***
«Хуйня какая-то», — подумал Ген и залпом допил бокал вина. Ничего не происходило. Уже второй бокал ничего не происходило. Было весело, тепло, приятно, спокойно… И никого не хотелось убивать. Поразительно. Наоборот, мир казался восхитительнее, чем он был час назад. Но самым восхитительным тут был, конечно же, Сенку. Единственная причина, которая удерживала Гена от того, чтобы не полезть к нему — Бьякуя и Лиллиан да недоеденная лазанья. Ладно, причин было больше, чем одна. А ведь впереди ещё маячили чай с моти… Добрый семейный ужин. Счастье, которого Ген был лишён больше пятнадцати лет. — Значит вы, голубочки, съехались в сентябре, а теперь слили ваши лаборатории и готовите один грант? — Ну… Окончательно мы съехались, получается, в октябре, но да… Так вот оно какое, опьянение у здоровых людей — мягкое и лёгкое. И совсем чуть-чуть развязывающее язык. Все движения казались медленными и плавными. А губы сами растягивались в улыбке. Ген отставил пустой бокал от греха подальше и беззастенчиво прижался к другому греху поближе. — И долго вы друг к другу привыкали? – Бьякуя тоже осушил бокал и подставил его держащему бутылку вина Сенку. – Кто из вас в итоге оказался злостным разбрасывальщиком носков? Даже такая простая шутка вызвала у Гена желание громко смеяться. Он с трудом убедил себя этого не делать. По крайней мере сейчас. — Ген. Только вместо носков он разбрасывается своими ножами. Я их даже в ванной нахожу. Сенку на фоне захмелевшей компании выглядел, как святой трезвенник. Так и не скажешь, что он выпил больше всех и вскрывает уже третью бутылку. Вот же алкогольдегидрогеназная тварина! — Да я один раз забыл! — Ха-ха-ха! А зачем тебе понадобился нож в ванной, Ген-кун? — Да это случайность! Я просто несколько штук с собой таскаю всё время… – Бьякуя и Лиллиан непонимающе прищурились, Ген спохватился. – Ну, знаете, работа на министерство обороны обязывает, надо всё время быть начеку. — А, понятно! – в миг просияла Лиллиан. – Я всё время забываю, что ты тоже военный! — Тоже? А кто ещё? — Бьякуя же. Теперь пришло время Гену склонить голову и потратить несколько секунд на обработку новой информации. Бьякуя почему-то поморщился. — А, ну да… Вы же космонавт… Хотя, вроде, космонавты могут в гражданке оставаться… — Могут, просто я и до этого служил. Что-то не складывалось. — А где? Бьякуя поджал губы. Ген, конечно, был пьян, но не настолько, чтобы не понять, что эта тема не очень приятна собеседнику. — Не важно, главное, что больше я туда не вернусь и не совершу тех же ошибок. Лучше расскажите, как продвигаются ваши исследования, я уверен, вам есть, чем нас удивить! Оказалось, пьяному мозгу всё равно на какой эмоции зацикливаться. Только что тебе было весело, а через секунду — добро пожаловать в депрессию. Проходите, садитесь и чувствуйте себя как в личной тюремной камере. Единственное, что радовало, — взвыли они с Сенку в унисон. — Старик, мы в дерьме. Мы и так ужимались, как могли, но… Летом надо выдать первый результат, а у нас каждый эксперимент тратит нереальное количество ресурсов. Стараний уйма — выхлопа никакого, – уронил голову на стол Сенку. — Да ладно, смотри позитивнее, зато Цукаса смог поговорить с Мирай. — О чём вы? — Да мы пока одно изучали, придумали улучшенный способ общения с человеком в коме. Так что мой друг наконец-то услышал сестру, которую выхаживал почти семь лет. — Вау! – Звякнули тарелки — Лиллиан чуть не снесла стол. – Сенку, ты гений! — Отстаньте, а? – буркнул тот, всё так же не поднимая головы. – Во-первых, это не я, во-вторых, это побочный результат, в-третьих, Мирай всё ещё в коме… И денег не осталось. И эксперименты проваливаются… И вообще, по плану мы должны были