Гриш, отказник и принц

Говорят, что счастье – это секунда. Крошечный пылающий узел, в котором нежданно пересеклись-переплелись, чтобы разбежаться вновь, прошлое, настоящее и будущее. Потому и мерещится всегда, что истинное счастье с тобой либо уже было, но закончилось, либо оно впереди, надо только дождаться, заработать, потерпеть...А в настоящем счастья не бывает. Если и случается, то очень редко. И всего на секунду. Ведь там, где есть счастье, обязательно будет страх его потерять. Секунда – как раз то время, когда ты уже счастлив, но испугаться еще не успел... «Ерунду говорят». Счастье Алины – как море. Нет, как мировой океан, такое же бескрайнее, безбрежное. Бездонное. Попасть сюда в первый раз в самом деле страшно: крутишь головой в поисках недружелюбного, но знакомого берега, а его нет. Сучишь ногами, безотчетно надеясь достать до дна, но его тоже нет. Это как... невесомость. Загадочное слово, которое Старкова подглядела в блокноте Давида. От страха неизвестности кружится голова. А потом Александр, ее единственная опора, ее ориентир, мягко помогает лечь на спину. Придерживает, показывает как... И всё меняется. Нет больше ни Каньона, ни Равки, ни королей, ни войн, ни беспокойства – только обсидиановый свод потолка над головой. И счастье, которое всё длится, длится, пока она устало лежит на поверхности своего прохладного шелкового океана, глядя в свое звездное небо. Ихнебо. Слух Алины притуплен, словно бы ее лицо действительно окружено водой, которая шумит в ушах. Глаза и губы пощипывает от соли. Она широко растопыривает пальцы, лениво пропуская между ними гладкий шелк простыней, и тянется дальше, робко нащупывая руку Александра. Даже будучи такой, как сейчас, до краев наполненной блаженством и негой, Алина не может его не касаться. Дарклинг отвечает не сразу, точно ему пришлось сначала очнуться от дремы, – но охотно, с поспешностью. Их пальцы тесно переплетаются, и в следующий миг Александр уже увлекает ослабшую, разомлевшую Алину к подушкам, устраивая ее голову у себя на груди, и урчит почти по-кошачьи, когда она прижимается к нему всем телом. Томный вздох, сорвавшийся с собственных губ, кажется самым естественным звуком на свете. Она слышала от девочек, что физическая любовь бывает приятна, но не могла и вообразить, что близость после будет так упоительна. Алину не смущает ни их липкая от пота кожа, ни мужская рука, с тягучей медлительностью огладившая ее нагое тело и по-хозяйски прихватившая ягодицу, прежде чем набросить на них обоих край простыни. И даже неприятная тянущая влажность между бедер, которая из-за перемены позы вновь напомнила о себе, не ощущается чем-то плохим или постыдным. Счастье всё равно сильнее. Счастье. Уверенность и безопасность. Благодарность, которую вряд ли когда-нибудь удастся выразить до конца, и безграничное уважение. Желание, казалось бы, полностью удовлетворенное, но продолжающее непрерывно тлеть в глубине ее тела. Алина знает: стоит Александру позвать, легким дуновением потревожить эту искру или простым касанием высечь новую, и она вспыхнет с удвоенной силой, чтобы вновь отдаться ему без остатка – и забрать себе всего его, целиком. Мой. Да, она догадывается, но даже в мысленных образах продолжает избегать слова любовь. Слишком зыбким и опасным оно для нее остается, заставляя безмятежный океан идти тревожной рябью. – Я так долго ждал тебя, Алина, – шепчет Кириган, словно это признание не дает ему покоя. Его пальцы нежно перебирают струны ее разметавшихся волос, наигрывая древнейшую из мелодий. От избытка хаотичных чувств и эмоций Алина закрывает глаза и слепо двигает головой, подставляясь под ласку, а затем приникает дрожащими приоткрытыми губами к солоноватой коже у него над сердцем. Ее мечтали видеть послушным инструментом в своих руках множество людей, но