***
Билет в паспорте, паспорт в сумке, сумка в руках — прощай Япония. Асагири Ген по старой доброй традиции валит с родины, лишь бы не думать о разбитом сердце. Классика. Самолёт через час, регистрация пройдена, дьюти-фри по курсу. Поддаться ли слабости и купить огромную пачку шоколада, чтобы потом сожрать её в одну харю? Да, пожалуйста! А как насчёт килограмма леденцов? Уже в корзине! Завернуть ли в отдел с драже? Ещё спрашиваете! Не беспокойтесь, у компульсивного переедания нет границ! Купил? Молодец. А теперь выкинь. Не твори херни. Выкидывать полсотни баксов Гену показалось совсем уж свинством. В Африке дети голодают, а он!… Пришлось договориться с внутренним прагматиком и отдать всё какому-то охреневшему от аукциона невиданной щедрости подростку. Шутки про педофилию пошутили себя сами. Перелёт прошёл тихо. Поработал, рассказал соседу по креслу бородатые анекдоты про Конфуция, развёл стюардессу на вторую печеньку к чаю, снова поработал — Ген развлекался, как мог. И абсолютно точно не думал о сотне пропущенных звонков от Сенку. Сообщения тот, похоже, не писал из принципа. Зато, судя по не очень литературным сообщениям от Кохаку, лаборатория пережила вторую хрустальную ночь и кровавое воскресенье одновременно. Бедная. Кохаку бедная, конечно. Но даже она, вынужденная ближайший месяц сдерживать гнев Сенку и тащить на себе техническую составляющую гранта, не смогла выпытать, куда так внезапно сваливает её уважаемый (нет) научный руководитель. У Рури дела обстояли не лучше. Всех «пациентов», которых можно было перенести, Ген перенёс, но, по закону подлости, критические клиенты на то и критические, что им либо сразу даришь флаер со скидкой на гроб, либо ищешь того, кто подстрахует. И, естественно, подстраховать могла только она: самая верная, самая умная, самая лучшая!.. Да, Рури, ты лучшая! Самая-самая! Ты же не оставишь своего любимого учителя в трудную минуту? Кажется, Рури впервые крикнула в трубку что-то матерное и сбросила звонок. Потом, конечно же, перезвонила и вежливо спросила, не надо ли ей срочно вызывать санитаров, но Ген убедительно наплёл, что ситуация под контролем. Его послали нахуй во второй раз. И попросили прислать данные. Приятно, когда есть люди, на которых можно положиться. Америка встретила ветром и запахом соли. Воздух здесь ощущался иначе. Тяжелее и острее. Именно такой воздух напоминает, что срок человеческой жизни — три минуты, и только вдох обнуляет таймер. Дышать хотелось через раз. — Доктор Асагири! Доктор Асагири! От сопровождения Ген отказался, ещё когда его вызывали из Японии. Он взрослый мальчик, сам доберётся — делать ему нечего, других от работы отвлекать. Но вон та фигуристая блондинка явно махала рукой по его душу. Опять с людьми общаться, ну что ж такое. Ген натянул улыбку номер шесть, на случай полуофициальных знакомств, и пошёл в сторону девушки. — Доброе утро, мисс?.. — Бони! Шарлотта Бони, сэр! Короткая стрижка, сандаловый мужской парфюм, обтягивающая водолазка, камуфляжные штаны американских морпехов и чёткий громкий ответ — повадки Шарлотты отдавали таким флёром перфекционизма и армейщины, что Ген удивился, почему она сразу не приложила руку к козырьку и не крикнула своё звание. Видимо, ей сказали, что встречать она будет гражданского. Забавно. — Доктор Уингфилд просил доставить вас до центра в целости и сохранности! — Я уверен, на самом деле он просил проследить, чтобы моя узкоглазая морда не сунулась, куда не следует. Шарлотта подавилась на вдохе. — Вы… Так точно повторили его слова… — О, мисс Бони, я ещё не озвучил ту часть, где он рассуждал, нужно ли вам надевать бюстгалтер с пушапом, чтобы моё внимание не рассеивалось, или такому пидарасу, как я, уже ничего не поможет. Шарлотта открыла рот и тут же закрыла. Сегодня по отношению к жизни Ген в лёгкой весовой категории. А ставить грудастых блондинок в неловкое положение как раз входит в топ-один дел для тех, кто решил сбросить с души несколько камней. — Не беспокойтесь, мисс Бони, – Ген протянул ладонь. – Обещаю, я не доставлю вам проблем. — Мне сказали, не верить ни единому вашему слову, – Шарлотта ответила на рукопожатие. — Очень правильно сказали. Но, честно говоря, сил валять дурака к концу путешествия не осталось. Двенадцать часов бессонного перелёта не прошли без следа. Ген сел в самолёт днём, сейчас биологические часы трубили позднюю ночь, а в Хьюстоне только-только начался обед. Хотелось запихнуть в себя еды и завалиться спать. Прекрасные низменные потребности. И никаких переживаний. Уговорить Шарлотту завернуть за парочкой бургеров оказалось не так уж и сложно. Гену стоило только спросить, «а знаешь, как в Париже называют Четвертьфунтовый чизбургер?», как Шарлотта громко заржала и повернула свой серебристый пикап в сторону ближайшей забегаловки. Там выяснилось, что больше Тарантино Шарлотта уважает только Гая Ричи, но если бы Ксено Хьюстон Уингфилд снимал фильмы, то даже им пришлось бы подвинуться. Шарлотта говорила о докторе Уингфилде с таким придыханием, какое бывает только у влюблённых по уши школьниц. Но кто бы мог подумать, что это лишь вершина айсберга. Потому что, стоило Гену начать прощупывать почву и смещать разговор с доктора Уингфилда на его окружение, например на, ну… Знаете, мисс Бони, этого, как его… Который, кажется, Шнайдер. Муж его, короче. Как Шарлотта потеряла человеческий вид окончательно. Выползал Ген после обеда с суточной нормой калорий в желудке и одной единственной мыслью: если он сейчас заржёт, живым на родину уже не вернётся. Его приговорят к высшей мере и прирежут у ближайшей мусорки за издевательство