Гриш, отказник и принц

«Печально наблюдать, как человек портит жизнь себе и другим, но при этом совершенно не способен понять, что источник великой трагедии, которую он постоянно подпитывает и поддерживает, кроется в нем самом. Не СОЗНАТЕЛЬНО, разумеется, ибо сознание его занято сетованиями и проклятиями в адрес вероломного мира, отодвигающегося все дальше и дальше...» Книга, которую Алина берет лишь затем, чтобы скоротать время тягостного ожидания, увлекает ее не на шутку. Автор, некий профессор из Кеттердама, игнорировал существование Малой науки, щедро сыпал выдуманными терминами и пускался в пространные рассуждения. Но парадоксальные мысли этого человека, утверждавшего, что душу можно изучать и препарировать с тем же успехом, что и мертвые тела в лабораториях корпориалов, находят у Старковой неожиданный отклик. Она не может оторваться. «...Я не то, что со мной произошло. Я есть то, чем решил стать сам. Осознание сего подобно свету, позволяющему наблюдать, что происходит внутри нашего ума. Под этим “светом” кроется целый мир “темноты”, где заперты те наши мысли и качества, о которых даже страшно подумать... Тень, эта моральная проблема, бросает вызов «я» целиком, никто не может осознать ее присутствие без значительных нравственных усилий. И всё же, пока вы не сделаете пугающее бессознательное сознательным, оно будет управлять вашей жизнью, и вы назовете это судьбой». – Алина? – доносится из кабинета вслед за негромким деликатным постукиванием по столешнице. «...Другими словами, некто вполне способен признать относительное зло своей природы, однако попытки бесстрашно заглянуть в лицо зла абсолютного – опыт редкий и зачастую губительный...» – Я здесь, – рассеянно откликается Старкова, переворачивая страницу за страницей. Она хочет понять главное: есть ли способ спастись? Разрушить этот Каньон, уничтожив волькр, которые обитают там. Или остается только смириться с ним, принять его и научиться использовать в своих целях? – Вижу, сомнительный научный труд профессора Ван Гюна показался тебе достойным внимания. Алина вздрагивает и резко захлопывает книгу. Она совсем забыла о Киригане! Который всё это время молча наблюдал за ней, прислонившись к дверному косяку. Пресвятые угодники. Старкова мучительно краснеет, стряхивает с пальцев свет и, в панике одергивая измявшееся платье, пытается ровно сесть в кресле. В онемевшую поясницу тут же впивается сотня колючек. Алина с трудом подавляет стон. Все-таки не стоило перебрасывать ноги через подлокотник. – Извини, я немного увлеклась, – вздыхает она и пытается улыбнуться в ответ на улыбку, озаряющую лицо генерала мягким светом. Еще никто и никогда не смотрел на Алину вот так: со смесью умиления, недоверия, благодарности и противоречивого желания действовать немедля, но при этом оставить всё как есть... Старкова теряется, прижимает книгу к груди, точно щит. – Почему ты не напомнил о себе? – Любовался, – просто отвечает Александр. – Ты потрясающе выглядишь в этом... кресле, Алина. Его голос звучит ниже, чем обычно, и чуть более хрипло. На мгновение Кириган отводит взгляд, стараясь овладеть собой, а затем снова смотрит ей в глаза. Даже странно видеть его таким нерешительным. – В кресле, – попугаем повторяет Алина, поглаживая тиснение на обложке. – Что ж, оно довольно... удобное? – Я пытаюсь сказать, – усмехается Дарклинг, – что тебе к лицу это платье, и эта комната, даже это старое кресло. Никто прежде не устраивался в нем с такой непринужденностью. Я готов смотреть на тебя всю ночь. – О. – Она действительно не знает, как реагировать на комплимент, за которым кроется столько всего. Косится на собственные коленки, просвечивающие сквозь роскошный полуночно-синий наряд, который нашла в самой большой из четырех подарочных коробок. Обманчиво строгое, с длинными свободными