***
...Итак, оно случилось: сам Асагири Ген, гроза маньяков, террористов и докторов трёх наук, явился на приём к психотерапевту. — Здравствуй, Ген-кун, проходи. План был проще, чем теорема Пифагора: изобразить из себя здорового, провести час в бесполезной болтовне и уйти, а за это получить выгоду в виде отношений с Сенку. Повторять рецепт планировалось еженедельно, пока всем не надоест. Всё. Рабочая схема без лишних сущностей — не еби себе мозги, Асагири. Ген спокойно сел в кресло напротив человека, которого хотел бы избегать как можно дольше. — Спасибо, Мурамото-сенсей. Рад вас видеть. Ложью это не было. Обстоятельства только подвели. — Ох, парень, ты вообще не стареешь! — Да что могло измениться? Мы не виделись всего пять лет. — Целых пять лет, Ген-кун. Я ждал тебя раньше. Телефон Мурамото-сенсея Ген получил вместе с последними наставлениями учителя. Как раз пять лет назад. «…спи хорошо, ешь побольше, пользуйся презервативами, не делай опросниковые корреляционные исследования, а, да, вот ещё, чуть не забыл! — Учитель слабой рукой протянул Гену сложенный листок. — Я ухожу, но он меня подменит. Это контакты Мурамото-куна… Ты же помнишь учителя Мурамото? — Сложно было не помнить гуру японской гуманистической психологии. — Я предупредил его, что однажды к нему придёт человек, с которым придётся повозиться, ты уж не подведи меня, Ген-кун, задай жару!» Ген тогда чудом смог улыбнуться и забрать бумажку. А дома она оказалась спрятана да забыта за ненадобностью. Никто не мог быть лучше учителя. Никто. Кроме Гена. А значит, Ген сам справится со своими проблемами. Это непреложная истина. Это аксиома. Ишигами Сенку было на это насрать. — Ну, Ген-кун? Чем обязан столь внезапному визиту? Если лгать, то сейчас. Если говорить правду, то тоже только сейчас. — Не могу сказать, что я тут добровольно… Ха-ха. Скорее, меня заставили. Виноватая улыбка, неловкий смех… Эй-эй-эй! Ты что творишь?! — Тогда можешь идти. Ген прищурился. — Серьёзно, Ген-кун. Я не держу. Хорошее предложение. — Вы просто не хотите тратить время на человека, не настроенного на терапию? — Как хорошо, что ты и сам всё понимаешь. Конечно. Иди спокойно. О да, это было чертовски хорошее предложение. Настолько хорошее, что Ген не мог его принять. — Ну что, ты уходишь? Гениальный план рушился карточным домиком. Ген чувствовал, как предаёт самого себя: «Нет-нет-нет! Не смей! Играй, ублюдок, играй до конца!» — тьма царапала душу изнутри, истошно орала и пищала ультразвуком, размазывая мозги по черепной коробке… Жутко хотелось вытащить нож и воткнуть его в собственный живот. Глубоко. До печени. И провернуть. Чтобы кишки на лезвие намотало. Пришлось вцепиться в обивку, чтобы правда не встать. — Я… Не могу, – склонил голову Ген. – Хочу уйти, но знаю, что это станет ошибкой. — Это другой разговор. К чёрту простые планы. — Рассказывай по порядку.***
> (20:15) от: Ишигами Сенку; кому: Хром Он уже пятьдесят восемь минут лежит на диване и смотрит в потолок, это нормально? > (20:16) от: Хром; кому: Ишигами Сенку Серьёзно? (20:16) Подожди, сейчас спрошу у Рури… (20:22) Я вернулся (20:22) Она говорит, что это не похоже на сенсея > (20:22) от: Ишигами Сенку; кому: Хром И что делать? > (20:23) от: Хром; кому: Ишигами Сенку Подожди, сейчас снова спрошу (20:27) (пересланное сообщение от: Рури) > Ну тут два варианта… Либо он клянчит внимания, либо ему правда плохо. Скорее всего, всё вместе. В обоих случаях, предлагаю провести мероприятия по поддержке. > (20:27) от: Ишигами Сенку; кому: Хром Что ещё за мероприятия по поддержке? > (20:30) от: Хром; кому: Ишигами Сенку (пересланное сообщение от: Рури) > Святые мандаринки, это обречённые отношения > Передай доктору Ишигами, что, когда вы встречаетесь, принято хотя бы друг друга спрашивать, как дела. Особенно после похода к терапевту > А ещё напоминаю про важность объятий > (20:30) от: Ишигами Сенку; кому: Хром Мерзость. > (20:30) от: Хром; кому: Ишигами Сенку Ты его целовал… > (20:30) от: Ишигами Сенку; кому: Хром Это тоже мерзость. > (20:33) от: Хром; кому: Ишигами Сенку (пересланное сообщение от: Рури) > Да чёрт! Пусть хотя бы погладит! (20:33) Ого, Рури ругается… (20:33) Впервые вижу от неё «чёрт»… > (20:34) от: Ишигами Сенку; кому: Хром К чему мне готовиться? > (20:36) от: Хром; кому: Ишигами Сенку (пересланное сообщение от: Рури) > Без понятия. Но если будет отшучиваться, значит, всё не так плохо и ресурсы есть. > (20:36) от: Ишигами Сенку; кому: Хром Ладно. Предположим. (20:36) Пойду к нему. > (20:37) от: Хром; кому: Ишигами Сенку Удачи… Гену… Наверное… > (20:38) от: Ишигами Сенку; кому: Хром (눈_눈) > (20:38) от: Хром; кому: Ишигами Сенку . (20:38) . (20:38) . (20:38) ЭТО ЧТО, КАОМОДЗИ?!***
Послать Гена к терапевту было одним из условий Цукасы: «Ген — поехавшая мразь, ему давно пора лечиться, а ты единственный, кто может его заставить». Тогда в словах Цукасы прослеживалась некоторая логика, но сейчас Сенку жалел, что согласился. Потому что лучше бы Гена отправили в психушку. Там хотя бы знали, что делать с… Этим. «Это» лежало в гостиной и молчало. Оно просто пришло, разулось, доползло до дивана и плюхнулось поперёк. Даже привет не сказало. И не пошло готовить ужин. Внутренне Сенку и без Рури понимал, что дело тут нечисто. Но было ли оно чистым хоть раз? — Всё, Ген? Ты сдался? Сесть на подлокотник дивана было стратегически верным решением: не далеко и не близко. Хорошая позиция для наблюдения. — Не волнуйся, дорогой, сдаются только дома, шлюхи и дураки. — А разве ты не дурак? Уставший Ген — зрелище… Интересное. Странное, но невероятно познавательное. Кто бы мог подумать, что за яркой улыбчивой маской скрывалось не лицо покойника, а нечто… Живое? Оно будило в Сенку странные чувства. Незнакомые. Гена правда хотелось… Потрогать. Провести по мягким волосам, запутать в них пальцы, ощутить тепло… — Сенку? Что ты делаешь? — Без понятия. Но Рури сказала, что это может помочь. Сенку коснулся ровного лба, еле заметных морщинок в уголке глаза… Ген мягко прижался к руке и улыбнулся. Морщинки стали заметнее. Откуда они? Давно ли они тут? Почему Сенку раньше их не замечал? Вопросы-вопросы, одни вопросы. С Геном всегда так. Пальцы скользнули ниже, к шраму: от глаза, по дьявольской ухмылке — вниз. Прямо по контуру. По свежему, еле зажившему следу. И остановились на чуть обветренных губах. Ген облизнул подушечки пальцев. В голове всё смешалось. Признаваться себе во влюблённости было легко: осознать сам факт чувств сложно, а потом уже легко. Вот так живёшь, считаешь, что ненавидишь человека, а на самом деле всё это время просто глубже падаешь в омут. И краснеешь, когда целуют твои руки. Сенку уже не понимал, кто кого гладит — скорее Ген тёрся и чуть ли не мурчал, но — главное — улыбался. От этого хотелось улыбаться тоже. — Как прошла встреча с терапевтом? Тень испарилась с лица Гена так же быстро, как набежала на него. — Всё хорошо. Сенку почему-то не верил. — Ты же лжёшь, да? — Естественно, дорогой, – Ген продолжил ластиться. Убрать руку стоило больших усилий. — Эй, дай ещё… — Нет. — Ну пожалуйста… – Ген попытался вернуть руку Сенку, но взамен получил лишь щелчок по носу. — Ауч! За что?! — Ты знаешь, за что. — Ну я же пошутил… От вечной лжи тошнило. — Нельзя. Не смей. Даже в шутку. Ты сказал, что не будешь врать. И что будешь доверять своему партнёру. Помнишь? Ты сам уверял, что ложь — признак глупости. — Я