Кадры решают все

Мари снова подошла к окну и выглянула на улицу: пусто, ни души, и благословенную утреннюю тишину нарушает разве что военный патруль, топающий по мостовой. Когда солдаты свернули за угол, Мари разрешила себе выдохнуть. Новая квартира ей совершенно не нравилась. Маленькая комната, крошечная кухня, и прихожая, в которой не поместились бы и два человека. Это было очень плохо. Мари предпочла бы жить на чердаке, лишь бы только окна выходили на разные стороны. За сегодняшний день она отдергивала занавеску более сотни раз. Мари подумала про это — и ничего не почувствовала. Такие слова, как смелость и малодушие, вызывали лишь недоумение. Потому что обратного пути у нее не было. — Какие грустные новости вы привезли мне, Флориан, — сказала она Майсснеру. — Главное, что вы успели съехать с той квартиры, госпожа фон Эберхартер. — Я и с этой сегодня съеду, — сообщила она. — В гостиницу. — Опять? — Другого выхода нет. — Как хорошо, что у них нет вашей фотографии! Даже в нашем управлении нет! А в полиции теперь есть, конечно, описания, но по описаниям все равно ничего не поймешь. Мари кивнула. Вспомнила, кого надо за это поблагодарить. И проклясть. «Лишь бы остался жив, — подумала она, — я потом сама его убью». Когда все закончится. — Тот ваш приятель из полиции, — вспомнила Мари, — он не может ничего узнать о том, что случилось с господином Ригером? — Мы пытались это выяснить, — ответил Майсснер. — И выходит, что господина Ригера арестовала не полиция, не тайная полиция и даже не жандармерия. — А кто же? — Военная разведка. Теперь ей опять казалось, что она больше не Мари, а какой-то генерал на поле боя в неведомой войне. Под ударами ее армии неприятель отступает, но после каждой битвы она недосчитывается людей: самых верных, самых лучших. Вспыхивают дома, гибнут невинные люди, и вот уже не две армии, а десятки маленьких полков дерутся друг с другом не на жизнь, а насмерть: вот как она платит за свою победу. Вот только за свою ли? Мари вздохнула. Почему военная разведка не арестовала какого-нибудь фон Лаксенбурга? Или этого отвратительного графа Хорти? — Тогда это касается всех нас, — сказала Мари. — Раньше за нами просто следили. А если за дело взялась разведка, это очень серьезно. Будьте осторожны, Флориан. — И вы тоже. Кстати, помните, я рассказывал вам про Райзингера и Крауса? Она задернула занавеску и наконец села на стул напротив Майсснера. Тот устроился на колченогой табуретке, а сейчас еще и раскачивался на ней. Мари даже хотела сперва сказать ему, чтобы он прекратил, не хватало еще упасть, грохнуться о пол и разбудить соседей — стены здесь были хлипкие, хорошо, если не картонные. А потом она вдруг поняла, что Майсснер это делает не специально, и скажи она ему позже, что он качался на табуретке, так он и вовсе не поверит. Никто не хочет верить в то, что у него когда-нибудь сдадут нервы. — Конечно. — Господин Вилигут сказал мне, что они сделали это по своей инициативе. — Решили стать героями и вызволить господина министра-президента из тюрьмы? — Не думаю, — Майсснер покачал головой. — Но если бы у них получилось проникнуть в крепость, они бы установили с ним связь. Они ведь смогли найти, где он находится. — Это не так уж сложно, — заметила Мари. — В любом случае, их арест нам на руку. — Почему? — Во-первых, нас будут держать за идиотов. И это, понимаете ли, замечательно. Когда противник тебя недооценивает. Майсснер улыбнулся. — А во-вторых, — продолжил он, — они на самом деле не были частью его плана. — Верно, — согласилась Мари. — Мы до сих пор не знаем всего, но вот Райзингера и Крауса он точно туда не включал. В глубине души она даже порадовалась, что хоть кто-то из людей Таафе решился на такую самодеятельность. Слишком уж многие — что Майсснер, что его непосредственный начальник Вилигут — рядом с Таафе вообще теряли всякую инициативу. — А