными разговором. Сейчас же, игнорируя недовольного главу семейства и активно шевеля носом, девочка натужно пыталась разобрать природу парфюма: мужской али женский. Как бы ни силилась вспомнить наличие такого у главы семьи — все попытки оказывались тщетны. — Изначально у меня был один важный для тебя разговор, но, — он вперил в Миру взбешённый взгляд, та застыла, — теперь я запланировал целое интервью. — Председатель колхоза, совсем непохожий на самого себя, то собирался, то вновь терял контроль. Видно, что известия для дочери вытесняли друг друга с одинаковой силой. Папа громко выдохнул. — Ладно, — вытянул руку, — иди ко мне. Водрузив на вешалку куртку и по привычке сунув комплект от дома и ворот в ключницу, Мира, как по минному полю, преодолела расстояние между ними. Судя по всему, торжественность какого-то важного момента изначально виделась председателю колхоза не настолько пресной. Он, ступая ватными ногами, провёл дочь в комнату и, со свистом вобрав полные лёгкие воздуха, заговорил: — Я, конечно, не ожидал, что и ты мне подготовишь сюрприз. Честно, хотел взять ремень и выпороть тебя, как сидорову козу. Но… — Владислав Сергеевич вновь осёкся, борясь с внутренним диссонансом. — Но решил, что сегодня с тебя взятки гладки. Полинка мне всё рассказала, и я в понедельник пойду к твоей классной руководительнице. Считаю, что такое не должно быть причиной прогулов. — Что? — не успевала обрабатывать информацию Мирослава. Теперь и её пронзило понимание в отношении отца — она не знала, как реагировать. Он узнал про пропуски уроков и собрался ехать с выяснениями в школу, а Полина в очередной раз помогла ей избежать наказания. Только вот что она рассказала? Что выдала за причину Славкиных прогулов? — Подожди, не перебивай. Выслушай меня внимательно, — не сбивался с курса мужчина, серьезнея с каждой секундой. — Ты девочка уже взрослая — должна всё понять. Думаю, наши напряжённые отношения давно перешли всякую грань. Всё потому, что я стою на своём, а ты — вся в меня. Нам не хватает тепла, уюта, наших старых семейных вечеров. Мы стали чужими друг для друга. — Мира, не веря своим ушам, слушала Владислава Сергеевича заворожённо. Он говорил всё то, что она и хотела услышать. Происходящее стало казаться наваждением, всё слишком идеально складывалось. И, когда растерянная улыбка коснулась уголков её губ, папа вдруг остановился и развернулся в сторону дивана. — Поэтому нам нужен толчок, которого так давно не хватает. Знакомься, — его рука указала вдаль, — это наша Маргарита. В ту секунду мир Славки рухнул, как раскуроченная взрывом отвесная скала. Эмоции смешивались, пространство растворялось, а фокус выводишь лишь один единственный силуэт: аккуратные стопы, как у самой дорогой куклы в отделе игрушек; утянутые капроновыми колготками ноги; строгая юбка и свободная блуза, заканчивающаяся светло-русыми волосами, собранными в низкий пучок. Маргарита смотрела на неё добрым взглядом зелёных, как у Катьки, глаз, но Мирослава, не сомневаясь ни на секунду в своих ощущениях, моментально уловила фальшь: доброты в них столько, сколько туши и помады на льстивом лице с орлиным носом. Кого отец привёл в их и без того погрязший в унынии дом? Мира, не особо любившая заниматься развешиванием ярлыков, в немом крике повернулась к Владиславу Сергеевичу: «Папа, ты ослеп на оба глаза, если не видишь, что на уме у этой потерянной женщины!» Понятно, на кого папаша променивал их «семейные вечера» и кто катался в немецком кожаном салоне, пока Славка по ночному лесу топала по сугробам до школы. Все несостыковки с оставленным в телогрейке водительским удостоверением и наплевательским отношением к дочери теперь объяснялись лишь одною фразой. «Наша Маргарита». И нет, женщина не походила ни на домработницу, ни на гувернантку, ни на кого-то, кто бы мог внести в семью всё перечисленное председателем колхоза и при этом оставаться человеком, чья роль в быту ограничивается лишь его профессией. Владислав Сергеевич привёл Славке новую маму, а себе — новую жену. — Марго, Марта, Марфа… — заискрила ядом Черешенко-младшая, не успела пришелица и рта раскрыть. — Мне плевать, с кем ты собрался налаживать дома уют — меня на этих мероприятиях