тупой. И я соврал. — Ген, хватит. Гена хотелось уже не просто щёлкнуть по носу: тут и придушить было мало. Будь проклят день, когда Сенку решил, что поцеловать этого ублюдка — решение всех проблем! — Сенку-чан, дай мне время. Я не могу так сразу… — Можешь. — Это правда сложно… — Сложно мне тебя терпеть. – Сенку строго посмотрел на старательно отводящего глаза Гена. – Давай, я жду. — Чего? — Истории о том, как прошла первая сессия. — И… Как мне её рассказать? Кое-кто бессовестно тянул время. — Воспользуйся голосовыми связками и зоной Брока, – выдержка Сенку трещала по швам. — Между прочим, это не так уж и легко! — Довод был бы засчитан, не произнеси его главный переговорщик страны. Слабо, Асагири, слабо. Мог вывернуться и лучше. Итак, что было у терапевта? Вместо привычных тридцати трёх миллисекунд на придумывание ответа в этот раз Ген потратил аж секунду. — Да так, собирали анамнез, пробовали сформулировать запрос… — Почему твой рассказ звучит так, будто терапевтировал ты, а не тебя? Вторая пауза оказалась неприлично долгой. — Потому что я сопротивляюсь. — Что-что делаешь? — Я не верю, что мне действительно можно… Помочь. Теперь уже Сенку понадобилось время найти нужные слова, чтобы, в конечном итоге, выдать закономерное: — Ты охуел? — Я… Потерялся. — Нет, ты нашёлся. Валяешься здесь, на диване, в моей квартире, посреди Токио на острове Хонсю в Тихом океане, занимающем сорок девять с половиной процентов площади планеты Земля — третьей планеты Солнечной системы из галактики Млечный путь, летящей со скоростью шестьсот километров в секунду, всего в восьми с половиной килопарсек от центра вселенной. Ты понял? — Вау. — Ещё раз спрашиваю, ты понял? — Да… — Что ты понял? — Что я бессмысленная песчинка, летящая сквозь застиранный до чёрных дыр космос... — Это всё? — И что мой парень рэпер. — Асагири! У эмоций были плюсы и минусы. Плюсы — они ощутимо придавали сил. Благодаря ним можно было, например, схватить первую попавшуюся подушку и избить ею одного ржущего придурка, а минусы… — Ген! Ген, блядь! Отпусти меня! Сначала делаешь — потом думаешь. Ген, конечно, утверждал, что всё ровно наоборот, что сначала где-то там проскакивает логическая предпосылка, что человек существо, как ни крути, рациональное, но… Но. Где Ген, а где Сенку? Правильно: они оба на диване, в квартире, посреди Токио на острове Хонсю… Короче. Пришлось признать очевидное: Сенку поймали, затащили, прижали к себе и не отпускали. Только гладили и смеялись в макушку. — Да отпу!.. — Тише-тише. Полежи со мной, пожалуйста. То, что Сенку перестал сопротивляться — исключительно тактический ход. Сначала враг должен ослабить бдительность, а потом… Потом… Потом. Ген был тёплым. Пах пылью улицы и чем-то неуловимым, спокойным, на грани восприятия. Хотелось прижаться носом к горячей коже и вдыхать-вдыхать-вдыхать… — Падре, я согрешил. Кто тут грешник — вопрос открытый, но Сенку предпочёл не делиться своими странными умозаключениями, скептично хмыкнув. — Нет, правда, я должен тебе во многом признаться. И извиниться. Сенку был готов выслушать и заочно простить Гена, даже если бы тот оказался совершившей гендерный переход беженкой из Северной Кореи. — Удиви меня. Глухое биение сердца успокаивало. — На данный момент есть шесть пунктов, где я облажался… С какого начать? — С любого. Лучше в логическо-пространственно-временной последовательности. И не тяни, пока я добрый. — Окееей… Пульс ускорился. — Во-первых, прости, что не сказал про свою работу. Пф, всего лишь. — Проехали, я сам виноват. Это была общедоступная информация. — Ладно, – Ген шумно вздохнул. – Попытка номер два: прости, что не сказал про концерт в Токийском театре. — Ты о чём? — Он был в честь семнадцатилетней годовщины Акихабары. Я использовал тебя, чтобы не остаться в тот день один на один со своей болью. А вот это было неприятно. — Восьмое июня, да? – Сенку приподнялся, пытаясь поймать взгляд Гена, но он в очередной раз отвёл глаза. — Да. Ложь и трусость так похожи. — Правда, прости, что устроил свидание, не предупредив ни о чём. В прочем, это всё пустая философия. — Это было не свидание, а эксперимент. По сути, не важно, когда он произошёл. — Ты не прав… Я шёл на встречу с тобой далеко не ради науки. Я тогда прискакал на станцию, как влюблённый школьник. А когда ты выбежал под ливень… – Ген закусил губу. – Ох, ты бы знал, сколько раз мне потом пришлось дрочить... Мокрая рубашка на твоём теле… Это… — Заткнись. Сенку почувствовал, как у него горят щёки. Пришлось спрятать лицо и сменить тему, лишь бы Ген не заметил. — А эта женщина?.. Сато-сама. Кто она? — Она выхаживала меня, когда я попал в больницу. В соседней палате лежала её дочь, – таким тоном можно было зачитывать прогноз погоды, но точно не говорить о боли и смерти. — А почему о тебе не заботился… Кто? Дядя? — Заботился, – Ген растянул губы. Фальшиво. Не надо было быть гениальным менталистом, чтобы почувствовать кислый привкус притворства от этой улыбки. – Просто ему было девятнадцать. Достаточно, чтобы меня не отдали в детский дом, но недостаточно, чтобы… Ну, ты понимаешь. Папа был для дяди опорой, почти отцом, дедушки и бабушки же нет, а тут такая смена ролей: вчера — девятнадцатилетний пацан, сегодня — глава семьи с наследством в виде мелкого племянника в реанимации. Пришлось продать родительский дом… До сих пор по нему скучаю, но это дало время и ресурсы. — Как вы выживали? — Вполне нормально, на самом деле. Ответственности на себе дяде нести пришлось, конечно, много, но и я в какой-то момент понял, что если буду хорошо учиться, то раньше слезу с шеи. — А где дядя сейчас? — В Осаке. Женился. — Понятно. Как же, оказывается, давно Сенку хотел всё это узнать. — Что случилось с дочерью Сато-самы? — Не выжила. Оставила двух внуков. И Ген замолчал. Ну нет, не сейчас. — Зачем женщине, потерявшей дочь и оставшейся с двумя внуками, ещё и брать дополнительную ношу? — Не знаю, Сенку-чан. — Знаешь. Медленно. Ген отвечал непозволительно медленно! — Сато-сама помогала не только мне. В горе нет ничего лучше, чем продолжать делать хоть что-то. Да и, наверно, я просто выглядел очень жалко, – от усмешки Гена свело скулы. – Помню, Сато-сама меня насильно кормила. — Ты не хотел есть? — Я не хотел даже дышать. Возможно, впервые в жизни Сенку почувствовал, что его любопытство опасно. Один вопрос — несколько правильно подобраных слов — и все кривые зеркала в лабиринте их с Геном отношений разобьются. Но… Что, если за зеркалами стены? И что, если они несущие? — Хорошо. Я сделаю вид, что тема на данный момент закрыта. Что дальше? Твоя работа на министерство обороны, концерт в Токийском театре… Это два пункта. Какой третий? — Прости, что воспользовался свадьбой, чтобы выпросить у Лиллиан ключи от твоей квартиры. — Это грех Вайнберг. — Нет. Это мой грех. Лиллиан-чан поступила как любая женщина, чью свадьбу спасли от провала за час до церемонии. Она честно отдала долг. — Да-да, конечно. — Я серьёзно! И, поверь, перед тем, как вручить ключи, она прочитала мне лекцию о том, что лучше ими воспользоваться только в крайнем случае. — Это в каком? — Ну, знаешь… Вдруг ты опять решишь погулять под дождём, простудишься и запрёшься дома? — Да неужели? Она правда рассчитывала на то, что ты положишь ключи в дальний ящик, а не поселишься у меня? — Я думаю, при всём уровне её жизненного опыта и мудрости, она не могла предсказать, что вполне адекватный