в третьих, это говорит о том, что его оттуда так просто не вытащить. Крепость хорошо охраняют. — Вы правы, — кивнул Майсснер. — Райзингер и Краус попались в лесу. Мари помолчала. Секунду боролась с собой: хотелось встать, отдернуть занавеску, посмотреть, не пора ли хватать сумку — чемодана у нее больше не было, а в сумке лежали только самые необходимые вещи — и бежать через черный ход. — Вода на плите, кажется, согрелась, — сказала она. — Я сварю кофе. Угостить вас? — Если вы будете так добры. С удовольствием выпью с вами кофе, госпожа фон Эберхартер. — Вы можете называть меня Луиза. Я уже говорила. Майсснер заученно улыбнулся. — Очень приятно, Луиза. — Вот и хорошо. Она поднялась на ноги — в сторону окна даже не посмотрела — и дошла до плиты. Наклонилась к поленнице: стоило бы сунуть в очаг еще пару дровишек. Потом открыла дверцу в шкафчике, нашла банку с кофе — слава создателю, молотым — и турку. Когда она налила себе и Майсснеру по чашечке кофе, тот поблагодарил ее. И вдруг произнес: — Как это удивительно, что такая благородная госпожа, как вы, умеет обращаться с дровяной плитой. Вы с чем угодно управитесь, как я посмотрю! — Мне пришлось быстро взрослеть, — ответила Мари. — Поверьте, никому бы такого не пожелала. Больше он ее ни о чем не спрашивал. Кофе — крепчайший, то, что надо с утра — они пили молча, лишь в самом конце Майсснер вдруг спохватился. — Совсем забыл. Я же принес вам газеты, госпожа фон Эберхартер! — Благодарю. Все передовицы — и в Neues Wiener Tagblatt, и в Wiener Zeitung, и в Neues Volksblatt — рассказывали только о том, что вчера в Вену были введены регулярные войска. Перестрелки в рабочих районах не прекращались, забастовки шли полным ходом, чешские и южнославянские группировки до сих пор дрались с Шенерером. Занятия в университете Вены были отменены вот уже неделю. Но больше всего Мари почему-то беспокоили бомбы. Последняя — позавчера — взорвалась на строящемся мосту Аугартен. Казалось бы, зачем взрывать мост? Мост — он ведь не только для кайзеров и министров, по мосту ходят и рабочие, и разночинцы, и студенты. Слава создателю, ни одна бомба Жака еще никого не убила. Почему-то это казалось важным. А вчера Жак будто и вовсе исчез. Наверно, решила Мари, это и к лучшему. — Теперь, когда Ригер арестован, — Мари оторвалась от газеты, — вы сможете взять на себя финансовую часть, Флориан? Кто-то должен следить за расходами. Я успеваю только тратить деньги, а считать, увы, не выходит. — Я справлюсь, — пообещал Майсснер. — Скажите, госпожа фон Эберхартер... — Луиза. — Луиза, да. А как у нас вообще... — ... все хорошо, — кивнула Мари, допивая кофе. — Деньги у нас есть. Можем купить даже Моденский дворец, если князь цу Виндишгрец когда-нибудь выставит его на продажу. Они рассмеялись. А Мари тотчас вспомнила, как Ригер рассказал им о происшествии в кабинете Таафе. И как позже помог продать ту диадему, которую она должна была везти в подарок английской баронессе Ротервик. Те деньги выручили их на некоторое время, а потом Мари догадалась сходить в банк. Проверить счет, открытый на третье имя. В банке ее поздравили с крупным наследством, доставшимся от умершей итальянской тетушки. Мари все-таки испытала раздражение: даже сейчас, когда Таафе был отрезан от мира, он все равно контролировал ее жизнь. Если, конечно, у нее вообще была жизнь. Она уткнулась в газету, но и там Таафе будто преследовал ее: его имя было почти в каждой статье. Арест Таафе до сих пор будоражил Вену. Только теперь самой популярной версией стала клевета. Господина министра-президента оболгали враги, и поэтому в стране начались беспорядки. Когда Мари дошла до статей с заголовками «При Таафе такого бардака не было» и «Кто же все-таки изменник — граф Таафе или кто-то другой?», в висках у нее забурлила кровь, и она тотчас отложила газету в сторону. — Что-нибудь слышно про графа