Кадры решают все

Таафе открыл глаза — и ничего не увидел. Подумал, что его камердинер нечаянно задернул портьеру в спальне, хотя он требовал никогда этого не делать. Надо будет сказать Фольке, подумал Таафе. Или это Аннета, новая горничная, решила постараться и устроить порядок по своим представлениям, как будто ей не объяснили, как надо. Вытянув руку, Таафе поначалу пытался нашарить веревочку — и включить модную электрическую лампу, вот уже пару лет как висевшую у него над кроватью. Он ничего не нашел и успел подумать о том, что сейчас ему придется вставать, искать и зажигать свечу, и в этот момент его ладонь, наконец, с размаху ткнулась в холодную, сырую стену. От неожиданности Таафе сел в постели. Только тогда понял, где находится. Еще он разглядел слабый свет — в нескольких шагах напротив его кровати была дверь, и в ней было прорублено крошечное окошко с решеткой. А коридор здесь освещался факелами. Таафе вытащил часы из жилетного кармана. Долго ждал, когда его глаза все-таки привыкнут к полумраку, а затем разглядел наконец циферблат и увидел, что часы остановились. Он ведь сам их вчера не завел: слишком устал. И свалился спать прямо в одежде — только пиджак снял — потому что в камере было холодно. Сейчас было не лучше. Таафе лег обратно в постель и подтянул к носу одеяло — армейское, шерстяное и довольно тонкое. Видимо, взяли из казарм неподалеку. Ничего хорошего об этом одеяле Таафе сказать не мог, разве что понял, почему генерал фон Кригхаммер, военный министр Австро-Венгрии, и другие офицеры, которых Таафе знал лично, так часто жаловались на дыры в армейском бюджете. Таафе вспомнил, что всегда им сочувствовал — на словах, конечно, никто же не будет всерьез жалеть кайзеровских командующих — и никогда не забывал упомянуть, что он, как министр-президент Цислейтании, не имеет никакого контроля над общим военным бюджетом всей Австро-Венгрии, поступления в который шли в обход его управления. Но если бы от него, Таафе, что-то бы зависело, он бы обязательно нашел бы лучшее решение. Он бы много для чего нашел лучшие решения. Не случись то, о чем он вчера услышал от кайзера. На роль барона Виттельмайера надо было брать другого человека. Того, которого кайзер не счел бы банальным предателем и перебежчиком. И Виттельмайер, конечно, не успел предупредить его, Таафе. Или ему помешали. Или произошло что-то еще. Таафе еще несколько минут вглядывался в темноту потолка. Вопреки тому, что думали о нем его подчиненные, а также же едва ли не половина рейхсрата и весь его кабинет министров — свои ошибки он признавать умел. И сейчас Таафе прекрасно понимал, где именно он просчитался. Он просто недооценил самого кайзера. Ведь кайзера он знал давно, кайзер никогда не был загадкой. И чем дальше, тем с большей легкостью Таафе мог предугадать даже не следующий шаг кайзера, а все десять. И ошибся. Теперь все зависело от того, разлетелся ли весь его план в клочья или только не был приведен в действие — будто горевший бикфордов шнур вдруг затух и огонь так и не добрался до взрывчатки. Таафе решил поставить на второй вариант. И сейчас очень ждал новой беседы по душам и с Петрицким и его людьми. Надо было продолжить то, что он начал вчера. — Его Величество назначил меня ответственным за это расследование, — сообщил ему Петрицкий сразу после того, как кайзер отбыл из крепости. — Мои соболезнования, — ответил Таафе. — Его Величество также дал мне все необходимые полномочия. — Надеюсь, что у вас хватит воображения ими распорядиться. — Я буду добиваться результатов, чего бы мне это не стоило. Таафе перевел взгляд на стену. — Вы зря делаете вид, что не слушаете меня, граф, — заметил Петрицкий. — Между прочим, сегодня я распорядился установить слежку за вашими людьми. — Вы имеете в виду всех, кто служил у меня в управлении? — спросил Таафе. Он теперь снова смотрел на Петрицкого. — Надеюсь, вы удостоите