рукавами, платье-халат расшито серебром созвездий, удивительно точных, – как те, что взирали на нее с обсидианового потолка, когда она проснулась в одиночестве. Не атлас, не шелк, не шуханский фатин, загадочный материал едва касался обнаженного тела, плавно облегал его, почти не оставляя простора воображению. Примерив обновку, Старкова ахнула и приросла к полу, когда увидела себя в зеркале. Дарить женщине подобную одежду мог лишь тот, кто уже успел заявить свое полное право на ее наготу. («А ведь подарки были приготовлены заранее», – внезапно доходит до Алины, и щеки рдеют еще пуще). О старом кресле нечего и говорить. Именно здесь, у камина, они... то есть она... узнала, насколько близкими могут стать двое, когда один безраздельно доверяет, а другой не предает этого доверия. «Моя жар-птица, – шептал Александр, когда относил ее в постель, и заклинательница Солнца, вопреки доводам рассудка, из последних сил цеплялась за него, не желая отпускать. – Моя соверенная, у нас впереди целая вечность. – Чтобы освободиться из плена обвивших шею рук, он был вынужден прилечь рядом. Подолгу поправлял одеяло, которым накрыл свою ношу, пока та тускло светилась из вредности и тихонько курлыкала, сердя и веселя его. Жар-птица, царица или Илья Морозов верхом на белом олене. Кто угодно, только не уходи сейчас! – Я сделаю то, что должен, и вернусь к тебе, Алина. Я обещаю». Он не хотел уходить, но всё же оставил ее. К счастью, она уснула раньше, чем это случилось... Счастье. Кажется, Алина Старкова успела забыть, что это такое. Но с ним она была счастлива. Чувство, похожее на то, что испытываешь, призывая свет, – свободно, легко, уверенно, больше, больше. Всегда будет мало. Солнце наполняет изнутри, от макушки до кончиков пальцев, трепля волосы, заставляя сердце биться чаще, а кровь – пылать в предвкушении. «Все гриши прекрасны, когда используют свою силу. Они прекрасны, потому что используют ее». Кто это сказал? Анатолий? Или все-таки не он? Алина спала и видела во сне объятия Дарклинга. Будто он прижимается к ней со спины, окутывая волшебным, родным теплом. Они лежали рядом, тихие, молчаливые, навеки связанные незримой тонкой нитью, которую бережно сплели из познанных тайн друг друга. Доверия. Нежности. Желания уберечь. Ни злого рока, ни предназначения, ни двух самых могущественных гришей – больше нет. Только Александр. Просто Алина. Им не нужно быть какими-то особенными, чтобы друг друга любить. Ровный звук их дыхания сливался в одно, как шелест волны, лениво набегающей на берег. Алина из сна верила: пока ей вот так прикрывают спину, пока на обнаженном бедре, согревая его, покоится эта большая теплая ладонь, она в безопасности. Она больше не одинока. Наконец обрела то, что искала. Искра внутреннего света, потаенного света, растревоженного сегодня впервые, продолжала тлеть в животе. Накапливала этот приятный тянущий жар, как молодой несмышленый дракон – свои первые сокровища: жадно, без разбору, не собираясь терять ни капли. Неужели меня теперь всегда будут целовать? Гладить, ласкать, лелеять и тормошить по утрам. Неужели меня будут любить?.. Алина в настоящем сбрасывает мечтательное оцепенение. Видят святые, она хочет мыслить трезво и следовать намеченному плану, но Кириган, словно в ответ на какие-то свои размышления, добавляет: – Знаешь, а ведь я был готов к тому, что вернусь с рассветом и не застану тебя. Что в последний момент ты попросту исчезнешь. Уйдешь сама, или тебя похитят шпионы Фьерды, или моя мать явится сюда, чтобы тебя вразумить, а потерпев неудачу, заколет или удавит. Я бы... не удивился. Однако ты здесь. Старкова кивает, почти машинально, на последнюю фразу, которую слышит. А затем приходит в ужас. – Поэтому ты смотришь на меня как на чудо? Потому что худшие из твоих опасений не подтвердились? По лицу Дарклинга заметно, что