Гриш, отказник и принц

«Она надела черное». Дарклинг поворачивает голову в тот же миг, когда Алина делает первый шаг в бальный зал. Люди расступаются перед ней, точно тени в ночной детской – перед лучом света, осмелившимся проникнуть в их мрачную обитель через приоткрытую дверь. Гриши в лучших нарядах, придворные дамы и приглашенные гости, каждый из которых открыто или втайне собирался произвести фурор на этом сборище кричащей роскоши, но стал лишь частью безликой толпы, – все они замолкали, пятились, оборачивались и глядели вслед единственному яркому пятну. Не считая того, что это маленькое, уверенно направляющееся к нему «пятно» – черное. Нашей заклинательнице Солнца не подобает, особенно перед гостями... Как там дальше? Потворствовать мраку? Восславлять темноту? Память, которая еще ни разу за его долгую жизнь не подводила Александра, упускает нужную формулировку, хотя в свое время та привела его в бешенство. Растерянность этим фактом длится не больше секунды. Кириган устремляется навстречу Алине, настойчиво пытаясь вспомнить, что же такого в их цвете могло стать бельмом на глазу пьяницы, самодура и прелюбодея, который по ошибке полирует сейчас своим задом золотой трон Равки. Но вспомнить так и не удается. Черный шелк, обволакивающий стройную девичью фигурку, двигается, как сшитые вместе тени, и путает тем самым все карты. В тенях Алины гинут и лицемерные восторги королевы, кокетливо накручивающей на палец платиновый локон, по поводу некой причудливости обитателей Малого дворца; и ехидно-встревоженные шепотки советников (которые, вероятно, полагают, что шпионы Дарклинга зря едят свой хлеб и что грядущие откровения сумасшедшего под видом изъявления государевой воли еще способны повергнуть кого-то в шок). На целых пять шагов в мыслях лидера Второй армии поселяется блаженная пустота. Это всё из-за тебя, Алина. Однако мало кто знает, что эта пустота – возможность отключить разум, не просчитывать всё наперед, дать волю эмоциям и влечению, а значит, стать уязвимым, – для него неотделима от чувства безопасности и дома. Благодаря тебе, Алина. Правильно, остановись. Она инстинктивно замирает за пару шагов до встречи, давая Александру приблизиться. Самому настичь ее, как самую желанную добычу. Заметить, как лукаво блеснут ее глаза и обнажится краешек белых зубов, освободив из плена нижнюю губу, которую Алина чуть прикусывает изнутри всякий раз, когда ей необходимо держать себя в руках. Он смотрел на эти губы так часто, в обоих своих обличьях. Видел, как они изгибаются в каждой из десяти различных улыбок и как одинаково кривятся от злости, как дрожат от смеха или мелко подергиваются от приближающихся рыданий. Как поджимаются в неодобрении или воинственно оттопыриваются – например, из-за смертельной обиды на одного генерала, не пожелавшего тащить упрямую тринадцатилетнюю девчонку на охоту в снегах Цибеи. Он отказался целовать эти губы, будучи несуществующим шквальным, и сегодня ночью Алина отплатила ему сполна, проснувшись раньше, чем Александр успел ее распробовать... Кулон в виде солнечного затмения крадет его выдох, вынуждая втянуть лишь еще больше воздуха. «Настолько осмелела или?.. Хотела порадовать». Это окончательно приводит в чувство и позволяет опознать легкую манящую полуулыбку как Алина-которая-отличилась-и-ждет-реакции. – Ты должна была войти с дворцовой охраной, – цедит Кириган сквозь зубы и словно бы оглядывается по сторонам в поисках нежелательных свидетелей. А затем, пока недоуменно расширившиеся глаза заклинательницы Солнца не успели напитаться обидой, добавляет: – Выглядишь восхитительно. «Настолько, что я прямо сейчас готов погрузить этот зал в темноту, чтобы бесшумно раствориться в ней вместе с тобой. Знали бы вы, мисс Старкова, какие монстры