Приехали в лагерь, Знакомиться стали. Столько загадок... Внутри беспорядок.
Добрых два часа потрачено на пустое ожидание, пока нервные родители заполняли бесконечные документы, потом до тошноты долго сюсюкались с детьми, спустя четверть часа наконец отпуская их. Шастуну казалось, что детям даже не нужно столько внимания и приторной заботы. Им нужна свобода, хотя бы на три недели. «Не пизди хоть в своей башке, Шаст.» — навязчиво шепчет внутренний голос. — «Ты же мечта-а-аешь побывать на их месте.» Может быть, Антона и бесило такое объемное проявление заботы только потому, что в детстве он этого не получал, никто не знает. Даже он сам. Но все равно, сука, обидно же. Обидно, когда с каждым-каждым возятся, как будто они хрустальные фигурки, которые без должного ухода мигом превратятся в груду обломков. Обидно, когда к любому из толпы относятся по-особенному. Обидно, когда слишком озабоченные мамы-папы стараются впырнуть детям лекарства, а в этот перечень входит всё: от капель в нос до какой-нибудь фигни для сращивания костей. Обидно, когда все вокруг ревут из-за расставания, а тебе даже попрощаться не с кем.***
Дети толпятся на плацу лагеря «Чайка», ожидая распределения по отрядам и прибытия своих вожатых. Антон похож на великана среди гномов — он выше всех, как минимум, на голову, что сейчас играет ему на руку. Вдруг в толпе проскальзывает знакомая макушка. Подождите, это тот очкарик из детдома? — Эй, Дима, постой! — вроде так его звали, Антон не помнит. Это имя он слышал от медсестры, которая спешила к нему после... Подождите, это тот гей из детдома? Тот, которого избили за то, что он спалился? Они вместе в медпункте лежали. Неслучайная случайность. Вроде-бы-Дима резко поворачивается и тут же задирает голову в поисках позвавшего его человека. — Шаст! Здарова, — они пожимают руки.*
— Ха! Посмотрите на него! Переросток! — громко высказывается одноклассник, привлекая внимание присутствующих. Смеются абсолютно все. — Каши переел в детстве? — хлопает его по плечу еще один из шайки «нам-все-можно-нам-похуй-что-вы-думаете». — Смотрите, он приемный наверное, вы видели его мать? Нихуя не похожи, так она еще и полторашка, а, Шаст? Ничего не замечал? Разумеется, им никто не говорил, что Антон живет в детском доме, а «полторашка» это не мама, а всего лишь воспитательница, которая появлялась в школе на родительских собраниях. Шастун слышит женский смех. Мелодичный такой, узнает из тысячи. А смеется это Иришка Кузнецова. Да та самая, которая ему нравится уже третий год из проведенных тут четырех. Он никогда не забудет, как на день Святого Валентина единственной, кто получил открытку, стала она. Ходила по школе радостная, даже из-за тройки по обществознанию не расстроилась, хотя метила на тот момент в отличницы. Антон знал, что не подписывал открытку, но на душе все равно становилось теплее при взгляде на Иру, прижимающую к груди кривоватое картонное сердечко с надписью «ты очень красивая, ты мне нравишься». Жаль только, что вся радость от, как казалось Тоше, смелого поступка показала ему один интересный жест вместе с надеждой на взаимность, когда в туалете тот самый хулиган рассказывал, как нашел в себе мужество признаться в чувствах Кузнецовой. О том, как они начали встречаться и о том, как ей понравился подарок. Сидевший в соседней кабинке Антон отчаянно пытался не ударить кулаком в стену, на которой и до него изрядно потрескался кафель. Теперь она вместе с тем вруном смеется над вещами, которые он не в состоянии даже изменить, а дома в рамочке до сих пор покоится та паршивая валентинка. Время меняет людей. Или открывает окружающим глаза на их сущность. Антон понял, что влюбляться очень больно. И с того дня Антон ненавидит свой рост.*
— Шаст, — знакомый пару раз щелкнул пальцами у него перед лицом, — тебя куда унесло? — Внимание! Всем детям собраться около корпуса номер один для распределения по отрядам, — донеслось из громкоговорителя на ближайшем столбе.***
Антон наверное радовался больше всех, услышав, что в их отряде всего четыре девочки, а остальные пятнадцать пацаны, причем многие того же, что и Шастун возраста. Оказалось, что в первом отряде, в который он и попал, собраны дети от четырнадцати до семнадцати лет.***
