Гриш, отказник и принц

Это похоже на сон, на лихорадку, на конец мира. Рассудок Алины выжжен дотла, сметен бурлящим потоком ослепительного света – чистой энергией, хлынувшей из ниоткуда. Алина упивается силой, пьянеет, захлебывается, но продолжает черпать и черпать. Инстинкты ревут оглушительно: возьми! Еще! Она полна до краев, но ей этого мало. Чем больше берет, тем сильнее жажда. Какая-то часть силы раз за разом ускользает прямо из-под носа, черной кошкой ныряет в темную залу, пробуждая охотничий азарт. Всё тело охвачено огнем, сердце проталкивает по сосудам раскаленную тягучую лаву. Слишком горячо. Слишком медленно. Мне нужно больше! И тот, кто с голодным урчанием набросился сейчас на ее рот, нужен тоже. Живым. Не мертвым, ни в коем случае. Иначе... Нет никаких «иначе»! Просто НЕЛЬЗЯ. Всё иное противоречит самой ее сути. Малейшая угроза своему, и вся абсолютная энергия, которой стала заклинательница Солнца, поднимется на его защиту, чтобы выгрызть свое или исчезнуть навеки. Всё или ничего. Моя сила – твоя. А твоя – моя. Тебе не уйти от меня, ведь мы есть суть одно. Мы одно целое. – Непременно, моя Алина. Я дам тебе всё, что ты пожелаешь. Мы возьмем это вместе. Пылающей чувствительной оболочки касается мягкая живая прохлада. Это твоя... ладонь на моем ли... це? Приятно. И так томительно тянет, разливается предвкушающим теплом где-то в глубине естества. Настолько хорошо, что твоя досадная оплошность, которую я все-таки обнаружила, эта брешь в нашей связи, сквозь которую моя сила ускользает от меня, не кажется такой мерзкой. (Я даже не буду мучить тебя за это в совместных кошмарах, обещаю). О да, свое мы обязательно возьмем, а пока... Здесь, сейчас, у тебя и в тебе есть всё, что требуется. Всё, чего я истинно желаю. Есть в тебе. Кончик языка любовно обводит черную метку, знак древней магии, что укрылась в этом драгоценном теле. Не обманешь, не спрячеш-шь. Всё равно доберусь. И будет еще вкуснее. – Надо было тебя покормить, н-н-гх... – Стон ласковый, довольный. – Не смей разжимать зубы. Однако добыча уже покинула рот с громким чмокающим звуком. В ответ – надсадный, полный превосходства смешок. Ах так? Думаешь, одержал верх, глупенький? М-м, это мы еще посмотрим. Саднящие губы вновь приникают к раскаленной от жара коже, которую только что изощренно терзали, с обманчивой нежностью. Согревая солнечным светом, разгоняя под кожей кровь, чтобы та не смела сворачиваться. Этот след должен быть ярким. А моей силе никто не указ. Она безгранична. Запястье сдавливают недоуменно. Ха! Это я. Когда ты вся – свет, любовь, энергия, месть, в руках нет нужды. Всё, что ей нужно... Всё, чего я хо... Тьма туго оплетает горло, заставляя подавиться вдохом. – Жестокость тебе к лицу, солнышко, – сквозь вспышки под веками и звон в ушах, – но не увлекайся. Стоит кивнуть, как удавка-тень тает, оставляя взамен себя склизкую отметину. Святые нас побери! Воздух на вкус так сладок, но твои поцелуи слаще. Такие злые, восхищенные, жалящие любовью. Мы тоже ждали тебя, Темный король. Совсем истосковались до-олгими зимними вечера-ами. Так приди же и возьми то, что твое по праву. Прежде чем ты снова ее покинешь... Девочка-солнце стремглав бежит навстречу своему генералу, ее сапожки вязнут в снегу. Она пока еще мала, ей это позволительно – с радостным визгом броситься на шею, вцепиться в лохматый черный ворот. Девочку закружат, коротко и крепко прижмут к себе, подарят ей улыбку. Холодные темные глаза озарятся светом. И ночью она уснет без тревог, зная, что он тут, близко... – Не хочу отпускать. – Тонкие хрупкие косточки запястья протестующе трещат в плену стальных пальцев. – Жаль, что придется... Скоро, Алина. Не торопись, не спеши. Очень скоро у нас будет всё. – Нет, у меня уже есть. – Чье-то чужое, незнакомое сипение идет горлом. – Всё, чего я желаю... Есть здесь, у тебя. Другая, менее ловкая, но не скованная надежной хваткой рука на