***
В лабораторном корпусе Токийского госпиталя было тихо. Очень тихо. Да, это всё ещё больница, да, люди продолжали умирать, но они делали это далеко — за стеной, может, даже за двумя… А здесь время застыло в механическом шуме приборов и терпеливо ждало, пока учёные допустят все ошибки. Здесь уже никто не торопился. Но, кажется, Сенку был с этим не согласен. Он шёл к зоне томографии широким, быстрым шагом, застёгивая по пути халат. Ген тоже не отставал, разве только свой халат небрежно перекинул через плечо — наденет потом. А сейчас время щебетать на ухо своему парню очередные глупости да успевать кивать по пути редким встречным. Ген в принципе не собирался сегодня быть серьёзным. Дверь в аппаратную он открыл чуть ли не с ноги. — Кохаку-чан, Цукаса, здоров! Веселое приветствие разбилось об напряжённую атмосферу. Ой, ну начинается. Сенку вошёл следом и спокойно прикрыл дверь. Он решил даже не здороваться. — Где пациент? — На платформе, – Кохаку сидела у большой панели управления напротив окна. За окном – тринадцать тонн магнитной катушки и сорок килограмм Мирай. — Настройки техники? — Завершены. — ФДГ ввели? — Ждали вас. — Хорошо, тогда давай отмашку и начнём. Кохаку по громкой связи попросила лаборанта ввести радиофармпрепарат. — Окей, Цукаса, – Сенку потянулся и хрустнул шеей. – Ты уверен, что твоя сестра любила кататься на коньках? — Любит. Мирай любит кататься на коньках. Да, уверен. — Ну вот и проверим. Цукаса стиснул зубы до проступивших желваков, а Сенку пожал плечами и обратился к Гену. — Менталист, инструкция на тебе. Гену пришлось подождать у микрофона, пока лаборант закончит приготовления и выйдет. Вышел. Итак, дамы и господа. Добро пожаловать на волну Асагири-FM. — Мирай, доброе утро. Сегодня восемнадцатое апреля две тысячи двадцать шестого года, на улице плюс пятнадцать, в токийском зоопарке родился слон, а твой брат сейчас убьёт меня за то, что я тяну время. Цукаса стоял рядом, опёршись на стену. И нет, он не выглядел как человек, который хочет кого-то убить. Скорее, как человек, который хочет выглядеть, будто он собирается кого-то убить. Ген знал эту маску. А ещё лучше он знал, что она скрывает. — Меня зовут Асагири Ген. Надеюсь, ты меня помнишь. Мы успели познакомиться до катастрофы, но на всякий случай напоминаю, я тот самый странный парень, который ел картошку фри с мороженым. — Фу! – скривилась Кохаку. — Да ладно, это не так уж и плохо! — Отвратительно, док. Ген хмыкнул и придвинулся к микрофону ближе. — Ладно, вернёмся к теме. Собственно говоря, по какому поводу я тебя сегодня своей компанией мучаю: помнишь, в тот день мы с тобой поспорили? Ты сказала, что Юдзуру Ханю не уйдёт из спорта и заберёт ещё одну золотую медаль. Так вот! Ты была чертовски права! Он выиграл на этой зимней олимпиаде! Быстрый взгляд на Цукасу — ждёт. Нервничает, но ждёт. — И мы очень хотим показать тебе четверной аксель в исполнении Ханю, но для этого нам надо кое в чём удостовериться. Ты же поможешь, правда? Кохаку тоже ждёт, готовясь запустить машину. Единственный, кому, кажется, всё равно — Сенку. Он зевал, всем видом показывая, насколько ему скучно. Ген ему даже почти верил. — Мирай, слушай меня внимательно. Я должен объяснить тебе, что происходит. Будут сложные моменты, но мне очень важно, чтобы ты сосредоточилась. Хорошо? Ген улыбнулся, как если бы Мирай была рядом, разговаривала с ним, а не лежала за окном недвижимой, почти мёртвой. — Тебе ввели в кровь фтордезоксиглюкозу — это безопасное, лёгкое радиоактивное вещество, которое прямо сейчас циркулирует по твоему организму, попадая из крови в лимфу, а из лимфы в