парень типа меня может оказаться психопатом. Сенку чуть не заржал. — Ты слишком плохо знаешь эту женщину. И не льсти себе, ты не выглядишь адекватным, даже когда спишь. — Кстати об этом… — Да. Кстати об этом. Тяжело танцевать на минном поле. — Прости, что лез к тебе в жизнь. И особенно в спальню. — Справедливости ради, в какой-то момент это стало весело, – Сенку завозился, ища позу поудобнее. – Но решение задачи грубой силой меня разочаровало. — А как ещё можно было разобраться с той карбоновой задвижкой?! — Петли. У дверей есть петли, Асагири. Смех пронёсся по телу Гена, а Сенку прикрыл глаза, впитывая мягкие вибрации. Как же хотелось поскорее закончить со всеми этими глупостями. Они были такими неважными, такими далёкими, такими… Бессмысленными. — В общем, забей. Если бы я хотел выгнать тебя из квартиры, то мог бы сделать это как минимум двумя способами. Но с тебя до сих пор починка двери, косяка, пола и, кстати, столешницы на кухне. Ген издал нечленораздельный звук, похожий на виноватый стон и шипение одновременно. — Не вой, за тот случай тоже прощаю. И за… Что там ещё было? А. Пробежки по утрам. Всё — ровно шесть. Держи индульгенцию, сто часов общественных работ во благо науки и вали из моей церкви, где в бога даже не верят. С нелепыми извинениями покончено? — К сожалению, нет. Сенку резко поднял голову. На этот раз Ген смотрел прямо в глаза. — Прости, но я не собирался извиняться за пробежки… — А за что тогда? Ген зажмурился. — Ген? Ген! А ну отвечай! — Пожалуйста, хотя бы пообещай, что, когда узнаешь, не выльешь на меня серную кислоту… — А азотную? — Лучше никакую… Пожалуйста. — Обещаю, что дальше фтороводорода по таблице кислотности не зайду, – кровожадно усмехнулся Сенку. — Слушай, ну он же оксид кремния растворяет, можно ещё пониже? — Не торгуйся, а то рискуешь искупаться в щёлочи. — Пооонял… Сенку почувствовал, как Ген сильнее сжал его талию. — Ну? И долго мне ждать? — Ты правда не убьёшь меня? — Откуда я знаю? — Ну пожалуйста… — Хорошо. Обещаю. Подыгрывать этому горе-актёру Сенку не собирался, но ему правда было интересно, что может быть круче смены пола и побега из какой-нибудь тоталитарной страны? — В одну из ночей, когда я пробрался к тебе… В общем, я понял, что ты видишь сны. Со мной. Сенку медленно приподнялся, преодолевая секундное сопротивление чужих рук, и сел. Вот тебе и ответ. — Прости, я правда не хотел. Я… Потерял голову, не понимал, что творю. То есть понимал, но тогда мне казалось… Чёрт, – Сенку с удивлением наблюдал, как человек, чьё главное качество описывается эпитетом «бесстыдный», краснеет и прячет лицо в ладонях. – Меня выкинуло в диссоциативное состояние. После этих слов рассчитывать на что-то адекватное было бы так же нелепо, как пойти к сернистым озёрам без противогаза. — Ген, что ты натворил? — Я просто немного… Ладно, не немного… — Что. Ты. Натворил? — Я касался тебя. Сенку скривился. Внутренняя температура моментально скакнула от здоровых тридцати шести и шести до точки кипения. — Отвратительно! — Я знаю, но… — Какое ещё «но»?! Ген тоже сел. Ровно, как струна, и нервно сжал кулаки. — Я буду честен. — Давай, я жду откровений! — Это было две ночи подряд. — Да чтоб тебя! — И во вторую я смог себя удержать. — Ой, ну спасибо! — Я вышел из деперсонализации и попытался покинуть спальню. — Дай угадаю, тебя конечно же что-то остановило? — Да. Ты. — Очень смешно, – Сенку закатил глаза: лучше бы он всего этого не слышал. — Я говорю правду, Сенку. Ты держал меня, просил не уходить и… Плакал. В голове резко стало пусто. — Вот с этого момента я перестаю верить тебе в принципе. — Я не мог придумать этого специально. — Мог. Ты человек, чья работа постоянно и очень убедительно лгать. — Моя работа говорить правду. Так некстати прорезавшуюся эмпатию не заглушали даже чистейшие садистические порывы. И какой идиот придумал, что душевные раны надо тоже врачевать духовно, а не физически? — Да, – продолжил Ген, – я сволочь и последний мудак. Да, я знаю, что рядом со мной вечно происходит какая-то фигня и что моя изнанка похожа на картины Босха, только с расчленёнкой, но прямо сейчас я пытаюсь быть честным с человеком, в которого очень сильно влюблён. Так сильно, что после встречи с ним у меня поехали все защиты и блоки, – Ген уронил лицо в ладони и устало прохрипел, – мой шестой грех — я видел, как ты плачешь. Прости меня. Сенку завис. Куча эмоций: от гнева до какого-то странного облегчения носились сумасшедшим циклоном, и если Ген видел слёзы, то… Что это значит для тебя, Ишигами? А, в целом, какая разница? — Что ещё? Что я ещё делал той ночью? — Ты мне веришь? — Зависит от твоего ответа. — Ты просто плакал и просил никогда не оставлять одного. — Бред. — А ещё ты сказал, что «мы все уходим до того, как ты понимаешь нашу ценность». Такое действительно невозможно придумать специально. — Это связано с твоим прошлым? — Без понятия. — Ты же, на самом деле, всё понял, да? Конечно Сенку всё понял. — Бьякуя-сама точно не твой родственник. И ты не японец. — Гениальные умозаключения, Асагири. Как ты догадался? — Сенку, пожалуйста, не ёрничай, – Ген аккуратно придвинулся. – Я понимаю, что стал свидетелем того, что не должен был видеть, мне нет прощения, но… Откуда ты? Где твоя родина? Кто твои родители? — У меня нет родины. А родитель у меня один, и это мой старик. — Но ты грустишь по тем, кого потерял. Так сильно, что плачешь по ночам. — Тебе показалось. — Сенку, мне могло показаться что угодно, но только не... — Я на допросе? И когда эта тварь подползла так близко? — Заканчивай с этим, – Сенку встал, возвращая дистанцию. – Сегодня не моя исповедь. Хочешь узнать откуда я — разгадай. Но я тебе помогать не буду. — Почему ты скрываешь своё прошлое? — Потому что в нём нет ничего нового. Не вижу смысла акцентировать внимание на том, что больше не имеет смысла. — Больше? А когда-то оно имело? И опять с Геном надо подбирать слова. Как же Сенку от этого устал. — Когда-то — имело. Но не реализовалось. Прошлое — это просто череда выборов. — Нет, Сенку, прошлое — это не просто. И это не череда выборов. Это то, на чём базируется будущее. Противное ощущение чего-то неправильного охватило Сенку. Какой-то инородной ошибки. Несостыковки. Он никак не мог отделаться от мысли, что им управляют. Причём грубо и, возможно, неосознанно. Сенку надеялся, что неосознанно. — Будущее строится в моменте, Ген. Здесь и сейчас. И если ты ошибся вчера — сделай верный выбор сегодня. — Прости. — Не за то ты просишь прощения. Мои слёзы не твоя вина. Ген медленно выпрямился и широко раскрыл глаза. — Слёзы — обычная физиологическая реакция. Твой истинный грех — сломанный замок и ночь со мной без моего же согласия. Вот твой неправильный выбор, – улыбнуться оказалось проще, чем Сенку думал. А сделать шаг навстречу ещё легче. – Поэтому, будь добр, сворачивай уже спектакль. Ничего нового я о тебе не узнал. Ты пошёл на поводу у собственной жадности, впрочем, как и всегда, а я не сделал ничего, чтобы не оказаться сожранным. Всё. Ты признался, я простил — проехали. Ну и кстати об этом. Я есть хочу. От смеха Гена стало тепло. Опьяняюще легко. — Спасибо, Сенку-чан. — За что? — За то, что видишь насквозь. И… За то, что не боишься. — Не вижу смысла бояться мелких лгунов. — А я не вижу смысла их любить. Сенку прыснул в кулак. — Я где-то слышал, что любят не «за», а «вопреки». — Забудь это глупое выражение! — Знаешь, Ген, раз