над высокими чувствами. Серьёзно, Данте так Беатриче не обожествлял, как Шарлотта возносила Стенли. Героиновая зависимость? Что это? Она и рядом не стояла! Даже Ген, признанный специалист по не-здравому смыслу, восхитился тем, насколько, оказывается, далеко способен зайти человек ради кумира. И как Ген сразу не заметил? Каждая деталь Шарлотты, вплоть до дурацких прядок на лбу, была скопирована и адаптирована со Стенли. Доктор Уингфилд рядом не стоял. Забудьте. Он лишь пункт в программе большой оперы под названием «хочу быть как Шнайдер: стрелять из пушки, трахаться с его мужем и хранить в косметичке пять оттенков красного от Dior». И Ген понимал: если Шарлотту ещё не выебали, значит, скоро этот гештальт закроют. Сквозило из него со свистом. Со свистом они домчались и до пункта назначения. Всю оставшуюся поездку Ген провёл, как собака, высунувшись из окна и поглощая виды Мексиканского залива. На свежем воздухе, от усталости, моргания стали длиться по несколько минут. Открыл глаза — океан. Закрыл — тьма. А во тьме километры асфальта и шум ветра. Неизвестные указатели и богом забытые места. Маленькие люди и отрезвляющий холод одиночества. Вечное путешествие, где единственная цель — оказаться как можно дальше от старта. Пустая, бессмысленная жизнь без идеалов и стремлений. Интересно, сколько Гену позволят убегать? Неужели никто не догонит? Не схватит за плечо и не скажет: всё, мы на месте, доктор Асагири, пора выходить, доктор Асагири, доктор Асагири, до… — …ктор Асагири! Ген очнулся, резко вздрагивая. Шарлотта испугалась не меньше. — Доктор Асагири, мы уже… Приехали. На мгновение Ген забыл, кто он, где он, и куда, собственно говоря, они приехали, но строгие лица охранников на КПП и громоздкая башня-коробка центра Линдона Джонсона быстро вернули в реальность. Лёгкий смешок непроизвольно вырвался из груди. Вот и всё, Ген. Добро пожаловать в НАСА.***
Дали поспать и на том спасибо. Настроение укатилось к чёрту за автографом и явно не собиралось возвращаться. Эйфория после переезда наконец испарилась, а Ген внезапно обнаружил себя в столовой НАСА. Под Хьюстоном. В Техасе. На берегу, чёрт побери, Мексиканского залива, в одиннадцати тысячах километров от дома. Что Ген тут нашёл? Зачем приехал? Почему ему вообще показалось хорошей идеей, особо никого не предупредив, испариться из Японии? Так много вопросов, так мало ответов. Ген лениво пережёвывал панкейки, прокручивая в голове актуальные задачи. День предстоял долгий: знакомство с командой, парочка бюрократических формальностей, подбор методик, диагностика, начало исследований… И так ближайшие три недели. Не продохнуть. Ну и отлично. Ген наслаждался тишиной последние мгновения. — Я искала вас по всему центру! Знакомый запах сандаловых духов ударил в нос за секунду до гневного восклика. — Доброе утро, мисс Бони. — Доброе утро?! Да я!.. Да вы!.. Как вы могли сбежать из своей… — Камеры? — Комнаты! Вы же обещали, что не будете гулять по центру без меня! А если бы доктор Уингфилд увидел?! — Если бы доктор Уингфилд мог, он бы явился прямо в аэропорт и придушил меня ещё на посадочной полосе, но, похоже, у него есть срочные дела, иначе бы он не приставил ко мне няньку. И не пыхтите, лучше сядьте. Лишнее внимание нам обоим ни к чему. Шарлотта дёрнула плечом, но, смирившись, послушно села напротив. — Вас кто-нибудь видел? – заговорщически шепнула она. — Если в НАСА не берут слепых, то каждый, кто пользовался столовой и проходил в районе десяти утра между двенадцатым и первым корпусами, определённо мог меня наблюдать. — Чёрт, вы с кем-нибудь вступали в контакт? — Я так похож на инопланетянина, чтобы вступать в контакт? Шутка вызвала только раздражённное сопение. Да ладно вам, мисс Бони, могли бы и подыграть. — Нет. — Я рад, что сегодня смог спрятать свои антенны. Не волнуйтесь, ни с кем я не разговаривал. — Вы здесь впервые? — Да. — Тогда вы не могли найти дорогу, не спрашивая путь! Вы мне соврали! И тем не менее, Ген не врал. — Мисс Бони, я знаю о центре больше, чем вам кажется. Мне известно даже расположение закрытых лабораторий, а ещё я примерно догадываюсь где сейчас находится доктор Уингфилд. — Но… Как? Рассказы Сенку о днях в НАСА отличались порой излишними подробностями. А ещё гугл придумали в девяносто шестом. Не стоит недооценивать силу интернета. — Секрет фирмы. В любом случае, в двенадцать мне уже надо предстать перед местным начальством, а времени и желания ждать, когда меня соизволят конвоировать до столовой, не было. – Ген насадил кусок густо политого карамельным сиропом панкейка на вилку и отправил в рот. — Я от вас ни на шаг теперь не отойду, – Шарлотта звучала восхищённо и обиженно одновременно. — Попытайтесь. Всё шло по плану. Очень легко соблюдать план, когда, на самом деле, его не существует. Сегодня ты в Японии, завтра в США, а послезавтра в могиле — всё по плану. Не придраться. Чем раньше достигнешь последнего пункта, тем ты успешнее. Вот некоторые сто лет живут, всё никак сдохнуть не могут. Неудачники. В двенадцать Гена довели до ручки и конференц-зала одновременно. Шарлотта решила исполнить свою угрозу не отходить ни на шаг максимально буквально и это конкретно давило на мозги. — Мисс Бони, честное слово, на сегодня мой запас самовольных решений исчерпан, можете не дышать мне в спину. Расслабьтесь. Шарлотта набрала воздух в лёгкие, но Ген не дал ей ответить и резко толкнул дверь. Если они сейчас начнут обсуждать то, что должно стать приказом, Ген просто придушит Шарлотту и отправится в следственный изолятор, где ему честно поставят состояние аффекта и снизят