Кадры решают все

Больше всего сейчас Мари тяготило то, как она подставила Люси, свою горничную, совершенно ни в чем не виновную. Та ведь даже не знала, кто такая на самом деле госпожа фон Эберхартер и на кого она работает. И чем рискует сама Люси, нанимаясь к госпоже фон Эберхартер. «С ней ничего не случится, — повторила Мари в тысячный раз. — Задержат, снимут с поезда, расспросят, она все честно расскажет. На следующий день отпустят». Снова не поверила. Не зря эта мысль о Люси пришла в голову сразу после того, как Мари проснулась. Ей очень не хотелось превращаться в Таафе. Который бы на ее месте поступил именно так и позже ничуть не сомневался бы в своем решении. По крайней мере, так казалось Мари. Таафе привык жертвовать фигурами. Не только пешками, но и слонами с ладьями, если это гарантировало ему результат. Зато Мари хотелось другого: чтобы сейчас Таафе был рядом. За все два последних года такое — проснуться утром вместе с ним — удалось ей лишь три раза. Короткие встречи в его личных апартаментах в Моденском дворце — все, на что у самого влиятельного политика Цислейтании и Австро-Венгрии хватало времени. Порой Мари ловила себя на мысли: Таафе всегда был на государственной службе. Даже, когда был с ней. Даже, когда так старался ее ублажать. И сейчас ей — совершенно некстати! — вспомнилось, как Таафе однажды проиграл ей спор. — Барон Арлингтон никогда на это не пойдет, — сказал он в тот раз. — Хотите пари? — предложила Мари. — Хочу. — Если я выиграю, вы исполните все, о чем я вас попрошу. Глаза Таафе загорелись. И он, как всегда, добавил побольше яда в свой тон: — А если нет? — Будет наоборот. Через несколько месяцев Мари принесла ему конверт, который ей передал барон Арлингтон. Британское военное министерство искало контакты с Францией. Тогда Мари и напомнила Таафе о проигранном пари. — Ваше право, — Таафе пожал плечами. — Чего вы от меня хотите? — Отпустите вашего секретаря, — сказала Мари. — Пусть идет домой, уже поздно. А мы с вами пойдем в тот зал заседаний, где электрические лампы сияют ярче солнца. Как вы однажды выразились. Таафе все выполнил, а потом запер дверь в том самом зале. Обошел его, зажигая один за другим все светильники — от небольших пузатых ламп на стенах до громоздкой хрустальной люстры, свисающей с потолка. Мари сейчас нравилось в Таафе все: и то, как он двигался, и как прекрасно на нем сидел костюм-тройка, и с каким любопытством он, повернувшись, посмотрел вдруг на нее. А потом она усадила Таафе на один из обитых бархатом мягких стульев. Всю его одежду Мари аккуратно сложила на широкий овальный стол. — Ну что ж, — произнес Таафе. — Так и быть, удивите меня. Тогда Мари взяла в руки галстук и сделала то, что хотела сделать давно: завела руки Таафе за спинку стула и связала. И лишь потом разделась сама. Опустилась перед ним на колени и заставила его немного расставить ноги. Наклонила голову — так, чтобы можно было лизнуть член и взять его в рот. Раздразнить. А потом поднялась и оседлала Таафе, обхватывая его шею и целуя его губы. — И сколько это будет продолжаться? — спросил он. — Столько, сколько я захочу, — ответила Мари. — Это же вы проиграли, разве нет? — На самом деле — нет. Слов Таафе она тогда не поняла, да и вообще едва не пропустила мимо ушей: очень уж хорошо в этот момент было насаживаться на его член. Очень уж яркими были всполохи где-то на краю сознания, очень уж быстро все вокруг потеряло значение — кроме тех ее ощущений в одной горячей, пульсирующей точке внизу живота. Она даже удивилась, как быстро кончила в этот раз. — Не останавливайтесь, — сказал ей Таафе. — А вы попросите меня об этом. — Мари... То ли он замялся, то ли просто сбилось дыхание: щеки у него горели румянцем. И в голосе почти не осталось