уж у нас вечер откровений, я тоже буду честен с тобой. Сенку подошёл к сидящему Гену вплотную. Было что-то объективно правильное в подобном положении. Сверху-вниз — один кается, второй прощает — вот так должен строиться их разговор. — Ты отвратителен. — Я знаю. — По тебе плачут санитары и инсектицидная служба одновременно. — Вот именно. — Ты буквально ходячее психическое расстройство… В глазах Гена правда можно утонуть. — …Но ты мне всё ещё нравишься. Стенли был прав — целоваться приятно. Омерзительно приятно. Особенно когда так: на грани зависимости — когда дорвался. Когда почти больно. — Сенку-чан, – Ген отстранился и осоловело облизнулся, – мне кажется, у тебя проблемы. — О да, у меня определённо проблемы. — Я серьёзно. Влюбиться в первого попавшегося маньяка было не самой твоей умной идеей. Длинноногие блондинки и симпатичные лаборантки вздыхают за углом. — Не обольщайся, ты отработаешь за каждую из них. Ещё один короткий поцелуй — быстрый, чтобы не затянуло — жалобный скрип диванных пружин... Сенку слез с Гена, не помня даже, когда успел на нём оказаться. — С тебя ужин. — Как скажешь, любовь моя. Судя по хмельному взгляду, Ген сейчас был согласен на что угодно. — Кстати, Сенку-чан, а где я сегодня сплю? Глупый вопрос. — Конечно на диване.***
А в целом, не так уж и сложна оказалась эта всеми восхваляемая месть. Не важно, холодная ли она, горячая, аль денте или медиум рэйр — разбудить Гена, вылив на него стакан воды, — вкуснее двойной порции мяса в рамене. — Пф-фт! Чт?!. Сен?.. Зачем?! Весь мокрый, сонный, растрёпанный и даже немного рассерженный — такой он нравился Сенку чуть ли не больше обычного. — Что происходит? — Собирайся. — Что? Куда? Сколько сейчас времени? — Пять часов, тридцать пять минут, шесть секунд, – сдерживать ехидство было тяжело. Правда, Сенку и не пытался. — Зачем так рано? Сенку? Сенку!..***
— А! Я понял, это месть. Под холодным светом галогеновых ламп обсерватории всё становилось контрастным. Контуры приборов, телескоп, ведро с водой, губка в руках, довольная ухмылка Сенку… Особенно довольная ухмылка Сенку! — Ты так думаешь? У некоторых индивидов талант быть заносчивыми засранцами. — В последнее время я сомневаюсь в своей способности критически мыслить, но одиннадцать лет психологического стажа подсказывают, что этим прекрасным утром я стираю со стен обсерватории собственную кровь и, между прочим, твои записи тоже, только потому что должен усвоить какой-то урок. — И какой же? — Без понятия, дорогой. — Три дальше. У Гена в голове не укладывалось, сколько событий прошло с той страшной ночи после защит дипломов. А начиналось всё так спокойно: непринуждённые беседы в кабинете, ночные лекции по психологии, любезный обмен статьями и музыкой… Первое знакомство вверх тормашками… Камасутра… Хорошо. У этой истории не было ни шанса на нормальность. — Слушай, я тут подумал… — Ого! Ген сдержано выдохнул и не очень сдержано кинул губку в ведро. — Ой, да ладно тебе, я не настолько тупой. — Поверю, только если ты сейчас бросишься мне в ноги извиняться, потому что понял, за что отбываешь наказание. — Ну… Нет. — Тогда не интересует. — Меня тоже, зато тут у Эйнштейна зацепка интересная. — Где? Честно говоря, стена обсерватории не заслужила подобного вандального отношения, ей просто не повезло оказаться не в то время не в том месте, но что поделать? Говорят, нет ничего практичнее хорошей теории. А теории надо записывать. Даже если они похожи на несмешную шутку. Особенно, если они похожи на несмешную шутку! Справедливости ради, чувство юмора у диссоциативной стороны Гена было. Обвести кровью все значки «пси» в уравнении Шрёдингера и написать: «КОТ ЖИВ», — надо было ещё додуматься. — Вот здесь, смотри. Несколько размашистых красных линий категорично перечёркивали классическую формулу: «энергия равно масса на скорость света в квадрате». Подошедший Сенку, увидев это, пренебрежительно фыркнул. — Скажи мне, дорогой, я же правильно помню, что старик Альберт учил нас равенству массы и энергии? – Ген придирчиво поскрёб ногтём кровавый развод. — Эквивалентности, Асагири. Это разные вещи. — А разница? — В процессе перехода. И ключевое слово здесь не «переход», а «процесс». Энергия постоянно перетекает в материю и обратно — это интуитивно чувствовали многие, но только Эйнштейн смог записать, – Сенку назидательно поднял палец, его глаза воодушевлённо заблестели. — Я смотрю, ты в восторге. — Естественно. Это же вершина простоты и мощи фундаментальной физики! Ген засмеялся. Кажется, в ту далёкую, полную бреда ночь его пьяный мозг не был согласен ни с Сенку, ни с Эйнштейном. Но, как говорится, критикуешь — предлагай. Даром, само предложение было записано ниже. Сенку нахмурился, вчитываясь в криво выведенную ниже формулу. — Дельта энергии, дельта времени… А. Хм. Интересно. Давно не видел этот вид записи дуализма Гейзенберга. Ген смотрел на всё это с лицом студента, который списал решение из интернета, а теперь надеялся, что преподаватель не будет задавать лишних вопросов. Только одному Дьяволу было известно, что хотел сказать отравленный алкоголем и болезнью разум. И чем ему так не понравился постулат, с которым не стал бы спорить сам бог. Сенку, тем временем, потянулся за маркером. — Поразительно, конечно, что ты вообще в курсе таких вещей. — Учебники по физике спасли меня от многих необдуманных решений. Лучше рыдать над термодинамикой, чем резать вены. — Неужели помогало? Ген задумался. Тут ведь как… С одной стороны, он всё ещё жив, с другой… Пусть погружение в учёбу и отвлекало, основную проблему подобный подход так и не решил. Зато парня склеил. Для этого же физику и учат, правда? — Не могу сказать, что мне прям помогло, но я правда чуть не подал документы на физфак, Сенку-чан. — И хорошо, что не подал. Потому что ты, убогое позорище, забыл про постоянную Планка, – Сенку уже занёс руку, чтобы дописать, но… — Нет, не забыл, – Ген мягко забрал маркер. – Проигнорировал. — И зачем? — Потому что… Потому что… На языке вертелась какая-то важная мысль. Ключевая. Фундаментальная. И упорно не желающая формулироваться. — Ха-ха… Чёрт. Я забыл, почему. — Хорошо, – Сенку помассировал переносицу. – Давай с нуля. Ты вообще знаешь, что такое постоянная Планка? — Да. Это то, что отличает классическую физику от квантовой. — Подробнее. — Ну… В тысяча девятисотом году Макс Планк сидел в Берлинском университете… — Не настолько подробно! — …Сидел в Берлинском университете, – с нажимом продолжил Ген, – и думал, как объяснить, почему электромагнитные волны… — Ты не заткнёшься? — Нееет. Дней без того, чтобы Сенку не закатывал глаза: ноль. — Восемь утра, Сенку-чан, меня подняли в пять, я проснулся и полон сил, так что да, тебе придётся послушать, как в тысяча девятисотом году Планк сидел в Берлине и не понимал, почему ньютоновская механика не может дать одну формулу для всех случаев, когда вещество поглощает энергию. Особенно если речь идёт об абсолютно чёрном теле. — Вот ты скотина. — Скотина не я, скотины кванты. Планку пришлось создать этот умозрительный костыль, чтобы хоть как-то привести всё к одному знаменателю. — А потом оказалось, что квантование энергии — это реальность. — Именно. Сенку обречённо вздохнул и протянул руку, молча требуя вернуть маркер. Ген усмехнулся и спрятал маркер в задний карман. — Я ещё не закончил, любовь моя. — Закончишь на парах. Иди на свой психфак и там болтай сколько