срок. Прекрасные перспективы. Но стоило им войти в зал, как Шарлотта ожидаемо заткнулась и послушно сделала шаг назад, лишив Гена отпуска в тюрьме. Даже немного обидно. — А вот и вы. Рады видеть вас в нашей команде, доктор Асагири. Главный организационный психолог НАСА, Келли Слек подошла и протянула руку. Ну хоть где-то Гена ещё уважают и не принимают за последнего придурка. Интересно, сколько дней он продержится? — Познакомиться с вами — честь для меня, доктор Слек. Рукопожатие вышло по-мужски сильным. — Доктор Уингфилд сказал, что из всех психологов мира, вы единственный, кому бы он доверил пожарить яичницу. — Очень лестно с его стороны. — Я тоже так решила. И я наслышана о ваших подвигах. Стать генералом до тридцати… Где-то на заднем плане закашляла одна Шарлотта. — Моё звание скорее пережиток прошлого и больше отражает государственный ранг, чем реальное отношение к настоящим боевым действиям. — Не прибедняйтесь, полковник Шнайдер тоже подтвердил, что вы не последний в очереди, кого бы он взял в разведку. У Шарлотты, похоже, начался приступ астмы. — Чтобы я ему яичницу жарил? Доктор Слек засмеялась, а Ген поймал себя на мысли, что скучал по непринуждённым смол-толкам перед работой. Никакого «поднимай задницу, болтолог, на том свете отдохнёшь». Мир даже перестал выглядеть как наипаршивейшее место. Настроение медленно, но верно поползло вверх. — В любом случае, спасибо, что согласились и так быстро приехали. Что? Гену не послышалось? Благодарность? Человеческое отношение? Он уже забыл, каково это! — Хотелось проветриться. — Разве у вас сейчас не финальная стадия гранта? — На данный момент с психологической частью покончено, теперь я там больше буду мешать. Коллеги справятся. У них нет выбора. — Тогда предлагаю больше не ждать? — Мне тоже не терпится начать. Можно сколько угодно полагаться на науку: физика, химия, биология, математические вычисления — забудьте. Центром всегда будут люди. И даже в космосе, куда бы человек ни полетел, он будет там со всеми грехами. Космическая психология манила исключительно прикладным подходом. Война и небо — единственные сферы, требующие экономии ресурсов и моментальных решений. Раздолье для тех, кто предпочитает действие скуке. А Ген, вот совпадение, как раз готов на что угодно, лишь бы не оставаться наедине с самим собой. Поэтому, когда Шнайдер внезапно сообщил, что НАСА, читайте: Ксено, ищет эксперта для контроля конфликтов внутри экипажа программы колонизации Марса, Ген рванул в Техас со скоростью фотона. Кохаку даже не успела завтрак приготовить, Ген уже купил билеты, чемодан, ноутбук и новую одежду. Возвращаться в их бывшую с Сенку квартиру он не собирался. Как так личные проблемы удачно наложились на вызов из Америки — другой разговор. Ген его сейчас поднимать не будет. Нет времени. Кому интересно, пусть спросит у доктора Уингфилда.***
Ксено вёл счёт тупых вопросов. Сегодня они перевалили критическую черту — ещё один, и кто-нибудь пострадает. Либо приборы, либо лаборанты. Приборы стоят дорого. Лаборанты не стоят ничего. Вывод очевиден. Вариант, где страдает сам Ксено, не рассматривался, но почему-то именно он и происходил. Суета сует — всё суета. Глоток горького кофе понизил внутреннее напряжение. Ксено из последних морально-волевых пропихнул в образовавшийся люфт между желанием убивать и скукой остатки здравого смысла. Сколько вещей держалось только на поганом здравом смысле! Без него не существовало бы никакого «но» и никакого «потом». Весь мир в труху, и точка. Только дайте повод. А поводов-то масса, но ни один из них не казался подходящим. И это самое отвратительное! Кое-как дотерпев до конца, Ксено посмотрел на всех многозначительным взглядом, работающим в диапазоне от «я заебался» до «вы в этом виноваты», кинул Шарлотте сообщение, что выдвигается, взял заранее подготовленную банку колы и вышел из лаборатории. Если поводов перемолоть мир не дают, создай их сам. Тянуть десять проектов одновременно для Ксено норма. В НАСА ходил слух, что доктор Уингфилд на самом деле андроид, иначе объяснить, почему он никогда не спит, не получалось. Другая половина НАСА, правда, была сторонником теории двух Уингфилдов в одном пространстве, но на эту гипотезу смотрели косо, как на теорию струн. Сам Ксено просто работал на кофеине и энтузиазме. Единственное, что Ксено сам не понимал, как его сердце ещё выносит подобные нагрузки. Но эту загадку он решать не собирался. Деньги на пересадку и список потенциальных доноров имелись, да и достаточно. Некоторые проблемы лучше решать по мере их поступления. И не надо бессмысленными тревогами напоминать организму, где он нарушает законы мироздания. Не надо. Вчера пришло сообщение от Сенку. Ксено ждал его, но не прочитал. И так понятно, что внутри, пусть змеёныш помучается. В таких делах помариновать бывает полезно. Для мозгов и будущих выводов. Асагири прекрасно сработал. Кстати, о прекрасно работающих менталистах… Ксено приложил id-карту к датчику — загорелся зелёный, однако гулкая металлическая дверь поддалась не сразу. Неприятное ощущение. То ли не успел открыть, то ли Ксено просто слабак. Глупый обман разума. Нет такого места, куда он не мог бы попасть. Дверь открылась. Ксено шагнул за порог, и тут же громкое эхо заполненного людьми цеха оглушило его. Несколько пустых мгновений, но их достаточно, чтобы невольно задержать дыхание и поймать искреннее, почти забытое чувство восторга. Перед ним предстала модель космического корабля в натуральную величину. В детстве Ксено, как хороший мальчик, дрочил на пин-ап плакаты и постер Spice Girls, вот только кто знал, что, если