справиться с декогеренцией ещё зимой, а вместо этого… — Декоге… Что? — Нет, Лиллиан-чан, умоляю, не надо, ты не хочешь слушать эту лекцию, – попытался остановить неизбежное Ген. Почему нельзя хотя бы на один вечер забыть о работе? — Ты слышала про эффект наблюдателя? – Сенку, похоже, не собирался жалеть ни вечер, ни вино, ни Гена, ни, уж тем более, мозги Лиллиан. — Нет… — А про принцип неопределённости? Ну блядь. Ну всё. А вечер начинался так хорошо. — Ладно, давай с нуля. – Сенку наконец выпрямился. – Ты же знаешь, что фотон одновременно и волна, и частица? — А! Да! – согласно закивала Лиллиан. – И, кажется, там ещё какие-то проблемы с измерениями… — Неплохие знания для обывателя. — Я смотрела документалки Хокинга во время долгих перелётов. — Ну, раз передо мной сидит человек культуры, ты, конечно же, знаешь, почему так происходит? — Нет… – Гордо задравшая до этого носик Лиллиан виновато потупила глаза. — Потому что у фотона нет массы. Как и у любого люксóна. А знаешь, почему у люксóнов нет массы? — Нееет… Сенку как никогда был похож на Джокера, задающего вопрос: «Знаешь, откуда у меня эти шрамы?» — Потому что люксоны не взаимодействуют с полем Хиггса. А ты знаешь, что такое поле Хиггса? Любой на месте Лиллиан уже бы понял, что над ней издеваются, но Сенку двадцать шесть лет своей праведной жизни предпочитал молчать, а если и говорил, то только по делу, так что теперь у него была завидная фора, которой он не стеснялся пользоваться. Вошёл во вкус. Ген не сдержался и прыснул. Пришлось сделать вид, что закашлялся. — Сенку-чан, это не смешно, – шепнул он, одновременно пиная Сенку под столом. – Лиллиан-чан, дорогая, не слушай его, я сейчас объясню короче, там всё не так уж и сложно. Просто представь, что у тебя есть лампа, стена и непроницаемая для света пластинка… — Не лампа, а излучатель! Не стена, а экран! — Да это не важно! Лиллиан-чан сама потом почитает, если заинтересуется, я просто хочу дать ей направление. — Сейчас я тебе направление задам, не лезь. — Это наш грант, я тоже имею право голоса! — Ты имеешь право голоса только по команде! — Кхм-кхм, мальчики, может, нам выйти? Ген и Сенку очнулись в опасной близости друг от друга и тут же сели ровно. Потом поговорят. — Так… Что там с пластинкой? Ген был благодарен Лиллиан за попытку вернуть разговор в конструктивное русло. — Представь, что в ней одна прорезь, и сама пластинка стоит между лампой и стеной… — Между излучателем и экраном. Поразительно, конечно, как Сенку ещё не прибили в подворотне? Такие упёртые бараны обычно долго не живут. — Продолжаем. – Ген сделал вид, что не слышал, как Сенку гневно выдохнул и закатил глаза. – Лампа светит — свет проходит через щель… Как думаешь, дорогая, что будет на стене? — Одна яркая полоса света? — Верно. Лиллиан радостно щёлкнула пальцами. Все любят отгадывать загадки. — Хорошо, усложним задачу: теперь представь, что в пластинке две прорези. Все остальные условия те же самые: лампа — две щёлочки — стена. Что будет в этом случае? Сенку, Бьякуя-сан, не подсказывайте! Лиллиан задумчиво покрутила вилку в руках. — Ну… Наверно будут две яркие полосы? — Это вполне закономерный ответ для жителя макромира. По крайней мере, если бы мы стреляли через щели из пистолета пулями, то на стене и правда было бы две линии с пробоинами. Но как насчёт того, чтобы вспомнить, что свет — волна? А волны рассеиваются в пространстве. Давай, используй свои знания человека двадцать первого века. — Хм… Может, тогда вся стена будет светиться? Да нет, как-то глупо получается, пластинка же должна задерживать часть света… – Лиллиан нахмурила брови. – Свет проходит через щели, светит из каждой… А что если на стене просто