только Александр побуждал измученную душу петь и плакать, вновь и вновь возвращая к жизни. – Я... – Старкова с трудом приподнимает отяжелевшую голову, чтобы встретиться с ним глазами. Он такой... настоящий. Темные волосы, даже нарочно взлохмаченные ею, всё равно ухитряются лежать в притягательной идеальности, не считая маленькой дерзкой прядки, которая то и дело норовит упасть на влажный лоб. Шею в том месте, что обычно скрыто под воротом, пересекает линия видимой вены. Чуть ниже, в опасной близости от нее, – белая полоса шрама. Взгляд спокойный, как и всегда, но при этом сонливый и непривычно мягкий. Когда Кириган, моргнув, смотрит на Алину, уголки глаз собираются добрыми морщинками. Почти незаметными, ведь он не старел и редко улыбался не губами. Однако сейчас эти красивые зацелованные губы невозможно обвинить в неискренности или отчужденности. Маска генерала Александру больше не нужна. И он знает, что она знает, хотя это не мешает его бровям изогнуться в невинном любопытстве: «Что?» – Я... – делает вторую попытку Старкова, переведя дыхание. – Святые, почему это так сложно?! Как, какими словами объяснить, что она хочет видеть, слышать, осязать его, дышать им, как воздухом, хранить на своих губах тепло и вкус его кожи – каждую минуту своего существования? – Ты не обязана отвечать, если не получается. – Улыбка бесследно исчезает с лица Дарклинга, но мягкость и понимание остаются. – Сейчас мне достаточно того, что у нас есть. Просить о большем было бы... жадно. Я очень жадный человек, Алина, учти. Мне всегда будет мало, мой свет. Н-нгх. Вместо ответа она с каким-то неистовством впивается ртом в бок своего заклинателя и не отпускает до тех пор, пока на бледной коже не расцветает вызывающе яркий багрянец отметины.Мне тоже всегда будет мало.И, словно в подтверждение данной клятвы, она клеймит Александра еще раз. – Как долго я тебя ждал, – почти жалобно бормочет он, когда Алина слизывает, сцеловывает оставленные следы, желая лишь впечатать их глубже. Пусть даже этого никто не увидит и не узнает. Останься у нее хоть какие-то силы, Алина нависла бы над Дарклингом и потребовала показать, как долго. Она еще никогда не была настолько уверена в своем праве требовать – и вместе с тем никогда так остро не нуждалась в доказательствах того, что ее дерзкие желания важны. Нет, первостепенны. – Я хочу, чтобы ты... – Алина принимается кусать и посасывать свою истерзанную нижнюю губу. Щеки заливает горячая краска. Потому что, оказывается, она понятия не имеет, как заканчивать это предложение! Не знает, какое из желаний назвать первым. В глубине души хочется всего и сразу, но так же, наверное, не выйдет? Да и язык не повернется сказать Александру нечто вроде: «Умоляю, возьми меня!» Прищурив глаза, Дарклинг с затаенным восторгом наблюдает за борьбой невинности и чувственности, добродетели и того, что многие ошибочно считают пороком. Бедная, бедная девочка. Ее робкое предположение, пусть и деланно шутливое, что, дескать, для максимально действенного освещения Каньона заклинательница Солнца должна быть чиста не только душой, по-прежнему вызывает смех и желание оторвать Апрату тот самый, призванный смущать умы неискушенных дев инструмент– под названием «язык». Им священник, в отличие от другого «инструмента», хотя бы активно пользуется. – Я дам тебе всё, что пожелаешь, – обещает Александр, переворачивая радостно встрепенувшуюся Алину на спину, – всё, что захочешь. Сделаю тебе хорошо и приятно, но только сегодня, мисс Старкова. Завтра ты сама расскажешь и покажешь мне, где именно приятно и с какой силой хорошо тебе должно быть. – Поцелуй меня, – тихо просит Алина и без подсказки тянется обнять его за шею, невольно заставляя Дарклинга позабыть и отринуть одно из главных правил выживания: изголодавшись, объедаться нельзя.