влезет, а я хочу исправить ошибку. — Мне кажется, это не ошибка… — Не ошибка? Ты серьёзно? Принцип неопределённости работает только в квантовой физике, которая начинается именно с постоянной Планка, так что верни мне, чем писать, и не возникай. — Ааа, я понял, ты всё ещё злишься, что я перечеркнул твоё любимое уравнение. — Нет. — А почему ты злишься? — Я не злюсь. — Ты уверен? — Да. — Точно? — Точно. — А по-моему, злишься… — Асагири! Запоздалая зарядка в виде беготни по обсерватории и нелепых попыток Сенку отобрать маркер у Гена была очень кстати — лучше так, чем драить стену. А ещё лучше кое-кого к этой стене прижать. — У меня дежа вю, – Ген держал руки Сенку, неожиданно для себя отмечая, что это не так уж и легко. — Да неужели. Чтобы не получить по колену, пришлось притереться к недовольному Сенку ещё сильнее. Дыхание участилось… И, кажется, не только у Гена. Такие честные реакции разжигали аппетит. Даже зубы зачесались. Осталось лишь провести языком по напряжённой шее, прикусить, услышать сдавленный стон, чуть вытянуться, чтобы достать до… До… Стоп. — Сенку-чан, у меня два вопроса. — Что бы ты ни спросил, мой ответ: «Нет». — То есть, ты поднял меня в полшестого не для того, чтобы отомстить за утренние пробежки? Гена одарили ледяным взглядом. — Переходи сразу ко второму пункту. — Ты сегодня на высоком каблуке? Сенку поднял бровь. А Ген уже сел на корточки и категорично осматривал подошву чужих ботинок. — Да здесь сантиметр точно есть! — Асагири, ты спиртового маркера нанюхался? — Так, разувайся. — Ген. — Снимай-снимай. — Точно нанюхался. Стянуть с Сенку обувь удалось раза с пятого, снова прижать его к стене с третьего, зато начертить над ним линию уже с первого. — Что за детский сад? — Ты не мог за три месяца стать выше меня, я отказываюсь в это верить! — Ах, вот оно что… Ген сунул Сенку маркер, спихнул его с места, снял кроссовки и встал под чертой, выпрямляясь. — Так, теперь моя очередь. Сенку посмотрел Гену за спину, хмыкнул и захлопнул колпачок. — Эй! — Два сантиметра и три миллиметра. — Что? — Ты ниже меня на два сантиметра и три миллиметра. — В тебя что, не только часы и калькулятор, но и линейка встроена? Сенку пожал плечами, мол, можешь не верить, но это всё равно ничего не изменит, и направился к стене с формулами. Постоянная Планка сама себя не допишет. И сама себя потом не сотрёт.***
Сенку вырос. Правда вырос. И не только физически — каждый день Гена был полон открытий. Например, оказалось, что Сенку только изображает из себя флегматика, а на самом деле подвижен и страстен, как холерик. И эмоции в нём были почти осязаемы. Особенно базовые. Особенно радость. Особенно, если это радость открытий. — А ты знал, что спагетти никогда не ломаются пополам? Всегда остаётся один маленький кусочек посередине. И да, естественно весь вечер был потрачен на проверку этого факта. И естественно, макароны переварились, потому что шесть минут, как гласила упаковка — слишко мало для того, чтобы оторваться друг от друга. И естественно, Ген снова спал на диване. Это было отдельным наказанием. Ген бы даже сказал: игрой на выживание. Он в полную силу ощутил всю мощь старой-доброй поговорки: «Если гора не идёт к Магомеду, то Магомед идёт нахуй». Потому что пойти нахуй очень хотелось. Нет. Извините. Очень хотелось кое-кого на хуй послать. Дома они почти не разговаривали. Это произошло не сразу, даже как-то спонтанно. Просто в один из вечеров Сенку сосредоточенно жевал удон, уткнувшись в ноутбук, и вдруг требовательно протянул руку. Кажется, он был так сосредоточен, что просто забыл озвучить просьбу — не успел выйти из мыслей. Но ещё до того, как Сенку вспомнил о такой вещи, как голос, и открыл рот, Ген уже передал ему соевый соус. Всё. После этого стало ясно: речь — прошлая стадия эволюции. Настоящие учёные подают друг другу сигналы через телепатию. Конечно, в лаборатории, когда вокруг были люди, они разговаривали, но стоило входной двери в квартиру захлопнуться — и коммуникация снова превращалась в немую интуицию. Молчание развращало. Благодаря тишине можно было делать то, что раньше казалось недосягаемым. Даже запретным. Например, одним вечером Ген рискнул и пришёл к Сенку в спальню. Ген был уверен, что ещё пару недель назад на озвученный вопрос: «Можно с тобой полежать?» — его бы послали на небо за звёздочкой, кинув вдогонку что-нибудь увесистое, но не теперь. Теперь он мог подойти, вопросительно наклонить голову и подождать, пока Сенку на секунду оторвётся от книги и согласно кивнёт. Ген считал, что не заслужил такой милости. Сенку, похоже, имел на этот счёт другие соображения. Они могли сидеть так часами: на одной кровати, рядом, чуть касаясь друг друга, пока Сенку, наконец, не закрывал книгу и не выключал лампу. Он никогда не просил Гена уйти. Даже не намекал на это. Только залезал под одеяло, сворачивался калачиком и засыпал, так бездумно доверяя человеку, который сам себе верил в последнюю очередь. Конечно, Ген ни разу не остался до утра. И, конечно, перед уходом он мягко обнимал спящее тельце, целовал его в висок и мысленно желал спокойной ночи. Но всё ещё ни слова. На осеннее равноденствие в колумбарий они тоже ехали в тишине. Ген ненавидел такие места. Благоговейный шёпот и до бессмысленности красиво расписанные горшки с бездушной золой внутри вызывали в душе острое желание сбросить на всю эту лицемерную красоту атомную бомбу. Чтобы сгорело. Чтобы на атомы расщепило. И цветы. О, эти блядские цветы. Однажды Гёте сказал, что цветы — иероглифы природы, которыми она показывает, как нас любит. Наивный Гёте. Цветы — это то, что придумали растения, чтобы привлекать насекомых, переносящих пыльцу. Всё. Не плодите сущностей. И не скрывайте сущностями смерть. Неприглядная мертвечина просачивалась сквозь слой мишуры так явно, что Ген не мог понять, неужели он единственный видит эту фальшь. Неужели он единственный, кто понимает, что ни один ритуал, ни одно жертвоприношение, ни одна религия — ничто не даст вечной жизни? Ничто не заменит живого человека. Никогда. Их больше нет. Смирись. Именно поэтому Ген не мог себе объяснить, почему впервые за столько лет ему захотелось съездить… К родителям. Он прекрасно осознавал, что это не они. Что прах в урне по соседству точно такой же. И что это всё ещё тупые глиняные горшки с типичными оксидами минералов внутри, но… Но. Ген всё равно встал пораньше, оделся в белое и, взяв Сенку за руку, молча довёл до машины. В душе щемило. Ген как наяву видел отца, который на слова: «Папа, мама, знакомьтесь, это мой парень», — достаёт ремень и грозит сначала своему нерадивому сыну, а потом Сенку. Зато мать бы точно посмеялась и обязательно бы пригласила потенциального зятя на чашечку чая. Сенку бы им понравился. Ген не сомневался. Сухая горечь жгла глаза. Слёз не было. Очень давно уже не было. Ген не помнил, когда в последний раз плакал. В реанимации семнадцать лет назад? Нет. Кажется, тогда он уже не смог. Наверно, в последний раз он размазывал по лицу слёзы вперемешку с кровавыми соплями, когда подрался с одноклассником из-за какой-то игрушки. А, точно. Из-за коллекционного ластика в форме пикачу. Ха-ха. Какая прекрасная глупость. Ген почувствовал робкое касание к пальцам. И впервые за столько лет пожалел, что разучился плакать. Возвращались тоже молча. Из динамиков машины шёлковым потоком лился грудной голос Лалы Хэтэуэй и мягкий баритон Джо Семпла. Мыслей не осталось. В голове гуляли джаз и ветер.***