появится несколько полос? — Бинго! Дайте Лиллиан докторскую по физике и нобелевку за открытие волновой интерференции! — Рано, – недовольно буркнул Сенку. – Это только начало. Ген не сдержался и громко засмеялся. — Конечно, это только начало. Теперь ты? — Да, теперь я. Бьякуя и Лиллиан нервно сглотнули. И правильно сделали. — Итак, – Сенку зачесал волосы пятернёй, – эксперимент, который описал Ген, был проведён Юнгом в самом начале девятнадцатого века… Лиллиан уже было открыла рот, но Ген её опередил. — Нет, дорогая, это не тот самый Юнг — просто однофамилец. Томас Юнг был из Англии, а Карл Гюстав из Швейцарии. Они родились с разницей в сто лет. Сенку не сразу сообразил, что произошло, а как понял, злобно зашипел и помассировал переносицу. — Ненавижу, когда фамилии учёных совпадают. Особенно, когда из-за этого классиков физики путают с… – Сенку скривился. – С психологами. — Я не виноват, что двухщелевой эксперимент Юнга такой скучный. Смирись, людям интереснее их архетипы, персоны и тени. — Ты заткнёшься? — Всё-всё, меня тут нет. – Ген многозначительно пододвинул свой бокал ближе к Сенку. Молчание дорого стоит. — Так вот, – продолжил Сенку, когда откупился от Гена вином, – эксперимент Юнга доказал, что свет ведёт себя как волна, и с тех пор физики использовали это знание — формулы работали, предсказательная мощь стопроцентная... Но так оно продолжалось до тех пор, пока в тысяча восемьсот девяносто седьмом году Томпсон не открыл электроны, а спустя три года, в тысяча девятисотом, Планк не обосновал, что свет состоит из фотонов. — Оу, что-то вроде… Они всё время думали, что свет — волна, а тут оказывается, что он состоит из частиц-фотонов? — Абсолютно верно, ты правда быстро соображаешь, Лиллиан. — Спасибо. — Я всегда знал, что ты у меня гений. – Бьякуя посмотрел на Лиллиан до одури влюблёнными глазами. — В шоу-бизнесе только так, дорогой. Теперь уже Гену захотелось выйти и оставить парочку наедине. — Вы закончили? Хорошо. Потому что я — нет. — Прости, Сенку, продолжай. Тактичности кое-кому ещё стоит поучиться. — Мы остановились на том, что свет вроде бы состоит из частиц, но почему-то ведёт себя как волна. Это было парадоксально. Правда, когда парадокс случился, в мире ещё не было однофотонных или одноэлектронных пушек, так что учёные быстро предположили, что раз свет состоит из микрочастиц, то, может, они просто, пока летят одним потоком, сталкиваются друг с другом и разлетаются в разные стороны? Может поэтому на экране образуется несколько полос? — Звучит логично… — Да. Поэтому как только изобрели однофотонные излучатели, все побежали проверять, что случится, если через две щели пускать только по одному электрону или фотону. Сенку торжественно замолчал. — И? — Не помогло. Даже если выпускали по одной частице, на экране всегда оказывалась интерфереционная картина. Полос всегда было несколько. Лиллиан и Бьякуя переглянулись. — Магия… — Нет. Это квантовая физика. — Но как же тогда?.. — А вот тут начинается самое интересное: в какой-то момент у физиков появилась возможность поставить на щели датчики, чтобы наконец-то посмотреть, через какую щель и как проходят частицы, ведь не могли же они раздваиваться в пространстве и времени? Сенку сделал паузу, но желающих ворваться в монолог не нашлось. — А теперь угадайте, какое изображение появилось на экране после того, как исследователи попробовали зафиксировать частицы? — Тоже много полос? — Нет. — А что тогда? — Две полосы. Лиллиан затрясла головой. — Чего?! В смысле?! Почему?! — Потому что, как только в эксперименте появляется «наблюдатель», магия заканчивается. Это и есть декогеренция. Если кто-то из макромира лезет в микромир, то на микромир