ощупь, через слой последней ничтожной преграды, исследует очертания твердой мужской плоти. Совершенное творение природы. Нарочно ею созданное, чтобы идеально мне подойти... Дрожь нетерпения одна на двоих. Эти твои тряпки всё портят, правда? Крошечное усилие воли, и помеха истлеет без следа. (Скверна, эта могущественная, неизведанная материя, манит ею воспользоваться, и устоять так трудно). Всего парочка примитивных движений друг к другу, навстречу желанному единению тел, и связь укрепится. Так зачем медлить? Есть ли в этом мире что-нибудь, способное нам поме... Волна ужаса окатывает с головы до ног, вышибая воздух из легких, и тащит за собой, на глубину. Отпрянувшая девочка сминает задом равкианские города. Острое древко знамени царапает голую ягодицу, но и эта слабая вспышка боли мгновенно гаснет, захлебнувшись в черной ледяной воде. Сердце колотится, как безумное. По позвоночнику липкими струйками бежит страх. Темнота окружает девочку со всех сторон. Шарит по телу. Давит. Душит. Этому нет конца. Отсюда не сбежать. Она связана, беспомощна. Ей не уйти. Ее опять будут касаться. Она атакует, не задумываясь, действуя вслепую, но инстинктивно метит в глаза... По новой ход времени запускают чьи-то свистящие вдохи и выдохи. Или эти болезненные звуки существовали еще до начала времен? Алина с каким-то тупым удивлением обнаруживает себя на краю стола, голую и свернувшуюся в подобие эмбриона. И хотя всё ее существо буквально кричит от прилива свежей энергии (кончики онемевших пальцев зудят и пульсируют так, что впору бежать до самой Фьерды, освещая всё на своем пути и срезая верхушки северных сосен), Алину ужасно мутит. Словно она объелась этой силой, и если исторгнуть из желудка лишний свет, то станет легче. «По крайней мере, имя свое я помню». – Старкова вздрагивает от озноба и сжимается в комок. Зубы клацают в такт незримым молоточкам, мерно постукивающим в висках, но вскоре молоточки начинают отставать. Алина не в состоянии сейчас разбираться в том, почему она не призовет свет, чтобы согреться, – она закрывает глаза, добровольно сдаваясь на милость сгустившейся тьмы. Нет, темнота дает ей убежище. Охотно принимает в объятия, как родную дочь, дает передышку, избавляет от необходимости отвечать на десятки вопросов. Их раздражающе настойчивое гудение, казалось, заживо срезало с нее кожу слой за слоем и теребило каждый оголившийся нерв: бдзанг-бдзанг-бдзанг-бдзанг. А когда Алина всё же пыталась ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, ее тяжелую, но совершенно пустую голову сдавливало болью, а к горлу подкатывала желчь. «Сейчас я немного отдохну и сразу встану. Отдохну и встану. Будет легче. Мы со всем разберемся». Очередной свистящий выдох из темноты обрывается слабым стоном, и всё резко стихает. – Алина, – негромко зовет генерал. Кириган. Дарклинг... Александр! Святые. – Ты здесь? Знакомый голос звучит так, словно его обладатель простужен. Или совсем недавно... плакал? – Да. Я и-испортила твои карты. – Отступившая было дрожь усиливается. – М-мне так жаль! Сквозь мутную дымку темной – теперь здесь горела одна-единственная, самая маленькая лампа, да и та в дальнем углу – комнаты она наблюдает, как Александр, живой, невредимый и, главное, реальный, с заметным усилием отводит от лица правую ладонь, которой прежде заслонял глаза. – Не призывай... – На миг его черты искажает страдальческая гримаса, когда Алина, желая лишь немного развеять тревожный мрак вокруг них, освещает пространство ярче, чем тысячи свечей. Солнце внутри испуганно гаснет, но едва ужас развеивается, на его место приходит осознание и стыд. Дарклинг не плакал. Конечно, он не плакал! Глаза слезились и не переносили свет из-за ожога. – Всё в порядке, просто дай мне время. – Александр хмыкает с иронией и морщится. – Пару минут. Алине нелегко это принять, но в мире есть вещи куда хуже рандеву с предателями. Она не понимает, что происходит! В