своим вниманием и мой кабинет министров, не так ли? — Обязательно. Ими мы тоже занимаемся. — Смею лишь надеяться, что в этот драматический для истории момент никакой враг не перейдет нашей государственной границы. Раз наши вооруженные силы взяли на себя то, что обычно делает полиция и тайные службы его Величества. — И полиция, и тайные службы сейчас помогают нам, — уверил его Петрицкий. — Не стоит считать нас идиотами. Я уже говорил с лучшими из следователей. — Когда найдете что-нибудь любопытное, прошу вас, расскажите мне тоже. — Я постараюсь вас удивить. — О, я чрезвычайно заинтригован. Петрицкий покачал головой и вдруг откинулся на спинку своего кресла. Сложил руки на груди, а потом заявил: — Я прекрасно понимаю, какого вы мнения обо мне, граф. — У меня пока нет на ваш счет никакого мнения, — Таафе хотел развести руками. Помешали наручники. — Может, расскажете о себе? Вчера вы даже не соблаговолили мне представиться. — Вы знаете, что я имею в виду. Мы, военные, прямолинейны и далеки от интриг и лицемерия. Поэтому вы, как и любой политик, считаете нас недалекими и предсказуемыми. — Я не любой политик, — с улыбкой поправил того Таафе. Петрицкий кивнул. Попытался ответить такой же насмешкой. — Конечно. Вы мните себя выдающимся. Или даже великим, верно? Рассчитываете войти в историю? — Ну что вы. Я уже там. — Как изменник? — Как очень смелый человек, любящий свою страну и способный видеть дальше других. — Надеетесь, что вам удастся обойтись высокомерием и колкостями? И что мы не заставим вас говорить всерьез? — Вы, вероятно, забыли, что я по образованию юрист, — заметил Таафе. — Я с удовольствием вам об этом напомню. И о том, что бывших юристов не бывает. А значит, у меня нет никаких возможностей говорить с вами всерьез, как вы выразились, по одной простой причине: мне даже не предъявили обвинений. И у меня нет защитника. — Так и знал, что вы рано или поздно сошлетесь на это, — Петрицкий тоже скривил губы. — В нашем государстве нет слова выше, чем слово его Величества. А он уже предъявил вам все обвинения. И единственный ваш защитник здесь — тоже он, его Величество кайзер Франц Иосиф. А вот это уже была чистая правда, подумал Таафе. И судьей будет тоже кайзер. — Больше вам, граф, надеяться не на кого. На вашем месте я бы начал сотрудничать. Петрицкий встал и ушел. Таафе прикрыл глаза: только сейчас он понял, насколько же он все-таки устал. Нужно было обдумать разговор с кайзером. Именно в этот момент дверь в камеру снова открылась, и Таафе нехотя поднял голову. Этих было двое. Первый даже притащил себе еще одно кресло. А второй тем временем вытащил чернильницу, перо и гербовую бумагу. И они, конечно, тоже не представились. Только сели напротив Таафе и переглянулись, будто договариваясь о чем-то. Тогда второй взял в руку перо и обмакнул в чернила, а первый начал: — Граф Таафе, в интересах следствия мы зададим вам некоторые вопросы. Таафе выпрямился: — Какого черта я должен говорить с военной полицией? Вон отсюда! Двое снова переглянулись. И очевидно удивились. — Граф Таафе... На вопросы он отвечать не стал. Те двое то оставляли его одного, то возвращались, второй снова брался за перо с чернильницей, и весь спектакль повторялся заново. А спустя несколько часов его все-таки увели в камеру. Таафе развязал галстук, снял пиджак, лег на койку и быстро уснул. И теперь, придя в себя, все еще не знал, утро на дворе или все еще ночь. Очень хотелось надеяться, что Петрицкий — или, скорее, те приставленные к нему помощники из тайной полиции — и вправду что-то накопают. И ему, Таафе, будет за что зацепиться. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок, и пытался представить, что сейчас делает министр внутренних дел — уже бывший, конечно — граф Эрих Кильмансег. Которому и подчинялась эта самая тайная полиция. Пытался вычислить, кто окажется преемником Кильмансега. Уж конечно не маркиз Оливье де Бакем: Таафе прекрасно понимал, что его племяннику сейчас тоже придется непросто. И ставил на Эрнеста фон Кёрбера, не имевшего ни графских, ни баронских титулов, но происходившего из династии офицеров. Вот кто по-настоящему верен кайзеру... А ведь от того, кто займет пост Кильмансега, зависит многое. Как пойдет расследование. Сколько ресурсов — и денежных, и людских — бросят на слежку и операции. Это пока кайзер не подключил к делу Генштаб. То есть, военную разведку. Или уже подключил? Когда в коридоре раздались гулкие шаги, Таафе на всякий случай закрыл глаза. В замке как раз лязгнул ключ, и дверь тяжело заскрипела. — Подъем, — произнес кто-то. Через час Таафе вновь оказался в той самой камере, где вчера говорил с кайзером. Напротив него снова сидел Петрицкий: не выспавшийся, зато с сияющим лицом. — Доброе утро, граф, — произнес он. — Надеюсь, вы хорошо отдохнули. — В отличие от вас, — парировал Таафе. — Рыть землю — неблагодарная работа. Можно ведь ничего и не найти. Или наоборот, нечаянно вырыть себе могилу. — Я уже говорил, что собираюсь вас удивить. — Я весь внимание. Кстати, не подскажете, который сейчас час? — Сейчас ровно восемь, — ответил Петрицкий. — Утра, конечно. Бросил взгляд на Таафе. — У вас остановились часы? — спросил он. — Какая жалость. Поразительно, что вам их вообще оставили. Непорядок! Эй, фельдфебель! Вот теперь Таафе даже не сомневался, что у Петрицкого что-то есть. Не стал бы он иначе так себя вести: слишком уверенно. Хотя часов, которые фельдфебель снял с него вместе с жилетной цепочкой, было очень жаль. — Ничего, — улыбнулся Петрицкий. — У меня есть другие планы на ваше времяпровождение. И мы никуда не спешим, верно? Он снова позвал фельдфебеля. Тот принес шахматную доску и принялся расставлять фигуры: надо же, даже в правильном порядке. — Не желаете партию в шахматы? — спросил Петрицкий. Таафе улыбнулся в ответ. — Хотите сыграть со мной? — Конечно, с вами, — ответил Петрицкий. — Между прочим, мы наслышаны о ваших пристрастиях и привычках. О том, как вы, граф, любите вести комфортную и приятную жизнь, полную роскоши. Вас считают сибаритом. — Да, это так, — признал Таафе. — А вам не рассказывали, что обычно я работаю по пятнадцать-шестнадцать часов? А все остальное время, так и быть, вкушаю разнообразные удовольствия. — Ну, за эти пятнадцать часов вы ведь успеваете сделать и много чего другого, верно? Например, в ваше управление на Херренгассе семь даже, случается, заходят дамы. Таафе внимательно посмотрел на Петрицкого. Нужно было подождать, что он скажет еще. И тогда понять, куда наносить удар. — Одна нам весьма запомнилась, — продолжил Петрицкий. — Правда, приезжает она не так часто, раз в два месяца и остается в Вене на несколько дней. Но кое-кто из ваших помощников хорошо ее помнит. — Чрезвычайно интересно. — Мы даже узнали, как ее зовут: госпожа фон Эберхартер. Таафе пожал плечами. — Как мужчина, я, конечно, не могу упрекать вас в том, что вы завели себе молоденькую содержанку, — заметил Петрицкий. — С которой и проводите время. Кстати, вчера она пыталась пустить нас по ложному следу, представляете? — К сожалению, не имею понятия, о чем вы... — Она убедила свою горничную укатить на поезде в Париж. Под ее именем и в ее одежде. Но обман быстро вышел наружу — мы знали, кого искать. И сняли горничную с поезда еще в Зальцбурге. А что касается госпожи фон Эберхартер, то она переехала из одной квартиры в другую, похуже. Решила нас запутать! Таафе не стал скрывать эмоций: похоже, Петрицкий и впрямь очень хотел сыграть с ним партию. И выдал свой следующий ход. Даже рассказал, что Мари не уехала в Париж. А это значит, что надо было рисковать. — И где же она теперь? — спросил Таафе. Петрицкий довольно рассмеялся. — Я так и знал, что эта тема вас заинтригует. Безусловно, мы уже знаем, где ее искать. И в нужный момент придем к госпоже