Гриш, отказник и принц

Ловкие пальцы безжалостно тянут, накручивают, укладывают, переплетают пряди ее волос между собой. Шкатулка с золотыми «солнечными» шпильками, присланная царицей, стремительно пустеет. Служанки твердо вознамерены превратить голову Алины в произведение искусства. «Произведение искусства по меркам Ланцовых». Старковой уже сейчас страшно смотреться в зеркало, хотя она и так сидит, покорно смежив веки, пока новая визажистка королевы Равки раскрашивает ее лицо во все цвета радуги. Возможно, кто-то считает это красивым (Алина даже не исключает, что в какой-нибудь параллельной вселенной так оно и есть), но чередующихся слоев белил и румян на коже становится всё больше, а невозмутимая прежде визажистка цокает языком всё чаще и отчаяннее. Терпения присутствующим это не прибавляет. Старкова считает «про себя». – Миледи хорошо себя чувствует? – догадывается поинтересоваться визажистка с режущим слух акцентом. – Ваша кожа то красная, то бледная, и я... я ничего н-не могу с этим сделать. Извините. – О, мне понятны ваши чувства, – раздраженно выдыхает Алина, – потому что я тоже не могу сделать с этим абсолютно ничего. Продолжайте работу или закончите ее, в конце концов! Не думаю, что еще десять слоев белил и румян сумеют как-то существенно повлиять на ситуацию. «Надеюсь, в твоих волькровых белилах хотя бы нет цинка, а то вид у царицы отнюдь не цветущий». – Но... – Готовность спорить выдает в ней уроженку Керчии, даже если не учитывать акцент. – Со мной всё чудесно, а это от духоты и от волнения. Продолжайте, – повторяет Алина, смягчившись. Срывать злость на людях, которые находятся у тебя в подчинении, – последнее дело. Тем более что вины визажистки действительно нет: над мыслями Старковой та не властна. Как бы она ни старалась отвлечься, любая мысль рано или поздно возвращалась к Александру. Тот поцелуй (неважно, реальным он был или только приснился) пополнил богатую сокровищницу их общих тайн еще одной драгоценностью. Он сиял, переливался всеми гранями, как удивительной чистоты бриллиант среди груд потускневшего золота, и на него невозможно было не обратить внимание. О нем не удавалось не вспоминать, когда Алина ловила на себе взгляд генерала, а Кириган во время дневных торжественных мероприятий буквально не спускал с нее глаз. Своих колдовских, сумрачных, совершенно особенных глаз. Привычная спокойная сосредоточенность и безмолвная поддержка в них уступили место нежности и... желанию. «Моя Алина». Этот взгляд убирал непослушную прядку с ее взмокшего лба, пробегал по кончикам ее трепещущих ресниц, омывая тело Алины волнами тепла, заставляя ноги слабеть, задевал бьющуюся на шее жилку, но опуститься ниже будто не смел. «Моя? Подскажи, Алина. Дай знак». Поначалу Старкова отводила глаза, не зная, чего боится больше: окончательно потеряться в опаловой глубине или разглядеть в ней запрятанную похоть, подтверждение того, что всё было не всерьез, что она лишь очередная в списке его побед или, еще хуже, бесценный трофей, которому Дарклинг уготовил роль центрального экспоната своей обширной коллекции. Ведь она, в первую очередь, заклинательница Солнца, его противовес и единственный шанс исправить ошибки. Ключ от дверей, которые сотни лет оставались закрытыми для него... Нужна ли ему Алина, а не ее свет? Было так страшно ошибиться, поддаться минутному (?) наваждению – и разрушить всё то хорошее, замечательное, доверительное, что росло и крепло между ними большую часть ее жизни, однако не имело отношения к романтике. Вдруг она ошибается, и поцелуй на самом деле ничего для него не значил? Вдруг Александр ошибается, не подозревая, какое разочарование – неумелое, зажатое и внутренне оплеванное, самому себе противное разочарование его ждет? Ей было так хорошо в его объятиях. Единственного защитника, мудрого советчика и утешителя... Притвориться, что между ними всё по-прежнему, словно и не было никакого сна, в тот момент оказалось несложно. Так не лучше ли будет оставить всё как есть, остановиться, пока не поздно? «Но ведь ты можешь любить его не как отца или генерала, а как Александра, мужчину, заклинателя Теней и свое предназначение. Разве он перестанет окружать тебя заботой и вниманием? Разве не убережет от мира и от самой себя, если ты согласишься стать его...» Она запуталась, а глаза