В таком темпе прошёл месяц. В конце октября Ген уже выл. Но выл тихо, осторожно, в сотый раз глотая стоны под душем после пробежки. Психику рвало на куски с каждым выплеснутым в пустоту оргазмом. Секса хотелось нещадно. Заикаться об этом было бессмысленно. — Однажды я зацеловал Сенку до обморока, – признался Ген на очередной сессии с Мурамото-сенсеем. – Смеётесь, да? А мне вот было не до смеха. Ладно, зато выдержку натренировал. Нет, правда, у меня даже в БОС показатели улучшились, чувствую себя стабильнее. — В каком смысле «стабильнее»? — Ну… Мне не рвёт крышу сразу. И я могу остановиться за секунду до того, как проснётся дрянь. — И тебя это устраивает? — Не знаю. С одной стороны, да, а с другой… Я не могу расслабиться. Я всё время чувствую страх. — И чего же ты боишься? — Что не успею остановиться. — Нет, Ген, – хитро улыбнулся Мурамото-сенсей, – ты боишься другого. Ты боишься того, что произойдёт, если ты не успеешь остановиться. — Док, ну я это и имел в виду, не душните. — А ну тихо, юноша, не дерзи своему терапевту! И если это «очевидно», будь добр, озвучь все свои страхи. — Что? Прям в подробностях? — Да, прям в подробностях. Подробности выглядели как до абсурда вульгарное порно-гуро, в котором оказывалось, что «глубокая глотка» — это когда член пихают между ключиц, прямо в ярёмную впадину. Демон уверял, что это очень приятно. Ген ему даже верил. Тереться в узком горле, по ребристым хрящам трахеи, между голосовыми связками, не давая жертве и шанса прохрипеть мольбы о пощаде… Жертве. Это не должно быть синонимом для Сенку. Но как же ему шёл образ мученика. Это правда пугало. А ещё пугало напрочь отсутствующее у Сенку чувство самосохранения. На утро после перегрузки в коридоре Сенку в вечной хмурой манере выслушал извинения, кивнул и погнал Гена к терапевту. Больше они об этом не говорили. И больше Ген к Сенку не приближался. Это было опасно. Гена не удивляло, что первое время их взаимодействие ограничивалось лишь недолгими касаниями и редкими объятиями, будто бы Сенку пытался свыкнуться с фактом, что вот он — Ген, и Ген его. С приходом молчания касания стали чётче, дольше, откровеннее, полнее… А ещё через пару недель Сенку сам подошёл к колдующему у плиты Гену и, когда тот повернулся, в полной тишине, не спрашивая, прижался к губам. От столь внезапного действия внутри Гена что-то лопнуло. Сознание подёрнулось туманом, а пришёл он в себя, только когда из кастрюли побежала кипящая вода. К тому моменту Сенку уже был распят на кухонном столе. Так нельзя. «Так нельзя, так нельзя, так нельзя!» — твердил себе Ген, превратив эту мысль в мантру. И каждый раз, каждый сучий раз, когда Сенку позволял себя целовать, приходилось держать в голове образ натягивающейся пружины. В ноябре Ген понял, что об его выдержку можно смело ломать сталь. Только напомните, он уже сказал, что у Сенку отсутствовало чувство самосохранения?***
Зимой особенно ценно тепло. Вечерние «встречи» в спальне переместились под одеяло — оказалось, у Сенку проблемы с обогревом. Как истинный холоднокровный дракон, он мог часами сидеть с ледяными ногами, зато Гену было жарко даже при температуре около нуля, поэтому он посчитал своей великой целью взять функцию грелки на себя. К тому же, это позволяло проводить досуг с Сенку в более… Тесной обстановке. Именно в одну из таких тихих зимних ночей Сенку совершил глупость. Ген не сразу сообразил, что что-то не так. Потому что сначала Сенку захлопнул ноутбук, потом минуту о чём-то думал, затем вздохнул, как перед прыжком с парашютом, и… Вдруг залез на Гена. Это было внезапно. Настолько, что Ген почти нарушил их негласный обет молчания, но Сенку целовался слишком сладко, чтобы не дать себе хотя бы минутку насладиться этим сумасшествием. Да-да. Хотя бы минутку. Губы покалывало от возбуждения. Хотя бы чуть-чуть. Дыхание сбилось. Ещё немного. Всё. Теперь точно — всё. Хватит. Щёлк. Щёлк. Ген резко протрезвел, разорвал поцелуй и глупо уставился на пойманные в наручники кисти. Что? И до того, как он опомнился, руки оказались прикованы вторыми наручниками к изголовью кровати. Ещё раз. Что? — Удобно? В доме, где не говорили несколько месяцев, скорость звука явно замедлилась, потому что смысл сказанного дошёл только спустя несколько мгновений. И, кажется, от Гена ждали ответа. — Знаешь… – нервно сглотнул он, еле вспомнив как звучат слова. Как же непривычно говорить. – Зависит от того, чем мы будем заниматься… — Значит, удобно. Длинные пальцы Сенку по-хозяйски потянулись к пуговицам на домашней рубашке. — Сенку, о-остановись! — Зачем? Очень хороший вопрос, Ген, зачем? Пока Ген думал, как сформулировать свой протест чётче, Сенку уже дошёл до нижних пуговиц. — Слушай, давай не будем торопиться, давай лучше в шахматы сыграем? Или в монополию, давай в монополию? Я буду поддаваться, только не… Сенку распахнул рубашку и застыл. — Ого. Все попытки перевернуться, спрятаться — хоть как-то скрыть то, что увидел Сенку, были бесполезны. Только цепи жалобно звякнули. — Что это? Язвительный ответ пришлось оставить при себе — рука Сенку мягко коснулась солнечного сплетения. Ген это не почувствовал. В шрамах мало нервных окончаний. Сенку оттянул полы рубашки сильнее — больше глупых вопросов он не задавал, лишь касался, стараясь, похоже, обвести каждый шрам, который находил. Пальцы почти не отрывались от кожи. Ген прерывисто выдохнул, когда тела коснулся язык. Щекотно. Приятно. Горячий кончик оставлял за собой влажную дорожку — от контраста забегали мурашки. Сенку остановился. — Пожалуйста, отпусти меня. Естественно Гена не отпустили. Зато резко содрали штаны вместе с трусами. — Ах-ты ж, бл… Сенку! — Что? — Хватит! Если ты продо!.. Ген не понимал, что происходит. Почему Сенку так настойчив, чего он хочет, почему так страстно целует и почему… О, нет. Нет-нет-нет! — Открой рот. Ген сжал зубы, когда Сенку поднёс к его лицу кляп. — Открой. Рот. — Нт, – не разжимая челюсти процедил Ген. — Хорошо, я знаю, что делать в этом случае. Вытерпеть пытку было сложно — Сенку надавил на скулы так, что Ген не сдержался. — Ауч! И тут же кляп оказался во рту. — Отлично. «Ничего отличного», — подумал Ген. — Так. Обездвижить, заткнуть, что там дальше… – со стороны выглядело так, будто Сенку сверялся со списком покупок. – Ага, теперь… Ген не хотел смотреть, куда Сенку опускает свою голову и что он там собрался делать. Это всё было похоже на сон. На кошмарный сон. Растерянность первых мгновений улетучилась, снова заполняя сознание похотью. А где похоть, там и демоны с их грехами. Пришлось срочно думать о самом скучном, что изобретало человечество: о философии. О Гегеле, например. Что писал Гегель? Что есть такая вещь, как диалектика. Что такое диалектика? Диалектика — это метод поиска истины… А что такое истина? Это… Это… Блядь! Сенку что, заглотил? О нет, не думай об этом, Асагири, не думай… Так. Истина. Истина — это объективное знание… Которое соответствует… Соответсвует… Чёрт. А знаете, что ещё истина? То, что Ишигами Сенку прямо сейчас сосёт Асагири Гену, пока сам Асагири Ген пытается отвлечься! Зачем ты это делаешь, Асагири? Зачем ты… Ох. Блядь. Убери зубы… О, да, вот так… Глубже, пожалуйста, глубже… О, да… Да… Стоп! Нет! Нет! Фу! Очнись! Сенку, верни зубы! Почему ты так хорош? Да чтоб тебя, Асагири! Законы диалектики! Быстро перечисли законы диалектики! — Ген, ты вообще