не будет. — Мирослава, — голос отца, совершенно искренне обалдевшего от слов дочери, строго прыгнул на последней гласной. — А что, папочка, неловко перед гостьей стало? — выворачивало девочку. В одночасье тайфун из того, что скопилось за всё время, прорвал многовековую плотину. Снедаемая гневом на собственного родителя и напрочь лишившаяся чувства самосохранения, Черешенко-младшая обратилась и к виновнице торжества, с которой моментально сползла натянутая улыбка: — Вы уж извините его. Он, перед тем, как посвятить вам всё своё свободное время, забыл рассказать, что у него дома околачивается никчёмная дочь. У которой уже есть мать — сбежавшая, как крыса. Поэтому вейте ваше гнёздышко без меня. — Прекрати, — грубо беря Славку за запястье и ведя по направлению к лестнице на верхний этаж, шипел отец. Он и опомниться не успел, когда Мира выдала прощальные слова, словно из автомата: — Не была рада знакомству! — Что ты вытворяешь?! — Злым шёпотом зарычал Владислав Сергеевич, когда дверь его комнаты захлопнулась. Оставаться наедине со взбешённым военным, в своё время подобно орешкам щелкавшим боевиков в Афганистане, по-настоящему страшно. Но Мирослава, потерянная и утратившая связь с этим миром, вдруг углядела возле комода чужой чемодан, который принадлежал явно не их семье. Поток кислоты и желчи начал бить с ещё большей силой: — Ой, а вы уже и вещички перевезли! — восклицала она настолько громко, насколько позволяли скатывающиеся в плач голосовые связки — чтобы наша Маргарита непременно услышала её через стену. — Я так рада за вас! Но почему нельзя было подготовить меня к этому торжественному событию? По какую жопу ты сразу притащил её к нам? У неё что, дома своего нет? — Немедленно перестань, Черешенко, — в полнейшей ярости наклонился к ней глава семейства. Лапища, что с лёгкостью могла удёржать палящий градом пулемёт, сжала её костлявое плечо до побеления подушечек пальцев. Больно, нестерпимо больно. Но мучения не останавливали, а лишь действовали, как красная тряпка на быка. — У меня было время всё осознать и я решил, что скрываться нет смысла. — О, пап, ты такой молодец, ты всё осознал! Только почему-то моё осознание в твои планы не входило. — Она утёрла слёзы рукавом. — Вижу, наконец-то забыл мою мать, из-за ухода которой пил ночами напролёт! — Голос её срывался на совершенно безумные, хрипящие ноты, а воздух переставал поступать равномерно и сбивал нутро оборванными вздохами. Ключица под давлением отцовской ладони начинала вгибаться вовнутрь, увлекая за собой всю руку. Ещё чуть-чуть — и послышится треск кости. Владислав Сергеевич не знал, как успокоить дочь. Не знал, как попросить её перестать. Прежде он не сталкивался с таким поведением, ведь Мирка росла покладистым и послушным ребёнком. Или за ведением бизнеса и покупкой дорогих подарков он не видел таких истерик? Когда от девочки требовался грамм понимания и снисхождения, что он захотел вновь ощутить рядом с собой любимую женщину, она вдруг растоптала, отвергла его. Заходясь в истерике, Мирослава готова была биться головой о стену, лишь бы выказать своё «фи» и вновь обернуть события в свою пользу. Он не мог выносить слёз дочери, но как быть, когда в них повинна она сама и принципы, намертво прикипевшие к её душе? В моменте, когда сжатая до красноты ключица, надорванные голосовые связки и красные от слёз глаза, так и кричащие о гнусном и непростительном предательстве, собрались в давивший на грудь смертельным весом снежный ком, посреди панической дымки всплыл разговор с Евгением. «Был бы пацан — было бы проще!» — говорил внутренний голос. — А знаете, я ж-желаю вам сча-счастья! — заикалась от переизбытка чувств Славка. «Дал один раз леща — и больше он не пойдёт против тебя!». — Гл-глядишь н-новенького себе настряпаете… «Лишь раз!». — Можно бу-удет свою дочь выкинуть на помойку! Резкий звук рикошетом отскочил от стен, врезавшись куда-то в крепкий затылок, где уложенные утром волосы теперь стояли дыбом. Истерика прекратилась. Черешенко-младшая упала, как скошенная косой тростинка. Пощечина оказалась такой сильной, что на несколько секунд у девочки потерялась ориентация в пространстве, а родная речь забылась. Челюсть громко щёлкнула, так как в этот момент с языка срывалась новая колкость, лезшая изнутри словно каша из-по крышки. Щека пульсировала, голова наполнялась ватой.***