рядом вешать вырезки из космической колонки National Geographic, можно словить контрперенос. Последствия катастрофические. Вокруг блестящего в лучах прожекторов корабля мельтешили люди, перекрикивались, снимали показатели, и вся эта фантасмогория больше походила на место масштабного преступления, чем на научный центр. Завораживающее зрелище. Застигнутый врасплох своим восхищением Ксено отчётливо видел мёртвую тушу неописуемого чудовища, на фоне которого бегали преклоняющиеся перед гигантом букашки. Особенно нравилось Ксено, что внутри чудовища тоже сидят люди. И сидят они там уже год. Начиналась вторая половина программы «Марс-520». У носа корабля, рядом с большим, заваленным макулатурой столом, стоял Асагири. Одной рукой он держал чашку с чаем, а другой перекладывал бумаги, параллельно переговариваясь с доктором Слек и её свитой. Освоился уже. Шарлотта маячила где-то на заднем плане. Кажется, она хотела привлечь внимание Ксено, но его интересовали другие вещи. — Сколько дней прошло с начала эксперимента? Ксено подошёл ближе, чтобы слышать разговор. — Триста семьдесят два. — Где показатели сна и активности? — В таблице десять-три. Асагири вытащил из-под завалов какую-то папку толщиной с кулак, раскрыл и по-деловому глотнул чай. — Теперь мне нужен рабочий график. Ему сунули ещё пачку документов. Несколько минут напряжённого молчания позволили Ксено в очередной раз понаблюдать за Асагири. Он почти не моргал и выглядел, так, как и должен выглядеть разочаровавшийся в любви и бросившийся в работу вместо пьянства человек: злым и полным изощрённой иронии. То, что нужно. — Поздравляю, – Асагири наконец оторвался от бумаг, чтобы строго посмотреть на окружающих, – вы уронили своих космонавтов в эффект третьей четверти. — Спасибо, – фыркнула доктор Слек, – это мы и без вас знали. Асагири усмехнулся. — Что вы делали для профилактики? – он снова пригубил чай. — Контролировали биоритмы, отправляли видеосообщения от семьи, даже клепали vr-игры… — Я надеюсь, у них в штате есть бортовой психолог? — Естественно. Моя лучшая ученица, – гордость в голосе сменилась напряжением. — И всё равно начались конфликты? — Именно. С самим психологом. Теперь одной короткой усмешкой Асагири не обошёлся. — Да, доктор Асагири, мне тоже смешно. Лицо доктора Слек не выражало ни намёка на улыбку. Асагири же виновато свёл брови. — Нет-нет, простите… – он отставил чашку. – Я повёл себя ужасно нетактично. Но это действительно уникальная история. И, знаете… – Асагири снова посмотрел в документы. – Всё-таки у меня есть чувство, что ваша ученица великолепный профессионал. По крайней мере, впервые вижу, чтобы эффект третьей четверти начинался с таким запозданием. Доктор Слек немного посветлела. — Спасибо. Только мне кажется, она что-то утаивает… Я чувствую это. Вот если бы нас не ограничивала симуляция задержки связи в сорок минут… — Да, терапевтический сеанс напрямую не устроишь… – Асагири задумчиво приложил пальцы к губам. – Ладно, теперь понятно, зачем я тут нужен. – Он взял карандаш и склонился над очередным графиком. – Давайте тогда начнём с самого начала и… — С самого начала вы пройдёте со мной, доктор Асагири. Все резко повернулись к Ксено. Все. Кроме самого Асагири. — И вам добрый вечер, – быстро бросил он, уже во всю что-то записывая. Ксено подождал, наивно думая, что ему всё-таки уделят внимание, но увы. Какие-то диаграммы оказались важнее. — Доктор Асагири, если вы не поняли, то вы идёте за мной. Сейчас. — Сейчас у меня тут дела. — Дела подождут. У вас пять секунд. — У меня столько времени, сколько мне надо. И Асагири продолжил записывать, пока остальные пытались пережить происходящее. Практически прямым текстом посылать куратора проекта не рекомендовалось никому. Чисто из соображений самосохранения. В любой другой ситуации подобное обращение стоило бы наглецу нервов, карьеры и, может быть, почки, но сегодня в их блядский цирк завезли особенный случай. Ксено бы даже сказал уникальный. — А, я понял, – Асагири вдруг положил карандаш и посмотрел Ксено прямо в глаза. – Мне вроде как надо было испугаться, да? — Да, было бы неплохо. И, кстати, я вам кое-что принёс, – Ксено поманил Асагири баночкой колы. У того заблестели глаза. — Хорошо, ведите. Ловушка сработала. Зверь пойман. А остальное сделает дрессировка.***
— Вы же понимаете всю степень абсурда происходящего? — Правила есть правила, Асагири. — О, здесь я уже не «доктор»? Ген сидел буквально прикованным к стулу, пытаясь быстро, пока его окончательно не лишили движения, допить колу. От каждого глотка по телу расходились такие волны кайфа, что Ген уже думал почитать этикетку на предмет кокаина и сменить гражданство. Продажная он душа. Но счастье длилось недолго. Как и всё в мире. Ген вытряс последние капли, картинно всплакнул и отдал баночку, позволив дальше обвешивать себя датчиками. Их стало столько, что и не чихнёшь. Даже два монитора дыхания прикрепили. Как здесь всё серьёзно. — Доктор Уингфилд, я не шучу, давайте на всякий случай проясним пару моментов. Вы же знаете, что это такое? — Полиграф. – Уингфилд сидел на соседнем стуле и спокойно попивал кофе. — Верно, полиграф. – Ген позволил помощнику прикрепить к себе ещё один датчик. – Тогда другой вопрос. Ну тоже, чисто на всякий. Вы в курсе, как называется моя лаборатория? — Надписи на заборах не читаю. — А я читаю. И там, между прочим, написано «лаборатория волевой регуляции». Рука помощника дрогнула. — Доктор Уингфилд, давайте, я просто напишу чистый отчёт и… — Продолжай. — Но он же… — Продолжай. О да, Ген узнал интонацию. Вот кто её автор. Мурашки побежали