— Та-а-к, ребятки! Меня зовут Виолетта, я ваша вожатая на эту смену, пока что я буду одна. Через несколько дней приедет вожатый Саша, он сейчас сдаёт экзамены, — объясняет девушка необычной внешности — ярко-синие волосы, даже брови под цвет, пирсинг и футболка с надписью «Мне нельзя сладкое, неси полусладкое». На улице прохладно, тучи понемногу рассеиваются, оставляя на небе едва различимую сероватую дымку, напоминающую о недавней непогоде. Весь первый, по распределению, отряд толпится около какой-то невзрачной беседки с потрескавшейся местами жёлтой краской. Кто-то нашёл старых знакомых, а кто-то ехал в лагерь компанией специально, и, наверное, это круто, когда есть, с кем так сделать. В то время, как мальчиков заводят в теперь их жилье на три недели, настроению Антона, которое и так сидело, забившись в уголок и на антидепрессантах, можно вообще копать могилу. Пятнадцать кроватей. В одной, мать её, комнате. А ещё, какого-то лешего, две двери, ни одна из которых не закрывался и выходят они обе на улицу — значит, ни туалета, ни душа, ни-че-го из комфорта у них в зоне досягаемости не будет. Катафалк в пути? А то трупы быстро гниют. И почему так много людей в одной комнате? Антон смотрел в интернете, как выглядят детские оздоровительные лагеря, там максимум — человек шесть. Самое глупое, что потолок подпирают массивные колонны, на которых можно было элементарно повесить тряпку, заменяя так стену. Ну, было бы комфортнее! — Ребят, смахивает на интернат! Мне кажется, родаки решили меня слить, а это для привыкания! — шутит мальчик лет четырнадцати; единственное, как его запомнил Шаст — носки с коноплей и такая же панамка. Интересно, а он знает, что попал в точку, описывая приют? Или знает, что в этой комнате находятся, как минимум, два человека оттуда? Позавтракать дети должны были дома, поэтому впереди ожидает обед. Единственное, на что Антон сейчас хочет рассчитывать, — так это на нормальную еду. Пожалуйста, давайте не как в «любимой» подростком «Надежде», где о пропитании детей вообще не заботились. В детском доме он скорее всего и заработал проблемы с желудком, а впоследствии — такую нездоровую худобу, от которой фиг избавишься, пока находишься там, где еда не то, что выглядит отвратительно — на вкус в разы хуже, и, к счастью, проверено это не Шастуном. Бедный проигравший в споре потом по слухам всю ночь лип к фаянсовому другу, пытаясь избавиться от нескольких тарелок «борща». По указу Виолетты, которая оказалась очень милой несмотря на необычный вид, все ребята стоят около корпуса, ожидая девушку. Она выходит с небольшой стопочкой фиолетовых атласных лоскутков. Вызывая каждого из строя, пока что не по имени, а со словами «следующий», поочерёдно повязывает каждому платочек на шею. Момент даже какую-то торжественность приобретает. Гимном «Чайке» служит песня «Алые паруса», знакомая всем и каждому. Только исполнение явно живое. Их опять выводят на плац. Асфальт подсох, все сменяют вымокшую одежду, но все равно не рискуют надевать шорты-футболки, на улице около двадцати градусов. В центре площади Антон замечает фигуру — мужчина с гитарой. — «И кто в наше время носит подтяжки?» — думает Антон, тут же в своей голове добавляя: — «Те, кому они очень идут.» Так увлекшись внешним видом нового человека, Шастун и не сразу понимает, что поёт именно он. Голос у него очень чистый, как показалось Шастуну, какой-то тёплый и капельку напряжённый. Зато он не звучал противно, как большинство русской попсы «радио Шансона». «А-алые паруса-паруса... Ассоль плюс Грей равно любо-овь...» Во время исполнения песни мужчина несколько раз поудобнее перехватывает гитару, отчего Антон делает вывод, что он не привык так выступать, или выступает, но сидя. А в голове всплывает яркая табличка «Ты бы хоть попробовал просто поднять эту гитару». Немножко застрявший в прострации Шастун заторможенно, но на пределе своих ладошек аплодирует, плюнув на звенящие браслеты и кольца, потому что есть, за что, и не замечает, как сзади уже столпились люди, а место «очаровательного певца» заняла светловолосая средних лет женщина с высокой причёской и в длинном ярком платье. — Я, являясь директором оздоровительного лагеря «Чайка», Надежда Викторовна, вторую летнюю лагерную смену объявляю открытой!