Гриш, отказник и принц

Любовь не утоляла жажду, которая руководила его действиями. Таково проклятье могущества гриша.

Итак, кто же мог желать от него избавиться? Второй вопрос: только на время или гарантированно? Кириган размышляет над этим, следуя тайным подземным ходом, что ведет из Большого дворца прямиком в Малый, а уже от неприметной панели в стене до его покоев рукой подать. Самая короткая, но неприятная дорога: приходится насквозь пройти через хранилище или скорее кладовку, которую когда-то давно обустроили они с матерью. Здесь было суждено медленно ржаветь, истлевать, покрываться если не плесенью, то пылью всем тем вещам, которые могли выдать их секрет, но которые Александр не хотел уничтожать. Уцелевшие журналы Ильи Морозова и личные записи Дарклинга. Бесценные староравкианские книги с иссохшимися корешками и выцветшими чернилами. Химические реактивы и яды, в том числе вино, настолько древнее, что даже он не рискнул бы откупорить эти бутылки. Боевые награды «доблестных предков» – и обширная коллекция ножей, кинжалов, наконечников отравленных стрел и затупившихся лезвий, которые Дарклинг имел обыкновение находить у себя в спине или под ребрами. А один непритязательный с виду наградной кинжал ухитрялся сочетать в себе оба памятных свойства. И все-таки кто мог желать... Нет, не так. Кому выгодно избавиться от него именно сегодня? Фьерданский посол? Шуханцы? Представители запада? Если их цель – отложить демонстрацию... Служанка, опрокинувшая на него целый поднос канапе с икорным паштетом, надежно заперта до выяснения обстоятельств. Жаль, что нельзя провести дознание прямо сейчас: времени до демонстрации остается всё меньше, и ему необходимо срочно сменить испорченный кафтан. На первый взгляд и кому-нибудь другому всё это могло показаться случайностью. Время, выбранное крайне удачно. Незнакомое перепуганное лицо (словно бы кто-то в здравом уме позволил новенькой да, к тому же, неуклюжей девице лавировать в толпе гостей на важном мероприятии). Густой паштет, пятна от которого на черном так просто не скроешь, и возникшая из-за этого необходимость срочно вернуться в покои... Трудно поверить в такого рода совпадения. Проходя мимо прямоугольного предмета, накрытого брезентом, Кириган ускоряет шаг. Под покровом из плотной парусины скрывался засаленный холст в резной раме – его портрет. Как теперь понимает Александр, весьма посредственный. Тусклое, но нестареющее напоминание о том, как роскошь способна портить гришей, даже самых выдающихся. Тогда он впервые дорвался до сытой бессмысленной жизни любимого королевского пса и впоследствии за это поплатился... Царь. Не стоит сбрасывать со счетов этого олуха. Послы как приплыли, так и уплывут, а намекнуть царю, что убийца в гардеробной генерала Второй армии – отличная идея, можно в любое время. К числу подозреваемых добавляются Ланцовы. Ему ли не знать, что у одного, казалось бы, незначительного события может иметься великое множество возможных причин, виновников и следствий? Дарклинг рассматривает версии убийства, покушения на убийство, обвинения его в убийстве, дипломатического скандала, шпионажа и еще дюжину производных комбинаций. С участием Алины, которую пришлось оставить под присмотром Ивана и охраны, – или без нее. Встревоженный взгляд заклинательницы Солнца, что он успел поймать на себе перед тем как уйти, разумеется, не заставил бы Дарклинга всё бросить и остаться. Когда речь заходит о потенциальной опасности для Алины, ее безмолвная мольба не может и не должна становиться определяющей. Это исключено. И всё же, прежде чем отвернуться, Александр колебался. Всего миг. «Я успею разобраться с проблемой и вернусь до того, как тебе потребуется мое присутствие». Он почти срывается на бег и в проходе едва не сталкивается с Багрой. Это неожиданно, однако не удивляет: кроме самого Киригана, о тайнике в подземном лабиринте известно лишь ей. Привыкнув скрывать свои способности, мать освещает себе путь фонарем. Через худой локоть перекинут черный кафтан. Если быть точнее, один из его любимых кафтанов, пошитый к празднику. – Ясно, – холодно кивает Александр, чувствуя, однако, что мимика его выдает. – Что ж?.. Внезапное озарение давно перестало походить на вспышку сверхновой, способную за раз осветить, выжигая до ослепительной белизны, всю темноту прежних заблуждений. Оно сравнимо скорее с сухим металлическим щелчком детали, наконец вставшей на место. Детали, которую даже успели примерить к механизму наравне с остальными, но отложили в сторону по той или иной причине. Хотя этот щелчок не сухой – он звонкий. Протестующий. Ведь