Гипно

      Я очнулся в изломанной позе на самом краю софы. Мех уже подсох и начал пушиться, но пота с меня натекла целая лужа, и на мгновение я даже подумал, что обмочился во сне.       Самочувствие было ужасное, голова раскалывалась, в заду будто взорвалась осколочная граната, а по телу проехался поезд. Ещё толком не придя в себя, я уже уловил чужой сухой запах, пропитавший мою шерсть и воздух вокруг. Так в высушенной солнцем пристройке пахла старая искрящаяся проводка.       Морок рассыпался, как карточный домик. Валентино советовал не заглядываться в глаза Башки, и где-то глубоко под кожей я с самого начала чувствовал, что что-то не так. Это не было ночным кошмаром, Вокс выебал мне мозг, и я до последнего видел перед собой Валентино. Нахлынувшие мысли сплелись внутри головы в тугой болезненный комок.       Задним числом я понимал, что мог выйти из ситуации малой кровью, если бы поменьше выпендривался, а значит, был сам виноват в произошедшем. В какой-то степени я был даже рад, что прошлый вечер оказался проделками Вокса — потому что начал думать, что словил жестокий приступ шизофрении. Нечто подобное уже бывало, когда я серьёзно перебарщивал с наркотой, и каждый такой случай пугал до колик.       Почему он ещё здесь, а не убрался восвояси? Он наверняка мог бы заставить меня забыть, как обычно делают гипнотизеры после сеансов внушения. Впрочем, Башке не было смысла скрывать свой визит — охрана так и так доложит боссу, что он пришёл и остался.       Кувалда уже не спал — и спал ли вообще? Он был так близко, что я чувствовал исходящее от него тепло и ясно слышал лёгкое гудение экрана. Наверное, гордится, что одержал надо мной победу… какая, блядь, победа, что я мог ему противопоставить?       Тело исцелится, но никто прежде не ковырялся в моём разуме, выворачивая наизнанку. Какой реакции он может ждать от меня теперь? Мне было не понять его логику, если она вообще присутствовала в его действиях. Он хочет вблизи насладиться осознанием того, как он меня провёл, увидеть истерику, слёзы? Или думает, что его ворожба навеки продолжит застилать мой взор?       Он хотел быть на месте Валентино, хотел, чтобы его обожали, боялись и боготворили, и не умел быть таким, хоть ему и принадлежал каждый экран в аду. Если он пытался вывернуть мой разум так, чтобы я хотя бы посмотрел на него так же, как смотрел на Валентино — у него не получилось, я испытывал лишь отвращение.       Нога сама по себе напряглась, готовая отвесить хорошего пинка. Если лягнуть его прямо в экран — эта тонкая жилистая шея сломается, обнажая кости и провода, или из чего он там скроен? Я жаждал врезать ему, но, в отличие от Башки, привыкшего немедля удовлетворять свои сиюминутные желания, представлял последствия своих действий. Даже если успею ударить — моё торжество продлится лишь миг, а потом голова встанет на место, и он разделает меня на маленькие кусочки, медленно слой за слоем снимая кожу и мясо с костей.       Через мгновение я придумал способ хоть как-то досадить ему. Тело и слова были моим оружием, ими я отпирал и разбивал сердца.       Не пытаясь приоткрыть тяжёлые слипшиеся веки, я с сонным стоном развернулся к Башке и прижался к нему. Спрятал лицо на груди, потёрся всем телом и жарко выдохнул на его кожу:       — Доброе утро, малыш.       Сорванный и восстановившийся голос обогатился сексуальной хрипотцой, потревоженные царапины и кровоподтёки заныли, но это можно было перетерпеть.       Вокс замер в скованной напряжённой неподвижности. А потом закаменевшие мышцы оплыли, расслабившись под моими нежными прикосновениями.       Кажется, он был очень одинок и сильно обделён лаской при жизни, если не смог придумать ничего получше, чтобы получить немного обожания. И он показал себя чёртовым монстром, превратив мою неподдельную, пусть и обманом выбитую страсть в пытку! Я не испытывал сочувствия и не собирался дарить ему даже пары лишних мгновений покоя и истомы.       — А знаешь, оказывается…ты такой… — сладостно замурлыкал я и резко сменил тон, — …жалкий!       Не давая прийти в себя, я оттолкнул его и вскинулся на предательски дрогнувшие ноги.       — Потрудись, чтобы тебя здесь не было, когда я вернусь.       В зеркале мельком отразился мой бледный призрак — дикие опухшие глаза, воронье гнездо на голове, грудь, живот и тощие ляжки покрыты ссохшейся коркой крови. Заскорузлые губы и нелепые разводы от слёз и туши на щеках довершали картину.       Я пересёк комнату и вышел вон, даже не попытавшись прикрыть за собой дверь. Получилось не слишком похоже на заслуженный ответ, скорее — на бегство с поля боя, но у меня всё равно не было шанса огрызнуться достойнее. Хотелось отмыться — внутри и снаружи, хотелось кричать, но я бы ни за что не допустил, чтобы он услышал.