яда. — Пожалуйста, Мари! Что пожелаете, только... Вот тогда она снова оперлась руками о его плечи и продолжила двигаться, снова наращивая ритм и все сильнее сжимая бедра. А в самом конце, когда она почувствовала, как между ног у нее снова стало горячо, положила голову на плечо Таафе. И долго-долго оставалась так, прижавшись к нему, а затем, придя в себя, не то встала, не то сползла с него. Залитый раскаленной лавой мир понемногу остывал. Мари шагнула за спинку стула и потянула узел галстука. — Какая же вы, Мари, оказывается, плохая девочка! — заметил Таафе. — Ай-яй-яй, сколько же у вас непристойных фантазий! Кто бы мог подумать! — Как будто у вас их меньше. Она тогда не знала, что угадала. Но Таафе и не стал спорить. Сперва он потянулся к своей одежде, все еще лежавшей на столе, и почему-то отдернул руку. Мари в это время как раз пыталась справиться с застежками нижнего платья. — Не спешите, — вдруг сказал Таафе. — Почему? — Потому что ключ, которым можно открыть дверь, не у вас. — Вы невозможны! — Я невозможно хорош, — поправил ее Таафе. — Поэтому вы здесь. Со мной. Она согласилась. Таафе и вправду никогда не проигрывал. До того самого дня, пока не попался в собственную же ловушку: в этом Мари была почти уверена. Других объяснений она так и не нашла, сколько ни ломала голову. Поднявшись, Мари быстро приготовила себе завтрак: слава Создателю, в Париже ей пришлось научиться и этому. Заодно представила, как бы ее сейчас презирала мать. Да и сестра бы не поняла. Ведь юным баронессам не пристало даже заглядывать на кухню, не то что пачкать руки. Мари привычно отмела воспоминания в сторону: все это лишь мешало работать. Спустившись на улицу, Мари прошла пару кварталов пешком. Убедилась, что за ней никто не идет. Села в новенький вагончик, ехавший на паровой тяге — в газетах писали, что в следующем году в Вене появятся настоящие электрические трамваи! А ведь в городе до сих пор ходила конка: как и в те времена, когда Мари была совсем маленькой. Мари сошла на следующей остановке. Полюбовалась Обетной церковью — в утренних лучах солнца два шпиля-близнеца казались не серыми, а серебряными. Свернула на Рингштрассе и скоро оказалась у Café Landtmann. Кафе только что открылось и пустовало: это, впрочем, полностью устраивало Мари. — Доброе утро, уважаемая госпожа! Невыспавшийся официант улыбнулся Мари. — Я жду своего кузена-студента, — сообщила она. — Когда он придет и спросит фройляйн Ханнелоре, проводите его к моему столику, хорошо? Официант понимающе кивнул — похоже, он решил, что барышня лукавит. Принял заказ на двойную мокку, принес газету и оставил Мари в покое. «Скандал в одном из самых элегантных домов Вены: полковник барон Петрицкий громит особняк Гольденбаумов!» Мари внимательно прочла всю передовицу в Neues Wiener Tagblatt, написанную возмущенным тоном. Пролистала остальное. Убедилась, что арестованный министр-президент стал теперь новостью номер два. Об этом стоило подумать, решила она. — Милая Ханнелоре, как я рад тебя видеть! — Петер, дорогой! Пришлось встать и обнять Флориана Майсснера, самого неудачливого шпика из всех тех, кто служил Моденскому дворцу. Именно в этот момент к столику подошел официант — с двойной моккой на серебряном подносе — и теперь он, конечно, радостно ухмылялся. Еще бы, братьев и кузенов так не обнимают. — Что будем делать теперь? — спросил Майсснер, заказав себе меланж. — Для начала просто сядьте рядом со мной, — прошептала Мари. — Нас не будут отвлекать, мы с вами вроде как влюбленная парочка. — Хорошо. — Скажите, кому принадлежит Neues Wiener Tagblatt? Неужели семье Гольденбаумов? — Нет, — возразил Майсснер. — Владелец газеты на данный момент — господин фон Барбер. Но я не сомневаюсь, что он находится в хороших отношениях с