Дарклинга продолжали молить о знаке, потворствовали ватной слабости в ногах и волнующей тяжести внизу живота. Сдавшись, Алина дождалась подходящей возможности и впервые, не таясь, посмотрела на Александра как на мужчину. Не отстранилась от его хищной красоты, призванной ублажать голодные взоры других, а позволила ей затронуть свое сердце. Но стало только хуже. Кириган был самым притягательным и самым ярким в этом зале, несмотря на подчеркнутую строгость одежд. Даже вынуди его обстоятельства измазаться в грязи, обрить голову и облачиться в рубище, это ничего бы не изменило. О себе Алина такого сказать не могла. «Вы с Зоей отлично смотритесь вместе. Сильные, выдающиеся, неописуемо прекрасные. Пусть я и могущественнее ее, но ни красотой, ни особым изяществом сила гриша меня не наделила. Что толку в привилегированных нарядах, косметике, украшениях, которые любят на меня вешать, если в любви их всё равно придется снять и смыть? А то, что в другой жизни ты выбрал другую меня...» – Госпожа, прошу, не наклоняйте голову! – жалобно просит одна из служанок, и Алина, очнувшись, приподнимает подбородок, хотя не пройдет и минуты, как ее нос снова клюнет вниз. Да, она гриш, который продолжает судить по внешности. Смешно. Наверное. Алину Старкову никто не называл красивой просто так. Ей вообще ничего не давалось просто. «О, детка, ты шикарно выглядишь в этом! Ты сегодня здорово уложила Надю на лопатки. Ты правильно ответила на все вопросы, молодец, никто в классе так не смог. Ты не стараешься, маленькая святая». Ею восхищались многие, но чьей-то любимой девочкой она не была. Единственным, кто в хорошем смысле плевать хотел на ее достижения и регалии, был Анатолий, но Зимину и в голову бы не пришло оценивать книгу по обложке. Комплимент красивым глазам в его исполнении звучал бы примерно так: «Ого, какие ровные у тебя моргалки! И оба на месте, ух ты...» Слуги явились как раз вовремя, не дав ей завыть. Никто не увидел, как теплая после купания солнечная святая дрожала, сидя у окна, не в состоянии оплакать и отпустить единственного человека, которого можно было любить без страха и сомнений. Как друга, брата и хренового гриша, сборник странных шуток и ходячий магнит для проблем, потому что Анатолий именно так ее и любил. Ведь он, теперь Алина была уверена, нуждался в такой любви и принятии не меньше. – Умоляю, госпожа, не наклоняйте! – верещит служанка, и боль вгрызается в висок с новой силой. Наконец, с прической и макияжем покончено. Стайка девушек в кремово-белой униформе спешит откланяться, не переставая восхищенно ахать и клясться всеми святыми, что гости будут в восторге. – Кого волнуют гости? Главное, что царица будет, – подмигивает Алина своему отражению и морщится: от тяжести всех шпилек и жемчужинок, вплетенных в волосы, голову клонит к земле. Она не нервничает перед балом, не предвкушает и не боится. Она не чувствует вообще ничего. – Ради всех святых, что эти курицы сделали с тобой?! Это же отвратительно… У дверей, в ужасе прикрыв пухлые губы ладонью, стоит Женя. Собственной персоной. «Я не смогу навещать тебя слишком часто, – вспышкой проносится в памяти, – да и, признаться, не хочу. В этом нет твоей вины, Алина, клянусь, во всём виновата только я одна. Просто... пойми, мне физически больно тут находиться! Вспоминать, какой ценой достается свобода. Я не могу». Ее не должно быть здесь сегодня. Определенно не должно. Но Алина радуется ее появлению. – Интересно, как скоро меня заставят пройтись «колесом» и вытащить из шляпы белого кролика? – То есть ты осознаешь, что похожа на клоуна, ограбившего золотые прииски, и ничего не предпринимаешь? – негодует Женя и, как в былые времена, надвигается решительным ураганом. – Любоваться этим зрелищем предстоит окружающим, а не мне, – пожимает плечами Алина. Бывшая королевская портная опускает свой знаменитый сундучок на его законное место чуть резче, чем следовало бы, и тянется пощупать кафтан Старковой. На ее лице – шок и брезгливость. – Как Дарклинг это допустил? – бормочет Женя, касаясь голубых лент на бледно-желтом шелке. Желтый фон символизировал солнечный свет, а голубая с золотом вышивка – цвета Ланцовых. «А как же черный цвет? Как же ваш цвет?» – повисает в воздухе незаданный вопрос. Об этом, разумеется, не говорили в открытую, но после возвращения из