то время как другая ее часть хладнокровно сопоставляет факты, ведь непонимание отнюдь не мешает помнить буквально каждую секунду своего помешательства. – Так это. Сделала. Я? – Алина потрясенно зажимает рот рукой. – Это была я... Никакие демоны не лишали ее рассудка, как бы заклинательнице Солнца ни хотелось в это верить. Та ненасытная эгоистичная тварь без жалости, совести и морали просто двигалась к своей цели. Она-то прекрасно знала, чего хочет. То есть чего хотела бы сама Алина, будь у нее такая мощь. – Я... собиралась выжечь тебе глаза. – Она начинает судорожно искать, чем прикрыть наготу. – И я... – Всерьез планировала снять с меня штаны при помощи скверны. Правда, эти эпохальные события происходили в обратном порядке, а глаза не так уж пострадали. Багра была бы тобой недовольна, но, на мое счастье, ты ограничилась вспышкой, а не направляла луч. Всё могло быть гораздо хуже. От падения в безобразную истерику Старкову удерживает только улыбка: Дарклинг улыбается. – Ты не должна винить себя, Алина. – Он заключает ее в объятия и ласково целует в макушку, затем, когда она пытается протестующе вскинуть голову и возразить хоть что-то, спросить, найти извинения, аргументы, что угодно, – во взмокший лоб, горячую от стыда щеку и ближе к уху, чтобы шепнуть доверительно: – Жаль, что тебя это расстраивает. Я был рад повидаться с моей Алиной из грядущего. Он говорит так буднично, с такой непоколебимой уверенностью, что она застывает истуканом. – Я стану такой? Но я не хочу! – взрывается Алина, как кричала когда-то маленькая испуганная заклинательница Солнца, которая не хотела быть святой. – Это... это же неправильно, Александр. – Неправильно что, быть бесстрашной, амбициозной и такой восхитительно эгоистичной, не скованной цепями земных условностей и придуманных кем-то правил? Готовой поставить на колени весь мир, зная, что рождена именно для этого... – Генерал качает головой. – Твоя позиция мне непонятна. – Так не должно быть, – уже спокойнее настаивает на своем Старкова. – Это неестественно, ведь я совсем не такой человек. Вот! Точно! Этот расклад не для меня, понимаешь? Да, я хочу стать сильнее, но не ценой потери своей личности! Подумай сам: если даже с усилителем я не способна настолько... э-э... отпустить себя, вряд ли олень кардинально повлияет на ситуацию... Или он повлияет? Напряженные плечи укрывает тонкая ткань. Его рубашка. Мимолетный жест заботы обескураживает, а вкупе с последовавшими за этим словами («Напомни, чтобы мы вернулись к этому разговору лет так через сто двадцать. Сейчас ты устала») заставляет испытать прилив бессильного раздражения. – Нет, мне нужно во всём разобраться. Почему ты отрицаешь, что это было ненормально? Удивительно, как все разумные мысли (вернее эти замаскированные под рассуждения попытки не столько дойти до сути, сколько ухватиться за первое попавшееся «логическое объяснение» и временно удовлетвориться им, а иначе впору сойти с ума) заглушались одной, задевшей Алину за живое и уязвившей сильнее остальных: «Неужели Александру действительно нравилось видеть меня такой?» – Разве я отрицал хоть что-нибудь из того, что ты сказала? – голос Дарклинга безмятежен, почти мечтателен, будто они не пытаются собрать себя по осколкам в темноте, а мирно беседуют за чашечкой чая у камина. – Ты права: ни олень, ни любой другой усилитель не изменит того, кто ты есть. Они лишь раскроют твой истинный потенциал, помогут увидеть и познать темную сторону всего. Однажды ты убедишься, что сила нейтральна. Не добро, не зло. Просто могущество и личный выбор. – Я знаю это, – стискивает зубы Алина и, смирившись, просовывает руки в рукава. Она не может понять, почему и за что сейчас борется с человеком, которому полностью доверяет и который говорит ей, в общем-то, здравые вещи. И не сердится на нее, хотя она сделала ему больно. Возможно, покоя не дают давние слова Жени о том, что вожделеющий тебя