Багра посягнула на святое. – Нам нужно поговорить. – Безошибочно учуяв, как в нем поднимается ярость, она отступает на шаг. – Чтобы вызвать кого-то на разговор, необязательно плести интриги у него за спиной, – терпеливо, как в беседе с юными гришами из крестьянских семей или глубокими стариками, объясняет очевидное Александр. – Достаточно передать устное приглашение или хотя бы записку. Уверяю, те, что от тебя, я бы прочел в первую очередь. Изъяви ты желание со мной связаться, разумеется. Мать предпочитает пропустить эти слова мимо ушей. – Твои люди выследили оленя. Не отрицай. – Я и не собирался. – Сейчас его устами говорит само миролюбие. – Мои люди действительно нашли мифическое стадо. Вожак, можно сказать, сам вывел их на него, после месяцев бесплодных поисков. Счастливая случайность, для этого даже не понадобился какой-то особый следопыт. Как ты однажды сказала? Равка делает так, как лучше для нее самой? Так вот, она сделала. Осознание того, как близка цель, волнительно до дрожи, однако наблюдать за сокрушительным поражением матери и ее бессилием что-либо изменить... Это ли не счастье? – Если это всё, что ты хотела знать, я, с твоего позволения, вернусь на праздник. Спасибо за кафтан. Он тянется к ней, но натыкаешься на узловатую деревяшку. Багра знает, что тени не защитят ее, запершую их внутри себя так надолго, однако ударить сына тростью по пальцам не рискует. Всё, что она может, – выставить палку перед собой в попытке провести черту. Раздражающе трогательно. «Теперь ты признаёшь, что больше не нужна мне, что я сильнее. Ты по-настоящему боишься меня». – Я говорила, что оленя нельзя убивать! – выплевывает Багра. – Он создан из скверны, и он полон ею. Неужели тебе мало? Хочешь окончательно себя погубить? Девчонка теперь вхожа в Неморе, так истребите волькр, избавьтесь от гнезд. Пусть Каньон будет тем, чем должен: могилой. Не орудием. – Скоро всё изменится, мама, – ласково обещает Александр. – В тебе говорит бессилие. Отступи. Будешь благоразумна, и я никогда не вспомню о выходке с паштетом. Сделаю вид, что не знаю, кто из гришей предан тебе больше, чем мне. И даже той служанке позволю заслужить прощение. – Надо же, как великодушно, – кривится Багра. – А не много ли обещаний для того, кто взялся делить шкуру лишь первого неубитого медведя, когда два других продолжают здравствовать в дали и неизвестности? Ты можешь одурачить свою девчонку, заставив расправиться с оленем, и нацепить его рога ей на шею, но захочет ли Алина убивать других существ Морозова по чужой команде? И рискнешь ли ты ею? Олень безобиден, если его не злить, чего не скажешь о Ледяном драконе и Жар-птице. Мать говорит, а ее змеиный взгляд тем временем цепко снует, подскребывает по лицу Александра, точно желая нащупать край старой ороговевшей чешуйки и потянуть, содрать немного, заглянув под. Жаль ее разочаровывать, вот только Кириган успел полинять уже, как минимум, дважды. – У меня нет времени на философские рассуждения, – пожимает плечами он. – Пытаешься выяснить, известно ли мне о Жар-птице? Да, я знаю, что третий усилитель не она. Хочешь сказать, что до сих пор не догадалась, кого убила Алина? Не смеши. Достаточно увидеть кости великого следопыта в действии, чтобы отставить последние сомнения. Ей уже мало того, что у нее есть. Боковым зрением Кириган замечает тусклый отблеск: пламя факела отражается в крышке большой старинной шкатулки для драгоценностей. Единственная вещь здесь, над которой время не имеет своей губительной власти. Черное дерево, латунь, перламутр – он помнит, как заказывал эту шкатулку у лучшего мастера Равки, пусть это и стоило молодому Александру почти всех его сбережений. Что ж, прочник не обманул: и снаружи, и внутри вещица по-прежнему выглядит как новая. Только подкладка, прежде хранившая аромат высушенных целебных трав и корешков, теперь пахнет ничем. «Но, Александр, это же очень дорого...» Он не мог подарить Люде все драгоценности, которых она заслуживала, но верил, что у них еще всё впереди. А она с радостью хранила в шкатулке обычную медуницу и кровохлебку вместо рубинов и гранатов. – Алина мечтает найти стадо не меньше, чем я. Пока не одержима, хорошим девочкам такую жажду свойственно отрицать, – улыбается Дарклинг, касаясь темной крышки, – но усилители хотят воссоединиться. Когда придет время, ее рука не дрогнет, цикл завершится, и мы наконец сможем... Звук, который издает Багра, напоминает клекот подстреленной орлицы. Не верящий и горестный. – Нет. Не может быть. – Впервые на его памяти мать выронила трость по собственной вине, потому что