Новокрибирска Кириган впал в немилость, нарушив прямой приказ. Вместо того чтобы избавиться от «правящей верхушки» Западной Равки, причастной к похищению заклинательницы Солнца, и переправить в столицу конфискованных волькр, он поступил в точности наоборот: уничтожил всех монстров, а причастным мятежникам даровал прощение – в обмен на сотрудничество и лояльность. С короной и к короне, само собой. Алину не посвящали в подробности «переговоров», но она знала, что отказаться не посмел никто. И хотя Дарклинг со временем сумел убедить топающего ногами царя и совет министров в целесообразности принятых им решений, милость государя не распространялась там, где властвовала его мстительность. Александра не отстранили от руководства Второй армией, однако его «пагубное влияние» на заклинательницу Солнца отныне было сильно ограничено. – Нашим мнением, его и моим, никто не поинтересовался, – хмуро поясняет Алина. – Кафтан доставили вместе со шпильками по приказу короля. Не думаю, что отказываться уместно. Единственный уцелевший глаз Жени гневно суживается, стоит Алине упомянуть царя, но губы тут же изгибаются в озорной улыбке. За год она практически избавилась от самых заметных и пугающих шрамов, на их месте остались лишь слабые бледные полосы. Старкова машинально отмечает праздничную повязку у нее на глазу и вновь поражается чувству юмора Жени: на черной основе старательно вышит золотой череп в окружении синих и фиолетовых звезд и алых капель. – Прожигаем или пачкаем? – деловито интересуется корпориалка. – Учти, первое надежнее. Хотя... Спустя пару минут на желтом шелке красуется неаккуратно прожженная дыра, к тому же, залитая сверху апельсиновым соком. Алина изображает пантомиму: «Ах, какая удача, что я не стала его пить». – Уже придумала, зачем перед самым выходом мне вдруг срочно понадобилась свечка? – На всё воля святых, а раз ты живая святая, твоя воля тоже не обсуждается, – отмахивается Женя. Они переглядываются и, не сговариваясь, хихикают, словно команда девочек вновь вырвалась вперед. – Мне тебя очень не хватало, – признается Алина, перестав смеяться. Женя делает вид, что увлеченно роется в сундучке, и достает склянку с золотой пудрой. – У нас нет на это времени, – отрезает она. – Меньше чем через час ты должна блистать, и я буду не я, если Зоя только фыркнет от зависти, а не позеленеет с головы до ног. Садись. Грациозный взмах руки, и шпильки со звоном летят на пол, покидая хитрые переплетения прядей и локонов. Прохладные пальцы Жени тем временем начинают активно порхать по Алининому лицу, безжалостно избавляясь от следов румян и белил. Счастливый стон узника, вырвавшегося на свободу, удостаивают улыбкой. – Вот это уже похоже на настоящий день рождения, – бормочет Старкова, когда большие пальцы портнихи прижимаются к коже под глазами, убирая темные круги и другие следы недосыпа. – Чем ты занималась всю ночь? Сочиняла благодарственные речи, гуляя под луной? – Не поверишь: спала, почти до рассвета. Потом проснулась и больше не смогла лечь. – Странно. – Женя тянется к одной из роз на столе, выискивая самый свежий лепесток, чтобы превратить его цвет в симпатичный румянец. – Ты вроде врешь, но одновременно не врешь. Как? Алина знает, что подруга уже почти год как осваивает ремесло сердцебита под руководством Ольги, хотя выдающихся успехов ей, застрявшей где-то между корпориалом и фабрикатором, не достичь. И всё же осознавать, что Женя отныне различает ложь по сердцебиению, довольно дико. – Признайся, ты не сама решила прийти? – переводит разговор Старкова. – Тебя... попросили? – Я предложила, мое предложение сочли разумным. Расслабь-ка брови. Ага, вот та-ак. – Женя дарит ее векам приятный золотистый блеск, но почти сразу смахивает его, нахмурившись. – Постоянно забываю, что твои глаза больше не темные. По-моему, они посветлели с прошлого раза? Алина ответно хмурится, не говоря впрочем ничего конкретного. Багра по-прежнему считает это предположение бредовым, однако с появлением усилителя радужки заклинательницы Солнца действительно ухитрились посветлеть на несколько тонов. О цвете янтаря, как у Жени, говорить пока рано, однако Алина уже может посоперничать с Николаем за самый благородный оттенок. – Бронза подойдет сюда больше, – решает Женя. – Да, превосходно. У тебя осталась сурьма? Алина