бароном Натаниэлем фон Гольденбаумом. А о том, что случилось вчера, сегодня написали везде. Вы читали заметку? — Да, — кивнула Мари. — И ничего не поняла. Посудите сами: этот офицер, Петрицкий, прискакал в особняк с вооруженным отрядом. Кричал о том, что должен арестовать предателей и преступников. А старший Гольденбаум — именно тот, кто унаследовал банк и все их миллионы — вчера вечером давал званый ужин, где собрались лучшие люди города. Интересно, что было потом? — Лучшие люди города вызвали полицию и даже гвардию. — Откуда вы знаете? Из других газет? Как раз вернулся официант, и Майсснер старательно делал вид, что не сводит глаз с Мари. Даже взял ее за руку, а потом, едва не залившись краской, отпустил: как только официант ушел. — Сегодня утром я встретил старого знакомого, — объяснил Майсснер. — Из полиции. — Вот как. — В полиции я больше не числюсь. А тот мой приятель посоветовал не искать правды и никому не попадаться на глаза. Майсснер погрустнел. — Не отчаивайтесь, — Мари все сразу поняла. — Жалованье вам теперь буду платить я. — А на кого тогда работаете вы? — На того же, на кого и раньше. — Вы считаете, нам что-то удастся сделать? — У нас нет другого выхода, — сказала Мари. — Вы что-нибудь еще знаете о Петрицком? — Он из хорошей семьи. Потомственный польский дворянин, почти все мужчины в династии — военные. Предан кайзеру. Причем Петрицкий не был пьян. И, кстати, он не антисемит. — В наше время по человеку не скажешь, антисемит ли он, — Мари пожала плечами и допила свою мокку. — Мне кажется, даже господин Карл фон Люгер перестанет быть антисемитом, когда ему потребуется взять ссуду в банке барона Гольденбаума. Или если барон Гольденбаум пригласит его на званый ужин. — А Шенерер? — А Шенерера в приличных домах Вены не принимают, — заметила Мари. — Тем более после тюрьмы и после того, как он потерял дворянский титул и депутатский мандат. Почему вы о нем вспомнили? — Да так... — Узнайте о Петрицком что-нибудь еще. Где он служит. Что он за человек. Сможете? — Я постараюсь, — кивнул Майсснер. И сразу же поправился. — Я все сделаю, госпожа фон Эберхартер. Вел он себя теперь намного спокойнее. Мари сунула в руку Майсснера пару серебряных монет. Они расплатились и официант еще долго раскланивался и прощался с ними: щедрые чаевые подняли ему настроение. Около Ратуши Мари рассталась с Майсснером. Пересекла Рингштрассе, прошла вперед и свернула в парк напротив Рейхсрата. Минут десять она прогуливалась по дорожкам, любуясь розовыми кустами. А затем полезла в сумочку и будто нечаянно выронила из рук зонтик. Который тут же поднял очень вежливый, но совершенно незнакомый ей молодой человек, похожий на банковского служащего. — За вами следят, — сказал он Мари. — Вон тот забулдыга в сером пальто. Я им сейчас займусь. Но вы, пожалуйста, будьте впредь осторожней. — Спасибо! Молодой человек передал ей толстый конверт, раскланялся и ушел. А Мари тотчас поспешила вон из парка. И почти сразу же услышала: — Ах ты скотина! — Вор! Держите вора! Вы посмотрите только, что происходит! Он оглянулась: забулдыга в сером пальто, распластанный, лежал на земле, а вежливый молодой человек, сбивший его с ног, уже звал полицию и распинался перед довольной публикой. Мол, этот подлец едва не стащил у него портфель! Мари ускорила ход, а у отеля Sacher разрешила себе перевести дух и села в двуколку. Очень хотелось домой и немедленно заглянуть в этот конверт. И узнать, сдержал ли племянник Таафе — маркиз Оливье де Бакем — свое обещание, которое дал ей позавчера. — Вы меня не знаете, — сказала она тогда де Бакему. После того, как правдами и неправдами убедила дворецкого не только впустить ее в особняк, но и немедленно позвать хозяина. — Не имею чести, уважаемая госпожа... — ... фон