по спине, а глаза непроизвольно закрылись, чтобы вспыхнувшие образы Сенку стали ещё ярче. Уингфилд знал своё дело, но Сенку… Его хриплый, скатывающийся в такие моменты в грудь тембр… О, нет-нет-нет. Тормозим. Сердце и дыхание упорно не хотели возвращаться в норму. — Я готов начать опрос, – помощник наконец закончил настраивать аппаратуру и сел за ноутбук. — Так начинай, – Уингфилд делал вид, что его тут нет. Не очень удачно. — По протоколу ещё и моё согласие было бы неплохо получить, – заерзал Ген, растягивая время. — Ты его дал автоматически, как пересёк границу территории НАСА. — А, вот как вы работаете. — Ты получаешь доступ к секретной информации, имеющей колоссальное политическое и научное значение, варианта не проходить полиграф не существует. Точнее, существует, но тогда тебя в этой схеме тоже нет. Есть возражения? — Хочу нос почесать. — Значит, нет возражений. Можете начинать. Ген честно выслушал инструкцию, еле удержавшись от тупых шуток. Сидела бы тут Кохаку, не поверила. Что? Между прочим, Ген совершил подвиг! Вы бы знали, как ему хотелось пожать местному полиграфологу руку со словами: «Поздравляю, вы провели на мне тысячный тест и выиграли автомобиль! Обратитесь в посольство для получения приза». Но Ген справился. Колоссальными усилиями, но справился. И теперь ближайшие пятнадцать минут, ему будут задавать одни и те же вопросы по несколько раз, на каждый из которых придётся изображать сломанного механического шута-предсказателя. «Да» и «нет». Вот и все доступные ему сейчас опции. — Вас зовут Асагири Ген? – полиграфолог зашуршал бумагами. Судя по всему, у него был стандартный допросный лист. — Да. — Вы родились первого апреля тысяча девятьсот девяносто шестого года? — Да. Гену не хотелось признавать, но какое-то липкое беспокойство окружило его голову. Что-то работало не так. Но что?.. И многоточие после нихуя не помогало. Следующие вопросы оказались вполне предсказуемыми: гражданство, работа… Ген сам мог проводить подобные допросы и считывать ответы быстрее компьютера. Но легче не становилось. Успокоиться не получалось. Пришлось подключать голову. Да, Гена проверяют на детекторе лжи. Да, это просто формальная процедура. Забей. Им главное удостовериться, что они берут на работу не алкоголика, не убийцу и не наркомана. Ну и желательно не шпиона. Хотя будь даже Ген всем из перечисленного, они бы никогда не узнали. Смешно. Как им вообще пришло в голову испытывать менталиста его уровня? Ха-ха. Удачи. — Вы состоите в отношениях? Главная ошибка, которую совершают люди: они забывают, что мир непрерывен. Секунды — иллюзия. Их не существует. Их придумали. Существует только полотно времени. Без провалов и возможности вернуться назад. Обратного пути не существует. Поэтому скакнувшее сердце должно было отпечататься на мониторе так же чётко, как и паника Гена. Блядь. — Доктор Асагири? Вы слышали вопрос? — Да. — Всё в порядке? Вы готовы продолжать? Нет. — Да. — Тогда повторяю: вы состоите в отношениях? — Нет. Уингфилд мерзко хмыкнул. Сердце попыталось сделать ещё один кульбит, но Ген натянул вожжи самоконтроля до предела. Да что с ним?! Ему показывали фотографии мест, наркотических веществ, оружия, даже ненавистный зиг зауэр, который пришлось оставить дома — тело решило реагировать на всё. И так каждый раз. Особенно когда вопросы затрагивали прошлое. Тяжелее полиграф-сессии в жизни Гена не было. И у этого должно быть объяснение. — Ну, мы закончили. Ген не расслабился ни на мгновение. — Как и ожидалось, всё чисто, – полиграфолог звучал так, будто он ожидал чего угодно, но не подобного результата. – Разве только пару раз выскакивали ненормативные импульсы, но они не подтвердились. — Не выспался. Акклиматизация, – натужно улыбнулся Ген. Внутри кипело. — Я так и подумал. Давайте помогу снять датчики. Полиграфолог встал из-за стола и подошёл к Гену, но Уингфилд неожиданно подал голос. — Оставьте. Нам с Асагири ещё есть о чём поговорить. Как ни странно, но полиграфолог послушался. Он кивнул, повернул ноутбук Уингфилду и молча вышел, заперев дверь снаружи. Ген нервно сглотнул. — А больно не будет? — Мне больно не будет. До Гена начало доходить. — У меня чувство, что вы не первый раз проворачиваете этот трюк, да? — Мне нравится знать о собеседнике чуть больше, чем знает он сам, – Уингфилд поправил экран. — Тогда вам не ко мне. — Вот и проверим. Сил не осталось. Ген вымотался. Так не должно быть. Его не брали ни стресс, ни боль… Да, до определённой поры группой риска оставались секс и алкоголь, но… Но. Да твою ж мать. Другого объяснения не существовало. Биохимия — опасная вещь. — Вы же мне что-то дали, да? — Не понимаю, о чём ты. – Уингфилд невозмутимо рассматривал ногти. Ген покосился на проклятую баночку колы. При должной сноровке и с нужными инструментами… Да как он мог так глупо попасться?! — Точно не алкоголь. — Всё ещё не понимаю суть разговора. — Наркотики… Растворяющиеся в воде… Без вкуса и запаха… Может, соли барбитуратов?.. Точно! Ха-ха! Док, вот только не говорите, что скормили мне какой-то подвид сыворотки правды! — Какая пошлость. – Уингфилд закатил глаза. – Сыворотка правды существует только в шпионских романах. — А ещё в научно-фантастических, и, надо же, какое совпадение, мы как раз оттуда! Уингфилд усмехнулся, а Ген громко засмеялся и тут же ругнулся. Контроля ноль, и как бы ты ни старался — бесполезно. Тормозов нет. Как насчёт прямо сейчас позвонить премьер-министру Японии и назвать его старым маразматиком? Прекрасная идея! О нет, Ген, не так быстро. Держись. Держись, мать твою. Ты же знаешь механизм, ты же знаешь, что