Песня главы: Rise Against — People Live Here
Руки идеально чистые. Бьякуя смотрит на них невыносимо долго и снова подставляет под кран. Не смывается. Он моет их уже десятый раз, но ощущение грязи прочно застыло в подсознании невидимым флёром тревоги и омерзения. Не смывается. Пальцы скользят по влажной коже, ногти скребут до красных полос, но этого мало. Бьякуя мылит уже по локти. Не смывается. Завтра инструктаж, построение, знакомство с новыми бойцами — чистыми юношами, желающими срастить своё сердце с истребителем и взлететь до самых высот под гимн освобождения. Миротворцы, пропахшие машинным маслом герои невидимой войны. Не смывается. А ведь в те дни было так хорошо. Сидел в родном кресле, держался за штурвал, пропускал через себя вибрации мотора, напевал AC/DC, да жал на кнопку над нужными координатами. Иногда вечером даже успевал сгонять в бар с парнями. И склеить симпатичную барменшу. Не смывается. Бьякуя ещё помнил то острое чувство тоски, когда генерал Кларк говорил, что завтра миссии не будет — отдыхайте, капитан Ишигами. Разбежались. Все семьдесят восемь дней Бьякуя голодным волком ошивался у ангара, на случай, если надо будет кого-то подменить. Вдруг дадут лишний раз взлететь? Не лишний. В этом деле и тысячи раз мало. Земля тяготила, а наверху... Ха-ха. Там было чем дышать. Не. Смывается. Две с половиной тысячи человек. Восемьдесят девять детей. «Всего-то? Могло быть и хуже», — сказал тогда Броуди, а Бьякуя разбил стакан об стол. Сдержался. Хотелось об лицо механика. Или об себя. «Всего-то». Для них, в свободной Америке, где пинта пива достанется тебе за лёгкие два доллара восемьдесят центов, это действительно «всего-то». Далеко и неправда. Бьякуя ведь знал, что делает. Уверял себя, что, конечно же, ходит над военными объектами, да, было несколько залётов в столицу, но не мог же штаб давать «мирные» координаты? Они же «Благородная наковальня», за ними правда, демократия, свободный мир… И чистое небо. Бьякуя смотрит на свои руки уже двадцать минут. Не смывается. Вода, мыло — уже по плечи. Стереть, содрать и снова повторить. Не поможет. Завтра придут новые бойцы. Ну и хорошо. Пусть заменят старого.***
В первый день Бьякуя понял, что не может смотреть людям в глаза. Он слышал по их интонациям, как они улыбались, искренне пытались выдавить из себя ломаный английский и совершенно точно не собирались бросаться с кулаками, но… Бьякуя мог только аккуратно, для приличия скользнуть по лицу человека взглядом и тут же уткнуться в любую точку пространства, лишь бы не туда. Не в окно в душу. На второй день Бьякуя осознал, что смотреть по сторонам тоже больше не может. Эхо войны звучало на каждой улице, в каждом переулке, даже в самых далёких углах: оно изрезало трещинами асфальт и ранами человеческие тела. Спасало лишь небо. От этого чувство стыда разгоралось ещё сильнее.***
До детского дома пришлось добираться несколько часов. На обшарпанных автобусах, точь-в-точь как прямоугольный хлеб из местных булочных, по разбитым дорогам и безжизненным местностям. Говорят, раньше здесь были поля и сельские хозяйства, а теперь только заросшая высокими растениями земля. Местные сказали, что их стебли трогать нельзя — будут ожоги. Бьякуя сам испугался своего желания броситься в заросли. На месте Бьякую встретила женщина, высокая, дородная, круглолицая, её улыбка грела, а грустный, полный мудрости взгляд полнился терпением и принятием. Бьякуя сразу узнал в ней директора дома и застыл, не в силах