кивает, бросив взгляд на свое отражение, и достает крошечную баночку для особых случаев. – Экономная какая. Зое этого бы не хватило и на неделю, – фыркает корпориалка. – Постой, Назяленская красит ресницы? – оторопело спрашивает Алина. – Серьезно? – А ты думала, они у нее от природы такие? Маленькие женские секреты никто не... Сиди ровно. Сдержать ухмылку не удается. Да-да, злорадство никого не украшает, но настроение может поднять. – Нет, предлагаю все-таки сначала заняться прической, а финальные штрихи оставить на потом. – Кажется, что Женя ухитряется быть одновременно везде. Она суетится, видимо, успев отвыкнуть от наведения красоты в сжатые сроки. – Шпильки – обязательное условие, я правильно поняла? Ее умелые руки творят чудеса. Подруга собирает часть волос Старковой в замысловатый пучок, чтобы другая часть блестящим бронзовым каскадом опускалась на плечи. Жемчугу и солнечным шпилькам тоже находится применение, хотя их общее количество уменьшилось, как минимум, втрое. – Заворачивать рогульками такую красоту – преступление, – бурчит портная, освобождая локон. Алине и хочется спросить совета, и нет, но она ничего не может с собой поделать: – Скажи, как понять, что чужие намерения... ну, намерения мужчины серьезны? Женя мечтательно улыбается, однако ее пальцы, ободряюще сжавшие плечо Алины, слегка дрожат. Гладкое обручальное кольцо, которое больше не прячут от мира под перчатками, поблескивает серебристо-белым, как отражение луны в озерной глади. В своих экспериментах с благородными металлами Давид достиг совершенства. Ради жены, чтобы всегда ее найти. – О, раньше я бы столько тебе наговорила. Прочла бы целую лекцию о том, из каких мужчин можно вить веревки, а каких стоит остерегаться, и о серьезности речи бы не шло. – Необыкновенное лицо Жени становится задумчивым, почти печальным. – Но верный признак на самом деле только один: мужчина прощает тебе моменты слабости и остается с тобой. Он может не знать, куда деться от твоих слез, его не приводят в восторг твои вопли, а внешний вид в такой момент наверняка кажется ему далеким от совершенства, но... Он будет сидеть рядом, держа тебя за руку. И не упрекнет потом. – Разве это не жалость? – сомневается Алина, вспоминая свои тревожные ночи под обсидиановым потолком и ровный уверенный голос Александра, который читает ей старые сказки и легенды. «После всего, что ты обо мне узнала – и не отвернулась, узрев меня настоящего, сомневаться в тебе было бы глупо». – Нет, солнышко, – вздернув безупречную бровь, смеется Женя, – жалость – это по нашей женской части. Всех несчастных и обездоленных готовы спасти, обогреть, приласкать. А мужчины – они другие, их любовь и привязанность зависят от затраченных усилий. Ни один мужчина не станет вкладываться в дело, в успехе которого он не заинтересован. Вот и думай, что с этим делать, а пока доставай кафтан. У тебя есть на примете что-нибудь достаточно сногсшибательное? Старкова загадочно улыбается: она знает, что именно хочет надеть сегодня. Когда она выходит из-за ширмы полностью готовой, Женя вновь прикрывает рот рукой, но уже в восторге. Струящийся черный шелк, рукава и ворот обшиты тончайшим золотом и блестят от крошечных угольных бисеринок. Кто бы что ни говорил, а черный – такой же атрибут заклинательницы Солнца, как и золото. Вырез кафтана недвусмысленно пронизан лентой цвета воронова крыла, с которой свисает маленький драгоценный кулон: солнце в затмении. Символ Дарклинга. Символ принадлежности. Она рискует прогневать царя? Определенно. Но Женя права: с клоунадой пора заканчивать. – Мне не всё равно, как я должна выглядеть, – шепчет зеркалу Алина, пошевелив пальцами в шелковых туфлях. Девушка-гриш с блеском в глазах и волнистыми каштановыми локонами с ней солидарна. – Теперь последний штрих. Можешь призвать немного света, чтобы я не напортачила? Возможно, Женя делает это из чистого озорства, но кошачья вкрадчивость собственных глаз, мастерски подчеркнутая сурьмой, Алину приятно удивляет. Вот теперь она готова блистать. – Спасибо! Ты великолепна. – Я знаю. – Женя позволяет себе обнять Старкову в ответ. – Это первая часть моего подарка. – А какая вторая? Не то чтобы я была неблагодарной, но... разве может быть лучше? – Поверь, может. – Прохладный палец придирчиво касается ее щеки. – Нам пора. Я тебя провожу.