Кадры решают все

Когда императорский экипаж вынырнул из ворот Шенбрунна и понесся к городу, Франц Иосиф поймал себя на малодушной, отвратительной мыслишке: не выглядывать в окно. Он ведь и так слышал все — и выстрелы на подступах к Вене, и крики, и приказы, которые фельдфебели отдавали солдатам. Да еще и тянуло гарью. Франц Иосиф немедленно подался вперед, отдернул до конца занавеску и всмотрелся. Вдалеке в небо поднимался густой, черный, клубящийся дым. — Неужели пожар? — произнес он вслух. Граф Паар, первый императорский адъютант, немедленно вытащил трубку изо рта и тоже бросил взгляд в окно. — Ночью сгорело еще четыре особняка, Ваше Величество, — доложил тот. — И палаццо князя фон Дитрихштайна тоже подожгли. — Какое горе. Есть погибшие? — К счастью, нет. Князь уехал со всей семьей еще неделю назад, а слуг — кого-то отпустил, кого-то взял с собой. В особняке графа Хартенау оставался сторож, но тот сам и вызвал пожарных. А графиня Скапинелли отбыла в Милан... Франц Иосиф покачал головой и перевел глаза на папку с документами, которую граф Паар держал в руках. Первым в стопке лежало прошение об отставке. Которое Франц Иосиф подписал буквально час назад. Князь цу Виндишгрец добился аудиенции рано утром, просто приехав в Шенбрунн. Может, это и нарушало протокол: да кто сейчас стал бы об этом беспокоиться? Когда даже церемониймейстер императорского двора поспешил убраться из столицы. — Я глубоко сожалею, Ваше Величество, — сказал князь цу Виндишгрец. — Но эта ноша оказалась мне не под силу. — Иногда нужно быть сильнее себя, князь, — напомнил ему Франц Иосиф. — Ваше Величество, я знаю, что не оправдал вашего доверия, и от этого мне неимоверно тяжело на душе. Но я чувствую, что совершаю ошибку за ошибкой и не могу распознать причины. Всякий раз, когда мне кажется, будто я смогу наконец отыскать решение, я допускаю еще более страшный, катастрофический промах. Словно я из одного круга ада спускаюсь в другой, но ведет меня вовсе не Вергилий, а чья-то коварная, злая воля. Франц Иосиф помолчал. На ум пришла далеко не «Божественная комедия», а театр марионеток, но он вовремя вспомнил, как его племянник, эрцгерцог Франц Фердинанд относился к метафорам. Наверно, тот был прав. Время требовало исключительной честности и прямоты. — Князь, это значит, что в отставку уходит весь ваш кабинет. В том числе и фон Кёрбер, который сейчас так нужен. Где вы советуете мне набрать новых соратников? На кого мне опереться в этот час? — В город уже введены войска, ваше Величество, — заметил князь цу Виндишгрец. — Если это продолжится дальше, вам придется послать армию в Прагу и Грац. Там тоже неспокойно. — И что вы предлагаете, князь? Военное правительство? Это не выход. Ответа у князя не было. — Только вы сами можете спасти нашу страну, ваше Величество. Меньше всего Францу Иосифу сейчас хотелось слышать эти слова. Несколько минут он держал паузу. Перебирал в уме имена своих командующих: и вдруг понял, что если генерал Кригхаммер и полковник Войнович окажутся правы, все лучшие военные стратеги понадобятся не в Вене, а в Будапеште. После того, как князь цу Виндишгрец удалился, Франц Иосиф вернулся в кабинет и вызвал адъютанта. Пересмотрел свое расписание на день, поинтересовался, нет ли почты? Ему немедленно принесли толстую пачку конвертов: восемь донесений из имперского военного министерства, два доклада из австрийского военного ведомства, четыре из венгерского военного ведомства, шесть отчетов из министерства внутренних дел. Ни один из конвертов не был скреплен печатью императрицы. Элизабет не ответила ни на одно из его последних трех писем. Конечно, Франц Иосиф этого ожидал. Конечно, надеялся на то, что все будет иначе. До того, как адъютант снова вошел в его кабинет, Франц-Иосиф успел просмотреть восемь донесений из имперского военного министерства. Распечатал первый конверт, присланный из министерства внутренних дел. И отложил в сторону. Он достал чистый