решить, что ему делать: упасть в ноги и молить о прощении или развернуться и убежать? — Дојди! Те чекавме. Не стој таму! Директор улыбнулась и махнула рукой, а Бьякуя, догадавшись, что его приглашают внутрь, еле оторвал ноги от земли и безвольно пошёл на зов. Само здание — утлая трёхэтажка — пахла сыростью и бетоном, но в ней явно затеяли ремонт. Какие-то мужики, громко перекрикиваясь, шпаклевали стены. Больше на этаже почему-то никого не было. — Прастите, мой английский плох. Я учила его толька в школе. Вы панимаете меня? – внезапно сказала директор с грубым акцентом, но с безупречной грамматикой. — Что вы, я даже не рассчитывал… Наоборот, я пытался выучить немного по-вашему… – Бьякуя запнулся и смущённо вытащил из сумки разговорник. — Ха-ха, эта очень мила, сэр. – Директор свернула за угол, Бьякуя доверчиво последовал за ней. – Приятно, когда кто-то старается гаварить на тваём радном языке. — Да, очень… – смутился Бьякуя. Директор тут же спохватилась. — Ой, вы, наверна, устали? Хатите чаю? Совсем потерявшийся Бьякуя смог выдать только крайне интеллектуальное «эээ», а директор почему-то замахала руками и быстро выдала: — Хатя вы же не чай пить приехали, прастите, пайдёмте-пайдёмте. Дети сейчас гуляют. Я атведу к ним. Они прошли здание насквозь и оказались на заднем дворе — Бьякую окатило звонкими весёлыми криками и светом. Глаза не сразу привыкли к солнцу, но, когда Бьякуя проморгался, сердце ёкнуло. Он увидел детей, с громкими воплями носящихся друг за другом, и, кажется, ни одному из них не было больше десяти. — Честна гаваря, у нас маленький детский дом. Все в аснавном из столицы. Многих сразу забирали саседи пагибших или дальние родственники… — А где же тинейджеры? – любопытство пересилило неловкость. — Кто? – кажется, это слово не входило в словарный запас директора. — Ой… В смысле… Я имел ввиду тех, кому уже больше двенадцати… — А, ани… Как эта сказать… Васпользавались тем, что здание правительства сгорело. Там были почти все дакументы… Многие завысили себе возраст и пашли работать. — Вот как… — Из-за патерянных документов мы иногда даже не знаем имён. Естественна, в каких-то детских дамах есть и… Тинейджеры? Я верна сказала? Бьякуя кивнул. — Тинейджеры есть… – продолжила мысль директор. – Но у нас их не асталась. Вокруг многа добрых людей. Кто-то усынавляет и по пять детей сразу. — Это… Благородно. — Да. Но иностранцев у нас пака не было. Напомните, вы откуда? — Из… Из Японии. Врать было больно. Бьякуя знал, что это не то чтобы ложь, что он правда гражданин Японии, ребёнок окупации, полукровка с американским гражданством и двумя паспортами, но никогда ещё он не чувствовал себя настолько малодушно, пряча свою причастность к родине отца. Трус. — А, точна-точна! Хатя я на секунду падумала, что вы из Китая или Манголии… — В целом, не так уж и далеко от Японии… – попытался отшутиться Бьякуя и быстро взглянул в глаза директора. В них не было ничего, кроме любопытства, но на секунду Бьякуе показалось, что по лицу директора проскользнула тень подозрения Пришлось снова посмотреть в землю. — Хатите, я расскажу вам о детях? — Эм… Да! Да! Конечно! – смена темы дала иллюзию облегчения. Директор ступила на площадку. Бьякуя послушно пошёл следом. — Это Мару… – Мару пронеслась мимо, прижимая к груди большую куклу и охапку жёлтых листьев, за ней бежала ещё кучка девочек и бедная, не успевающая за детьми молоденькая воспитательница. – Ей пять, она любит играть со сваей куклой и даже уже пытается