подстерегают вас в моей темноте...» – Я пришла тебе помочь, – заговорщицки опускает ресницы Алина, вполне удовлетворенная тем откликом, который получила и успела считать с его лица. Она всегда была способной ученицей. «Но сначала разберись с королем». «Но сначала я разберусь с королем». Столкновение взглядов напоминает уверенное рукопожатие партнеров, давно знакомых друг с другом и привыкших совместно вести самые прибыльные дела. Не считая того, что грудь Алины взволнованно вздымается под черным шелком, а Дарклингу физически приятно, когда его будущая равная вот так смотрит на него снизу вверх, слегка отклонив голову назад и совсем чуть-чуть – набок. Весь этот обмен любезностями и молчаливыми обещаниями занимает меньше минуты, и Александр отступает, освобождая путь виновнице торжества. Но, однако же, он ни на секунду не упускает ее из виду. Сомкнув хватку пальцев на хрустале нетронутого бокала, Кириган наблюдает, с каким достоинством его любимое творение приветствует королевскую чету – девушкам-гришам позволялось не приседать в реверансах, которые из-за отсутствия пышных юбок выходили якобы недостаточно изысканными – и рассказывает о трагической участи, постигшей царский подарок. – ...Однако я взяла на себя смелость надеть на праздник лучший кафтан, которым располагаю, – улавливает чуткий слух Александра, и ему хочется рассмеяться. «Пожалуй, даже слишком способная ученица». Впрочем, неугодным генералам и на государственных праздниках не положено веселиться от души, даже если сегодня вечером им сообщили, что стадо Морозова обнаружено вблизи границ Фьерды и вряд ли соберется пересечь их в ближайшее время. Дарклинг продолжает хранить мрачную отрешенность, которая гарантированно отпугнет от него всех желающих завязать светскую беседу, но думает только об одном: если всё пойдет по плану, уже к осени у Равки будут новые правители. «Мы с тобой взойдем на престол, моя Алина, и вернем мир нашему народу, покончим с этой войной и бессмысленным угнетением. Эра святых пройдет, наступит эра просвещенного абсолютизма и Малой науки. Под нашим крылом Равка станет по-настоящему великой. Ведь что может быть могущественней гриша с тремя усилителями? Только два таких гриша. Мы с тобой изменим мир». Яркое черное пятно возникает совсем близко и тут же пропадает, увлекаемое очередной группкой желающих озвучить поздравления и просьбы. Маленькая царица бала стремится подарить кусочек своего расположения всем и каждому, будь то приветливая улыбка или благосклонный кивок. Когда какая-то предприимчивая матрона попросила равкианскую святую благословить ее довольно невзрачную дочь-дебютантку на удачное замужество, Алина обеими руками взяла с такой надеждой протянутую ей тонкую ручку в перчатке и вскоре отпустила. Дарклинг не видел ее лица, не слышал слов, которые она произнесла, но заметил, как робко просияло в ответ невыразительное личико. «Зная, как ты избегаешь напрасно обнадеживать людей, мне даже любопытно, что ты ей сказала». Кириган ловит на себе выразительный взгляд Зои, которая, как и многие, ждет сигнала к началу демонстрации, но Александр не считает нужным отвечать. Тогда шквальная подходит сама. – Надя говорит, госпожа Плаксина и мисс Мейер прямо сейчас убеждают друг друга, что так открыто пользоваться своим положением на публике – дурной тон, – шепотом докладывает Зоя, но в ее обличающий тон примешивается подозрительно много злорадной ревности, чтобы эта информация выглядела просто как случайно подслушанная и переданная сплетня. – Если хотите знать мое мнение, они не так уж неправы. От чересчур идеальных и святых у простых смертных сводит скулы. – Коммандер Назяленская, когда я захочу поинтересоваться мнением госпожи Плаксиной или вашим, то пришлю ей анонимную анкету, а вам – повестку. – Виновата, мой генерал. Разрешите идти? – говорит Зоя строго по уставу, но усмехается вне его. В конце концов, «коммандером» она становилась лишь за закрытыми дверями спальни Дарклинга. – Разрешаю вернуться на пост и продолжить добиваться вашего высокого звания, продвигаясь непосредственно по службе, – холодно отчеканивает Дарклинг, и шквальная бледнеет. – Иди. До сегодняшнего дня Александр всерьез подумывал отослать отставного «коммандера» в Крибирск, где от нее будет больше проку, но теперь сила Зои может пригодиться в охоте на оленя. Чем ближе выступление, тем чаще оглядывается в его сторону Алина, будто нашаривая во сне чью-то теплую надежную руку, а найдя, успокаивается и продолжает мирно отдыхать. Она не любит балы и пока что успешно уклоняется от танцев с угрюмым в своей вынужденной трезвости царевичем и прочим цветом равкианского дворянства. Но демонстрация, при всей бессмысленности самого мероприятия, – это всегда возможность показать свою истинную суть. (Благо, Алине не придется прилюдно уничтожать конфискованных волькр, как изначально грезилось царю и Апрату). Еще пару лет назад Кириган ограничивался тем, что громоподобным хлопком ладоней погружал зал и находившихся в нем людей во мрак, а дальше в игру вступала Алина, и действо превращалось в один сплошной бенефис. Но однажды они решили отступить от намеченного сценария. Александр помнил, как исчез в ладони Алины отраженный зеркалами фабрикаторов луч, а затем вспыхнул уже рядом с ней, и заклинательница Солнца позволила свету заключить их обоих в мерцающую золотую сферу. Такой простой, но о многом говорящий фокус... Он взглянул на Алину и протянул к ней руку, чтобы теневые ленты, как темные змеи, пытались выбраться из солнечной клетки под восторженное бормотание толпы. Алина засмеялась и позволила свечению вокруг них шириться и нарастать, загоняя «змей» обратно. Она наслаждалась собственным могуществом, заставляя лучи послушно плясать на кончиках гибких пальцев, пока Дарклинг превращал змей в щупальца гигантского спрута и клыкастую пасть дракона. Солнечные стрелы метко пронзали всех созданных им чудовищ. Гости разразились аплодисментами, кто-то пронзительно засвистел, и взбудораженная Алина, приподнявшись на носочки, прошептала так тихо, чтобы услышал только Александр: – А теперь давайте покажем им! Призовите мне побольше теней. Он прищурился, но подчинился. Тени взметнулись, вихрясь непроглядным дымом. Алина в ответ призвала гибкие светлые ленты, которые вместо того чтобы рассеять мрак обвились вокруг него, сплелись с ним, закручиваясь в гипнотическом ритме. Зал напряженно затих. «Единство противоположностей – ты это хотела им показать? Считаешь, они к такому готовы?» Дарклинг привлек на свою сторону еще больше теней, чтобы те сумели поглотить свет и чтобы Алина, поддавшись духу соперничества, закончила представление так, как от нее ожидают. Однако вместе с тенями разрастался и свет, расписывая чернильное покрывало тьмы причудливыми узорами, но не уничтожая его. И тогда Александр последовал за ней. Вместе они создавали силуэты кленового листа, испещренного темными прожилками, и двух поглощающих друг друга аспидов, темного и светлого – символ мудрости и бесконечности познания. Это была не столько извечная борьба света и мрака, сколько завораживающий танец, который потерял бы смысл, если бы один из партнеров исчез. Ближе к логическому завершению Дарклинг велел теням отступить. Люди в бальном зале ждали сокрушительной победы добра над злом, торжества справедливости над роком; они возвращались сюда из раза в раз ради этой иллюзии, а не ради сомнительной истины, которую попыталась в тот день донести до них одна безрассудно смелая и великодушная девушка: «Разве мы все не суть одно?» За