фон Эберхартер — или пригласим ее к себе — и зададим ей разнообразные вопросы. О вас, граф. — А что такого особенного может эта «молоденькая содержанка», как вы выразились, рассказать обо мне? — Я сначала тоже так подумал, — закивал Петрицкий. — А потом мне доложили, что и эта дама, и ваш секретарь Ригер, и несколько ваших агентов — Вилигут и Майсснер — вчера встречались в квартире Ригера. Кстати, как интересно! И Вилигут, и Майсснер на самом деле числятся специальными полицейскими агентами. То есть по идее они должны бы подчиняться министерству внутренних дел. Но завербованы они Моденским дворцом. Поэтому, сопоставив это все, я склонен считать, что и эта девушка не настолько проста. — Моденский дворец не вербует тех, кто слишком прост, — заметил Таафе. — Совершенно доверяю вам в этом вопросе, — согласился Петрицкий. — Вчера вечером госпожа фон Эберхартер, например, пришла в особняк вашего племянника, маркиза Оливье де Бакема. Он ведь раньше был министром внутренних дел, и ни для кого в Вене не секрет, что это вы его продвинули. И что он сохранил некоторое влияние и связи даже теперь, когда он уже не министр. А еще я узнал, что вы выслали вашу семью за границу. Ну что ж. Как минимум, маркиз де Бакем у нас под наблюдением. Хотя с другой стороны, если ваши шпионы бегают к нему за инструкциями, у нас есть все основания для его ареста. Теперь нужно было промолчать, и Таафе просто отвел взгляд. А Петрицкий останавливаться не стал. — К чему это я? Ах да, мы же говорили о том, что вы известный любитель удовольствий. И увлекаетесь игрой в шахматы. Я тоже. Правда, о вас рассказывают, что вы обычно играете один, в своем кабинете, сам с собой. Интересно, почему? На это Таафе ничего не ответил. — Так может, сыграем партию? — Прошу прощения, барон, — сказал Таафе, все еще рассматривая пол. — Сейчас у меня нет никакого настроения передвигать фигуры на доске. Петрицкий хмыкнул, поднялся из-за стола и вышел. А через несколько минут в камеру вновь вошли те двое, с гербовой бумагой и чернильницей. Шахматы тотчас унес фельдфебель. — Граф Таафе, в интересах следствия мы зададим вам некоторые вопросы. — Слушаю, — сказал он. — Шестнадцатого июня, в четверг, вы прибыли на Херренгассе семь в своем собственном экипаже. В котором часу это было? — В восемь утра. — С чего начался ваш день? Череда бесконечных, бессмысленных вопросов длилась долго. В обед в камеру вновь вернулся Петрицкий. Был он теперь еще веселее чем прежде. — Мне доложили, что вы начали сотрудничать, — сообщил Петрицкий. — Я очень этому рад, граф. А знаете, что мы еще узнали сегодня? Что госпожа фон Эберхартер ищет контакты с другими вашими агентами. Собирает их всех. Интересно, что это за такой хитрый план у нее? Не поделитесь соображениями? Таафе не стал это комментировать. А следующие несколько часов отвечал на следующие вопросы: в основном по его апрельской поездке в Баварию. О встрече с канцлером Гогенлоэ. О том, какие темы там обсуждались. Вечером — по крайней мере Таафе казалось, что уже настал вечер — к нему снова зашел Петрицкий. Ничего нового он не рассказал. — Поймите, я не хочу быть предателем для своих людей, — произнес Таафе. — Это во-первых. А во-вторых, есть информация, которую я отказываюсь давать вашим следователям. — Со мной вы можете быть полностью откровенны, — заявил Петрицкий. Таафе выдержал паузу: все, чтобы Петрицкий видел, как трудно ему сделать этот выбор. — Сегодня произойдет одно событие, — начал Таафе, — после которого наши либералы и консерваторы станут врагами навеки. А вот немецким националистам ситуация будет на руку. — И что это за событие? — На одном из званых ужинов будет убит граф Любомирский. Петрицкий вскочил со своего кресла. — И что это за званый ужин? Где он идет? Во сколько? — Вы сами велели отобрать у меня часы, — заметил Таафе. — И теперь я не знаю, успеете ли вы это предотвратить...