шить одежду… Иголку мы ей не даём, но немнога научили вязать… Очень способная девочка! А эта были Ката, Мина, Сара и Йова. У Каты и Мины радители работали на адном заводе, кагда… Хотя эта к делу не атносится. Не берите в голову. Бьякуя сжал зубы, но смог преодолеть очередное желание совершить сепукку прямо на месте. — Нет-нет, вы говорите… Это важно. — Не важна. — Почему? — Патаму чта прошлае не изменить. Толька в будущем есть шанс что-то исправить. И директор улыбнулась так нежно, так искренне, что у Бьякуи спёрло дыхание. Он не успел даже ничего сделать — несколько капель скатилось по щекам. — Ой! Слёзы потекли быстрее. — Ой-ой! Горло сжало раскалёнными тисками. Сдерживающая накопившуюся боль плотина затрещала по швам. — Прастите-прастите! Что с вами? Я что-то не так сказала? – директор испуганно замахала руками. Бьякуя замотал головой и спрятал лицо в ладонях, не в силах ответить. Ошеломлённая неожиданной реакцией гостя директор гладила Бьякую по плечу, ворковала что-то на своём языке и протягивала тканевый платок. Бьякуя молча взял его и попытался успокоиться, вдыхая едкий запах стирального порошка. — Простите… Я… Не хотел… Просто… Это… Тяжело… — Ну что вы, ну что вы, всё харашо. У вас есть шанс исправить чужие ошибки… — Свои, – шепнул в платок Бьякуя. — …Давайте всё-таки сначала выпьем чаю, – то ли не услышала, то ли не обратила внимания директор. – Вы успакоетесь, и мы прадолжим. «Попить чаю» — означало провести целую чайную церемонию. Бьякуя не ожидал, что где-то, кроме Японии, каким-то засохшим листьям уделяют столько внимания. Хотя ни один мастер чая не выдержал бы происходящего: заварки в чайник бухнули на целый полк, а сахара в чашку положили столько, сколько Бьякуя и в месяц не съедал. Директор усадила Бьякую за накрытый клеенчатой скатертью столик, а сама ходила за кипятком, свечой, конфетами и спичками. В итоге Бьякуя обнаружил себя под навесом, попивающим крепкую сладкую жижу, смотрящим на резвящихся в опавшей листве детей под ярким осенним солнцем и… Если бы его только предупредили, что это не конфеты, а что-то… Боже, кто вообще это создал?! — Нэгро… – прочитал Бьякуя название на фантике. — Нравится? Это венгерские канфеты. Ани у нас очень папулярны, хатя мы с Венгрией до сих пор не очень ладим… Но это всё тоже не важна! И ваабще, палитика палитикой, а чай с канфетами по расписанию, да? Директор в который раз засмеялась, а Бьякуя решил, что, в целом, не так уж он и не любит лакрицу. — Конечно, вы абсолютно правы. Чайник грелся на свече, а директор гостеприимно подливала и весело болтала о том, как детишки шалят, сколько недавно усыновили ребят, куда они ездили, как проходит ремонт и как удалось выбить на него немного денег, сколько воспитательниц осталось… — …многие наши девачки переехали в другие страны, тут, увы, зарплату пачти не платят. Кормят, и на том спасиба, савсем нас мала асталось, но ничего, патихоньку… Што сакаш, Велја? Бьякуя даже не сразу заметил подошедшего малыша. На вид ему было лет пять. Он смотрел на директора неуверенно, краснел, выкручивал свои пальцы и выглядел так, словно и не хотел подходить. — Тетка Нина, помогни ни... — Но, зафатен сум, Велја. — Таму... Таму... Момчиња се караат… — О, нетто! – директор вскочила, но тут же оглянулась на Бьякую. – Сидите тут, я скора! – и убежала. Что произошло, Бьякуя так и не понял, но раз приказали сидеть, значит, надо сидеть. Приказы Бьякуя выполнял очень хорошо. Даже слишком. Без директора опять стало