Она не запомнила, как в тот день оказалась в своей комнате. Накрывшие эмоции кричали наперебой и, в конечном итоге, нутро не выдержало. Мозг, уставший и разбитый, жалко функционировал и призывал лишь к элементарным биологическим потребностям: посетить ванну и туалет. Почти сутки Мира провела в своей комнате, баррикадируясь чем только можно — и стулом, и комодом. Но Черешенко-старшего остановить смогла лишь металлическая швабра, просунутая в кривое кольцо дверной ручки. Поражённый горем отец тоже не находил себе места: в колхозе полнейший завал, а оставлять дочь в одиночестве не представлялось возможным. Маргарита, приготовив быстрый и примитивный завтрак в виде яичницы-глазуньи и кофе, примостилась за барной стойкой и заботливо погладила ту самую ладонь, которой Владислав Сергеевич приложился о щеку дочери: — Перестань корить себя. Смотреть невозможно на твоё состояние. — Председатель колхоза без какого-либо интереса к еде вертел на вилке потёкший желток. Кусок в горло не лез, да и утро совсем не задалось. Казалось, что проснулся уже измотанным, как вол, на котором всю ночь пахали бескрайнее поле. — Просто дети порой заставляют родителей помучаться угрызениями совести. Иначе для чего весь этот концерт? — Не говори так, — грустно протянул Владислав, со звоном бросая вилку. — Мируша — она не такая. Не такой я её растил. — Огромный вклад вносит круг общения, интересы, — продолжала настаивать на своём Марго. — Ты же не можешь находиться рядом с ней всё время: что-то успевает цеплять от друзей, от родителей друзей. — Затем женщина выдержала паузу и, поглаживая ладонь главы семейства, влила в уши тихий шёпот: — Не стоит так убиваться, прошу тебя. — Владислав Сергеевич смежил веки и прижал женскую руку к губам. — Ешь, и поехали на работу. Сборы, казалось, длились вечность. Колхоз уже не приманивал былым энтузиазмом, хотелось весь день провести у закрытой двери на втором этаже в ожидании, когда та откроется. Только вот сегодня запланирована непомерная куча дел, которые без его участия не сдвинутся с места. Отец последний раз попробовал постучаться к дочери. Встретило его всё то же молчание, требующее уходить далеко и надолго. И, когда Мерседес, провожаемый тусклым взглядом из окна, отчалил и покатил в сторону имений господина Черешенко, металлическая швабра лязгнула и открыла путь не к ванной, не к холодильнику — к телефону. Трясущейся рукой набрав на циферблате заученные наизусть цифры, Славка замерла в томительном ожидании. Было слишком рано для звонка — рассвет едва брезжил за горизонтом. Трубку долго никто не брал. И когда отчаявшаяся девочка уже собиралась закончить звонок, на другом конце провода зашуршало и сонный голос прохрипел: — Аллё, — зевок. — Ром, это я, — поблагодарив судьбу, что к телефону подошёл не Пятифанов-старший, пискнула Мира. Пристывшие друг к другу губы больно разлепило, Славка коснулась их — сухие, как вяленая рыба. Но волновал этот факт куда меньше, чем: — Прости, что разбудила. — М, Мирк, ты? — удивился волчонок, прокашлявшись. Голос его враз окреп, собранность обострилась до максимума. — Что случилось? Почему ты не позвонила? — Рома, — сглотнула слюну, едва держа в узде остатки вчерашней истерики, — мне хочется к тебе. — В трубке повисло ещё более изумлённое молчание. — Мне… мне нужна твоя помощь. — Счас я приеду. — Подожди! — И, благо, парень не сорвался с места и всё ещё слушал её тихий голос. — Не сейчас. — Когда? — Твой отец ещё дома, он сегодня во вторую? — В трубке ответили утвердительно. — Ночью. — Чё делать надо? Примерно час Рома провёл за телефонным разговором — пришлось тащить аппарат из прихожей в комнату и устраиваться в отцовском кресле. Он внимал каждому её обеспокоенному слову. Девочка не рассказывала подробностей и не объясняла, в честь чего ей понадобились такие экстренные меры, говоря, что может расплакаться, а ей, дескать, хотелось бы хоть чуть-чуть успокоиться и набраться сил. Но по охрипшему голосу слышно, что произошло нечто плохое. Еле сжевав пресловутую настырность, Ромка