делать, если кажется, что границ нет. Создай их снова. — Запрещённый приём, доктор Уингфилд. Я в восторге. Уингфилд проигнорировал странный комплимент, сложил руки на груди и расслабленно откинулся на спинку стула. — Ну давай, расскажи что-нибудь интересное. Ген склонил голову, выдохнул и снова поднял её, уже улыбаясь. — Двери факультета всегда открыты, док. Я почти каждый день рассказываю студентам… «Что-нибудь интересное». — Например про то, что их уважаемый доктор Асагири нарушил все выведенные психологами правила и буквально вынудил партнёра начать отношения? — Ой, теперь я не понимаю, о чём вы. То ли концентрация вещества в крови снизилась, то ли осознание проблемы действительно помогло, но Гену показалось, что он наконец привык. Стало чуть легче. — А ведь ты так и не смог порвать с ним. Извините, Ген забирает свои слова обратно. Стало хуже. — Нет, мы расстались. — Ты можешь обмануть кого угодно, но не меня. В глубине души ты всё ещё считаешь Сенку своим. — Скорее, я… Его, – шепнул Ген. Интересно, как на полиграфе выглядит боль? Или это отчаяние? — Хорошо, – Уингфилд облокотился на колени и посмотрел Гену прямо в глаза. – Я не буду ходить вокруг да около и сразу скажу, чего хочу. Мне нравилось, как ты влиял на Сенку. За год тебе удалось выбить из него столько дури, сколько я не смог за пятнадцать лет. — Это вы так меня благодарите? – Ген прикрыл глаза, пытаясь восстановить баланс. — Почти. Я предлагаю сделку: дай мне код доступа к данным, а я скажу, почему Сенку довёл ваши отношения до расставания. И тогда у тебя появится шанс его вернуть. Сердце решило забыть о своей работе окончательно. Раз, два и тишина. — Я никогда не предам Сенку. Стало жарко как в адском котле. — Сколько эмоций, – Уингфилд с интересом смотрел в экран. — Можете запихнуть мне датчик хоть в мозг, но я вам и без полиграфа скажу, что презираю подобные методы. И… Вы серьёзно? Предлагаете мне вот так взять и… Боже. Сенку тогда точно… Когда он узнает, что я сделал, наши отношения будут окончены раз и навсегда. — Ты, кажется, не понял, Асагири, я вытащу из тебя код в любом случае. Но если скажешь его добровольно, то, как хороший пёсик, получишь награду. — Вы опять… Пытаетесь сделать вид, что у меня нет выбора. — У тебя нет выбора. — Есть. Всегда. Просто цена… Чёрт, – Ген замотал головой. – Да даже будь у меня код… Вы бы его никогда не получили. — То есть, ты уверяешь меня, что не знаешь его? – Уингфилд снова бросил взгляд на показатели. — Я, блядь, уехал из Японии, бросив всё! Как вы думаете, позаботился ли я о том, чтобы Сенку, которого я даже видеть не хочу, как-то передавал мне ежедневный код? — А, так код меняется каждый день… Ген устал контролировать речь. Мысли разбились мозаикой, из которой никогда не получилось бы собрать слово «разум». — Зачем вы вообще?.. Чего вы… Хотите добиться? Уингфилд не спешил отвечать. В его глазах горел азарт. Но не игрока, а патологоанатома, которому дали новый, неизвестно от чего умерший труп. — Как я уже сказал, ты изменил моего ученика до неузнаваемости. Он стал похожим на взрослого человека. Осталось только очистить его мозги от юношеского максимализма, и всё. И всё. Как же Ген задолбался. Нет, правда, почему он? Почему всегда он? Пусть другие расхлёбывают это дерьмо! Да пошли они нахуй! Какое, блядь, «всё»? Уингфилду надо, вот и отлично! Пусть он сам и разбирается! — Ебитесь с этим сами, док. — Не могу. Сенку закрылся от меня. А вот ты проник в его душу по самые, кхм, гланды. — Как видите, не помогло, – Ген попытался развести руки, но опасно натянувшиеся провода напомнили, что он всё ещё пленник. — Не двигайся, шумы будут. — Вообще-то это моя фраза! И я всё ещё не могу поверить — вы правда думали, что?.. — Что ты выдашь код добровольно? Не волнуйся, если бы ты начал упорствовать, я бы прибёг к другим способам. — Например? — Ну, в крайнем случае использовал бы метод терморектальной криптографии. Но, видимо, сегодня в нём нет смысла. — Терморектальной… Криптографии? — Именно. Паяльником и в задницу. Никогда не подводит. Вырвавшийся смех показался почти настоящим. — А вдруг я вам соврал? – Ген пытался заставить себя заткнуться. Безуспешно. – Доставайте паяльник! — Вряд ли. Я давно присматриваюсь к тебе, – Уингфилд опять сложил руки на груди и покачался на стуле. В его взгляде читалось лёгкое разочарование. – До сих пор не могу понять: либо ты до безобразия честен, либо лжёшь как никто в мире. Но это не проблема, – он улыбнулся так, что у Гена дёрнулись пальцы. – Меня устраивают оба варианта. К тому же, если отойти от сантиментов и моей, не скрою, симпатии к тебе, сделать ежедневную смену кода очень похоже на Сенку. А оборвать мосты, чтобы не стать ахиллесовой пятой — ход, достойный такого святого мученика, как ты. Я догадывался, что подобное может случиться, но попытаться стоило. Ещё одна бездушная улыбка. Ген тоже улыбнулся. Ему стало уже почти всё равно. С ним хотят позабавиться — пожалуйста. Мнение Гена же тут никого не интересует. — И что теперь? — Не знаю. Может, дать антидот и довести тебя под ручку до комнаты... А может, подержать ещё? Чисто ради интереса. Посмотреть, что будет. Уингфилд мастерски играл на желаниях и ожиданиях. Подарить надежду и тут же её отобрать — крайне топорный ход. Такой грубый, что аж элегантный. Браво. Ген бы похлопал, если бы мог. Если бы только руки не оплетали провода. Если бы только ему дали воздуха. Жара коротила нервы и плавила мозги. Ген чувствовал, как они пенятся. Воняют и горят, прям как жир на сковородке. И страшно хотелось говорить. Не просто говорить — болтать. Сердце Гена