дышишь? Ген не дышал. — Расслабься. Ага, конечно. Бегу и спотыкаюсь. — Ладно, дальше надо сделать вот так… Сенку снял футболку и штаны. Да, вместе с нижним бельём. Нет, это не шутка. Вот чёрт. Из последних сил держась и перечисляя законы диалектики, Ген уставился на Сенку, с сожалением отмечая, что… Мда. У Сенку больше. И без подготовки Ген его не примет. — А, чуть не забыл. Сенку — блядский боже, как же он красив — вытянулся над Геном и достал из-под соседней подушки блистер презервативов. Потом пошарился ещё и выудил тюбик смазки. Судя по количеству содержимого, уже вскрытый. У Гена закрались подозрения. Ещё больше подозрений у него закралось, когда Сенку сел в ногах, зубами надорвал упаковку, вытащил резинку и технично натянул её на Гена. Простите, а кто кого сегодня будет ебать? Кляп помешал задать вопрос. — Ну вроде всё. Сенку щёлкнул колпачком и вылил смазку на пальцы. Ген зажмурился. Он не хотел это видеть. Ни краснеющего Сенку, ни то, как он аккуратно проталкивает пальцы в себя, как закусывает губу, тихо выдыхает… Хорошо, Ген всё это видел. И на третьем законе диалектики он понял, что правило отрицания отрицания тут не поможет. Потому что отрицать то, что Сенку прямо сейчас собирается сесть на Гена — глупо. И недальновидно. И… Блядь. Блядь-блядь-блядь! Внутри было горячо и тесно. Это всё, что чувствовал Ген первые секунд десять. Потом он всё-таки вдохнул и напомнил себе о существовании зрения. Взмокший, горячий, делающий вид, что держит ситуацию под контролем, Сенку выглядел как маленькое божество — ангел, спустившийся с небес. В его ясных глазах были и боль, и испуг, но больше всего — Ген это чётко видел — удовольствие. Извращённое удовольствие. Вот что бывает, когда приходишь к людям нести свет знаний, а оказываешься заложником тела. Отвратительного, ненасытного, жадного тела. Сенку легко приподнялся и тут же опустился, зашипев. Дурак, кто же садится сразу? И как у него вообще получилось? Неужели он?.. Да не. Не может быть. Спустя несколько секунд Сенку попробовал снова — теперь только нахмурился. На третий раз он издал звук на грани скрипа и стона. На четвёртый… На четвёртый раз Ген почувствовал, как на его живот упала тягучая капля. А дальше терпение лопнуло. — Давай помогу, – Ген мягко обхватил талию Сенку и… С силой толкнулся вперёд. И ещё раз. И ещё. Сенку открыл рот в беззвучном крике. Из его глаз брызнули слёзы. Идеально. — К-как ты… Аааа!.. — Ловкость рук и никакого мошенничества, дорогой. Подранная кожа запястий должна была саднить, а затёкшая после стольких минут в одном положении челюсть ныть, но Ген этого не ощущал. Ощущал он только острое желание поиметь Сенку здесь и сейчас. И плевать, что происходит. И плевать, насколько он держит себя в руках. Он вообще себя в руках не держит. Потому что они заняты. Заняты одним нахалом, который вертел своей задницей перед носом полгода. Пол-грёбаных-года Ген хотел вонзить зубы в эту нежную шею и трахать-трахать-трахать… Пока не наступит второе пришествие. Пока небо не перевернётся. И после тоже. По языку растёкся привкус крови. Ох, прокусил. Потрепал шкурку. Какая жалость. — Ген… П-пожалуйста... Сенку вцепился в плечи, закатил глаза и несколько раз крупно содрогнулся. — Что «пожалуйста»? Чего ты хочешь? Сел на меня, а теперь трясёшься как сучка? — Дай мне… — Не слышу. — Кончить… Хочу кончить… — Обойдёшься. Ген грубо сбросил Сенку и устроился между ног. — Играть будем по моим правилам. Если кончишь до того, как я тебе прикажу — сверну шею. Понял? Шумно дышащий, распластавшийся по одеялу Сенку робко кивнул. — Ещё раз спрашиваю, ты понял? — Да, – вышло хрипло. Гену понравилось. — Умничка. Хороший мальчик. Как же давно Гену хотелось так: целовать, прижимать, сминать, иметь — грубо, не думая ни о чём, проникать во внутренности и наслаждаться жаром чужого тела. Самозабвенно. Как будто это его собственность. Рука нащупала пульс на тонкой шее. Пальцы испачкались в крови. Кислорода не хватало. Они выжгли его во всей комнате. Во всём мире. На каждое резкое движение Сенку закатывал глаза, на каждый укус — громко вскрикивал, его тело, напряжённое, точёное, почти мраморное, дрожало, как в лихорадке. Ему надо было идти не в науку, а на панель. Ген бы сделал из него элитную шлюху. Самую дорогую. Такую, что Гену самому стало бы жалко отдавать его другим. Да. Обойдутся. Это будет его шлюха. — П-прошу… — Не скули. Ген быстро вышел и перевернул Сенку на живот, а затем грубо схватил за бёдра и приподнял задницу. Прекрасную, кстати, задницу. Ещё бы она стояла ровно, вообще цены бы ей не было. — Стой на коленях и не ёрзай. Сенку честно попытался удержать себя в одном положении. Ген даже умилился, какой он старательный. Затраханный, растрёпанный, перемазанный в собственных слезах и слюнях, со следами кровавых укусов… И такой послушный. Всегда бы так. Только чего-то не хватало. Взгляд упал на валяющиеся в стороне наручники. Сойдёт. Насадить Сенку на себя было почти что мучением, но Ген не для этого тренировал выдержку. Нет. Ему надо продержаться сегодня как можно дольше. Как можно... Дольше... Чтобы увидеть кое-что прекрасное. Сенку захрипел, когда Ген стиснул его шею металлической цепью. Кто бы мог подумать, что наручники в этом плане так удобны. Как раз, чтобы душить ими зазнавшихся докторов трёх наук — знай своё место, Ишигами Сенку. Ген потянул за импровизированную удавку, заставляя Сенку оторвать руки от постели и выгнуться. — Ты бы сейчас себя видел, похотливая тварь. Нравится тебе, когда больно, да? Вместо ответа Сенку застонал. Хрипло, мучительно. Как робот со сломанным синтезатором голоса. — Тихо-тихо. Ты же не хочешь, чтобы я тебя убил, правда? Мы же оба не хотим, чтобы всё закончилось так быстро. Терпи… Терпи. Скоро я тебе всё дам. Ты же будешь послушным мальчиком? Сенку уже не отвечал, только одной рукой держался за цепь, а второй за Гена. Так сильно, будто боялся, что он может куда-то деться. Глупый. Глупый и такой искренний. Подобное рвение надо поощрять. — Десять секунд, и я дам тебе кончить. Хочешь кончить? Сенку всхлипнул. — Конечно хочешь. Просишь об этом как последняя сука… Но считать буду я. Это будут мои десять секунд. – Ген издевательски нежно лизнул Сенку за ухом. – Забудь о времени, его для тебя больше не существует. Есть только я и моя команда. Хорошо? Тело в руках дрогнуло. — Глупый вопрос. Жертвам выбирать не дают. Ну что ж, давай начнём. Десять… Ген снизил темп, насмехаясь над скулящим Сенку. — Девять… Во рту пересохло. — Восемь… Несколько грубых движений, чтобы разжечь аппетит. — Семь… Сенку снова простонал что-то отдалённо похожее на просьбу. — Шесть… Не укусить так удобно расположенное плечо было бы кощунством. — Шееесть… Из глаз Сенку полились слёзы. — Умничка. Пять. Движения стали рваными и совсем потеряли ритм. — Четыре. Все силы уходили на то, чтобы самому вынести эту пытку. — Три. Рука сильнее сжала наручники. — Два. Последний рывок. — Один. Сенку вздрогнул и взвыл до того, как Ген успел сказать «ноль». Какая жалость. Кончал Сенку долго, бурно, заразно, Гену пришлось прокусить щёку, лишь бы не кончить следом. Вкусно. Столь изысканный деликатес никогда не оказывался в руках Гена. Это единственная причина, по которой Сенку избежал высшей меры наказания за своё непослушание. Ген отпустил наручники, с удовольствием истинного садиста наблюдая, как Сенку падает на постель. Сознания в глазах не было. На шее красовался багровый след. Он не сойдёт ещё недели две, не меньше. Быстрая проверка дыхания — дышит. Отлично. Значит, можно продолжать.***