Эберхартер. Я работаю на Моденский дворец. — Я могу вам чем-то помочь? — Не только мне. Почему-то он ей сразу поверил. И наконец-то пригласил в гостиную. — Я знаю, что часть полицейских агентов, которые формально подчиняются министерству внутренних дел и полицейскому президиуму, на самом деле завербованы Моденским дворцом. — Это так, — признал де Бакем. — Вы ищете предателя? — Пока что я ищу людей, которым можно доверять. Де Бакем выдержал долгую паузу. Прошелся вдоль и вперед по своей гостиной, увешанной портретами предков. А у окна остановился, долго вглядывался в вечерние сумерки. И тогда повернулся к Мари. — Я действительно вербовал для него людей из своего министерства, — признал он. — Но вы же знаете, что два года назад я оставил политическую карьеру. — По его просьбе? — догадалась Мари. — Ведь так, господин де Бакем? — Да, — кивнул тот. — Вы же понимаете, что он просто вывел вас из-под удара, — объяснила Мари. — Как своего племянника. И наверняка рассчитывал на вашу поддержку, когда будет образован новый кабинет... — Новый кабинет? — поразился де Бакем. — Ему сейчас грозит расстрел! В лучшем случае — пожизненное заключение! А что будет с нашей семьей, как вы думаете? Свою жену и детей он, видите ли, отправил в Турин. Значит, он что-то подозревал! Мари промолчала. — Вы сможете достать этот список? Де Бакем ответил кивком и велел своему кучеру отвезти Мари домой. А слово он сдержал. Теперь, вернувшись в свое новое жилище у тетки Ригера, Мари распечатала конверт и села изучать список и коротенькие досье. Все имена оказались незнакомы — за исключением Вилигута и Майсснера — но это были агенты, которых для Таафе подбирал его собственный племянник. Вечером Мари отправилась к Ригеру: туда же должны были прийти Вилигут и Майсснер. Она снова осторожно шла по венским улицам, снова оглядывалась — повторить ошибку, которую она сделала в парке, больше не хотелось. Пропустила первый и второй экипажи, будто нарочно проехавшие по улице. Села в третий и назвала переулок, с которого можно было легко пройти на Кохгассе. Чего она точно не собиралась делать, так это заглядывать в маленький неказистый ресторан. — Шенерер дело говорит, — услышала Мари. И тотчас вошла внутрь. Ресторанчик совершенно точно не подходил для женщины уровня госпожи фон Эберхартер. Мари это не смутило. Она заняла маленький столик у окна. Заказала кофе и лимонад. Прислушалась. За соседним столиком разговаривали два рабочих. — Понимаешь, этот Петрицкий — он, конечно, чертов поляк. Но если даже у поляка хватило на это смелости, так почему отваги не хватает нам, немцам? Разве тебе, Ханс, не хочется начистить рожу какому-нибудь Блуменфельду или Ротштайну? — Ротштайн может оказаться и немцем! — А Блуменфельд точно нет! Ты когда-нибудь видел Блуменфельда, который был бы немцем? — Нет. — То-то и оно. А сейчас проклятый Гольденбаум требует наказать этого Петрицкого! Сначала они возьмутся за поляков, а потом примутся за нас! Как ты думаешь, откуда у Гольденбаума и его семьи столько денег? Все эти деньги они украли у нас, у немцев! — С этим надо что-то делать. — Вот я и говорю... Мари попросила еще кофе. И вечернюю газету. На первой полосе Neues Wiener Abendblatt лучшие люди города — которые как один дружили с банкирами Гольденбаумами — требовали если не военного суда для полковника Петрицкого, то хотя бы разжаловать его в фельдфебели. На пятой полосе была напечатана коротенькая заметка о том, что Георг фон Шенерер, лидер немецких националистов, защищает Петрицкого и призывает к пикетам и демонстрациям. Редакция газеты, разумеется, призывала не поддаваться на провокации Шенерера. Расплатившись, Мари наконец отправилась к Ригеру. Вилигут и Майсснер уже ждали ее там. — Вам удалось что-нибудь узнать об