пообещал, что донимать её с расспросами не будет. И когда с условностями было покончено, Пятифан попросил её просто дождаться нужного времени. «Верь мне, слышишь?» — смотрел он на телефонную трубку, словно девочка на другом конце провода могла увидеть его искренние глаза. Без нахмуренных бровей и холода. Впервые за четыре года хотелось нестись к кому-то хоть пешком, хоть на мотоцикле. Будь его воля, он сорвался бы прямо сейчас, но Мира строго-настрого запретила: Пятифан-старший мог рассказать председателю колхоза о том, с кем сынуля коротает время. Скрипя зубами, Рома согласился и, по окончании разговора, тут же набрал номер Бяши. — Чё, на? — послышалось в трубке — он знал, кто может звонить в такую рань. — Спишь, шайтаново отродье? — Рома также знал — не спит. — Бенз есть у тебя? — без лишних колебаний осведомился хулиган. Их телефонные разговоры было сложно причислить к человеческим — вечно лают друг на друга, как собаки. Никто доподлинно не знал, почему любое общение не лицом к лицу стало у них таким односложным. Ертаев говорил, что просто-напросто «придружились» настолько, что стали понимать друг друга с полуслова. — Найдётся, если хорошо попросишь. А чё случилось, на? — Не по телефону. — Кинул цепкий взгляд на виднеющуюся через щель дверь отцовской комнаты. Старик не имел свойства подслушивать или подсматривать, но бережёного бог бережёт — на всякий случай, требовалось удостовериться. Перегнувшись через ручку кресла, Рома толкнул дверь в гостиную, отгородившись от коридора лишней преградой. — Когда подвалить сможешь? — Хоть счас. — А чё, спиногрызы-то твои где? — У соседки, на. — Тогда жду. Трубка брякнула, а телефон перекочевал с колен на стол. Роме вся эта тема не нравилась: Мирка всегда отчаливала домой, если появлялся риск того, что папаша может прознать про её похождения по холостяцким хатам, а теперь она просит о таком, что адекватному человеку на голову не налезет. Что же могло случиться, что девочка пошла на подобный риск? От одной только мысли о чём-то негативном Ромку скручивало в спираль, однако волчонок безоговорочно был в деле — он только «за», чтобы Славка обрела голос в глазах своего коммерса-колхозника. И плевать на последствия. Если председатель колхоза начнёт брыкаться, то девочка всегда может рассчитывать на его поддержку. А в крайнем случае, на поддержку товарищей формазонов. Как бы хулиган ни отрицал существование милиции, всегда есть закон, дающий право не получать от папаши трындюлей. Ведь он есть? В коридоре тихой поступью прошебуршал в умывальник батя. Зажурчала вода, послышались звуки чистки зубов. Больно рановато Пятифанов-старший вскочил — нет, чтоб поспать перед сутками. Если старик помнил о том, что обещал помочь разгрести палисадник и навести порядок в небольшом сарайчике, что находился с торца дома, то, ей-богу, можно Евгению в ноги кланяться, ибо тот редко участвовал в домашних делах последние несколько лет. А сейчас, если судить по звукам за стенкой, даже воды в умывальник натаскал. Прям не узнать папашу. Шаги направились в гостиную. Скрипнула дверь и на пороге образовался свежий, как огурчик с грядки, батя. Ни недельной щетины, ни помятого вида — только взъерошенные ледяной водой волосы и раскрасневшаяся физиономия. Утираясь полотенцем, что висело на шее потёртой тряпкой, Пятифанов-старший с завидным воодушевлением обратился к волчонку: — Ты чего подорвался-то, сына? — А ты? — Презрение и пассивная агрессия в общении с отцом стали привычными составляющими. Воротило Ромку от его образа жизни что в детстве, что в отрочестве, что в любом из возрастных воплощений. Понятное дело, что в маленькой деревушке уральской тайги очень сложно отыскать достойную компанию и, в целом, сменить круг общения, но Рому переубедить невозможно: уж лучше одному, чем хрен пойми с кем. — Тебе ж на сутки. — Нормально, — заверили его. — Я всё равно часик-другой успеваю харю подавить в мастерской, — рассмеялся Евгений. Роме же смешно не было. Он только скупо прыснул сквозь нос. Тоже мне, работничек: ему за механизмами велено следить, а он сачкует. — Пойдём, что ли, в животы что-нибудь закинем — да в бой. — Одним лишь взглядом Пятифан задавал вопрос. — Ну, как, — с