клетки. Думаю, тебе в школе рассказывали, что лимфа и кровь нужны для питания органов. Ещё тебе нужно знать, что ты находишься в ПЭТ-МРТ — позитронно-эмиссионном томографе, скрещенным с магнитно-резонансным томографом. Я понимаю, слова страшные, но по сути ты лежишь внутри большого магнита, который видит тебя насквозь, может «хватать» радиоактивные частицы и показывать нам, где частиц много, а где мало. Ген взял паузу. Слова правда сложные, процессы ещё сложнее, зато результат… — Ты точно была уже внутри МРТ и даже не раз, но я не знаю, объясняли ли тебе происходящее. Прости, если говорю давно известные вещи. И снова мягкая улыбка. Мирай не вещь. — Когда ты думаешь, мозг тоже требует питания, особенно определённые отделы, но, увы, мышление — процесс достаточно пассивный, и, на самом деле, не всегда ясно: сейчас лобные доли работают потому, что ты устала меня слушать, или у тебя зачесался носик. Сам пошутил — сам посмеялся. Но на этот раз публика не отреагировала. Только Сенку поднял бровь. И для кого Ген тут старается? — Ладно, а теперь к сути. Кохаку-чан, свет очей моих, запускай. Кохаку кивнула и нажала на кнопку. Платформа с Мирай заехала внутрь томографа. — Как я уже сказал, мы знаем, что твой мозг функционирует, но не знаем, слышишь ли ты нас. Может, ты спишь, а может, тебя там и нет… Но если ты в сознании, то, кажется, мы придумали способ с тобой поговорить. Компьютер выдал первую чёткую картинку. Всё выглядело «нормальным», «без патологий» — значилось в медицинской карточке. Если не считать маленькой детали в виде шунта в правом боковом желудочке мозга, конечно. Чуть светились слуховые зоны, но это ни о чём не говорило. Томограф — шумная машина. — Всё, Мирай, ты в томографе, и мы уже видим твой прекрасный мозжечок. Очень симпатичный, кстати! Я всегда знал, что ты красива не только снаружи! Гену прилетело в бок. — Ауч! У Кохаку крепкий удар. — Да за что?! Уже и пошутить нельзя! — Ты не в цирке, – напомнил Сенку. Ген обиделся. Его совсем за идиота держат? — Ладно-ладно! Мирай, дорогая, пока меня не положили рядом с тобой, я должен успеть рассказать самое важное. Так вышло, что я делал грант с одним очень вредным молодым человеком, и мы случайно заметили крайне интересную закономерность: когда просто думаешь, многие сигналы затираются на фоне остальной работы мозга, но стоит подключить к мышлению капельку эмоций… – Ген изобразил руками взрыв. – Ба-бам! И мозг расцветает всеми красками, как небо в Танабату. А самое важное — пусть и косвенно, но эмоциями управляет именно человек. Грубо говоря, мы надеемся, ты сможешь обуздать этот процесс. Ген опять улыбнулся. — Если в тебе живо сознание, конечно. Каждый в этой комнате знал: это был не первый раз, когда Мирай погружали в томограф и давали задания. Но каждый раз безрезультатно. Многочисленные анализы и проверки не находили ни одного нарушения. Насколько это было возможно для человека, пережившего катастрофу и шесть лет пролежавшего в коме. В тот проклятый день Мирай доставили в отделение в плачевном состоянии: диффузный отёк, кровь в левом желудочке, четыре балла по шкале комы Глазго и прочие радости жизни — пришлось трепанировать, откачивать кровь, ставить шунты... А дальше всё. Тишина. Спустя несколько месяцев мозг Мирай восстановился и начал работать по всем «правилам»: демонстрировал циклы сна и бодрствования, реагировал на рефлексы, на ЭЭГ выдавал симметричный фон — иногда Мирай даже могла спонтанно открыть глаза, но никаких реакций, которые можно было бы назвать… Волевыми. Вот только это абсолютно не означало, что Мирай мертва. — Ну хорошо. А теперь инструкция. Она