мечтало о тишине, но не могло даже молчать. Ген молил несуществующих богов избавить его от страданий. Какой прок? В его жизни уже и смысла-то нет, зачем ему оставаться в себе? Ген сходил с ума, зная, что давно проиграл битву. Хватит. Пусть за него побудет кто-нибудь другой. — Ладно, доктор Уингфилд. Я смотрю, вам стало скучно, – Ген ощутил, как растянулись губы, а в речи проступил еле заметный акцент, но не почувствовал ничего, кроме тихой ненависти. – У меня есть для вас кое-что. — Удиви. Ещё одна фраза, которую любил произносить Сенку. Пустые воспоминания. — А вы осознавали, что проблема вагонетки не в соотношении людей на рельсах, а в том, что, если ничего не сделать — погибнет несколько человек, но если нажать на рычаг — умрёт всего один… Правда его убьёте вы. — Ну и зачем ты решил скормить мне протухший парадокс ответственности? — Вы сами попросили рассказать «что-нибудь интересное». И, поверьте, вы смотрите на проблему слишком поверхностно. Уингфилд поднял бровь. — С чего вы вообще взяли, что здесь речь про ответственность? Человека накажут? Человека осудят? Этого в задаче нет. Почему бы спокойно не передвинуть направляющую и не обойтись малыми жертвами? Разве не прекрасно? Кто вообще сказал, что убивать людей нельзя? Уингфилд посмотрел в экран, потом на Гена и снова в экран. — Закройте компьютер. Он вам больше не поможет. Компьютер Уингфилд так и не закрыл. — Так что там про то, что людей убивать нельзя? — Можно. Я разрешаю. Гена накрыло спокойствие, в холодной темноте подсознания ничто не нарушало тишину. — Понимаете, док, проблема вагонетки действительно пахнет отвратительно. Но запах идёт не от неё, а от глупого мира, её породившего. — И в чём же причина глупости? — Гуманизм. В комнате допроса раздался хохот. Уингфилд схватился за живот и чуть не свалился со стула, из его глаз брызнули слёзы. Ген ждал. Долго ждал. — Хорошо, ты меня развлёк! — Смех — такая же реакция на страх, как и гнев. Что вас напугало, доктор Уингфилд? Уингфилд перестал веселиться. Его золотые глаза сузились. В них промелькнуло что-то новое. — Будущее. Меня пугает будущее, которое живёт без меня. — Я рад, что вы умеете признавать собственные слабости. Признавать — да, но мириться с ними... — Это не сложно. Всего-то надо кормить демонов по расписанию. Ген думал ухмыльнуться, но передумал. — Тогда добро пожаловать на званый ужин. Наблюдать за тем, как Уингфилд пытается понять, что происходит, стоило всех мучений. Жара отступила. Взамен пришли прохлада и великолепное чувство свободы. Ген остывал. Когда только что сгорал, мерзлота преисподней кажется раем. Всё относительно, не так ли? — Возвращаясь к гуманизму… Ген отщёлкнул резинку датчика дыхания, Уингфилд крикнул обиженное «эй!», но пошёл он в жопу. — Я считаю, что мир совершил большую ошибку, подписав запрет на испытания ядерного оружия. Ну хоть КНДР, Пакистан и Индия не поддались — умные ребята. А остальные лишились наглядной демонстрации силы «мирного атома». Подумать только, они добровольно лишились «негативного опыта». И страха последствий. На теле оставался последний датчик — датчик пульса. Ген внимательно посмотрел на него. — В тепле, сытости, изобилии, под флагом демократии и человеколюбия, они считают, что им всё должно сойти с рук. Удивительно, они искренне верят, что смерти нет. И неравенства тоже. Датчик пульса полетел на пол. Затёкшее от долгого сидения в одной позе тело благодарно отозвалось на потягивания. Ген ощутил свободу с запозданием. — Им кажется, что это где-то там, в другом мире, в пустыне течёт кровавый песок и свергаются государства, зато каждому президенту по нобелевке мира. О нет, мы хорошие, мы за равенство, мы за добро, чудесное лицемерие. Но мы же с вами оба понимаем: они за то, чтобы «быть ни при чём». Так что вот мой тезис: проблема вагонетки не про ответственность, а про без-ответственность. Дело не в количестве людей на рельсах, а в том, что никто не хочет брать грех на душу. Да, доктор Уингфилд? — И подобной херне ты учишь своих студентов? — Нет. Им я затираю про добро и прощение. Чем больше людей верят в идею гуманизма, тем больше вероятности, что мы до неё доживём в реальности. — Ты сам-то себе веришь? Ген засмеялся в рукав хаори. — Важно не то, верю ли я. Важно, верят ли мне. В комнате допроса стало тихо. Это раздражало. — Ну, док? Чего молчим? — Пытаюсь понять, с кем разговариваю. — Ich bin der Geist, der stets verneint. Ген развёл руки и театрально поклонился, Уингфилд лениво поаплодировал. — Стенли предупреждал, что по тебе плачет клиника. — Надо было думать перед тем, как пичкать наркотой того, «по кому плачет клиника». — И что теперь? Меня ждёт расплата? Что там случилось с Фаустом, призвавшим дьявола? — Да всё у него отлично было: выебал пятнадцатилетку, убил её брата, потанцевал на бале Сатаны, залез под юбку Елене Прекрасной, а в конце жизни его душу забрали ангелы прямо из-под носа Мефистофеля. — А, ну если так подойти к этому вопросу… Прыгающей походкой Ген обошёл комнату допроса, дёрнул ручку двери, потоптался у компьютера, пощёлкал файлы, фыркнул и с хлопком закрыл экран. Скучно. Ску-у-учно. Его притащили сюда, попытались использовать, а теперь держат в четырёх стенах. — Развлекайте меня тоже, доктор Уингфилд. Почему вы не задаёте свои каверзные вопросы? — Я наблюдаю. — А не могли бы вы добавить к методу наблюдения метод беседы? Знаете, прекрасно разнообразит дизайн исследования. О, я понимаю-понимаю, физикам, это кажется сложным, но меня не обманешь. Я знаю, на что вы способны, док. Ещё несколько потягиваний — тело умоляло о движении. — Чёрт, как