наигранным осуждением протянул батя. — У нас дел невпроворот, ещё и забор за домом упал от мокрого снега. — Ко мне счас Бяша придёт. — Вот и отлично, поможет! Давай-давай, пошли. Забабахаем завтрак. Ясен чёрт, что работы много. Рома и сам прекрасно об этом знал, да только папашу лучше проверить на готовность трудиться на благо отечества. Удивительно, но старик как никогда бодр. Действительно становится завидно. Поддавшись на уговоры, которые, на деле, ему особо и не нужны были, хулиган отправился на кухню. Единогласно решили сготовить что-то быстрое и сытное, а именно — молочный суп. Снедаемый ненавистью к отцу, Ромка уж и забыл, как обожал его в детстве — и обязательно, чтоб готовил папа. Даже бабушка варила это, казалось бы, простое блюдо не настолько хорошо, как он. Молоко становилось жирным от добавленного в него сливочного масла, а макароны-паутинка разваривались до приятной консистенции. Живот грустно завыл на аппетитные воспоминания. — Да ладно урчать-то — кипит уж всё. — Евгений в фартуке, как настоящая кухарка, примостился за столом напротив. Ромка сидел боком, подпирая висок и с совершенно непритворным интересом считая количество завитков на потёртых обоях. Разговаривать по утрам он не любил, да и наговорился уже на день вперёд с двумя занозами в его крепкой заднице. — Сын, — позвали его. Тот лишь отозвался коротким «м?», — как хоть у тебя? Девчонка-то есть? Хорошая? Пятифанов как знал, что без задушевных бесед не обойдётся. Батя, хоть и был мерзок, в перерывах между попойками выказывал озабоченность жизнью родного чада. Рома не верил, что папаша в такие моменты с ним по-настоящему искренен, но сегодня отчего-то — то ли от мечущегося в груди сердца, то ли от предстоящей операции «Ы» — язык сам повернулся в сторону правдивого ответа: — Ну, есть там. — Подумал. Вытянул и перекрестил ноги. — Одна. — Не Верка Кропотухина? — Боже упаси, — качнул головой волчонок. Батя, конечно, ляпнет иногда — хоть стой, хоть падай. Эта Верка не удосужилась даже в трусах порядок навести прежде, чем залезать на парня. Рома всяких видал и спал обычно беспристрастно, но здесь даже девственника бы отвернуло. Морща нос, он небрежно плюнул: — Ей не со мной, а с вехоткой банной гулять надо. — Евгений прыснул. Как мужик мужика он прекрасно понял, о чём говорил его сын. — А Настька Кремлёва? Ну, справная же, работящая. — Сиповка, — отмёл очередную претендентку Рома. Тут уж перекосило Пятифанова-старшего. Он межевался-межевался и потом, наконец, сказал: — Так если девчонка у тебя есть хорошая — ты приводи. Честно, сына, ни капли в рот при ней не возьму, слова против вам не скажу. Хоть посмотреть на неё. — Суп кипит. С громким «ёшки-матрёшки» Евгений подорвался со стула, снимая кастрюлю с огня. Благо, ничего не сгорело, а дом наполнился ароматом, знакомым с самого детства. Рома же, кусая внутреннюю сторону губы, оказался озадачен словами старика. Не припомнит он подобного: чтобы папашу так интересовала его девушка, да ещё и с весьма убедительным желанием познакомиться. Неужто семья переместилась на первый план? Стол оброс тарелками и нарезанным ржаным хлебом — употреблять молочный суп Пятифановы приучены только с ним. И прямо перед тем, как разговор вернётся к прерванной теме, входная дверь хлопнула — бурят как нельзя вовремя. Ещё из коридора он оповестил, что вкусненьким пахнет аж на улице. Зная, что в отчем доме Марат здорово недоедает, волчонок вылил в эмалированную миску остатки молочного супа до последней макаронины. — Доброе утро. — Ертаев протягивал руку сначала отцу, а только потом Роме — так было принято. Перед лицом его образовалась наполненная до краёв миска. Отхватив горбушку чёрного хлеба, Бяша с аппетитом принялся за завтрак. На вихрастую макушку высыпалась парочка стандартных вопросов про «как дела» да «как твои родичи», на которые обычно говорливый бурят ответил весьма обтекаемо и коротко, а потом и вовсе перевёл тему: — Чё, работа есть какая, на? — Естественно, есть, — развёл руками Евгений Романович. Он уже управился со своей порцией и, беря в руки любимый стакан чая в подстаканнике, собрался на выход — традиционно покурить на крыльце, время от времени сёрбая янтарную