лист бумаги и написал короткое письмо. А потом вызвал слугу-курьера. И почти совсем забыл об этом своем письме, когда ехал по дороге из Шенбрунна в Вену. Фабрики и заводы на окраинах Вены все еще простаивали: и их огромные, пустые окна казались чудовищными глазницами, а тянущиеся друг за другом столь же пустые здания напоминали павших великанов. Франц Иосиф вдруг подумал, что Хофбург в будущем ожидает такая же печальная судьба, и Шенбрунн, и Аугартен: превратиться в скелеты и остовы. Но еще хуже будет, если вся Вена, а за ней и страна станет похожей на кладбище вот таких гигантов. Зато военное министерство казалось как никогда оживленным. Здесь пока никто не сдавался. Вот что было главным. — Генерал фон Кригхаммер, — начал Франц Иосиф, когда в зале совещаний остались только военный министр, руководитель военной разведки, да он сам. Адъютанты сторожили двери. — Я жду вашего отчета. И фактов, фактов! — Ваше Величество, — обратился Кригхаммер, — не буду скрывать, что наше положение чрезвычайно серьезное. Информация о том, что Германская Империя подтягивает полки к нашим границам, полностью подтвердилась. — Не Германская Империя. — Ваше Величество? Прошу простить... — Приказы отдают люди из плоти и крови, — заметил Франц Иосиф. — От фельдфебелей до генералов и императоров. А подобный приказ мог отдать только его Величество Вильгельм Второй. Кригхаммер тяжело вздохнул и покачал головой. А сидевший рядом с ним полковник Войнович улыбнулся. — В таком случае, — заметил Франц Иосиф, — мне будет о чем с ним поговорить. — Если вы позволите, Ваше Величество, я выдвину одну гипотезу. — Слушаю вас, генерал. — Мне кажется, что его Величество Вильгельм Второй решил прийти нам на помощь. — Да, — Франц Иосиф кивнул, — и вы прекрасно знаете, чем нам грозит эта помощь и какую цену мы за эту помощь заплатим. — Несомненно, — согласился Кригхаммер. — Но тогда и вы понимаете, Ваше Величество, кому будет выгодно такое вмешательство. — Я отлично вижу, к чему вы клоните, генерал. Но я уже сказал, что приму только факты. Кригхаммер кивнул. — Полковник Войнович, приказываю доложить его Величеству о результатах вашего расследования. — Разрешите, Ваше Величество? — обратился Войнович. — Слушаю. Франц Иосиф нахмурился: очень уж уверенно держался этот полковник. Как и месяц назад, когда Войнович прибыл в Хофбург и доложил ему, Францу Иосифу, об арестованном венгре. Который на допросе рассказал, что именно граф Таафе, а не венгерская элита, ищет контактов с германским рейхсканцлером князем Гогенлоэ. Тогда ему тоже не хотелось верить в то, что говорил Войнович. Сколько раз за это время ложь и правда менялись местами? А полуправда и полуложь? — Вчера мои люди задержали в Зальцбурге человека по имени Пауль Вилигут, — начал Войнович. — Еще совсем недавно он числился специальным агентом по особым поручениям в министерстве внутренних дел. — И кто же давал ему эти особые поручения? — спросил Франц Иосиф. Ответ он, впрочем, знал и так. Догадался. — Граф Таафе, — кивнул Войнович, — причем всегда лично. Ваше Величество, мне стоит заметить, что Вилигут сдался сам, не оказав никакого сопротивления. Более того, его задержала железнодорожная полиция, но Вилигут попросил, чтобы вызвали нас. Сказал, что у него дело государственной важности. — Что это было за дело, полковник? — Вчера в пятнадцать часов семь минут, на Зальцбургском вокзале Пауль Вилигут застрелил графа Хорти. Это венгерский дворянин, близкий к кругам герцога Кемени. — Кажется, я помню его. Продолжайте! — Мы опросили свидетелей, и все как один утверждают: Вилигут преследовал Хорти, пытался арестовать, убеждал остановиться и сдаться, а когда тот принялся бежать, выстрелил в него. Самое интересное, что граф Хорти имел при себе портфель с секретными документами. Войнович на мгновение остановился — будто ждал реакции от него, Франца Иосифа — и даже позволил себе драматически вздохнуть. — Те документы, Ваше