малыши

Этот мир жесток и суров. Несправедливый, грязный и наполненный постоянным отвратительным чувством страха. Страха не успеть, потерять драгоценное время, нарваться на того, кто сможет его у тебя отнять. Работать-работать-работать до изнеможения сутками, чтобы прожить следующие сутки, которые опять будут наполнены работой, и так до бесконечности. Вася презирает всю эту систему. Ненавидит так жить. У него в планах, не в мечтах даже, зреют мысли о том, как это изменить. Как вырваться из порочного круга страха и жалкого существования, как помочь себе перейти эту грань нищеты, смочь стать тем, кто не считает время, не косится судорожно каждые пять минут на предплечье. Вася знает, что он жесток. Ему плевать на каждого, кто может встать на пути, ему абсолютно всё равно на последствия и цену. Каждый человек этого района – сам себе хозяин и сам творец своей судьбы, и нет Васиной вины в том, что они смирились. Он пойдёт до конца. Он пойдёт по трупам и прекрасно отдаёт себе в этом отчёт. Вся жалость, доброта и сочувствие, которые в нём были, кончились в день гибели папы. Глупая, бессмысленная смерть из-за равнодушия и холодного расчёта – Вася нашёл профессора Штоллена на пороге лаборатории, в которой он пропадал днями. Просто не выдали зарплату, просто чужие разработки стали слишком опасными, просто Валентин Казимирович не успел даже позвонить сыну и попрощаться. Его смерть могла бы ожесточить Васю окончательно. Сделать безрассудно отчаянным человеком, который точно бы нарвался на какую-нибудь глупость, не прожив и месяца. Но не ожесточила. Не до конца. Благодаря Максу. Его личному солнцу, с которым тепло даже в пасмурный дождливый день. Который может находить поводы для мимолётной радости в этом рассаднике гнили и уродства. Вася не знает, как ему это удаётся, но каждый раз, когда Макс будит его осторожным поцелуем в нос, в нём тлеет и оживает то, что можно назвать душой. Макс заслужил другой жизни, он заслужил всего в этом мире. Поэтому Вася осторожен. Ради него. Он выходит на охоту вечером или ранним-ранним утром. Выбирает малолюдные места, изучает маршруты людей, их поведение, внешность. Вася забирает у них время, не оставляя ни одной секунды – ему свидетели не нужны. Врёт Максу, что работает на заводе в какой-то важной должности, потому что знает – тот не поймёт. Наивный, верящий в добро и взаимопомощь, Макс никогда ему не простит такого, но Васе прощение и не нужно. Ему нужно, чтобы они смогли выбраться отсюда. Вместе. А если вместе не выйдет, то он сделает так, что Макс выберется точно. Вася становится Часовым, копит время, узнаёт подробности перехода в другой район и каждую ночь, обнимая спящего Макса и касаясь губами прохладной кожи чужого плеча, продумывает план. Он сделает их жизнь лучше, у него почти получилось. Вася каждое утро даёт Максу время. Отсчитывает ровно сутки, зная, что этого хватает с лихвой на день, но не больше, чтобы ни у кого не возникло соблазна отобрать. Поглаживает ласково нежную кожу предплечья, скользит пальцем по внутренней стороне локтя, и смотрит, как довольно улыбается любимый в ответ. Утренние поцелуи с сонным ещё Максом наполнены любовью и неторопливой чувственностью. Вася усаживает его на стол, оглаживая бёдра, бока и живот тёплыми ладонями, и отмечает, что просыпаться пораньше, чтобы никуда не торопиться, очень хорошая идея. Сорок минут спустя, целуя на прощание убегающего на работу Макса, Вася поправляет ему старый галстук и слушает недовольное бурчание жалующегося на проблемных учеников возлюбленного. Подобие школы – полуразвалившееся здание, в котором сам Вася отучился восемь лет – не вызывает доверия, как и получаемая там зарплата. Но Макс ходит туда каждый день, стараясь раскрасить серые будни детей интересными уроками. Порой Вася смотрит на него, лучащегося добротой и теплом, и ему становится больно. Больно от того, что это солнце вынужденно выживать здесь, стараясь осветить своим светом как можно больше темноты. Этим же вечером Вася срывает джек-пот. Ловит какого-то мутного мужика с двенадцатью годами и забирает всё до последней минуты, понимая, что именно этого времени ему не хватало до осуществления плана. Осталось всё рассказать Максу. Которого нет дома, когда Вася переступает порог их маленькой квартирки. Комнаты пусты, свет не горит, не чувствуется запаха готовящегося ужина. В груди сворачивается тугой ком плохого предчувствия. Вася судорожно хватается за оставленный на полочке телефон – он на охоты аппарат не берёт никогда, перестраховываясь. Старенький экран мигает, показывая четырнадцать пропущенных. Сердце падает куда-то вниз, пока Вася жмёт на номер, скатываясь по лестнице вниз. Никакой паники, у Макса ещё минимум восемь часов в запасе. Длинные гудки тянутся целую вечность, пока на том конце не раздаётся глухой звук. В динамиках раздаётся тяжёлое сбитое дыхание. – Максим? Где ты? Что случилось? – Вась…прости… Голос Макса сиплый и тихий, раздаётся