жидкость. — Давайте, пацанва, налетайте. Если что, встретимся на улице. Только уберите за собой. — Чё это он? — изумился Марат, когда папаша удалился. Рома искренне пожал плечами, отправляя ложку в рот. Кто бы знал. Тут без ста грамм не разберёшься. — Рассказывай, чего у тебя опять приключилось. — Да не у меня. — У Мирки? — мигом догадался Ертаев, так и замерев с коркой хлеба у лица. Он тут же попытался уточнить подробности. — Сам не знаю — не говорит, — ответил Пятифан, складывая руки перед собой и характерно приподнимая плечи. — Вчера сорвалась едва ли не с хуя, потому что этот позвонил, коммерс. Я сказал ей, чтоб набрала мне, когда сможет — вдруг он кипишевать будет. А она только утром объявилась, голос какой-то зашуганный. — Влетело, поди, на. — Ну, — согласился Рома. — Помощи попросила, сказала, что ко мне хочет. — А я-то тебе нахрена? Один не справишься? — как-то грубо поинтересовался бурят. Волчонок дёрнул бровями к переносице: не ведёт себя так Бяша. Нет, в иных ситуациях, конечно ведёт, но столь грубый гонор доселе не был замечен в сторону Миры — Ертаев всегда относился к девочке обходительно. Как бы волчонок ни хотел, последние события навевали не очень хорошую мысль: вечером вдвоём с ней побыл — сорвался домой, сейчас о Мирке заговорили — сразу мутного включил, насупился. Вновь накатила волна сомнения, ещё более сильная и разрушительная, но вида Ромка подавать не стал. — Чё, план-то есть какой? — поторопился исправиться друг. — Вечером тебе расскажу. А счас надо сальцо размять.***
Отказавшись от ужина в честь многоуважаемой Марго, Славка расхаживала по комнате взад-вперёд. Мобильник разрядился, а к стационарному телефону доступ заблокирован — на кухне базировались отец с его новой пассией. И уж больно долго там отирались. Девочка была уверена, что выходные глава семейства захочет провести в том доме, где безбожно пропадал по несколько дней, но, так как теперь наличие любовницы для дочери не секрет — можно и в комфортных условиях ублажать друг друга. Тем временем стрелка часов постепенно подкрадывалась к тому промежутку, на какой они условились с Ромой. Запас оставался совсем небольшой, и его могло не хватить на то, чтобы новоиспечённые родители утекли в свою опочивальню. С каждой минутой мандраж усиливался, мозг пульсировал, как под воздействием электричества, а голоса на кухне всё не утихали. Им как будто бы даже весело без неё. Не желая разбираться, накрутила она себя или же действительно кроме смеха Марго слышался ещё и отцовский, девочка пластом улеглась в постель, прижимая подушкой уши. С какого только чёрта Владислав Сергеевич решил, что она нуждается в материнской любви? Какую любовь даст такая намалёванная выдра? Конечно, внешностью она была далека от тех карикатурных барышень с большой грудью, что Мира видела в безымянных журналах — жёнушек новых русских. Марго выглядела вполне под стать своему сельском происхождению: носатая, пулькатая, ресницы слиплись от туши, превратившись в паучьи лапки, и колготки с замазанной лаком для ногтей стрелкой возле большого пальца. Прямо-таки местная богиня колхоза с дипломом бухгалтерских курсов. Славка и думать не хотела о том, чтобы видеть эту женщину не то что в роли матери, но и в роли мачехи. Да что уж говорить, по скривившимся набок тонким губам, которые, к тому же, криво намалёваны красной помадой с мерзким оранжевым подтоном, становилось ясно, что и новая мамаша ожидала несколько иной приём. Но прогадала. Вдруг на первом этаже хлопнула дверь. Мира вынырнула из-под подушки, как боец спецподразделения из укрытия. Ушли? Точно ушли? Доказательством послужили звуки из комнаты и короткий скрип кровати, возвещающий о том, что в неё кто-то улёгся. Часы показывали двенадцать с лишним. Теперь оставалось выждать время, чтобы голубки потеряли бдительность. Хотя, судя по звону бокалов, вино расслабило их бдительность ещё задолго до отправки на боковую. Двадцать минут. Двадцать опасных минут. Они вылезали за пределы выделенного времени, но, вопреки всему, первый этаж погрузился в звенящую и сонную тишину. Черешенко-младшая свесила с кровати стопы, на коих предусмотрительно сидело две пары шерстяных носков. Прислушалась. Кроме приглушённого