Хорти? — вдруг спросил Майсснер. — Нет, — ответила Мари. Очень не хотелось показать Майсснеру, что именно из-за Хорти она беспокоится больше всего. С того момента, как Хорти получил тот вожделенный документ из Хофбурга, он пропал и больше не выходил на связь. Пообещал Мари, что она непременно обо всем услышит в новостях. Больше ничего объяснять не стал. — Может, он понял, что тот выкраденный вместе с сейфом документ — фальшивка? — Скорее всего, граф Хорти знал это заранее, — ответила Мари. — Знал, на что соглашается. — Вы считаете, что его друзья поверят? — Обязательно. Людям проще всего поверить в свой самый большой страх. Притянуть этот страх к себе, если хотите. А в фальшивке было именно то, чего так боится венгерская аристократия: проект конфедерации, пятнадцать автономий, урезание территории нынешней Венгрии, равные права всем народностям. Да еще и с подписью эрцгерцога, которого они так не любят. — С подделанной подписью, — вставил Майсснер. — На Моденский дворец работают лучшие специалисты. Кстати, вам удалось раскопать что-нибудь о том венгре из императорской стражи, как его, Текеши? — К сожалению, нет. Мари задумалась. — Граф Хорти упоминал, что у него тоже есть агент в Хофбурге, но тот не смог подобраться к документам Франца Фердинанда. А потом Текеши убили… — Скорее всего, он подтвердил графу Хорти о нападении на экипаж, перевозивший вещи, а затем его на всякий случай ликвидировали, — предположил Майсснер. — Как свидетеля. — Наверно, вы правы. — Как вы думаете, граф Хорти и его венгерские друзья уже пустили этот документ в ход? — Он обещал сделать это быстро, — ответила Мари. — Только я не знаю, как… А про себя подумала, что больше всего боится узнать, как. И непременно узнает. Очень скоро. — Нам, кажется, пора, — заметил Майсснер. Из дома они вышли вдвоем, через черный ход. Комендантский час начинался в шесть вечера, а сделать предстояло еще много. На следующем перекрестке они повернули направо, и Майсснер принялся глазеть в витрины. Немного отстал от Мари и теперь шел чуть поодаль. Но он был рядом, он шел теми же венскими улицами, и Мари это немного успокаивало. Потому что вчера она чудом не попалась в лапы полиции. Она сидела в самом дальнем зале ресторана при отеле Sacher. Фон Лаксенбург — тот приходил доложить о том, как все отлично продвигается — как раз ушел с крупной суммой денег. Услуги обедневших аристократов, подавшихся в идейные националисты, стоили недешево. Но он честно выполнял все, что было нужно, и Мари платила — также, как еще недавно фон Лаксенбургу платил и сам Таафе. А потом Мари решила подождать минуту, и это было ошибкой. У ее столика вдруг появился незнакомый офицер. — Я знаю, кто вы, — сказал он. — Госпожа фон Эберхартер, верно? Мари не стала отпираться. Скользнула взглядом по его нашивкам. — Полковник…? — Полковник барон Петрицкий к вашим услугам, — представился офицер. — На выходе из отеля уже дежурит полиция. Но я могу вам помочь. — И как именно? — Я сам вас арестую, и вы поедете со мной. Я веду дело графа Таафе, и у меня есть на это право. Поверьте, для вас это будет лучший выбор, чем если вы попадете в руки тех людей. Мари похолодела. А в следующую секунду услышала тихое: — Не двигаться! Это был Вилигут. Он сумел подойти к полковнику слева и сейчас держал его на мушке револьвера. — Второй выход из коридора свободен, — добавил Вилигут. Она тотчас поднялась с кресла. Бросилась в другой зал. — Погодите, — это снова был полковник Петрицкий. — Выслушайте же меня. Вы можете его спасти, черт возьми! Мари знала, что так делать нельзя. И все-таки обернулась. — Графу Таафе грозит расстрел. Если вы согласитесь рассказать все, что о нем знаете, казнь могут заменить на пожизненное заключение. Нам очень не хватает улик. Это в вашей власти, госпожа фон Эберхартер. Вам-то ничего не угрожает. Любому следователю будет понятно, что вы