простая, но мне важно, чтобы ты всё сделала правильно. Надеюсь, ты готова. Сенку перестал изучать свои ногти и подошёл к пульту управления. «Не хочет пропускать веселье», – подумал Ген. — Слушай внимательно: самые «громкие» и самые «отзывчивые» зоны головного мозга находятся в лобных долях — например, двигательная кора. Не обязательно шевелиться, чтобы она работала, достаточно просто подумать о движении. На этом мы и сыграем. Я буду задавать тебе вопросы, на которые можно ответить либо «да», либо «нет». Наверно, тебя уже просили делать подобное, но… Теперь план меняется. Если ответ «нет», то думай о том, как ты ходишь по своей квартире. Из спальни в ванную, из ванной на кухню и так далее. Просто бродишь без цели. А если ответ «да»: твоя задача вспомнить в мельчайших подробностях процесс катания на коньках. Как скользила по поверхности, ставила ноги, отталкивалась, разворачивалась, куда переносила центр тяжести — представь себя на льду и вложи всю душу в этот образ. Хорошо? Вопрос с подвохом. Ген несколько секунд рассматривал томографию. Без изменений. Сенку и Кохаку тоже уставились в монитор. Ни много, ни мало, но каждый ждал чуда. Жаль, наука и чудеса — вещи из разных вселенных. — Ничего? – спросил Цукаса, наконец отрываясь от стены. Надо отдать должное, выглядел он спокойным. — Пока нет. Мы ищем отзыв вот здесь, – Кохаку показала на вершину мозга, – или вот здесь, – палец переместился ровно в противоположную точку. – Бродить по дому — это навигационная безэмоциональная задача, от неё загорается в основном мозжечок, а аффективно заряженное катание на коньках должно вызвать локальный взрыв в моторной коре, – Кохаку снова показала на вершину. – По крайней мере, так оно работает у нормы. — Я правильно понял, что эмоции должны пробить что-то типа эфирного молчания? — Типа того. Мирай шесть лет не пользовалась моторной корой, многие нейронные связи разрушились, но потерять их все невозможно. Сигнал должен пройти, если… – Кохаку осеклась. – Ну, ты понял. — Если она нас слышит, – закончил Цукаса, потрепав Кохаку по голове, – всё в порядке, я умею смотреть правде в глаза. — Главное, не заглядывай лжи в рот. — Асагири, сейчас снова получишь. Ген вернулся к микрофону. — Пока отклика нет, Мирай, но давай продолжим. Первый… Точнее уже второй вопрос. Достаточно очевидный. Ты нас слышишь? Кохаку просканировала все слои, подвигала настройки чувствительности, но ничего не изменилось. — А что если она нас правда не слышит? – вздохнул Цукаса. — Слышит. Её мозг реагирует на звуки. Но мало ли что может сниться живому мозгу без души? Каково это — шесть лет жить внутри темноты? Быть запертым в теле гением чистого разума? Единственное спасение — сон, но что может привидиться мозгу внутри тела, чьи мышцы не сокращались годами? Кошмары, вязкая какофония ощущений, обрывки запахов, звуков, боли… Тело болит. Конечно, оно болит. Оно только и умеет, что ныть, чесаться и чего-то требовать. «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их…» Жестокий отец. Какова вероятность остаться в своём уме, сидя в самой узкой клетке, которую только мог придумать бог в наказание за человеческое высокомерие? — Ладно, Мирай, всё в порядке, не торопись. Мы будем здесь столько, сколько понадобится, и даже если сегодня не выйдет, потом вернёмся и попробуем снова. Мирай уже давно не нужны слова успокоения. Они для тех, кто её ждёт.***