Величество, описывали подробную дислокацию всех наших войск. — Вы утверждаете, что граф Хорти собирался перейти границу? — Граф Хорти имел с собой билет на мюнхенский поезд, а из Мюнхена он бы пересел на прямой поезд в Берлин. И судя по всему, документы предназначались именно для Берлина. — Скорее всего, — вставил Кригхаммер, — он бы отдал документы в Мюнхене, если в Баварию уже стягивают полки, а в Берлин поехал бы сам. Франц Иосиф выдержал долгую паузу. Помолчал сам и прислушался к тишине: окна закрывали тяжелые портьеры, но даже их плотная ткань не могла заглушить шум. Тот городской шум, которому не должно быть места в мирной жизни: звуки разбитого стекла, крики пожарных, разворачивающих свою длинную лестницу, выстрелы вдалеке, чеканный шаг солдат по мостовой. Ему показалось, будто он снова чувствует запах гари и тлена. Как тогда, в сорок восьмом. Он отдал бы многое, лишь бы это прекратилось. — А что этот Вилигут? Откуда он оказался в Зальцбурге, откуда узнал об этом предателе? — Ваше Величество, — нашелся Войнович, — Пауль Вилигут утверждает, что вел собственное расследование. И поэтому скрывался от полиции и от нас. Что он был с самого начала убежден, что графа Таафе, под началом которого он фактически служил, оклеветали. А он лишь искал правду. Должен признать, что его показания кажутся мне достаточно вескими. — Месяц назад вы также говорили об одном арестованном венгре, — заметил Франц Иосиф. — Который на допросе тоже рассказывал вам о графе Таафе. — Ваше Величество, месяц назад я сделал поспешные выводы. — Вы так легко об этом говорите, полковник? Войнович выпрямился в кресле. — Я разведчик, Ваше Величество. И осмелюсь заявить, что разведка не является математической дисциплиной или естественной наукой, которая оперирует лишь фактами. К сожалению, это не так. Разведка оперирует чутьем и знанием человеческой природы. Да, наши промахи могут стоить очень дорого и привести к серьезнейшим последствиям. Одно я могу обещать — я не стану ничего замалчивать, Ваше Величество. Даже, если это будет стоить мне карьеры. — И что еще вы решили не замалчивать? — поинтересовался Франц Иосиф. — Я полностью уверен в том, кто на самом деле строил заговор и кто заставил нас поверить в виновность графа Таафе. — Надеюсь, ваше мнение теперь опирается не только на признание этого Вилигута? Этих слов Войнович словно ожидал, а то и надеялся: он похлопал ладонью по толстой папке, лежавшей перед ним. Перевел взгляд на Кригхаммера, а тот одобрительно кивнул. — Я и мои люди сделали все, что могли, — сказал Войнович. — И если вы позволите, Ваше Величество... — Продолжайте. — Во-первых. Ваше Величество, один из князей Гогенлоэ, а именно князь Константин Гогенлоэ-Шиллингфюрст, служил у вас обер-гофмейстером. Этот достойнейший человек лишь недавно покинул этот мир. Я просил одного из его сыновей о встрече со мной. А тот, в свою очередь, был настолько добр, что связался с ближним кругом рейхсканцлера Гогенлоэ. Они, в конце концов, родственники. — И вы верите в то, что вам сказали правду? — Очень много совпадений, Ваше Величество, — ответил Войнович. — Герцог Кемени, граф Ракоши и барон Альбени — все они появлялись в Берлине и не раз. Мы проверили, и это действительно так. Во-вторых... Пункт за пунктом Войнович разбивал все прежние обвинения, не оставляя от них и камня на камне. И выстраивал новые. Франц Иосиф внимательно слушал его — и одновременно пытался разобрать, что же происходит на улице. Кажется, пожарный расчет уехал. И солдаты больше не чеканили шаг. А вот выстрелы — очень далеко — все еще были слышны. Когда Войнович наконец закончил, Франц Иосиф произнес: — Граф Таафе был бы рад услышать, что теперь вы поменяли свое мнение. Впереди у него было еще два совещания: расширенное, с руководителями всех отделов военного министерства. И другое совещание, с Генштабом. На котором Франц Иосиф принял решение о вводе войск в Будапешт. А также приказал арестовать всех, кто