начинают действовать законы макромира. — А можно ещё раз? — Пока ты не трогаешь измерениями элементы квантового мира, в квантовом мире работают одни законы. А когда ты, существо из «большого» мира, влезаешь в квантовую систему своими грубыми методами, то и квантовые законы сменяются на классическую Ньютоновскую механику. — Получается, квантовый мир… Непознаваем? Сенку откинулся на стул, сложил руки на груди, сдул налезшую на глаза прядку и высокомерно хмыкнул. — Для науки нет преград. Ген залюбовался. Чтобы для науки не было преград, нужно, чтобы кто-то искренне в это верил. И чтобы этот кто-то сам не видел препятствий. Весь оставшийся вечер прошёл на диване в гостиной, пока Лиллиан крутила секретные записи готовящегося альбома. Медовый месяц — медовым месяцем, но полгода на Мальдивах явно были потрачены не в пустую. Лиллиан мастерски умела ловить вдохновение. Точнее, нещадно его эксплуатировать: у таких, как она, никогда не было творческих кризисов — только отсутствие идей, но это легко исправлялось. Пять минут в чертогах разума, стакан негрони и вот — в голове рождается новый хит. А дальше дело за малым. Ген отметил, что стиль Лиллиан заметно изменился: за острой дерзостью теперь чувствовалась опора, а музыка из «прости меня, Лиллиан-чан, пусть и вкусной, но попсовой жвачки» доросла до «уровня мильфея из мишленовского ресторана». Даже Сенку оценил. — И давно наш вундер-мальчик стал слушать музыку? – иронично усмехнулась Лиллиан. — Я слушал её всю жизнь, просто не замечал этого. Все замолчали и непонимающе уставились на Сенку. Тот, похоже, не понял, что от него хотят объяснений. — Кстати, если хочешь усилить момент, – Сенку перемотал трек до припева, – добавь сюда барабанов со средним каденсом в сто девяносто три удара в минуту. — Почему сто девяносто три? – Лиллиан, похоже, никогда не боялась задать Сенку вопрос, даже если всем было очевидно, что за этим последует долгий ответ. — Потому что эта песня про побег, а чтобы убежать, надо разогнать сердце. Но раз песню поёшь ты, то для лучшего резонанса надо выставить максимально возможную теоретическую частоту сердечных сокращений, на которую способно именно твоё сердце. Твой рост — сто шестьдесят пять сантиметров и семь миллиметров, твой вес — пятьдесят два с половиной килограмма, возраст — сорок пять лет, три месяца и два дня, учитывая объём груди, талии и бёдер, внеся некоторые коррективы в формулу Вайта, я высчитал, что твой максимум — сто девяносто три удара. Лиллиан и Бьякуя открыли рты, пока Ген сочувствующе кивал: «Да-да, представьте, а я с ним, вообще-то, ещё и сплю». — Я вешу пятьдесят. — Столько ты весила на свадьбе, но сейчас пятьдесят два. С половиной. Ну, может пятьдесят два и четыреста восемьдесят грамм. Одежда вносит некоторые помехи в восприятие. Без шансов, Лиллиан-чан. — Да блин! Да как?! Откуда ты знаешь все мои параметры?! — Я их вижу. И, если тебе интересно, шестьдесят восемь процентов набранного веса отразилось на бёдрах, меньше всего изменилась талия, она взяла на себя пятнадцать процентов, а грудь… — Сенку, я сейчас тебя стукну! – Лиллиан угрожающе схватилась за первый попавшийся предмет. О нет, только не учебник по экспериментальной психологии! — Лиллиан-чан, дорогая, не стоит начинать переговоры с ударов по голове, это я тебе как профессионал говорю… — Рискуешь попасть под горячую руку, Асагири! — Пооонял… — О, а я ведь тоже заметил, что ты тут стала мягче… Бьякуя ущипнул Лиллиан за задницу. Та вскрикнула. — Предатель! Прощайте, Бьякуя-сан. Кто-то умный сказал, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а несчастливые несчастны по-своему — громко препирающиеся Лиллиан и Бьякуя аж светились. Ионизировали