Минуты тянулись мучительно долго. Ген молчал, боясь отвлечь, сбить, но микрофон не выключал, Кохаку и Сенку сосредоточено смотрели в экран, а Цукаса хмуро ходил от стены к стене. Прошло десять минут. — Давай, Мирай, давай. Ты справишься. У тебя получится, – Ген всё-таки выключил микрофон, потёр глаза и тихо чертыхнулся. — Может, повторить ей инструкцию? – Цукаса перестал мерить комнату шагами. — Давай ещё подождём. — Может, настройки сбились? Или вы где-то ошиблись в теории? — Нет, – Сенку оторвался от экрана и твёрдо посмотрел на Цукасу. – Всё работает. Ошибок нет. — Ты так уверен? — Уверен. Наука никогда не ошибается. — Наука нет, а ты — да. Претензия глупая, детская и до жути несправедливая. — Хорошо, я понял, – Сенку встал и подошёл к Цукасе. – Ты боишься, что технология не сработает, Мирай не сможет выйти на связь, а мы сделаем ложные выводы... Но, – Сенку поднял два пальца, – мы проверяли теорию на практике больше сотни раз. И я на десять миллиардов процентов уверен: если Мирай в сознании — всё сработает. Ген глупо моргнул, не зная, как реагировать. Подождите. Подождите-подождите-подождите! Это что?.. Улыбка?! У Гена случился микро-инфаркт напополам с острым желанием обнять Сенку и никогда — никогда, чёрт побери — не отпускать. А ведь теперь можно. Теперь он имеет полное право обнимать этого засранца. Без уловок и лживых схем. Тем более обнимать там было что. От тощей вредной палки не осталось и следа. Цукаса всё ещё выигрывал в силе и росте, но Ген сам не заметил, как Сенку из подростка-коротышки превратился во взрослого парня, чьи поцелуи можно украсть, только если встал на носочки. Или если повалил его в партер. — Хорошо. Ты прав, – Цукаса медленно выдохнул и кивнул. — Конечно, я прав. Но даже если ты не веришь в науку, ты должен верить в свою сестру. Наука лишь проводник — дальше ход за Мирай. Ген вытер невидимую слёзку. Его мальчик так быстро растёт. — Чем ты его кормишь, Асагири? – Цукаса тоже наконец-то улыбнулся. – Такими темпами Ишигами тебя и на терапевтическом кресле подвинет. — Ген кормит меня белками, жирами и углеводами, – пожал плечами Сенку. — Видишь, Цукаса, секрет прост! Правда Ген не был до конца уверен, что дело именно в еде. — Ну что? Есть что-нибудь? – Сенку вернулся к монитору. — Ничего. Еле-еле потеплевшая атмосфера стремительно остывала. На одной вере далеко не уедешь. — Пожалуйста, хотя бы скажи Мирай, что мы всё ещё тут. И повтори инструкцию. — Да нормально я инструкцию дал! – надулся Ген, но микрофон включил. – И вообще, что вы пристали к бедному ребёнку? Может, она просто не хочет с вами — дебилами — общаться. Полежала шесть лет, подумала, поняла смысл жизни и теперь борется с энтропией вселенной! — Ещё одна такая шутка — и завтра из МРТ будешь подавать сигналы ты. — Ой, да ладно! Неужели я так плохо шучу? — Тихо! – вскрикнула Кохаку. Все тут же прилипли к экрану, как насекомые к лампе. Огонёк. Ровно в зоне моторной коры. «Да». Чёткое «да». — Ах, вот так?! – Ген почувствовал себя оскорблённым до глубины души! – Ну спасибо, Мирай! Но Цукаса уже спихивал смеющегося Гена с кресла. — Мирай… Привет, – его голос дрожал. Огонёк продолжил гореть. «Привет». — Как ты? Огонёк погас. «Плохо». — Я… Соскучился. Я очень соскучился, Мирай. Пауза. И снова яркая вспышка. «Я тоже». Цукаса спрятал лицо в ладонях. А Ген взял Сенку за руку и вывел из аппаратной до того, как тот начал читать нотацию, что вопросы надо задавать закрытого типа и что вообще-то!.. Нет, Сенку. Не сейчас. Мы здесь уже не нужны.***