Утро было недобрым. Сенку чувствовал себя, как после столкновения с грузовой фурой, причём его труп переехали трижды, расчленили, перемололи в блендере, а затем по кусочкам собрали на клей-момент и степлером прибили душу обратно. — Сенку-чан, как ты себя чувствуешь? Ген смотрел отвратительно виноватыми глазами. Их хотелось выковырять и бросить в формалин. И перед психфаком поставить. В назидание всем. — Нр… Маль… Кх… — Нет-нет, не говори, я понял. Встать можешь? Сенку с удивлением и даже некоторой долей благодарности обнаружил себя вымытым, в чистой домашней одежде и перевязанным — на теле было бессчётное количество медицинских пластырей, шею так вообще обрамлял бинт. Попытка встать провалилась. Ноги подкосились, и, если бы не Ген, пришлось бы вспоминать заветы предков-пресмыкающихся: раз упал — лежи и не рыпайся. — Так, всё, я понял, не двигайся. Принесу завтрак сюда. Завтрак в постель после бурной ночи. Ха. Как романтично. Ген вернулся с подносом. — Я помогу тебе. — Я са… Кх-кхм… Голос звучал как из дешёвой рации — сухо и неразборчиво. А ещё оказалось, что поднять руки выше груди Сенку тоже не может. — Чёрт, не утро, а сцена из Мизери какая-то, – вздохнул Ген, поднося ко рту Сенку ложку с кашей. На его кистях виднелись следы содранной кожи. – Я предупредил Хрома, что ты на неделю взял отгул. И, пожалуйста, не спорь. Тебе нельзя в таком виде выходить на улицу. Каша и чай — ей богу, Асагири, лучше бы принёс кофе — смазали горло. В организме появилось чуть больше сил. — Сильно болит? – Ген посмотрел на поднявшего бровь Сенку и уточнил. – Ну, в смысле… Шея. И задница. Сенку прислушался к себе. Вот что-что, а задница на фоне остальных частей тела чувствовала себя идеально. — Нет. Кхм-кхм. Задница не болит. — Вообще? — Вообще. Ген выглядел крайне озадаченным. — Сенку, скажи мне честно, ты же всё спланировал? До мельчайших подробностей. Только толку от этого? Ген, похоже, прочёл ответ во взгляде. — Я тебя чуть не убил. Сенку флегматично глотнул чай. С того момента, как его горло сжали, а перед глазами забегали цветные пятна, он мало что помнил. — Чуть не считается. — Это было очень опасно. — Я был готов. — Пожалуйста, только не говори, что ты себя заранее растягивал? — Я решил, что… Кхм. Что с большей вероятностью смогу подготовить себя, чем за пару минут, кх-кхм, тебя. — И как ты это делал? — Прочитал инструкцию в интернете. — Серьёзно? — Конечно нет. Интернет — дерьмо. Там даже не знают, что в анусе два сфинктера, – горло сдавило, пришлось прерваться и прокашляться. – Я пошёл к Стенли. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь Сенку увидит адресованный ему фейспалм от Гена. А что не так?! В любой непонятной ситуации — обращайтесь к экспертам! — Сен, ты знаешь, что такое БДР? — Блок дозирования реагентов. Ген хрюкнул. — Запомни: безопасность, добровольность, разумность — основа любого межличностного взаимодействия. Особенно, если речь идёт о сексе. — И? — Поздравляю, вчера мы нарушили все правила. Это было глупо, опасно и нихуя не добровольно. — Я хотел, ты хотел — в чём проблема? — Я не хотел. — Ген. У меня, конечно, остались проблемы с эмоциями, но не настолько, к-кхм. Твоё возбуждение я научился чувствовать чуть ли не на другом конце кампуса. — Возбуждение не равно согласие на секс! — Но ты же хотел этого. — Не этого и не так! Сенку почувствовал страшную усталость. Он откинулся на подушку и даже позволил себе блаженно застонать — ладно, у него действительно болело всё. Почти всё. Проще было сказать, чего у него не болело. Задница, например. И мозги. В голове царил невероятный порядок. А кое-кто его нарушал. — Сенку, секс со мной был равносилен попытке переплыть бассейн с акулами, предварительно обмазавшись кровью. И ты, блядь, это сделал! — Всё не так страшно. Ты себя переоцениваешь. — Переоцениваю? Ты понимаешь, что проспал сутки? До Сенку запоздало дошли масштабы бедствия. — Я что, опять пропустил семинар? — Да. Ты в прямом смысле его проебал. И — удивительно — никаких мук совести. Быстрое совещание с внутренним голосом закончилось откровенным признанием, что Сенку, в принципе, плевал на сорванное занятие. Насрать. Абсолютно. Он несколько месяцев носил в душе ощущение нерешённой задачи, ещё месяц привыкал к мысли, что просто, как последнее животное, хочет секса, и вчера, наконец, всё встало на свои места. И даже если ради этого пришлось пожертвовать здоровьем и временем — он ни о чём не жалеет. — Ну что ж. Это того стоило. — Нет. Не стоило. Мне пришлось сжечь постельное бельё, купить полкило медикаментов и объясняться с соседями. — И что ты им сказал? — Что наш знакомый врач уехал в срочную командировку в Африку спасать голодных африканских детей от Эболы, но, увы, не смог взять в поездку любимого тибетского мастифа по кличке Павлов, поэтому мы любезно согласились помочь и приютили бедного пса. А выл он прошлой ночью, потому что очень скучал! Ведь хозяин буквально спас его от голода, когда нашёл беднягу брошенного в горах, где лечил Далай-ламу... — Только идиот купится на этот бред. — Поздравляю, ты только что поставил диагноз всем соседям. Мне, кстати, ещё рассказали, где купить премиум-корм со скидкой! — Почему ты несёшь какую-то херню, а я всё равно хочу тебя поцеловать? Ген страдальчески возвёл глаза к небу, отставляя поднос с «завтраком». — Господь, за что ты послал мне такого ангела? — Если у тебя налажена с ним связь, лучше спроси, за что мне послали такую отвратительную псину. — Это не к нему вопросы. «Отвратительная псина» отвратительно нежно улыбнулась и так же отвратительно мягко легла рядом. Стало тепло. Не снаружи, а где-то внутри. — Умоляю, больше так не делай. Я чуть не умер, когда пришёл в себя и увидел твоё погрызанное тело. — Да ладно тебе, я всё детство наблюдал, как эти маразматичные деды сначала ночью орут, а утром сесть нормально не могут. Ген приподнял голову и одарил Сенку удивительным в своём содержании взглядом. Кажется, это была смесь из озарения, испуга и недоумения одновременно. — Это ты сейчас про Стенли и про доктора Уингфилда? — А про кого же ещё? — Ладно. Это многое объясняет. Что это объясняет и где опять Сенку не понимает очевидных вещей, спрашивать не хотелось. Сейчас хотелось только лежать в полудрёме, греться и, как дурак, улыбаться. — Сенку… — Ммм? — Можно мне сегодня остаться с тобой? Сенку не помнил, что ответил. Он уже спал. Но утро встретило его тёплыми объятиями.***
> (05:58) от: Стенли Шнайдер; кому: Ишигами Сенку Как всё прошло? > (23:01) от: Ишигами Сенку; кому: Стенли Шнайдер Отвали. > (23:02) от: Стенли Шнайдер; кому: Ишигами Сенку О. Живой. > (23:02) от: Ишигами Сенку; кому: Стенли Шнайдер Я сказал, отвали. > (23:02) от: Стенли Шнайдер; кому: Ишигами Сенку Неужели наш с Ксено план не сработал? > (23:30) от: Ишигами Сенку; кому: Стенли Шнайдер Сработал. > (23:32) от: Стенли Шнайдер; кому: Ишигами Сенку И? Где благодарность? > (23:33)от: Ишигами Сенку; кому: Стенли Шнайдер Ты знал, что Ген умеет выпутываться из наручников? > (23:33) от: Стенли Шнайдер; кому: Ишигами Сенку Ну… Нет. (23:33) Правда, нет. (23:33) Но догадывался :) > (23:41) от: Ишигами Сенку; кому: Стенли Шнайдер Какая ж ты мразь, Шнайдер. > (23:42) от: Стенли Шнайдер; кому: Ишигами Сенку Кажется, тебе понравилось.