плохо. Переслащённый чай перестал греть душу, а конфета во рту растеклась едким привкусом древней микстуры. И зачем Бьякуя вообще приехал? Что он тут забыл? Надо было застрелиться. Да. Так было бы лучше. Возомнил, что может что-то исправить: дурак и цыплячья душонка, безответственный идиот, убийца, приду… Из-под стола высунулась маленькая детская ладошка. Бьякуя моргнул. Ручка высунулась сильнее, по хозяйски ощупала поверхность, подтянула скатерть, опять несколько раз пошарилась туда-сюда и, наткнувшись на коробок спичек, быстро утащила его. Бьякуя моргнул ещё раз. А потом всё-таки спохватился и посмотрел под стол. Оттуда молча, внимательно и без капли стыда на Бьякую глядели огромные карие глаза. Только спустя несколько секунд Бьякуя смог преодолеть силу взгляда и всё-таки рассмотреть его хозяина. Это был забавный мальчуган: на его бледном лбу виднелись еле заметные зигзагообразные шрамики, а почти белые волосы смешно торчали во все стороны, будто их кто-то специально так растрепал. По ощущениям мальчику было не больше четырёх… Может даже три. Но юный возраст не помешал ему быстро засунуть честно украденный коробок в карман курточки, выползти, отряхнуться и, кинув напоследок неестественный для ребёнка строгий взгляд, убежать за угол дома. Вот так Бьякуя и узнал в свои тридцать, как становятся сообщниками преступления.***
— Лишь бы атвлечь… – причитая, вернулась директор. — А что случилось? — Придумали какую-то глупую шутку, сказали, что дерутся, а на самом деле в прятки играли… И пака их всех не найдёшь, не атпускают ведь! — Интересно… И часто они так? — Пастаянно. – Села на свой стул директор, устало вытягивая ноги. — Вы очень терпеливый человек. — Не без этага, но иначе нельзя. У детей свои миры, с каторыми нада считаться. – Директор выдохнула и хлебнула чай. – И, знаете, наш мир в тысячу раз дешевле любой детскай фантазии. Мы создали ад недалюбленных эгаистов, а у них, – она махнула рукой на детей, – чистые голавы и светлые души. С ними лучше, чем со взрослыми. Бьякуя был согласен со всем, кроме недолюбленности. Его-то любили. Неподдельно. Без всяких «но». У него была прекрасная семья, с мамой, папой и кучей родственников… Он хорошо учился в школе, был лучшим в военной академии, шёл по стопам отца и был примером для всех друзей и друзей родителей… И всё равно. Почему тогда он?.. — Правда, инагда плахой пример заразителен, – усмехнулась директор, неожиданно продолжив мысль. – И челавек очень поздна учится брать атветственнасть. Бьякуя снова вспомнил этот недетский взгляд у спичечного воришки. Интересно, кто он? — Пока вас не было, я заметил одного ребёнка… — О, вы с кем-то пагаварили? — Нет, наоборот… Он ничего не говорил. Он просто… – почему-то жутко не хотелось выдавать мальчишку. – У него на бровях шрамики. И волосы торчком. Кто он? — А! Это же Сеня! — Сен… Сеня? — Сеня. Директор сказала это так, будто теперь Бьякуя должен стукнуть себя по лбу и воскликнуть: «Ну конечно же! Сеня!», но директор снова глотнула чай и всё же пояснила: — Сеня у нас…. Уникум. Три года, а уже всех строит. Не гаварит, правда… — А как он тогда «всех строит»? — Загадка. Но никто никагда из взрослых не видел его разгаваривающим. Мы пытались падсматреть… Дети его как-та панимают — даже его задумки испалняют! А мы и так, и сяк — ни слова. Врачи считают: это паследствия ударов и может прайти с харошими радителями… — Врачи? — Да… Он… У него, пажалуй, самая тяжёлая история. Но… – директор опасливо покосилась