— Ген, подожди! Ген! Быстрые пальцы — очень полезный навык, особенно когда надо расстегнуть ширинку до того, как тебя оттолкнут. — Ген! Нельзя! Фу! — Тише, дорогой, нас услышат. — Вот поэтому и нель!.. Можно. Остальные протесты заглохли в грубом поцелуе. Первый раз Сенку возмущался серьёзно, во второй уже для вида. Оба это понимали. — Я быстренько. Хочу отблагодарить тебя. — Не надо мне твоих благодарностей! — Конечно надо. — Ген, да твою ж!.. Отблагодаришь дома! Почему здесь?! — Тише-тише… Будь умницей. Сядь и получай удовольствие. От запаха хлорки хотелось чихать, холодный кафель отзывался в коленях болью, зато стремительно краснеющий Сенку на фоне стерильно-белого больничного туалета стоил всех мучений. Правда, не то, чтобы Ген мучился. — Угомонись, чёрт… В кабинке было тесно, но не беда — чем ближе, тем лучше. Тем вкуснее и ярче. Да и времени на разогрев нет — это так, по-быстренькому. Маленькая шалость, пока никто не видит и не может помешать Гену выражать восхищение. Потому что Сенку гений. А гениев надо поощрять. Ген работал аккуратно, старался не закапать всё слюной, но то и дело срывался на влажные хлюпы — качество превыше всего. Вот и халат пригодится. — Мхм… Ген… Хва… Ааа… Сенку вздрогнул, вцепился в плечи Гена и громко, прерывисто выдохнул — это было хорошо. Глубоко. Надо повторить. Эксперименты всегда надо повторять. — Да... Да что б тебя, Асагири! Ген внутренне усмехнулся. Такими темпами у Сенку покраснеют даже корни волос. Его лицо было напряжённым, сосредоточенным — он явно сдерживался, чтобы не застонать на весь лабораторный корпус. А ведь Сенку может. Сенку громкий. Ген знает. — …сегодня за эксперимент такой, ради которого ПЭТ на весь день забрали? – послышался топот, вдалеке скрипнула дверь. Ох, нежданные гости. Ген быстро посмотрел на Сенку: в его глазах была паника, а губы беззвучно умоляли: «Пожалуйста, Ген, пожалуйста, остановись, пожалуйста…» Прекрасно. Продолжаем. — А? Ты не слышал? Это из Токийского университета пришёл запрос. Проверяют новую парадигму общения с пациентами в ВС. Ген взял глубже, чем планировал, и еле подавил кашель. Но это не повод останавливаться. Сенку задрожал. Кажется, он совсем перестал дышать. — О, не знал, что там этим занимаются. — Говорят, это случайный побочный результат другого исследования. — А что они на самом деле изучали? — А хрен знает… Там, по-моему, вообще с физфака грант. — Ого! Звук смыва, текущая вода, капающая с подбородка слюна, трясущийся Сенку… Он явно пытался успокоиться, дышать медленно, через нос, но вот незадача — тяжело сдерживаться, когда тебе нравится. Правда, Сенку-чан? Дверь захлопнулась. А рука Сенку до боли сжала волосы Гена. Тот испугался, что его сейчас оттащат, но… — Глубже. Ген любил этот тон. Любил, когда Сенку приказывал. Ведь для Сенку это последняя стадия отчаяния. Не можешь победить — возглавь. В такие моменты у Сенку темнели глаза, из груди вырывался несдержанный рык, а пальцы сжимались на плечах Гена до боли. До кровоподтёков. Но ничего. На Гене всё заживает как на собаке.***
Одной частью мозга, теменной, вы думаете, что на диете, а лобная кора ведёт вас к холодильнику — всё просто. Так же просто, как массировать расцарапанное плечо и точно знать, что старательно поправляющий лабораторный халат Сенку на самом деле минуту назад кончил от минета в общественном туалете. — Сенку-чааан… — Отстань. Сенку, внешне спокойный, но все ещё пунцовый, шёл в сторону выхода. Ген тоже хотел выйти. Подышать. Он бы даже сказал «остудиться». А то мозг так и не понял, почему возбуждение было, а разрядки не дали. Горло ещё немного саднило, на языке чувствовался горький привкус, у глаз осталось ощущение высохших слёз… И это, чёрт побери, продолжало возбуждать! — Ну не дуйся, тебе же понравилось. — Нет, не понравилось. — Врё-ё-ёшь. Ты давно не кончал так бурно. Хитрый голос и несколько пошлостей — отдельный способ побесить Сенку. Слабое место. Тёплый апрельский