Гипно

      Хотелось придвинуться в упор, обвить руками, почувствовать на себе его вес и до умопомрачения тереться пушком о плоский живот. Но он не склонялся ниже, двигаясь ломано и будто не в такт с тем, что я осязал.       Изнывая, я попытался сам приподняться на локтях, чтобы языком раздвинуть его губы и облизнуть, ранясь, острые выступающие клыки, но он грубо упёрся в грудь, вдавив обратно в подушки. Пришлось неохотно вернуться к тому, чтобы наглаживать себя, не отрывая пристального взгляда от его лица. Я искал малейшие указания на его настроение, и не находил ничего.       Валентино продолжал нависать надо мной тёмной нереальной башней, один его глаз вздрагивал и пульсировал в такт моему сердцебиению. Он и сам сжимался, растягивался и будто поддергивался рябью. Мне подурнело. С ним действительно что-то не так, или у меня крыша протекает? Кажется, приход только набирает силу, если пыль начали смешивать с чем-нибудь ещё, Валентино может показаться мне жабой или ангелом!       Не сдержав сумасшедший отчаянный смешок, я зажмурился. Он сбился и раздосадовано буркнул:       — В глаза.       — Вэл… — Выдохнул я. Он нахмурился и коротко кинул:       — Босс.       — Босс. — Послушно поправился я с придыханием, и широко раскинул ноги, натягивая в себе каждую жилку. — Ты сам не свой. Что случилось?       — Слишком много болтаешь. — Недовольно заворчал он. — Пригласить кого-нибудь заткнуть твою свободную дырку?       — Как обычно? Или хочешь позвать Башку?       Он вздрогнул.       — Что не так с Воксом?       Я даже быстрым взглядом окинул комнату, желая убедиться, что Кувалды нет здесь. Нужно было сказать Валентино что-то про него, воспоминание мазнуло по краю сознания и снова поспешно спряталось на глубине. Сейчас не до этого.       Вместо того чтобы пожать плечами, я крутанул задом, отработанным плавным движением провернувшись на бок, и закинул ногу ему на плечо.        — Всё так. — И отрывисто продолжил. — Устанешь ждать, пока он объявится.       Коротко фыркнув, Валентино снова вернулся к делу, и я прогнулся, вскрикнув от резанувшей вспышки боли.       Он только входил во вкус, разогреваясь постепенно, как набирающий скорость локомотив. Шлепки плоти о плоть убыстрялись, влажные хлюпанья сливались воедино, но исторгаемые из меня стоны не помогали настроиться на нужный лад. Время шло, но то, что прежде звучало музыкой высших сфер, превращалось в какофонию, и мне становилось только хуже.       Картинка перед глазами вздрагивала, плыла, обретала кристальную чёткость, снова двоилась и распадалась на куски. Из жара меня бросило в холод, слёзы наворачивались на глаза. Я бредил наяву, будто доставшуюся мне пыль подменили драконьими слезами.       Истомившись и не находя себе места под его тяжелым неподвижным взглядом, я попытался перевернуться на живот, чтобы получить возможность разорвать зрительный контакт, но он подцепил когтями нижние ребра, вспоров кожу, и лопатки снова оказались тесно прижаты к обивке, ерзая туда-сюда от толчков. Я пискнул и вскинул ко рту руку, кусая пальцы, чтобы заглушить рвущийся стон и привести бунтующее, начавшее взмокать тело в чувство.       Валентино сорвался в бешеный галоп и спустил в меня, торжествующе взвыв. Не то, чтобы я надеялся, что на этом всё закончится, просто хотел получить маленькую передышку, но его член остался твёрдым — словно под убойной дозой шпанской мушки, или… словно слепленный не из плоти — и всё продолжилось только неистовее.       Кожу под мокнущей шёрсткой неприятно пощипывало, ноги как будто затекли, боковым зрением я видел, как его нижние руки придерживают бёдра, но не чувствовал этого.       Член сновал, то замедляясь, то убыстряясь, меняя угол проникновения, снова и снова рассекая нежные стенки, постепенно превращая меня изнутри в кусок сырого сочащегося кровью хорошо отбитого мяса. С заглушённых стонов я сорвался на придушенные болезненные взвизги. Сегодня он наслаждался тем, как я корчусь под ним от боли, и мог продолжать бесконечно — столько, сколько захочет.       — Ты всегда можешь попросить меня остановиться. — С ленивой оттяжечкой между фрикциями сказал он, когда мой мех насквозь промочила холодная испарина.       Этой игры я не понимал, но готов был подыграть ему, чтобы угодить. Запуская когти в обивку софы, я заизвивался червяком, насаженным на всю длину крючка.       — Пожалуйста, папочка… — взмолился я голоском избалованной пятилетней девочки, и губы растянула широкая маниакальная улыбка, — чуть поглубже! Сделай, как ты любишь!       Он всем весом надавил на грудь, выдавив остатки воздуха, буром ввинтился в нутро, калеча сильнее, и принялся хлестать по щекам, попадая заодно по боящимся моргать глазам.       