же хо-о-очется что-нибудь сломать! — Окей, я понял, будет тебе вопрос. — О, ну наконец-то! Ген сел на свободный стул и вытянул ноги. — Я вас слушаю, на что жалуетесь? – он тут же засмеялся. Шутка казалась невероятно смешной. — Сенку сказал, что, когда ему надо войти в состояние потока, он высчитывает число пи. А что делаешь ты? Веселье сменилось агрессией. Прекрасно. То что нужно. — Я думаю о моей первой проваленной миссии. О том, что мог бы сделать, чтобы все остались в живых. Уингфилд наклонил голову на бок. — А тот резкий всплеск, который ты продемонстрировал в последний раз — было решением задачи? — Ха-ха, ну почти. – Сцена предстала как наяву. – В тот день я решил попробовать ментально убить себя. — И как, помогло? — Нет. Глупее решения я никогда не принимал. Забыл, что умереть — это честь. Такое право ещё надо заслужить. — И как думаешь, у тебя получится? — Не от меня зависит. Уингфилд приложил пальцы к подбородку, а другой рукой постучал по подлокотнику. — Ты что-нибудь видел тогда, когда чуть не замкнул медузу? — Яркую вспышку и больше ни-ху-я. Сколько в тот день было? Сто двадцать тысяч метров в секунду? Забудьте. Всё ещё слишком медленно. Зато Сенку… – Ген поморщился, даже произносить его имя не хотелось. – Вот он видит гораздо больше. — Например? — Фигуры, цвета… Он чувствует ткань реальности на десять миллиардов процентов лучше, чем кто-либо. Второго такого человека нет. Так что вот вам мой бесплатный совет: не стоит гнаться за данными гранта. Даже если вы вскроете технологию, воспользоваться ей будет ой как нелегко. Уингфилд задумался. Гену это понравилось. — Меня никогда не интересовали лёгкие пути. — Конечно, потому что вас интересует не путь, вас интересует контроль. Вы хотите знать будущее, чтобы менять прошлое, но «кое-кто» вам неподвластен. — Этот «кое-кто» слишком наивен и упрям. — Он не просто наивен и упрям, он хочет жить в сказочном мире, где люди разговаривают друг с другом, находят компромиссы и забывают, где лежат их пушки. – Ген изобразил радугу и летающих бабочек. — А я бы хотел, чтобы «g» равнялось шести, а не девять и восемь ноль семь. Вот бы мы тогда классно по Земле бегали, а прыгали бы как высоко. — Это вы меня пытаетесь переубедить? Нелепо. До абсурда нелепо. Два взрослых разгневанных мужика заперты в маленькой комнате и не собираются ни драться, ни лезть друг другу в штаны. На витающей в воздухе сублимации спокойно повис бы топор. — Вообще весело смотреть, «насколько больно» всё может зайти. Сенку абсолютно не понимает, что творит, – Уингфилд звучал по-детски обиженно. — Первое правило подъёма пианино на четырнадцатый этаж: надо было учиться играть на флейте. — Это ты на что намекаешь, Асагири? — Намекаю? Я говорю прямо: стоило думать перед тем, как воспитывать монстра. — Ты не понял, болтолог, лично меня всё устраивает. Когда Сенку достучится до мироздания, случится то, о чём я мечтал всю жизнь: эволюционный скачок, социальный разлом, падение экономики, третья мировая… Простые человеческие радости. — Ну и зачем вам тогда что-то ещё? Чем вам помогут какие-то данные? — Это не просто данные. – Уингфилд устало потёр глаза. – Знание — сила. Чтобы в моей стране главной проблемой здоровья было ожирение, нужно, чтобы у других главной проблемой здоровья оставался голод. И пока я живу в Америке, она должна иметь доступ к пониманию того, как работает то дерьмо, которое сломает мир. Аргумент? Аргумент. И что теперь? Ген распластался по стулу и посмотрел вверх. Потолок был таким же скучным, как описание рая у Данте. — Секса хочу. — Заткнись, а? А мне думаешь всралось сидеть и ждать, пока тебя отпустит? – Уингфилд тоже изобразил страдающее средневековье. — Дайте антидот, и вы свободны. На Гена посмотрели, как на идиота. — Что?! — Ничего. Думаешь, я не понимаю, что ты в любую минуту можешь выдать что-нибудь важное? — Рецепт яичницы? Вам с жидким желтком или твёрдым? Уингфилд взвыл. Так ему и надо. — Слышал, Шнайдер из командировки вернулся… — Мгм. — Он наверно соскучился… — Да насрать. Ген снова посмотрел в потолок. — А кто сегодня снизу? — Ты. С десятью хуями в жопе, если продолжишь эту тему. — А Шнайдер не будет против, что в его игрушечки поиграет кто-то другой? На полминуты стало веселее. Уингфилд поворчал, поругался, поныл и снова заткнулся. Ну что такое… — Хотите анекдот? — У тебя что, чёрный пояс по выносу мозга? — У меня докторская по психологии. Что видит оптимист на кладбище? — Одни плюсы. Следующий. — Что лучше Альцгеймер или Паркинсон? Доктор Уингфилд даже приподнялся и заинтересованно поднял бровь. — И что же? — Паркинсон. Лучше расплескать пол бокала, чем забыть, куда положил бутылку. — Окей, смешно. Ген победно поднял кулак и продолжил: — Сколько времени прожил Робинзон на необитаемом острове? — Нисколько. С момента его появления на острове он перестал быть необитаемым. Ген присвистнул. — Неплохо. — Мне дали нобелевку за экзопланеты, я разбираюсь в том, что обитаемо, а что нет. — Ну раз вы такой профи, тогда... Сколько физиков-теоретиков нужно, чтобы выкрутить лампочку? Уингфилд откинул голову и громко застонал: «Сука, только не это...» — Неужели не знаете? Два! Один держит лампочку, другой крутит вселенную! — Блядь, ладно-ладно! – Уингфилд вскочил со стула и начал что-то агрессивно печатать в телефоне. – Выпущу я тебя! Дам я тебе антидот! Задолбал! — Приму антидот только вместе с колой. — Я тебя в ней утоплю, лишь бы ты заткнулся. Угрозу Уингфилд так и не исполнил, и на этот раз Ген получил столько колы, сколько хотел. Но «кокаин» в неё уже не добавили. Увы, смена гражданства отменяется.