мужчина, которого наконец допустили к телу, хуже голодного волка зимой: бессловесен, неразумен и глух к мольбам. – Знаешь, Алина, но не понимаешь и не признаёшь, иначе давно забыла бы слова неправильно, неестественно и тем паче ненормально. Такие люди, как мы, не могут вести нормальную жизнь. Для этого есть отказники. – Поцелуй нежен, но он же и ставит точку. – Ты была великолепна. «Жестокость тебе к лицу». Она тянется нащупать наверняка внушительную гематому у его ключицы, в глубине души надеясь, что ничего не обнаружит. Однако дрожащие пальцы сами собой сжимаются в кулак. Алина не станет касаться Дарклинга, пока не убедится, что это безопасно. Для них обоих. – Прошу, объясни, что произошло. Почему я вдруг?.. – Она теряется, не зная, какими словами описать. – Ах, это. Мне не следовало хватать тебя за грудь, но в тот момент было невозможно удержаться, – виновато бормочет он, проводя губами по ее подбородку, пока пальцы правой руки выписывают узоры на бедре. Щетина царапает чувствительную кожу на грани боли. – Я был груб, извини. «Нет, ты вырвал меня из лап кошмара наяву. Оттуда, где я, вся такая расчудесная и всесильная, даже не помнила твоего имени. Мне было плевать, как ты выглядишь, что чувствуешь и чего хочешь. Ты был лишь функцией, средством, ценным имуществом. Это пугает, и сильнее воображаемых подвалов». – Ты не виноват, я должна была предупредить. Каким-то образом. – Старкова нервно и трусливо усмехается, борясь с собой, чтобы не оттолкнуть его. Все чувства обострены до крайности, однако возбуждения среди них больше нет. – Но я имела в виду другое... Пожалуйста, перестань! Дарклинг останавливается. С явным неудовольствием, но сразу прекращает делать то, что делал, и без подсказки отстраняется, даже отступает на шаг, чтобы дать Алине пространство. Потому что уважает ее чувства, несмотря на то что его собственные только что отвергли. «Я так долго ждал тебя, Алина». – Прости, я не могу. Не сейчас. – Ей до слез горько и тоскливо. Вместо долгожданного облегчения настигает мучительное чувство вины. – Ты прав: я устала, замерзла, переволновалась и совершенно запуталась, у меня раскалывается голова и воняет изо рта. А еще я ужасно голодна. Но ты ни в чем... – Хватит, – обрывает словесные излияния Александр и, решившись на что-то, направляется к светильникам. – Я достаточно взрослый, чтобы понимать слово «нет». Тем более что действительно задолжал тебе ужин. Аккуратно, стараясь не задрать подол рубашки, Алина спрыгивает с многострадального стола. Ее ведет. – Я помогу. Тебе сейчас лучше избегать источников света, – поясняет она, и Кириган благодарно кивает. Если ужин накрыт в гостиной, зажигать свет здесь нет особого смысла, но Дарклинг хотел это сделать (по привычке или это было ему необходимо?), а Алина рада отвлечься. Она играет с освещением, добиваясь того, чтобы в кабинете всё было видно, но мягкий золотистый свет при этом не бил в глаза. Александр задумчиво молчит; обернувшись, Старкова застает его сидящим на краю стола с одной из погибших фигурок в руке. На хмуром лице бережливого генерала (ниже, на шею и ключицы, Алина избегает смотреть) читается искреннее сожаление. – Тебе не впервой заказывать новые, верно? – снедаемая виной, Алина стремится разрядить обстановку и сразу об этом жалеет: шутка выходит плоской и звучит особенно неуместно. – Гхм. Искусство выгибать бровь так же грациозно ей самой наверняка придется осваивать столетиями. – Не знаю, что вы там успели себе придумать, мисс Старкова, но я ценю чужой труд и рабочим столом пользуюсь исключительно для работы. По крайней мере, так было до сегодняшнего вечера. Удивлена? Это нелепо, наивно, в конце концов, это сущее ребячество, но заклинательница Солнца краснеет, как маков цвет, и готова воспарить над землей, под которую только что мечтала провалиться, – от счастливого осознания того, что под Зоей Назяленской здесь так ничего и не обломилось.