был связан с герцогом Кемени. — Ваше Величество, это треть Палаты магнатов, — заметил Кригхаммер. — И полсотни человек из Палаты представителей. — Верно, — согласился Франц Иосиф, — Будапешт ждут внеочередные выборы. Он хотел добавить, что тоже самое ждет и Вену, но не стал. Когда последнее совещание подошло к концу, Франц Иосиф вышел в коридор. Первый адъютант, граф Паар, тотчас передал ему телеграмму: из Будапешта. Франц Фердинанд сообщал, что уже поправляется, и при первой же возможности вернется в Вену, а так же желает дядюшке здоровья и решимости. Это слово — решимость — преследовало Франца Иосифа весь день. Было около семи часов вечера, когда он вернулся в Шенбрунн. А еще через полчаса Франц Иосиф стоял на пороге виллы госпожи Катарины Шратт. Про которую говорили разное: что она не самая талантливая актриса Бургтеатра, не самая красивая, но все-таки миловидная женщина средних лет. Говорили и другое: госпожа Шратт была фавориткой Императора. Франц Иосиф отдавал себе отчет в том, почему даже самые записные сплетники при дворе терпят его встречи с Катариной Шратт: ему не простили бы интрижку с какой-нибудь княгиней или дружбу с аристократкой вроде графини Хотек. А раз госпожа Шратт всего лишь актриса — что ж, разве подобная связь и не должна быть ни на что не претендующим мезальянсом? На самом деле, все это было не важно. Создатель посылал ему не только тяжелейшие испытания. Но и единственного друга, который принимал его таким, каким он на самом деле был. — Мне было очень приятно получить ваше письмо утром, мой дорогой Франц Иосиф, — сказала Катарина, приглашая его в дом. — И я безмерно рада, что несмотря на этот трудный час, вы все-таки нашли время прийти сюда. — Я должен был сделать это давно. Мне очень не хватало наших с вами бесед. — И почему же не сделали? Я ничего не слышала о вас целый месяц. Он сразу не ответил. Прошел наконец внутрь — в гостиную. Здесь все было по-старому. Ничего не менялось: те же картины на стене, те же статуэтки на комоде, та же выложенная белыми изразцами печь. Здесь все было как дома. Не как в Шенбрунне. Иначе. Франц-Иосиф порой пытался в этом разобратсья — и не смог. И просто перестал об этом думать. — С каждым днем мне все больше хотелось послать вам письмо, моя милая Катарина, — сказал Франц Иосиф, устроившись в кресле напротив Катарины. — И вместе с тем, с каждым днем я все больше сомневался, что вообще заслуживаю вашей дружбы. Катарина улыбнулась и покачала головой. — Но ведь дружбу нельзя заслужить. Как и любовь. Их можно только потерять. — Если бы вы знали, дорогая Катарина, на что мне придется решиться, вы бы сразу отвергли меня. Как человека малодушного и недостойного. — Позволю себе заметить, что в самоуничижении еще никому не удавалось черпать сил. — Поверьте, я говорю правду. Я уверен, что другой, более талантливый, более отважный человек на моем месте смог бы найти лучшее решение. — На вашем месте — вы сами, и это воля Всевышнего. Франц Иосиф поднялся с кресла. Подошел к окну, заглянул ввысь: и не смог разглядеть на небе ни одной звезды. На душе у него сейчас тоже было темно. — Всевышний поставил меня перед очень тяжелым выбором, — сказал он. — Вы его уже сделали. Я знаю вас достаточно давно, чтобы сказать: вы не одержимы ни властью, ни славой. И будете следовать не страстям, не тщеславию, а благу своих подданных. — Благими намерениями вымощена... — Никогда не понимала, за что люди так любят эту поговорку, — возразила Катарина. — Разве в царствие небесное можно попасть, вымостив себе путь недобрыми помыслами? Или пороками? — Меня осудят, — ответил Франц Иосиф. Он снова сел в кресло и, сцепив пальцы, будто возносил последнюю молитву Всевышнему, покачал головой.— Мой народ никогда не простит меня и навеки проклянет. Я буду тем, кто уничтожит корону, вверенную мне Создателем. Катарина долго не отвечала. — Но ведь и я часть народа, — заметила она. — И я всегда буду на вашей стороне.