просто увлеклись харизматичным мужчиной, а он вас использовал и соблазнил. Вот теперь Мари рассмеялась. — Какая забавная версия, — сказала она. — И что я должна рассказать? — Расскажите, кто вы такая, как вы с ним познакомились… «Да, — подумала тогда Мари. — Меня зовут Мари фон Вечера. Семь лет назад граф Таафе решил доказать мне, что он прав. Скажем честно, сделал он это чисто из чувства противоречия. Я же его задела тогда, очень задела, когда приходила к нему в приемную, граф Таафе привык, что его слушаются, и во всем с ним соглашаются, а я имела наглость послать его к черту. Поэтому я выжила. Поэтому теперь я работаю на него. А вот кронпринца Рудольфа он спасать не стал. И даже не доложил его Величеству Францу Иосифу о заявлении Мицци Каспар. Как он тогда выразился, проигрывает тот, кто слаб? Наверно, граф Таафе был прав: Рудольф застрелился бы так или иначе, месяцем ранее или годом позднее, какая разница…» Все было ясно: как только его Величество узнает о том, что на самом деле произошло в Майерлинге, Таафе тихо придушат в каком-нибудь подземелье без суда и следствия. — Нет, — сказала Мари. — Я этого делать не буду. — Я не дам вам уйти, — пообещал Петрицкий. — Я все равно вас найду. — Попробуйте. Она вытащила из сумочки свой револьвер. И скрылась с Вилигутом. — Вы поступили правильно, — сказал тот позже. — Это была ловушка. — Конечно. Мари очень надеялась, что такого больше не повторится. И теперь она шла вперед от бульвара к бульвару, вглядываясь в каждое лицо. Это даже было нетрудно: так мало людей сейчас было на улицах Вены. Даже солдат и военных патрулей было больше. Ей сейчас очень хотелось попросить прощения у своего любимого города. У которого она отняла все: лето, вечный праздник, веселое настроение и множество жизней. Все ради того человека, который сейчас совершенно заслуженно сидел в темнице. И чем дольше Мари ходила по городу — встретилась с госпожой фон Шванталер, с теткой господина Ригера, с модисткой, которая вдруг перестала бояться каждого шороха и вспомнила, что работает на Моденский дворец, с двумя бравыми парнями из группы госпожи фон Хофманшталь, с чехом Войтылой — тем хуже ей становилось на душе. При виде каждого военного патруля ей хотелось заплакать. А ведь это был центр города, где почти не было перестрелок и драк, а баррикады разбирали довольно быстро. Что же творится в Оттакринге, на окраинах? Было около пяти вечера, когда Мари свернула на Херренгассе. К Моденскому дворцу как раз подошел небольшой пикет с транспарантами. «Верните министра Таафе!» «Требуем выгнать предателей из правительства!» «Новый кабинет министров — вот кто настоящие изменники!» Поняла Мари одно: это и было, и не было частью плана. Люди, пришедшие сюда с пикетом, сделали это совершенно искренне. Именно на такую реакцию Таафе и рассчитывал. Правда, продержался пикет недолго — спустя минуту из Моденского дворца высыпала жандармерия, и все, кто решился выразить недовольство властью, побросали транспаранты и бросились врассыпную. Очень скоро Мари оказалась на Михаэлерплатц. Ей вдруг очень захотелось зайти в церковь святого Михаила Архангела. Поставить свечку, попросить его о заступничестве. Чтобы ей хватило сил. Чтобы она смогла победить, а потом пережить эту победу. Прямо у церкви она вдруг услышала крики мальчишки-газетчика: — Срочный вечерний выпуск! Франц Фердинанд убит! Французкий террорист бросил бомбу в наследника престола! Сенсация! Срочный вечерний выпуск! Франц Фердинанд... Мари окаменела. Войти в церковь она не смогла, только прислонилась к стене, стараясь перевести дух. — Вы плохо себя чувствуете, барышня? — с искренней заботой в голосе осведомился какой-то пожилой и респектабельный господин. — Такие страшные новости не для молодой девушки… — Да, — согласилась Мари. Ей сейчас очень хотелось закричать. Так, чтобы ее услышала вся Вена. Это я убийца.