собой воздух. И Гену бессовестным образом казалось, что он их… Понимает? Что он тоже… Счастлив? Так же, как и эти любящие друг друга больше десяти лет люди? Так же сильно? Так же глубоко? Неужели он этого заслуживает? В душе всколыхнулось чёрное море — ударило в опасной близости от пьяной головы. Ген в панике оглянулся, ища пути отступления… Как на его плечо легла прохладная рука. Волны стихли. Кажется, Ген наконец-то смог спрятать клыки и подсесть к чужому костру. И неважно, что для этого пришлось надеть ошейник. Лиллиан решила не упускать момент и расспросить Сенку о его внезапно прорезавшихся предпочтениях в музыке, пока Бьякуя с ужасом держался за голову от скрежета дарк техно и нойза. Ну да, не Чайковский. И не джаз. И даже не поп. Самыми безобидными в плейлисте оказались восьмибитные треки из староконсольных игр. «Ничего вы не понимаете», — чесал ухо Сенку, — «это на десять миллиардов процентов музыка будущего, она гармонична как космос, я серьёзно, он так и звучит, как жаль, что вы этого не слышите». А Ген просто порадовался, что Сенку не додумался включить шумы. Ему особенно нравился красный. Гости ушли уже за полночь. Захмелевшая Лиллиан всё-таки добилась своего и расцеловала каждого из «её дурных мальчиков», Бьякую совсем развезло, но он искренне попытался изобразить строгого отца и даже смог выдать сквозь слёзы что-то похожее на угрозу, мол, ведите себя хорошо, дети, вернусь — проверю, а Сенку сказал: «Ага», — и с улыбкой «как жаль, что вы наконец-то уходите» захлопнул дверь. Ген ещё махал на прощание, как его уже схватили за шкирку и потащили в гостиную. — Потанцуем? Заносчивость, непоколебимая уверенность в собственных действиях и самый страшный смертный грех в придачу — двумя словами: Ишигами Сенку — получите и распишитесь. И не забудьте оставить чаевые архангелу Люциферу. — Видишь, я же говорил, что ничего страшного не случится. Теперь ты точно толерантен и к спирту. У Гена кружилась голова. То ли от алкоголя, то ли от медленного танца, то ли… — Я всё равно считаю, что это было неправильно, Сенку-чааан. Приглушённый колонками голос Френка Синатры убаюкивал. All of me… Why not take all of me? Лёгкие покачивания, шаг, шаг, два такта, ещё шаг — близко. Теперь Сенку близко. Никуда не убегает, сам держит — держит крепко — сам хочет быть рядом. Сам целует. — Какой же ты вкусный. – Ген облизнулся. Он безумно пьян. — Понятно, тебе на сегодня хватит. — Эээй, ты сам меня споил! Или это кто-то другой целый месяц подливал мне с утра в чай настойку, пока я не видел, ммм? — Не жалуйся, я всё просчитал. Your goodbye left me with eyes that cry How can I get along without you? От танца было лишь название да неловкое топтание на месте, но Гена это не волновало. Ему было так хорошо… Он закинул руки на плечи Сенку и томно вздохнул. — Конечно ты всё просчитал. У тебя что ни план, то инструкция к апокалипсису. Уже забыл, как целый месяц шею под платком прятал, дааа? — Не строй из себя обиженного святого. – Мастерством саркастично изгибать бровь Сенку овладел идеально. — Не я такой — жизнь такая. — Ты ей содействуешь. Can't you see I'm just a mess without you? В объятиях было тепло, в гостиной светло… А тень беспокойно бродила за углом, просачивалась сквозь щели мыслей, лениво драла обои в коридорах подсознания и шуршала в лотке памяти. «Я здееесь», — многоголосо шептала она. «Иди к чёрту», — кинул ментальный тапок Ген. — Ладно, спасибо, хоть не запер в одной комнате с ножами. — Ха! Это кто тебя так? — Уга… Угадай, – язык заплетался, Ген сосредоточенно нахмурился. – Сенсей, конечно же. Сенку ядовито усмехнулся. — Скажи, а у вас на психфаке из принципа игнорируют здравый смысл или это просто