на Бьякую. — Я в порядке. Расскажите, пожалуйста. — Вы уверены? Бьякуя не был уверен, но это шаткое чувство глубокого стыда и постоянной растерянности не покидало его больше года, поэтому… Хуже уже не станет. — Да, продолжайте. — Харашо… Директор помолчала, подбирая слова. — Дом Сени сгарел и обвалился после бамбардировки. Родители задохнулись под абломками а сам он… Это чудо какое-то! Его агонь даже не тронул! Но нескалька абломков папали по галаве. Для трёхмесячного ребёнка это магло стать мгнавенной смертью… — Три месяца? То есть, вы знаете, когда он родился? — Да. Его данные удалось васстанавить. Правда, других радственников мы так и не нашли… Но ничего. Самое главное, что Сеня выжил. Может и харашо, что он пережил падобное в столь раннем возрасте — не вспомнит. Лишь бы толька папал в добрые руки. Океан боли всколыхнулся, и ещё прежде, чем Бьякуя успел себя остановить, он уже задал самый страшный вопрос: — А дату бомбёжки вы тоже знаете? — Да. Кажется… Четвёртае… Нет. Пятае. Да. Пятае апреля. Пятое апреля. О, нет. О. Боже. Нет. Это всё, что прозвучало в голове Бьякуи. Кома в горле больше не было, остались только оцепенение, пустота и яркий отпечаток больших карих глаз в памяти. Хуже уже не станет, да? — Давайте всё-таки сменим тему? – директор чутко отреагировала на притихшего Бьякую. Он был ей благодарен. — Да… Давайте. Мысли медленно ворочались, как назло застряв на идее, о которой так сильно не хотелось думать. — Значит… Сеня тут местный главарь? — Можна сказать и так. Хотя я бы назвала его местнай праблемай. — Очень нежная характеристика! – усмехнулся Бьякуя. — Считайте, это пахвала! За маю жизнь, впервые встречаю столь умнаго ребёнка. Но с ним надо глаз да глаз. Только отвернёшься и… Бьякуя уже не слушал. Он внимательно смотрел за угол, куда убежал Сеня, и ждал. Не понятно, чего, не понятно, когда… Но что-то должно было случиться. Теперь, оказавшись повязанным с «местной проблемой», Бьякуе было до чёртиков интересно, ради чего он молчит? И что стоит целой операции с отвлекающим манёвром? — …он у нас активный мальчик, всё ему нада разабрать, не пальцы, а атвёртачки… Сначала Бьякуя заметил тонкую струю дыма. — …зато спит, как убитый. Если уж улажили — ничем не разбудишь… Ветер донёс лёгкий запах гари. — …нет-нет, он правда залатой мальчик… И тут же из-за угла раздался детский радостный визг. Директор подорвалась со скоростью леопарда — любой спецназовец позавидовал бы подобной реакции, и, если бы не сноровка Бьякуи, прибежал бы он на место гораздо позже и не увидел бы, как вокруг огромной кучи разгорающихся сухих листьев, в клубах дыма бегали, прыгали и уворачивались от переполошившихся воспитательниц дети, а Сеня просто… Стоял. Стоял и смотрел. В его глазах отражались блики огня. Лицо не выражало ничего, кроме бесстрастного любопытства. В правой руке он держал коробок, а в левой, наготове, новую спичку. Сколько он их уже использовал — одному богу было известно. На фоне визжащих детей и бегающих воспитательниц, директор на удивление спокойно подошла к Сене и со строгим видом протянула руку. Сеня медленно поднял голову. Директор ещё раз требовательно дёрнула рукой. Сеня умоляюще свёл бровки. Директор сжала губы и категорично покачала головой. Сеня смиренно вздохнул, но всё-таки положил коробок в чужую ладонь. — И шкорче, момче. Сеня отдал и спичку. А Бьякуя подумал, что если понадобится… Одно слово. Нет. Достаточно одного взгляда. Да. Один взгляд. И он купит ему фургон таких.