этом Петрицком? — обратилась Мари к Майсснеру. — Да, — кивнул тот. И с радостью доложил. — Петрицкий уже принес свои извинения Гольденбаумам. Если верить ему, он пытался кого-то спасти. Кажется, графа Любомирского. Но того вообще не было на том ужине, хотя он и вправду друг Гольденбаумов. — Как интересно. — У Петрицкого даже есть приятель-еврей. Врач, причем они дружат с детства. Так что он действительно не антисемит. — Откуда он вообще взялся в Вене, этот Петрицкий? — Он служит в какой-то крепости неподалеку от города. Называется Тойфельсберг. — В крепости..., — Мари задумалась. Все вставало на свои места. — Нет, крепость мы, пожалуй, штурмовать не будем. На это у нас просто не хватит денег и вооружения. Мы пойдем другим путем, правда? Ригер улыбнулся, сочтя это забавной шуткой. Подлил в ее чашку еще кофе. А Мари переключила свое внимание на Вилигута. — Что вы знаете о Шенерере? Вилигут пожал плечами. — Только то, о чем пишут газеты. Лично мне кажется, он просто сумасшедший. — Нет, — Мари покачала головой. — К сожалению, он не сумасшедший. Он говорит то, что хочет слышать народ. А народ всегда хочет найти кого-нибудь виноватого в своих бедах. В ответ на это Вилигут промолчал. — Теперь у меня есть список ваших коллег, — продолжила Мари. — Двое из них — специалисты по Шенереру. Что это значит? Майсснер и Вилигут переглянулись. — Рассказывайте. — Госпожа фон Эберхартер... — Я все равно узнаю, верно? Что Моденскому дворцу нужно от националистов? — Видите ли, — начал Вилигут, — может быть, вы помните, почему в восемьдесят восьмом Шенерера посадили в тюрьму? — Конечно, я это помню. Он поджег издательство Шепса. И все потому, что Шепс был еврей, ведь так? — Шенерер именно так и думал. Дело было в другом: увы, господин Шепс не внял нашему предупреждению. — Предупреждению? — переспросила Мари. — Вы имеете в виду... Неужели это случилось из-за статей Юлиуса Феликса? — Именно так, — подтвердил Вилигут. — Мы уже знали, кто такой Юлиус Феликс и не могли предать его имя огласке. Это привело бы к скандалу и политическому кризису. Нужно было убедить господина Шепса, чтобы он больше не печатал те статьи. Понимаете, господин министр-президент сам лично говорил с ним, увещевал его, уговаривал, но… На несколько минут Мари едва не потеряла дар речи. Захотелось уйти. Снять с банковского счета все деньги, в третий раз поменять имя, обзавестись новыми документами и уехать. В Италию, в Российскую Империю, в Соединенные штаты Америки. Куда угодно. И больше никогда ничего не слышать о Таафе. Который вполне заслуживал, чтобы его расстреляли в Тойфельсберге. — Желаете еще кофе? — спросил ее Ригер. А еще ей в первый раз за последние семь лет захотелось расплакаться. Потому что на ум пришел другой человек. Тот, кто писал те злосчастные статьи под псевдонимом «Юлиус Феликс» — о демократии и свободе для народов Европы. Тот, кого она давно похоронила в своем сердце, и вместе с которым настоящая Мари фон Вечера, так ненавидевшая интриги, политику и этот погрязший в лицемерии мир — навсегда исчезла. Тридцатого января тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. Кронпринц Рудольф мог грезить о переменах, но оказался слишком слаб, чтобы воевать за них. Выбрал смерть. И едва не утянул ее, Мари, с собой. — Да, будьте так добры, — ответила Мари Ригеру не своим голосом. Она поднялась со своего кресла. Заметила, что все трое — Ригер со своим серебряным кофейником, Вилигут и Майсснер — смотрят на нее. Смотрят с надеждой. Ждут, что она скажет. Или прикажет. — Значит, — начала Мари, — у господина министра-президента есть агент влияния в стане Шенерера. — Это так, — ответил Вилигут. — Я знаю, как его найти. Но сам я с ним никогда не говорил. — Ничего страшного. С ним буду говорить я.