тикания настенных часов ничто и никто не издавал и звука. Мира спрыгнула. Пол в её комнате не скрипел, поэтому передвигаться можно быстро, однако осторожностью пренебрегать не стоит: одно неловкое движение — и можно потревожить весь дом. Из-под кровати девочка выудила рюкзак, забитый так плотно, что собачка не доходила до конца молнии. Сложила на него ладони, морально настраиваясь. Израсходовав всю энергию на вчерашнее потрясение, Славка уже не чувствовала себя такой бесстрашной, как во время прогуливания уроков. Последствия от подобного решения не заставят себя ждать — она и Рома это чётко осознавали. В шкафу своего часа ждали куртка, шарф с шапкой и зимняя обувь. Идея смываться в валенках априори пахла провалом, поэтому для побега были отобраны ботинки с самыми высокими берцами и кантом: за домом и в области палисадника шанс начерпать полные валенки снега и необратимо заболеть равнялся ста процентам. Умные люди спросят: что же мешает выйти через дверь или ворота? В качестве наказания — или же своеобразных мер безопасности — из ключницы был благополучно изъят её комплект. А может быть, папаша так обезумел от счастья, что для более быстрой адаптации Марго семье отдал любовнице Славкины ключи вместе с пультом от ворот. Короче говоря, на дневной вылазке за одеждой Мира вернулась ни с чем, и путь отхода вырисовывался только один. Запаковавшись, как на войну, Мирослава толкнула оконную створу. Благо, рамы им запечатывать на зиму не требовалось — окна стояли качественные, а все возможные щели поглотила строительная пена и толстенная фанера. Кончик носа куснул ночной мороз. Деревня спала, окутанная тьмой. Только жёлтая вереница фонарей, кривая, как кардиограмма, уходила куда-то вдаль. Немного решительности и удачи — и у Славки может получиться сбежать из гнетущей атмосферы хотя бы на одну ночь. Первым десантироваться отправили рюкзак, тот глухо шмякнулся куда-то в сугроб. Теперь действовать необходимо аккуратно, ибо днём снег активно таял, утекая с крыши громкой капелью, а к вечеру схватился плотной коркой — поскользнуться проще, чем удержать равновесие. Перекинув ногу через подоконник, девочка чувствовала, что опору поймать не может — подошва предательски скатывается по заледенелой крыше веранды. — Вот говно, — кряхтела Черешенко, отчаянно цепляясь за горячую батарею. Она уже свешивалась во весь рост, однако колесо фортуны всё ещё стояло перед её носом своей неприличной стороной. Было страшно отклониться от изначального плана и начать импровизировать. Риск может привести к непоправимой ошибке — как-никак, лететь ей со второго этажа. Только вот чёртова стопа всё скользила и скользила по пологой крыше, как сыр по куску масла! Началась лёгкая паника. Сердце выстукивало более частый ритм, а дыхание переходило на свист. Нельзя поддаваться! — Мира, — вдруг услышала девочка тихий шёпот, — Мира, поставь ногу чуть дальше. — От неожиданности Черешенко-младшая покачнулась, едва не отправившись на спуск. — Тише ты, не бойся, это я. — Отклонив голову назад, чтобы заползший на лицо шарф дал возможность оглядеться, Славка заметила торчащую шапку. Рома, перекинув плечи и торс, висел на заборе, как пара пустых штанин. Ему это давалось с такой ловкостью, словно коренастое тело совсем ничего не весило. — Там подальше, у края, есть выступ. — Я не вижу, — под действием страха проскулила Мирослава. Присутствие Ромы ослабило и без того ничтожную собранность, и Черешенко, подсознательно понимая, что есть кто-то сильнее её, начинала по-девичьи канючить. — Ты и не увидишь — спиной висишь. Просто слушай и делай, что говорю. — А если он отломится? — Не отломится. Продвинь ногу ещё чуть-чуть. Она попыталась довериться Роме. Превозмогая дикий страх, Мира переместила руки с батареи на подоконник, чтобы небольшого роста наверняка хватило дотянуться до цели. Мысли, что ничего не выйдет, и она, словно мешок с картошкой, шмякнется на какой-нибудь острый штырь или арматурину, не позволяли мышцам на ноге расслабиться. Нужно было спускаться иначе — не спиной! Тогда контролировать ситуацию и собственное тело стало бы в разы проще! Слыша голос волчонка, каждым уверенным словом притупляющий охвативший её ужас, девочка