личная неприязнь? — Пф, – фыркнул Ген и легонько укусил Сенку за подбородок. – Кто бы говорил, мистер я-решил-встречаться-с-психопатом. Take my lips... I wanna lose them — Ну так, я жду подробностей. Get a piece of these arms... I'll never use them — Да нет там особых подробностей. Просто… Просто так было быстрее. И, в моём случае, эффективнее. — Быстрее? — Ну… Да… Если помнишь, сенсей взял меня в оборот и переманил с биофака. Ему нравилась моя способность, как он её называл, примерять костюмы, но ему хотелось поскорее начать работать, а я ломался при виде острых предметов. Это скрыть от него не удалось… — Тааак… — Короче, сенсей уже тогда лет десять как боролся с онкологией, и у нас не было времени избавлять меня от фобии ножей постепенным привыканием. Так чтооо… Он не придумал ничего лучше, чем просто запереть своего сааамого перспективного и сааамого душевнобольного по совместительству студента в подсобке со всеми колюще-режущими предметами, которые нашёл на факультете. — Отвратительно. Мне нравится. Как легко рассказывать эту историю спустя девять лет. И как страшно было тогда. — Лично я тогда не оценил. — Я догадываюсь. И сколько ты там просидел? — Нууу… Минут сорок. За это время я успел заново поседеть, разозлиться, поорать, десять раз не вскрыть себе вены и догадаться выломать замок с помощью того арсенала, что мне так любезно подкинули. С тех пор я понял, что ножи — полезные ребята. — А отмычки ещё полезнее? — Ооо дааа. Тепло сидело на кончиках пальцев. Поймал. Ген поймал его. How can I ever make it without you? — Кстати, Сенку-чааан… — Да, Ген? You know you got the part… — Спасибо. — За что? Used to be my heart — За то, что я вновь человек. — Ты никогда не переставал им быть. — За это и спасибо. So why not… Why not take all of me?***
«Хуйня какая-то», — подумал Сенку и стянул шлем виртуальной реальности. Голова гудела. Пальцы дрожали, как после десяти порций эспрессо. — Сработало! Сработало! Это невозможно, но оно сработало! – Кохаку носилась от монитора к монитору. – Сто двадцать один метр в секунду! Сто двадцать один! Я никогда не видела такого стабильного состояния потока!!! От мельтешения тошнило. — Божечки-кошечки! Нам нужен ещё один замер! Поставлю на сто двадцать два! Или на сто двадцать три! Святой Брунер! Мы пробили предел скорости передачи сигнала в нервных клетках! Ха-ха-ха! Эй! Ишигами! А ну вернись! Смыться под шумок не удалось — на психфаке все такие шустрые? Это чтобы от пациентов бегать или наоборот догонять? Хотя, не важно. Идите к чёрту. Просто отпустите. Дайте воздуха. Мир опасно качнулся. — Сенку! Ген оказался рядом за мгновение до позорного поцелуя с паркетом. Лучше бы не ловил. Зачем? Честно говоря, хотелось упасть на землю — на что-то незыблемое — закрыть глаза и просто сдохнуть. Но нет, разбежался. Двадцать семь лет назад не получилось, и сегодня не дадут. — Эй, Сенку? Сенку! Ген смотрел так нежно и так ласково, будто это не он полчаса назад с видом злобного гения уговаривал Сенку первым запихнуть голову в ту вундервавлю, которой стал их vr-шлем. Ублюдок. — Посмотри на меня. Говорить можешь? Сколько пальцев? Пошёл нахрен, вот сколько пальцев. — Три. — Три? Но я показываю четыре! — Три. Потому что четвёртый я тебе сейчас сломаю. И в качестве подтверждения серьёзности намерений, Сенку вывернуло прямо на хаори Гена. В следующий раз перед экспериментами Сенку завтракать не будет.***
«Хуйня какая-то», — подумал Ксено, смотря на пропущенные вызовы. Их не было. Змеёныш не звонил уже несколько месяцев. — Собирайся, Стенли, мы едем в Токио. Путь предстоял неблизкий, но что поделать? Если сегодня ты не пришёл на исповедь, значит завтра инквизиция придёт к тебе сама.