Лицо, блядь, для работы! Расписание совсем не держалось в голове, но, кроме регулярных выступлений, пару раз в неделю я принимал богатых господ, желающих провести со мной время за приятным общением вертикального и горизонтального толка. Появиться на публике со мной было модно и дорого, ещё дороже было уйти со мной. Если останутся следы, которые невозможно будет скрыть — что-то придётся отменить, вонь поднимется до небес, и я буду виноват.       Лучше бы он искусал меня! Его клыки так и просились в дело, я всегда млел от его укусов, а отметины легко скрывались под мехом и заживали удивительно быстро даже для ада. Почему он это делает?       Доведенный до отчаяния я заорал прямо в склонённое надо мной лицо и, понадеявшись, что его сладкая кровь прочистит сознание, увернулся от взлетающей и опускающейся ладони. Голова дёрнулась вперёд, зубы глубоко впились в запястье удерживающей меня руки. Я редко себе такое позволял, пусть он и не имел ничего против капельки разжигающего похоть бунтарства, но всё было зря, вместо сладости рот заполонил вкус жжёного пластика, а Валентино коротко без замаха ударил в лицо, не наотмашь, а прямо, кулаком. Верхняя губа лопнула, как перезревшая слива, что-то сочно хрустнуло, я мигом захлебнулся уже своей кровью.       На мгновение я окаменел, так и не разомкнув зубы. Моё лицо стало его торговой маркой, он бережёт его больше чем я, считает мои губы самыми обольстительными в аду! Я не раз слышал это из его уст и хотел верить, что, выпив, он не повторяет эти слова каждой отсосавшей ему шлюхе. В чём я так провинился, что он наплевал на всё?       Со всколыхнувшейся тяжелой злобой я вгрызся в жилистую плоть, будто тщась добраться до костей, пока мои руки бесцельно размахивали в воздухе, царапая все, что попадалось под когти. Он взревел и бил снова и снова, пока голова безвольно не откинулась назад, а руки не раскинулись вокруг опавшими листьями. Только нижняя часть тела жила своей жизнью — за время яростной короткой потасовки мы даже не сбились с ритма, продолжая ожесточённо сношаться.       — Ах ты, ебливый сучёныш! Я тебе покажу! — Совсем разъярился он, когда я принялся жадно облизывать разбитое в кровь лицо.       Он сгрёб меня за грудки и приподнял, скупо улыбнувшись очередному болезненному вскрику. Кажется, добрая половина моей ухоженной шёрстки осталась намотанной на его пальцы, когда я рухнул назад.       Он коротко ударил под дых, в который раз лишив дыхания. «Хорошо, что он пользуется только двумя руками» — подумал я, и это запоздалое открытие окончательно ввело в ступор мой воспалённый разум.       Приблизив лицо в упор, так что глаза слились в один огромный, пылающий алым стереоскопический глаз, он сдавил горло прямо под челюстью. Забыв, как моргать, я растёкся выброшенной на пляж медузой, безвольно разметав руки, и отстранённо жалел, что не могу раствориться и бесследно впитаться в софу. Реальность начала восприниматься урывками, понимание происходящего ускользало, как песок сквозь пальцы.       Убедившись, что сопротивление сломлено, он принялся грубо хватать меня, полосуя живот и бока всем набором когтей, и ядовито ухмыльнулся.       — Тебе хорошо. — Он не спрашивал, и тело послушно выгнулось дугой, будто от удара током.       — Сучёныш! — Рявкнул он, беснуясь во мне, пока я с придушенными криками заливал спермой живот.       В который раз он отрывисто скомандовал:       — В глаза. — Кажется, я и так смотрел, хоть уже и не мог сфокусировать взгляд. — Сучёныш!       Я едва дышал, но тело действовало само, ритмично сокращая мышцы вокруг него.       — Как услышишь это, будешь кончать, как щенок!       Управляться с собственным членом и спускать по щелчку я научился давно — уж больно это были полезные навыки при моих занятиях. Он это знал, и знал, что с ним в этом не было надобности — парой движений он мог вознести меня в рай или опустить ниже ада. Я вообще не понимал, что происходит, но смиренно подтвердил, чуть прикрыв усталые полуослепшие глаза:       — Да, босс.       В какой-то момент я начал воспринимать его как излишне доставучего и придирчивого клиента, легко соглашаясь со всем, что он требовал. И почему-то от этого мне стало легче.       — Сучёныш! — Рявкал он раз за разом, и к боли в развороченном заднем проходе и разбитом лице прибавилась тупое пульсирующее нытьё в члене и яйцах, будто пистолеты бессмысленно щёлкали и щёлкали вхолостую.       Боль я мог перенести, было привычным витать отдельно от тела, отстранившись от физических ощущений, но я всё бы отдал, чтобы просто перестать смотреть на него.