о сказанном он жалеет. Ищет, на какую тему свернуть, и находит: – Мои опасения излишни. Дурная привычка, не стоит того. Лучше скажи, почему ты здесь, а не в постели? В груди становится холодно и пусто, будто сердце провалилось в ведерко со льдом, и выловить его оттуда никак не получается. Среди множества вещей, которые Александру было не с кем разделить, его собственные страхи наверняка занимали не последнее место. Неудивительно, что радость и облегчение он выражает тоже... своеобразно. А привычка ждать от мира плохого в той или иной степени свойственна каждому гришу. И пусть Кириган, не поведя и бровью, заявил буквально следующее: «Милая, я в одинаковой степени готов к предательству и твоему трупу в моей спальне», Алине хочется верить, что это хороший знак. Не готовность, конечно, – желание быть с ней искренним. «Я здесь, Александр, и я буду здесь, пока кто-то из нас двоих не захочет иного. Я никуда не денусь». «Я здесь, а не в постели, потому что там нет тебя. Зато ты есть тут. По-моему, всё очевидно». Вслух она не скажет ничего из этого, в глубине души боясь совершить ту же ошибку, что и с Зиминым: пойти напролом, навязать свои чувства и всё испортить. Хватит того, что она успела натворить за ночь. – Я проснулась и больше не смогла уснуть. Открыла подарки (они чудесные), совершила налет на блюдо с запеченной тыквой, заскучала и нашла под креслом труд господина Ван Гюна. Мы с тобой его... уронили. – Алина любовно проводит пальцем по кожаному корешку. – Я же смогу ее у тебя одолжить? Пожалуйста. Он не откажет. Александру нравилось радовать ее «по мелочам», учитывая вкусы и привычки; его подарки – прямое тому доказательство. Миниатюрные золотые часы на цепочке, которые можно носить с собой, пристегнув к поясу кафтана, показывали не только время, но и направление. Гребень с длинными зубцами был искусно вырезан из легкой перламутровой кости неизвестного существа. Конфеты из самого дорогого земенского шоколада своей формой повторяли морские раковины, и ни одна из них не была похожа на другую. Та, которую голодная Алина сразу сунула в рот, оставила на языке прохладное мятное послевкусие... Да, Кириган знает и чувствует ее, как никто другой. Никто другой из живых, но сейчас это неважно, а важно не это. – Мне следовало догадаться, за что ты схватишься в первую очередь, – понимающе усмехается он. – Что ж, забирай, если хочешь. Она из моей коллекции, а я вряд ли закончу читать в ближайшие дни. – Спасибо! – Алина набрасывается на него с неуклюжими объятиями, на секунду возвращаясь в детство. Всего на секунду. Взрослая она отчасти устыдится своего порыва, но прильнет ближе и заодно утащит в воображаемую драконью сокровищницу еще одно неоспоримое доказательство его любви к ней. «Я проснулась и больше не смогла уснуть». Это не было ложью, однако всей правды не отражало. ...Просыпается Алина резко, внезапно. Выныривает из сна, как из кошмара, задыхаясь от боли в груди, пока сердце не перестает метаться. Ей душно. Она запуталась в сатиновых простынях и непривычно тяжелом одеяле. Оно-то и дарило обманчивое ощущение чужого тепла. Ночная рубашка сбилась от ерзанья, задравшись до самых бедер, а рука... всё это время была ее собственной. Всего лишь морок. Стон разочарования теряется на просторах темной комнаты, когда Алина зарывается лицом в подушку, на которой в ее сне лежал Дарклинг. Наволочка не может хранить отголоски его запаха, однако Алине чудится, что хранит. Тот непередаваемый аромат чистой кожи и волос, свойственный каждому, но у каждого свой... Реальность сна не желает отпускать, а ведь излишне реалистичные видения как раз и перерастали в кошмары. Ей повезло проснуться до того, как смутный страх обернулся криком. Но она жалеет, что проснулась! Это абсурд, и всё же не так-то просто отделаться от мысли: не очнись