Кадры решают все

Огромную вывеску Мари заметила еще издали. И вспомнила, что «Венеция в Вене» появилась еще год назад. Пратер, грандиозный парк развлечений, вот уже сто тридцать лет радовавший жителей города, постоянно стремился удивить их чем-то новым — аттракционом, выставкой, концертным залом или хотя бы еще одним кафе. А спустя год в Пратере обещали открыть гигантское Колесо обозрения, которое должно было стать гордостью парка и всей Вены — Колесо как раз возводили, и работали над ним английские инженеры. Золотой юбилей правления Франца Иосифа следовало отметить достойно. Мари купила в кассе билет и прошла вперед под одной из двух огромных арок. — Обязательно прокатитесь на гондоле, уважаемая госпожа, — заметил служащий, проверявший билеты. — У нас работают восемь настоящих гондольеров. — Что, неужели выписали из самой Венеции? — Именно так! В его голосе звучала гордость, и Мари улыбнулась. Покопалась в сумочке, словно искала в ней зеркальце, и будто нечаянно вытащила сложенную вчетверо газету — конечно же, Salzburger Tagblatt. Все-таки в самой Вене никто не станет печатать Шенерера. Держа газету в руке, Мари проследовала вдоль канала. Постояла у парапета, полюбовалась пряничными домиками, точно нарисованными на присланной из Венеции открытке. Остановилась возле причала. — Buongiorno, senorita! — сказал гондольер. Невысокого роста, черноволосый и очень симпатичный. Мари поколебалась. Ей даже захотелось немного отвлечься и потратить несколько минут на это нехитрое развлечение. И что с того, что июньское солнце в этот полуденный час нещадно припекало голову, а модная французская шляпка не спасала от жары. В этот момент к причалу подошла парочка — молодой человек с барышней, и Мари решила пропустить их вперед. — Поеду на следующей, — объяснила она. Молодой человек рассыпался в благодарностях, а барышня на всякий случай спросила, не желает ли Мари в таком случае прокатиться вместе с ними. — Благодарю, не стоит. Знаете, мой кавалер что-то опаздывает. Придется подождать! Парочка отправилась в свое путешествие, а Мари, взойдя на изящный мостик со столбиками, помахала им рукой. — Спрячьте вашу газету, — услышала она и оглянулась. Человек, которого она увидела, был полной противоположностью Георга фон Шенерера. Если, конечно, судить по тем фотографиям, которые Мари показывал Вилигут. Господин фон Лаксенбург — а это был именно он — оказался очень высоким и столь худым, будто его и правда всю жизнь объедали все эти ненавистные Шенереру жадные евреи, высокомерные чехи, ленивые хорваты и другие славянские бездельники, существующие на белом свете только благодаря кайзеровским подачкам. Но в глазах фон Лаксенбурга блестела сталь. Так что газету Мари убрала обратно в сумочку. — Вы хотели встретиться? — спросил он. — Не имею чести вас знать, госпожа... — Луиза фон Эберхартер, — представилась Мари. — Никогда о вас раньше не слышал. — Все бывает в первый раз. — На кого вы работаете? — спросил фон Лаксенбург. Мари даже удивилась: тоже самое у нее пару дней назад спрашивал Майсснер. Будто с арестом Таафе что-то изменилось. — На Моденский дворец. — Я давно не получал оттуда никаких указаний, — заметил фон Лаксенбург. — Все верно. — Мне сказали, чтобы я ждал сигнала в назначенное время. Но сигнала так и не поступило. — Вот поэтому я здесь, — ответила Мари. Фон Лаксенбург смерил ее взглядом, и Мари вдруг почувствовала себя очень маленькой и юной. Словно ей снова шестнадцать лет, и ее жизнью распоряжаются другие люди. Мать, которая поскорее хочет выдать ее замуж, родственники с той же идеей фикс, учителя в школе, где готовили идеальных жен для венской аристократии. Кто угодно, только не она сама. Это Мари вовсе не понравилось. — Я ждал другого человека, и в сложившейся ситуации, — фон Лаксенбург помедлил, подбирая слова, — мне трудно верить вам на слово, госпожа фон Эберхартер. — Обстоятельства меняются. Не меняются только наши цели. — Вы хоть понимаете, о чем идет речь? — Слишком хорошо. — Я не знаю вас, — фон Лаксенбург опять покачал головой. — То, о чем идет речь — очень рискованное