ветер, увы, так и не облегчил страдания. Вдалеке собирались тучи, но до спасительного дождя ещё надо было дожить. — И куда сейчас? Вот опять. Сенку идёт вперёд — даже не оборачивается. Ему всё равно, успевает ли Ген. Конечно успевает. — На физфак. — Зачем? Суббота же! Давай лучше отпразднуем сегодняшний успех? — Спасибо, уже отпраздновал, – Сенку снова поправил халат. – Хочу напомнить, если кто забыл, наш грант в заднице. — Дорогой, благодаря тебе, Цукаса пообщался с сестрой, которую «не слышал» шесть лет! — Лучше бы я её на ноги поднял. — Это вопрос времени… — Асагири, угомонись. Общение с Мирай всего лишь побочный результат. И я считаю, что это открытие принадлежит Кохаку. Мы ничего не сделали. — Но это ты создал теорию! Ген всё ещё шёл позади и видел только макушку, но точно знал: Сенку закатил глаза. А значит, душная лекция будет через три, два… — Во-первых, теорию создали мы, во-вторых, важно не только создать, но и применить… — Ну вот и применили! — Заткнись. А в-третьих, – Сенку поднял два пальца, неожиданно развернулся и ткнул ими Гену в лоб, – наше исследование ещё и наполовину не завершено. Мы так и не разобрались ни с принципом локальности, ни с принципом неопределённости! На бумаге-то всё сходится, но на практике… Когда Сенку так уверенно говорил умные вещи, Ген ревновал. Он хотел быть тем, кто занимает Сенку, тем, кого он будет хотеть изучать. Слой за слоем. Сначала по-хозяйски осмотрит, может, даже совершит замеры, потом начнёт расстёгивать рубашку… — …Ты же меня не слушаешь, да? Строгий взгляд Сенку бил в самую совесть. Мимо. — Ни капли, дорогой. В воображении Гена Сенку уже дошёл до застёжки брюк. — Асагири, соберись, я важные вещи обсуждаю. — Прости, Сенку-чан, но на улице весна, и я правда не знаю, что может быть важнее моего желания поцеловать тебя. — Дурак. Апрель, Токио, безумие: Сенку Ишигами сам делает шаг навстречу и целует Гена прямо на улице. Хоть бы постеснялся. — Легче? Ген облизнулся. Мало. — У меня встал. Гену даже не стыдно за свою физиологическую реакцию. Да, у него эрекция после поцелуя с самым нахальным парнем на этой планете. Да, он влюблён сильнее, чем когда-либо. И нет, на физфак они сегодня не пойдут. — Твои проблемы, – мягко оттолкнул Сенку. – Взрослый мальчик — сам разберёшься. — Нет, Сенку-чан. Это твои проблемы. Сенку страшнее Дьявола. С Дьяволом у Гена был бы разговор короткий: товара нет, и продавать тоже нечего. Ищите другого дурака, господин Сатана, и за приём не забудьте заплатить. Зато Сенку умудрился вложить в Гена новую душу и тут же потребовать проценты. В Аду до такой схемы ещё не додумались. — Ты же не отстанешь, да? — Нееет. — Хорошо, что тебе надо? — Один вечер. Ты, я и никакой работы. — Нет. Ген чуть не ответил в рифму. — Ну Сенку-чан, у нас месяц не было выходных! Я всего лишь хочу, чтобы ты освободил свою умную голову и переключился. — Много хочешь. — А ты можешь много дать. Оба знали: Сенку уже согласился, а ещё оба знали, что потакать Гену — путь в один конец. Сегодня он поселяется в квартире, а завтра зажимает в углу и отсасывает. Отвратительная тварь. — Ладно. Один вечер. — Ура! Сенку вздохнул. Безысходно, глубоко. Когда он так делал, черты его лица становились острее, чётче, и Ген опять задавался вопросом, откуда же это гениальное создание родом? Ген даже откопал у коллег с кафедры психогенетики большой антропологический атлас и притащил домой, но, увы, Сенку так и не раскололся. Точно инопланетянин. — А пошли ещё рамен навернём? Ген отказывался морально разлагаться на пустой желудок. — Да чёрт с тобой, пошли. О да, за эти полгода произошло много интересного...