она вовремя, закричи, и Александр бы тотчас оказался рядом. Соткался бы из темноты, чтобы ее спасти. Кажется, генерал всегда был поблизости, даже находясь на другом континенте. Ему просто требовалось чуть больше времени, чтобы до нее добраться. Именно это придавало уверенности, позволяло твердо стоять на ногах и спокойно засыпать по ночам. И ужасно злило Багру, которая твердила, что полагаться можно только на себя. «Ты никогда не овладеешь силой, если будешь черпать ее извне! Сила внутри...» Может и так. Но прямо сейчас Старковой хочется отправить к волькрам старую ведьму и ее догмы. Лежать в пустой постели для нее не менее мучительно, чем не ощущать тяжесть рогов оленя на своей шее. Любовь и почти безграничная власть – Алина не держала в руках ни того, ни другого, но мечтала так долго, в глубине души желала так истово, что начала испытывать фантомные боли. Однако если жажду могущества удавалось подавлять изнурительными тренировками и осознанием собственной исключительности, то стать для кого-то любимой и самой полюбить по щелчку пальцев Алина не могла. Полусонная, она садится на кровати и призывает шар трепещущего света. Чтобы увидеть над головой зловещие черные паруса балдахина и слабо мерцающие созвездия вместо привычных листьев и цветов. (В любой другой ситуации это даже могло бы показаться забавным; интуитивно стремясь бежать на поиски Киригана, последнее, чего ожидала Алина, – обнаружить себя в его постели и в его рубашке). Ее замешательство длится не больше минуты. Алина вспоминает. И резко, со шлепком зажимает рот сразу обеими ладонями, чтобы не дать нахлынувшим эмоциям прорваться. Это слишком много. Стол. Карты. Помрачение. Ее злость и слезы. Его поцелуи и руки. Лингвистическо-эротические и-изыски... Старкова ловит себя на том, что не чувствует ни стыда, ни раскаяния, только облегчение, какую-то совершенно нелепую радость и непреодолимое желание как можно скорее обнять, прикоснуться к человеку, который ее... которому она... Неужели вот так? А ведь это еще не всё. Смущенный хриплый звук, похожий и на смешок, и на всхлип, все-таки срывается с губ, но теряется в дрожащих пальцах. «Александр любит меня». Открывшаяся правда ошеломляет, сбивает с ног, но только поначалу. «Ну, конечно, он меня любит! Разве стал бы он иначе?.. Быть таким... внимательным, заботливым, таким добрым... и при этом мужчиной». Который терпеливо ждал, пока маленькая заклинательница Солнца повзрослеет и поймет, что то далекое будущее, где они вдвоем есть друг у друга, уже наступило. «Он мой. Мой. Мой! Любима, лю-би-ма, люби, – больно отстукивает сердце. – Я могу любить. Я люблю!» Алина просыпается. Теперь уже окончательно, стряхивает с себя ватную слабость и дурман своих полудетских страхов и привычек, до сих пор служивший щитом, позволявший смотреть мир сквозь легкую дымку нереальности происходящего. Но этот мужчина в ее мире – настоящий. Бесстрашный. Бессмертный. Готовый преодолеть любые преграды во имя великой цели, той, которую изберет сам. Она хочет быть с ним. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Хочет владеть им единолично, лишив этого права кого бы то ни было. Откликнуться на зов, который предпочитала не слышать. Потому что боялась, боялась всё испортить... Предательскую мысль, что она важна для Киригана исключительно как заклинательница Солнца и что, окажись на месте Алины Старковой другая избранная девушка, он делал бы всё то же самое для нее, Алина упрямо гонит. А встретившись сияющими глазами со своим отражением, увидев торчащие из всклокоченных волос солнечные шпильки и следы размазавшейся косметики, едва не заливается счастливым смехом. Разве это не доказательство, что хотят именно ее?.. – Я так долго тебя ждала, – прижавшись к нему щекой, бормочет Алина на всех языках, которые знает. Александр ей верит.