предприятие. — Не вы один здесь рискуете собой. — Вы это о себе? Или о нем? Я не был готов к тому, что его арестуют! Что мы все окажемся под колпаком у этого фон Кёрбера с его тайной полицией и вояками! Теперь Мари вернула фон Лаксенбургу взгляд, полный презрения и высокомерия. — А вы, как я вижу, совсем не понимаете, кому присягали. — Да? — Если вы считаете, что такого человека как он, вообще можно свалить. — Я просто прочел то, о чем пишет наша пресса. — Наша пресса, — Мари вдруг заметила, что край Salzburger Tagblatt торчит из ее сумочки и решила убрать газету с глаз подальше. А позже отправить сочинения Шенерера в мусорную корзину, — пишет о любой ерунде. Вроде того, что из Австрии следует немедленно сделать пригород Берлина. Или, ладно уж, Мюнхена. И тогда мы все, для кого немецкий язык родной, будем счастливы. Разве нет, господин фон Лаксенбург? Или вам всерьез нравится Шенерер? — Если бы я не понимал его аргументов, я бы не смог заставить его считаться со мной. — Значит, Шенерер вам доверяет? — Пока да. И я на хорошем счету в его партии. — Как это вас только не угораздило еще пойти на выборы в рейхсрат, господин фон Лаксенбург! — Я нужен ему в других его операциях. — Вот именно, — кивнула Мари. — Мы это учли. И поставили на вас. — «Мы» — это кто? — Давайте лучше я сама задам вам похожий вопрос. Кто для вас этот таинственный «он»? Ваш замечательный вождь фон Шенерер или все-таки граф Таафе, который до сих пор платит вам жалованье? От ее слов фон Лаксенбург дернулся, как ужаленный. По мостику как раз шла та самая парочка, которой Мари уступила свою гондолу. Увидев Мари, молодой человек заулыбался. А его спутница, бросив взгляд на фон Лаксенбурга, подмигнула Мари. Мол, удачи с кавалером, и бери быка за рога, да поскорее. Именно это Мари и собиралась сделать. — Если меня арестует тайная полиция, плохо от этого будет не мне, а ему. — Можете быть уверены, — сказала Мари, — вы вообще сейчас не интересуете тайную полицию. — Разве? Ходят слухи, что вся эта измена, в которой обвинили графа Таафе, как-то связана с Германией и канцлером Гогенлоэ. — Святый боже, — Мари покачала головой. — Неужели вы не поняли, что это часть плана? — Арест? — Разумеется. — У меня была такая мысль, — признался фон Лаксенбург. — Но как я уже сказал вам, дорогая госпожа фон Эберхартер, я не получил... — Вы получили задание, — оборвала его Мари, — и вы должны его выполнить. — Вы в курсе, о чем мы говорим? Вы знаете, что будет с Веной, с Зальцбургом, с Грацем? А Судеты? У меня-то все готово. Но если люди Шенерера по моей команде выйдут на улицы, их не сможет остановить никто. Вы не представляете, что это за сила, госпожа фон Эберхартер. Мари сейчас вновь любовалась пряничными, игрушечными домиками. Гондольер на причале обхаживал очередную синьору, а топтавшийся рядом с ней солидный мужчина делал вид, что ревнует и дергал свою супругу за рукав платья. Чтобы не случилось, в Пратере любого из жителей Вены ждал заслуженный праздник. Здесь можно было выкинуть из головы семейную ссору и неприятности на службе. Забыть об арестованных министрах и колониальной войне Британской Империи с Занзибаром, о националистах Шенерера и графе Агеноре Голуховском, который вот уже несколько дней принимал послов из-за рубежа и объяснял, что все случившееся с кабинетом министров — внутреннее дело Вены и никак не повлияет на отношения с Французской Республикой, Бельгийским королевством или Соединенными штатами Америки. На фон Лаксенбурга Мари старалась не смотреть. — Да, — кивнула она наконец. — Вы же слышали о том, что на днях случилось в особняке Гольденбаумов? Это и есть сигнал к действию. Теперь вы поняли меня? — Слушаюсь, — вдруг сказал фон Лаксенбург. Откланялся и ушел. Мари все-таки спустилась к причалу. Прокатилась на гондоле, выслушав сотню комплиментов от смазливого итальянца, а позже выпила чашечку меланжа в «Третьем кафе». К вечеру она приехала на Кохгассе к Ригеру: там ее ждал Вилигут. — Теперь меня интересуют младочехи, — сказала она. — А также венгры, анархисты, коммунисты и все, кто умеют собирать бомбы.