белые скрюченные пальцы бессильно разжались. – Русалье... Мальчишка, что ты наделал? – Искал, какие еще морские сувениры, помимо ракушек, могут понравиться Алине. Пока Александр меняет кафтан, обугленные зрачки матери, не таясь, ощупывают его с головы до ног. Ищут следы присутствия могущественного усилителя, который предназначался не Дарклингу и не способен повлиять на его способности, но до поры до времени принадлежит именно ему. – Покажи, – сдавшись, резко требует Багра. – Или фабрикаторы загнали чешую тебе под кожу? – Видишь, мама, ты так догадлива и мудра, что прекрасно сумеешь обойтись без собеседника. Он не ожидает от слабой старухи подобной прыти. В один прыжок Багра оказывается рядом со шкатулкой и вытряхивает ее содержимое в чашу факела. Александр отталкивает мать, но медальон, эта хрупкая позолоченная безделушка, раскалывается прежде, чем он успевает сунуть руку в огонь. Запах горящего волоса не спутать ни с чем. Мягкий каштановый локон, свернутый спиралью, пламя сжирает быстрее и незаметнее, чем сумело бы поглотить тело его хозяйки. Но вонь, она та же. – Алчность делает тебя слепым и глухим, – дрожащий голос матери пробивается к нему сквозь алую пелену гнева. – Надеюсь, хотя бы потеря заставит тебя услышать. Александр... нельзя нарушить правила этого мира и не поплатиться за дерзость. Этих усилителей не должно было существовать. Ни один гриш не может управлять такой силой! Ты хочешь разделить ее между вами, одарить безграничной властью трусливую девчонку, которая не готова. Она боится убивать, не умеет принести необходимую жертву так, чтобы потом не обглодать себя заживо. Усилители преумножат в ней и это. Хочешь, чтобы вместо одного одержимого безумца мы получили двоих? Найдите третий усилитель, используйте его, и потеряете себя навсегда – капля за каплей... Сын, я заклинаю тебя: сделай то, чего не сумел мой отец. Остановись. Захвати эту жалкую страну, раз она тебе так нужна, ваших совместных сил для этого достаточно. Но не трогай оле... Александр сбрасывает лживую костлявую руку, вцепившуюся ему в плечо мертвой хваткой, и оборачивается. – Знаешь, почему я так ненавижу это место? – Движение кисти, призванное широким жестом обвести грязный закуток под тоннами золота и белого камня, получается уверенным и острым. – Потому что оно напоминает. Обо всём. О сотнях потерянных лет, о тысячах отнятых жизней. О фальшивых именах, о царях, которых я пережил одного за другим, о провальных восстаниях. Обо всём, чего я мог бы достичь, будь у меня заклинательница Солнца. И теперь, когда она у меня есть, – он срывается на угрожающее шипение, – ты всерьез думаешь, что я позволю кому-то встать у меня на пути? Дарклинг рывком убирает парусину с холста, обнажая свой портрет. Изображение слегка колеблется, окруженное тенями, словно морщится, пытаясь избежать участия в их игре. Мать смотрит на уродливого двойника с тоскливой нежностью, и этого Александр не готов ей простить. – Ты настояла на том, чтобы сохранить холст, мадрая. Зачем? Собиралась продемонстрировать его Алине в качестве доказательства, какое я древнее зло? Или надеялась сохранить память о сыне – не Еретике, не чудовище, – которого еще не успели проклясть? Тогда я вновь тебя разочарую. По лицу портрета пробегают черные трещины, а затем скверна обращает холст в горстку праха. – Глупый мальчишка. – Багра брезгливо отряхивает подол плаща, хотя останки «не-Еретика» на нее не попали. – Мерзость. Я надеялась посмеяться над древним юнцом, что не может дождаться свидания и спешит за цветами своей барышне, но ты... Ты не способен даже на это. Тебя не спасти. – Багра Морозова. Неужели я слышу нотки сожаления в твоем голосе? – хмыкает Александр. Он сомневается, что тот букет синих ирисов мог уцелеть после визита Багры в его покои, и всё же. – Я жалею только об одном: что не прикончила девчонку сразу, едва ты приволок ее сюда из приюта. Пустая угроза с истекшим сроком давности, переставшая иметь значение, внезапно заставляет шагнуть вперед, нависнув над загнанной в угол матерью. – В таком случае, что тебе помешало? Очень советую взвесить риски и ответить честно. В испытующем взгляде Багры нет ни тени страха. Ее рука скованно, через силу, тянется к его щеке, стремясь коснуться якобы нежно, и Дарклинг отшатывается. Старая, как мир, уловка, на которую он, будучи взрослым, еще ни разу не повелся. «Не позволяй никому дотрагиваться до тебя». Мать отдергивает руку и прячет ее в кармане плаща. Отвечает предельно сухо: – Сентиментальность. Уже не помню, когда я в последний раз слышала твой смех. Но рядом с ней ты смеялся.