толкнулась ещё немного вперёд и… неожиданно упёрлась в крепкий выступ. Оказывается, тянуться не так уж далеко! Выступом оказался железный отлив. И, если в других домах он держался на каких-то тоненьких проволочках или бечёвках, то здесь его приварили на металлические дуги, да так хорошо, что под весом Мирославы он и не шелохнулся. Расстояния хватило даже на то, чтобы плотно закрыть оконную раму. Внизу виднелся скинутый ею рюкзак. Снег под ним примялся, никаких опасных предметов оттуда не торчало. — Давай только… — Предостерегающая фраза оборвалась на середине. Мирка, словив дисбаланс, качнулась в сторону сугроба и, не успев испугаться, спрыгнула с отлива. Надо признаться, хулиган нехило так обделался, когда девчонка полетела вниз, но, видимо, у этих состоятельных людей на заднем дворе не валяется никакой хлам, как у простых смертных, и подруга благополучно приземлилась, уйдя в снег по самый пояс. — Ты пиздец, конечно, камикадзе. — Рома, — укоризненно прозвучало из сугроба. — Сама перелезешь? — Да, поймай рюкзак только. Как по зыбучим пескам девочка двигалась в сторону переполненного вещами ранца, торчащего из снега. Добралась до него Мира, казалось, без усилий, как и без усилий подкинула. Удивительно, но рюкзак оказался не особо тяжёлым, хоть и выглядел, как отпочковавшееся от Бабурина толстое пузо. Скинув сумку за забор, Рома чуть поудобнее перехватился на краю. — Вон, вставай на поперечину, — показывал он пальцем. Так как железными были только ворота и небольшой отрезок, залезть и держаться на деревянной части забора было в разы проще. Будь он обшит металлическими листами целиком, ладони бы превратились в мясную вырезку. — Предлагал же помочь, — рыкнул волчонок, видя, как Черешенко-младшая изрядно запыхалась преодолевать снежную преграду. На варежки её налипли снежные комья, а штаны с поддетыми под них гамашами промокли насквозь. Сама же Мира была довольна, что хватило ума туго зашнуровать ботинки, перед этим заправив в носки манжеты. — Руку, — потребовал Рома. — Не дотянусь. — Хорош уже, ты на финишной прямой. Заднюю давать надо было раньше. И правда. Послушав Рому и наступив на направляющую лагу, которую тот обозвал поперечиной, Славка, предварительно сняв варежку, протянула хулигану ладонь. Как только их пальцы соприкоснулись, девочка почувствовала приятное облегчение. Кто-кто, а Пятифанов внушал ей одно лишь спокойствие. Напрягшись, он не без труда, однако резко рванул её наверх, словно держал ладонью не целого человека, а что-то пустяковое и совсем не тяжёлое. Зацепиться за край забора получилось с первого раза, но подтянуться и перевалиться оказалось куда сложнее — вся эта вылазка успела сожрать просто колоссальное количество сил. Мышцы на руках дрожали, но, благо, Рома, спохватившись, весьма диковинным способом помог подруге взобраться — ухватив за одно мягкое место. Сквозь подошвы ботинок она чувствовала пятками желанную свободу. Ещё немного — и Мира будет далеко от этого душного места. Пусть мнимые родители обустраивают своё гнездышко, как хотят, и без её участия. Понятное дело, что попытку вырваться в самостоятельную жизнь очень быстро пресекут, да и диктовать свои правила Черешенко могла лишь после наступления совершеннолетия, но для Миры было важно показать отцу, что дочь — это не игрушка, про которую можно забыть. Дочь может расстроиться, обидеться, сбежать, в конце концов. Последнее, как раз-таки, Славка и сделала, ибо другие два аспекта показали свою полную бесполезность. — Прыгай, — говорил Рома, оказавшись внизу. Теперь довериться было проще. Разжав пальцы, Черешенко-младшая угодила прямо в руки волчонка. Несмотря на спешку, молодые люди не могли оставить друг друга без крепких объятий. Щурясь от счастья, что их план сработал, Мирослава в порыве эмоций позволила себе чмокнуть парня куда-то за ухо. — Оставь это на попозже, — волчья улыбка озарила покрытое испариной лицо. Ромка подхватил за лямку рюкзак и протянул подруге руку: — Дёрнули отсюда, а то у меня там мотáк на дороге стоит — спиздят ещё. Не раздумывая ни секунды, девочка последовала за ним. На тумбочке она оставила заранее подготовленную записку и украденное из отцовской телогрейки портмоне.