самодеятельность им с Алиной, разумеется, досталось. Пока заклинательница Солнца, стиснув зубы и стараясь не фыркать, слушала, как Апрат зачитывает отрывки из священных текстов, Кириган со смешанным чувством досады и трепета, почти восторга осознавал: девочка выросла. Да, она взрослела и менялась у него на глазах, ею становилось сложнее управлять. И всё же Александр упустил момент, когда предназначенный ему судьбой беспомощный ребенок перестал быть таковым – беспомощным и, собственно, ребенком. Дарклинг был древним, и его восприятие возраста успело исказиться. Наблюдая за тем, как рушатся города, как сменяют друг друга эпохи и поколения, он привык считать детьми всех, кто его окружает. Царь, царица, священник, самая дряхлая крестьянка в Черности или самый юный из его инфернов – все они дети, бабочки-однодневки на цветке вечного дерева. Но, с другой стороны, причислять возраст к однозначно определяющим факторам не стоило. В тринадцать Александр впервые убил, в шестнадцать решал судьбу своего первого бастарда и его матери, а к двадцати пяти перестал вести счет трупам и женщинам. Разменяв первый век, он успел пресытиться той жизнью, которую вел и которую ему предстояло вести; к концу второго, напротив, воспрянул и вновь занялся поисками лучшей доли для себя и гришей там, за Истиноморем. Однако третье столетие окончательно расставило всё по местам. Что бы он ни делал, куда бы ни отправился, он всегда будет один. Последний проклятый потомок Костяного кузнеца, когда-то мечтавший превзойти деда и победить саму смерть, оказался обречен безропотно отдавать ей друзей и близких. Старец в теле молодого мужчины, чье отражение перестало меняться, с тех пор как был создан Тенистый Каньон. Имевший звучный титул, но лишенный права носить родовое имя – недаром все «Дарклинги» были бастардами и приходили из ниоткуда. Алина Старкова не могла предположить этого в восемь, но к восемнадцати годам стала для Александра чуть меньше, чем всё. Учитывая, что на постоянство в его списке «всего» могли претендовать разве что тени, сварливая мать и нищая, существующая на одной только спеси да молитвах страна, девочке вряд ли стоит чувствовать себя польщенной. Он изначально взялся обогреть и приручить ее, потому что... почему нет? Голодным до тепла сиротам свойственно искать понимание и опору в каждом, кто готов предложить. Это потом игра в причинение добра зашла слишком далеко, выпустив на волю неряшливого белобрысого беса, который хвастался придуманными подвигами, болтал с набитым ртом и сохранил за собой эту дурную, всегда особенно раздражавшую мать привычку выбалтывать лишнее… Но Алине необязательно было доверять Александру, беззаветно любить его, и уж тем более не обязательно обзаводиться совместными наследниками, чтобы оставаться счастливо обреченными друг на друга: они и так обречены. Прощать, ненавидеть, ошибаться, не понимать, убегать, возвращаться, пока время окончательно не сотрет границы и хрупкость неокрепшей души – нет, хрупкость быстротечной юности – не перестанет иметь значения. Так почему же эта робкая и по-девичьи пылкая взаимность, которую Дарклинг всерьез не надеялся разглядеть в глазах Алины, сейчас тлеет в них ярко, как уголек (хватит одного неосторожного дуновения, чтобы пламя взметнулось – и погасло, не успев толком разгореться)... Почему она важнее мыслей о троне, о гришах, об усилителях Морозова, последний из которых буквально маячит на расстоянии вытянутой руки? Почему она уже имеет значение?! Александр ловит себя на мысли, что не хочет знать ответ. Особенно если Алина продолжит вот так же незаметно нашаривать его взглядом в толпе и, отыскав, украдкой касаться кулона на черной ленте. Куда она спрятала ключи, еще предстоит разобраться – и на всякий случай перепрятать.