с перебоями так, будто он бежит или очень быстро идёт. Вася знает, что это значит. – Где ты? Где ты, ну? – На углу Пожарной… я… случайно, Вась, я просто… опоздал… – Береги дыхание. Вася срывается с места так быстро, как никогда, и бежит. До Пожарской шагом идти полчаса. Если бежать с двух сторон – можно уложиться в десять минут. Судя по сиплому дыханию в трубке, Макс держится на чистом упрямстве. Ничего. Главное – чтобы хотя бы шёл. – Ав-втобус … уехал… я думал, мне хватит, если поеду, но я не… – Сколько? – Вася рычит, стараясь контролировать дыхание, и едва не сбивает с ног какую-то женщину, резко повернув на углу дома. – Сколько осталось? Мгновения тишины, раздавшейся с того конца связи, оглушают. – … четыре минуты. – Твою мать! – Прости. Но я не мог… дать ей умереть. Она же… ну малышка совсем, Вась… Ноги болят от напряжения, дыхание сбивается, и Вася едва не падает, запнувшись о валяющееся посреди дороги тело. Перепрыгивает, стараясь успокоить клокочущий внутри гнев, и приказывает себе успокоиться. Он успеет. Всё будет хорошо. Успеет, после чего напподаст по глупой взъерошенной макушке. Потому что нельзя отдавать своё время, кому бы то ни было. Ребёнок, девушка, друг – нельзя. Макс и раньше так делал. Давал ученикам по несколько минут, порой целые часы, зная, что алкаши родители воруют дарованное их детям время. Но он никогда не отдавал так много. Что за идиот, господи. В голосе Макса мелькают слёзы обречённости, когда он тяжело с присвистом вздыхает и говорит тихо: – Я люблю тебя. – Нет! Молчи и беги! Беги, Макс, просто беги, хорошо? – Мне так жаль. – Всё хорошо. Я успею, родной. Просто беги ко мне, как делал всегда. Макс замолкает, дышит чаще, наверное, ускоряясь, и Вася суёт телефон в карман, чтобы освободить руки. Лёгкие горят огнём, в голове стучит пульс, но, завернув за очередной поворот и увидев знакомую фигуру, он этого не чувствует. Он не ощущает боли и нехватки воздуха – только поганое чувство бессилия. Ноги Макса подламываются за мгновение до соприкосновения их рук. Он падает безвольно, словно марионетка с обрезанными единым движением нитями, и Вася ловит его в объятия, валясь на холодный асфальт вместе с ним. Судорожно сжимает в руке чужое предплечье, смотрит в лицо с красными от бега щеками и обветренными губами, и касается ладонью шеи. Пульса нет. На бледной коже с виднеющимися под ней венками одни нули. Вася не верит. Качает отрицательно головой, сжимая в объятиях сильнее, и касается губами влажного ещё после бега лба. Макс в его руках неподвижный, неправильно тихий, н е ж и в о й. – Нет. Нет-нет-нет. Макс, боже мой, да что это…не может…не может быть. Что ты наделал, зачем. Зачем, глупый… Какой же ты глупый, господи… В груди разверзается пустота с вращающимся в ней пожаром ярости. На кого, на что – неважно. Вася уничтожит всех без разбора. Заберёт с собой в ад каждого за то, что не смог забрать в рай лишь одного. Он касается ладонью начавшей холодеть щеки и целует сухие бледные губы, чувствуя, как кипят под веками слёзы. Он не позволит им пролиться. Тёплое касание ко лбу взрывает реальность на сотни осколков. Вася распахивает глаза, резко подрываясь на постели, и оглядывается судорожно, стараясь избавиться от остатков кошмара. Перед глазами всё ещё стоит стремительно бледнеющее лицо, неподвижная грудная клетка и зелёные цифры на бледной коже. – Ой, ого! Осторожно, тихо, ты чего? Кто-то тёплый рядом осторожно касается плеча, и Вася оборачивается, чтобы увидеть встающего следом за ним Макса. Живого, тёплого и сонного. Вася резким движением руку вытягивает и хватает его за руку, притягивая конечность к себе. Чистая кожа. Никаких цифр и нулей. Вася облегчённо вздыхает. Макс, доверчиво отдавший свою руку в чужое пользование, внимательно наблюдает за ним. – Вааась? Что такое? Кошмар? – Да. Макс безмолвно тянет его обратно, укладывая их на кровати. Одеялом накрывает, тянет на своё плечо, и Вася прикладывает ухо к его груди, вслушиваясь в ровный сердечный ритм. – Так что я там сделал? – …что? Макс впутывает ладонь в его волосы, и Вася довольно трётся носом и щекой о чужую футболку. – Ты бормотал во сне. Глупым меня называл. Что я натворил в твоём сне? Вася вздыхает тяжело, обхватывая руками, проскальзывает одной ладонью под футболку, касаясь горячей кожи, и закидывает одну ногу поверх, чуть ли не оплетая собой. – Поступил на педагогический. Макс фыркает смешливо, ласково дёргая его за ухо, но больше с расспросами не лезет. Поглаживает тихонько по голове, с каждым движением всё замедляясь и замедляясь, и через несколько минут уже дремлет. Вася поднимает голову, чтобы рассмотреть в полумраке спальни ореол отросших тёмных волос на подушке, чуть выглядывающие из-под выреза футболки ключицы и открытую шею. Вздыхает тяжело, косится на оставленный на тумбочке диск с фильмом, и обещает себе больше такой дичи не смотреть никогда. Время на руке, подумать только. Не даром фильм ему не понравился.